"Убийство в стиле ретро" - читать интересную книгу автора (Володарская Ольга)День первыйАня переехала в бабусину квартиру спустя две недели. Она хотела выждать положенные пол года, но адвокат Моисеев, он же Давид, он же Адонис, он же Аполлон Бельведерский, заверил ее, что ждать совсем не обязательно, и что она смело может вселяться — проблем не будет. Анна послушалась и, собрав свои немногочисленные пожитки, съехала со старой квартиры. И вот теперь она стояла посреди бабусиной комнаты, сжимая в одной руке чемодан с вещами, а другой поддерживая чахлый фикус, единственное растение, выжившее в ее коммуналке. Стояла и не знала, с чего начать обустройство. Вот, вроде бы, и пришел ее звездный час, но радости почему-то не было… Для начала надо разложить вещи, — решила Аня. — Или сначала надо убраться? А, может, перво-наперво помыть окна… Нет, окна мыть рано — еще только начало марта… От растерянности Аня чуть не заплакала, но во время взяла себя в руки и, поставив фикус на широкий подоконник, пошла в ванну за половой тряпкой. Первое, что надо сделать, это вымыть пол, хотя бы для того, чтобы меловой трафарет в прихожей больше не напоминал о трагедии, второе, вытряхнуть дорожки и покрывала, третье, начистить унитаз с раковинами, а уж потом разбирать вещи. Когда полы были вымыты, дорожки пахли талым снегом (Аня выбивала их на снегу), а унитаз сверкал, Анюта взялась за свой чемодан. Из старой квартиры она забрала только нательные вещи, постельное белье, фотографии, цветок и скатерть, все остальное выкинула на помойку (кроме шкафа, его она просто задвинула в угол комнаты), потому что тот хлам, что ей достался в наследство от матери, годился только для растопки печи. Конечно, в бабусиной хибаре мебель тоже была ветхой, но хотя бы чистой и без плесени. В недалеком же будущем Аня планировала приобрести кухонный гарнитур и телевизор, тех денег, которые она выручила за сдачу своей комнатенки в наем, должно было хватить на первый взнос. Да, на ее хибару еще кто-то позарился! С ума сойти! Какой счастье, что есть люди из кавказских республик, которые готовы платить за аренду даже таких убогих жилищ, как Анина комнатушка. Потом, можно будет диван купить. И новый холодильник — лишь бы жильцы не отказались от ее халупы и исправно за нее платили. Но для начала необходимо сделать ремонт. Я все здесь переделаю! — возбужденно шептала Аня, деловито выбрасывая из чемодана свои вещи. — Поклею веселые розовые обои. Двери выкрашу белоснежной краской! Повешу на окна цветастые занавески! И заведу кота! Кстати, надо спросить у Петра-Аполлона можно ли делать ремонт в квартире, которой еще формально не владеешь — хороший повод для звонка… Аня обхватила руками стопку простыней, намереваясь положить их в шкаф, но не донесла — уронила (от возбуждения ее потрясывало). Собрав с пола белье, она засунула его на пустующую полку, и собралась уже захлопнуть дверцу шкафа, когда увидела в одном из ящиков стопку фотографий. Отряхнув руки, она бережно взяла снимки. Поднесла их к свету и с интересом стала разглядывать. На первой фотографии была изображена красивая молодая женщина с волнистыми белокурыми волосами. Женщина была так хорошо, что Аня даже подумала, что это какая-то артистка Советского кино, но, перевернув фотографию, она прочитала: «Лина. Москва. 1940». Так это Элеонора Георгиевна? Вот это да! Какая же она была в молодости красотка. Теперь понятно, в кого пошла эта злючка Фрося… На следующих снимках тоже была Лина, запечатленная в разные годы своей жизни. На всех она удивительно хорошо смотрелась. Ей шли все прически, будь то гаврош, начес, бабетта или каре. И все мужчины. Рядом с Лииой постоянно фотографировались какие-то дядьки, не исключено, что мужья или любовники, и все они, абсолютно разные, одинаково хорошо оттеняли ее безупречную красоту. Одного из бабусиных кавалеров Аня даже узнала, это был тот старик с розой, что приходил на кладбище, только на фотографии он был лет на сорок моложе, сущий пацан, но очень симпатичный. Пересмотрев всю стопку, Аня отложила одну из фотографий, на