24

Таким она Дрефа еще никогда не видала, даже в тот раз, когда отцовская челядь избила его до крови и сломала ребро. Вид у него был совершенно убитый. Посмотрев ему в глаза, Элистэ невольно спросила:

– Вам досталось?

– Нет.

– За вами шли следом?

– Не думаю.

– Сядьте, Дреф. Сюда, ближе к огню. Вот так. Хотите выпить? – Он кивнул, и она налила стакан бренди. – Что случилось?

– Я и сам пока что не понимаю. Народный Авангард знал, где найти Шорви, и тщательно подготовил засаду. Времени у них было достаточно. Но как они узнали – и от кого?

Он размышлял вслух, уставившись взглядом в камин, и уже не притворялся, будто она не в курсе его ночных вылазок.

– Гниды Нану? – предположила Элистэ.

– Не исключено, но вряд ли. Мы приняли все возможные меры предосторожности – перекрыли окна, двери и дымоходы, собирались в полупустых комнатах, перед тем облазив весь дом сверху донизу. Спрячься там эта тварь, я бы ее наверняка обнаружил.

– Сколько людей знало, где Нирьен будет нынче вечером? Может, его предал кто-нибудь из последователей?

– Логичное, казалось бы, предположение, и тем не менее я его отвожу. Предать могли всего четверо, не считая меня, а каждому из них я верю как самому себе: они сотни раз доказывали свою преданность.

– Людям свойственно меняться…

– Только не этим, жизнью ручаюсь.

– Но люди, бывает… Ну ладно, допустим, вы правы. Если не это, тогда что?

– Что-то другое. Совсем новое… – Дреф хмуро уставился в огонь; к катастрофе он подходил как к интеллектуальной загадке, что было характерно для него. – Они открыли новый вид слежки, и пока мы не поймем, в чем тут хитрость, никто не застрахован от наблюдения.

– Так они могут узнать, кто вы такой и где скрываетесь? – Элистэ было жаль Шорви Нирьена, но больше она переживала за Дрефа. – Не подыскать ли вам другое жилье? А может, вообще стоит уехать из Шеррина? А, Дреф?

– Этого не требуется. Сегодня я на виду у всех ушел из «Котурна Виомента», и ни один народогвардеец даже ухом не повел. Про меня они не догадываются.

– Спасибо Провидению. Значит, вам ничего не грозит?

– Не грозит? – Он горько улыбнулся ее вопросу, который, судя по всему, нашел забавным. – Да разве в Вонаре найдется хоть один человек, которому ничего не грозит?

– Что вы хотите сказать?

– Когда не станет Шорви Нирьена, кто сможет обуздать безумие Уисса Валёра?

– Революционеры убили короля. Все они стоят друг друга. Уисс Валёр или иной цареубийца – какая, в сущности, разница?

– Не пора ли вам распрощаться с детством?

– Ненавижу, когда со мной говорят в таком тоне.

– Вы сами меня вынуждаете. Вы же умная девушка, не нужно прикидываться простушкой.

– Простушкой?

– Мне кажется, вы это нарочно, но, может быть, я ошибаюсь. В вас с детства воспитывали Возвышенную. Вдруг это воспитание причинило вам необратимый ущерб и то, что я принимаю за каприз, на самом деле – неспособность понять?

– Очень любезно с вашей стороны. Однако из-за так называемого остроумия, которым вы очень гордитесь, вас с колыбели преследуют беды.

В действительности Элистэ возмущалась не так сильно, как хотела показать. Главное, он выглядел уже не таким убитым и отчаявшимся.

– Послушайте. Для Вонара нет худшей напасти, чем Уисс Валёр…

– Значит, худшее свершилось.

– Не до конца. Под властью Валёра мы страдаем от гнета и кровопролития, каких не знали даже во времена монархии. Мы стали свидетелями бессмысленной гибели короля и королевы, планомерного уничтожения Возвышенных, зверств и массовых убийств в провинциях, подавления свободы личности, извращения всех революционных идеалов.

– А я-то думала, что крестьяне теперь живут припеваючи, – съязвила Элистэ.

– Возможно, вам придется пожалеть еще основательней до того, как мастер Уисс Валёр осуществит свои планы. И не вам одной, а всем нам. Жертвы можно было бы как-то оправдать, если бы они вели ко всеобщему благу и изобилию. Всех накормить, всех одеть, обеспечить приличным жильем – тогда многие из порожденных идеологией бед показались бы не столь страшными. Нам, однако, до этого далеко. В Республике-Протекторате крестьянину так же плохо, как и при монархии. Он так же мерзнет, так же голодает, так же боится, и обращаются с ним так же жестоко. Вместо двора и Возвышенных ему приходится гнуть спину на диктатора, экспроприационизм и Кокотту. Он потерял то малое, что имел, взамен же не получил ничего.

