"Сумеречные Врата" - читать интересную книгу автора (Волски Пола)

3

День, когда он вернулся в ЗуЛайсу, был еще более жарким и пыльным, чем обычно в это время года. Солнце прожигало насквозь мутную желтую мглу, а к лицу липли наполнявшие воздух горячие песчинки. Выбравшись из поезда на Центральном Вокзале, Ренилл сразу же опустил на лицо вуаль от пыли, а открытые участки кожи мгновенно покрылись темным налетом. Глаза жгло. Ничего, он давно свыкся с этими мелкими неудобствами, они только делали достоверней его маскарад.

От саквояжа и вонарского костюма он избавился еще два дня назад, в АфаХаале, сбыв западные изделия за неплохую цену. Немногие оставшиеся вещи он, по туземному обычаю, нес упакованными в сверток пергаментной бумаги на ремне, перекинутом через плечо. В одной руке Ренилл сжимал посох из дерева краснозуба, с вырезанным у набалдашника знаком уштры и округлым символом паломника. Он держался с подчеркнутым смирением, глаза пылали внутренним огнем. Таким, преображенным, он и вышел с вокзала в город.

Пиршество красок. Какофония. Вонь. Суета. Знакомое авескийское варево ощущений. Ренилл пробирался через толкотню узких улочек, забитых телегами и фози. Ларьки и лавчонки уже открылись после долгого полуденного перерыва. Теперь они будут работать до глубокой ночи.

Нищие, продремавшие в тени эти жаркие три часа, теперь пробудились и голосили на всю улицу, а дети - маленькие зверушки с хитрыми мордочками и тонкими пальчиками, которые, кажется, вообще никогда не спали - шныряли повсюду, выпрашивая подачки или работу. Последняя просьба со стороны многочисленных оборванцев-Безымянных могла считаться невероятной наглостью, поскольку ни один достойный авескиец никогда не вступил бы в сделку с лишенными касты. Однако не все мальчишки принадлежали к Безымянным. Тут и там мелькали значки касты Потока. К таким Ренилл пристально присматривался. Вполне можно подрядить кого-нибудь отнести записку в резиденцию, чтобы уведомить во Трунира о своем возвращении…

Нет. Пилигриму, только что прибывшему в ЗуЛайсу, некому посылать записки. Тем более - через востроглазых мальчишек, вполне способных заметить и запомнить такую странность. Во Труниру придется подождать вестей.

Ренилл шагал по улицам походкой усталого путника, не забывая пожирать глазами окружающие его чудеса большого города. Он то и дело замедлял шаг, чтобы поглазеть на очередную диковинку рассеянным взглядом зеваки-деревенщины. Дважды он спрашивал у прохожих дорогу, а один раз остановился, уступив совершенно неподдельному любопытству. На площади вокруг Обелиска Набаруки собралась толпа вопящих горожан. Они окружали грубое подобие погребального костра. Куча дров уже горела, в нарушение недавнего вонарского запрета на кремацию в пределах города. Заинтересовавшись, Ренилл подошел поближе. Вместо трупа на бревнах было уложено чучело - грубо вырезанная деревянная фигура. Кукла была наряжена в желто-серый мундир офицера Второго Кандерулезского полка. Палочки-руки стягивала узлом веревка. Красные кляксы краски на мундире изображали кровь.

Ткань вспыхнула, загорелись деревянные конечности, и возбужденный вой голосов стал еще громче. Ренилл повернулся к ближайшему соседу - коренастому рабочему касты Потока.

– Где Породившие Гнев? - спросил он, не выходя из образа пилигрима.

– В Малом Ширине, среди нас. - Рабочий зачарованно уставился на огонь. - Эти иноземцы убивают наших астромагов. Этой ночью в мучениях скончался Кидришу Крылатый.

Кидришу Крылатый, по общепринятому мнению, был первым из астромагов ЗуЛайсы. Никто не мог соперничать с ним в беглости чтения небесных знаков.

– Великая потеря, большое горе. И все же - да торжествует покорность! - Ренилл благоговейно приник губами к вырезанной на его посохе уштре.

– Провались ты со своей покорностью, репей-святоша! Ты что думаешь, эти убийства - воля богов? Вонарцев это воля!

– Тут кроется великая тайна. Как совершилось убийство?

– Яд.

– Каким же образом его отравили?

– Кто знает все ухищрения лишенных касты! Но это их рук дело, никаких сомнений.

– Направь меня, Аон-отец. Как это стало известно?

– Да все знают! Эта вонарская плесень замышляет убийство духа.

– К чему им такое злодеяние, брат мой?

– Чтобы надежнее сделать нас рабами и укрепить свое господство. Это всякому ясно. Слушай, они пошли еще дальше. За закрытыми дверями они подучивают сыновей Безымянных осквернять женщин касты. Безымянные разносят хаос по всей Авескии.

– И это тоже всем известно?

– Еще бы! И запомни, нет торжества в покорности врагам богов. Достойнее противостоять им. Когда мы изгоним чужеземцев из нашей страны, а еще лучше - перебьем их до последнего человека, Аон-отец будет доволен нами.

– Да разнесется его имя громом с небес. - Еще один благоговейный поцелуй знаку уштры. - Мне кажется, мой брат чтит учение Сынов.

– У них есть глаза, чтобы видеть, - был ответ. - И они нашего племени.

– Да просветит наши мысли божественная мудрость. Мой брат чтит волю Отца?

– Твоему брату надоели чужеземцы, сующие свой нос во все дела. У нас свои боги, свои обычаи, и нам надо идти своим путем. Только и всего.

– Воистину так. - Ренилл невольно вышел из роли: - Однако нужно сказать, эти вонарцы принесли с собой мирские дары - чудеса медицины и техники. Сами боги желают, чтобы мы научились пользоваться ими.

– Дары? Подкуп,- проворчал сторонник Сынов.- И, скажу я тебе…

Что он хотел сказать, осталось неизвестным, потому что на место действия явился взвод солдат Второго Кандерулезского, присланный разогнать толпу. Над головами прогремело несколько предупредительных выстрелов - обычно этого оказывалось достаточно, чтобы рассеять нежелательное сборище. Но только не сегодня. Авескийцы гневно завопили, воздух наполнили красочные проклятия. Взвод невозмутимо продвигался вперед, сохраняя строй, приклады карабинов взлетали и опускались, расчищая проход через плотное людское месиво. Добравшись до костра, они чуть замедлили продвижение, поняв, что пока нечего и пытаться гасить ревущее пламя.

Однако они не собирались позволить собравшимся насладиться зрелищем. Вонарец-капитан выкрикнул команду, и его люди приложили карабины к плечам.

– Жители ЗуЛайсы, РАЗОЙДИТЕСЬ! - проревел капитан.

На мгновение, показавшееся бесконечным, все застыли в нерешительности. Потом толпа дрогнула, и недовольные авескийцы начали исчезать с площади. Неохотное отступление постепенно превратилось в бегство, и очень скоро на площади не осталось ни единого туземца. Победоносные солдаты Второго Кандерулезского дождались, пока огонь прогорел, разбросали и затоптали угли, после чего маршевым шагом удалились.