ней Элеонора была изображена в полный рост. В длинном платье, с высокой прической и сверкающим колье на шее, она была похожа на принцессу. Или Снежную королеву — такая же безупречная, такая же холодная и такая же одинокая… Аня не стала убирать эту фотографию вместе с другими в шкаф, она поставила ее на столик, дав себе задание купить для нее красивую рамочку. Убираться расхотелось. Аня решила попить чаю, для этого она направилась в кухню, где поставила на электроплитку чайник и занялась поисками заварки. Аня знала, что бабуся любила покупать чай про запас, по этому она была уверена, что, порывшись в подвесном шкафчике, найдет пачку «Ахмата» (плохого чая Элеонора не признавала). Как и ожидалось, заварка нашлась. Осталось взять чашку. Но к удивлению Ани чашек в этом доме не было ни одной. Имелись только стаканы с подстаканниками. Ну что ж, попьем из стакана, хотя из чашки, по Аниному мнению, прихлебывать чай гораздо удобнее. Пока вода закипала, Аня взялась разглядывать подстаканники — уж больно любопытные узоры на них был выбиты. Она еще раньше, когда они с бабусей чаевничали, замечала их необычность, но рассмотреть получше у нее как-то не получалось. Аня поскребла ногтем круглый бок одного из подстаканников, они все были какие-то темные, будто грязные, но оказалось, что серый налет, это не грязь, а что-то другое… Если бы Аня не была уверена, что они сделаны из нержавейки, то сказала бы, что подстаканники окислились… Хм… Чем же это оттереть? Тут Аня наткнулась взглядом на пузырек нашатырки, позабытый врачами скорой помощи, может, ей попробовать? Она слышала, что серебро чистят нашатырем, вдруг и подстаканники отчистятся? Накапав на ватку небольшое количество спирта, Аня начала тереть. Как же она удивилась, когда выяснилось, что серый налет очень даже быстро, сходит. Буквально через пять минут подстаканник сверкал так, что Аня зажмурилась. Оказалось, что он не однородно-серебристый, в центре узора, сотканного из переплетенных между собой листьев, имеется цветок из желтого металла. Это было очень красиво! Аня перевернула подстаканник, чтобы протереть его дно, и с удивлением обнаружила на нем буквы «Апексимов» и цифры «1846» и «98». Неужели 1846 это год изготовления? Тогда что такое 98? Проба? Но Аня только знала 985 для серебра и 585 для золота. Однако до революции драгметаллы могли клеймить по-другому, так что все может быть… Отставив подстаканник в сторону, Аня распахнула дверки шкафчика и начала вытаскивать из него все имеющиеся там столовые приборы. Так, ложки, вилки, эти явно копеечные; сахарница, на этой даже цена стоит «3-50»; вот небольшая вазочка из бронзы, наполненная лимонной карамелью, на вид дешевка-дешевкой, но на донышке выбит замысловатый иероглиф, не исключено, что вещь дорогая, ее она отставила в сторону… Так что там еще? О! Какая милая солоночка. Правда, грязная (создавалось впечатление, что ее специально заляпали жиром), но оригинальная: сделана в форме яичка, стоящего на подставке. Аня повертела солонку в руках, приблизила вплотную к глазам и не поверила им, когда прочитала на донышке — «Фаберже». Фаберже! Вот это да! Аня, конечно, не была знатоком антиквариата, но фамилию известного француза она слышала не раз… Аню охватило какое-то лихорадочное волнение. Что ей теперь делать с этим богатством? Пользоваться такими дорогими вещами она не сможет из страха их попортить. Может, отчистить и поставить на видное место, пусть люди любуются… Э, нет, люди полюбуются да, чего доброго, сопрут… Что же тогда с ними сделать? Продать! — неожиданно решила Аня. — А на вырученные деньги купить занавески и палас. Или на палас не хватит? Или хватит еще и на диван? Боже, она совсем не ориентировалась в ценах на антиквариат… Впрочем, на диваны тоже. Она знала только, сколько стоят элементарные продукты питания и проезд в метро. Надо все выяснить! Немедленно! Аня резко сорвалась с места, схватила полиэтилену сумку, висящую на ручке двери, сгребла в нее подстаканники, солонку и конфетницу, бросилась, было, вон из кухни, но затормозила у самого порога. Чего