– Наконец-то я слышу разумные речи. Все это я могла сказать вам с самого начала. Безумный и гибельный переворот повлек за собой одни разрушения. Он отвратителен и бессмыслен. Вот если бы люди одумались, пригласили Феронта из Стрелла и возвели на трон, тогда…

– Этому не бывать. С монархией покончено, Элистэ. Ее время прошло, и это справедливо. Я думаю, вонарцы никогда более не потерпят над собою власти короля. Мир меняется, но в какую сторону – пока еще неясно. Если б у нас достало ума воспользоваться этой возможностью и пойти новым путем, мы бы поистине хорошо помогли себе и все остались в выигрыше. Но если место свергнутого монарха займет другой деспот, в сущности точно такой же, хотя и нареченный иначе, – тогда вы правы, и переворот становится отвратительным и бессмысленным. Сейчас мы скатываемся в варварство. Весь мир с отвращением взирает на крайности нашей Революции, и зверства будут продолжаться, пока нами правят эти фанатики. Грустное завершение нашей борьбы и наших надежд.

– Ну, конец еще не наступил, – попыталась ободрить его Элистэ. – Я, правда, сомневаюсь, что повседневная жизнь так сильно изменится со сменой формы правления. Можно вое перетряхнуть, поставить с ног на голову, но когда все уляжется, мы убедимся, что жизнь возвратилась в старое привычное русло. А вот с тем, что необходимо избавиться от Уисса Валёра, я согласна

– хуже него никого быть не может. Шеррин не станет вечно терпеть этого гнусного безумного недомерка. Кто-нибудь его непременно свергнет.

– Я рассчитывал на Шорви Нирьена. Но сегодня я не сумел его уберечь, и Шорви выбыл из игры.

– Вы ни в чем не виноваты! Что с ним теперь будет?

– Он, конечно, предстанет перед Народным Трибуналом; наверняка последует долгий показательный процесс. Думаю, экспроприационисты устроят из этого публичное зрелище и будут клеймить Шорви как величайшего злоумышленника против Республики-Протектората. Некогда Лучезарная, но Осквернившая Себя Душа Революции, Архивраг Государства, Агент Монархистов и прочее в том же духе. Его основательно изваляют в грязи, а потом, понятно, приговорят к смерти, причем приговор начнут превозносить как великое торжество правоты экспроприационизма. Уисс Валёр извлечет из этого наиболее возможную выгоду, и по всей стране людей начнут бросать в тюрьмы по обвинению в нирьенизме. Последним аккордом в пышном спектакле всенародного самоочищения станет скорая казнь Нирьена, а с нею придет конец нашим надеждам остановить безумие.

Он говорил с какой-то горькой иронией и выглядел уставшим; Элистэ было больно слушать его, но и возразить было нечего. В каждом его слове звучала почти безнадежная правда. Единственное, на что ее хватило, это робко заметить:

– Ну… раз Шорви Нирьену и в самом деле конец, а мне очень жаль, если так и будет, кто-то другой займет его место и довершит то, что он не успел…

– Нет, – покачал головой Дреф. При этом, вероятно, что-то напомнило ему о маскараде, потому что он рассеянно снял и бросил на пол шляпу с париком и отлепил накладные усы. – Во-первых, гении вроде Шорви не встречаются на каждом шагу. Найти ему замену совсем нелегко. Но, скажем, нашли. Допустим, появился человек, обладающий такими же талантами и даром предвидения. Есть ли основания ожидать, что его преемник преуспеет в том, что не удалось Нирьену?

– Ну… новый человек и действовать будет по-новому, а к тому времени обстоятельства могут перемениться…

– Одно обстоятельство останется неизменным. Бороться с режимом, опирающимся на чары, будет так же трудно, как и раньше. Это обстоятельство сгубило Шорви Нирьена, оно же наверняка окажется не менее роковым для его преемников.

– Чары! Наконец-то! Когда-то давно я говорила вам, что чары Возвышенных защищают наши привилегии, а вы только посмеялись, и то, что случилось, подтвердило мои слова. В то время вы чары ни в бикен не ставили. Что побудило вас изменить о них мнение?

– Те «чары», о которых мы тогда говорили, были в основном чистой выдумкой. Но теперь мы столкнулись с реальным явлением.

– И только потому, что Уисс Валёр раскопал какого-то жалкого отступника, который пробудил древних Чувствительниц? Кстати, кому мы этим обязаны? Как смог Возвышенный даже…

– Чувствительниц пробудили не Возвышенные.

– Конечно, они. Больше некому.

– В этом все дело. Мало кому известно, что родня Уисса Валёра – его отец, сестра и братья – обладают развитым чародейным даром.

– Быть не может! В их жилах нет ни капли Возвышенной крови.

– И тем не менее это так. Мне положено знать подобные вещи.

– Да не могли они, если только… Ох! Вы хотите сказать… если вы намекаете, что… но это же совершенно… – Элистэ залилась краской. «Отвратительно, – собиралась она сказать. – Смешение Возвышенной и неблагородной крови отвратительно, как брак между человеком и обезьяной». Но что-то ее удержало. Ей стало стыдно, она смешалась, сама на зная отчего, и тихо закончила: – Это позор.

– Разумеется, Возвышенная дева, ибо кто может знать, не приведет ли распространение в народе сокровенного знания к катастрофе? Но об этом поговорим как-нибудь в другой раз. Факт остается фактом: Уиссу Валёру оказывают поддержку родственники, наделенные способностью к чародейству. Есть основания думать, что они это делают под нажимом, однако точно не скажу. Что несомненно – Уисс Валёр имеет возможность опираться на чары. Они возвысили его до нынешнего положения, они покончили с Шорви Нирьеном и наверняка будут повергать всех его будущих соперников и врагов еще много лет, если не десятилетий.