Ренилл был среди первых беглецов. К тому времени, когда последний нарушитель порядка скрылся с площади Обелиска Набаруки, он уже прошел несколько кварталов и приближался к сердцу старого города. Он продвигался вперед упорно, но не слишком быстро, не забывая изображать незнакомого с городом сельского жителя. Почти без усилия поддерживая образ, Ренилл упорно думал о происшествии, свидетелем которого только что оказался. Еще одно тревожное подтверждение нарастающей враждебности, хотя и не нанесшее никакого реального ущерба. И все же был миг, тот бесконечный миг, когда все повисло на волоске. На этот раз обошлось без кровопролития, но кто знает, что будет дальше…

Ренилл шагал вперед. По сторонам улиц высились обветшалые здания, израненные множеством безвестных враждебных рук. Еще четверть мили - и он оказался перед развалинами стены, некогда окружавшей город. ЗуЛайса, как ребенок из одежды, выросла из своих стен много веков назад, но длинные участки каменной кладки сохранились до сих пор, сохранились и древние барельефы, изображающие свернувшихся перед броском змей, высеченные на могучих колоннах, поддерживавших давно исчезнувшие главные ворота города.

Через Врата Питона Ренилл вошел в Старый город, как издавна назывались кварталы в кольце крепостной стены. День уже умирал, и длинные тени заполнили задыхающиеся улочки. Темнота словно вырастала из земли. Он прошел по кривому переулку и наконец оказался в широком открытом кругу, известном как Йайа - «Сердце», в самом центре старой ЗуЛайсы. Ни один торговец не раскладывал здесь своих товаров. Не было ни разносчиков, ни нищих; ни музыкантов, ни мутизи - скверна наживы не пятнала священную землю. В центре Йайа возвышалась ДжиПайндру - Крепость Богов - мощное и неприступное сооружение из черного базальта. Храм опоясывали стены черного гранита, способные отразить натиск целой армии. Однако окованные железом ворота стояли распахнутые настежь, ибо каждому верному был открыт доступ во двор храма. На стене над воротами виднелся высеченный в камне символ уштры.

Со смиренно склоненной головой Ренилл побрел к воротам, беспрепятственно пройдя под знаком уштры, едва ли пропускавшей до него хоть одного человека запада. Никто не задерживал его, не расспрашивал, никто, казалось, вообще его не замечал. Словно он стал вдруг невидимым. Однако откуда же в таком случае взялось щекотное покалывание в загривке и холодные мурашки, пробежавшие по телу, едва он ступил на храмовый двор?

Ренилл огляделся. Смеркалось, и уже загорелись старинные красные фонари. Рубиновые отблески падали на отмытый, выскобленный, умащенный воском и натертый до неимоверного сияния камень под ногами. Тут и там по камням ползали верующие с тряпками в руках, истово трудясь над полировкой мостовой. Другие замерли на коленях в молитвенных нишах, пробитых в гранитной стене на разных расстояниях друг от друга. Из ниш доносились нестройные звуки молитвенных песнопений. Но все эти признаки присутствия человека почти терялись перед чудовищным величием статуи, высящейся посреди двора.

Исполинская фигура черного мрамора, на блестящей поверхности которой играли алые блики. Статуя гордо возвышалась, распростерши руки, определить точное число которых не представлялось возможным под складками каменного одеяния. Безвестный скульптор с чудным мастерством передал в твердом камне легкость прозрачного шелка, окутывающего невообразимые формы тела. Голову фигуры скрывал низко надвинутый каменный клобук. Лик прятался под золоченой маской. Маска эта, по всей видимости, должна была передавать идею божественного сияния, потому что от нее во все стороны расходились золотые лучи, как в старинных авескийских изображениях солнца.

Черты ее казались бесформенными, почти неуловимыми, но тем ярче выделялись три дыры в черную пустоту, изображающие глаза и отверстый рот. Должно быть, статуя была полой изнутри, потому что из отверстий исходило зеленоватое сияние, слабое и мертвенное, пугающее в глубоких вечерних сумерках. У подножия образа Аона-отца стояли приношения правоверных - корзины с зерном и плодами, лепешки, миски с орехами, сосуды с благовониями и эликсирами.

На минуту пораженный Ренилл застыл на месте. Потом, вспомнив наставления Зилура, упал наземь, трижды коснувшись губами булыжника в освященном веками приветствии, и пополз вперед, то и дело останавливаясь, чтобы запечатлеть на блестящей мостовой новые поцелуи. У подножия статуи он замер, уткнувшись лбом в землю, и остался недвижим, протянув к божеству распростертые в мольбе ладони.

Он слышал гул голосов молящихся, шлепанье сандалий по камням и гудение насекомых - миллионов насекомых. Минуты проходили, и гудение становилось громче. Скоро он почувствовал на голом запястье первый укус, за ним второй. Ренилл не дрогнул - полная неподвижность была свидетельством серьезности его намерений в глазах невидимых наблюдателей. Благоговейное молчание и неподвижность должны были выделить его из толпы обычных верующих, снующих по двору, воплощая величие духовного порыва.

Время едва тянулось. Застывшая поза уже сильно мучила его, но Ренилл хорошо знал, что испытание только началось. Чтобы Сыны признали его достойным своего внимания, следовало совершить нечто из ряда вон выходящее.

Укусы зудели. Не чесаться. Пот с висков стекал по лицу, и он в первый раз задумался, выдержит ли черная краска на волосах столь обильное увлажнение, да и не потекут ли по лбу предательские черные ручейки. Пока что широкополая шляпа скроет беду, но потом?… Надо было заранее испытать состав, может, добавить мастики…

Смешно беспокоиться теперь о таких мелочах, и все равно поздно, зато эта мысль помогла на время забыть о мошкаре, зуде и потной коже, о сводящей с ума скуке и давлении невидимых взглядов.

Сумерки сгустились в ночь. Красные огни фонарей горели все так же ярко, и не стихало гудение молитв. Из ДжиПайндру тихо вышли люди, собрали приношения молящихся у подножия божества. Ренилл не поднял на них глаз. Такая слабость была сейчас непозволительна. У него болело уже все тело, мышцы сводило, суставы молили о движении. Волосы свалялись во влажные пряди, а мошкара висела над ним тучей, но он не шевелился. Москиты могли пировать без помех, и какое-то время Ренилл невыносимо страдал. Потом пришла на помощь выучка, и он мысленно углубился в воспоминания об обычаях Сынов, о которых поведал ему Зилур. Эти мысли естественно привели за собой воспоминания о давних уроках умури. Зилур сидел, скрестив ноги, в голубоватой тени у колодца в Бевиаретте, ведя юного вонарского путника через залы Дворца Света. Зилур всегда был скуп на похвалу, и все же не скрывал удовлетворения успехами ученика. Зилур, проводник и искуситель, распахнувший перед ним двери Чулана Бесконечности, этого тесного вместилища бесконечных пространств, где разум человека постигает беспредельные дали…

Теперь Ренилл снова отворил дверь этого чулана. Мысли устремились прочь от двора ДжиПайндру, а телесные страдания перестали его занимать.

