Наталия Рощина Линия судьбы

Ксения заперлась в комнате. Хотя никто и не рвался к ней, она чувствовала себя спокойнее, осознавая, что дверь на замке. Зная характер отца, можно было предположить, что одного удара ему хватило бы, захоти он войти. Раньше он регулярно выяснял отношения при помощи силы, особенно когда был пьян. Детство Ксении прошло в страхе ожидания возвращения отца с работы. Это было ужасно. Все становилось ясно по тому, как он вставлял ключ в замок и открывал дверь. Если на это уходило много времени и слышались ругательства, значит, не стоило вообще показываться ему на глаза. Андрей Александрович Широков переставал быть человеком, когда выпивал больше одному ему известной нормы. Он словно нарочно преступал запретную черту. Тогда он давал выход своему неконтролируемому гневу, и жене с дочкой нужно было каждый раз молча это переживать, ожидая, пока отец угомонится. Но мама уговорила его пойти к врачу. Ксения до сих пор удивлялась, что отец внял ее просьбам, слезам. Этого человека никогда нельзя было заставить делать что-либо против его воли. Оставалось загадкой, какие доводы привела мама, чтобы убедить его сделать этот шаг.

После двух посещений одного весьма широко рекламируемого специалиста Широков перестал пить, но стал еще более угрюмым, резким, вздорным. Он либо молчал, либо придирался по любому поводу. Его могла вывести из себя такая мелочь, что Ксения только диву давалась — как можно позволять себе настолько распускаться? Наверное, он был бы другим, если бы его жизнь сложилась иначе. Как? Этого Ксения не знала, потому что в монотонном недовольстве отца на всех и вся никогда не звучало и намека на то, к чему он стремился. Сменив несколько мест работы, Андрей Александрович стал водителем фуры, перевозившей грузы в страны ближнего и дальнего зарубежья. Однако и эта тяжелая, но прибыльная работа не приносила ему удовлетворения. Ксения знала наизусть все, что мешало отцу нормально жить, но с годами и она, и мать перестали серьезно относиться к его стенаниям. Главным было хранить молчание, обойтись без единого комментария. Иначе затаенный гнев отца мог обрушиться на осмелившегося вступить с ним в диалог. Он не нуждался в собеседниках — только в терпеливых слушателях.

Сегодня был тот редкий день, когда отец Ксении участвовал в семейном разговоре. Более того, он старался спрятать подальше свою несдержанность и воспринимал еще чьи-то слова. Это стоило ему большого напряжения, но поднятый вопрос был слишком важен, во-первых, и касался не только его, во-вторых. Андрей Александрович никак не ожидал от дочери такой напористости, такой смелости: она позволила себе категорически настаивать на своем! Ему даже понравилось, как блестели ее глаза и нервно подрагивали губы, когда она приводила свои доводы. Он видел в ней самого себя. Он словно ждал, что она сорвется и покажет им свое истинное лицо. Он провоцировал ее! Хотя Ксении уже было двадцать, он, как отец, отдавал себе отчет в том, что совсем не знал ее. По своему глубокому убеждению он считал, что воспитание дочери — дело исключительно женское, и всячески старался все эти годы увиливать от воспитательного процесса, да и от самого общения тоже. Тем более что он вообще никогда не планировал обзаводиться детьми. Появление Ксении — инициатива исключительно ее матери. Андрей Александрович просто смирился с этим фактом. Испытывая в глубине души досаду, что единственным ребенком не стал мальчик, Андрей Александрович как будто совсем забыл, что у него есть дочь. Порой он ненавидел ее за то, что она лишила его абсолютного обладания женой. Ксения наполнила его жизнь разъедающей изнутри ревностью. Из-за нее отношения в семье были напряженными и едва ли даже теплыми. Всю вину Андрей Александрович возлагал на нежеланную дочь. Поэтому, чтобы лишний раз не распаляться, он предпочитал не замечать ее вовсе. А теперь он испытывал удовольствие, наблюдая, как краснеют от негодования щеки Ксении. Он подставит ей не одну подножку, пусть будет уверена. Широков злорадно посмеивался: она испортила ему жизнь, а он в долгу оставаться не привык.

Взрослея, девочка разобралась в отношении к ней родителей, но не могла понять причин этого. Мать души в ней не чаяла, но ее любовь всегда была полна необъяснимой грусти и жертвенности. Взгляд ее всегда был потухшим, на лице — выражение усталости, обреченности. Хотелось встряхнуть ее, растормошить и увидеть, как сияют ее небесно-голубые глаза. Это стало навязчивым и невыполнимым желанием Ксении. Девочка доходила до того, что обвиняла себя в таком отчаянном положении вещей. Она испытывала к матери жалость, стараясь не огорчать ее, но вывести Веру Васильевну из состояния отрешенной задумчивости было не под силу даже Ксении. Поэтому ей пришлось принять факт: в их семье улыбке нет места, радость пролетает мимо, а в стенах этого дома властно хозяйничают напряженность и какая-то недосказанность. Родители вели себя, как соседи, иронией судьбы обзаведшиеся ребенком. Ксения никогда не замечала проявлений нежности и любви между ними. Да и по отношению к себе она не чувствовала той самой любви, о которой начиталась из книг, наслушалась от одноклассниц, соседского мальчишки Гошки — давнего и единственного друга мужского пола. Между тем, что писалось в книгах, словами Гоши и тем, что происходило в ее жизни, была непреодолимая пропасть. Даже жутко становилось от того, насколько все отличалось. И ничего поделать с этим Ксения не могла.

Как часто ее единственному другу приходилось успокаивать Ксению, пережившую очередной скандал между родителями, откровенные насмешки отца… Среди девчонок-одноклассниц она не нашла той, с которой могла бы делиться сокровенным. Ксения провалилась бы сквозь землю, но ни одной из них не призналась бы в том, что терзает ее сердце, лишает покоя. Она выбрала одного верного и понимающего товарища — Гошку Виноградова. Он подходил на эту роль лучше, чем кто бы то ни был. С ним Ксения могла говорить абсолютно обо всем, не боясь насмешек или того, что ее сокровенное станет достоянием двора, кого бы то ни было, кроме нее и Гоши. С годами их дружба переросла в привязанность. Общение с этим задумчивым, тихим, всегда улыбающимся мальчиком помогало Ксении выживать в ледяном равнодушии и безразличии, царившими в ее семье. Каждый этап взросления они преодолевали вместе. Всегда вместе — это стало привычным, когда Гоша был рядом.

И вот они стали достаточно взрослыми для того, чтобы решиться изменить эти отношения, но ее родители попытались помешать этому. А ведь Ксения без раздумий ответила согласием на предложение Гоши выйти за него замуж. Она не думала о том, что нарушила правила приличия, показывая, насколько хочет этого. Ксения знала, что Гоша все поймет правильно. Она только представила, как хорошо и уютно ей будет рядом с ним и его такой всегда добродушной и спокойной мамой, и быстрее, чем положено, ответила «да». Ксения предвкушала, как каждый день ее жизни наполнится радостью, ожиданием только хорошего, светлого, а Гоша так убедительно рисовал картины их будущего. Она почувствовала, как стала по-другому смотреть на окружающий мир. Ксения ждала от жизни только хорошего, и это делало ее походку летящей, взгляд наполненным любовью и светом, а на губах ее то и дело появлялась счастливая улыбка. Ощущение ожидания праздника не покидало ее. Однако стоило переступить порог отчего дома, как это радостное чувство боязливо пряталось где-то в глубине сознания. Оно словно боялась, что холод и непонимание, царившие в доме, смогут добраться и до него.

После того как Гоша сделал ей предложение, Ксения несколько дней не решалась объявить об этом родителям. Она ждала подходящего момента, однако в последнюю минуту что-то останавливало ее. Потом она решила, что сначала поговорит с мамой, а после с обоими родителями, заранее считая маму союзницей. Еще одна бессонная ночь стоила ей этого решения. В конце концов, мама не сможет никак повлиять на отца, если он вздумает чинить препятствия. Собравшись с духом, Ксения рассказала о Гошином предложении накануне очередного отъезда отца в длительный рейс. Первыми его словами было, что худшей новости в дорогу она преподнести ему не могла. Андрей Александрович снизошел до того, чтобы обратить на нее внимание, но никак не ожидал услышать от дочери о предстоящем замужестве. Напрасно Ксения говорила, что они с Гошей дружат с детства, что за долгие годы они ни разу не поссорились и понимают друг друга с полуслова. Отец покачал головой, сказав, что ей рано думать о замужестве. Она должна переубедить родителей, вернее — отца. Наверняка мама, как всегда, просто боится ему перечить. Андрей Александрович сломал ее давно и навсегда, но Ксения дала себе слово, что с ней у него это не пройдет! Она не такая тихоня, как мама, не станет сносить оскорблений. Если на то пошло, она говорит с ним исключительно ради матери, ради ее спокойствия. Он ведь изведет ее упреками и оскорблениями за то, что та не воспитала в дочери почтительного отношения к отцу. Отцу… Более тяжелого и невыносимого человека, наверное, природа еще не создала. Равнодушный ко всем и всему, жестокий и деспотичный. Почему он такой? Неужели он думает, что его дочь ничего не видит и не слышит? И когда Ксении было пять, и когда исполнилось двадцать, он всегда вел себя одинаково — пренебрежительно по отношению к жене и своему единственному ребенку. И вообще, зачем ему понадобилось замечать ее присутствие в доме через двадцать лет? Неужели ему на самом деле не безразлично, когда и за кого собралась замуж его дочь? Она решила соблюсти приличия, а он так раскипятился.

Ксения все чаще размышляла о том, как странно все устроено в ее семье: мама относилась к ней слишком бережно, с болезненным вниманием, а отец откровенно пренебрегал ею, не вмешивался ни во что, предпочитая напряженные разговоры по вечерам с женой один на один. Ксения понимала, что раздражает отца, и старалась поменьше попадаться ему на глаза в те дни, когда он отдыхал после очередного рейса. Но сегодня он вдруг решил, что пришло время показать, что все под контролем и зависит исключительно от него. На его лице читалось: «Эти женщины могут говорить что угодно, но я сделаю все, чтобы было принято верное решение, — мое решение! Разве можно полагаться на их мозги?» Ксения ловила на себе его полные превосходства взгляды, не пытаясь вдумываться в причины. Как говорится, все было слишком запущено, но ей даже в голову не приходило, что в этот момент отец думает о несомненной победе мужского начала над эмоциональной ограниченностью женщин.

Однако Андрей Александрович милостиво разрешил им высказаться, для чего запасся терпением, недостаток которого всегда был ему присущ. Прохаживаясь по комнате, он слушал, поглядывая то на дочь, то на жену. Это не означало, что ему было нужно услышать другое мнение. Просто он тоже решил соблюсти приличия и попробовать выглядеть вежливым и спокойным. Внешне он даже никак не отреагировал на резкую просьбу дочери, прозвучавшую в самом разгаре разговора:

— Оставьте, наконец, меня в покое! — Ксения увидела, как мама бросила на отца взгляд, полный страха, в ожидании его гневной выходки. Но ничего такого не произошло. Отец только странно усмехнулся и, взяв маму под руку, тихо сказал:

— Пойдем. Пусть подумает. Такие вопросы не решаются в один миг. Мы понимаем, — у него появилась раздражающая Ксению привычка говорить о себе во множественном числе. И сейчас она была уверена, что он имел в виду исключительно себя, но никак не себя и маму.

Времени прошло достаточно много, но никто Ксению не тревожил — ни отец, ни мама. Они оставили ее в покое, чего она и хотела. Она рассматривала это как свою маленькую победу, будучи уверенной, что вид у нее в самый критический момент разговора был еще тот! И именно поэтому родители, как по команде, замолчали и ушли в свою спальню. Ксения с ненавистью смотрела им вслед. Это было новое, неожиданное открытие — она могла ненавидеть их! Это чувство совершенно сбивало ее с толку, потому что теперь становилась абсолютно неясной граница добра и зла. Где она проходит и как не преступить се? Ксении было не по себе: она так грубо разговаривала с мамой. Отец… Он всегда грубоват, несдержан. То, что Ксения позволила себе повысить на него голос, говорила дерзко, мало ее тревожило. В этом было что-то, вызывающее у Ксении необъяснимое удовлетворение, как будто она сделала то, что давно была обязана сделать. А вот с мамой все по-другому. Господи, какие же у нее были глаза, горькая складка у дрожащих губ… Она вообще редко смеялась. Ксении казалось, что она не живет, а выполняет данное кому-то обещание оставаться на этом свете сколько отмерено, а дай ей волю — сократила бы свое пребывание давно. Мамины глаза не наполнялись радостью, даже когда для этого был повод. Для нее будто не существовало праздников. Потому Ксения старалась по возможности не огорчать ее, не добавлять грусти ее потухшим глазам. В последнее время Вера Васильевна все чаще уносилась куда-то очень далеко, путешествуя в только ей известных мыслях. Ксения видела, как тяжело мама переносит возвращение в реальность. Она словно не хотела, чтобы ее странствия стали известны близким. И каждый раз ее почти прозрачные голубые глаза были полны слез. Она быстро вытирала их, надеясь, что никто ничего не заметил. Именно в такие моменты Ксения хотела стать ей ближе. Однако все оставалось на уровне неосуществленного желания. Никогда, ни разу девочка не смогла позволить себе спросить: откуда эта тоска? В их семье не было принято говорить по душам.

Ксения легла на диван, скрестила руки на груди, глядя в потолок. Она гнала от себя мысли о маме, потому что ее неприкрытое отчаяние огорчало больше, чем отказ отца, из-за которого возник неприятный разговор. Неприятный отказ! Убийственный, перечеркивающий все планы Ксении! Они не имеют права распоряжаться ее жизнью! Сколько раз она делала то, что от нее хотели. Сколько раз она соглашалась на их самый весомый довод: «Мы хотим тебе добра». Ксения сердцем понимала, что родители не желают ей зла, а у мамы в глазах была такая мольба. В большинстве случаев, только ради того чтобы доставить радость матери, Ксения соглашалась идти путем, который ей выбирали. Музыкальная школа, танцевальный кружек, дополнительные занятия английским, переход в другую школу, поверхностная дружба с девочками из приличных семей, учеба на факультете иностранных языков. Все было подчинено только им известной цели, а когда Ксения пыталась протестовать, то отец чаще был груб, а мама отмалчивалась, потупив взгляд. Она никогда не позволяла себе спорить с мужем при дочери. Ксения была уверена, что без нее она и подавно не делает этого. Что бы он ни говорил, мама воспринимала это как единственно верное, неоспоримое, не требующее доказательства и запрещала кому бы то ни было считать иначе. Ксении казалось, что мама всю жизнь заискивает перед ним. Не понимая причин, она никогда не пыталась спросить у матери, почему она так себя ведет. Вот и сегодня Вера Васильевна поддакивала, поддерживала отца, взывая к разуму Ксении.

Но они забывают, что она уже не ребенок, чтобы контролировать каждый ее шаг и, тем более, решать за нее такой важный Вопрос, как замужество! В каком веке они живут? В какой стране? Что за дикость? Никто не вправе ломать человеку жизнь, оправдывая это мудростью прожитых лет, любовью к единственному ребенку. Отчаяние переполняло ее. Ксения закрыла глаза. Она вдруг подумала, что было бы здорово больше и не открыть их. Пройдет время, родители не выдержат ее долгого затворничества, ворвутся в ее комнату. Они увидят ее бездыханное тело и только тогда почувствуют, что совершили непоправимую ошибку. И даже отец расчувствуется. Ксения прожила на свете немногим больше двадцати лет, но и этот опыт подсказывал ей, что человек зачастую осознает истину, лишь потеряв что-либо или кого-либо безвозвратно. Ксения снова представила, как мамины глаза наполнятся слезами, как будет ей одиноко на этом свете рядом с грубым, вечно погруженным в свои обиды на весь свет мужем, и решила, что ее фантазия слишком жестока.

Ксения медленно раскрыла глаза. Она не могла никого видеть, слышать, была не в состоянии воспринимать мир, потому что он отвернулся от нее, показав самую неприглядную, вечно скрываемую сторону. Происходит самое обидное — близкие, родные не понимают тебя и, считая доводами банальные фразы, ставят условия, распоряжаются твоей жизнью. А жить тебе, жить и расхлебывать то, что называется родительской мудростью и любовью. Они не имеют права! Неужели не ясно, что на определенном этапе необходимо оставить человека в покое? Пусть он совершает ошибки, не имея возможности кого-либо упрекать в этом. Потому что, не найдя в себе сил и способностей идти желаемым путем, ему не на кого будет сбросить груз неудач. Придется либо согнуться под ним, либо искать другой путь. Слабый выберет первый путь, сильный — второй. Ксения решила, что родители не дадут ей разобраться в себе, постоянно решая все за нее. Они не позволяют ей понять, что она за человек на самом деле, на что способна. Ее мысли, воля работают наполовину. Они уже привыкла к тому, что в самый ответственный момент кто-то примет решение и с ним останется только смириться. Так больше не должно продолжаться! Она устала от этого.

Ксения перевернулась на живот, обхватила подушку руками, положив на нее подбородок. От наволочки пахло свежестью — мама всегда была хорошей хозяйкой. Она и Ксению пыталась приобщать к тому, что с раннего детства умела сама, но дочь без энтузиазма осваивала премудрости ведения хозяйства, кулинарные тонкости. Она была непривередлива в еде, одежде и поэтому часто с большим удовольствием проглатывала бутерброд на ходу, нежели медленно и со смаком вкушала новое блюдо, приготовленное матерью к обеду. В характере Ксении не было того, чего у ее матери наблюдалось в избытке — тяги к домашнему очагу, к созданию уюта в нем. Правда, она всегда хорошо справлялась с поручениями, которыми мама непременно нагружала ее в педагогических и воспитательных целях, но выполняла их без удовольствия. Ей всегда казалось, что она еще успеет всему научиться, а детство и юность даются только раз, и нужно уметь воспользоваться этим бесценным даром на все сто.

Иногда Ксения не понимала — зачем мама постоянно говорит о быстротечном времени и своем месте под солнцем? О чем бы ни шла речь, в конце концов все непременно сводилось к этой неоспоримой истине. Даже показывая, сколько синьки нужно бросить в воду, чтобы выстиранное белье приобрело сияющую чистоту, мама умудрялась закончить фразой о том, что всему стоит учиться в свое время и быть в чем-то настоящим профессионалом. Мамины слова часто напоминали заученный текст, повторяемый регулярно и без изменений. Словно она сомневалась в своих словах, и потому нуждалась в их регулярном повторении. Как будто вбивала и себе в голову то, что говорила. Ксения считала, что лучше бы она объяснила, почему у них все не как у людей. Девочка не понимала многого, что происходило в их доме. Ей, казалось, что у них все было как-то не по-настоящему. Отношения между членами семьи напоминали пакт о терпимом сосуществовании, заключенном раз и навсегда. Каждый четко выполнял его пункты, и только Ксения никак не могла определиться с теми, что должна соблюдать она. Для нее пока делалось исключение и не были установлены строгие рамки. С годами Ксения сделала еще один вывод: что это происходит исключительно благодаря усилиям матери. Она была главным связующим звеном между Ксенией и отцом.

Зачастую она просто передавала дочери сказанное мужем. Он предпочитал как можно меньше общаться с Ксенией, потому матери приходилось часто выступать в роли дипломата, почтальона, проводника — все выглядело очень странно, но тяжелый характер главы семейства мог обрушиться на неповиновавшегося, поступившего против его правил. Зная это, мать по мере сил старалась сглаживать острые углы. Это были какие-то странные отношения. Иногда Ксении казалось, что и семьи-то никакой не существует. Живут люди под одной крышей, по выходным вместе садятся за один стол. Ничего общего. Ксения с годами так и не разобралась в том, что представляют собой ее родители, и не переставала удивляться долготерпению матери. Зачем ей понадобилось больше двадцати лет терпеть этого тирана? Отец тоже словно снисходил до общения с ней. В его обращении к матери всегда отчетливо слышалось превосходство. Будто она всю жизнь была у него в неоплатном долгу. Часто он был не прав, но мама уступала. Порой он позволял себе унижать ее — она безропотно терпела. Ксения старалась не вдумываться в то, как и почему они столько лет вместе. Ведь это невозможно выдержать нормальному человеку! Каждодневные испытания, бессмысленная злоба, редкие моменты чего-то отдаленно напоминающего союз двух когда-то любивших друг друга людей. Ведь зачем-то они же поженились четверть века назад?..

Наблюдая за отношениями между родителями, Ксения сказала себе, что у нее такого не будет ни в коем случае. Она не станет молчаливой, покорной, не имеющей своего мнения, вечно прячущей глаза женой своенравного супруга. В ее семье всегда будет взаимопонимание и открытость, доверие и любовь, обязательно любовь, потому что без нее люди не имеют права жить вместе, растить детей. Ее дети будут расти в любви, красоте, нежности, доверии. Ксения была глубоко убеждена в этом. Поэтому ее страшила настойчивость родителей: они не позволяли ей выйти замуж за человека, к которому она испытывала, как ей казалось, сильное чувство. Она любила его и хотела, чтобы дальше по жизни они шли вместе. Ведь это самое главное — взаимопонимание и любовь. Она пыталась высказать это отцу, но он посмеялся над ее словами, а мама вдруг прикрыла ладонью рот, боясь сказать что-то не то, и опустила голову, чтобы Ксения не увидела выражения ее лица, а когда подняла — опять этот страх в ее глазах, извечный страх.

Чего они добиваются? Им нужно, чтобы она снова поступала так, как планировали они. Никаких решений с ее стороны. Они бы хотели, чтобы под грузом их доводов ее любовь растаяла, как снежинка, упавшая на горячую ладонь. Может быть, со временем и произойдет метаморфоза: охватившее ее сейчас чувство переродится в холодность, равнодушие, в ненависть или желание причинить боль. Ксения уже знала, что такое происходит и что она далека от совершенства, а значит, способна на это. Только для этого с ней должны очень дурно обходиться. Она не выдержит долго, ее натура не потерпит унижений. Главное — не пропустить момент, когда нужно начинать все заново.

Ксения снова вдохнула запах свежевыстиранной наволочки. Это подействовало на нее умиротворяюще. И отступило на дальний план непонятное ощущение, объяснить которое она пока не могла даже самой себе. Она давно чувствует какие-то не до конца понятные желания. Они тревожат ее, заставляют учащенно биться сердце, затаились и дремлют, ожидая своего часа. Он пробьет, и только тогда станет понятно, что за судьба уготовлена ей, Ксении Широковой. Она надеялась, что все в ее жизни сложится удачно, ведь должен хоть кто-то из их семьи получить долю счастья и любви. Ксения настраивала себя на то, что выбор обязательно должен пасть на нее. Ей физически были нужны забота, внимание, нежность, сильные чувства. Все ее естество ждало этого. Ранимая, истосковавшаяся по ласке и покою душа была настроена на волну любви. Осталось поймать ее и не терять никогда. Пожалуй, Гоша именно тот, с кем ее мечты станут реальностью. Он никогда не позволит себе быть грубым. А это очень важно для Ксении. Она видела, как сложно складываются отношения между родителями, и панически боялась чего-то подобного для себя. Ксения была уверена в том, что если слишком грубо обращаться с душой, она, вероятнее всего, зачерствеет и станет копить в себе зло, только зло, перерастающее в ненависть на весь мир. И с годами даже мысли о любви станут приходить все реже. И станет безразлично, что за человек рядом и какими растут твои дети. Внутренние переживания отразятся на лице. Оно покроется горькими морщинами, потеряет привлекательность, ведь ни один злой и вечно недовольный человек не может считаться красивым. Ксения вздрогнула: с ней не должно произойти подобное тому, что рисует рассерженное воображение. Она родилась не для этого. И вдруг ей стало не по себе. Ксения поднялась, села и, сведя брови к переносице, задумалась. Как она может размышлять на такие серьезные темы, когда за всю жизнь ни разу не совершила поступка, продиктованного сердцем? Есть ли оно у нее вообще? Она столько раз прислушивалась к доводам рассудка, что превратилась в трезво мыслящую очеловеченную машину. И в чем же тогда смысл ее пребывания на земле, если даже такой важный вопрос, как выбор спутника жизни, она не может решить самостоятельно? О чем говорить… Где та великая цель, без которой жизненный процесс превращается в старание соответствовать биологическому ритму? Какая в таком случае разница, кто будет рядом? На двадцать первом году жизни Ксения решила ответить на очень важный вопрос: «А для чего я появилась на свет?»

Вера Васильевна обожала свою единственную дочь, но за эту безграничную любовь она платила по самой высокой цене. Тревога за Ксению не покидала ее с первых дней появления девочки на свет. Это было разрушающее чувство, которое зачастую затмевало счастье от того, что ребенок родился. Слабая нервная система Веры Васильевны едва выдерживала шквал совершенно новых для нее забот, а их водоворот каждый день требовал полной отдачи. Все месяцы беременности Вера убеждала себя, что сможет, что должна родить ребенка. Она отбрасывала все плохое, что пугало и упорно лезло в голову, зная, что без ребенка она точно сойдет с ума. Но трудности, связанные с его появлением, практически сломали ее. Оказалось, что Вера была не готова к этому.