– То-то я удивлялась, почему этот гнусный зануда, этот надутый мелкий шарлатан умудрился так невероятно возвыситься.

– Теперь вы знаете, в чем его сила. Я так надеялся, что Шорви Нирьен ее одолеет, но нынче вечером похоронил все надежды. И раз не вышло у Нирьена, то у кого же получится?

Говорил он вполне спокойно, но каким-то чужим, безнадежным и мертвым голосом. Так Дреф разговаривал с нею впервые, Элистэ и не подозревала, что он может впасть в такое отчаяние. Неужели нет нужных слов, чтобы он снова стал самим собою? Она обязана что-то придумать.

– Однако те чародейные силы, которые служат Уиссу, не столь уж и всемогущи, – нашлась она наконец.

Дреф очнулся и выжидательно поднял глаза.

– Родичи Валёра обладают каким-то даром, но до истинно Возвышенных чар, видимо, недотягивают. В конце концов, они ведь не Возвышенные.

– Элистэ, не говорите глупостей. Самонадеянность Возвышенных пережила саму себя, от нее теперь мало толку…

– Чары – свойство Возвышенных и всегда были таковыми. Эти полукровки Валёры, возможно, и получили в наследство разбавленный дар чародейства, но он не идет ни в какое сравнение – тут и спорить не о чем – с гением истинных чистокровных Возвышенных. Так говорит здравый смысл.

– Если и говорит, то неверно. Мы обсуждаем не родословную гончих.

– Принцип тот же. Если Уисс Валёр, как вы утверждаете, заставляет родственников помогать себе, то могут ли их чары иметь полную силу? Разве врожденное чародейство подчиняется грубому нажиму? И как, по-вашему, эти вторичные чары соотносятся с гением настоящего чародея вроде моего дядюшки Кинца?

– Ваш дядя, безусловно, человек необыкновенный.

– Вас он считает таким же, но дело не в этом. Вы и вправду думаете, что эти крестьяне Валёры даже объединенными усилиями способны хоть на миг противостоять настоящим чарам дядюшки Кинца?

Дреф промолчал.

– Вот видите, – подытожила Элистэ. – Так что с ними вполне можно сладить.

Ну, вот. Может, он хоть теперь немного взбодрится. И слова ее, несомненно, возымели действие. Огонь в камине отразился пляской красных бликов в глубине его зрачков.

– Кинц во Дерриваль, – протянул он задумчиво.

– Да, Кинц, и это доказывает, что я права. Скоро объявится кто-то новый, и тогда… – Она умолкла: он не слушал ее. И вероятно, не слышал, уйдя в тревожные мысли о чем-то своем. Опыт давно научил Элистэ, что в такие минуты к нему бессмысленно обращаться. Обидно, но по крайней мере он начал походить на самого себя. Две или три минуты она сидела тихо, не сводя глаз с лица Дрефа.

Он очнулся и спросил, словно вслух делился своими мыслями:

– А он рискнет попробовать?

– Кто? И что?

– Кинц во Дерриваль. Вы считаете, он нам поможет? – продолжал Дреф, оживившись.

– Поможет? Как? О чем вы, Дреф? Чего вы хотите от дядюшки Кинца?

– Вы же сами только что предложили. У вашего дядюшки необычный талант, он сможет противостоять объединенным чарам Валёров. Это как раз то, что нам нужно.

– «Нам»? Кому это «нам»?

– Да всем, кто мечтает избавить Вонар от Уисса Валёра. Пяти минут не прошло, как вы высказали такое пожелание.

– Ну и что? Это же я сказала, а не дядюшка. Не знаю, что именно вы задумали, но мне это не нравится.

– Вы, как всегда, забегаете вперед, не удосужившись ни выслушать, ни подумать. Сразу же…

– Зачем слушать, когда все ясно и так? Я знаю вас, Дреф. Вы отчаянны и безрассудны. Всегда говорите и делаете что взбредет в голову, а там хоть трава не расти. Распоряжаться собой – ваше право, но втягивать дядюшку Кинца в ваши безумные проекты просто несправедливо. Кинц – совсем другой человек – мягкий, доверчивый, не от мира сего. Он не отличит экспроприациониста от нирьениста. Он непрактичен и не представляет, во что может быть втянутым. Несправедливо так с ним поступать.

– Несправедливо… Любопытно, что вы произнесли это слово, ибо я считаю верхом несправедливости, а также самонадеянности принимать решения за вашего дядюшку. Разве он ребенок, простофиля или впал в детство, что ему отказывают в праве решать за себя?

– Да неужели у него останется выбор, после того как вы опутаете его паутиной своих речей? Стоит вам до него добраться – и он пропал. Вы так заговорите его, что он согласится на все, что вы…

– Бросьте. Не стоит переоценивать мой дар убеждения и недооценивать ум вашего дяди. Не такой уж он беспомощный блаженный дурачок, каким вам представляется.