же она делает, хулиганка? Ведь она еще не владеет ни квартирой, ни мебелью, ни чашками-плошками… Все это пока не ее! А она уж распоряжается… Нахалка! Вот отсудят у нее все это добро злющие бабусины внуки, что она тогда будет говорить? Простите, извините, но подстаканнички я загнала, не обессудьте… Аня тяжело опустилась на стул, не зная, что делать. Так бы и просидела до вечера, если бы в дверь не позвонили. — Кто там? — крикнула Аня через всю квартиру. Она была уверена, что это соседи-алкаши пришли побираться, потому что к ней в гости зайти было некому. — Откройте, милиция, — раздался в ответ грозный голос следователя Стаса, его бас ни с чьим не спутаешь. Аня побежала открывать. Поколдовав над четырьмя замками, она распахнула дверь. На пороге, как она и предполагала, стоял Стас, усы его, как у мультяшного Бармалея, торчали, брови были нахмурена, а взгляд не предвещал ничего хорошего. — Можно? — хмуро спросил он и, не дождавшись разрешения, проник в прихожую. — Входите, — нервно сглотнув, проговорила Аня. — Въехала уже? А не рановато? — Мне адвокат сказал, можно… — Ну раз адвокат сказал, тогда конечно… — Стас озабоченно осмотрелся. — Куда пройти можно? — В кухню. Я как раз чай пить собралась, будите? — Давай, — кивнул он и, не разуваясь, прошлепал в кухню. — Только у меня одна карамель. Лимонная, — Аня ткнула пальцем в горку конфет, вываленных из вазочки прямо на стол. — Хотите? — Хочу, — буркнул он, усаживаясь на табурет. Аня начала суетиться у плитки, а Стас, подперев худую щеку кулаком, задумчиво протянул: — Значит, ты теперь у нас богатая невеста… — Что? — испуганно пискнула Аня, чуть не выронив из рук заварной чайник. — Богатая ты теперь, говорю, невеста. С квартирой, с садом… — И кирпичным сараем, — машинально добавила она. — Обалдеть! — Вы издеваетесь надо мной? — Завидую! Я вот сорок лет на свете живу, пятнадцать лет в милиции, скольким людям за время службы помог, а хоть бы одна сволочь отблагодарила… Нет, взятки, конечно, предлагают, но чтоб от чистого сердца… Он замолчал, нервно барабаня пальцами по столу, и это молчание пугало даже больше, чем его издевательские речи. — Вы пришли меня арестовывать? — сиплым от испуга голосом произнесла Аня. — Чего? — обалдел он. — Вы хотите обвинить меня в убийстве… Все думают, что это я… — Кто все? — Все, — выдохнула Аня и разрыдалась. — Вот дурочка! — выругался Стас, доставая из кармана мятый, попахивающий бензином платок, и протягивая ей. — Вытрись! Вытрись, говорю, и перестань реветь… Никто тебя не подозревает, ясно? Аня перестала всхлипывать, утерла нос платком, подняла на Стаса влажные глаза и медленно кивнула. — То-то, — проворчал он. — А то разревелась… У тебя ж алиби, соображать надо… — А, может, вы думаете, что я того… наняла кого-нибудь… — Наняла! — передразнил он. — Да кого ты наймешь. У тебя ни денег, ни знакомых, проверили уже… — А зачем же вы пришли? — Так просто. Проведать. — М-м-м, — удивленно промычала Аня, прозвучало это не очень красиво, по этому она решила больше не мычать, а завести светский разговор. — И как следствие, продвигается? — Хреново продвигается… — Он недовольно пошевелил усами. — Улик нет, свидетелей нет, а подозреваемые та-а-а-акие люди, что к ним на сраной козе не подъедешь… Это ж надо! Семейка подобралась! Мафик, депутатша, поп-звезда и алигархова подстилка… И как с такими разговаривать? — То есть подозреваемых четверо? — Пятеро. Есть еще братец, Сергей Георгиевич Отрадов, темная лошадка, мать его… Ты его, наверное, видела. Старикашечка такой в заношенном полупердяйчике, неимущий пенсионер, ядрена вошь… А сам имеет в Светлогорске (это под Калининградом) виллу, в столице у него бизнес, капиталы за границей, а налоги не платит не тут, ни там… Как выяснилось, большой зуб на сестренку имел, но предъявляет железное алиби на момент убийства, только, сдается мне, крутит что-то… — Стас поерзал на табурете. — Я вот ведь что пришел… Ты всех их видела, так? — Дочь не видела, она ни на похороны, ни на оглашение завещания не приходила… — Понятное дело… Елене Бергман рисоваться