Сознание вернулось к нему много часов спустя. Глубокая ночь, и молитвенный гул голосов стих. Только все так же горят красные фонари. Безумно болят мышцы, безумно чешутся ладони и запястья. Безумная жара. Во всей вселенной ни звука. Даже москиты пропали. Но и среди этой душной тишины Ренилл все еще чувствовал на себе тяжесть невидимого взгляда, исходящего, быть может, от главного купола ДжиПайндру. На мгновение желание поднять голову и отыскать источник стало почти нестерпимым.

Он не шевельнулся. Возвратился в пределы Дворца света, в чулан Бесконечности, и время снова перестало для него существовать.

Первые лучи рассвета вернули его в настоящее. Светильники догорели, и на черной мрачной мостовой играли серые отблески утра. Только теперь Ренилл поднялся на одеревеневшие ноги и направился в западный угол двора, где скрывалось помещение, которое время от времени вынуждены были посещать даже святейшие из паломников. Подобные интерлюдии не поставят ему в упрек, лишь бы они были краткими и нечастыми. Ренилл воспользовался случаем: глотнул немного воды из фляги и плеснул несколько капель на лицо, постаравшись не замочить крашеные брови. Еды, однако, не было, и возвращаясь назад, он начал ощущать голод.

Вернулся, снова скорчился у подножия статуи. Солнце встало и раскалило поглощающие тепло черные плитки двора. Жажда начала мучить его уже всерьез. Еще один глоток, может, и не сведет на нет все его усилия, но, несомненно, продлит срок испытания. Ренилл терпел.

Снова из ниш в стене неустанно неслись молитвенные напевы, шлепали по камням ноги в сандалиях, приносили свои дары паломники. Задолго до полудня чужестранец, проявляющий столь необыкновенное рвение, привлек к себе всеобщее внимание. Многие верующие, в знак одобрения его ревностности, осыпали неподвижную фигуру молящегося лепестками цветов.

Ренилл почти не замечал их. Разум его был далеко, и порой он проваливался в пустоту, хотя не сумел бы сказать, сколько раз и надолго ли он засыпал. В сумерках, поднявшись, чтобы еще раз посетить западный угол, он с трудом удержался на ногах. Двор, казалось, медленно вращался перед глазами. На этот раз он был снисходительнее в отношении воды, позволив себе выпить достаточно, чтобы восстановить чувство равновесия. Нет смысла убивать себя, доказывая Сынам глубину своей веры, даже если они и способны оценить красоту такого жеста. Есть он, конечно, не стал, но воздержание уже почти не представляло трудности: жажда давно изгнала чувство голода, да, в сущности, и все остальные чувства. Новое возвращение на место, отмеченное теперь небольшими сугробами увядших лепестков, к отвратительной униженной позе. Светильники снова горели, раскаленный жар дневных часов пошел на убыль. Зато снова принялись за дело насекомые. Пора укрыться во Дворце Света - только его стены, как подозревал Ренилл, до сих пор спасали его от безумия - но переступить порог на сей раз оказалось труднее: жалящие укусы мошки нарушали сосредоточенность ума. Уже сутки на этом проклятом дворе. Вторая ночь, а Сыны что-то не торопятся заметить его существование. Может, и не соберутся никогда. Может, его безмолвная мольба, соизмеренная с неведомым эталоном, так же безмолвно была признана недостойной, и отвергнутому просителю ничего не остается, как покорно, без жалоб, принять свою судьбу и тактично удалиться. И что дальше? Бесславное возвращение в резиденцию, признание поражения, объяснения, которые будут звучать как оправдания?

Подождем.

Мысленное бегство оказалось трудным, но он справился, послал разум в дальние странствия, из которых его возвратило прикосновение чьей-то руки к плечу.

Ренилл открыл глаза и поднял голову. Беззвездная, безлунная ночь. Безмолвный двор залит красным сиянием фонарей. Над ним неподвижно стоит закутанная в плащ фигура, лицо скрыто под глубоким капюшоном.

– Тебя узнали. - Звенящий шепот.

Ренилл, в первый момент поняв слова буквально, напрягся. Потом припомнил ритуальные фразы, слышанные от Зилура, и понял, что хозяева храма, кто бы они ни были, соблаговолили заметить его присутствие. В церемониальном выражении благодарности Ренилл приник лбом к мостовой.

– Ты можешь войти.

Отлично выбрано время. Глубокой ночью и без свидетелей. Правоверные, обнаружив поутру исчезновение ревностного пилигрима, ничего не узнают о его судьбе. Принят с почетом - или безмолвно отвергнут? Никто нe сможет сказать.

– Встань и следуй за мной.

Легко сказать. Бесконечные часы, проведенные в неподвижности, сделали свое дело. Суставы словно заржавели. Ренилл неуклюже поднялся на ноги. Безликий посланец был уже в нескольких ярдах впереди, беззвучно скользя к главным дверям ДжиПайндру, которые, вопреки обыкновению, оказались широко распахнуты. Ренилл торопливо заковылял следом, прошел в дверь, которую проводник тут же запер, и оказался, наконец, в самом храме - по всей вероятности, первый из вонарцев, которому это удалось. Ощущение, что за ним следят невидимые глаза, усилилось. Казалось, сами стены не спят и смотрят на него.

Огромная, напоминающая сумрачную пещеру каменная громада, древняя, как остов мира. Повсюду темный базальт, гранит, мрамор. Суровый, бесплодный, застывший камень. Уходящие ввысь сводчатые потолки теряются во мраке над головой. В прохладном сыром воздухе висит неуловимый тревожный запах. Но осматриваться не было времени: проводник уже исчезал в квадратном проеме в дальнем конце вестибюля и приходилось торопиться за ним.

Они шли по бесконечным, гулким коридорам, освещенным адским светом красных фонарей. Ренилл теперь легче поспевал за провожатым, потому что ускорившийся ток крови быстро вернул жизнь онемевшим членам. Еще пара поворотов, новая дверь, и он оказался стоящим словно на Дне пересохшего колодца.

Зал - узкая ротонда, несомненно, предназначенная внушать трепет даже самым непробиваемым, - был в высоту гораздо больше, чем в ширину. Высокие выгнутые стены поддерживали круто сходящийся свод из прямых балок. По окружности выстроились бледные колонны полированного камня. На половине высоты от пола до основания свода виднелась круглая галерея, на которой стояло множество неподвижных фигур. Ренилл быстро пересчитал их. Десять - в темных плащах с низко надвинутыми клобуками, как и его проводник. Их лица терялись в тени. Кожей чувствовалась тяжесть невидимых взглядов, нацеленных на него с властных высот. Наконец-то - Сыны. Может быть, и сам КриНаид-сын среди них.

Ренилл незамедлительно простерся ниц. Тонкая струйка молитвенного напева полилась из его губ. Слова с трудом протискивались в пересохшее горло. В душе Ренилл молился, чтобы его прервали.

Наконец его молитва исполнилась.

– Покорность радует отца. Говори, он услышит тебя.

На сей раз не шепот. Речь жреца звенела в ротонде, отдаваясь от изогнутых стен.

Ренилл поднялся с колен, почтительно снял широкополую шляпу, оставшись в прикрывающей макушку шапочке, дабы не оскорблять взирающих с высот видом своей непокрытой головы.