– Вот именно, такой он и есть.

– Он гениальный, блестящий ученый и опытный человек, личность…

– Он не знает настоящей жизни и…

– Кроме того, – оборвал Дреф, не обращая внимания на ее возражения, – мастер Кинц, как Возвышенный и вонарец, лично заинтересован в конечном исходе нынешней схватки. Ведь это его сородичам – Возвышенным – ныне как сословию грозит полное истребление. Это они, в том числе, возможно, его добрые знакомые и их дети, томятся сейчас в «Гробнице», ожидая казни. И это его соотечественников Революция и ее нынешние вожди обманывают, предают, лишают обещанных прав, грабят, гонят на подневольный труд и безжалостно убивают, и так будет продолжаться, пока у власти находится Уисс Валёр со своими присными. Неужели вас удивит, если Кинц во Дерриваль согласится – и даже захочет посодействовать правому делу?

– Он на все согласится, послушав вас, – возразила Элистэ, – но ему это не нужно. Он старенький, затея опасная, и…

– Чем вы оправдываете то, что отказываете ему в праве решать за себя?

– Для его же блага…

– И вы тут верховный судья?

– Не хуже любого другого.

– Значит, его слова никто и не спросит?

Знакомая фраза. «Значит, моего слова тут никто и не спросит, мастер Лишай?» – вспомнила Элистэ и сдалась.

– Я не это имела в виду. Конечно, его нужно спросить…

– А вот это по справедливости, и я рад, что вы согласны.

– Что вам до моего согласия! Вы все равно своего добьетесь, согласна я или нет.

– На сей раз вы ошибаетесь. Связаться с мастером Кинцем, как вы, понимаете, непросто. Возможно, он уже за пределами Вонара…

– Ни в коем случае. Он никогда не сбежит за границу. Он привязан к своей земле. Уверена, что он по-прежнему безбедно живет себе в Дерривале.

– Будем надеяться. О том, чтобы ему написать, не может быть и речи. Нужно подумать, как мне съездить в Фабек и лично встретиться с ним. Тут, однако, возникает другая загвоздка: ваш дядя – человек в высшей степени осторожный и неуловимый…

– А-а, понимаю. Понимаю. Без моей помощи вам до него не добраться. Теперь все ясно. Вот почему вас так необъяснимо волновало мое согласие… Да, все ясно как день.

– Цинизм вам не к лицу – он вас не красит. – Дреф слегка улыбнулся в ответ на ее рассерженный взгляд. – Помнится, домик мастера Кинца в холмах, что над сеньориальными угодьями, защищен от чужих глаз чародейным наваждением и к нему невозможно пройти. Однако, если не ошибаюсь, вы частенько наведывались туда. Вам удавалось одолеть чародейную преграду?

– Не совсем так. У нас был условный знак. Я нажимала на рычаг в нише, укрытой под камнем у старого пня, дядюшка Кинц спускался и проводил меня через скалу.

– Сквозь скалу?

– Ну, не настоящую.

– Конечно, конечно. Мне нужно знать, как найти камень, пень и скалу. Рычаг поворачивается как-нибудь по-особенному?

– Дреф, у вас ничего не выйдет.

– Попробуем заставить вас передумать.

– Это дядюшку Кинца нужно заставить, а не меня. Вас он никогда не пропустит к себе. Нет, вы ему по душе, но я не об этом. Он все тот же, я уверена. Однако дядюшка Кинц и в мирное время отличался застенчивостью, а уж сейчас… Он знает, что вы родились серфом, а теперь, когда такое творится и все охотятся за Возвышенными… он не рискнет вам довериться. Нет, правда, он вас не пустит.

– И будет прав, учитывая, что происходит. Над этим нужно подумать. Может, мне оставить письмо с объяснением под камнем, о котором вы говорили? Нет, не пойдет. Если он не доверится мне лично, с какой стати ему брать на веру мои слова? Пожалуй, напишите-ка ему сами. Ваш почерк он, разумеется, знает…

– Знает, но это не имеет значения, потому что я не стану писать. Путь до Фабека неблизкий, у вас будет при себе изобличающее письмо, и если вас вдруг задержат и обыщут – что тогда? А такое бывает, я знаю.

– Ерунда. Если я спрячу бумагу, ее невозможно найти.

– Можете говорить что угодно, но, по-моему, это слишком опасно, к тому же это не все. Дядюшка Кинц застенчив и робок, как птица лесная. Он может решить, что вы подделали почерк, чтобы его обмануть. Он знает, как вы находчивы и что подделать чужой почерк для вас пустяк.

– Спасибо на добром слове. Но в действительности…

– Нет, письмо не убедит его. Я вообще не представляю, что может его убедить, разве если появлюсь сама собственной персоной. Уж мне-то он поверит, в этом можно не сомневаться. Но вам придется поставить крест на своих планах, потому что мое появление там невозможно.

– Невозможное нередко осуществляется.

– Поскольку мне нет хода из Шеррина…

– Разве?

– Что вы хотите сказать?

– Частица «разве» имеет много оттенков; в данном случае она выражает сомнение, – пояснил Дреф.

– В чем именно?

– В том, что вам «нет хода». Возможно, положение не так безнадежно, как вам представляется.