не к чему. В ее официальной биографии говорится, что родители ее давным-давно умерли, а теперь, вишь, что оказывается… Бросила старуху-мать… Не помогала, не навещала… Да… — И о чем вы хотели меня спросить? — Мне вот что интересно… — Он нервно облизнул свои тонкие губы. — Это не для протокола, а так, между нами, девочками… На твой взгляд, кто из них мог Элеонору Григорьевну убить? — Никто, — испуганно выкрикнула Аня. — Они так тебе понравились? — Наоборот, они мне жутко не понравились… Особенно внуки, они чуть не перегрызлись в кабинете… А как они бабусю ненавидели! Ужас! И Сергей этот странный какой-то… Как робот. Придет, сядет, встанет и не словечка… — А сын Элеоноры Григорьевны? Как он тебе показался? — Эдуард Петрович? Хороший дяденька, вспыльчивый, правда, грозный, но справедливый… И сразу видно, честный человек! — Это Вульф-то честный? — захохотал Стас. — Да ты, Анюта, совсем в людях не разбираешься! Он вор в законе! Преступный авторитет! — Эдуард Петрович? — не поверила Аня. — Вор? — И убийца. Двоих убил самолично, за что, собственно, сидел, еще нескольких убрал чужими руками… — Как это? — Киллера нанял, как же еще! Так что, бабку, скоре всего, он замочил, но не сам, сам он давно руки не марает… — Это не он! — неожиданно для себя вскипела Аня. — Не он! Он ее хоронил! Он любил ее… по-своему… Он не мог… — Чтобы ты понимала, — с грустью проговорил Стас, совсем не обидевшись на Аню за ее вспышку. — Мафики они и не такое могут… Аня, нахохлившись, уселась на табурет, ей не нравилось, что Стас обвиняет Эдуарда Петровича бездоказательно, в конце концов, нет ни одного факта, подтверждающего, что бабусю зарезал собственный сын, вот и нечего на человека наговаривать. Пока она дулась, Стас развернул одну карамельку и сунул ее в рот. Почмокав, спросил: — Чай пить будем или как? — Будем, — заверила его Аня. — Сейчас налью… Она поставила на стол два стакана, заварной чайник, но тут вспомнила, что подстаканники лежат в полиэтиленовом пакете, и похолодела. — Ты чего застыла? — удивленно спросил Стас. — Да я это… Как бы сказать… Ну… — Хорош квакать, говори нормально… Но признаться в том, что она наглым образом собралась загнать чужие подстаканники, у Ани не хватило смелости. По этому она, не говоря ни слова, достала их из пакета. — Фу какие грязные, — брезгливо сморщился Стас. — Что ж бабка помыть их не могла… — Они окислились, — вступилась за Элеонору Аня. — Окислились, как же… — Он отодвинул от себя подстаканник. — Я так попью… — Стас шумно втянул в себя кипяток и блаженно зажмурился. — Хороший чай… — Да, бабуся всегда любила крепкую заварку… — А ты зачем этот цветной лом в пакет сложила? — Он ткнул пальцем в сумку с утварью. — Выкинуть хотела? — Нет, — поспешно заверила его Аня. — Я бы на твоем месте выкинул… На кой черт этот хлам? Лучше чашек купить керамических… Сейчас такие прикольные есть! Мне вот коллеги на день рождения подарили с женскими титьками… — Выдав эту фразу, он немного смутился и поспешно добавил. — Но есть и обычные… С веселыми рожами и цветочками всякими… — А можно? В смысле, выкинуть можно? — Почему нет? — Ну я же еще не владелица… Формально это еще не мое… Вдруг наследники все это отсудят… — Ну и что? Думаешь, они знают, сколько ложек, сколько вилок у бабки было? Да им плевать! — А если знают? И им не плевать? — Скажешь, ничего не трогала, и пошлешь на хрен! — Стас поманил Аню пальцем, и когда она склонилась к нему, доверительно сообщил. — Тебе вообще бояться нечего, у тебя адвокат чумовой… Петр Моисеев, это ж глыба. Ты не смотри, что ему только 30 исполнилось, он знаешь, какой прожженный… Так что никаких проблем у тебя с наследством не будет, это я тебе точно говорю… — Значит, мне можно даже ремонт в этой квартире сделать? — Квартира почти твоя, делай что хочешь. Ты пока просто не имеешь права ее продавать или обменивать, документы-то еще на тебя не оформлены… — Он залпом допил чай, вытер губы рукавом, поднялся с табурета и стал прощаться. — Ладно, пошел я… До скорого… Если захочешь мне что-нибудь сообщить, звони. Тут же в руке Ани оказалась