После возвращения из роддома она плохо себя чувствовала, как будто за девять месяцев ожидания и неделю в больничных стенах израсходовала все свои силы. В свои двадцать шесть она ощущала себя немощной старухой и в самые критические моменты гнала от себя сожаление о том, что вообще решилась завести ребенка. Временами ее захлестывала паника. Вера со страхом оглядывалась на свое прошлое и не находила там ничего, что позволяло бы ей совершить этот ответственный шаг. Теперь она все чаще называла себя легкомысленной эгоисткой. Она боялась, что физически не сможет выполнять свои обязанности, что ее разум помутится безвозвратно и это будет настоящая трагедия для дочери, мужа. Главное, она только теперь задумалась о возможных отклонениях с психикой у малышки. Воображение Веры рисовало страшные перспективы. Это стало причиной разрушающего отчаяния. Ей нужно было раньше думать обо всем этом! Испытывая чувство вины за то, что не смогла побороть природный инстинкт и внять голосу разума, Вера впала в тяжелую депрессию.

Ей не с кем было разделить заботы, поделиться мыслями, хоть на время сбросить с себя кажущийся невыносимым груз: муж самоустранился, о матери она давно ничего не знала, отец за сотни километров. Да и не смогла бы она объяснить отцу всего, что чувствовала. Ей было стыдно напоминать о себе жалобами, просьбами. Вера посчитала необходимым сообщить ему о рождении внучки, и только. В ответ получила поздравительную открытку с пожеланиями здоровья и радости. Собственно говоря, Вера и не рассчитывала на иную реакцию. Спасибо и за это. Они давно отдалились друг от друга, поддерживая отношения лишь формально: открытки и звонки к праздникам, дням рождения. Вера смирилась с этим, потому что понимала — здесь ее вина и рано или поздно придется расплачиваться за ошибки. Значит, неоткуда было ждать поддержки, в которой она так нуждалась. Может быть, ей хватило бы теплого слова, способного порой творить чудеса, но не было ни слов, ни действий. Нужно было набраться терпения и ждать. Время обладает удивительным свойством делать все, что кажется непосильным, каждодневной работой, выполняемой автоматически. Привыкаешь ко всему — и к рутине, и к грубости, и к безысходности.

Успокаивало Веру только то, что у нее росла Ксения. Смысл существования Вера видела в том, чтобы сделать счастливой свою дочь. Она должна получить все самое лучшее, самой высокой пробы, и ради этого Вера была готова не спать ночами, сносить грубые выходки мужа, работать до изнеможения. Она научит девочку противостоять житейским невзгодам, ведь от них не застрахован никто. Ксения будет легко преодолевать преграды, на которые так щедра судьба. Вера смотрела на малышку, испытывая противоречивые чувства. Эта спокойная девчушка, нисколько не похожая на нее, одновременно придавала Вере силы и лишала их изо дня в день, но материнский инстинкт помогал не задумываться о себе. При полной самоотдаче она ощущала удовлетворение от того, что все-таки решилась на такой ответственный шаг, перевернувший всю ее жизнь.

Врачи не рекомендовали Вере иметь ребенка. Не запрещали категорически, но упорно советовали не идти на этот ответственный шаг. Поэтому ответственность за решение родить ребенка лежало только на ней. Прошел не один год семейной жизни, прежде чем она окончательно поняла, что готова стать матерью. Решение долго созревало в ее мыслях и, поселившись в сердце, стало единственной мечтой, ради которой вообще стоило жить. Однако, за годы, прожитые вместе с Андреем, она, ни разу не ощутила никаких признаков беременности. Никаких задержек, никаких характерных недомоганий. Мужа это не удивляло, потому что он был уверен — жена предохраняется, а вот в голову Веры приходили разные мысли. Она ведь не предпринимала ничего против природы. Вера не знала, кто из них бесплоден. Это все больше беспокоило молодую женщину, которая с первых дней замужества решила ослушаться всех: мужа, врачей. Маленькая тайна, которая перечеркивала основное правило — решение мужа в таком случае не будет считаться единственно верным. Она ослушается его! Ничего, он поймет и простит. Вера была уверена, что Андрей на самом деле тоже хочет, чтобы их дом наполнился детскими игрушками, чтобы в их жизни появились новые заботы. У нее обязательно должен быть ребенок, иначе ее мысли снова выберут не то направление и управлять ими станет большой проблемой.

И вот, наконец, свершилось! Она долго скрывала от Андрея беременность и сообщила о ней только тогда, когда по всем срокам ничего предпринять уже было нельзя. До последнего она боялась, что Широков мог заставить ее сделать аборт. Крутой нрав мужа делал каждый его шаг непредсказуемым. И Вера перестраховалась: на пятом месяце беременности за аборт не возьмется ни один врач. Тем более что она не собиралась еще какое-то время идти в женскую консультацию. Чувствовала она себя замечательно, поэтому и оттягивала этот момент, наслаждаясь тем, что пока ее ребенок принадлежит только ей! Однако признаваться когда-то все же было нужно. Андрей принял известие о ее беременности с тревогой, выпалив: «Ты с ума сошла!» Он не мог сказать что-либо более обидное, зная, что для Веры эта фраза звучит хуже любого самого грязного ругательства. Правда, потом спохватился, пытаясь показать, что он давно готов к роли отца и с радостью будет ждать рождения ребенка. Это была ложь, но Андрей понимал, что нужно смириться с выбором, который так неосмотрительно сделала его жена. Он пытался не, осуждать ее, понимая, что означает для женщины желание стать матерью. Андрей не загадывал вперед, потому что за свои тридцать прожитых лет успел усвоить самый главный урок — со всем, что происходит помимо твоего желания, нужно смириться, а со временем даже найти в этом положительный момент.

После рождения Ксении Андрей, как и раньше, пропадал на работе. В его расписании появился единственный новый пункт — прогулка с ребенком в выходные с коляской. Вера к концу дня падала с ног от усталости. Она видела, что муж не хочет принимать участия в воспитании дочки, которая появилась вопреки его желанию. Его выбор и решения никогда не обсуждались. Андрей снова дал Вере понять, что так было всегда, а если у нее появилась охота разок ослушаться — это теперь ее проблемы. Прожив вместе пять лет, они успели узнать друг друга. Упрямство и самомнение разрослись у Широкова до невообразимых масштабов. Вера понимала, что Андрей не станет другим. На него не стоит полагаться в вопросах воспитания, ухода за дочкой. Он всячески старается делать вид, что все происходящее с Ксенией имеет к нему самое отдаленное отношение. Андрей мог в выходной день выйти с малышкой на прогулку, но не более того. Когда она родилась, он даже не предложил своего варианта имени для нее.

— Давай назовем ее Ксенией, — сказала Вера. — Она родилась шестого февраля. Это именины Ксении и Аксиньи. Тебе какое имя больше нравится?

— Делай как знаешь, — буркнул Андрей.

— Тебе все равно?

— Нет, я считаю, что тебе виднее, — сдерживая раздражение, ответил Андрей. Ему было абсолютно безразлично, как обращаться к этой вечно плачущей девчонке, мешающей ему нормально спать.

— Тогда я назову ее Ксенией…

Когда Вера по вечерам тихо плакала, уткнувшись в подушку, он слышал, но не пытался ее успокаивать. Широков испытывал что-то вроде удовлетворения: пусть знает, что против его воли идти нельзя. Пусть получает то, что хотела, а ему по-прежнему нужна хозяйка и женщина. Андрея мало трогала усталость жены. Он усмехался, когда она пыталась, сославшись на головную боль, поспать хоть часок.

— Прежде всего, ты — моя жена, так что нечего халтурить, — он грубо брал ее, практически не отвечающую на его привычные ласки, а потом быстро засыпал. Вера не обижалась, ведь она знала, что никакой романтики и любви никогда не было в их отношениях. Может быть, так случилось потому, что история их знакомства отнюдь не была трогательной. Скорее, она с самого начала была драматичной. Не было всепоглощающей страсти, не было долгих ухаживаний. Широков не хотел выглядеть героем хотя бы в собственных глазах или со стороны. Он сделал то, что посчитал нужным, взвесив все за и против. Без признаний в любви, без обещаний счастья и достатка Андрей предложил девушке, которую едва знал, выйти за него замуж. Оба понимали, что ничего хорошего из этого не получится, но, убегая от самих себя, все-таки сделали этот шаг. Единственное условие Андрея Широкова — его мнение никогда не должно оспариваться, никогда. Рождение Ксении стало первым грубейшим нарушением жизненного принципа, но жена сумела убедить Андрея, что появление ребенка не вписывается вообще ни в какие правила. Вера с умилением говорила, что это ангел, подаренный им небом за годы, которые они прожили в мире и согласии, чистый и светлый ангелочек.

— Андрюша, она ведь так похожа на тебя. Посмотри, неужели ты ничего не чувствуешь к этому чуду? — держа на руках крошечный сверток, Вера преданно смотрела в глаза мужу.

— Что я должен чувствовать, черт побери? — все-таки пристальнее вглядываясь в розовое сморщенное личико, произнес Широков. Он никак не мог увидеть на нем хоть что-то, отдаленно напоминающее его собственное. Даже глаза у нее такие же прозрачные, почти бесцветные, как у Веры. В чем ей видится сходство с ним? Просто говорит, как все бабы, чтобы пробудить в нем интерес к этому мало что соображающему вечно недовольному существу. — Ребенок как ребенок.

— Дочка, Андрюша, доченька наша. Она до старости помощницей нам будет, — Вера пыталась найти важные доводы в пользу малышки, но выражение лица мужа оставалось непроницаемым.

— Пока она поможет, ее саму нужно на ноги поставить, — пробурчал он.

— Мы ведь и сами когда-то такими были, — задумчиво произнесла Вера. Ей вдруг стало нестерпимо грустно: некому разделить ее радость, совсем некому. Значит, нет у ее доченьки никого роднее, кроме нее, а ведь сама она впервые узнала предательство именно от своей матери.

Вера вздрогнула и крепче прижала девочку к груди. Никогда она не откажется от своей малышки. Она сделает все, чтобы со словом «мама» у Ксении были связаны только светлые воспоминания.

— Что ты застыла? — голос мужа вывел ее из задумчивости.

— Ничего. Хочу, чтобы ты знал — я люблю ее больше жизни. Я готова ради нее на все. Твое место в моей душе не займет никто, но и ее не сделает менее важным. Понимаешь?

— Мудрено, но я пойму.

— У нас теперь все будет по-другому. Вот увидишь, ты полюбишь ее так же крепко, как я. Я постараюсь, чтобы тебе было уютно в нашем доме. А ты поможешь мне, хорошо? Мы ведь одна семья.

Широков внимательно смотрел на жену. Говорила она очень рассудительно. Андрей никогда не рассчитывал на то, что придется всерьез воспринимать сказанное Верой. Он был уверен, что ее голова не может воспроизводить что-то здравое. Ее решение родить ребенка было для него подтверждением сложившегося о ней мнения. Теперь она хочет убедить его в том, что сделала верный шаг. И как же бедняжка старается! Широков даже не ожидал, что она способна на такие пламенные речи. С такими словами трудно было спорить, но ничто не меняло отношения Андрея к произошедшему.

С первых дней семейной жизни Вера сказала самой себе, что будет покорной и благодарной. Она была готова на все, чтобы начать другую жизнь с этим почти незнакомым мужчиной, в другом городе, где ни одна душа не узнает в ней Веру Никонову. Уехав из столицы, став Верой Широковой, она понимала, что обрекает себя на вечное молчание, отсутствие собственного взгляда на жизнь, одиночество в семье, но сознательно шла на это. Она не сразу почувствовала благодарность к Андрею за то, что он дал ей билет в новую жизнь, подарил попытку двигаться дальше. Некоторое время она злилась на него, а потом почувствовала признательность, которую сумела сохранить на долгие годы. Андрей дал ей еще один шанс — увез из города ее не самого счастливого детства и юности, увез подальше от всех, кто знал историю Веры.

Ее однажды взбунтовавшийся разум едва ли снова станет прежним, и Андрей конечно понимал это, когда связывал жизнь с тихой, задумчивой девушкой. Широков был уверен, что к тридцати годам окончательно разобрался со всеми сторонами жизни. И ни одна из них не выглядела в его представлении парадно. Андрей Широков был убежден, что счастье — понятие надуманное, а Вера соответствует его понятиям об идеальной спутнице: ничего не требует, не показывает характер, всегда и во всем с ним согласна. В конце концов, ему нужно, чтобы кто-то встречал его по вечерам, чтобы было с кем перекинуться словом. Ему надоела холостяцкая жизнь, неумело приготовленная еда, а Вера за недолгое время их знакомства сумела показать, что она — хорошая хозяйка, и вообще, в ней нет той избалованности, от которой его мутит. Она простая, молчаливая, без претензий. Короче — то, что ему нужно. Хватит, нагулялся, наелся одиночества досыта.

Широков устал от самостоятельной жизни, которую он начал, уйдя в семнадцать лет из дома. Он всегда поступал так, как хотел, и ужиться с таким нравом даже в отчем доме ему было крайне тяжело. Родные едва переносили его. Андрей всегда был чужаком в своей семье и однажды разрубил этот узел раз и навсегда. Он отслужил в армии, получил там профессию и, вернувшись в родной город, сел за руль грузовика. Это было то, о чем он мечтал с детства: дорога, машина, подчиняющаяся его командам. Но, проработав около года на стройке, он сменил работу. И сделал это без сожаления, потому что никогда не чувствовал особой привязанности к тому, чем занимался, к окружающим его людям. К тому же Широков не нашел никакой романтики в том, что изо дня в день крутил руль и подвозил стройматериалы или увозил мусор. Андрей в который раз за свою недолгую жизнь испытал разочарование, решив снова начать все сначала. Жизнь постоянно ставит его перед вынужденным выбором, это ведь даже выбором назвать нельзя, а Широков всегда считал, что способен на большее. В нем такой потенциал! Почему же судьба-злодейка никак не дает ему шанса проявиться?

Андрей не хотел смотреть правде в глаза. Его вздорный характер создавал ему соответствующую репутацию, девушки, с которыми Андрей встречался, быстро охладевали к его красивому лицу и статной фигуре. Грубость и несдержанность перечеркивали все достоинства Широкова. В конце концов ему перестало удаваться заводить даже кратковременные романы. Широков понимал, что нужно становиться мягче, покладистее, но продолжал вести себя по-старому. Андрей нашел оправдание своему одиночеству, решив, что никто не понимает его, не хочет по-настоящему разобраться в его душе. За все это время Вера оказалась единственной девушкой, попытавшейся разобраться в том, что он за человек. Она умела его слушать без иронии во взгляде, без колких слов в ответ, принимала таким, каким он был. С ней не нужно было рисоваться, можно было спокойно вставлять в разговор бранные словечки, без которых Андрею трудно было выразить свою мысль. И вскоре Широков решил, что Вера — идеальная жена для такого человека, как он. Ему хотелось, чтобы о нем заботились, а он мог при этом выглядеть мужественным, защитником. Оставалось понять, что думает по этому поводу сама Вера. Оказалось, что разница в девять лет придавала Вере уверенность, что мужчина, который будет всегда с ней рядом, станет надежной опорой. Ей обязательно нужно было ощущать себя спокойной. Последнее время ее мысли вдруг сбивались в хаотические, полные паники и отчаянного страха перед будущим, а один только голос Андрея мог быстро расставить все на свои места и вернуть утраченный покой. Одно она уяснила для себя четко — она выйдет за него замуж. И готова сделать это незамедлительно. При этом она не задумывалась над тем, что может получиться из их союза — таких разных, по сути не знающих друг друга людей. Она решила положиться на волю случая: зачем-то же Андрей оказался в тот день на том мосту. Вера старалась забыть обстоятельства, при которых они познакомились. Андрей тоже никогда не вспоминал о них, и она иногда спрашивала себя: понимает ли он, что с ней происходило? Отдает ли он себе отчет в том, что такие стрессы не проходят бесследно? Осознает ли, что рядом с ним неуравновешенная, склонная к нервным срывам особа? Ей не пришлось ничего рассказывать самой — за нее это сделал ее отец, постаравшись не упустить ни одной детали. Андрей слушал его рассказ со странным выражением лица. Казалось, что он до конца не верит в то, что слышит: и на розыгрыш не похоже, но и до правды далеко. На самом деле он действительно не мог поверить, что двадцатилетняя девушка довольно привлекательной наружности с такими задумчивыми голубыми глазами по собственному желанию хотела свести счеты с жизнью. Широков всматривался в озабоченное лицо отца Веры, не понимая, зачем он так подробно все ему рассказывает? Никакие подробности не помогут ему, повидавшему немало трудностей на своем пути, поверить в то, что лучший способ их решения — прыжок с моста в темную пучину местной речки. И это после неудачной попытки отравиться таблетками. Андрей перевел взгляд на Веру. Она пожелала присутствовать при разоблачении. Ее лицо оставалось безучастным, временами она удивленно приподнимала брови, как будто что-то и для нее стало откровением. Она слушала не перебивая, не глядя ни на отца, ни на Андрея. И с каждым произнесенным словом она снова переживала тот ужас безысходности, который подвел ее к решению навсегда покончить со всеми проблемами.

Впервые за долгий разговор, вернее монолог отца, лишь изредка прерываемый возгласами Андрея, она посмотрела на своего нового знакомого и усмехнулась. Никто не знал, что вызвало эту мелькнувшую на губах улыбку. Широков заметил, что через мгновение от нее не осталось и следа. Вера отключилась от монотонного повествования, погрузившись в собственные воспоминания. Ей было интересно услышать от отца его версию и комментарии к происшедшему, но ведь никто, кроме нее самой, не мог до конца разобраться в этом. Просто в один холодный осенний вечер она поняла, что больше не хочет бороться с обстоятельствами. Жизнь ополчилась против нее, беспрерывно подставляя подножки. После одной из них Вера не чувствовала в себе сил подняться.

Сначала ушла мама. Вера, как в бреду, слушала несвязный рассказ отца о том, что теперь они остались вдвоем. Мама бросила их, уехав из города в неизвестном направлении. По словам отца, она оставила записку, в которой все объясняла, но отец категорически отказывался показать ее дочери. Вера напрасно плакала, просила не скрывать от нее ничего. С этого дня ей больше ничего не было известно о том, как сложилась судьба ее матери. Словно и не было никогда женщины, когда-то любившей отца Веры, родившей от него желанного ребенка. Вера всегда чувствовала, что она — центр Вселенной, мир вращается вокруг нее. Мама часто говорила ей об этом, каждый раз находя новые слова. И Вера уверовала в это, как и во все, что произносилось мамой. Она имела особое влияние на девочку. Ее слова воспринимались как нечто, не требующее доказательств. И без поддержки матери Вера чувствовала, что лишилась опоры, будто внутри нее сломался стержень, основа всего. Больше не было милых сердцу мелочей, от которых становится так уютно, спокойно: сказок на ночь, прикосновений мягкой теплой ладони, запаха выпечки по выходным. Отец как мог осваивал новую для себя роль, понимая, что никогда не сможет заменить Вере мать. Девочка тяжело переживала предательство самого близкого человека. Кризис пришелся на возраст подросткового становления, когда любая мелочь может вызвать неадекватную реакцию, а уж такое… Во снах Вера слышала голос матери, она не спутала бы его ни с чьим. Со временем черты лица когда-то дорогого человека стерлись из памяти, а вот голос — Вера просыпалась, вытирала мокрые щеки и, всхлипывая, пыталась снова уснуть. Кошмары, в которых девочка пыталась рассмотреть лицо матери, казалось, никогда не оставят ее в покое. После них Вера была молчаливее обычного, ходила не поднимая глаз, словно находясь в каком-то оцепенении. Отец старался быть деликатным и внимательным, ощущая порой, что у него ничего не получается… Но Никоновы смогли пережить трудный период. Отношения между отцом и дочерью стали более теплыми. Это была дружба, любовь, доверие и обоюдная забота.

Прошло четыре года. Жизнь день за днем перелистывала страницу за страницей, заполняя белые листы горечью и радостью, надеждой и разочарованием. Порой страницы были полупустыми, на них хозяйничали многоточия и вопросительные знаки, но особо удачными оказывались те, что были заполнены событиями. Но одно из них было написано для Веры на черной странице: отец объявил дочери, что в их доме может появиться другая женщина. Он так долго готовился к этому разговору, несколько раз проигрывая перед зеркалом свой монолог. Кажется, предугадал каждое ответное слово, подготовился к самой неожиданной реакции. Но голубые глаза дочери испепеляли его, и каждое слово давалось ему с невероятным трудом. Холодный свет ее почти прозрачных голубых глаз сбивал его с мысли. Он долго говорил о том, что маму она, конечно, не заменит, но заботиться о них будет обязательно. Он обещал, что никто ни о чем не будет жалеть. И тогда Вера решила, что другая женщина появится в их семье только через ее труп! Это не было желанием сохранить память о матери, не было осуждением желания отца. Вера решила проверить, так ли он любит ее, как говорит. Поэтому, не долго думая, она поставила условие: или она, или новая хозяйка! Отец не думал, насколько серьезно заявление его семнадцатилетней дочери. Он надеялся, что она смирится, но ошибся. Однажды, когда он осмелел и пригласил женщину в дом, чтобы та познакомилась с его дочерью, Вера открыла балкон, стала на перила и, балансируя, спросила у отца, кого он выбирает? Едва владея собой, он, конечно, ответил, что ее. С того дня он больше ни разу не заводил разговор о том, что в их доме может появиться другая женщина. Вера торжествовала победу, не отдавая себе отчета в том, какой ценой одержала ее. Внешне у них было все в порядке: понимание, нормальная атмосфера, ничего не изменилось. Очередная страница прочитана, перелистана. Вера не думала углубляться в последствия своего жестокого поступка.

Вскоре она сама оказалась в ситуации той самой женщины, которую она в свое время не захотела принять. На этот раз Вера влюбилась без памяти в своего однокурсника. Они учились на одном потоке кулинарного техникума и проводили вместе практически все время. После учебы долгие прогулки по знакомым улочкам города, который оба знали досконально. Сколько лет в нем ничего не менялось, но теперь Вере казалось, что он расцвел, похорошел. Она видела только хорошее, светлое, удивляясь и радуясь этому. Объяснение простое — она была влюблена, к тому же Антон отвечал ей взаимностью и однажды пригласил домой, чтобы познакомить со своей матерью. Он предупредил, что отец в очередной длительной командировке, а мама очень любит его и может быть предвзятой. Она давно хочет познакомиться с девушкой, о которой так много и хорошо говорит ее сын, чтобы развеять все сомнения. Антон пытался подготовить Веру к тому, что прием окажется не самым теплым. Но никакая подготовка не походила на то, что произошло, когда Вера несмело перешагнула порог отчего дома любимого.

Она сразу попала в другой мир. Такое она видела только в фильмах, да и то по черно-белому телевизору. Антон никогда не подчеркивал того, что его семья жила широко, в достатке, даже в роскоши. Вера растерялась, увидев везде ковровые дорожки, картины на стенах, огромный рояль в гостиной, множество благоухающих цветов в огромных напольных вазах. Одна комната Антона стоила того, чтобы разглядывать ее обстановку не несколько минут. Изумленно глядя на подзорную трубу, стоящую у открытого окна, Вера слушала восторженные планы Антона о том, как он будет работать в обсерватории, как откроет новую звезду или созвездие.

— Хочешь, я назову его в твою честь? — глаза его азартно блестели, горячие сухие руки сжимали похолодевшие пальцы Веры. — Хочешь?

— Хочу? Еще бы!

Вопросительно глядя на Антона, она не понимала, что он делает в стенах кулинарного техникума? Кажется, возможности его семьи предполагали более основательный выбор. И мечты его были не о работе на кухне какого-нибудь местного ресторанчика. Теперь Вере стали ясны его слова о том, что все и всегда он решает сам. Она вспоминала его не совсем понятные рассуждения о поиске своего пути, необходимых ошибках. Она едва успела перевести дух от созерцания обрушившегося на нее великолепия, когда на пороге появилась высокая, строгого вида женщина в белоснежной блузке и узкой черной юбке. На ногах у нее были сверкающие лаковые шпильки, о таких Вера всегда мечтала. И то, что мать Антона была одета так празднично, подчеркивало важность момента. Лицо ее ничего не выражало, но волнение выдавало то, что она все время поправляла безукоризненно уложенные волосы. Эта женщина словно сошла с обложек журналов, которые девчонки изредка просматривали.

Вера улыбнулась, пытаясь унять дрожание губ, но в ответ не увидела ничего, напоминающего улыбку. Девушка внутренне сжалась, отчего, кажется, стала ниже ростом и более нескладной, чем сама себя считала. Она знала, что волнение делает ее неразговорчивой, некрасивой, ей всегда было трудно сосредоточиться и преподносить себя в выгодном свете, когда тревога расшатывала ее изнутри. Она едва смогла произнести свое имя в ответ на величественно прозвучавшее из уст женщины: «Ариадна Николаевна».

Мать Антона сухо поздоровалась с ней, пригласила их в столовую. Сервировка стола доконала Веру. Она никогда не видела такого количества приборов. Все эти серебряные вилки, ложки, аккуратно лежащие по обеим сторонам тарелок, вселили в нее панический страх. Она точно знала, что возьмет не тот прибор и будет выглядеть смешно. Пожилая женщина, выполнявшая обязанности домработницы, принесла огромное блюдо с заливной рыбой и бросила на Веру вопросительный взгляд. В ее проницательных глазах так и читалось: «Что ты, пигалица, здесь делаешь?» В эту минуту Вера разозлилась на Антона, не предупредившего ее о том, что ей предстоит своеобразный экзамен. Но, увидев, как он сам совершенно свободно накладывает себе салат и рыбу, поняла, что он не придал этому значения. Видимо, в его доме все это великолепие стало обычным явлением, а она — дикарка, которой здесь не место. Вера едва прикасалась к замысловатым блюдам, с опаской поглядывая на красиво украшенные блюда с закусками. Но самое ужасное было впереди, когда за десертом Ариадна Николаевна пыталась выяснить ее планы на будущее, узнать что-то о ее родителях. Вера выдавливала из себя слова, пытаясь подчеркнуть, что она самостоятельный человек и выбранная профессия никогда не позволит ей остаться без работы. Ариадна Николаевна слушала очень внимательно, поглядывая на сына. Было заметно, что она пытается перехватить его взгляд, но Антон, улыбаясь, восхищенно смотрел на Веру и не замечал ничего.