– Сыны Отца! - его голос звучал хриплым карканьем. На уровне пола акустика помещения была не в пользу говорящего. - Нижайший - пилигрим, не желающий носить иного имени, чем имя Сына Аона-отца - пришел сюда из северного ХинБура в надежде обрести знания. Ибо признаюсь, мы, верные ХинБура, хотя ревностны и усердны в вере, знаем мало. В удаленной и недоступной нашей горной твердыне мы следуем старым обычаям, и кто может судить, сколь далеко отклонились мы за долгие годы от Тропы Истины? Здесь же, в городе ЗуЛайса, явил себя сам Исток и Предел. Здесь, в крепости ДжиПайндру, его присутствие ощутимо, и его почитание обретает чистейшие формы. И вот странник явился, ища наставлений. Сыны Отца, я прошу наставить меня на истинный путь, позволить видеть ритуалы и церемонии, совершающиеся в соответствии с Его желаниями. Ведите меня, образуйте мой дух, склоните меня к Его воле, дабы я мог принести эту мудрость моим братьям в ХинБуре и в горах, лежащих за его пределами. Учите меня, дабы я пронес свет священного пламени по всей Авескии. На коленях молю вас о благодеянии. Сыны Отца, снизойдите к моей мольбе. - Здесь ему пришлось прерваться: иссякли и голос и дыхание. Склонив голову, Ренилл ждал.

Долгое мучительное молчание. Если стоящие на галерее и совещались шепотом, внизу не слышалось ни звука.

– Где доказательства твоей веры?

На этот вопрос ответить легко, Ренилл был готов к нему.

– Я принес собранные моими братьями в ХинБуре триста цинну, которые с радостью вручаю хранителям Крепости Отца.

Он выложил на пол перед собой кошелек, раздувшийся от доказательств его удачной торговли в АфаХаале.

– Ты просишь многое. Где доказательства, что ты достоин?

– Сам Отец благословил храм ХинБура. Не прошло и двух месяцев с тех пор, как ничтожному явился во сне чудесный голос, вещавший из сияния, и приказал копать под южным углом храма. Я повиновался, и обрел божественную святыню. Вот…- Ренилл достал и протянул на ладони артефакт, подаренный Зилуром. - Чудо. Плоть Ирруле, Страны Богов. Сим знамением Отец явил Свою благосклонность к намерению ничтожного.

Жаль только, Отец не научил ничтожного, как пользоваться этой штукой…

Новое молчание. Досадно будет, если они решат принять кошелек, а дарителя выставить за дверь. Молчание Длилось целую вечность.

– Странник, Отец улыбается тебе. Останься на время с нами и узнай истинный Путь.

Ренилл коснулся лбом камня. Когда он снова поднял взгляд, галерея была пуста. Он поднялся, оставив кошелек на полу, но реликвию Ирруле заботливо спрятал в складки зуфура, потом повернулся к двери, у которой маячил его проводник. Закутанная фигура безмолвно удалялась, и Ренилл следовал за ней, без вопросов и комментариев. Среди Сынов, как ему было известно, ценилось безмолвное поклонение. Да и жажда сделалась невыносимой, так что меньше всего ему сейчас хотелось поболтать.

Мрачные коридоры, и за ними просторное помещение, как видно, служащее общей спальней послушникам ДжиПайндру. Три ночника лили сверху слабый свет на полированный каменный пол, освещая циновки, на которых вкушали сон служители-жрецы. Ренилл внимательней присмотрелся к светильникам. Теперь он заметил, что они изображали светящиеся глаза и рот огромного скульптурного лица. Лик Аона-отца смотрел вниз с потолка - или, точнее, изображение маски, скрывающей Его лик. Светящийся взгляд, устремленный на спящих правоверных, вне сомнения, навевал им священные сновидения.

Оторвав взгляд от очей Аона, Ренилл осмотрелся вокруг. Проводник уже исчез. Жрецы спали. Лучше всего присоединиться к ним. Сегодня ему что-то не хотелось исследовать храм. Как все авескийские паломники, Ренилл носил при себе свернутую циновку, которую и вытащил из, мешка, расстелив на полу. Теперь, наконец, можно было допить оставшуюся во фляжке воду. Убийственная жажда отступила, и в первый раз за долгие часы Ренилл почувствовал, как устал. Он растянулся на циновке и закрыл глаза. Взгляд Отца не помешал ему мгновенно уснуть.

Утром он начал знакомиться с неописуемо скучной жизнью неофита.

Из сна его вырвал тихий шепот. Ренилл открыл глаза. Надо полагать, рассвело, но в лишенной окон комнате, освещенной светильниками, нельзя было сказать наверняка. Повсюду вокруг него слышались приглушенные голоса. Ренилл узнал кадансы Великого Гимна, который усилиями Зилура надежно запечатлелся в памяти. И спасибо умури, потому что, как выяснилось, повторение протяжных строф было первейшей утренней обязанностью правоверных. Скорчившись на четвереньках, Ренилл склонил голову и затянул гимн. Память не подвела. Только два раза на протяжении длинного гимна слова ускользнули от него; пришлось понизить голос до неразборчивого бормотания, чтобы скрыть пробелы. Восхваление божества заняло добрых семь минут, но когда Ренилл наконец закончил и украдкой огляделся, то обнаружил, что остальные Сыны неутомимо продолжают бормотать.

По-видимому, полагалось троекратное повторение. Первый раз - для Богов, второй - для Людей, и третий - для Зверей: три основные составляющие вселенной, символически отображенные в треножнике уштры. Он снова затянул казавшийся бесконечным гимн. Наконец его сотоварищи умолкли и цепочкой потянулись за дверь. По сумрачным коридорам они шествовали в благоговейном молчании, прерываемом только ритмичным позваниванием ногтями по бронзовым уштрам, свисавшим у каждого с зуфура. Клик-клик-клик, пауза, клик-клик, пауза, клик-клик. Одна и та же бесконечно повторяющаяся короткая последовательность. Зилур рассказывал о немом храмовом языке, даже объяснил смысл некоторых сочетаний. Это было из самых обычных. Тройной щелчок означал треножник уштры, два двойных - «ахв», двадцать вторую букву авескийского алфавита и первую в августейшем имени Истока и Предела. Пальцы Ренилла задвигались: клик-клик-клик…

Вскоре они оказались на крошечном внутреннем дворике, где Сыны совершали нехитрое омовение. Ренилл искоса поглядывал на своих новых братьев по отцу-Аону. Большинство их казались тощими и недокормленными. И бледными, насколько позволял природный авескийский цвет кожи - желтоватый оттенок казался на их лицах особенно ярким и нездоровым. Все завернуты в потрепанные куски материи, в линялых зуфурах и желтовато-серых шапочках на макушке. Застывшие лица, пристальные темные глаза. Неофиты, с первого взгляда определил Ренилл. Низшее сословие среди Сынов, смиренные храмовые служки, без крупицы той властности, которая отличала виденные им прошлой ночью фигуры в клобуках.

Никто не разговаривал. Даже постукивание пальцами смолкло. Через несколько минут все проследовали в трапезную, чтобы подкрепиться жидкой кашицей с черствыми лепешками, запивая их тепловатой водой. Поглощению пищи предшествовали добрых двадцать минут лихорадочных молений. Сыны Аона сидели, скрестив ноги, на голом каменном полу, бормоча отупляющие строки «Первого Самоотречения».