визитка с номером телефона, не такая красивая, как Моисеевская, но тоже ничего. — Я обязательно позвоню. До свидания. — Эй, постой-ка… — Он шагнул к столу и сгреб с него пакет с подстаканниками. — Давай выкину, все равно иду мимо ящиков… — Не надо! — истерично возопила Аня. — Надо, Федя, надо… Сама ведь ни за что не решишься — будешь всякий хлам копить… А новую жизнь надо начинать с того, что выкидывать все старое! Итальянцы вон каждый новый год старье из окон швыряют, и как хорошо живут! — Я тоже выкину! Клянусь! — пищала она, стараясь ухватиться за ручки сумки и вырвать ее из цепких милицейских лап. — Зачем вам-то беспокоится? — Да какое беспокойство? Ты чего? Тут бачки прямо за сараями — швырну и пойду на остановку… Ладно, бывай, — приветливо кивнул Стас, после чего покинул ее скромную обитель. Когда за следователем закрылась дверь, Аня метнулась к окну. Добежав до него, резко развернулась и понеслась обратно в прихожую. Из прихожей опять, было, рванула в кухню, но на полпути остановилась: схватила пальто и, как была в тапочках, помчалась на улицу — спасать своей наследство! Сергей вошел в знакомый с детства подъезд. Огляделся. Все очень сильно изменилось за те двадцать с лишним лет, что он не бывал здесь. Раньше не было видео-камеры на входе, не было бронированных дверей, выложенного брусчаткой пола, пластиковых пальм, окон, урн, мордастого охранника тоже не было, на его месте в те далекие годы сидела старушка-лифтерша. Жильцов прежних, наверное, тоже не осталось… А вот лифт все то же, по крайней мере, с виду. Сергей вошел в него, опустил узорчатую решетку, закрыл дверь, нажал кнопку с цифрой три (его раньше поражало, что в четырех этажном здании имеется лифт, а теперь радует — не надо идти пешком). Пока поднимался, думал о том, что старый дом потерял свое очарование. Он, бесспорно, стал чище, добротнее, стал больше приспособлен для жилья, но при этом потерял что-то неуловимое, что делало его особенным… Или это он сам стал другим? Слишком старым, консервативным, закостеневшим… Быть может… Быть может… Выйдя из кабины, Сергей сразу двинулся вправо — интересовавшая его квартира была крайней справа. Дверь, как он и предполагал, поменяли, когда он бывал здесь в последний раз, она была дубовой, теперь стала железной. Сергей постоял немного, с интересом разглядывая витую бронзовую ручку виде обезьянки, потом решительно надавил на звонок. Ему долго не открывали, он даже хотел уйти, решив, что никого нет дома, но спустя минуту он услышал, как в замке поворачивается ключ. В следующий миг дверь распахнулась, и на пороге квартиры материализовалась заспанная красотка. Девушка была в неглиже, без макияжа и укладки, напрашивался явный вывод — Сергей пришел не во время. — Чего надо? — хмуро буркнула красотка, окидывая Сергея недовольным взором. — Здравствуйте, Фрося, простите, что потревожил… — Меня зовут Ева, вы меня с кем-то спутали, — процедила она и начала закрывать дверь, но Сергей перехватил ее руку и мягко сказал: — Хорошо, если хотите, я буду называть вас Евой — Те че надо? — Вы меня не помните? Я брат вашей бабушки. Сергей… Сергей Отрадов. — Раз брат, почему фамилия другая? — Я ношу фамилию матери, а матери у нас были разные… — Он старался не замечать ее хамоватого тона. — Так вы помните? — Помню, и дальше что? — Может, вы меня впустите, все же не чужие люди… — За фиг? — Поговорим, — совсем растерялся Сергей, он помнил племянницу (или кем том она ему приходилась?) еще девочкой, и девочкой она была изумительно вежливой. — Мне с вами разговаривать не о чем, — отрезала она. — И в родственники мне набиваться не надо! Я вас знать не знаю, ясно? — Ясно, — холодно проговорил Сергей, хотя ему сильно хотелось оттаскать грубиянку за ухо. — Тогда единственная просьба…Не могли бы вы дать мне адрес Елена… — Какой, на фиг, Елены? — Елены Бергман, вашей тети. — Адреса звезд политики и эстрады продают в переходах, а я ничем помочь не могу! Последние слова она уже кричала из-за закрытой двери. Вместо того чтобы смертельно обидеться, Сергей развеселился. Глупенькая