— Мам, ты ее не слушай. Она сегодня почему-то на себя не похожа! — рассмеялся он, пытаясь приободрить девушку. — Я ведь тебе так много рассказывал о Вере. Мамуль, не устраивай ей допрос, пожалуйста.

Ариадна Николаевна решила больше ни о чем не спрашивать. Неспешную беседу, инициатива которой теперь полностью принадлежала Антону, Вера едва находила возможным поддерживать. Она чувствовала на себе пронизывающий взгляд его матери, подавляя возрастающее желание вскочить из-за стола и убежать. Когда Ариадна Николаевна, извинившись, оставила их вдвоем, Вера расплакалась.

— Да что с тобой такое? — взволнованно спросил Антон.

— Я хочу домой, — глотая слезы, прошептала та. — Сейчас, пожалуйста.

— А торт? Он такой вкусный, сразу поднимет тебе настроение.

— Ну, что ты, как маленький, какой торт? Мне домой нужно, понимаешь?

— Хорошо, хорошо. Ты только не плачь. Сейчас пойдем, — Антон удивленно смотрел на Веру, словно видел ее впервые.

На улице ей стало легче. Она даже попыталась шутить, но вздохнула с облегчением только тогда, когда Антон посадил ее в автобус. Она попросила в тот день не провожать ее до дома, потому что впервые за время их знакомства тяготилась обществом Антона. Она должна была остаться одна. Вера послала ему воздушный поцелуй и смотрела, как Антон стоит на остановке, неестественно вытянувшись, опустив руки по швам. Он был какой-то чужой, недосягаемый. Глядя на его удаляющуюся фигуру, Вера ощутила, как в душе поселилось тревожное чувство, потому что влюбленное сердце, словно барометр, чувствовало приближение бури.

На следующий день они, как обычно, встретились на занятиях. Последний семестр, впереди манящая и одновременно пугающая взрослая жизнь. Вера была готова к тому, что она вот-вот начнется. К тому же девушке казалось, что она на пороге больших перемен — она ждала, что Антон со дня на день сделает ей предложение. Она представляла себе его лицо, придумывала ответные слова и замирала в предвкушении того, чего еще не познала к своим двадцати. Вера хотела, чтобы ее первая настоящая любовь была чистой, неиспорченной подозрениями, разочарованием. Она готовилась отдать себя тому, кого любила всем сердцем. Кроме Антона, ей не был нужен никто. Он для нее принц, который умчит ее на белом коне в свой сказочный мир. Вера была готова сделать все, чтобы понравиться его матери — настоящей хозяйкой замка ведь была именно она. Ничего, ведь еще никто не отменял пословицу о том, что не все то золото, что блестит. Вера сумеет расположить к себе всех обитателей замка. Главное, чтобы у них с Антоном все складывалось гладко. Ей казалось, что он должен оценить ее чистоту, почувствовать скрытую страсть, которая разжигала воображение девушки и в фантазиях делала ее такой смелой! Сколько бессонных ночей, сколько мечтаний! Ведь они так любят друг друга — каждое мгновение, проведенное порознь, словно укорачивает жизнь.

Но реальность оказалась куда прозаичнее. Они получили на руки дипломы и готовились устраиваться на работу, а Антон все не заводил разговора, который Вера ждала. Более того, их встречи стали другими. Инициатива проводить вместе все свободное время теперь исходила только от Веры. Антон изменился: иными стали его слова, взгляды, он словно бы уже не хотел целовать ее, держать за руку.

— Что происходит? — не выдержала Вера. — Что с тобой, Антоша?

Антон будто ждал этого вопроса, чтобы, услышав его, объясниться. Оказалось, что у него состоялся очень неприятный разговор с матерью. Вера ей категорически не понравилась, и как Антон ни пытался характеризовать ее с самой лучшей стороны, Ариадна Николаевна осталась при своем мнении. Тогда Антон сказал ей, что хочет жениться на Вере, потому что любит ее и знает, что с ней будет счастлив. А со временем все поймут, какая она замечательная, и будут только рады, что она вошла в их семью. Он горячо говорил, подбирая самые теплые слова.

— Она посмотрела на меня так, словно я нанес ей непростительное оскорбление, — не глядя Вере в глаза, продолжал Антон. — А потом поднялась и сказала, чтоб я выбирал: или ты, или она. Когда я поинтересовался, что она хочет этим сказать, она ответила, что покончит с собой. Знаешь, Вера, моя мать никогда раньше не бросалась словами. Это серьезное заявление. Мне страшно.

Антон сделал паузу, потому что ему было тяжело говорить. Настал момент, когда нужно было произнести самое ужасное.

— Прости, Вера, но я не желаю зла своей матери. Я никогда не прощу себе, если с ней что-то случится из-за меня. Наверное, мои чувства к тебе все-таки недостаточно крепкие, если я не могу перешагнуть через это. Мы должны расстаться. Если бы ты была на моем месте, ты бы поступила точно так же, — дрожащим голосом произнес Антон, найдя в себе мужество посмотреть ей в глаза. — Понимаешь? Если бы ты на моем месте… была… ты…

— Я понимаю, — тихо ответила она, удивляясь тому, что так спокойно говорит и не чувствует приближения слез. — Я, кажется, уже была…

В тот момент она вспомнила пустые глаза отца, когда она стояла на перилах балкона и не оставляла ему выбора. Она обманывала и себя и его, когда говорила, чтобы он выбирал — запрещенный прием, ведь на самом деле ни о каком выборе речь не шла. Жизнь дочери тогда перевешивала любые доводы, жизнь матери сейчас перечеркивала планы сына. Конечно, они должны расстаться. И это казалось единственно верным решением. Вера поцеловала Антона в щеку, провела рукой по жесткому ежику его волос, повернулась и пошла прочь.

Вернувшись домой, она наглоталась таблеток димедрола, предварительно написав записку, что никто не виновен в ее смерти. Она просила, чтобы тело ее сожгли, потому что она не хочет гнить в земле. Ей нужно знать, что ее не будет окружать тяжелая, сырая тьма, наполненная размеренной возней червей. А прах ее надо развеять над речкой, на берегах которой она любила проводить время в мечтах о прекрасном будущем. Вера представляла, как серый пепел, словно отрез прозрачного шифона, упадет в темно-синие воды. И все… Ничего больше не будет. Ничего — ни радостей, ни страданий. Освобождение… Вера лежала в своей комнате и ждала, пока таблетки начнут действовать. Она представляла себе, что вот-вот ей захочется спать. Она закроет тяжелые веки и спокойно отойдет в мир иной, тихо и безболезненно. Но сон не приходил. Вместо него Вера ощутила, как тело стало непослушным, ватным. Голова закружилась, ей стало дурно. Она хотела подняться, но тело не повиновалось. Потолок решил поменяться местами с полом. Нарушая все законы пространства, стены сходились и расходились в утомительном, изнуряющем Веру танце. Последнее, что она услышала, прежде чем потеряла сознание, был нечеловеческий крик отца…

Очнулась она в больнице. Улыбчивая медсестра ставила ей капельницу и спрашивала, как она себя чувствует. Вере не хотелось ни с кем говорить. Но медсестра продолжала свой монолог, сообщив, что Вера была без сознания три дня, но теперь все наверняка будет хорошо. Якобы теперь немного отдыха ей не повредит, а отец скоро приедет ее проведать. Ему уже сообщили, что Вера пришла в себя. Медсестра все говорила и говорила, а сама, сосредоточившись на капельнице, практически не смотрела ей в глаза. Ее приятный голос действовал на нервы. Вера отвернулась к стене и лежала так, думая только об одном: ей вернули жизнь, но не желание жить. Ее голубые глаза остановились на грязном светильнике, усеянном мошками. Сквозь него пробивался желто-оранжевый, размытый свет. Еще немного, и каждая из этих спешащих букашек смертельно обожжется. Они летят на свет, на яркий и манящий свет и, достигнув его, погибнут. Они обречены. Вера ощутила зависть — как же легко это происходит у таких безмозглых мотыльков, а вот ей снова предстоит пережить страшный момент ухода в мир иной. Вера знала, что внутри нее прочно засело желание навсегда покинуть этот мир. Ничто не сможет повлиять на ее решение. Ей нечего здесь делать, не осталось больше источника света. Она должна уйти. Теперь она обладала неким подобием опыта. Он ничему не учил, но Вера точно знала, где самый неприятный момент в решении умереть. Исходная точка обратного отсчета — самая критическая, потому что именно тогда откуда-то из угасающего сознания всплывает желание все остановить.

В Вере росла озлобленность. Очередной обход она воспринимала как неизбежную насмешку над собой. Она иронично усмехнулась, медленно обвела глазами помещение, скользнула пустым взглядом по лежавшим больным, медсестре, врачу. Наверное, они ждут от нее благодарности. Наивные. Они прибавили ей проблем. Нет, не так. Они вернули ее в ад, думая, что совершают благое дело. Они не знают, что она все равно довершит начатое. Ей больше нет здесь места. Осталось придумать, как это сделать, усыпив бдительность отца. Наверняка он будет более пристально приглядывать за ней, делая вид, что ничего особенного не произошло. Ложь и показное спокойствие станут хозяйничать в их доме. Она окажется под невидимым колпаком страхов и беспокойства отца за жизнь своего единственного ребенка. Ужасно, когда на тебя ложится груз родительских надежд и мечтаний. Ты один должен нести его с рождения и до самой смерти. Тебе будет нечем дышать от давящего чувства вины и постоянно казаться, что ты сделал что-то не то и не так. Инстинкт продолжения рода заставляет взрослых, умудренных житейских опытом людей заботиться о потомстве, которое почти всегда не оправдывает их чаяний. Тогда начинается следующая стадия игры, где одни пытаются убедить себя, что все хорошо, а другие — не согнуться от чувства вины за разбитые надежды.

Вера внимательно разглядывала потрескавшиеся от времени стены, стараясь не думать о том, что скоро придет отец и с ним нужно будет о чем-то говорить. Она почувствовала, как по щекам катятся слезы. Странно, но, позабыв о своей боли, она в этот момент испытывала жалость к нему. Наверняка он тяжело пережил эти дни, не в силах объяснить причину поступка дочери. Вера подумала, что последнее время они не были достаточно близки, поэтому он, конечно, не знает, истинной причины. Она не станет ему ничего рассказывать. Это не имеет смысла. Зачем тратить слова, силы на разъяснение того, что в любом случае вызывает непонимание? Конечно, отец будет обвинять во всем себя, и ей придется переубеждать его. Вера устало вздохнула. У нее нет на это ни сил, ни желания. Она решила, что вообще не станет ни с кем разговаривать. Так она сможет ничего никому не объяснять.

Вера сдержала данное себе обещание — она не проронила ни слова ни в одно из посещений отца, игнорировала монологи медперсонала. Она отворачивалась к стене, не реагируя ни на чьи просьбы, попытки общения. Это стоило Вере, еще двух дополнительных недель пребывания в больнице, нового курса уколов и успокаивающих процедур. В какой-то момент она решила, что может заработать не самые лучшие записи в больничной карточке, но это не испугало ее. Вера словно проверяла, насколько врачи не способны разобраться в истинном положении вещей. Над диагнозом, который ей ставили, она в душе посмеивалась. Оказывается, нужно перестать говорить и реагировать на глупости, чтобы тебя посчитали окончательно сошедшей с ума. Вера все принимала спокойно, зная, что рано или поздно ее отпустят домой. Она уже слышала, как во время обхода врач несколько раз говорил о возможной выписке. Этот момент близок. И тогда она сделает то, что должна. Только теперь она поступит более благоразумно — прыгнет с моста в воду. На этот раз никто не успеет ей помочь, никто! Жаль, что теплынь на дворе: вода не будет достаточно холодной и не примет ее в свои ледяные объятия. Это могло бы все ускорить, но будь что будет. Вера уже знала, как все произойдет. Мысленно она проигрывала ситуацию, испытывая сладостное томление ожидания. Твердо укрепившись в своем решении, она обрела удивительное спокойствие. Оно словно снизошло на нее, и Вера расценила это как одобрение свыше. Сначала такая мысль показалась ей кощунственной, но вскоре Вера смогла убедить себя в поддержке высших сил. Она представляла, как в один поздний вечер полностью выдохнет воздух из легких, перегнется через перила и…

Вера никак не могла предположить, что в этот момент чьи-то крепкие руки схватят ее за предплечья и буквально отшвырнут в сторону. Она очнется, тряхнет головой и, потирая ушибленное бедро, увидит перед собой незнакомого молодого мужчину. Поднявшись, она сжала кулаки, застонала от бессильной злобы.

— Ты что это надумала, дура?! — его грубый голос проникал в каждую клетку ее еще не окончательно пришедшего в себя мозга. Сильные руки впились в хрупкие плечи, но боль от этого жесткого прикосновения ничего не значила в сравнении с болью душевной. Несмотря на жару, Веру знобило. — Что, язык проглотила?

— Вы кто? Что вам надо? Оставьте меня в покое, — хриплым голосом ответила Вера, отворачивая лицо. Впившиеся в ее тело руки отпустили ее, и Вера рухнула как подкошенная. Она не пыталась подняться на ноги, не чувствуя их. Девушка с ненавистью посмотрела на нежданного спасителя. Ей никто не помешает уйти из этого жестокого мира. Она не может играть по его правилам, она больше не хочет приносить боль другим и переживать ее сама. В ней нет больше жизни. Осталась одна оболочка, скрывающая боль и страдание. Зачем же мучиться? Нужно подняться и снова все повторить. Но как Вера ни старалась, подняться ей не удавалось. Стресс парализовал ее движения. Из последних сил она смогла выкрикнуть: — Уйдите! Уйдите же!

— Какого черта! Выкает она! Еще немного и булькала бы на дне!

— Кого это касается, кроме меня? Не хочу жить и не буду! Оставьте меня!

— Нет уж! Никуда я не пойду, — мужчина присел рядом, достал из кармана рубашки пачку сигарет. Он несколько раз чиркнул зажигалкой, прежде чем смог прикурить. — Ты чего? Отвечай, слышь!

— Ничего. Не ждите, что благодарить стану. Шли бы своей дорогой…

— Нет уж. Я тебя домой отведу. Поднимайся, пойдем.

— Никуда я не пойду! — Вера закрыла лицо руками и заплакала. — Какого черта, что вам надо?!

— На меня слезы не действуют, — заявил незнакомец.

— А я не для вас стараюсь, — всхлипнула девушка, зло смахивая слезы со щек.

— Куришь?

— Нет.

— Это хорошо, — улыбнулся незнакомец и глубоко затянулся. — Сейчас все девки, как сговорились, курят так, что мужикам не угнаться.

— Не хочу ничего слышать. Меня это не интересует.

— Должен ведь я о чем-то говорить!

— Не должен.

— Ладно. Меня Андреем зовут. Можешь обращаться ко мне на «ты».

— Вера.

— Имя какое хорошее, а ведешь себя, как чокнутая.

— А я и есть больная на голову, — вытерла слезы Вера. — Недавно вышла из дурдома. Что улыбаешься! Я уже пыталась покончить с собой — откачали. Что же мне так не везет! Я не шучу! Так что говорить больше не о чем.

— Черт! Такого у меня еще не было, — Андрей выбросил остатки сигареты и помог Вере подняться. Она отряхнула платье, автоматически провела рукой по скрепленным заколкой волосам, заметила внимательный взгляд непрошеного спасителя и усмехнулась. — Что смешного?

— Хорош меня взглядом раздевать. Даю справку. Фигура обычная, глаза голубые, волосы светло-русые, нервы пошаливают.

— Это очевидно. Не слепой, вижу, — буркнул Андрей и снова улыбнулся. — Ну, теперь ты можешь говорить? Соображать можешь?

— Могу.

— Хорошо. Тогда признавайся: несчастная любовь, проблемы с родителями, продажные друзья подвели к роковой черте?

— Все вместе.

— Ух! — Андрей отступил на пару шагов, еще пристальнее вглядываясь в тонкий, кажущийся нереальным силуэт. — Адская смесь. Однако ничего не поделаешь. Тебе снова придется с этим жить.

— Нет, я не хочу. Я все равно рано или поздно покончу со всем этим дерьмом.

— Не пори чушь! Не к лицу тебе такие словечки. Ты ведь такая хрупкая на вид. Да и врешь ты все. Сейчас ты уже довольна, что я оказался рядом. Можешь не признаваться в этом, дело твое.

Вера стояла, опустив руки. Они повисли, как плети. Казалось, что она никогда не сможет управлять своим телом, как раньше. И мысли путаются, слова едва связываются в стройные фразы. Она так старается не сказать что-нибудь невпопад. Все было нереальным: мост, вода внизу, пристальный взгляд нового знакомого, внутренняя дрожь в теле. И туг в голову девушки пришла сумасшедшая мысль. Вера не удивилась этому, потому что за то время, что она лежала в больнице, врачи сумели убедить ее в приходящем безумии.

— Слушай, — не глядя на Андрея, она запрокинула голову, — а ты хочешь по-настоящему спасти меня?

— Что ты еще выдумала? — насторожился Андрей. — Каждая секунда с тобой, как под прицелом снайпера на заминированном поле.

— Отвечай, не увиливай!

— Хорошо, хочу.

— Женись на мне и увези из этого проклятого города, — Вера подошла к нему, снова сократив расстояние между ними до минимума. — Ты не пожалеешь. Я буду такой, какой ты захочешь. Никто не узнает, как мы познакомились. Ну!

— Ты точно сумасшедшая, — глядя в ее блестящие глаза, с опаской произнес Андрей.

— Не настолько, чтобы не сделать еще одной попытки.

— Ты и обо мне не лучшего мнения. Иначе ты бы мне этого не говорила, — усмехнулся Андрей. — Такая твоя благодарность? Просто новый бред.

— Благодарность? А, ну тебя! — Вера повернулась и быстро зашагала прочь, в темноту. К ней снова вернулась энергия, и было так приятно осознавать, что тело снова тебе подчиняется.

Ее силуэт уже едва виднелся вдалеке, как Андрей сорвался с места. Так быстро он не бегал давно. Считанных секунд хватило ему на то, чтобы догнать Веру. Тяжелое дыхание Андрея заставило ее оглянуться. Он схватил ее за руку, сжал крепче, чем полагалось в обращении с девушкой. Он едва переводил дыхание, продолжая сжимать в своей ладони ее прохладные пальцы.

— Что еще? — устало спросила Вера.

— Давно не бегал.

— Это то, ради чего ты остановил меня?

— Нет.

— Тогда в чем дело? — нетерпеливо спросила Вера.

— Знаешь, я вообще читаю мало. Такой уж я человек, да и работа у меня прозаическая. Шофер я.

— Ну и к чему ты это говоришь? У нас в стране всякая работа почетная, а до книг я и сама не очень, так — под настроение.

— К тому, что в одной книге я прочел, что человек, который спас другому жизнь, несет за него ответственность, понимаешь? — Андрей явно волновался, и это вызывало у Веры удивление. — Так вот, я не могу прямо сейчас сказать, что хотел бы жениться на такой, как ты. Честно говоря, я вообще не думал заводить семью. Характер у меня скверный. Наверное, со мной очень трудно, но я хочу предложить тебе встречаться. Как это обычно бывает: познакомились, повстречались какое-то время, а там… Как ты на это смотришь?

— А у меня есть выбор?

— Есть, — Андрей махнул рукой. — Послать меня подальше. Так какой твой ответ?

— Положительный. Отпусти мою руку, пожалуйста, я уже пальцев не чувствую.

— Извини.

— Извинила. Пойдем.

— Куда?

— Ты ведь хотел проводить меня домой.

— Хотел и хочу. Я успокоюсь только тогда, когда ты переступишь порог своей квартиры, — Андрей шел рядом с Верой, разглядывая ее четкий профиль, светлые волосы, доходившие до лопаток и вьющиеся на кончиках. — Далеко отсюда живешь?

— Далеко.

— С родителями?

— С отцом.

— А мама? — насторожился Андрей.

— Она бросила нас ради большой любви.

— Осуждаешь?

— Сейчас мне все равно.

— А то, что из столицы хочешь уехать, шутка?

— Нет, правда.

— Все сюда, а ты в провинцию, — прикуривая очередную сигарету, заметил Андрей.

— Меня здесь ничто не держит. А с моей профессией я где угодно найду работу. Ничего хорошего в столичной жизни нет. Сам-то местный?

— Да.

— Тогда ты не захочешь уезжать, а жаль. Это мое основное условие.

Андрей остановился. Вера продолжала идти и не сразу поняла, что его нет рядом. Остановившись, оглянулась: он смотрел в сторону и курил.

— Ты что? — Вера вернулась и тронула Андрея за руку.

— Если ты действительно хочешь выйти за меня замуж, запомни одно: все и всегда буду решать я и условия ставить буду тоже я! Мое мнение должно быть единственно верным, никаких споров. Иначе ничего не получится. Ты поняла?

Его властный тон проникал в самые отдаленные клеточки сознания девушки. Она почувствовала, что полностью подчинилась воле этого незнакомого мужчины. Какое-то необъяснимое спокойствие нахлынуло на нее, когда он вот так сурово смотрел на нее и говорил тоном, не терпящим возражений. Ей было необходимо ощущать его силу и уверенность. Ей вдруг понравилось покоряться ему. Это придавало ей самой смелости и желания перелистывать дальше страницы своей такой неудачной, никчемной жизни.

— Я согласна. Я заранее согласна со всем, что ты скажешь, — скороговоркой произнесла она. — Но не забывай о моей просьбе, пожалуйста. Я бы с радостью хоть завтра уехала отсюда…

— Ладно, не повторяйся. Я принял к сведению. Этого достаточно.

Так состоялось их знакомство, а через полтора месяца они поженились. Прошло еще немного времени, и семья Широковых уехала из столицы, поселившись в сотнях километров от города, о котором Вера не хотела хранить никаких воспоминаний. Андрей тоже без сожаления расстался с родителями, работой. Он давно жил самостоятельно, не испытывая ни к кому родственных чувств, привязанности, Широков не задумывался над тем, что причиняет близким боль. Он всегда поступал так, как считал нужным. Единственное исключение — он все-таки выполнил просьбу Веры. Квартиру, в которой он стал единовластным хозяином после смерти сестры отца, он удачно обменял на жилье гораздо большей площади. Здесь, в чужом городе, в отдалении от всего, что происходило с обоими в детстве, юности, оставив, как ненужный багаж, все воспоминания, молодая семья начинала новую жизнь.

Со стороны Широковы казались дружной семьей. Они действительно поначалу жили без ссор, споров, без всего, что часто приводит к распаду семьи. Никаких притирок не было. Вера выполняла обещание, данное Андрею в день их знакомства, и была такой, какой он хотел ее видеть. Даже когда муж был с ней груб, она не таила на него обиду. Она давно поняла характер Андрея и принимала его таким, каким он был, не питая никаких иллюзий. Вера умудрялась найти что-то положительное и в его недовольстве, и обидных словах, порой срывавшихся с языка. Она все больше нуждалась в осознании силы и рассудительности рядом с собой. Это уравновешивало ее взрывную натуру. Правда, Вера умела держать себя в руках настолько, что Андрей даже не догадывался, насколько она может быть безрассудной. Он все реже с удивлением вспоминал обстоятельства их знакомства, а с годами и вовсе решил, что это мог быть прекрасно разыгранный спектакль. Просто рядом оказался именно он, только и всего.

Вера смотрела сквозь пальцы на все его недостатки. Пожалуй, беспокойство вызывало лишь то, что благоверный частенько приходил навеселе. Широков мог позволять себе все, не ожидая в ответ не то что слова — обвиняющего взгляда жены. Вера надеялась, что его желание расслабиться после рабочего дня не перерастет в разрушающую зависимость. Андрей обладал завидным здоровьем. Вера была уверена, что ее муж не примкнет к армии тех, у кого в мыслях пиво по утрам и портвейн к ужину. Когда утром она ради очистки совести пыталась корить его за очередную пьянку, Широков только гулко смеялся:

— Какая же ты дура у меня, Верка! На свете нет столько водки, чтоб споить Андрея Широкова, запомни! — он грубо прижимал ее к себе и, ощущая крепкий запах перегара, Вера почему-то успокаивалась. Она знала, что этот сильный мужчина окажется выше обстоятельств, которые приводят многих на самое дно. А после того как Андрей легко смирился с фактом ее беременности, Вера вообще почувствовала себя на седьмом небе. Ее переполняла благодарность и даже подобие любви к этому грубоватому, несдержанному мужчине, посланному ей самой судьбой.

Но с рождением дочки вместо ожидаемой радости к Вере вернулись давно забытые мысли о собственной никчемности. Никакого всеобъемлющего счастья и радости она не ощутила. Едва справляясь с домом, заботами о девочке, Вера все крепче пристегивала к себе ярлык неудачницы, которая не может выдержать обычных женских обязанностей. Да и Широков при каждом удобном случае подчеркивал, что в ее заботах нет никакого подвига. Тем более что она сама хотела этого. Испытывая нервное перенапряжение, Вера впала в состояние ожидания беды. Оно изводило ее, отнимало все больше сил, расшатывало нервы. Ей было невыносимо трудно скрывать это от Андрея. Но Вера старалась из последних сил быть такой, какой привык ее видеть муж. Теперь она знала, что он никогда не поймет ее тревог, только посмеется, обидит. Она осталась одна со своими мыслями, потаенными желаниями и мечтами о более возвышенных чувствах, взаимопонимании. Вера часто плакала, становилась рассеянной, задумчивой. Ее потухшие глаза вызывали у Андрея раздражение. Рождение Ксении он напрямую связывал с отсутствующим взглядом жены, ее нежеланием близости и никчемными попытками создавать видимость былого благополучия. Его раздражение и неприязнь к нежеланному ребенку росли с каждым днем. Ксения завладела душой и телом Веры, для него там места не осталось. Хотя она и пытается делать вид, что у них все хорошо, все по-прежнему. Враки, притворство! Стоило Андрею только представить, как спокойно и размеренно шла их жизнь и что с ней стало, как ярость переполняла его.