…Истинная свобода лишь в полной покорности воле Предела.

«Я» преграждает путь к Истоку.

Ничто - есть все, а все - есть мысль Отца.

Ренилл старательно бубнил, не позволяя ни намеку на пренебрежение показаться на лице. Покончив с самоуничижением, он дорвался до безвкусного завтрака - и проглотил его как голодный волк. Ни слова во время еды. Редкое позвякивание ногтей о бронзу - и ничего больше.

К завершению трапезы в дверях возникла величественная задрапированная фигура. Капюшон затенял лицо, скрывая индивидуальные различия, как требует воля Аона-отца. Закутанный в плащ Сын Аона простер руки, его ладони двигались, раздавая короткие безмолвные приказы. Ренилл внимательно всматривался. Зилур не подготовил его к пониманию этого языка жестов - быть может, и не знал о нем. Неудачно, однако паломнику-деревенщине простят невежество. Может быть…

Верные расходились группками по пять-шесть человек. Как видно, язык жестов использовался для распределения по работам. Ренилл ждал. Жрец повелительно щелкнул пальцами. Хоть этот жест понятен без перевода. Он присоединился к очередной группе, покидающей столовую, и вскоре уже чистил котлы в гранитной кухне. За отскребанием котлов, которое продолжалось часа два, последовала новая общая молитва, затем перерыв для медитаций, после чего Ренилла послали на кормление хидри. Хидри, светящимся насекомым, свет которых питал бесчисленные ночные светильники, а также, по всей вероятности, мерцал в отверстиях лиц множества статуй Аона, расставленных по ей ДжиПайндру, требовалась для жизни частая дань в виде живых мух и перетертого сахарного тростника. Ренилл жевал жесткие стебли, пока не свело челюсти, затем целый час ловил мух.

Молитва. Таскание ведер от колодца в кухню. Опять молитва. Наполнение багровых светильников, подрезка фитилей. Полировка священных изображений. Общее собрание жрецов на закате для ритуального пения «Малого Гимна». Еще медитации. Молитвы и жалкий ужин: лепешка и жидкий овощной суп. Ногти постукивают по бронзовым уштрам; никаких разговоров. Наконец, измученный и отупевший, он вернулся в спальню, под немеркнущий взгляд Аона-отца.

Обычный день из жизни служителя божьего.

И к этому они стремятся! Он вяло дивился, какие страхи или темное честолюбие могут подвигнуть людей вести подобное существование. Немые и непостижимые, жрецы казались ему более чуждыми, чем хидри.

Взволнованный Ренилл лежал на подстилке без сна. Вокруг него дремали смиренные Сыны. Над ним светился недремлющий лик Отца, горящий изнутри хидриши - светом насекомых. Часы проходили зря. Он трудился до изнеможения, молился и медитировал до отупения, но ничего не узнал. Ни на минуту не оставался один, ни разу не оказался свободным. Не удалось ни побродить по храму, ни расспросить безмолвных жрецов. Даже сейчас он не решался выйти на разведку. Досадно, но не так уж страшно. Может, наутро что-нибудь переменится. Убаюканный этой мыслью, Ренилл уснул.

Но второй день оказался точным повторением первого. Работа, молитвы, ритуалы, медитации, скудная пища. Мрачные коридоры храма, и еще более мрачные его обитатели. Ни разговоров, ни открытий, ни разоблачений. Ранний отход ко сну под зеленоватым сиянием глаз.

На третий день вместо наполнения светильников - чистка овощей на кухне.

На четвертый - он выучил полный текст «Самоотречения», известный ему доселе лишь в сокращенном В то же утро он обогатил свой репертуар ритуальных постукиваний полудюжиной новых сочетаний. Отец-Аон, размышлял Ренилл, несомненно, одобрил бы его достижения, но вот протектор их едва ли оценит. Однако возможности разведать хоть что-нибудь все не представлялось. Он ни на минуту не оставался один. И ни следа, ни намека на существование КриНаида, пока на пятое утро в дверях спальни неофитов не возникла закутанная фигура и не заговорила вслух, явственно и внушительно:

– Да будет известно всем, что первый жрец КриНаид-сын объявляет о приближении времени Обновления!

Ренилл моргнул. Целыми днями он слышал только голоса Сынов, возвышавшиеся в молитвах и песнопениях. И вдруг простая человеческая речь, и тут же - упоминание о первом жреце, который, надо понимать, таится где-то в этом же здании. И кажется, в скором времени готов явить себя народу. А что это за приближающееся «Обновление»? Взгляд на лже-братьев не прояснил ситуацию. Они оставались немы, как обычно, но в глазах горело радостное волнение, и охвативший их восторг выразился в звоне подвесок - словно град по железной крыше.

Ногти Ренилла тоже вызванивали по бронзе. Он сознательно выбрал одно из свежевыученных сочетаний. Постепенно общий энтузиазм немного остыл, и началось распределение по работам. Паломник из ХинБура скреб полы, молился, жевал сахарный тростник, умащался и медитировал, отскребал с потолка проросшие корни, пел гимны, смазывал стены и потолок едким раствором, уничтожающим плесень, молился, убивал заползших в столовую змей, молился, вылизывал дочиста, как велит обычай, изображения Отца, молился, месил тесто на кухне… короче, день был похож на любой день в ДжиПайндру, до самого заката, когда перед ним в буквальном смысле открылась новая дверь.

С тестом было покончено. Готовые лепешки ждали отправки в печь. Настала короткая пауза для молитвы об Отчем Благословении - и тут отворилась крепко запертая до сих пор дверь в глубине темной ниши. За ней оказалась внутренняя камера. На пороге стояла закутанная в плащ фигура. Указательный палец повелительно согнулся, подзывая.

Ренилл и его единственный в этот момент сотоварищ - низкорослый косматый неофит, вечно бубнивший себе под нос гимны - незамедлительно повиновались безмолвному приказу. Последовав за жрецом, они оказались в маленькой дополнительной кухне, отлично проветренной и обустроенной, где, несомненно, готовились кушанья для избранных Сынов Аона. На столе стояло два серебряных подноса, уставленных мисочками из чеканного серебра и хрусталя, в которых лежала еда, достойная стола гочаллона. От мисочек веяло ароматом драгоценных изысканных пряностей. Одно блюдо - заливного сапфирного угря, свернувшегося на подстилке из голубого, сдобренного таврилом риса - дозволялось подавать только членам касты Лучезарных. Еще замечательнее были венки из цветов лурулеанни, окаймляющие каждый поднос. Подобные роскошь и изобилие казались совершенно чуждыми строгому храму. Ужин для неуловимого КриНаида-сына?

Руки жреца безмолвно танцевали. Косматый карлик низко поклонился и взял один из подносов. Ренилл последовал его примеру. Карлик целеустремленно двинулся куда-то. Ренилл за ним.

Они поспешно миновали главную кухню, прошли по каменному коридору и поднялись по лестнице. Желание расспросить спутника стало нестерпимым. Ногти Ренилла отстучали по дну серебряного подноса простейшую вопросительную комбинацию, но она осталась без ответа.