– Неужели? Рада слышать. Как я понимаю, мне остается всего лишь спокойно выйти через Северные ворота в буквальном смысле под носом у Чувствительницы Буметты, каковая в это время, конечно, забудется сном.

– Не выйти и не спокойно. Все не так просто, и тем не менее думаю, мне удастся вывезти вас из столицы.

– Что вы хотите сказать? Это не шутка?

– Разве я похож на шутника?

– Иной раз вас трудно понять.

– Уверяю, что говорю серьезно. Есть способ выбраться из Шеррина.

– Выбраться! Почему вы молчали все это время? Я столько недель живу за ваш счет, а вы и словом не обмолвились! Почему?

– Во-первых, потому что вам нужно было поправиться, в таком состоянии вы не могли пуститься в поездку.

– Но это сначала. А потом?

– У меня вам было удобно и сравнительно безопасно. Вы казались довольной. Я не предполагал, что вы рветесь уехать.

– О! Впрочем, вы правы. И все же – разве не было другой причины?

Элистэ и сама не знала, что хочет услышать в ответ, но почему-то это представлялось ей крайне важным.

– Бегство скорее всего удалось бы, однако оно сопряжено с известным риском. Мне не хотелось подвергать вас опасности.

– Но сейчас захотелось, поскольку вам это на руку, верно? – съязвила она, ибо его объяснение непонятным образом ее огорчило. – И если вы требуете, чтобы я предоставила дядюшке Кинцу самому решать, хочет он пойти на риск или нет, вам бы следовало до этого дать мне такую же возможность. Или я не права?

Она не сомневалась, что на сей раз загнала его в угол, но Дреф и бровью не повел.

– Откуда мне было знать, что вы мечтаете уехать? Вы ни разу даже не заикнулись, а я не ясновидящий. Даром ясновидения, если он вообще существует, безусловно, наделены только Возвышенные, а я, как известно, к ним не принадлежу. – И он весело улыбнулся.

– Чего не знаю, того не знаю, – возразила она и, отчаявшись, прибегла к самому последнему доводу, который обычно выводил Дрефа из себя: – Возможно, в прошлом веке какой-нибудь сеньор позволил себе неосторожную связь со всеми вытекающими последствиями.

К ее досаде, Дреф рассмеялся.

– Позор, – охотно согласился он.

– Так какой способ бегства вы придумали? – спросила она, сменив тему, чтобы скрыть разочарование – ей так и не удалось одержать над ним верх. – Как мне провести Буметту?

– Нам понадобится грузовая повозка, возница и не менее двух надежнейших сообщников.

– Уже не нравится. Вы что, собираетесь схоронить меня на дне повозки и попытаться вывезти через Северные ворота? Я слышала, что Буметта извлекла не один десяток Возвышенных из-под старых мешков и снопов соломы. Говорят, она улавливает мысли, словно дальние звуки, а мысли проникают сквозь все материальные препоны и предают нас. К тому же не будем забывать о вознице. Уж его-то страх Буметта непременно учует…

– Опять вы торопитесь с выводами. Неужели, по-вашему, я не учел этого? Минутку терпения, я все объясню, а после решайте, имеет ли смысл рисковать. Вот послушайте.

Порой он напоминал ей школьного наставника. Такой его тон часто раздражал Элистэ, но на сей раз показался уместным.

– В день нашего отбытия, – начал Дреф, – за несколько часов до рассвета мы отправимся в дом первого нашего сообщника – я знаю такого, он живет недалеко от университета. Там мы оба выпьем снотворной настойки – не пугайтесь, она совершенно безвредна, – и на восемь или девять часов погрузимся в полное забытье.

Он остановился, словно ждал с ее стороны возражений и протестов, но Элистэ не проронила ни слова.

– Нас спящими, – продолжал Дреф, – поместят в ящики с двойным дном, а ящики перепоручат наемному вознице, который вывезет их через Северные ворота и через несколько часов доставит получателю груза – нашему второму сообщнику в Средней Совани. Возница сдаст груз, с ним расплатятся, и он уедет. Сообщник номер два извлечет нас из ящиков, после чего мы обычным дилижансом отправимся в Фабек и Дерриваль. Преимущества этого замысла…

– Я понимаю, – перебила его Элистэ. – Мы на какое-то время утратим сознание, перестанем думать, и Буметта не учует в воротах запах мысли. Возница ни о чем не подозревает, а поэтому не боится, так что в его мыслях не будет ничего криминального. По-моему, план хороший. Но, выбравшись из столицы, мы не сможем путешествовать дилижансом без подорожной и паспортов, иначе нас арестуют на первой же заставе.

– Совершенно справедливо, но мы обзаведемся поддельными бумагами. Это займет не более суток – у меня на примете есть отменный мастер по этой части.

– Что ж… тогда, похоже, план может осуществиться. Однако почему до сих пор Возвышенные не бежали из Шеррина таким способом?

– Вы в этом уверены?

– Ага! – Об этом она не подумала.

– Остается последний вопрос – вы согласны рискнуть? Никто вас не принуждает, поймите. Если угодно, оставайтесь здесь, тут вам ничто вроде бы не грозит, а я один отправлюсь в Фабек и постараюсь как-нибудь все уладить. Пожалуй, лучше нам так и сделать. Это будет безопаснее.