девчонка, неужели она думает уесть его своими плоскими подколками. Бестолковая маленькая злючка! Но до чего хороша… Вылитая Элеонора в молодости. Конечно, в Лине было больше аристократизма, и она никогда бы не позволила себе нагрубить мало знакомому человеку, но все равно девчонка просто очаровательна… Сергей вышел из подъезда, постоял немного под козырьком, вдыхая сухой морозный воздух (он уже отвык от Московского воздуха — в Калининграде он другой, более влажный). Потом быстро сбежал с крыльца и направился к стоянке такси, у его появилась мысль, где можно узнать адрес Елены. Елена. Лена. Леночка. Единственная женщина из его прошлого, которую он до сих пор не мог забыть. Почему, интересно? Ведь он ее никогда не любил… Да, был увлечен, очарован… польщен, что такая молодая, красивая, холодная женщина столь страстно его полюбила. Она могла бы стать ему хорошей женой, но не сложилось… Сергей нисколько не раскаивался в том, что отверг ее когда-то, тут он поступил по совести, его мучило только одно — почему он скрыл от нее всю правду. Надо было открыться ей, тогда, быть может, все бы у нее сложилось по-другому: не было бы смертельной обиды, затяжной болезни, разрыва с матерью. Он был не прав! Лена должна знать правду! Она имеет на это права! Именно для того, чтобы поведать ей истинную историю, Сергей так стремился сейчас встретиться ней… Только по этому. Эдуард Петрович нетерпеливо постукивал пальцами по полированной поверхности своего письменного стола. Ему не терпелось закончить пустой разговор со следователем, но ментяра, как назло, все говорил и говорил, не умолкая ни на минуту. И ладно бы что дельное болтал, а то гнал какую-то пургу, причем, сознательно… — Послушайте, товарищ майор, — прервал следователя вконец измотанный его зудением Эдуард Петрович. — Вы по делу мне ничего сообщить не хотите? — Так я ж по делу и толкую… — сыграл на дурочка майор. — Как, говорите, вас зовут? — Станислав Палыч… — Так вот, Станислав Палыч, я человек занятой, и слушать вашу трескотню мне не досуг… Хотите у меня что-то спросить — спрашивайте, хотите допросить — пожалуйста, я сейчас же вызову своего адвоката! А если вы меня в чем-то подозреваете, предъявите обвинение — я и мои юристы к вашим услугам… — А теперь послушайте вы, Эдуард Петрович, — быстро став серьезным, заговорил Стас. — Никаких обвинений вам я предъявлять пока не собираюсь, если бы у меня были против вас улики, то задержал бы вас незамедлительно, даже ваши ушлые юристы вам бы не помогли… — Только угрожать мне не надо… — брезгливо сморщился Эдуард. — Хорошо, не буду, — покладисто согласился Стас. — Но и вы меня своими юристами не пугайте… — Короче, товарищ майор. — У вас какая машина, Эдуард Петрович? — У меня их несколько. Какая именно вас интересует? — Есть у вас «Линкольн»? — Есть. — Так вот кое-кто из соседей вашей матушки видел черный «Линкольн» у ее подъезда в день, предшествующий убийству. — Номер соседи запомнили? — Был бы номер, и разговор бы был другой. — Что еще? — Кинжал, которым была убита Элеонора Георгиевна из той же… хм… оперы, что и ваш перстень. — Откуда вы знаете, из какой… хм… оперы мой перстень? — Потрясли одного антиквара, и он нам сообщил кое-что интересное… — Стас подался вперед и, сощурившись, прошептал. — Наш ножичек, тот, которым почикали вашу матушку, не простой. Старинный. Редкий. Приметный. Я даже не побоюсь сказать, раритетный. Со своей богатой историей. Если желаете, я даже вам ее поведаю… — Он вынул из кармана небольшой блокнот, раскрытый на середине, и начал нараспев читать. — Дамасский кинжал, владельцем которого с тысяча пятьсот семнадцатого года был сам Владыка Османской империи… имя я, к сожалению не записал, но это и неважно… Так вот кинжал сей был изготовлен специально для героического Сирийского воина Эль-Саладина — победителя крестоносцев в конце XIII века. И только в начале XVI им завладели турки, как я понимаю, разворовав гробницу воина, они как раз тогда Сирию захватили… — Стас дурашливо подмигнул Эдуарду. — Как излагаю, а? Как профессор! — И причем тут мой