По короткому узкому переходу они подошли к невероятным дверям - пышно изукрашенным резьбой, раскрашенным яркими красками - и крепко запертым. Удерживая поднос на одной руке, карлик отодвинул засов, толкнул Дверь и вошел. Ренилл следом за спутником шагнул в комнатку, напоминающую сераль в сумасшедшем доме. Ему с трудом удалось сохранить на лице безучастное выражение, но глаза невольно стреляли по сторонам. Помещение, как и многие в ДжиПайндру, оказалось без окон. Неподвижный жаркий воздух благоухал цветочными ароматами. Гранитные стены скрывались за нежно-розовыми занавесями, а пол устилали мягкие разноцветные ковры. Латунные и цветного стекла светильники сверкали хрустальными подвесками. Подушки резных диванчиков были набиты пухом, все сияло яркой позолотой. Пышные пуфики, инкрустированные яшмой столики, множество кушеток… две из них заняты.

На мягких подушках раскинулись две девушки. Совсем юные, не старше тринадцати-четырнадцати лет. Обе маленькие, бледные по авескийским меркам, с не определившимися чертами круглых мордашек и пустыми взглядами. Обе одеты в дорогие шелка кричащих алых и желтых цветов, у обеих на зуфурах подвешены золотые уштры. Однако нигде не видно знаков касты. Пышные драпировки не могли скрыть раздувшихся животов - обе девушки были на поздней стадии беременности и явно должны были со дня на день родить.

Маленький частный гарем? Обитательницы - почти дети. Ну и вкусы у этих Сынов. А что станет с маленькими Сынами Аона, готовыми появиться на свет? Вырастут в стенах ДжиПайндру и пополнят армию Верных? Неплохой источник будущих фанатиков Аона. С детства обученные и напичканные догмами, они станут верными слугами бога.

Обе девушки едва взглянули на вошедших. Их внимание привлекала еда. Карлик поставил свой поднос на один из низеньких столиков. Ренилл также избавился от груза. В мгновенье ока девушки сорвались с кушеток, бросились к столам и упали перед ними на колени. Не замечая положенных на каждый поднос ножиков-йиштр, они руками хватали еду. Девушки ели жадно, однако не похоже было, чтобы их морили голодом. Из набитых ротиков вырывалось слабое довольное мычание.

Молодые зверушки, лишенные человеческой речи, - подумал Ренилл, но как раз в этот момент одна из девушек подняла головку и заметила:

– Хорошо.

Ее подружка, кивнув, подтвердила:

– Хорошо. Вкусно.

И обе хором возгласили:

– Славен Исток и Предел!

Жевание и мычание продолжалось.

Карлик сновал по комнате, взбивая подушки, разглаживая драпировки, смахивая невидимые пылинки со светильников. Покончив с хозяйственными хлопотами, он вернулся к двери, остановился и склонился перед обитательницами комнатушки так же низко, как перед образом самого Отца. Ренилл повторил его движение.

Девушки хихикнули. Одна ткнула подружку локтем под ребра, и хихиканье стало громче: довольно приятный звук, но немного странный, словно за отсутствием образца девочки изобрели собственною версию человеческого смеха.

Двое мужчин покинули комнату, и карлик задвинул засов на двери. Ренилл подавил порыв заговорить. Не стоит ни задавать вопросы, ни звенеть - бесполезно. Они вернулись в столовую к скудному ужину, затем последовала медитация, затем чистка уборных во внутреннем дворе, затем…

Весь вечер он сохранял бесстрастную сосредоточенность, которой требовала его роль. За выражением каменного спокойствия бурлили мысли. Две юные девушки, пленницы в роскошной тюрьме. Их ребяческое хихиканье, не свойственное ни несчастным пленницам, ни мрачному жречеству Аона-отца. Раздутые животы. Работа КриНаида? Других? Может, все высшие жрецы пользуются ими по очереди? И, наконец, их голоса. Звонкие, высокие, детские - но все же наверняка способные ответить на несколько вопросов.

Беседу, однако, придется отложить. Ночью он лежал на подстилке под горящим взглядом Аона. От этого взгляда некуда было деться. Отец всевидящ и всеведущ. Его присутствие ощутимо в каждом уголке храма…

Ренилл тряхнул головой, отгоняя суеверные фантазии. Насекомые. Светящиеся насекомые, живущие в пустотах за лепной маской, испускают холодный свет. Только и всего.

Разозлившись на себя, он поднялся и пробрался к двери, обходя тела неофитов, казавшихся умершими для мира. А все-таки когда он подходил к двери, по затылку пробежали мурашки, и Ренилл явственнее, чем прежде, ощутил тяжесть невидимого взгляда. Воображение разыгралось? Он двигался быстро, не скрываясь - направился к уборным во внутреннем дворе: простейшее объяснение ночной прогулки, и все же он с трудом избегал искушения пригибаться и украдкой пробегать по коридорам.

Первый раз он решился покинуть спальню до рассвета. Ночной ДжиПайндру совершенно не походил на дневной. Исчезли кропотливые неофиты, отскребающие стены, надраивающие пол, вылизывающие священные статуи. Вместо них по переходам скользили завернутые в плащи тени, подобные той, что ввела его в храм. Днем их не было видно. Может быть, отсыпались. Теперь же они мелькали повсюду, в молчании стремясь к неведомым целям.

Рениллу казалось, что все взгляды направлены на него. Головы в капюшонах поворачивались ему вслед. Этой ночью не удастся незаметно побродить по храму.

А когда же?

Дни проходят, а он еще ничего не узнал.

Когда?

Только не этой ночью.

Во дворе было пусто. В черном небе над головой повисла Нуумани - небесная танцовщица - и кроме нее, никого. Ренилл воспользовался случаем попробовать несколько дверей, открывающихся в стенах двора. Все заперты.

Обратно в спальню, в храп неофитов, под взгляд Отца… Еще одна бесплодная ночь. И бессонная. До рассвета он так и не сомкнул глаз. Верные зашевелились и затянули Великий гимн. Ренилл, не задумываясь, повторял слова - он успел выучить назубок каждый слог.

Таинственное сообщение: Да будет ведомо всем, что Обновление близко. Сыны Аона сияют счастьем.

Обновление?

Обычные утренние назначения: многие жесты уже понятны. Этим утром на кухню, чистить храмовых гекконов. Потом очищать от водорослей кувшины для воды. Потом - открывается внутренняя дверца, безмолвный приказ и два прибора на одном подносе, который он должен отнести беременным одалискам. На этот раз один. Наконец.

Он пошел.

Сегодня девушки были наряжены в яркие шелка алого и ядовито-зеленого цвета с золотой оторочкой. Детские личики блестят под толстым слоем пудры и румян.

Две головки повернулись навстречу Рениллу. Две пары обведенных углем глаз блеснули радостью при виде еды. Едва он поставил поднос, как девушки метнулись к столу. Взволнованно бормоча и причмокивая, набросились на еду. Пару минут Ренилл занимался наведением порядка в комнате, а потом просто стоял, глядя на девушек. Когда их челюсти стали двигаться помедленнее, Ренилл заговорил:

– Почтенные дамы, все ли вам по вкусу?

Обе девушки повернулись и уставились на него. Ротики оторопело раскрылись. Мычание и повизгивание стихло. Похоже, он первый человек, заговоривший с ними. Ренилл повторил вопрос, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово. Лица не дрогнули, и Ренилл задумался, понимают ли они его? Может, нужен другой диалект? Да нет, он же слышал в прошлый раз, как они говорили по-кандерулезски.