Элистэ задумалась. Сперва ее подмывало отказаться. Долгие месяцы ее самой заветной мечтой было выбраться из Шеррина. За городскими стенами открывался путь к спокойной и устроенной жизни, и мысль об этом поддерживала ее в минуты самого черного отчаяния. Но вот появилась возможность к бегству, и все оказалось не так, как она себе представляла. Более того, бегство из Шеррина теперь виделось началом новых опасностей и невзгод. Чего бы проще и естественней – ответить отказом и остаться в этом теплом и надежном убежище? Дреф уедет ненадолго. Без ее помощи ему ни за что не добраться до дядюшки Кинца, он возвратится к ней, и жизнь пойдет своим чередом. Если, конечно, у Дрефа все обойдется. Шорви Нирьен погибнет, Уисс Валёр укрепит свою власть, но какое это имеет значение? Вероятно, никакого. Да, но что будет с Дрефом? Что прочтет она в его глазах? Их взгляд станет другим, а ведь это зависит и от нее. Странно, Дреф такой самоуверенный, и тем не менее это правда: в ее власти зажечь или притушить блеск в его глазах.

О, если бы он мог успокоиться, тихо и безмятежно жить в Шеррине! Так было бы лучше для него самого, и для дядюшки Кинца, и для нее, Элистэ. Но он никогда не успокоится, ни сейчас, ни потом: Дреф верен себе.

– Хорошо, я согласна. Вылазка обещает быть занимательной, – сказала она как бы помимо собственной воли и была отчасти вознаграждена взглядом, который он на нее бросил.

С этой минуты события стали развиваться с головокружительной быстротой. Сразу после разговора Дреф куда-то ушел – уладить то да се, как туманно объяснил он. В ожидании новостей Элистэ прождала его сколько смогла – почти до рассвета, тронувшего румянцем небосклон на востоке. Тут веки ее налились свинцом, она сдалась и отправилась в кровать. Пробудившись через некоторое время, Элистэ обнаружила, что Дреф безмятежно спит в своем кабинете. Ей очень хотелось его растолкать, но она взяла себя в руки и дала ему отоспаться. Он очнулся около двух. Как выяснилось, ее долготерпение не оценили и не вознаградили. Дреф торопливо проглотил краюху хлеба со вчерашним супом, который даже не стал разогревать, и снова куда-то исчез, ничего не объяснив и не взяв ее с собой, несмотря на ее настойчивые требования.

И опять Элистэ осталась одна, снедаемая любопытством. День тянулся мучительно долго. Дреф вернулся только к ночи. Элистэ буквально кипела от бешенства. Она встретила Дрефа ледяным молчанием, даже не взглянув в его сторону. А он словно и не обратил внимания на ее раздражение. В отличном настроении он уселся за стол, положил себе еды и налил вина. За ужином Дреф рассказал ей, чем занимался днем – в основном добывал фальшивые подорожные и паспорт для Элистэ. Человек, подделывающий документы для нирьенистов, недавно отбыл на свидание с Прекрасной Дамой. Необходимо было срочно найти другого, не менее надежного, и поиски отняли у Дрефа много времени. Но, судя по всему, он преуспел и в доказательство кинул на колени Элистэ бумажный пакет.

Документы выглядели безупречно – при всех положенных печатях и подписях, по всей форме и даже со слегка потрепанными уголками. Элистэ с восхищением изучала их. Отныне она превращалась в Ивиэн Сузоль, жену Муажа Сузоля, восемнадцати лет, проживающую в Грамманте. Неизвестный мастер предусмотрел все. Нет, это Дреф предусмотрел, как всегда. Устыдившись, что так раскапризничалась, Элистэ заставила себя улыбнуться.

– Как я вижу, тучи рассеиваются, – непринужденно заметил Дреф. – Прекрасно. Мне бы не хотелось, чтобы вы пускались в путь в дурном расположении духа.

– В путь?

– Да. Мы отбываем. – Он извлек карманные часы. – Через четыре часа. У вас хватит времени упаковать небольшой саквояж, если захотите его прихватить.

– Через четыре часа!

– Вот именно. Какой смысл оттягивать?

– Но… так сразу. Я не думала… я не готова.

– Какие еще приготовления вам нужны?

– Дреф, есть вещи, которых вы просто не понимаете.

Но по его довольной улыбке она догадалась, что он прекрасно все понимает.

Часы пролетели, как минуты. Не успела она опомниться, как Дреф уже свел ее вниз и они вышли в тупик Слепого Кармана, где тут же поймали фиакр. Забираясь в карету, Элистэ бросила последний взгляд на пансион, где, как она начинала понимать, прошли счастливейшие дни ее жизни. Она подумала, что, может, уже не вернется сюда. При всей осторожности Дрефа они не были застрахованы от случайностей. Какая-нибудь непредвиденная помеха, неудачное стечение обстоятельств у Северных ворот – и не видать ей больше тупика Слепого Кармана. Через несколько часов они с Дрефом могут очнуться в «Гробнице». А чтобы этого избежать, стоит всего лишь отпустить фиакр, возвратиться в дом, подняться к себе…

Дверца кареты захлопнулась. Фиакр тронулся, и пансион остался позади. На Элистэ нахлынуло чувство беспомощности, свободного падения – как в тот раз, когда она представила, будто бросается с Винкулийского моста. Что ж, она сделала выбор. Назад пути нет.