Широков с большим удовольствием, чем раньше, уходил в дальние рейсы. За дни, что он проводил вне дома, ему удавалось освободиться от гнетущего впечатления своей ненужности в собственной семье, раздражения от вида вечно усталой жены, но едва он возвращался, ощущения становились еще более тягостными. В квартире стоял запах молока, стирки. С порога он слышал плач девочки и был готов в эту же минуту снова бежать из дома. Потом ему стало казаться, что Вера вздыхает с облегчением, провожая его. Он видел, сколько внимания она уделяет дочке, и едва подавлял в себе растущую неприязнь к этому маленькому человечку, нарушившему покой и равновесие в их семье. Ксения отняла у него то, что принадлежало ему безраздельно. Широков не хотел признавать, что попросту ревнует Веру к девочке, не желая сближаться с собственным ребенком, относясь к нему, как к необдуманному шагу легкомысленной женщины. Он никогда не примерял на себя роль отца и даже теперь жил так, словно их по-прежнему было двое — он и Вера. Андрей практически игнорировал Ксению, не прикладывая усилий к тому, чтобы его вклад в воспитание дочки ограничивался не только заработками и прогулками по воскресеньям.

Обстановка в семье становилась все более напряженной. Вере казалось, что у нее всегда было мало радостных и светлых событий, а теперь их не стало вовсе. Жизнь для молодой женщины превратилась в один бесконечный день, полный забот и страхов. Вера устала от себя, от Ксении, от равнодушия и эгоизма Андрея. Она открывала глаза по утрам, чувствуя единственное желание закрыть их снова и провести в молчании хотя бы полдня. Слезливость, упадническое настроение, тревожные мысли — все это указывало на то, что послеродовая депрессия у Веры так и не прошла. К тому же ее усугубляло отношение Андрея к дочке. Смириться с его откровенным неприятием Ксении Вере было крайне тяжело.

Вера никогда, ни минуты не любила Широкова, но ребенка, похожего на своего отца как две капли воды, боготворила. Ей даже в голову не приходило переносить на него свое равнодушие и обиды на Широкова. Вера надеялась, что, когда закончатся бессонные ночи, общение с дочкой перейдет на другой уровень. И это будет так интересно — наблюдать за тем, как взрослеет твой ребенок, и по мере сил помогать ему идти по жизни. Вера представляла, как будет помогать дочке во всем советом, словом, делом. Она полностью погрузится в ее радости и печали, и тогда ей будет легче переносить непростое поведение мужа.

Но Андрей наверняка думал иначе. Вере было все труднее наблюдать за его откровенным равнодушием к малышке. Никакие женские ухищрения не помогали изменить мужа. Шли годы, а он относился к дочери, как к чему-то временному, не требующему его внимания, заботы и любви. Затаив обиду, Вера стала позволять себе отвечать на грубые выходки мужа. Поначалу его это забавляло. Он громко смеялся, наблюдая за тем, как тщательно подбирает слова его всегда молчаливая и покорная жена. Как ей хочется проявить характер, выставить коготки, но на каком-то недоступном для него уровне, называемом, кажется, интеллигентностью. Андрей откровенно издевался над ее попытками вразумить его. Больше всего его умиляло, когда он делал вид, что согласен с тем, что говорит Вера. Но в тот момент, когда она радовалась своей маленькой победе, Широков мог наотмашь ударить ее по лицу, уничтожить обидными словами. Он стал позволять себе это, считая такое поведение местью за неразумный поступок жены. Она не должна была иметь детей! Они так не договаривались. Обман, затягивающийся на всю оставшуюся жизнь, перерастал в скупом воображении Широкова до масштабов преступления. За него виновница и должна нести наказание. А он — судья, он казнит и милует. Вера все больше замыкалась в себе, смиренно принимая очередную порцию грубости и насилия. Она считала свое положение безвыходным и, опустив руки, не решалась бороться.

Андрей стал чаще приходить домой навеселе, все грубее были его шутки. Вера поняла, что все зашло слишком далеко. Она не должна была играть роль бессловесной, покорной, согласной со всем жены. Она была обязана реагировать по-другому. Теперь момент был упущен. Скандалы, возникающие ниоткуда, делали жизнь Веры невыносимой. Она уже не знала, когда и за что получит очередную оплеуху, бранное слово. Ей казалось, что она уснула и никак не может проснуться. Широков превращался в чудовище. Слезы жены только раззадоривали его гнев. Дыша перегаром, он извергал непристойности и угрозы в адрес жены и дочки. Эти слова парализовали Веру. Она чувствовала, что перестает соображать, ощущать пространство. В распирающей голове стучали тысячи молотков, их заглушали только громовые раскаты голоса мужа. В этот момент она боялась даже глаза поднять на Андрея. Она испытывала ужас, боясь скорее не за себя, а за дочку, которая может остаться с таким отцом. Вера чувствовала, что в ее разум снова вторгаются мысли о смерти, бессмысленности существования. Она больше не думала об Андрее с благодарностью. Зачем он тогда спас ее? Неужели ради того, чтобы теперь проводить страшный эксперимент над ее сознанием? Разве он не понимает, что убивает ее медленно и верно, день за днем, слово за словом? А Широков находил удовольствие в том, что Вера бледнела от страха, ожидая продолжения очередной ссоры. Его приводило в восторг испуганное лицо девочки, притихшей с игрушкой в руках, напряженно наблюдающей за родителями. Не только Андрей видел, как боится Ксения непонятных для детского ума выяснения отношений между ними. Ради того чтобы не разразился очередной скандал, Вера покорно подвергалась любым унижениям. Широков быстрее остывал, когда она молча сносила все его оскорбления. Она знала, что лучше потом самой наплакаться, закрывшись в ванной, чем прижимать к себе дрожащее тельце дочки и смотреть в ее испуганные глаза, полные слез.

Однажды все-таки Вера не выдержала. После очередной ссоры она провела бессонную ночь. Голова ее раскалывалась от тупой боли, которую не снимали лекарства. Приступы становились все более длительными, тягостными. После них все тело было непослушным, вялым, а мысли мрачными, гнетущими. В такие периоды Вере было трудно сосредоточиться. Ей даже казалось, что она забывает самую простую, каждодневную информацию. Но пока.

провалы в памяти быстро исчезали, оставляя место страху. Это было еще хуже — приходить в себя ради того, чтобы панически бояться нового дня.

Бессонная ночь не способствовала хорошему самочувствию. Вера ощущала внутреннее напряжение, дрожь, грозившую перейти в очередную истерику. При муже срываться нельзя — он звереет при виде слез. Широкову не было знакомо чувство жалости. Еще вчера он кричал, что ему наплевать на весь мир, что он — изверг и ей нужно понять раз и навсегда: он главный, он вершитель судеб. Он постоянно доказывал это, как будто кто-то оспаривал столь важное для него мнение о себе. Вера устала от неожиданных проявлений его эгоизма и настроилась на самый серьезный разговор. Она должна показать, что с ее мнением, ее существованием нужно считаться, а если он не согласен… Пока она не шла дальше, надеясь, что до крайности не дойдет.

Вера сидела в комнате и смотрела на спящего мужа, ожидая, когда он откроет глаза. Она была настроена решительно. Сегодня она узнает, почему он так ведет себя с ней, с дочкой. Если он не изменится — она уйдет. Ей нечего делать в этом доме. Иначе она сойдет с ума. Вера уже стала замечать за собой признаки нервного перенапряжения. Она устала физически и морально. Ее не страшила неизвестность, в которую она готовилась шагнуть вместе с Ксенией. К тому времени у Веры была работа, ее не пугала бедность. В конце концов, Андрей никогда ничем не баловал ее за те годы, что они провели вместе. Пожалуй, десять лет — срок немалый. Она больше не выдержит этой обстановки, этой безжалостной грубости и необходимости ложиться в постель с человеком, которого ты попросту боишься. Все естество Веры испытывало отвращение к мужу от одной мысли о близости. Глядя на спящего Широкова, Вера окончательно определилась в своем отношении к нему — она ненавидела его. Она дошла до того, что, провожая его в очередной репс, желала ему всяческих неприятностей, а в последнее время — смерти. Это был страшный грех, но Веру не заботила моральная сторона вопроса. Она измучилась и потеряла всякую надежду на спасение души. В ее списке слишком много грехов неискупаемых. Она сама себе не могла простить того, что совершила в молодости, а теперь ей было все равно: одним грехом больше, одним меньше. Пока ее заботило только будущее Ксении.

Широков открыл глаза и увидел сидящую напротив кровати жену. В ее лице было что-то, заставившее его приподняться на локте и с тревогой спросить:

— Что случилось? У тебя такое лицо, как будто кто-то умер.

— Покойница перед тобой, — мрачно ответила Вера.

— Что ты мелешь? Головка болит, так лечить надо. С утра начинаешь страсти распалять.

— Поговорить нужно, — не обращая внимания на тон мужа, продолжала Вера.

— Давай, только покороче. У меня нет настроения долго тебя слушать, — свесив ноги с кровати, ответил Андрей. Ему хотелось поскорее хлебнуть холодного рассола — после вчерашнего голова была тяжелой, во рту пересохло, а тут такое пробуждение. Широков решил было сразу послать женушку ко всем чертям, но почему-то передумал и теперь жалел об этом. Придется выслушивать ее бредни. — Валяй, молочная королева.

Он считал, что это прозвище как нельзя лучше подходит ей, устроившейся недавно работать на молочную кухню. Теперь ему казалось, что от жены всегда пахнет молоком, кефиром. Андрей посмеивался над ней, говоря, что ей никаких духов не нужно — пропахла с головы до ног молочно-кислыми бактериями. Однако прозвище обижало Веру меньше, чем он думал. Узнай он это, наверняка придумал бы что-то более грубое.

— Прошу тебя выслушать меня внимательно.

— Лишние слова, Вера, лишние.

— Хорошо. Я начну с главного. Так вот, я хочу узнать, чего ты добиваешься? — Вера свела пальцы в замок, сильно сжала их. Она должна выглядеть не так жалко, как обычно. — Сколько ты будешь издеваться над нами? Тебе ведь лечиться нужно. Ты замечаешь, что спиваешься?

— Сколько вопросов.

— Не ерничай!

— Бунт на корабле? — зловеще улыбнулся Широков.

— Нет, я просто хочу понять, стоит ли нам с Ксенией оставаться рядом с тобой. Такое впечатление, что ты бы удавил нас, если бы не неотвратимость наказания. Знаешь, мне кажется, что ты мстишь мне за что-то. За что? И при чем здесь Ксения? Это я хочу понять. Ты пьешь из-за этого? Не сверли меня взглядом, я уже ничего не боюсь. Тронь только пальцем — вылетишь с работы, опозорю на весь наш городишко. Ты ведь беспокоишься о своей репутации, правда? Не знаю, зачем тебе нужно слыть праведным, но это важно для тебя. Я поняла это. Лучше ответь, и поставим точку.

Широков поднялся с кровати, почувствовав, как застучало в голове, жар залил лицо. Вера тоже поднялась. Наклонившись к жене, Андрей взял ее пальцами за подбородок, чуть прижал, но тут же отпустил. С высоты своего огромного роста Андрей снисходительно смотрел на Веру. Ему так хотелось ударить эту голубоглазую ведьму, настойчиво портившую ему жизнь. С каким удовольствием он бы увидел, как она корчится от боли. Она еще спрашивает, почему он ведет себя так, а не иначе! Дура дурой. Тихоней прикидывалась. «Буду такой, какой ты захочешь…» — Черта с два! Он уехал ради нее из столицы, он был готов посвятить ей всю жизнь! Все было так хорошо, так она родила эту девчонку. Просил он ее об этом? Нет, никогда. Она ослушалась его, нарушила самое главное правило: только он всегда прав, только его желания должны приниматься в расчет.

— Ты хочешь знать, чего я добиваюсь? Это действительно важно для такого никчемного существа, как ты? Для неудавшейся самоубийцы это может быть важно? — Широков выпрямился, скрестил руки на груди. — Ты обманула меня, провела, как пацана! Я из-за тебя уехал из столицы, из-за тебя вынужден крутить сутками баранку, чтобы прокормить тебя и эту маленькую глазастую куклу с бантиками. Ты ведь так любишь заплетать ей бантики, правда?

— Правда. Я все для нее делаю с удовольствием.

— Ага, ври да не завирайся! Сколько ты проревела, глотала сопли, ныла, что устала, что не рада ничему. Кто устраивал истерики, что не готов к таким нагрузкам? Было такое?

— Было. Я просто устала, ведь все приходилось и приходится делать одной.

— Миллион баб делают то же самое, только при этом не забывают о существовании мужа!

— А что значит быть мужем, ты хоть знаешь? Муж — это не только постель и обеды. За все годы тебя интересовало только это. Ни любви, ни заботы, ребенку никакого внимания. Поговорить не о чем, пустота.

— А на что ты рассчитывала? Я с первых дней не скрывал от тебя ничего, я такой же, каким был раньше.

— Нет, ты очень изменился.

— Чепуха, отговорки истерички. Я никогда ничего тебе не обещал. И, главное, ни разу не говорил тебе о ребенке. Дело не во мне — в доченьке. Рожать ее было твоей инициативой, так воспитывай, люби, заботься. Я приношу в дом деньги и считаю, что этого достаточно. При этом, как подачки, жду обещанного внимания к себе. Где твоя благодарность?

— Я не забыла то хорошее, что ты сделал для меня, Андрей, но и плохого не могу забыть. Его становится слишком много, оно перечеркивает все светлое, за что я благодарна тебе.

— Мы зря тратим время. Ты заставляешь меня нервничать, а я хочу дома отдыхать. Я только вчера из рейса. Я устал и не желаю слушать твои бредни. Больше никогда не начинай таких разговоров, не смей меня шантажировать, иначе пожалеешь!

— Интересно, на что еще ты способен? — тихо спросила Вера.

— Узнаешь. Не вздумай играть со мной. Из-за тебя моя судьба складывается не так, как я мечтал.

— Ты никогда не говорил мне о своих мечтах.

— Хорошо, скоро ты все будешь знать наизусть.

— В чем я виновата? — Вера чувствовала, что разговор принимает другой оборот, совсем не тот, который был нужен ей. Андрей всегда умел перевести стрелки.

— Да, виновата. Прими это как непреложную истину и веди себя соответственно. Я не обязан отчитываться. Я мужчина, ты забыла?

— Андрей, — Вера подняла на мужа полные слез глаза, — неужели за все эти годы у тебя не возникло ко мне никакого чувства? Неужели я для тебя только кухарка и молчаливая прислужница?

— Я никогда не говорил, что люблю тебя. Я просто пожалел тебя однажды. Мне было удобно с тобой до того самого момента, как в тебе проснулся гребаный материнский инстинкт.

— Я знаю.

— Я спас тебя. Не заставляй меня сожалеть об этом. Хорошо? И еще — я не смогу быть другим. Что дальше? — раздражение Андрея росло. К тому же на пороге комнаты появилась маленькая Ксения. Поправляя взлохмаченные после сна волосы, она, прищурившись, смотрела на родителей. Андрей криво усмехнулся. — Доброе утро, чудо природы. Ты, как всегда, вовремя.

— Сколько иронии и неприкрытой насмешки в твоем голосе, — Вера повернулась к девочке. — Доброе утро, милая. Сейчас будем завтракать.

— А потом пойдем с папой гулять, — добавил Широков, уничтожающим взглядом глядя на Веру. — Мама заводит порядки, которые укрепляют семью. Ты ведь не против, ангелочек?

— Я люблю гулять с тобой, — тихо ответила девочка. Лицо ее при этом покрылось красными пятнами.

— Вот и славненько, — Андрей развел руками и обратился к Вере: — Все? Ты довольна?

— Не знаю, — Вера посмотрела вслед убежавшей в глубь коридора Ксении. — Ты сводишь меня с ума.

— Это уже произошло задолго до нашей встречи. Не нужно валить с больной головы на здоровую, договорились? И нервы у тебя гораздо крепче, чем ты пытаешься мне внушить.

— Я умираю рядом с тобой. Я не живу, мне плохо… Знаешь, лучше бы ты не спасал меня тогда… Все было бы так, как должно.

— Извини, извини, — Широков подошел к Вере вплотную, наклонился к уху и прошептал: — Все в твоих руках. Дерзай. Мне надоела живая мумия в доме. Или становись той, которую я знал раньше, или…

Андрей не договорил и, увидев расширившиеся от ужаса глаза Веры, отступил на шаг назад. Он не мог знать, что она испугалась не его цинизма, а того, что их мысли сходились: оба желали друг другу смерти. Вера прижала ладонь к губам, закрыла глаза и, качая головой, застонала. Она понимала, что после такого разговора оставаться вместе нельзя. Это противоестественно, бесчеловечно.

— О разводе думать не смей, — тихо, но твердо произнес Широков. Он словно прочитал мысли Веры. — Я угробил на тебя десять лет жизни. Не вздумай так обойтись со мной, иначе я подрежу крылышки твоему ангелочку.

— Это жестоко, унизительно и жестоко.

— Ты поняла меня?!

Вера вздрогнула, открыла глаза и быстро закивала. Не говоря больше ни слова, Андрей вышел из комнаты. Шлепанье его босых ног по паркету, щелчок выключателя ванной комнаты, шум воды — Вера обессиленно опустилась на пол. В какой-то момент ей показалось, что она на мосту. Осталось только перевалить непослушное тело через перила. Слезы полились по щекам. Вера старалась плакать беззвучно, а когда ощутила легкое прикосновение, оглянулась. Рядом стояла Ксения. Она смотрела на нее, кусая губы. Поцеловав дочку, Вера медленно поднялась. Она понимала, что нужно взять себя в руки, чтобы успокоить девочку. Ксения ни о чем не спрашивала, но наступил тот возраст, когда она уже понимала настроение в доме. Ей так хотелось, чтобы у мамы на лице чаще появлялась улыбка, а сейчас чтобы она просто заговорила бы с ней о чем угодно. Но Вера чувствовала себя совершенно разбитой. Она не хотела ни с кем говорить. Наверное, с этих пор в их семье так и повелось: молчание, никаких откровений, разговоров по душам.

Девочка росла послушной, смышленой, но очень болезненной. Сквозняки в любое время года, мороженое летом, прогулки на сыром воздухе осенью, зимой — санки, лыжи, мороз — все это стало для Веры Васильевны причинами, регулярно укладывающими ее дочь в постель. Во дворе резвились стайки ребятишек, а Вера со слезами на глазах наблюдала за ними из окна, борясь с очередной болезнью дочки. Не существовало пробуждения природы, буйства красок, золота осенних листьев и белых покрывал зимы — только счастливые дни, когда Ксения была здорова. От самого рождения Ксении и практически до окончания школы Вера Васильевна год за годом выхаживала дочку от болезней, сменявших друг друга с необъяснимым упорством. Это было словно проверкой на прочность для обеих, и Вера Васильевна все чаще впадала в суетную, разрушительную панику, замечая признаки недомогания у дочки. Очередная болезнь девочки вызывала у матери состояние тревоги, внутреннего напряжения. Обычный насморк, глубокий бронхит, воспаление легких, ветрянка — Вера Васильевна тяжело переносила, когда ее девочка болела, и всегда говорила, что уж лучше бы самой… К тому же муж всегда издевательски посмеивался:

— Нет, это не мой ребенок. В моем роду таких доходяг не было. Что за ребенка тебе подсунули в роддоме, Вера?

Он каждый раз находил новые обидные слова, от которых у Веры сжималось сердце. Она помнила угрозу, произнесенную мужем в пылу ссоры, и старалась делать вид, что колкости и жестокость Широкова перестали действовать на нее. Она пыталась выглядеть сильной, что часто сбивало Андрея с толку, хотя и немного сдерживало его ярость. Однако находиться в постоянном нервном напряжении оказалось непростой задачей. Вера очутилась словно между двух огней: мужем и дочерью. Обжигающее пламя безжалостно выжигало ее изнутри, беспощадно, монотонно разрушая.

Широков унижал ее достоинство, требуя при этом к себе особого отношения. Ксения росла и тоже нуждалась в матери, как любой ребенок. Вера пыталась поступать так, чтобы угодить всем, чтобы покой был в доме не на день-два. Задача изначально невыполнимая, но Вера не желала этого замечать, потому что стоило ей только задуматься над происходящим, как ее охватывала паника. Волна стыда, отчаяния и страха делала ее апатичной, слезливой, равнодушной ко всему происходящему. Даже Ксения в такие моменты не вызывала у Веры того благоговения и восторженной любви, которые помогали ей в самые трудные минуты.

Жертвенность и желание делать все необходимое для семьи и дочери скоро привели к тому, что молодая, энергичная, она превратилась в панически боящуюся любого отклонения от привычной жизни, склонную к истерикам женщину. Если бы еще Ксения не болела так часто. Вера все время жила в ожидании беды, очередной болезни, которая обязательно нагрянет и перевернет в их доме все с ног на голову. И все трудности снова падут на нее одну. Ведь муж никогда не разделяет ее опасений, забот. Он целыми днями на работе, а может, только делает вид, что невероятно занят. Вере Васильевне все чаще казалось, что он попросту бежит из дома. То, что он зарабатывает, можно было назвать хорошими деньгами, но радости они не приносили. Отчитываться приходилось за каждую копейку. Расходы на лекарства Широков воспринимал с нескрываемым раздражением:

— Опять на аптеку работал. Вот радость, — ворчал он, бросая в сторону Ксении косые взгляды.

— Маленькие дети часто болеют, — Вера пыталась смягчить его недовольство.

— Она у тебя до старости в маленьких ходить будет. Радости особой не вижу от того, что это чудо появилось в нашем доме. Раздевает нас твоя Ксения, — только и всего.

— Наша.

— Твоя, Веруся, твоя. Моего в ней столько, сколько у тебя от китайца.

— Ты прав. Биологический отец — это еще не отец, — Вера увидела, как вспыхнули злостью глаза мужа, но ни до бранных слов, ни до рукоприкладства не дошло. Широков не пожелал продолжать дальше. Каждый решил, что исход короткого разговора — его победа.

Многодневное отсутствие мужа было для Веры Васильевны спасением. В эти дни она чувствовала себя спокойнее, увереннее, все дела спорились гораздо быстрее, общение с дочкой доставляло удовольствие. Но возвращение Андрея снова ставило все с ног на голову. Опять борьба с его вздорным, грубым характером, постоянное нервное напряжение. Со стороны никому не было известно, что семья Широковых лишь внешне выглядит благополучной. Андрею было крайне важно, чтобы о нем думали, как о примерном отце, муже. Это возвышало его, по большей части в собственных глазах. Фотография Ксении была всегда с ним и при каждом удобном случае он спешил показать ее сослуживцам, совершенно незнакомым людям, встречающимся во время многодневных рейсов. Широкову приносило удовольствие наблюдать, как теплеют лица, когда он начинает придумывать несуществующие истории о своей замечательной дочке, заботливой жене. Он играл роль, которую в жизни даже примерять на себя не пытался. Вера была бы крайне удивлена, если бы хоть раз стала свидетельницей одной из таких сцен. Широков умел казаться искренним и трогательным. Пожалуй, с Верой он ни разу не позволил себе подобного лицедейства. Он считал ниже своего достоинства опускаться до притворства с такой недалекой, ограниченной особой, какой стала его жена. Погрязла в кашках, стирках, утренниках. В ее голове только забота о Ксении, этой кареглазой занозе, прочно засевшей в их доме. И не выдернуть ее никак — это огорчало Широкова больше всего на свете. Если бы кто-нибудь сказал, что нужно потерпеть год-два, а то и поболе, а после самозванка исчезнет раз и навсегда, то он был бы несказанно рад, счастлив. Там, гляди, и Вера снова стала бы прежней. Не квочкой, а женщиной, дарящей ему столько огня в моменты близости. Сколько лет в их близости нет ничего, напоминающего желание? Лет пять, даже больше.

Ксении удалось избавить свою мать от любых других природных потребностей, кроме заботы о собственной никчемной персоне. Это вечно требующее к себе внимания существо сделало его семейную жизнь невыносимой. Разве об этом он думал, когда решил, что Вера — идеальная спутница для него? Нет. Тогда он видел только их двоих, никаких детей, никаких отклонений в отношениях между двумя людьми, которых однажды свела воля случая. И ведь все было так хорошо. У них не было серьезных поводов для ссор, раздоров. А во что превратилась их жизнь с появлением Ксении. В ад. В нем Широкову было чрезвычайно неуютно. Свою злость и раздражение, копившиеся ежеминутно, ежесекундно он не желал оставлять в единоличном владении. Пусть отхлебнет из его ковша и милая женушка. Ослушалась, нарушила главное правило — пусть пеняет на себя.