Девушки переглянулись и снова уставились на него.

– А? - спросила одна.

– Еда, почтенные дамы. Нравится?

– Еда. Хорошо, - отозвалась девушка в красном.

– Вкусно, хорошо, - согласилась одетая в зеленое.

– Славен Исток! - в один голос. Впечатляющий прогресс.

– Как вас зовут, почтенные? - осторожно поинтересовался Ренилл.

Вопрос их явно озадачил. Два младенческих лобика задумчиво наморщились.

– Как вас называть? - поправился Ренилл. Они надолго задумались.

– Избранная, - наконец ответила красная.

– Блаженный Сосуд, - зеленая прижала ладонь к животу.

Он вообразил уже, что вытащил из них имена, когда красная так же приложила ладонь к животу и повторила:

– Блаженный Сосуд.

Одна избранная, два блаженных сосуда. Маловразумительно.

– Давно ли вы здесь? - спросил Ренилл. Они выпучили глаза, явно не понимая.

– Здесь,- поразмыслив, откликнулась красная.- Хорошо. Возлюбленные Отца.

– Избранные, - объявила зеленая девушка. Так. Две избранные.

– Славен Исток.

Он начал подозревать, что девицы умственно отсталые. И явно не страдают в заключении, а может, и не считают себя пленницами.

– Откуда вы? - сделал он новую попытку.

– Снизу.

– Снизу?

– Были внизу. С Избранными.

– И где же это?

Пустые взгляды. Глаза бессмысленно скользят по комнате. Новизна попытки общения быстро истощилась, и они стали рассеяны. Но была еще одна тема, которая должна была их заинтересовать.

– Детки…- предположил Ренилл.

– А?…

– Детки… - Он изобразил, будто качает на руках младенца, потом показал на вздувшийся живот одной из девушек. - Детки. Скоро.

– Слава Истоку.

Припев становился утомительным.

– Слава. - Сдерживая раздражение, Ренилл почтительно приложился губами к уштре. - А кто счастливый отец?

– Слава Ему.

– Кто отец?

– Он Исток и Предел, - в один голос затянули девушки.

– И сын его Первый Жрец КриНаид. - Ренилл излучал лихорадочное благоговение.

– КриНаид-сын…

– …навещал вас здесь? - поинтересовался Ренилл.

– Здесь, - просветила его первая девушка. - Хорошо.

– Избранные, - объявила вторая.

– Слава Истоку!

Круг замкнулся. Разговор ничего не даст, к тому же небезопасен. Неофиту не положено задавать вопросы, и в любом случае ясно, что головки Избранных совершенно пусты. С поклоном удалившись, Ренилл оставил их спокойно доедать обед.

Коридоры пустовали. Это был один из многих часов, отданных молитве, и Сыны Аона собрались сейчас на внутреннем дворе храма. Его отсутствие среди такого множества молящихся могло пройти незамеченным. Могло.

Шаря глазами по коридору, Ренилл продвигался вперед. Низкий круглый потолок, пустые стены, красные светильники. На что тут смотреть, и что, вообще говоря, он высматривает? Слева обитая железными полосами дверь. Заперта. Прямо впереди Т-образная развилка и узкая каменная лестница, ведущая вверх, в неизвестность. Под лестницей глубокая ниша, занятая причудливым изображением Аона-отца. Статуя, отметил про себя Ренилл, нуждается в хорошей чистке. Он уже и думает как неофит. Сверху донеслись голоса и шаги. Нельзя было позволить, чтобы его застали глазеющим на диковинки храма.

Ренилл шмыгнул в нишу и притаился за статуей. Голоса спустились, приблизились, снова затихли вдали. Он выглянул из тайника. Коридор был пуст, но Ренилл боялся рисковать, спиной ощущая звенящий холодок. Знакомое чувство уставившегося в спину взгляда, слишком сильное, чтобы оставить его без внимания. Чудится? Или взгляд Отца?

Углубление, выбранное им в качестве укрытия, оказалось глубже, чем он предполагал. Протянутая рука не коснулась дальней стены. Боковые стены терялись в тени, поросли нитями грибницы. Пусто - решил Ренилл, и тут его рука ухватила человеческий локоть. Маленький, теплый, живой. Владелец руки с визгом отпрянул в сторону. Ренилл подавил порыв сделать то же самое, но сердце заколотилось сильней, и пальцы невольно сжались. Невидимый пленник яростно отбивался. Острые зубы вонзились ему в предплечье, и у Ренилла вырвалось совершенно «несыновнее» проклятие. Борьба продолжалась, пока ему не удалось поймать оба запястья, такие тонкие, что он легко обхватил их одной рукой. Невидимый обмяк.

Ренилл подтащил пленника вперед, к свету. Красное сияние из коридора осветило маленькое острое личико, немытые черные волосы, тонкую фигурку. Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.

– Ты скажешь - я скажу, - заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.

– Что ты скажешь? - Ренилл невольно понизил голос до шепота.

– Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.

– Что я видел?

– Меня. Здесь. Поймают - сунут обратно.

– Куда «обратно»?

– Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.

– Внизу?

– Внизу, внизу… Сын Аона - птица попугай?

– Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?

– Эти! - Девочка наморщила нос. - Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.

– Что помнишь?

– Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.

– Извиняюсь, молодая особа. - Он немного разжал пальцы. - Не убежишь?

– Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!

– Слыхал. - Ренилл выпустил девочку.

– А-ах. Так лучшей. - Она уселась, растирая запястья. - Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.

– Пусть. Как тебя зовут, малышка?

– Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.

– Раньше - это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?

– Давно-давно.

– А долго ты была внизу, с Избранными?

– Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом - здесь. Дни и ночи - я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?

– С собой нет, но…

– Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?

– Как захотят боги.

– Ты дашь мне остатки?

– Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?

– Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.

– Нет. Я здесь чужой.

– Кухню знаешь?

–Да.

– Ходишь в кухню?

– Иногда.

– Возьмешь хлеба? Принесешь мне?

– Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?

– Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.

– Тогда почему тебе не вернуться?

– Нет! - Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки.- Никогда не вернусь.

– Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.

– Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом - Обновление!

– Сам Отец? Обновление?

– Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?

– Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?

– Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.

– Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?

– У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.

– А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?

– Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.

Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца - отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство - в наше считающееся просвещенным время…

– А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? - спросил Ренилл.

– Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?

– Знания.

– Тогда пусть молится или платит. Плати!

– У меня только несколько мелких монет…

– Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды. Сюда. Тогда отвечу.

– Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.

– Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! - Черные глаза блеснули. - А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.

– Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.

Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.

Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь - припадок благочестия прошел.

Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне. По коридору к нише под лестницей, к этому вороненку - Избранной, которая еще помнит свое имя. Дождалась ли она его?

Чара - назвала она себя.

Девочка оказалась там, где Ренилл оставил ее. Скорей всего, она пряталась там весь день. Протиснувшись за стерегущую вход статую, Ренилл услышал частое, прерывистое дыхание, а потом голос:

– Попугай. Ты принес еду?

– Лепешку. И немного физалий… Я понимаю, мало, но больше я не мог утащить, не…

– Давай!