Они проехали Крысиный квартал – Элистэ этого даже не заметила, – и покатили по Университетской улице, миновали Университетскую площадь. Свободную Башню (бывшую Королевскую) и до омерзения пропагандистскую скульптурную группу «Десять мыслителей», воздвигнутую на месте снесенного ансамбля «Десять монархов». Затем фиакр свернул на одну из примыкающих к площади многочисленных кривых улочек и остановился у какого-то безликого перекрестка. Они вышли. Дреф расплатился и увлек свою спутницу в безымянный переулок, к облупившемуся дому, над дверями которого красовалась расписанная от руки вывеска «Зук и компания. Посредническая контора». Он постучал условным стуком – два удара, пауза, четыре, пауза, еще два, – и им сразу отворил дверь мужчина грубоватого крестьянского вида, с седыми усами и красным ромбом на груди. Элистэ подумала, что это сам мастер Зук, глава посреднической конторы, но убедиться в этом ей не пришлось, потому что Дреф не стал их знакомить. Они перемолвились всего парой слов, но в разговорах, видимо, не было надобности. Седой молча пожал Дрефу руку, повернулся и провел их в скудно освещенную комнату, где стояли два больших, доверху набитых книгами деревянных ящика. Элистэ вопросительно посмотрела на Дрефа, но тот уже занялся делом. Вытащив из одного ящика десятка два книг, он взялся за слегка выступающую внутреннюю нижнюю кромку и поднатужась поднял дно, на котором покоилась добрая четверть груза. Под этим дном обнаружилось второе, а между ними – свободное пространство. В стенках из неполированных сосновых досок были проделаны дырочки для воздуха, хитро замаскированные. Так вот в чем ей предстояло путешествовать! Элистэ невольно подумала о гробе.

– Залезайте, – скомандовал Дреф.

Так сразу? Не переговорив, не объяснив, не ободрив? Чистое безумие, ни в какие ворота не лезет. Она бы с ним поспорила, но он сразу Поймет, что ей страшно. Он и так, вероятно, догадывается, но ей было стыдно открыто выказывать слабость. Вздернув подбородок, Элистэ подошла, села на край ящика, перебросила ноги и улеглась на дно. Места вполне хватает, сразу отметила она. Можно лечь на бок, немного поджав ноги; не так уж плохо. Но ее брала дрожь при мысли о книгах, которые навалят сверху, о темноте и тяжести, которую ей с места не сдвинуть. Да еще крышку заколотят, точно у гроба, – у нее даже похолодели ладони.

Дреф и Зук склонились над девушкой. Зук протянул глиняную кружку, которую она приняла без особой радости. Кружка до самых краев была наполнена темным настоем. Элистэ опасливо принюхалась, вдохнула густой приторный аромат. Все чувства подсказывали – «не пей». Но Дреф и Зук ждали. Какой жалкой трусихой предстанет она перед ними, если заартачится в решающую минуту. Ее начнут уговаривать и уламывать, в конце концов она уступит, а в результате только даром потратит время и будет казаться последней дурочкой. Из гордости, а может, из простого тщеславия Элистэ начала пить. Настой оказался чудовищно сладким и густым, с каким-то горьковатым, даже тошнотворным привкусом. Стоит поперхнуться или, того хуже, не удержать мерзкого пойла – и стыда не оберешься. Она заставила себя проглотить настой, не обращая внимания на вкус, и вернула Зуку пустую кружку.

– Молодчина.

Дреф изобразил это слово губами, но не произнес вслух, – так, по крайней мере, ей показалось, потому что она ничего не услышала. А, возможно, настой уже стал оказывать свое действие, притупляя восприятие. Две или три минуты она смотрела, как Дреф и Зук возятся у второго ящика, но уже не понимала, что именно они делают: она вдруг разом отупела, а потом зевнула во весь рот. Поразительно, до чего быстро сработало варево. Элистэ ощущала, как сон холодком растекается по жилам, обволакивает тело и разум, замедляет жизненные процессы. Может, ей дали слишком большую дозу, и она сейчас не уснет, а умрет? Полагалось бы испугаться, но Элистэ так расслабилась, что не осталось сил бороться. Ощущение и в самом деле не было неприятным. Сомнения и тревоги отступили, на нее снизошла неестественная, но безмятежная благодать. Скоро она целиком отдастся во власть сна, который подхватит ее и унесет на своих крыльях. Но минутку она еще протянет, всего минутку – посмотреть, что там делают Дреф и Зук, хотя различать их становилось все труднее и труднее: они были далеко-далеко и словно в тумане.

– Устраивайтесь поудобней.