Вера не могла знать, что за мысли роятся в голове мужа. Хотя понять было не трудно. Достаточно было увидеть, какой злобой и ненавистью был полон его взгляд, резко оброненное слово, чтобы понять — любви и взаимопонимания нет и не будет. Семья Широковых с некоторых пор существовала чисто формально. В ней не было того, что называют поддержкой, теплотой, радостью — вынужденное общение по известному обоим договору, каждый пункт которого определен и ни в коем случае не может быть нарушен. И во всем Вера обвиняла себя. Нет, не за то, что вышла замуж за нелюбимого человека, заранее обрекая себя на жизнь бессловесного, не имеющего своего мнения существа. Вера все чаще вспоминала отца и теперь точно знала, что искупает свой грех по отношению к нему, самому близкому человеку, которому она причинила столько горя. Ее чаша должна наполниться не меньшим, а то и большим страданием. Только тогда она получит прощение и, быть может, заслужит право на человеческую жизнь.

Мысли Веры становились все более тягостными, угнетающими. Их груз с каждым днем увеличивался и грозил раздавить уже не сопротивляющуюся, усталую, апатичную женщину. Не было того света в конце туннеля, к которому нужно было стремиться. Страх, усталость и отчаяние вытеснили из головы Веры все. С этим невозможно прожить долго, находясь в здравом уме. Организм рано или поздно включит систему самозащиты. Она сработает, раз и навсегда лишив мозг способности реагировать на то плохое и хорошее, что может происходить. Вера боялась этого все больше. Она с ужасом думала, что однажды перестанет различать фантазию и реальность, уйдя в мир иного, словно параллельного существования.

Нужно было что-то менять, протестовать, настаивать на своем «я», на других отношениях или их полном разрыве. Но после тяжелого разговора с мужем, состоявшегося несколько лет назад, Вера Васильевна больше не решалась быть смелой. Она сломалась и с тех пор давно боялась не за себя, а за дочь, что муж в порыве гнева сделает что-нибудь ужасное по отношению к ней. Он ведь тогда ничего не соображает, обрушивая на них очередной приступ ярости. Его угрозы всегда балансируют между выплескиванием эмоций и немедленным исполнением.

Вера совсем сникла, молча несла груз домашних и материнских забот. Однажды она сказала себе, что ей не суждено познать счастье. Кому-то дано, а кто-то так и остается ни с чем. Так получилось, что она в числе последних. Вера Васильевна не искала утешения в Боге, подругах. Ее боль была настолько глубока и неискоренима, что не имело никакого смысла делиться ею. От этого не стало бы легче. Лишь изредка она позволяла себе общаться с соседкой по лестничной площадке. Веселая и неунывающая женщина на какое-то время словно подзаряжала Веру своей неуемной энергией. Это помогало смириться с бесконечной чередой безрадостных будней, ведь дома с каждым годом росло отчуждение. Оно уже давно пролегло пропастью между ней и мужем, а теперь и с Ксенией становилось все тяжелее находить общий язык.

Широков стал пить, заглушая водкой несбывшиеся мечты, как он потом говорил. Вере приходилось выслушивать долгие пьяные монологи, в которых она всегда фигурировала в роли вселенского зла. Именно из-за нее так непростительно пусто и серо складывалась судьба Широкова. Он повторял это десятки раз на разный манер, с разными интонациями. Однако смысл всегда сводился к встрече у моста. Порой тема полубессвязной речи мужа в корне менялась. Тогда, едва ворочая языком, он просил простить его за все, стоял на коленях перед Верой и плакал, но это случалось крайне редко, словно что-то человеческое вселялось на короткий миг в его душу. Вероятно, этому светлому чувству совсем не было там места, потому что Андрей Александрович становился с каждым годом еще более жестоким, безжалостным по отношению к жене. Ксению он по-прежнему игнорировал, от случая к случаю снисходя до короткого разговора с ней. Особенно тяжело приходилось домашним, когда Широков уходил в очередной запой. Вера боялась, что муж лишится работы и, вызывая на дом врача, слезно просила его держать увиденное в тайне. Она знала, что в случае огласки муж может потерять работу. Тогда он отыграется на ней! Он обязательно обвинит ее в том, что его снимут с выгодных маршрутов, лишат хорошего заработка. Широков давно привык обвинять ее во всех смертных грехах. Вера Васильевна смирилась и с этим. Единственное, о чем она время от времени позволяла себе ему напоминать, так это о том, что пора пойти к врачу, который поможет покончить с алкоголем.

— Не записывай меня в алкаши! — возмущенно потрясал кулаками Широков. — Мне завязать — раз плюнуть. Только зачем?

— Андрей, сколько тебе лет, что ты задаешь такие вопросы?

— Сколько есть, все мои. Отвяжись. Воспитывай Ксению. Или тебе ее уже мало?

Вера Васильевна на какое-то время прекращала попытки говорить с мужем о чем-либо. Это вообще стало ее единственным способом защиты — молчание. Спасала работа. Небольшой женский коллектив, где все относились к Вере Васильевне по-дружески, действовал на нее успокаивающе. Здесь она была на своем месте и чаще слышала похвалы и добрые слова, чем дома. Недавно Вера Васильевна стала заведующей, и признание ее заслуг, авторитета плюс небольшая прибавка к зарплате были весьма приятны. Хвастать этим ей не приходилось, потому что Широков обладал еще одним комплексом — его заработки должны быть намного выше. Это не обсуждалось. Поэтому о своем повышении Вера Васильевна сказала мужу не сразу, а в один из тех редких дней, когда с ним можно было нормально общаться.

— Поздравляю, — сухо ответил Андрей Александрович. — И что из этого?

— Ничего принципиально не меняется, — ответила Вера Васильевна, подумав, что даже с таким небольшим достижением ее некому поздравить. Долго грустить по этому поводу она не стала. Она знала, что в ее в холодильнике всегда был свежий творог, кефир, молоко. Это было для нее важно. Широков демонстративно не притрагивался к этим продуктам, часто подтрунивал над ней, называя ее теперь кефирной царицей. Ксения видела, как это обижает мать, но та никогда не комментировала грубые шутки отца. Однажды из случайно подслушанного разговора с соседкой девочка услышала, как мама грустно сказала:

— Ты не представляешь, как мне трудно. Мне противно приносить в дом этот творог, но я знаю, что у моей Ксюши будет хороший, здоровый завтрак и я смогу немного сэкономить. Широков получает немало, но почти все откладывает на черный день, отдает мне копейки. Он считает, что хорошая хозяйка обязана экономить. Не хочу называть вещи своими именами, но я чувствую себя так паршиво… Кажется, для меня этот черный день уже настал и ему конца и края не видно.

Слова запали девочке в душу. Ксения решила освободить мать от чувства вины, но, отказавшись от молочных-продуктов, она только прибавила ей проблем.

— Чем прикажешь тебя кормить? — строго спросила мама, когда Ксения в очередной раз оставила нетронутым блюдце с творогом.

— Не знаю.

— Ешь, не капризничай!

— Не буду.

— Ксения, нужно съесть, понимаешь. Это полезно для здоровья.

— От ворованного здоровья не прибавится, — выпалила Ксения и увидела, как мамино лицо покрылось красными пятнами.

— Ты слышала мой разговор с соседкой?

— Да.

— Тетя Женя — единственный человек, которому я иногда могу пожаловаться. Когда ты станешь взрослой, надеюсь, у тебя не будет в этом необходимости. Хотя это слишком идеальный вариант, в жизни так не бывает… Но речь сейчас не об этом. За все заплачено, девочка, — Вера Васильевна впервые сверлила дочь взглядом, в котором не было и намека на нежность. — Слышишь, за все!

— Извини, я не то хотела сказать.

В то утро Ксения вышла из подъезда и, подняв голову, не увидела маму в окне. Это случилось впервые.

Каждый раз Вера Васильевна провожала дочку в школу, посылая ей свою улыбку и воздушный поцелуй. И хотя улыбка всегда выглядела какой-то вымученной, Ксения была рада и этому изменению в мамином лице. Обычно оно всегда оставалось грустным, отрешенным, словно всеми мыслями она находилась где угодно, только не со своей семьей. Но теперь Ксения была лишена и этого.

— Привет! — Гошка, как всегда, ждал Ксению у ее подъезда. — Пойдем, а то опоздаем. Что ты хочешь увидеть в своем окне?

— Да так, — неопределенно ответила Ксения, машинально передавая свою сумку с учебниками Гоше.

— Что ты сюда наложила? — сравнивая тяжесть новой ноши со своей, спросил он.

— Мама дала с собой слишком много бутербродов, — мрачно ответила Ксения.

— Не люблю, когда ты такая.

— Какая?

— Похожа на дядю Андрея, — ответил Гоша, имея в виду отца Ксении. Широков всегда казался ему воплощением не самых положительных качеств. Гоша знал, что у Ксении с отцом нет ничего общего, но иногда к ее чисто внешнему сходству с ним прибавлялось еще что-то едва уловимое. И когда оно проступало на лице Ксении, Гоша не был уверен, что перед ним девушка, в которую он влюблен. — Ты бываешь так похожа на него…

— Это естественно, что удивительного? Ты вот — копия своей мамы. Я не имею ничего против, — огрызнулась Ксения.

— Ладно, не заводись. С утра настроение не должно быть испорченным. Чем тебе его поднять? — Гоша пожалел о сказанном. Теперь он чувствовал себя виноватым и преданно заглядывал подруге в глаза, но ответной реакции не было. Ксения шла, задумчиво глядя на знакомую дорогу, не замечая стараний своего спутника. — Не хочешь говорить — не надо. Иногда нужно уметь и помолчать. Я готов ко всему.

Вернувшись из школы, Ксения нашла на плите обед, который должна была разогреть, на диване в своей комнате — аккуратно разложенные вещи, тапочки, новую газету и журнал. Все это, как всегда, заботливо приготовила мама. Ксения представила, как она с грустным и заплаканным лицом раскладывает на диване ее халат, носочки… Девочке стало невыносимо совестно за то. что она позволила себе утром. Суета школьной жизни на время отодвинула этот неприятный момент, но дома вернулось чувство вины. Ксения ждала возвращения мамы с волнением. Она собиралась извиниться и по ее глазам понять, получила ли прощение.

Мама пришла в обычное время. Ксения вышла из своей комнаты, приветствуя ее. Вера Васильевна мимоходом ответила ей и, переодевшись, занялась приготовлением ужина. Ксения не знала, как к ней подступиться. Мама выполняла свою работу с каменным выражением лица и напоминала заведенный механизм, которому придали человеческий облик.

— Мамочка, ты все еще обижаешься на меня? — не выдержала Ксения. Она крепко сжала сухую мамину руку. Последнее время она очень похудела, выглядела нездоровой, уставшей. — Ну, прости меня. Ты ведь знаешь, я не со зла. Глупость сморозила.

— Я знаю. Ничего не произошло, — высвобождая руку, тихо ответила Вера Васильевна. — Мне не привыкать, так что сильно не переживай. Все нормально. Человек всегда получает только то, что заслуживает.

— Что ты имеешь в виду, мам?

— Только то, что ты слышала.

— Мам, мне уже пятнадцать, а ты разговариваешь со мной, как с ребенком, — заметила Ксения.

— Да, в таком возрасте тебе нужен другой завтрак. Согласна, — ответила Вера Васильевна, не глядя на дочь. — Я учту.

— Но ведь я не об этом!

— А я об этом. Ксюша, пожалуйста, не мешай мне. Сегодня вечером отец возвращается из рейса. Я должна приготовить хороший ужин. Ты ведь знаешь, как он любит вкусно поесть. Домашняя еда, чистая постель… — задумчиво произнесла Вера Васильевна, проглатывая мешающий говорить комок.

— А что любишь ты? — Ксения подошла и обняла маму за плечи.

— Я? — встрепенулась та и впервые за весь разговор посмотрела дочери в глаза. — Это неважно, милая. Меня нет, что может любить человек, которого давно не существует? Не о чем переживать.

— Мамочка, — пальцы Ксении сильнее сжали застывшие плечи, — поговори со мной об этом. Тебе нужно выговориться. Так ведь нельзя. Ты все носишь в себе. Ни друзей, ни подруг. Иногда, слава богу, позволяешь себе пообщаться с тетей Женей, но ведь я — твоя дочь, я лучше пойму. Поговори со мной, умоляю тебя! Мне тоже тяжело видеть все это.

— Как странно, — не сразу ответила Вера Васильевна, слегка поведя плечами. Ксения поняла, что ее объятия стали слишком крепкими, и разжала пальцы.

— Что странно, мам? Что? Ты не заметила, что мне уже не пять лет, и я теперь не только за всем наблюдаю, но и многое понимаю? Мама! Мы ведь должны быть подружками.

— Когда-нибудь мы вернемся к этому разговору, — снова принимаясь за стряпню, сказала та.

— И когда же? — в голосе Ксении была досада.

— Я не хочу называть конкретный день, милая, — Вера Васильевна снова превратилась в заведенный механизм. Ксения поняла, что продолжать разговор бессмысленно. Но с того злополучного дня утром ее ждала неизменная порция овсянки с изюмом и чай. Это было еще хуже надоевшего творога, но Ксения вставала из-за стола, оставляя тарелку пустой.

Ксения увидела, как за окном стало темнеть. Пора было бы включить свет, но ей не хотелось подниматься. Старый диван издавал противный скрип, а ей так не хотелось вообще давать знать о себе. Ксения мечтала о том, чтобы все на какое-то время забыли о ее существовании. Она услышала, как в соседней комнате родители включили телевизор. Последнее время отец слушал его слишком громко, жалуясь на плохой слух. И на этот раз Ксении было хорошо слышно голос диктора. Новости были любимой программой отца, остальные он называл дешевой мелодрамой для домохозяек.

Повернувшись к стене, Ксения закрыла глаза. Она решила представить, что сейчас делает Гошка. Наверняка паяет свои микросхемы — совсем на них помешался. Говорит, что это доставляет ему необъяснимое удовольствие. Его мама, Любовь Ивановна, всегда с гордостью подчеркивает, что ее сын может все сделать своими руками, не то что нынешняя молодежь. Она то и дело хвалит его, лукаво поглядывая на Ксению. Наверное, спрашивает себя: достойна ли эта девушка такого молодца? Но ведь никогда Любовь Ивановна не показывала, что недовольна выбором сына. Ксении казалось, что они находят между собой общий язык. У Гоши она чувствовала себя даже уютнее, чем дома, с матерью Гоши было интереснее, чем со своей. Ведь Любовь Ивановну интересовало все: политика, музыка, светские и школьные новости. Она любила идти в ногу со временем. Ксения могла совершенно свободно, как с подругой, говорить с ней о том, как развивается роман между одной из старшеклассниц и иреподавателем истории, об очередной перебранке межу одноклассницами или казусах на уроках. А к моменту окончания школы они все чаще обсуждали планы на будущее. Любовь Ивановна с интересом слушала взволнованные рассказы Ксении и Гоши, всегда высказывая свое мнение по поводу услышанного.

— Какая у тебя замечательная мама, — восхищенно говорила Ксения. Воображение рисовало ей усталое, всегда озабоченное лицо матери и ее полное равнодушие к тому, что происходит вокруг. Это был такой контраст по сравнению с Любовью Ивановной. — Она все понимает, удивительная женщина!

— Да ладно тебе, — улыбаясь, отвечал Гоша, — не перехвали. У нее тоже есть свои недостатки, поверь мне.

Отношения между Ксенией и Любовью Ивановной складывались как нельзя лучше. Девочке хотелось походить на нее во всем. Высокая, стройная, с короткими черными волосами, с приветливым лицом. Она умела одеваться строго и со вкусом, что соответствовало ее профессии — ничего лишнего, вызывающего. Любовь Ивановна почти не пользовалась косметикой, потому что смуглая кожа, выразительные карие глаза и изогнутые черные брови придавали ей ухоженный вид. Многие женщины тратят столько времени, чтобы привести себя в порядок, а ей чрезвычайно повезло. Она могла позволить себе расходовать драгоценные минуты иначе, по собственному усмотрению. Любовь Ивановна позволяла себе лишь помаду всех оттенков розового. Она знала, что это ей к лицу, и не обращала внимания на то, что в моду входили то кричаще-красный, то темно-коричневый цвета. Ее нельзя было назвать красивой, но что-то привлекало внимание и вызывало у всех, кому приходилось общаться с ней, желание произвести на нее приятное впечатление. Ксения не была исключением. Чем дальше, тем больше привязывалась к Гошиной маме. Она видела в ней образец совершенной женщины, которая, несмотря на нелегкую жизнь, выстояла, выглядела достойно, спокойно и уверенно. Она никогда не показывала, насколько ей бывает тяжело. Ее проблемы никоим образом не отражались на Гоше, а их, как у любого человека, у этой женщины было немало.

Самое трудное испытание, выпавшее на ее долю, — смерть мужа, Гошкиного отца. Она, еще совсем молодая, осталась одна с восьмилетним сыном. Это было уже давно, но Ксения не могла забыть слез своего друга и необычно безжизненного, словно маска из мела, лица Любови Ивановны. Она звала Ксению в гости и даже больше чем обычно настаивала на том, чтобы та обязательно приходила поиграть с Гошей. Отказать ей было невозможно. Сердце ребенка безошибочно подсказывало, что ее приход — отдушина, необходимая всем в этом осиротевшем доме. Это только теперь, повзрослев, Ксения могла оценить силу духа женщины, оставшейся в один миг без любимого мужа, отца единственного сына.

Кажется, они с Гошей тогда переходили во второй класс. Ксения никогда не говорила с ним об этом, зная, что он болезненно переносит воспоминания о тех страшных днях. Отец Гоши был следователем и погиб при исполнении служебных обязанностей. В память о нем Гошка, повзрослев, собирался поступать на юридический факультет. Для этого он должен был уехать в столицу, но впервые за семнадцать лет Любовь Ивановна категорически сказала «нет». Она пустила в ход все приемы, какие бывают у матери, чтобы повлиять на решение сына. И Гоша уступил ее мольбам. Он поступил в политехнический институт на факультет электроприводов. Поразмыслив, он понял, что это одна из самых востребованных специальностей. В конце концов, он мужчина и должен думать о том, как содержать семью, а со знаниями, полученными на этом факультете, он не останется без работы. Любовь Ивановна на этот раз не стала его отговаривать. Хотя она знала, что способности ее сына позволили бы ему совершенно спокойно поступить в университет на механико-математический или физико-математический факультет. Накануне сдачи документов в приемную комиссию она все-таки попыталась снова переубедить Гошу.

— Нет, мам, я не собираюсь заниматься наукой. Если уж ты меня не отпустила туда, куда зовет меня сердце, не проси делать другой выбор. Я хочу получить хорошую специальность и знать, что могу положиться на самого себя, — для семнадцатилетнего юноши это было весьма здравое рассуждение. — Для мужчины это важно, я точно знаю. Я не думаю, что это именно то, для чего я родился на свет, но ведь и не самый плохой вариант?

— Практично, не спорю. Ты так похож на отца — умеешь видеть главное, — согласилась Любовь Ивановна. Она не допускала даже мысли о том, что этот выбор сына будет ей дорого стоить, ведь судьба часто преподносит жестокие уроки.

— Мы нашли компромисс, я рад, — серьезно констатировал Гоша. Любовь Ивановна ласково потрепала его волосы. — Я ведь мужчина и глава семьи. Помнишь, как папа говорил, что женщина должна быть слабой, а мужчина — сильным.

— Помню, дорогой.

— Я буду таким для тебя и Ксеньки, — восторженно сказал Гоша.

— Договорились, сын, никаких предчуствий, никакой тревоги.

И пока все было как будто хорошо: Гоше оставался один год учебы в институте, рядом с ним была прекрасная девушка, в самом ближайшем будущем Любовь Ивановна собиралась благословить их союз. Сын говорил с ней об этом на днях. Замечательный выбор. Правда, семья у девочки очень своеобразная. За столько лет, что Любовь Ивановна общалась с мамой Ксении на родительских собраниях в школе, во время коротких разговоров на улице, когда они случайно встречались по пути на работу, она так и не разобралась в том, что за женщина Вера Васильевна Широкова. Об отце Ксении и подавно ничего не знала. Ксения неохотно рассказывала о родителях, а из слов Гоши Любовь Ивановна сделала вывод, что обстановка в доме у Ксении непростая. Наверное, это было одной из причин, что девочку тянуло туда, где она чувствовала себя любимой. В конце концов Любовь Ивановна решила, что главное — отношения между сыном и этой девушкой. Какая разница, кто у нее родители, если в сердце Гоши безраздельно принадлежит Ксении Широковой. Они взрослели на глазах Любови Ивановны. Дружба Ксении и Гоши уже была проверена годами. И они все больше нуждались друг в друге. Любовь Ивановна не имела ничего против того, что, повзрослев, дети решили пожениться. Казалось, они были вместе всегда, и их решение выглядело логичным продолжением детской дружбы, юношеской привязанности.

— Я люблю ее, мам, — тихо, но горячо произнес Гоша в один из откровенных разговоров с матерью. — Я хочу сделать ее счастливой. Она должна быть счастлива. Пока она живет у себя дома, она словно замерзший цветок: заходит туда, как в ледяную обитель, а выходит и ищет тепла. Мне приходится нелегко, прежде чем она снова становится самой собой. Я отогрею ее. Я дам ей вдоволь тепла и счастья. Я смогу.

— Я знаю, если ты говоришь, значит, так и будет, сынок, — Любовь Ивановна с нежностью смотрела на него. И, как всегда, не было тех слов, которые могли бы выразить ее любовь к сыну. Она так часто говорила ему о том, как любит его, что на этот раз просто поцеловала в затылок, прижала его голову к груди.

Любовь Ивановна всегда получала в ответ бескрайнее обожание со стороны Гоши, а со временем — и Ксении. Невероятная легкость, с которой у них складывались отношения, окрыляла девушку. Это чувство рвалось наружу, и как Ксения ни пыталась соблюсти рамки приличия и не высказывать так открыто свое отношение к Любови Ивановне, скрыть это у нее не получалось. Даже мать начала замечать, что тема нечастых, коротких разговоров с дочерью — Любовь Ивановна. Веру Васильевну это задевало. Она прятала обиду. Еще бы — она столько натерпелась, пока Ксюша выросла, а теперь у той на уме чужая женщина, ставшая эталоном во всем. И не вспомнишь сразу, сколько комплиментов у дочери для этой Любови Ивановны. Вера Васильевна за всю жизнь столько не слыхала. Где же справедливость? А когда Ксения сказала, что будет поступать на факультет иностранных языков, у ее матери не было сомнений относительно того, кто повлиял на выбор дочери. Конечно, ничего плохого в том, чтобы в совершенстве знать два-три иностранных языка, не было. И даже Широков впервые за много лет одобрительно высказался по поводу решения дочери.

— Хороший выбор. Сейчас полиглоты в моду входят. Руками работать никто не хочет — все интеллектом хотят. Может быть, хоть на старости не придется баранку крутить — дочка на приличной работе позаботится обо всем. Пусть поступает. Она головастая, вся в меня, — пребывая в благостном расположении духа, заключил он. А Вере Васильевне снова пришлось молча принять тот факт, что ее заслуги приравнивались к нулю.

Вера Васильевна не ошибалась, именно обожание, преклонение перед матерью Гоши повлияло на выбор Ксении. Любовь Ивановна преподавала английский в одном из техникумов. И Ксения, имеющая способность к языкам, уже представляла, как свободно говорит на английском, французском, как дети в школе с нескрываемым восхищением смотрят на своего нового преподавателя — так, как она смотрит на Любовь Ивановну. И может быть, со временем у кого-то из сидящих за партой она вызовет такой же восторг.

В их небольшом городе было три высших учебных заведения. Выбор Ксении пал на факультет иностранных языков в университете. Любовь Ивановна пообещала заниматься с ней перед вступительными экзаменами, уверяя Ксению, что все у них получится с первого раза.

— У тебя светлая голова, девочка. Главное — не теряйся. Побольше уверенности в своих знаниях.

И как было приятно получать из ее уст похвалу. Ксения тогда просто летала от счастья. Дома не было дела до того, чем она интересуется, что у нее в душе, как она готовится к экзаменам. Даже мама стала с прохладцей относиться ко всему, что было связано с ней. Ксения видела в ее глазах упрек и усталость. Порой, когда отец был в очередном рейсе, вечера проходили в полном молчании. Вера Васильевна или читала, или часами смотрела телевизор. И Ксения не была уверена, что она внимательно следит за событиями на экране или героями романов. Лицо Веры Васильевны стало маской, и нельзя было понять, что с матерью происходит, а то, что ей было плохо, Ксения знала давно. После нескольких неудавшихся попыток поговорить по душам Ксения перестала обращать внимание на настроения матери. Это было непросто — все-таки родной человек, и такое откровенное отчуждение, растущее не по дням, а по часам. Но выбора не было. Пока Ксения жила с родителями, нужно было придерживаться заведенных в этой семье правил.

Только в доме Гоши Ксения чувствовала себя спокойно, уверенно, всегда была желанной, для нее находилось и время, и доброе слово. Ксения все больше перенимала привычки Любови Ивановны. Тоже решила научиться вязать, и первое, что она связала — варежки, — подарила не родной матери, а той, кого про себя давно называла мама Люба. Вера Васильевна снова молча проглотила обиду, еще более замыкаясь в себе. Ей было до того обидно из-за разваливающихся отношений с дочкой, что даже оскорбления мужа она воспринимала не так болезненно. Ксения отдалялась, и, отчетливо понимая это, Вера Васильевна не пыталась что-либо исправить. Она устала от многолетней битвы, в которой явно проигрывала. Решив предоставить течение времени воле судьбы, Вера Васильевна почувствовала облегчение. Она теперь была готова ко всему, самому плохому и самому хорошему. В последнем она сомневалась, потому что за долгие годы поняла — оно обходит ее стороной. Она виновата, слишком виновата. Гам, где не надо, проявила твердость, упрямство, а там, где следовало, — молчит. Она все делает неправильно. За что же ей получать подарки от судьбы?