перстень? — лениво спросил Эдуард Петрович. — А притом, что турки в дар своему владыке принесли не только ножичек, но еще кольцо с изумрудом и браслет, которые изготовили дамасские ювелиры, повторив на украшениях узор с рукоятки старинного кинжала, то есть дерево, обвитое змеей, чтобы все три предмета составляли ансамбль… — Стас пронзительно глянул на собеседника. — Знающие люди утверждают, что все три предмета благополучно дожили до наших дней и… попали в руки одного человека. И этот человек вы, Эдуард Петрович. — Следователь победоносно вскинул голову. — Скажите, врут? — Врут, — спокойно проговорил Эдуард. — Перстень приобретал, тут не поспоришь, браслет хотел, но не стал, потому что к браслеткам у меня давнее отвращение… Находился в свое время, больше не тянет… А что касается ножа, то, не скрою, очень я им интересовался, но так и не нашел. Тот дятел, который вам на меня настукал, уверял меня, что он вывезен за границу. — На все-то у вас есть ответ… — покачал головой Стас. — Хорошо подготовились… Глаза Эдуарда недобро сверкнули, но он сдержался: очень спокойно и очень вежливо он произнес: — Если бы я готовился к твоему, майор, визиту, ты бы сюда даже не вошел, и разговаривал бы не со мной, а моими юристами — это первое. И второе, — Эдуард подался вперед, — если б я хоть чего-то опасался, ты бы это дело не вел. А, знаешь, почему? Потому что тебя бы от него отстранили, и занялся бы его расследованием другой человек — мой человек — который закрыл бы его в два счета… Я понятно излагаю? — Чего уж тут непонятного… Только и мне есть что вам сказать. Первое, я знаю, кто вы, это вы перед девчонкой бестолковой можете из себя благородного рыцаря корчить, она вам поверит, я же наслышан и о Вульфе, и о его бойцах невидимого фронта. Второе, вытекающее из первого, Элеонору Григорьевну, по моему мнению, убил профессионал — только профессионал может нанести настолько точный удар в сердце, только он может скрыться с места преступления, не оставив следов… — А ты, майор, не допускаешь, что убийца просто везучий сукин сын? — Я не закончил, — повысил голос Стас. — Прошу прощения… — Эдуард прикрыл веки и хмыкнул. — Так что там дальше? Третий пункт? — И в третьих, вы ненавидели свою мать. Это не секрет. Она же отреклась от вас, отобрала у вас детей. По этому, я считаю, что старушку убрали по вашей указке. Эдуард Петрович тяжко вздохнул, потом лег грудью на стол, придвинув свое круглое лицо к худому скуластому лицу майора, и отрывисто, почти по слогам, произнес: — Когда хотят кого-то убрать — нанимают киллера, но если решают отомстить — убивают собственными руками… — Закончив фразу, Эдуард Петрович шлепнул ладонями по столу, что, безусловно, означало, что разговор закончен, после чего выпрямился в кресле и очень зычно прокричал. — Андрюха! На зов Эдуарда тут же откликнись — в помещение вбежал здоровый детина в строгом костюме (не иначе, Андрюха) и, застыв на пороге кабинета, преданно уставился на босса. Босс пальцем подозвал детину поближе и, когда тот сделал три размашистых шага в его направлении, отчеканил: — Проводи товарища майора к выходу. Он уже уходит. Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот, сделал шаг к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять заговорил: — Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию записали… Ему теперь в мой офис путь заказан. Майор резко обернулся, хмуро глядя на Эдуарда, но тот на Стаса даже не посмотрел, продолжая разговаривать с парнем. — Сколько бы своими корками красными не тряс, ко мне больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно? Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к выходу без его сопровождения, кинулся следом за ним. Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю гневу — со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе. Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард он никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это было тайной, его и матери, и он не одной живой душе об этом не обмолвился… Стоп! Еще об этом могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она была в курсе всех семейных проблем семьи Новицких, — не даром всю жизнь совала свой нос в их тайны… Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, потому что то, что она растрепала ментам, было не просто его тайной, это было его болью… Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь сосредоточиться на том, чтобы отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог — картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот он пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, такую свежую, такую прекрасную… Вот он идет в первый класс, а одной руке у него огромный букет гладиолусов, а в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуся. Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете… Как же он боготворил ее, свою мать! Как хотел, чтобы она любила только его. Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но ему все было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, по этому все в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, он не стал бы так ее ревновать к ее многочисленным мужчинам, к ее приемной дочери, он не стал бы совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание… Первый раз его забрали в милицию, когда он учился на первом курсе института. Он подрался со своим однокурсником из-за какой-то ерунды, тогда он был на взводе, потому что мать устроила в честь Ленки грандиозный прием — девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором курсе его замели за кражу. На третьем за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще раз, будешь выпутываться сам!». Он вляпался через пол года, а сам выпутаться не смог — ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что Элеонора вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз — и ты мне больше не сын!». Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило, и больше он за решетку не хочет… Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему детишек-погодок Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора), обзавелся квартиркой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По глупости загремел. Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да упал, и так неудачно, что умер на месте, стукнувшись виском о чугунную урну. Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну тремя, а ранее судимому Новицкому впаяли по полной — восемь лет. Вот тогда мать от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось делать — ведь она никогда не меняла своих решений! Через два года умерла его жена, как потом выяснилось, от вины и вина, и Элеонора прибрала внуков к рукам, для начала лишив сына родительских прав, а потом категорически запретив ему с ними видеться. Так он при живой матери и детях остался один-одинешенек… Эдуард Петрович встряхнулся, как собака, только что выбравшаяся из воды, отшвыривая вместо влаги теребящие сердце воспоминания, вытер платком вспотевший лоб, вдохнул. Та-ак, успокоился. Хорошо. Теперь надо заняться делами. Он потянулся к телефону, но, узрев на столе груду пластика, громко крикнул: — Эй, кто там есть! В кабинет тут же влетел услужливый Андрюха. — Проводил? — спросил Эдуард Петрович у вошедшего. — Ага. И ребятам все передал. — Хорошо. Теперь вот что… — Он повертел на пальце свой перстень, подумал, потом решительно сказал. — Наведайся с ребятами к Шацу. — К антиквару? — К нему, подлюке… Проучить его надо, чтоб впредь перед держал язык за зубами… — Проучить? — переспросил Андрюха. — Навтыкайте маленько, но не перестарайтесь — он мне еще нужен. Привет от меня передайте. И скажите, что если еще хоть пикнет ментам о моих перстнях или еще о чем-нибудь, будет иметь дело лично со мной. Все, свободен. Вернешься — доложишь. Андрюха кивнул и вышел. Проводив парня глазами, Эдуард Петрович потянулся к своему дипломату, взял его в руки, положил на стол, набрал код, открыл. На дне совершенно пустого кейса лежал, переливаясь каждой своей гранью, старинный браслет. Сделан он был в форме змеи, глаз которой сверкал драгоценным изумрудным огнем. |
||
|