Голос Дрефа выплыл из пелены тумана. Она заморгала, тщетно пытаясь сосредоточиться, но увидела только бесформенный силуэт. Оказалось, что она стоит на коленях, опершись подбородком и руками о край ящика. Элистэ почувствовала, как Дреф взял ее за плечи – от его рук исходило тепло – и осторожно уложил на дно. Самодельная подушка – сложенная скатерть или что-то из одежды – легла ей под голову на необтесанные сосновые доски. Мгновенное легкое прикосновение к щеке двух его пальцев – или это ей только приснилось? Теперь все окончательно поплыло у Элистэ перед глазами, а потом она провалилась в забытье без всяких сновидений.

Она не почувствовала, как опустили второе дно и поверх навалили книги. Стук молотка, когда забивали крышку, тоже не дошел до ее слуха. Элистэ не знала, что рано утром ящик, в котором она лежала, вынесли вместе с другим из посреднической конторы Зука и взгромоздили на большую грузовую телегу, в которой уже тесно стояли короба, сундуки и бочонки, отбывающие в разные провинциальные города и местечки. И ни малейшей искры не промелькнуло в ее отключенном сознании, когда возница, забрав последнюю партию груза, тронул с места громоздкую телегу и она со скрипом поползла по серым безлюдным улицам к Северным воротам.

Буметта, Надвратный Страж, находилась на своем обычном посту, где была всегда и пребудет впредь. Давным-давно, в незапамятные времена, как смутно Ей вспоминалось, глаза Ее были обращены на север. Перед Нею до самого горизонта расстилался сельский простор; позади лежал город. С этой высокой точки открывался прекрасный обзор, здесь Она и несла денно и нощно свою вахту, в любую минуту готовая поднять тревогу. Трижды в Ее прошлом существовании Она это делала, и пронзительный вой Ее сирены поднимал людей, защитников Врат, на отражение наступающих чужеземных орд. Затем долгий беспамятный сон смежил Ее железные веки, и Врата остались без присмотра. Когда же Она снова очнулась, то увидела, что позиция Ее изменилась. Теперь Она была обращена к городу, однако призвание Ее осталось все тем же – предупреждать о противозаконных попытках пройти под Вратами.

И сколько же было этих попыток! Сколько тайных врагов тщились проникнуть, просочиться или иным способом осквернить Врата! Сколько заговоров, сколько хитрых уловок! Разумеется, Буметта их всех обнаружила. Никому из живущих на свете врагов нечего было и надеяться обмануть Ее бдительность, ибо преступников выдавали их глаза, голоса, запах, замирание сердца, прерывистое дыхание, ледяной ужас в жилах. Но прежде всего их выдавали проблески и всплески мыслей, что прорывались сквозь жалкие бесполезные ограждения из обмана и притворства и приводили в действие сирену Буметты. Да, Она их всех вывела на чистую воду, и тем не менее они, судя по всему, никак не могли понять бесполезность своих усилий, что было удивительно.

Гнусные посягательства на непорочность Врат продолжались. Заговоры поражали разнообразием, враги кишели повсюду, сам воздух был пропитан злодейством. Вратам каждый миг грозила опасность, их сотни раз успели бы осквернить, когда б не самоотверженность и проницательность Буметты. Врата и люди, к ним приставленные, всем Ей обязаны. Всем. Но видит ли Она от них должную благодарность и почитание? Буметта сильно подозревала, что нет.

А заговоры множились, следуя один за другим с такой быстротой, что даже Буметта с ее сверхъестественной восприимчивостью порой уставала, а иной раз даже терялась, как, например, в эту самую минуту. К Вратам подъехала телега. И повозка и возница были знакомы как Буметте, так и людям – хранителям Врат. Этот возница со своей телегой много раз проезжал под Вратами, и Буметта, как правило, не чуяла ничего подозрительного. Однако время от времени у Нее возникало непонятное чувство; возникло оно и теперь. Телега как телега, возница как возница, да и груз, скорее всего, тоже самый обычный. И тем не менее что-то Ее тревожило, внушало подозрения. Она ощущала какой-то непонятный подвох. Буметта и сама не сумела бы объяснить почему, но чуяла двойную игру. Она не улавливала ничьих потаенных мыслей, в противном случае не стала бы медлить; и все же что-то было не так. Буметта наставила на телегу лопасти ушей, стеклянные Ее глаза загорелись, но Она молчала – и слушала:

– Подорожную, собрат. – Голос начальника караула прозвучал спокойно и беззаботно, ибо все караульные знали этого возницу как твердокаменного экспроприациониста и истинного патриота: по его доносу виконт во Нир Шийярд угодил в Кокотту со всем семейством. Возница, по всем меркам, был человек надежный.

– Вот. Все закорючки как надо. – Он предъявил бумаги, в которые начальник не стал вникать.

– Что за груз, собрат?

– Как всегда, всякая всячина.

– А что в этом вот сундучке? – ткнул пальцем начальник.

– Фарфоровый сервиз для купчихи в'Орц Левре.

– А в двух этих гробах? – начальник постучал по ящикам.

– Книги для народной школы в Дицерне.

– Все ясно. Проезжай, собрат. Да здравствует Защитник Республики!

– Во веки веков!

Телега прогромыхала под Северными воротами и выехала из Шеррина.

Буметта мигнула стеклянными глазами и молча повела лопастями ушей в неопределенной тревоге.