Конечно, Ксения понимала, что ее откровенное восхищение Любовью Ивановной приносит матери страдание. Но ведь она сама учила ее быть честной, ничего не скрывать. Вот она и показывает, что очень рада общению с такой замечательной женщиной, как Любовь Ивановна. Разве плохо, когда есть с кого брать пример? Если Любовь Ивановна садилась смотреть телевизор, то обязательно брала в руки вязанье или вышивку. Если занималась приготовлением обеда, включала радио и, найдя любимую радиостанцию со знакомыми мелодиями, подпевала. Спицы, книга, крючок для вязания или иголка — ее руки всегда были заняты. Ксения с восхищением наблюдала за тем, как легко и без видимых усилий Любовь Ивановна выполняет любую работу, сохраняя приветливое выражение лица, улыбку. И Гошка в этом был похож на нее. здесь не было того напряжения, которое в семье Широковых заставляло контролировать каждый шаг, каждое слово, взгляд. Иначе можно было ожидать разрушительного гнева отца. Он всегда готов к тому, чтобы взорваться, сметая все на своем пути. После этого в доме становилось тихо, мама, словно тень, ходила, опустив голову, а Ксения не должна была выходить из своей комнаты. По определенным признакам становилось понятно, что скандал, достигнув апогея, идет на спад, и скоро отец будет заговаривать с ними как ни в чем не бывало. А им останется отвечать, делая вид, что ничего особенного не произошло.

Ничего такого в семье Гоши не было — ни когда был жив его отец, ни после его смерти. Ксения порой завидовала своему другу именно потому, что тот жил вдвоем с мамой. Девочка даже не предполагала, насколько ее мысли сходились с мыслями Веры Васильевны, которая в мечтах давно была согласна стать вдовой. Ксения не забыла, как много раз пыталась вызвать ее на откровенный разговор, но всегда получала неопределенный ответ, практически отказ. Вера Васильевна обещала вернуться к этому, когда сочтет, что ее девочка стала взрослой. Неужели до сих пор не настало время?

Ксения подтянула колени к животу, обхватила их рукой. Она чувствовала, что напряжение постепенно спадает и на смену ему приходит расслабляющая нега сна. Ксения научилась забывать о неприятностях, зная, как важен сон, а не тяжелая голова от проведенной бессонной ночи. Сколько раз она проверяла это на собственном опыте. Этому ее тоже научила Гошина мама. Она сказала однажды, что сон помог ей в трудную минуту не сойти с ума. Ксения понимала, что Любовь Ивановна имела в виду трагическую гибель мужа, и она подтвердила это.

— Знаешь, Ксюша, я засыпала и видела его во сне. Мы разговаривали, он просил меня заботиться о Гоше. Я умоляла его вернуться или забрать меня к себе, — сдерживая слезы, как-то сказала она. — Как он ругал меня за то, что я хотела быть с ним больше, чем с сыном.

Он нашел такие слова, что я навсегда отказалась от этой страшной мысли… После этого мы не часто встречаемся с ним там. Гоше я об этом не говорю, подумает, что я совсем с ума схожу, а тебе вот сказала. Вот так, девочка…

Удивительно, но когда Любовь Ивановна рассказывала даже о том, как ей было тяжело, то вызывала не жалость, а все то же восхищение. Она умела достойно и уравновешенно идти по жизни, и Ксения всем сердцем надеялась, что научится у нее и этому. Поэтому сейчас она старалась забыть о неприятном разговоре с родителями. Она смогла себя настроить на обычную житейскую мудрость: утро вечера мудренее. Ксения заставила себя не думать больше ни о чем. И в этот раз, несмотря на то, что причина волнения была нешуточная, довольно быстро уснула.

Она проснулась рано утром, услышав возню в прихожей. Это Вера Васильевна провожала мужа в рейс. Ксения приподнялась на локте, прислушалась к тихому разговору, шелесту кульков.

— Ну, надеюсь, до моего возвращения здесь не произойдет никакой революции, — отчетливо услышала она голос отца и резко откинулась навзничь. — Ты меня знаешь, я своих решений не меняю. Моя дочь не выйдет замуж за простого электрика.

— Но он…

— У меня нет времени и желания слушать твои жалкие доводы в его пользу. Все. Поставим на этом крест!

Ксения показала закрытой двери язык и почувствовала, как волнующие мысли ураганом ворвались в ее сознание. Ее хотят лишить возможности быть счастливой! Они, прожившие столько лет без намека на теплоту и согласие, пытаются помешать ей! Да как они смеют! Если они могут прозябать в атмосфере холодных взглядов, насмешек, оскорблений, это не значит, что и она не должна рассчитывать на большее. Ксения сжала кулаки. Она покажет им, как нужно бороться за свое счастье! И она не станет стесняться в выражениях и способах достижения цели. Ей надоело амебное существование, культивируемое в ее семье. Она родилась для того, чтобы дышать полной грудью, без оглядки вкусив все прелести, которые дает жизнь и которые дарит любовь. Пожалуй, только ей в этом доме посчастливилось познать ее. Это такое счастье! Сладкая боль и наслаждение — сколько слов тысячелетиями произносилось, чтобы воспеть ее. Что значит жизнь, если в ней ничего этого нет? Ксения улыбнулась, вздохнула, напряженные пальцы разжались. Любовь поселилась в ее сердце всерьез и надолго. И она не гость — полноправная хозяйка. Вот обо всем этом Ксения собиралась поговорить с мамой. Они останутся вдвоем — это упростит общение. Не будет никаких бурных всплесков со стороны отца. С мамой тоже последнее время трудно разговаривать, но Ксения надеялась, что не придется ей грубить. Заранее настроившись на непонимание, она готовилась к обороне, долгим объяснениям. Оставалось решить, когда начать разговор: сейчас или вечером, когда мама вернется с работы. Словно в ответ на мысли Ксении в комнату постучали.

— Войдите, — громко сказала Ксения, подтянув одеяло повыше к подбородку. Она подумала, что отец решил проститься с ней, что делал очень редко, по каким-то одному ему известным соображениям. Но дверь открыла Вера Васильевна.

— Доброе утро, — опустив глаза, тихо произнесла она. Ксения сразу увидела ее покрасневшие веки, темные круги под глазами. Явно она провела бессонную ночь. — Можно к тебе?

— Доброе утро, заходи, — Ксения села и согнула колени, освобождая матери место на диване, настраиваясь на тяжелый разговор, подбирая слова, которые должны объяснить, что с ней нельзя разговаривать с позиции силы. Однако Ксения не могла предположить, какой оборот примет ее разговор с матерью. — Ну, заходи, что ты стоишь?

Вера Васильевна медленно подошла, села на самый край дивана, продолжая смотреть себе под ноги. Ее волосы, как всегда, были подобраны и гладко зачесаны без пробора. На бледном лице ни капли косметики. Беспокойные руки искали себе занятие, слегка подрагивая от волнения. Оно было заметным, несмотря на то что Вера Васильевна изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Она поправила воротник на халате, прическу, потеребила поясок и только после этого сказала:

— Папа уехал. Просил передать тебе, чтобы ты была умницей.

— Да? А это как понимать?

— Мне нужно кое-что рассказать тебе, девочка, — не обращая внимания на вопрос и язвительный тон Ксении, продолжала Вера Васильевна. — Если ты готова слушать, я начну.

— Готова, мама, — Ксения внутренне собралась, приготовившись к серьезному разговору.

— Я пообещала тебе однажды, что мы обязательно поговорим, когда я пойму, что ты стала взрослой. Помнишь?

— Никогда не забывала об этом.

— Время пришло.

— Неужели я дождалась? — насмешливо спросила Ксения.

— Я не стану разговаривать в таком тоне.

— Прости, — Ксения оперлась на локоть.

— Ты хочешь выйти замуж, скоро окончишь институт. Кажется, самое время, — Вера Васильевна вздохнула. Ей было нелегко подбирать нужные слова. — Хотя я обманываю и себя, и тебя, когда говорю о твоем взрослении в связи с учебой, желанием завести семью. Нет, Ксения. Просто я поняла, что ты больше не можешь оставаться с нами. Ты пытаешься вырваться и сделаешь это, несмотря ни на что. Я понимаю тебя и поэтому хочу рассказать тебе, почему в нашем доме так мало света и тепла. Ты ведь всегда понимала это, правда?

— Честно говоря, да.

— Девочка моя, как же мне все объяснить? Я так хочу, чтобы ты поняла, не осудила.

— Я постараюсь, мам, — Ксения положила руку поверх маминой, но та осторожно освободилась от этого проявления нежности.

— Да, да, попробуй, попробуй, — скороговоркой сказала она, поднялась и подошла к окну. Зеленые деревья, освещенные горячими солнечными лучами, величаво стояли, молчаливо наблюдая за людской суетой. Энергия исходила из каждого трепещущего под порывами легкого ветра листка, из каждой колышущейся травинки на еще сочных газонах. Вера Васильевна любила это время года, когда все было в самом расцвете. Пройдет одна-две недели, и беспощадное солнце, недавно дарившее жизнь, начнет высасывать влагу из всего, что сейчас благоухает под его лучами. Обернувшись, Вера Васильевна оперлась о подоконник и продолжила говорить более твердым голосом.

— Я никогда не любила твоего отца… До встречи с ним любила другого и, поняв, что мы никогда не сможем быть вместе, решила не жить вовсе. Я знала, что не смогу без него стать счастливой. Так и вышло. Я ни одного дня не была счастливой. Только когда поняла, что беременна, что-то промелькнуло успокаивающее, убаюкивающее, что-то, дающее надежду. Но это была лишь моя радость. Андрей не хотел разделить ее со мной. Он странный человек, наверное, не меньше, чем я сама. Жуткий союз эгоизма, равнодушия и страха перед будущим, — Вера Васильевна говорила, говорила, а Ксения слушала, боясь пошевелиться. За долгие годы первая исповедь. Первый разговор, в котором они на равных. Во многое трудно было поверить, но, кажется, мать решила рассказать обо всем без утайки, без прикрас. Она устала носить это в себе. Ксения слушала, думая, что вряд ли бы выдержала двадцать пять лет ада, от которых мама слово за словом освобождалась. Теперь многое становилось понятным. Перед Ксенией была больная, измотанная сознанием собственной неполноценности и несостоявшейся судьбы женщина. Она словно жила на острове, на который попала еще в молодости, и ничто не могло вернуть ее на большую землю. В какой-то момент она перенесла все свои чаяния на Ксению. Однако Вера Васильевна не всегда могла сформулировать свои желания и требования к дочери. Она хотела для нее счастья, понимая, что для себя его ждать уже давно нет смысла. Но с некоторых пор ее съедала ревность. Осознавая, что так и не стала для дочери авторитетом, примером, Вера Васильевна впала в состояние безразличия. Все это она пыталась объяснить ошарашенной ее признаниями Ксении. Стрелки часов отсчитывали час за часом, но обе не замечали времени. — Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь страдала так, как я. Это выше человеческих возможностей. Хуже того, в какой-то момент ты перестаешь быть человеком и превращаешься в существо, лишенное эмоций, желаний. Поэтому я не позволю отцу помешать твоему счастью. Скажи одно: ты действительно любишь Игоря или просто бежишь из этого дома?

— Люблю, — тихо ответила Ксения.

— Хорошо, очень хорошо. Тогда сделаем так. Окончи университет и поступай так, как велит твое сердце.

— Целый год, мам. Целый год! — взмолилась Ксения. — Мы хотим пожениться сейчас, а не через год. Мамочка, так долго ждать больше нет сил!

— Для того, чтобы стать женой, не обязательно начинать со штампа в паспорте, — пристально глядя дочери в глаза, сказала Вера Васильевна. В этот момент она вспоминала себя, ту себя, которая была молода, красива, любила Антона и была готова ради него на все. Тогда она не видела в запретных желаниях ничего зазорного. Увидев, как два ярких пятна вспыхнули на скулах дочери, она поспешила перевести разговор на другую тему: — А за этот год отцу придется смириться. Это его стиль. Он поймет, что ты уверена в своем выборе, и сдастся. Для таких, как он, важно ощутить силу, понимаешь?

— Наверное.

— Вот и хорошо. Кстати, а мать Игоря знает о ваших планах?

— Да.

— И что же!

— Она только за. Она очень хорошо ко мне относится, мам.

— Я уже давно это поняла, девочка моя. Любовь Ивановна давно стала твоим кумиром, — грустно сказала Вера Васильевна. — Ну, не пытайся оправдываться. Я действительно не пример для подражания. Я всегда смотрю на происходящее, сняв розовые очки. Все. Мне больше нечего тебе сказать. Береги свое чувство, милая. Первая любовь никогда не проходит бесследно. Пусть она останется с тобой навсегда, принеся счастье, или, по крайней мере, не нанесет глубоких ран, не оставит шрамов в душе. А вообще никогда не открывайся мужчинам до конца. Послушай свою мать. Это поможет тебе избежать многих разочарований. Воспринимай каждого мужчину, который окажется на твоем пути, как гостя в твоем сердце. Только как гостя, а не хозяина. Тогда можно избежать фатального…

— Мам, о каких мужчинах ты говоришь? — улыбнулась Ксения. Многое, сказанное матерью сегодня, она приняла как откровение. Некоторые вещи отчаянно недопонимала. — Мне никто не нужен, кроме Гоши. И как можно рожать детей от человека, к которому не испытываешь глубокого чувства? Ведь если он гость, значит, нужно ждать хозяина.

— Там, где есть хозяин, всегда появляется слуга.

— Но это не относится к любви, — горячо настаивала Ксения.

— Милая моя девочка, наивная моя девочка, счастливая моя. Ты чиста и наивна. Дай-то Бог, чтобы ваши чувства с Игорем остались на всю жизнь. А жизнь — она долгая… — Произнеся эту фразу, Вера Васильевна подошла к дочери и, наклонившись, поцеловала ее в лоб. Пристально посмотрела на нее, еще раз удивившись, как мало у них внешнего сходства. — Надеюсь, и жизнь у тебя сложится иначе.

Ксения поняла, что мать произнесла вслух окончание своей мысли. Все было ясно. Теперь, как никогда, Ксения испытывала жалость к матери, так и не познавшей настоящего счастья, отчаянно цеплявшейся за неудавшуюся жизнь, полную ошибок, унижений, слез. И даже ее, Ксении, появление на свет не сделало ее хоть чуточку счастливее.

— Мам! — окликнула ее Ксения, увидев, как та собралась выйти из ее комнаты. — А почему ты не ушла от отца? Почему ты продолжаешь жить с ним?

— Почему? — Вера Васильевна прижала руку к горячему лбу, закрыла глаза. Она сразу оказалась лицом к лицу с Андреем, бросившим ей страшные слова: «… подрежу крылышки твоему ангелочку». Страх за судьбу дочери всегда преследовал и будет преследовать ее. Нет, она никогда не сможет рассказать дочери всей правды, она слишком жестока для нее. Значит, та никогда до конца не сможет понять ее. — А это мой маленький секрет.

— Секрет? Значит, что-то осталось недосказанным? — удивилась Ксения.

— Да, милая. Я оставила за собой единственное право — молчать о том, что может сделать кого-то еще более несчастным, чем меня. Жаль, что в молодости я не следовала этому правилу, — увидев, что дочь хочет снова что-то спросить, предупреждающе подняла руку. — Все, довольно расспросов. У меня снова разболелась голова. Все, все, я не могу исповедоваться так долго. Главное, я дала тебе понять, что я на твоей стороне. Я всегда была и буду на твоей стороне, даже если ты окажешься не права.

— Спасибо, — ответила Ксения, чувствуя, что сейчас расплачется. — Только ты не волнуйся, пожалуйста, из-за меня. Со мной все будет в порядке. Тебе нельзя волноваться.

— Что? — Вера Васильевна поняла, что сказала слишком много такого, отчего ее дочери будет совсем неуютно рядом с ней. Теперь девочка будет бояться нервных срывов, истерик, необъяснимого поведения, пристальных взглядов. — Не усугубляй. Если я окончательно не сошла с ума за эти двадцать пять лет, ничего мне больше не грозит. Поняла?

— Да, — тихо произнесла Ксения, чувствуя, как дрожит нижняя губа, но Вера Васильевна погрозила ей пальцем, и Ксения улыбнулась, сдерживая подступающие слезы. — Не буду, не буду.

— Я выплакала океаны слез за тебя и еще на два поколения вперед. Тебе остались только улыбки. Помни об этом, — на ходу обронила Вера Васильевна и быстро вышла из комнаты.

Гоше было трудно смириться с тем, что Ксения просила ждать еще год. Он давно представлял, как устроит последний мальчишник перед свадьбой и похвастается перед однокурсниками женитьбой на такой девушке. Снова все откладывается. Это казалось настолько несправедливым, что лицо Гоши застыло, выражая грусть, к которой примешивалось оскорбленное достоинство.

— Гошка, ну не надо так. Я огорчена не меньше, — голос Ксении дрожал от волнения. — Посмотри на меня. Я не могу, когда ты вот так отводишь глаза. Мне становится не по себе, Гош!

Гоша нарочно закрыл глаза, предаваясь сокровенным мыслям. Ему было чертовски приятно, что Ксения нравилась всем его знакомым. Он заинтриговал всех своих товарищей, пригласив ее в первый раз на одно из торжественных мероприятий на уровне факультета. Было очевидно, что Ксения привлекает всеобщее внимание. Гоше было приятно ловить на себе завистливые и восхищенные взгляды.

— Ну, Виноградов, ты и кадра отхватил! — не выдержал близкий товарищ Игоря Борис Краснин. — Тихоня какой! Везет же! А подружки у нее нет?

Игорь отшучивался, испытывая удовлетворение оттого, что его девушка вызывает столько восхищения. Ксения и для него была воплощением идеала. Это только доказывало правильность его выбора. Собственно, и выбора никакого не было, потому что он никогда не мечтал о другой. Сколько себя помнил — они всегда вместе. Утренники в детском саду, первые школьные впечатления, первые отметки и, наконец, первая любовь и поцелуй — все это в сознании Игоря было связано с Ксенией. Их отношения год за годом укреплялись, изменяясь сообразно с очередной ступенью взросления. И однажды оба решили, что так и суждено им вместе идти по жизни. Почему нет? Ведь у них столько общего, прекрасные отношения, полное взаимопонимание и желание доставлять друг другу радость. Игорь не мог припомнить хотя бы одной ссоры за все годы, что знал Ксению. Как-то повода не находилось, и вообще казалось странным, что у них могут быть причины для разногласия.

Правда, последнее время несколько раз они все-таки были на грани если не ссоры, то временной напряженности в отношениях. Причина была и банальна, и серьезна: нежелание Ксении уступить настойчивым попыткам Гоши. Он чувствовал непреодолимое влечение к ней, давно официально считавшейся его невестой. Ее упрямство доводило его до ярости, которая до критической температуры разогревала его изнутри. Владеть Ксенией было жизненной потребностью Виноградова. Игорь давно познал все, что дарит мужчине близость с женщиной. Но это был необходимый опыт, ничего от сердца. Игорь был уверен, что с Ксенией все будет иначе, что близость с горячо любимой женщиной даст ему познать высшую степень наслаждения. Ксения лишала его этого удовольствия, твердя о том, что у них все впереди и не стоит торопить события. Гоша возмущенно обрывал разговор, нервно закуривал сигарету. Нет, вот этого ему никогда не понять: зачем нужно отказываться от того, что принесет столько незабываемых минут? Ведь они любят друг друга и давно все решили. К чему придерживаться условностей прошлого века? Современная девушка, а ведет себя, как выпускница Института благородных девиц. Скромность — добродетель, чистота — бесспорное достоинство. С этим Гоша не собирался спорить, но ему казалось, что ее слишком много, а значит — это уже лишнее. Он ведь не собирается уличать Ксению в безнравственности. Так почему же ей не войти в его положение? Она волнует его, она лишает его покоя. И чтобы обрести его, ему приходится тайно встречаться с какой-нибудь более сговорчивой девушкой.

Господи, у него даже была мимолетная интрижка с молодой преподавательницей английского в конце третьего курса! С Еленой Викторовной, да, да, он точно запомнил ее имя и очень смешную фамилию Завялко. Между собой студенты называли эту молодую стройную брюнетку Расцветайко. Гоша опомниться не успел, как оказался в ее крепких объятиях вместо обещанного дополнительного занятия перед зачетной неделей. В первый момент он был ошарашен, даже испугался, боязливо поглядывая, как Елена Викторовна закрывает на ключ дверь аудитории. Да, он мог отказать ей, но в тот момент, когда она властно прижала его ладонь к своей упругой попке, здравый смысл покинул его. К тому же под тонкой тканью платья совсем не прощупывалось нижнее белье. Гошу даже в жар бросило от воспоминаний. Партнерша оказалась ненасытной, страстной и, вытирая пот, струившийся по его лицу, прижимала его к себе, шепча: «Еще». Большая аудитория наполнялась едва сдерживаемыми стонами, вскриками вырывающегося наружу оргазма.

— А теперь здесь, на кафедре, — и, бесстыдно расставив ноги, соблазнительница снова поманила его пальцем.

В тот вечер он превзошел самого себя. Ни разу до или после того он не чувствовал в себе столько — силы. Он понял, что в вопросах любви ему есть еще чему учиться, и, отложив в памяти новые впечатления, остался благодарен за неожиданный урок страсти и порока. Оба получили удовольствие, а Гоша к тому же — зачет по ненавистному английскому. Это Ксения щелкает иностранные языки на раз, а у него совсем другой склад ума. Он вообще другой, а она, любимая, не хочет ничего слышать. Почему так несправедливо устроена жизнь: та, которую любишь всем сердцем, отказывается подарить тебе удовольствие, другие же соглашаются довольно охотно. Ведь он может привыкнуть к этому. Иногда ему кажется, что он заводит очередную любовницу просто из желания испытать что-то новое, неизведанное ранее, а не потому, что гормоны льются через край, отключая разум и волю.

Он превращается в обыкновенного соблазнителя, в чьи объятия попадают девушки, ни на что не претендующие, ничего не просящие взамен. Они получают удовлетворение и с благодарностью остаются в прошлом. А в его настоящем и будущем царит Ксения, ее улыбки, ее запах, ее манера говорить и понимать его без слов.

Так дальше продолжаться не может. Ксения заставляет его испытывать комплекс вины. Получается, что он изменяет ей? Гоша все чаще задумывался над этим. Нет. Он не должен так рассуждать, иначе это приведет бог знает к чему. Обязательства, которыми они пока не связаны, все равно никогда не являлись гарантией верности и вечной любви. Она или есть, или ее нет. Сейчас Гоша был уверен, что испытывает к своей Ксении самые светлые чувства, и надеялся на взаимность. Но природа создала его страстным, возбудимым, жаждущим удовольствий. Ему невероятно тяжело бороться с этим. Поэтому он вынужден время от времени потакать своим желаниям. Иначе он просто превратится в издерганное существо с вечно ноющим низом живота и оценивающим взглядом. Да, Ксении всего не объяснить… Гоша всякий раз обижался, получив очередной отказ, однако быстро остывал и снова общался с любимой как ни в чем не бывало. Он видел, что Ксения вот-вот созреет для того, чтобы ответить «да», но время шло и ничего в их отношениях не менялось. Ему двадцать один год, скоро исполнится двадцать два. Неужели она думает, что в его жизни до сих пор не было ничего из того, от чего она в страхе убегает? Неужели она не ревнует его к этим мимолетным связям?

Ксения никогда не спрашивала его об этом. Она понимала, что Гоша где-то находит утешение после ее отказов. Чтобы не огорчаться по этому поводу, она решила для себя, что парень обязательно должен иметь опыт общения с женщинами. Пусть, против природы не стоит идти войной. Слишком неравная битва получится, проигравший заранее известен. Ксения и с подружками много раз обсуждала этот вопрос. Девчонки приходили к выводу, что мать-природа более благосклонно обошлась с мужчинами. Они могли позволять себе любовные приключения без опаски, а вот девушкам нужно всегда быть настороже. Поэтому напрашивался вывод: большинство отказов от близости связаны для девушек с боязнью забеременеть. С этим была согласна и Ксения. Мораль, желание сохранить себя для того единственного и неповторимого, правила, внушаемые матерью, все это вторично, а вот страх обнаружить сбой в своем женском календаре… А так тяжело оттягивать волнующий момент близости.

Ксения знала, что снова огорчит Гошу, говоря о том, что нужно повременить со свадьбой. Это автоматически означало продолжение ожидания. Она тоже боролась с желанием, но не давала разгуляться своим фантазиям. Ксения подозревала, что у Игоря они носят еще более болезненный характер. И была права: сколько раз он просыпался ночью от безумных картин, в которых он обладал ею и доставлял ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Он прикасался к самым интимным местам ее тела, любуясь идеальными формами, получая колоссальный заряд энергии. Но вольности случались только во снах. Пробуждение означало очередное разочарование. Гоша понял, что единственный выход — с юмором относиться к тому, что Ксения ведет себя, как неприступная крепость. В реальной жизни Ксения четко определила границы дозволенного, и никакие уговоры и самые страстные ласки Гоши не могли поколебать ее принципов. Она вбила себе в голову, что все должно произойти в ту первую, воспетую в песнях и романах ночь. Ей была нужна романтика. В какой-то мере Гоша понимал ее, но ему приходилось переживать и минуты полного отчаяния. Он даже как-то высказался, что Ксения не доверяет ему или недостаточно крепко любит. Ему казалось, что в их ситуации все предопределено. Почему оттягивать праздник жизни? Если бы он еще узнал, что Вера Васильевна намекнула дочери о том, что стать женой можно до того, как появится штамп в паспорте! Ксения была так взволнована откровенным разговором с матерью, что только по прошествии некоторого времени до конца осознала смысл произнесенного в то ранее утро.