– Где твоя рука? У попугая глаза не совиные.

– Вот! - Она подползла поближе на четвереньках, и случайный луч упал на ее лицо, заставив глаза вспыхнуть красными огоньками. - Давай же!

Ренилл протянул украденные на кухне объедки в ту сторону, где только что мелькнули огоньки глаз, и почувствовал, как кусочки выхватили у него из руки. Девочка лихорадочно заглатывала пищу, испуская в промежутках звериное ворчание. Глаза привыкли к темноте, и Ренилл видел ее - открытый рот набит хлебом, челюсти работают… Бедолага.

Он ожидал, что девочка съест все до последней крошки, но она удивила его. Когда чавканье и ворчание наконец смолкли, осталась еще пара физалий. Девочка запихнула их в карман и подняла глаза, встретив его вопросительный взгляд.

– На потом,- объяснила Чара.

– Ешь, детка. Я придумаю, как раздобыть для тебя еще.

– Может, раздобудешь, может, нет. Пока оставлю.

– Пока… А что будет завтра? А послезавтра? Не можешь же ты вечно жить так?

– Вечно жить никто не может. Так что это все равно.

– Не все равно. Ты можешь выбраться отсюда.

– Какой он мудрый, этот Попугай! Может, из его клюва чирикают сами боги? Он говорит, я могу выбраться отсюда, пройдя мимо Сынов Аона. Он все знает, да?

– Может, я сумею тебе помочь.

– Принесешь еще лепешку?

– Еще лучше.

– Лучше ничего нет.

– Есть город за стенами ДжиПайндру. Солнечный свет, свобода. Продавцы юкки.

– Попугай поет, как певчая птичка. Так чудесно!

– Дочь сомнения!

– Сын невежества!

– Верно. Недостойный ожидает, что Чара просветит его. Она поела. Согласится ли она поделиться знаниями?

– Мы же договорились. Спрашивай!

– Хорошо. Скажи мне - ты, когда сбежала, много бродила по храму?

– Всюду!

– Где именно?

– Наверху. Внизу. Посредине. Всюду. - Девочка беззаботно взмахнула руками. - Жрецы, они меня не видят. Я как воздух. Как тень. Хожу, где хочу.

Только не в кухню, малышка? Вслух он заметил только:

– Ты можешь тогда рассказать мне, что видела.

– Почему Попугай спрашивает меня? Почему не спросит у своих братьев? Что это за Сын Аона?

– Помнишь, мы договорились? Попугай задает вопросы. Чара отвечает.

– Правда. Ладно, слушай. Наверху - жрецы, настоящие жрецы, которые Знают. Не такие, как Попугай - чтоб лизать статуи, скрести полы и кормить хидри. Там, наверху, они ходят по ночам и разговаривают. Не работают.

– О чем разговаривают?

– Чара много слов не расслышала. Болтают об Отце, об его… - она поискала слово, -…о торжестве. Да, так, о торжестве. Мне дела нет. Там, наверху, хорошая еда, но мне не досталось ни крошки:

– Что они говорили о торжестве Отца?

– Всякое. - Девочка пожала плечами. - Болтают, как мартышки. Некоторые. Но вивури - те мало говорят.

Вивури… Фанатичные жрецы-убийцы, названные так потому, что их оружием с древности служили смертоносные маленькие ящерицы-вивуры. Крылатые грациозные рептилии, вооруженные убийственным ядом и повинующиеся командам хозяина. Хорошо обученные вивуры среди авескийских знатоков считались неотразимым оружием. Вонарцы не верят в рассказы о тесной связи между крадущимися в ночи убийцами-людьми и ядовитыми рептилиями. Да и само существование жрецов-убийц западные скептики подвергали сомнению. Кажется, напрасно.

– Сколько наверху вивури? - спросил Ренилл.

– Ах… - Снова пожала плечами малышка. - Десять, может, двенадцать. Кто знает? Приходят, уходят, играют в поцелуйчики с летучими ящерками. Они меня не видят, я - как призрак!

– Не сомневаюсь. Что еще видела призрачная Чара?

– Наверху - мало. Дальше середина, жрецы-рабы, как Попугай. Чистят горшки - молятся, наполнят светильники - молятся. Это ты знаешь.

– А внизу?

– Внизу много чего. Избранные, Восславление, Собрание, Мудрость, Святыня. Там в скалах ходы, и потом…

– Помедленнее, детка. Объясни эти тайны.

– Избранные - ты уже знаешь. Ждут внизу. Приходит срок, к ним является Отец. Где они встречаются - это Восславление, а потом они - Блаженные Сосуды. Толстые коровы-йахдини, готовые разродиться. Ты знаешь.

– А остальное? Собрание, Мудрость, Святыня?

– Собрание - большущая комната, там происходит Обновление. Мудрость - волшебное место, старые свитки в ящиках, гадкие картинки на стенах. А Святыня - в самом низу. Я туда не хожу. Запрещено. Туда нельзя. Но иногда там голоса.

– Чьи голоса?

Девочка беспокойно передернула плечами.

– Что они говорят? - настаивал Ренилл.

– Я не хотела слушать.

– Почему?

– Не хотела. - Она сидела, крепко обхватив коленки и спрятав лицо.

– Понятно. - Ренилл почувствовал, что если он не оставит эту тему, девочка бросится бежать. - А ты когда-нибудь видела первого жреца, КриНаида-сына?

– Нет.

– Значит, его нет в ДжиПайндру. Может, КриНаида просто не существует.- Он бы с удовольствием сообщил эту новость во Труниру.

–КриНаид здесь. Настоящий. Я его не видела, но слышала кое-что из-за двери. Слышала, как он посылал вивури в дом астромага по имени… по имени…

– Кидришу Крылатый?

– Да. А вивури, они говорили: «Твоя воля, Первый Жрец». КриНаид настоящий. Можешь поверить.

– Верю. - Первый раз он узнал что-то новое, притом достаточно ценные сведения, подтверждающие связь Сынов с недавними политическими убийствами. Одного этого хватит, чтобы оправдать вмешательство Вонара; тщательный обыск храма, арест нескольких жрецов, в том числе и таинственного КриНаида, и пристальное наблюдение за Деятельностью ВайПрадхов.

Однако девочка может знать больше.

– Что такое Обновление? - спросил Ренилл.

– Обновление - ритуал чистейшего и высочайшего поклонения, когда Блаженные Сосуды приносят отцу драгоценнейший из всех даров, тем возносясь к сияющему покою, который есть единение с бесконечностью. Исток и Предел поглощает их, и круг замыкается. Слава Истоку, - заученно продекламировала Чара.

– Этому они учат Избранных там, внизу?

– Каждый день.

– Ты отлично выучила урок, детка, но можешь ли ты объяснить, что все это значит?

– Зачем? Ты думаешь, я глупая?

– Ничуть! Я ищу твоей мудрости. Что это за «драгоценнейший дар», о котором ты сказала? Какой «круг» замыкается? Что происходит на церемонии Обновления, и появляется ли там Первый жрец КриНаид?

– Сыны Аона не задают таких вопросов, никогда! Сынам Аона не нужно спрашивать. - Чара не мигая уставилась на него. - Он не жрец, не паломник. Кто же он? Скажи мне, Попугай. Сейчас же!