Только через два дня после того разговора с Верой Васильевной Ксения встретилась с Гошей. Она успела соскучиться по нему и нежно поцеловала, едва переступив порог его квартиры.

— Привет. Ксюша, заходи, — улыбнулся в ответ Гоша и невзначай крепче обычного прижал ее к себе, вдыхая запах свежевымытых волос. — Мама готовит очередной кулинарный шедевр.

— Пойду поздороваюсь, — мягко высвобождаясь, сказала Ксения.

— Жду тебя в своей комнате, — Гоша направился к себе.

Ксения быстро вернулась и с удовольствием устроилась рядом с ним на диване. Она знала, что Гоша ждет ее ответа. Но мысли не хотели выстраиваться в четкий ряд. Все они, казалось, перечеркивались маминой фразой о «штампе». Только это сейчас было важным, и Ксения почувствовала, что время пришло. Находящиеся под постоянным контролем эмоции, желания настойчиво рвались наружу. Они сметали все баррикады, выстраиваемые годами, и норовили показаться открыто и бесстрашно.

Окончательно справиться с охватившим ее волнением Ксении так и не удалось. Гоша заметил, как изменилось выражение ее лица. Она испуганно подняла на него глаза и покраснела. Именно в этот момент она поняла, что мама фактически благословила ее на близость с любимым. Это было так удивительно, ведь за много лет Вера Васильевна решила приоткрыть завесу, тщательно скрывавшую ее сердце и мысли от всего мира. Она всегда выглядела такой бесстрастной, словно действительно никогда не испытывала настоящего чувства. Но то, что она говорила Ксении, означало совершенно обратное. Значит, она понимала, что творится с ее дочерью, понимала и всячески давала понять, что она на ее стороне!

«А если я сейчас скажу Гошке, что согласна?» — Ксения смотрела на его удивленное лицо, понимая, что пауза слишком затянулась. Она глупо выглядит со своим румянцем на щеках и взглядом испуганной лани.

— Знаешь, Гоша, я не могу пойти против воли родителей. Ну что за жизнь у нас с тобой получится, если начинать ее с войны? — она так и не смогла осмелиться сказать ему, что их отношения могут измениться. Ей нужно было еще немного, еще чуть-чуть для того, чтобы отважиться. Ксения мысленно ругала себя за трусость, все-таки решив обнадежить мгновенно поникшего Игоря.

— С кем ты собралась воевать? Мы будем жить у меня, а как относится к тебе моя мама, мне не нужно объяснять, — разочарование Гоши росло с каждой минутой.

Да, с его мамой она нашла общий язык — Гоша не забывал об этом. Ему всегда было важно мнение матери, а в отношении Ксении оно полностью совпадало с его собственным. Любовь Ивановна была готова принять в семью его жену как родную дочь.

— Всегда мечтала, чтобы у меня было двое детей, — улыбаясь, однажды призналась Любовь Ивановна сыну. — Значит, так тому и быть. Дождалась. Ксюша и станет для меня той, которой не хватало долгие годы. Я давно готова к тому, что в моем доме появится дочь.

Все было слишком идеально, а Гоша знал, что так не бывает. По крайней мере, не бывает долго. Поэтому он настороженно ожидал подвохов и подножек. Первой оказалась отсрочка свадьбы.

— Ну как же так? — огорченно спрашивал он. — Мы ведь все решили. И ты сказала, что родители не будут нам мешать.

— Да, я думала, что им все равно, — оправдывалась Ксения. — Но отец уперся. Он решает все. Пойти против его воли — навсегда закрыть за собой двери родительского дома.

— Кажется, тебе никогда не было в нем уютно, — заметил Гоша.

— Отец для меня — чужой человек, но о маме я не могу не думать. Мне так жаль ее. Не могу всего тебе рассказать. Не представляю, во что превратится ее жизнь, если я ослушаюсь великого и ужасного Широкова, — Ксения поймала взгляд Гоши и, играя бровями, улыбнулась. Она вообще с детства любила корчить смешные рожицы. За это ей часто попадало в саду, потом — от учительницы в школе. С годами она стала позволять себе пошкодить только один на один с Гошкой. Ксения всегда могла рассмешить его. Это обычно разряжало обстановку. И сейчас она старалась применить свое оружие, наблюдая, как Гоша старается удержать серьезное, задумчивое выражение лица. Но его карие глаза уже смеялись в ответ. Не прошло и двух минут, как он расслабленно выдохнул и захохотал. — Наконец-то, ну и серьезный вы бываете, Игорь Виноградов!

— Ксенька, с тобой просто невозможно ни о чем серьезно говорить, — он еще пытался что-то сказать назидательным тоном, но ему это плохо удавалось. Голос его срывался от приступов подступающего смеха в ответ на очередную рожицу Ксении.

— Все, — удовлетворенно похлопала она в ладоши, добившись желаемого. — Ты больше не сердишься, а это самое главное. Терпеть не могу выяснения отношений. Сыта этим по горло — дивный пример родителей.

У нас с тобой все будет по-другому, слышишь? Все будет решаться вот так, с улыбкой.

— Хорошо, Ксения Андреевна, как скажете.

— И никакого главенства в семье, понимаешь? Ты, я и наши дети — одно целое.

— Дети… Звучит такой далекой перспективой, — хитро прищурившись, произнес Гоша. — Что-то из неопределенного будущего, в котором, надеюсь, мы вот-вот окажемся.

— Опять ты об этом!

— Мысли вслух.

— И все-таки, — Ксении хотелось прижаться к Гошке всем телом. Уткнуться лицом ему в грудь и почувствовать себя в полной безопасности. Глупый, неужели он думает, что ей легко быть добродетельной? С каким удовольствием она испытала бы то, что и ей давно не дает покоя. Условности, правила, страхи — пока они побеждают томление сердца и плоти. Хотелось поцеловать его крепко, чтобы дыхание сбилось, но, слыша, как на кухне хозяйничает Любовь Ивановна, Ксения усмиряла свое желание. Она стеснялась открыто выражать свои чувства, даже легкого поцелуя не позволяла себе в присутствии матери Гоши. Часто, поймав на себе ее озорной взгляд, Ксения чувствовала, что Любовь Ивановна понимает ее. Обеих женщин связывала любовь к Гоше. Здесь они были союзницами и не собирались ставить друг другу подножек. Ксения вздохнула, решив, что она все-таки перебарщивает. Нельзя так долго скрывать истинную силу чувств. Пришло время взрослеть. Вера Васильевна подтолкнула ее к этому. Пора сказать Гоше что-то ободряющее, обнадеживающее. Как он ни старался, а его лицо все еще сохраняло выражение отчаяния, — И все-таки я прошу тебя не обижаться и не говорить, что я недостаточно сильно люблю тебя.

— Почему? У меня есть все основания.

— Их нет.

— Что это означает? — Гоша насторожился.

— Думаю, нам действительно пора до конца почувствовать друг друга, — тихо ответила Ксения. — Кажется, время пришло. Если ты не передумал, разумеется.

— Передумал? Я? — он не мог поверить в то, что слышал. — Да ты с ума сошла!

— Может быть, — задумчиво произнесла Ксения и медленно опустилась на подушку. Закрыв глаза, она улыбнулась. — Нам уже давно пора сойти с ума.

— Значит, ты…

— Значит, я люблю тебя и хочу стать твоей до конца. Только твоей, ведь мне никогда не нужен был никто, кроме тебя, Гошка. И не спрашивай, почему я вдруг так резко изменила своим принципам. Договорились?

Гошка согласно кивнул и крепко сжал в своих ладонях хрупкую ладошку Ксении. Он едва справлялся с охватившим его волнением, впервые жалея о том, что через несколько минут мама позовет их столу. Ему было вовсе не до еды, как жаль, что придется благопристойно вести себя за столом, поддерживать разговор. Гоша чувствовал, как бешено колотится сердце в его груди. Оно сгорало от нетерпения и предвкушения долгожданного наслаждения. Все его мечты сосредоточились вокруг одного-единственного — обладания любимой девушкой. Это будет сказочно! Он откроет ей новый мир. Она никогда ни о чем не пожалеет, только о том, что так долго отказывалась от несказанного удовольствия. Гоша надеялся, что близость свяжет их еще более крепкими, неразрывными нитями. Это больше нужно ему, нежели Ксении. Ему необходимо знать, что поиск любовных приключений окончен — осталась только Ксения и его любовь к ней. Скоро в их отношениях появится то, о чем он так долго мечтал. Гоша был горд и счастлив, счастлив уже от сознания того, что все вот-вот произойдет.

Ксения открыла глаза и, поднявшись, серьезно посмотрела на Игоря. Ей показалось, что за несколько минут с ним произошли невероятные перемены. Это был незнакомый мужчина, в глазах которого читалось желание поскорее получить ее душу и тело в безраздельное владение. Она была согласна. Пусть это произойдет наконец. Она должна стать взрослой. Ее тело давно желало страстных ласк. Потаенные мечты всегда уносили ее в страну наслаждений, которые так красочно описывал Гошка. Наверняка у него по этой части большой опыт. Пусть, от этого она только выиграет. Как опытный мужчина, он не заставит ее сожалеть о своем решении.

Гоша не сводил с нее взгляд, а потом медленно наклонился и поцеловал ее в горячую ладонь. От этого прикосновения у нее по всему телу побежали мурашки. Она сразу почувствовала, как каждая клеточка ее жаждущего ласк тела отвечает на мгновенный импульс. Ксения снова улыбнулась и подмигнула Гоше, состроив комичную рожицу, но он покачал головой, не желая отвечать на шутку. Для него все было слишком серьезным, чтобы балагурить в такую минуту. Он и сам не представлял, что будет испытывать такую бурю чувств. Ксения опустила глаза и кивнула. Она поняла, что между ними уже происходит таинство.

Каждая минута приближала заветную мечту. Потом будут улыбки, а пока Гоша на время потерял привычное чувство юмора. Осознав, что он берет ответственность за дорогое сердцу существо, он гнал от себя пробиравшееся в душу подобие страха. Никогда желание обладания не ассоциировалось у него с боязнью причинить боль, разочаровать. Это чувство уменьшало радость от сказанного Ксенией: «…пора до конца почувствовать друг друга» — Гоша на чем свет стоит ругал себя. Его напряженное лицо, молчание, боязнь поднять на Ксению глаза пока что говорили о неразберихе в его душе. Он словно застыл в ожидании, из которого его вывел голос Любови Ивановны — она звала их к столу. Гоша облегченно вздохнул и первым вскочил с дивана. Удивленно подняв брови, Ксения передернула плечами и последовала за ним.

Все складывалось замечательно: Любовь Ивановна уехала на выходные к родственнице на дачу, Гоша мгновенно назначил встречу. Ксения понимала, чего он ждет от нее, и старалась не думать об этом, пока приводила себя в порядок. Однако полностью освободиться от мыслей о предстоящей близости ей не удавалось. К тому же мама как-то странно посматривала на нее, словно догадываясь, что сегодняшний вечер для дочери особенный. Вера Васильевна внимательно наблюдала за тем, как тщательно Ксения укладывает волосы, подбирает духи и никак не может остановиться ни на одних.

— Ну что мне сегодня ни один запах не нравится! — Ксения закрыла последний флакон и вопросительно посмотрела на маму.

— Значит, это лишнее, — ответила та, мгновенно сняв проблему.

— Спасибо, все гораздо проще. Ты права, — Ксения чмокнула маму в щеку. — Я буду поздно, так что не волнуйся. Гоша проводит меня.

— Можете зайти.

— Мы будем очень поздно, — улыбнулась Ксения.

— Под утро?

— Раньше. Мам, я не хочу называть точное время, потому что ты тогда будешь волноваться еще сильнее. Будешь смотреть на часы, представлять себе страшные картины.

— Не буду.

— Обещаешь?

— Постараюсь, но ты ведь знаешь, я не усну, пока не увижу тебя дома, — Вера Васильевна впервые за долгое время отвечала спокойно, с неким подобием улыбки на лице. Она выглядела не менее загадочной, чем ее дочь, и, кажется, ее внутреннее состояние было не лишено романтики. — Но и ты за меня не переживай. Я ведь люблю одиночество. Сделаю себе крепкий кофе, полистаю свежий журнал. Так и время пролетит.

— Договорились.

— Я рада, Ксюша, что ты вся светишься. Это чудесно, девочка. Надеюсь, вы хорошо проведете время. Кстати, куда вы собрались?

— Сначала на день рождения Гошкиного приятеля, а потом посмотрим, — слукавила Ксения.

— Хорошо. Будь умницей. Если сможешь позвонить, я буду рада.

— Не обещаю, мам. Пока! — уже с порога крикнула Ксения и поспешила закрыть за собой дверь.

Сердце Ксении взволнованно трепетало. Она ловила на себе взгляды случайных прохожих: ей казалось, что все догадываются о том, что сегодня в ее жизни должно произойти что-то очень важное. Ксения даже подумать не могла, что будет так переживать. Она не пыталась разбираться в том, что чувствует Гоша. Наверняка он рад и уверен в себе гораздо больше, чем она. В его жизни это будет не впервые. Ксения гнала от себя ревность по отношению к другим женщинам. Да, именно они вводили Гошу в мир любви и наслаждений. Его тело принадлежало им, восторженно отвечало на умелые ласки, но сердце и душа Гошки всегда оставались в ее единовластном пользовании. Она никогда не говорила с ним на эту тему, хотя была и не такой наивной, чтобы не понимать — Виноградов давно получает утешение на стороне. Ксения не думала делать из этого проблему. В конце концов она столько времени не соглашалась на его уговоры, следуя своим принципам.

Как упростила все одна фраза, сказанная матерью. Ксении было даже стыдно, словно она ждала, что кто-то возьмет ответственность за этот важный для нее выбор на себя. Нет, она не должна думать, будто получила разрешение на близость с любимым человеком. Это все упрощает и лишает романтического ореола. Просто пришло время повзрослеть. Девчонки на курсе давно получали все от общения с любимыми, а она только опускала глаза в ответ на их бесстыдные вопросы. Теперь она будет с ними на равных. Ксения была уверена, что удовольствие, которое она получит, заставит ее сожалеть о том, что так долго отказывалась от него. Осталось сделать последний шаг к сближению, и это к лучшему, что хотя бы один из них обладает необходимым опытом. Правильнее, чтобы инициатива принадлежала мужчине. Гоша должен чувствовать превосходство. Он ведь так любит поучать. Она согласна стать его прилежной ученицей в вопросах любви.

Ксения решила, что хватит думать о предстоящей встрече, иначе она разволнуется еще больше. Оглядевшись по сторонам, она удивилась тому, какой необычной казалась ей знакомая дорога. Ей все нравилось, все вызывало восторг. Ксения едва сдерживала улыбку на лице. Словно увидела мир другими глазами. Она боялась, что прохожих удивит ее слишком сияющее лицо, хотя на пути Ксении не встретилось ни одного хмурого.

Она наслаждалась короткой прогулкой в этот летний вечер. Зной уже спал. Вокруг было много людей. Ксения внимательнее обычного наблюдала за происходящим вокруг. Как будто ничего особенного, и в то же время что-то необъяснимо волнующее витало в воздухе. Казалось, все разделяют ее настроение, все испытывают ни с чем не сравнимое наслаждение, наблюдая этот пышный расцвет природы. Разнотравье скоро лишится питательных соков и свежести, но пока все благоухало, сияло, отражая оранжевые лучи солнца.

Ксения дольше обычного преодолевала короткое расстояние до дома Гоши — всего лишь пройти через большой двор. Замедлив шаг, Ксения оттягивала сладостный миг встречи. Она не думала, что все будет настолько романтично и трогательно. Чуть дрожащим пальцем она нажала кнопку звонка, и дверь практически мгновенно открылась.

— Привет! — глаза Гоши сияли.

— Привет, ты будто под дверью стоял, — засмеялась Ксения.

— Нет, просто я увидел тебя из окна. Заждался. Долго же ты добиралась, как будто живем не в одном дворе.

— Так получилось, — Ксения подставила щеку для запоздалого поцелуя.

— Проходи же, — неловко чмокнув ее, нетерпеливо сказал Гоша.

Едва Ксения переступила порог его квартиры, как почувствовала аромат лимона. Это Гоша зажег две миниатюрные аромолампы — слабость Любови Ивановны — и теперь приятный аромат был повсюду. Взяв Ксению за руку, Гоша подвел ее к закрытым дверям своей комнаты.

— Закрой глаза, — попросил он. Ксения выполнила его просьбу. Она почувствовала по движению воздуха, что дверь открыта. — А теперь смотри!

— Боже мой! — Ксения в восторге оглядывала комнату и не узнавала ее. Шторы были задернуты. Повсюду — зажженные свечи, диван накрыт белоснежной простыней. На полу стояла большая ваза с огромным букетом полевых цветов: ромашки, колокольчики, кашки, васильки — он выглядел просто, по-домашнему, но, кажется, ни один букет из самых шикарных роз не смог бы сравниться с ним. Ксения присела рядом и, закрыв глаза, вдохнула тонкий аромат. Он смешался с крепким запахом лимона, но все равно был ощутимым.

— Как красиво, — прошептала Ксения, с благодарностью глядя на Гошу. — Это похоже на сказку. Как будто нет больше ничего. Мы одни в целом мире, ты и я…

— Так и есть, — Гоша подошел и протянул руку. — Только ты и я.

Она медленно поднялась, не отводя взгляда от его сияющих глаз. Сейчас они казались двумя черными точками, прожигающими ее насквозь, но боли не было, только желание ощутить пылающий огонь сполна.

— Я люблю тебя, — прошептал Гоша.

— И я тебя, — ответила Ксения, прижимаясь к нему. Она ощутила, что все тело его сотрясает мелкая дрожь. Стало совсем неловко. Хотелось, чтобы Гоша поскорее справился с волнением. — Мне никто не нужен, кроме тебя.

По лицу Гоши скользнула улыбка. Он медленно провел рукой по ее длинным волосам, снимая с них заколку. Ксения подумала, что так долго укладывала их, и с удовольствием тряхнула рассыпавшимися по плечам прядями. Еще мгновение, и ее полупрозрачное платье скользнуло на пол. Ксении показалось, что она тоже должна проявить нетерпение и помогла Гоше освободиться от футболки. Прижав ладони к его груди, она улыбнулась: несколько волосинок совсем некстати расположились на его уже успевшей слегка загореть коже. Это показалось Ксении смешным. Она уже хотела сострить что-то по этому поводу, но, поймав напряженный взгляд Гоши, передумала. Ей вдруг стало страшно: на нее смотрел мужчина. Она понимала, что он сейчас не может думать ни о чем другом. Мысленно она давно принадлежала ему, но сейчас она ощутила животный страх. Она не узнавала того, кто в эти мгновения касался ее груди, целовал шею, волнующе перебирая губами и прикасаясь горячим, влажным языком к ее коже. Ксения замерла. Она задыхалась от возбуждения. Понимая, что должна отвечать ласкам, не могла заставить себя делать это, полностью отдавшись охватившим ее эмоциям.

Она уже не помнила, как оказалась на диване с белоснежной простыней совершенно обнаженная. И первое, что на несколько минут вернуло ее из мира эйфории, было непривычное ощущение в области паха. Ксения неловко повела ладонью в том месте, наткнувшись на что-то невероятно горячее, твердое, пульсирующее от ее прикосновения. Гоша шептал ей нежные слова на ушко, одной рукой прижимая к себе ее податливое тело, а другой — направляя движение ее слабеющей руки. Ксения чувствовала нарастающее возбуждение. Это было что-то на грани боли, разливающейся в низу живота, в лоне. Все это было мучительным ожиданием соединения. И Ксения не заметила, что давно постанывает, все активнее отвечая на прикосновения Гоши. Она сдерживала себя, боясь показаться развращенной. Это было смешно — первый мужчина, первая близость, но Ксения все равно не могла избавиться от боязни отпугнуть Гошу своей страстью. Она не должна быть раскованной до конца. Она должна позволить наконец взять себя, а не торопить его, давая понять, что изнемогает.

Гоша тяжело дышал. Он уже был не в состоянии говорить нежности. Все сосредоточилось в единственном желании почувствовать себя там, внутри, где все давно готово к тому, чтобы принять его трепещущую плоть.

— Я хочу тебя, — Гоша не узнал собственного голоса. Он срывался с гулкого баса на просящий, едва слышный, немощный. Закрыв поцелуем рот Ксении, он не дал ей возможности что-то сказать в ответ. Он понимал, что она согласна. Все естество ее тоже ждало пика эмоций, того, что сделает их по-настоящему близкими друг другу. Продолжая страстно целовать Ксению, он быстро оказался сверху и привычными движениями попытался войти в нее. Она прижималась к нему всем телом, неумело приподнимая бедра навстречу его движениям. Несколько секунд показались Гоше вечностью. Он едва сдерживал нарастающее возбуждение. Ему еще предстояло войти в ее тело до конца, сделать женщиной ее, доверившуюся ему без остатка. Он старался не делать резких, быстрых движений, понимая, что может причинить Ксении боль. Ему так хотелось оставить от этой первой близости приятные воспоминания, что он пытался отключиться от собственных переживаний. Сейчас ему казалось важным то, что он — первый проводник этой прекрасной девушки в мир чувственных наслаждений. Он был горд и счастлив, надеясь, что Ксения испытывает такие же восторженные ощущения. Открыв глаза, он наблюдал за мимикой ее лица, за подрагивающими веками и припухшими губами, такими алыми, манящими. Ксения извивалась, то прижимаясь к нему, то стараясь высвободиться из-под покрытого горячей испариной тела.

— Мне так хорошо с тобой, — прошептал он ей на ухо, понимая, что слова позволяют ему немного отодвинуть последний миг взрыва беспощадно наступающих гормонов. Он больше не мог сдерживаться и приготовился к тому, что сейчас возьмет Ксению до конца. Его плоть больше не могла выдерживать такого напряжения. Его движения стали более глубокими и ритмичными, дыхание сбилось. Он чувствовал, как пот щиплет глаза, стекая со лба. Он прижал Ксению к себе, ощущая прилив в плоти, и в этот момент он услышал крик. Ксения резко дернулась, пытаясь оттолкнуть его — Перестань, — глухо произнес он, продолжая.

— Пусти, мне больно! — она впилась пальцами ему в живот, стараясь освободиться от давления его плоти. — Пусти, не надо!

— Сейчас, сейчас, ну не глупи, — он уже чувствовал, что совсем немного отделяет его от оргазма. Это было ни с чем не «сравнимое ощущение смеси несуществующего и реального, когда ты перестаешь общаться с собственным разумом, перевоплощаясь в жаждущее высвобождения от томления тело. Только это и важно. Ну как она не понимает, что портит все своим неуместным отказом. Кажется, он и так был с ней чрезвычайно деликатен. Неужели она не знает, что первая близость для девушек — это практически всегда неприятный процесс. Он старался сделать его менее болезненным, неужели она не почувствовала этого?

— Гоша, подожди, — Ксения всхлипнула, пытаясь сбросить с себя обнаженное тело. Прикосновение к влажной коже вызывало у нее ощущение брезгливости. Она не понимала, почему он продолжает, ведь ей неприятны его движения. Она ощущает боль во всем теле, как будто тысячи крохотных пальчиков вцепились в нее и хотят разорвать.

— Молчи, сейчас, сейчас, — прошептал Гоша, закрывая ей рот поцелуем.

Он насильно отвел ее руки, прижимая их к дивану, а сам продолжал приближать высший пик. Еще мгновение, и его сладострастный стон совпал с громким криком Ксении. Она уже не сдерживалась, все еще безрезультатно пытаясь вырваться. Каждая секунда казалась ей вечностью, в которой есть только она и боль. Часто дыша, Гошка откинулся на спину рядом. Наконец он смог вытереть со лба пот и перевести дух. Еще через мгновение он повернулся к Ксении и осторожно дотронулся до кончика ее носа. Она открыла мокрые от слез глаза и увидела раскрасневшееся, улыбающееся лицо Гоши над собой. Он поцеловал ее в щеку. Хотел в губы, но она резко отвернулась. Не обращая внимания на это, он тихо сказал:

— Спасибо тебе, я абсолютно счастлив. Теперь ты моя жена. Здорово звучит!

Ксения закрыла глаза. Она чувствовала себя ужасно и совершенно не разделяла восторга партнера. Она никак не могла перестать всхлипывать, шмыгать носом. Испытывая разочарование, она не хотела видеть сияющее лицо Гоши. Ей было так обидно, что все, чего она с таким нетерпением ждала, свелось к ощущениям боли и пустоты.

— Ксюша, посмотри на меня, — голос Гоши звучал для нее теперь как приказ, а ей совсем не хотелось открывать глаза. — Ксюша, ну что ты как маленькая. Ты ведь прекрасно знаешь, что очень редко в первый раз женщина получает наслаждение. Я и так старался, честное слово. Ты заставляешь меня чувствовать себя негодяем. Я заботился о тебе, поверь. Неужели у меня ничего не получилось? Ну что мне сделать теперь, чтобы ты посмотрела на меня и улыбнулась?

Ксения услышала, сколько мольбы и отчаяния звучит в голосе Гоши, и все в один миг стало на свои места. Ей даже стало стыдно, что она вела себя недостойно. Господи, надо же было так распуститься. В какой-то момент ей вообще хотелось убежать и больше никогда не встречаться с Гошей, но ведь она не права. Все было естественно, и теперь впереди их ждет вереница наслаждений и удовольствий. Ксения почувствовала, как непроизвольно дрогнули уголки ее рта. Больше не было обид, разочарования. Какая быстрая метаморфоза эмоций. Еще свежие воспоминания о близости стали казаться не такими ужасными — женщинам вообще свойственно быстро забыть о боли. Природа милосердно вытирает из их памяти неприятные воспоминания. Сохранись они дольше, пожалуй, мало кто из представительниц слабого пола отваживался бы заводить еще одного ребенка. Боль остается в памяти ровно столько, сколько необходимо для сохранения собственной самозащиты, предостерегая, но не разрушая.

— Ксюша, — Гоша обнял ее за талию, склонил голову набок. — Отзовись, иначе я сойду с ума.

— А вот этого делать не нужно, — открыв глаза, нарочито строго произнесла Ксения. Потом взяла лицо Гоши в свои ладони, чуть приподнялась и поцеловала его в губы.

— Это означает, что все в порядке? — неуверенно спросил он.

— Да.

— Ты не злишься на меня?

— Нет, конечно, нет. Прости меня. Я просто слабачка. Все испортила.

— Не говори так, — Гоша расслабленно откинулся на спину. — Я уже было подумал, что ты меня возненавидела.

— Глупости, — Ксения покосилась на белоснежную простынь и произнесла скороговоркой: — А вот в ванную я первая убегу и попрошу меня не подгонять. Отвернись.

Она быстро вскочила с дивана. Оглянулась: к счастью, место их любовной игры оставалось лишь слегка измятым. Ксения направилась в ванную, мечтая о том, как теплые струи душа обволокут все ее тело. Это будет напоминать ей о нежных прикосновениях Гоши, его ласках, поцелуях. Сколько раз она будет вспоминать этот вечер? Наверное, всю жизнь. С годами останутся только романтические моменты: свечи, аромат лимона, хруст накрахмаленной простыни и горячие слова, которыми Гоша подогревал ее распаленное воображение. Ксения усмехнулась: а он мастер на вкрадчивые речи.

Уже стоя под душем, она впервые почувствовала неприятные уколы ревности. Теперь она понимала, что происходило между ним и другими женщинами, которые давали ему возможность ощущать себя мужчиной. Ксения покачала головой. Она не должна думать об этом. Все в порядке. Единственное, что она решила для себя, — что у нее не могло быть близости с мужчиной, если бы она не испытывала к нему сильного чувства. Такая близость возможна лишь при условии, что твое сердце принадлежит тому, кого бесстыдно хочет тело. Как это происходило раньше у Гоши, она старалась не вдумываться.

Неужели можно заниматься этим без любви, только для того, чтобы не чувствовать природного томления плоти? Ей этого не понять. Несколько минут назад она отдалась любимому мужчине и не представляла, что это могло произойти по другой причине: расчет, выгода, жизненная необходимость, вызванная полным отсутствием денег, отчаянием, игрой настроения. Ксения вспомнила Риту Маслову — девчонку из параллельной группы. Она совершенно открыто заявляла, что встречается с мужчинам только за определенную плату. Ксению передернуло. Такая близость, столько откровений, и все это без единого намека на чувственность! Рита всегда с лукавой улыбкой делилась с сокурсницами подробностями очередной встречи. Она умела подбирать слова, заставляя девчонок краснеть и удивленно — переглядываться. Однажды Ксения попала на одну из таких «разборок» прошедшего вечера. Рита говорила так, как будто ее могли слышать только безмолвные стены. Ксения была готова провалиться сквозь землю, но все равно покорно слушала, попав под необъяснимое обаяние пошлости и откровенной похабщины Риты. Сейчас ей казалось это еще более ужасным, чем когда-либо. Она не представляла, что руки чужого, нелюбимого мужчины прикоснутся к самым сокровенным частям ее тела, что в ответ случайный партнер будет просить откровенных лобзаний, бесстыдно глядя на то, как она будет это делать.

Ксения сделала воду погорячее, подставила лицо бьющим струям. Она долго стояла, принимая льющийся жар, стараясь унять разыгравшееся воображение. Она удивлялась, что думает о таких вещах. Зачем ей грязь, которая часто сопровождает отношения между мужчиной и женщиной, когда у нее есть Гоша и они любят друг друга? Почему она не может избавиться от тягостного ощущения потери? Словно сегодня, полностью отдавшись любимому, она лишилась чего-то большего, чем девственности. Кстати, ничего такого, о чем рассказывали девчонки, с ней не произошло. Говорят, раньше в деревнях после первой брачной ночи на забор вывешивали простынь. Она должна была показать невинность и чистоту невесты. Ксения усмехнулась: ее бы забили камнями, как грязную потаскуху. И здесь с ней происходит все по другому сценарию. Хотя так даже лучше, менее стыдно, что ли. Главное, чтобы у Гоши не появились вопросы. Ксения вдруг даже вспомнила, как в детстве свалилась с яблони, на которую взобралась вместе с подружкой. Тогда она приземлилась на широкий раздвоенный сук, почувствовав резкую боль в паху. Все смеялись, а ей было не до смеха. Теперь Ксения была готова приписать этому неудачному падению лишение невинности.

— Да, все не как у людей, — тихо произнесла Ксения, и в этот момент услышала осторожное постукивание в дверь, перешедшее в царапание.

— Ксенька, мы так не договаривались, — жалобно прозвучал из-за закрытой двери голос Гоши. — Пусти меня к себе.

Не раздумывая, Ксения открыла дверь. Гоша довольно улыбнулся, оглядев ее раскрасневшееся от горячего душа тело. Оно показалось ему еще более совершенным, чем раньше. Длинные мокрые волосы прядями спадали на лопатки, грудь. Карие глаза Ксении призывно смотрели на него, и это было самым важным: теперь в ней проснулась женщина. Ему удалось разжечь в ней желание. Невероятно гордый от сознания собственно значимости, Гоша шагнул в ванную и обнял Ксению. Он поцеловал ее, опустился на колени и принялся проводить кончиком языка по тонкой талии, низу живота, спускаясь все ниже. Он видел, как по ее розовой коже побежали мурашки. Запрокинув голову, Ксения принимала его ласки. Она чувствовала, что с каждым мгновением в ней растет желание снова заняться любовью. Ксения была уверена, что на этот раз ее ощущения будут иными. Она закрыла глаза, негромко застонала. Опустившись к Гоше, она, не говоря ни слова, поцеловала его в полуоткрытые губы. Его твердый, горячий язык быстрыми движениями касался ее языка, словно пытаясь проглотить его. И это было необыкновенно волнующим и возбуждающим. Одной рукой Гоша крепко прижимал Ксению к себе, а другой пытался задернуть шторку. Потом он еще сильнее открыл душ и медленно повернул Ксению к себе спиной. Горячий водопад поглотил обоих, создавая иллюзию необыкновенной романтичности. Гоша сначала убрал мокрые, потемневшие пряди волос с изящного изгиба шеи Ксении, нежно целуя ее, проводя кончиком языка по ложбинке между лопатками. Ксения выгнула спину, коснувшись ягодицами его возбужденной плоти. Гоша усмехнулся — его уже подгоняли. Это было чертовски приятно, но теперь он мог позволить себе более долгую игру. Он подведет Ксению к самому высшему пику наслаждения. Он уже был уверен, что они идеально подходят друг другу. Наконец, он соединил в занятии любовью все: чувственность, нежность, страсть, давнее желание. Он был счастлив.

Теперь ему было совершенно наплевать на мнение родителей Ксении. Он знал, что сможет уговорить ее переехать к нему, несмотря на их запрет. Они поженятся не через год. Они сделают это гораздо раньше, потому что он хочет просыпаться и видеть рядом с собой ее спокойное лицо, прислушиваться к ритму ее замедленного дыхания и поцелуем пробуждать ее для того, чтобы в очередной раз заняться любовью. Она должна быть рядом с ним всегда — он устал от случайных подружек, советов друзей и этих бесконечных мальчишников. Он хочет других забот, другого жизненного ритма. Ксения даст ему все, о чем может мечтать мужчина. Остальное — мишура, которую он с удовольствием стряхнет с себя раз и навсегда. Гоша страстно поцеловал ее в изгиб шеи, а она прижала его руками к себе, томно улыбаясь. Он не видел этой улыбки, скорее почувствовал по едва уловимому движению мышц лица. Гоша хотел сказать, как ему хорошо, что он ощущает себя способным летать, но Ксения мягко закрыла ему рот ладонью. Не оборачиваясь, покачала головой. Она давала понять, что любые слова сейчас будут лишними. Они перешли на самый понятный и самый откровенный язык прикосновений, понять и принять который могут только влюбленные. Они изучали друг друга, полностью отдаваясь новым ощущениям. И больше не существовало ничего: ни влажных стен ванной комнаты, ни горячих потоков душа, ни слабого света запотевшего светильника. Нереальный мир наслаждений уносил обоих в далекую страну, где всей полнотой власти не обладал никто. Здесь все слишком зыбко, ранимо, интимно. Здесь оба в роли и хозяина, и раба. И пока у них не возникнет желания уточнять это — они в безопасности. Пока…

Ксения знала, что должно произойти что-то подобное. Реакция отца была предсказуема, и Ксения готовила себя к этому. Однако она не предполагала, что ей придется пережить такой кошмар. Гнев отца, обрушившийся на нее и мать, был еще более разрушительным и безжалостным, чем когда-либо. И все из-за того, что Ксения решилась сказать о том, что переезжает к Гоше. Казалось, она выбрала очень удачный момент: вернувшись после очередного рейса, отец был в хорошем настроении. Конец лета Широков всегда считал благоприятным периодом в работе: заказы сыпались один за другим. То, что в карманах появлялось денег больше обычного, делало Андрея Александровича спокойнее. На какое-то время он оставлял приевшиеся стенания по поводу собственной никчемности и словно забывал о том, что членов семьи нужно держать в ежовых рукавицах. Широков снова считал свою жизнь удачной и значимой, пытался быть великодушным к двум уставшим от перемен в его настроении женщинам. Его комплекс добытчика был удовлетворен, а значит, близким можно было ненадолго расслабиться. Ксения была уверена, что лучшего момента для разговора не придумаешь. Но едва она произнесла несколько вступительных фраз, как Андрей Александрович прервал ее:

— Выражайся яснее. Я не люблю разговоров ни о чем. Итак? — В его карих глазах появился недобрый огонек. — Мое время дорого стоит, не юли. В чем дело?

— Папа, я уже говорила, что мы с Гошей любим друг друга.

— Не прошло еще?

— Нет.

— Тогда вернемся к этому вопросу позднее, — Широков демонстративно увеличил громкость телевизора. — Должно пройти, голубочки, обязательно должно.

— Андрей, может быть, ты выслушаешь ее? — отозвалась Вера Васильевна. Она отложила журнал и бросила в сторону мужа испуганный, напряженный взгляд. Позволив себе вмешаться, Вера Васильевна испытала мучительное чувство страха, но сумела побороть его и продолжила: — Не так часто за последние двадцать лет она обращается к тебе, Андрей.

Широков усмехнулся и выключил телевизор. Демонстративно повернулся к обеим, придав своему лицу насмешливое выражение. Поджав губы, он переводил взгляд с жены на дочь. Его отрывали от спортивных новостей — уже одно это было непростительной ошибкой с их стороны. Бутылка пива так и осталась неоткрытой — ритуал сорван. Холодное пиво всегда расслабляло Широкова. С некоторых пор он стал позволять себе снова ощущать вкус этого напитка. Вере это не нравилось. Ксения брезгливо поджимала губы, наблюдая, как он смакует каждый глоток. Андрей Александрович все замечал. Что они понимают, безмозглые курицы! Только и хотят сделать его жизнь еще более невыносимой.

Широков продолжал сверлить дочь тяжелым взглядом. Что-то в ней изменилось. Андрей Александрович чуть склонил голову набок, пристально разглядывая Ксению. Да, она какая-то другая. Собственно, его мало волнуют изменения в этой чертовой девчонке. Кажется, она всерьез решила испортить ему вечер. Один день после рейса, и на тебе. Значит, едва появившись в доме, он должен получить очередную порцию женской глупости? Андрей Александрович вздохнул. Он решил быть великодушным — что с них возьмешь? Глупое бабье племя.

— Я внимательно слушаю тебя, — глядя на Ксению, мрачно произнес он. — Покороче, пожалей мои нервы.

— Два месяца назад я говорила, что собираюсь за Гошу замуж. Ты был против.

— Да, и за два месяца я не передумал.

— Мы тоже, — перебирая пуговицы халата, сказала Ксения.

— И что дальше? — Широков перевел взгляд на застывшую в кресле жену. Медленно открыл бутылку с пивом и сделал несколько глотков. Но на этот раз напиток показался ему непривычно безвкусным. — Ты конечно давно в курсе. Шушукаетесь, посмеиваетесь, секретничаете. Вера, я к тебе обращаюсь. Ты наверняка на стороне влюбленных голубков, кефирная царица?

— Речь не о том, кто за и против, — заметила Ксения. — Я просто хотела поставить вас в известность: я переезжаю к Гоше, а в сентябре мы подадим заявление. Мы хотим пожениться.

Повисла пауза, во время которой Вера Васильевна стала бледнее мела, а лицо Андрея Александровича побагровело. Ксения непроизвольно сделала несколько шагов назад, остановившись, почувствовала спиной холодную стену.

— Ты слышала, Вера? — Широков крепко сжал в руке бутылку с пивом, поднялся и подошел к жене. Вера Васильевна сидела сжавшись, не поднимая глаз на мужа. Он взял ее пальцами за подбородок и, приподняв, снова спросил. Только на этот раз в его голосе уже зазвучали угроза и раздражение. — Какую примерную и послушную дочь ты воспитала. Благодарить тебя за это или наказать? Ты слышала, как она позволяет себе разговаривать с нами?

— Да, я ведь не глухая.

— Прекрасно, — Широков резко повернулся в сторону Ксении, подошел к ней вплотную. — Я ведь просил больше не говорить на эту тему.

— Но это глупо. Как ты не поймешь, что нам хорошо вместе. Этот так важно для женщины — чувствовать себя уютно, в безопасности. Почему ты против? Мы любим друг друга! — Ксения старалась говорить спокойно. Она отошла от стены, решив, что выглядит смешно, ища защиты у бездушной холодной панели с давно надоевшими обоями. — Гоша и я любим друг друга. Если тебе это не известно, поверь на слово — это самое главное.

— Самое главное для чего? — кусая губы, спросил Широков. Он напряженно вглядывался в лицо Ксении. Сейчас оно, как никогда раньше, напоминало ему собственное отражение в зеркале, но от этого он испытывал нарастающую злость и едва подавлял в себе желание врезать этой нахалке по раскрасневшейся физиономии. Кажется, она собирается учить его жизни?! Она ставит под сомнение его жизненный опыт!

— Андрей, давай спокойно обсудим ситуацию, — Вера Васильевна поднялась с кресла. Она развела руками: — Рано или поздно дети выбирают свой путь. Для чего нам воевать по этому поводу? Разве то, что я ушла из родного дома, сделало меня счастливее, свободнее? Мне не хватает отца, я лишила своего ребенка общения с дедом, но ничего уже не исправить. Я не хочу, чтобы моя дочь повторяла мои ошибки. А тебе разве будет приятно получать от нее открытки только по праздникам и дням рождения?

— Мне все равно.

— С годами ценности меняются. Чем больше появляется седых волос, тем больше страшит одиночество и неминуемая старость. В конце жизни так важно знать, что у тебя есть близкие, дети, готовые заботиться о тебе…

— О чем ты говоришь? Я не нуждаюсь ни в чьей заботе! Мне нужен покой в этом чертовом доме! — взревел Широков, подбегая к жене. Испытывая невероятное желание ударить ее, Андрей Александрович выместил всю ярость на бутылке. Резким движением он швырнул ее в стену и испытал злорадное удовлетворение, услышав звон стекла и запах пива, мгновенно распространившийся по комнате. — Я здоров как бык. Не нужно сравнивать свою сумасшедшую голову с моей. Ты уходишь от главного, но не заставишь меня изменить свое решение. Никто не заставит! Я хозяин своей судьбы, я отвечаю за тебя и эту великовозрастную дуру. Любовь! Не надо разыгрывать передо мной спектакль. Любовь, понимание, безопасность. Откуда эта сопливая девчонка знает, что хлюпик с дипломом инженера-электрика даст ей эту безопасность?

— Но ты тоже был молод и совсем не академик, когда спас меня, — тихо произнесла Вера Васильевна. »

И мне тоже какое-то время было спокойно, когда ты был рядом.

— Какое-то время? Был, было! Очень вяло и неуверенно, мадам. Так вот, слышите? Не будет ничего против моей воли! — Широков потрясал кулаками у самого лица жены. — Ты смеешь говорить о том, что я спас тебя? И чем ты мне ответила? Если бы не твоя глупость, сейчас не было бы вообще никаких проблем. Мы так замечательно жили, пока не появилась эта девчонка!

— Ты говоришь о своей дочери! — Вера Васильевна взяла себя в руки и мужественно принимала злобные взгляды разъяренного мужа. Его ярость искала выход. Было ясно, что одними криками он на этот раз не ограничится, и поэтому нужно было наконец сказать все, что она думала. — Ты безжалостный тиран, ограниченный, никчемный человек! Чем помешал тебе ребенок? Двадцать лет ты не можешь успокоиться. Ты ведь не заботился о ней ни одного дня. Я все взяла на себя. Ты не смеешь обвинять ее в том, что из нашего дома ушло счастье и смех! Это только наша вина: моя — в том, что молчала, боялась и терпела, твоя — в полной вседозволенности!

— Заткнись! Осмелела? Что сделало тебя такой смелой? — заорал Широков.

— То же, что долгие годы делало меня трусливой — материнская любовь. Это не похоть — не путай. Хотя кому я это говорю…

— Сука! — и одновременно с раскатистым рыком на голову Веры Васильевны обрушился град ударов. Она присела, скрестила руки, стараясь хоть как-то прикрыться. Но удары сыпались с невероятной скоростью и силой, щедро приправленные матерной бранью: — Неблагодарная сука! Ты не смеешь так разговаривать со мной! Ты столько лет достаешь меня, тварь! Сумасшедшая идиотка!

В первый момент Ксения остолбенела. Она стояла с широко раскрытыми от ужаса глазами, чувствуя, как немеют конечности, а глаза отказываются верить в то, что очевидно. Но состояние ступора вскоре сменилось возникшей ответной яростью. И не помня себя от страха за мать, возненавидев насилие, которое она молча принимала, Ксения бросилась на отца. Она повисла на нем сзади, схватив его за шею. Не зная, что будет дальше, она старалась помешать отцу обрушивать на мать новые удары. Ксения душила его, пыталась укусить. Ей это удалось, Широков взбесился еще больше, попытался сбросить с себя Ксению, а Вере Васильевне принялся наносить беспорядочные удары ногами. Она упала на пол в тот момент, когда Ксения бросилась на ее защиту, и теперь закрывала голову руками, уворачиваясь от болезненных ударов. У нее не осталось никаких мыслей, только желание отключиться, чтобы не чувствовать больше ничего, ничего и никогда. Вера Васильевна до крови закусила губу. Она не хотела издать ни единого звука в ответ на жуткую боль в голове и брюшной полости. Боль была настолько сильной, что Вера Васильевна находилась в состоянии, близком к обмороку. Она не хотела открывать глаза. Не осталось ни желания жить, ни стремления к смерти. Полная отрешенность к происходящему, словно бы ее это вовсе не касалось. Ее «я» раздвоилось, одно наблюдало за разрушающей яростью мужа, другое не могло поверить, что это реальность, а не дурной сон, и ни в одном не осталось никаких человеческих чувств: ни ненависти, ни любви, ни страха, ничего.

— Оставь ее, сволочь! Скотина! Ненавижу! — Ксения не ожидала, что ярость сделает ее настолько сильной. Она испытывала ненависть, делающую ее сильнее, бесстрашнее.

Широков на время оставил корчившуюся от боли жену и теперь старался сбросить с себя намертво вцепившуюся в него дочь. Но ее тонкие руки не поддавались, и тогда Широков изо всех сил припечатал Ксению спиной к стене.

В тот же миг ее руки разжались, а она сама медленно опустилась по стене на пол. Рядом раздался звук бьющегося стекла — Ксения зацепила рукой вазу.

— Получай, защитница! Получай! — Широков переключился на дочь.

Он выглядел ужасно, с каждой секундой теряя человеческий облик. Он уже не мог остановиться. Ярость застила его разум. Широков хотел только одного — бить, приносить страдания, видеть, как извиваются, корчатся от боли две неблагодарные сучки. Здравые мысли покинули его, не выдержав натиска безумной ярости. Насилие приносило ему колоссальное удовольствие, а думать о последствиях он сейчас был не в состоянии. Будущее уже не имело смысла. Оно потеряло его и больше не интересовало Андрея Александровича. Широков выливал всю многолетнюю обиду, вкладывая ее в удары, которые безответно принимала Ксения. Она была в состоянии обморока и не пыталась защищаться. Это еще больше распаляло Широкова. Кто знает, сколько бы он еще избивал ее почти безжизненное тело, но в какой-то момент он потерял способность видеть. Все окружающее пространство на миг взорвалось и засветилось яркой, ослепляющей вспышкой. Потом размытые предметы погрузились в темноту и, медленно выплывая из нее, становились красными. Затылок раскалывался от резкой боли, а по лицу со лба потекло что-то теплое. Широков дотронулся ладонью до щеки и увидел, как пальцы окрасились в красный цвет. На ощупь это была теплая, липкая жидкость. Широков не сразу понял, что это его собственная кровь. Ее созерцание мгновенно отозвалось в организме тошнотой. Она быстрой волной поднялась изнутри, и Широкову стоило немалых усилий побороть ее. Оглянувшись, он увидел едва стоявшую на ногах жену. Пошатываясь, она держала в руках что-то вроде палки, присматриваться он не мог. Широков попытался что-то сказать, но ему это не удалось. Губы отказывались разжиматься. Проведя по ним языком, он тяжело задышал. К боли в голове снова добавилось неприятное ощущение дурноты.

— Сука, — прошептал Широков, стараясь не потерять равновесие.

— Сделай только шаг, и я убью тебя, — едва слышно ответила Вера Васильевна.

— Сумасшедшая, вызывай «скорую». Я истекаю кровью, — вид собственной крови пугал его.

— Нет, не вызову, — пошатываясь, Вера Васильевна прищурилась: сейчас ее больше заботила Ксения. Она лежала без движения на полу, раскинув руки. В уголке ее полуоткрытого рта запеклась кровь. Вера Васильевна с ненавистью взглянула на мужа. Комнаты больше не существовало — ни стен, ни потолка, ни пола. Кусок пространства, в нем мать видела перед собой человека, который принес боль ее ребенку. Это был враг, ненавистное создание, и его жизнь не значила для Веры Васильевны ничего. Она должна остановить его раз и навсегда. Все зашло в тупик. Хотя выход есть. Она сделает последний шаг навстречу освобождению и навсегда забудет ощущение страха, с которым прожила столько лет. Она готова.

Широков сжимал виски руками, наблюдая за женой. Он вдруг понял, что натворил. Никто не станет скрывать то, что произошло в этой квартире. Эти две сучки с удовольствием избавятся от него, опозорив на весь город. Этого нельзя допустить. Широков обрел способность мыслить и, едва превозмогая боль, произнес:

— Все, квиты. Давай остановимся на этом.

— Нет, — усмехнулась Вера Васильевна. Ее губы застыли в кривой улыбке, а в глазах — решимость. Она тоже почувствовала изменение в настроении мужа и презрительно плюнула ему в лицо.

— Ты что?! — снова взревел он, но боль в голове становилась все более невыносимой и делала его неспособным ни нападать, ни защищаться.

— Я решила изменить свою жизнь. Я освобожу себя и дочь от тебя раз и навсегда. Только так, только так.

— Верка!

— Молчи, — прохрипела она и крепче сжала в руках скалку, которую взяла на кухне, увидев, как Широков избивает Ксению. Она не знала, откуда взялись силы дойти до кухни и обратно. А потом оставшиеся она вложила в удар. Широков едва держался на ногах. Теперь они были на равных.

Вера Васильевна закусила губу и стала примеряться, чтобы нанести последний удар. От него это животное не должно было оправиться, а там будь что будет. Широков видел, как над его головой снова что-то взметнулось вверх, и в этот момент воздух разрезал крик Ксении:

— Не-ет! Мама, не надо!

Вера Васильевна медленно перевела взгляд на дочь. Она ужаснулась ее бледности и выражению страха, застывшего в ее глазах. Этот крик дочери отнял у обезумевшей женщины последние силы. Вера Васильевна виновато улыбнулась, выронила скалку и, как подкошенная, рухнула на пол. Рядом присел Широков, продолжая сжимать виски руками. Он то и дело смотрел на свои окровавленные руки и снова прижимал их к разрывающейся от боли голове.

Ксения медленно поднялась и, держась за стену, стала пробираться к коридору. Голова кружилась, открывая глазам невероятную картину перемещения пола, потолка. Они вдруг поменялись местами, и, кажется, стены собирались обрушиться на нее всей своей тяжестью. Ксения закрыла глаза и на ощупь пробиралась дальше. Там стоял телефон, и к тому же кто-то уже два раза позвонил в дверь.

— Ксения, не открывай, — раскачиваясь от боли, произнес Широков. — Не открывай, слышишь. Я больше никого не трону. Никогда, клянусь…

Но она не собиралась слушать его и молила Бога, чтобы тот, кто звонил, не отошел от двери. Дрожащими руками она открыла ее и увидела на пороге застывшего от ужаса Гошу.

— Ксеня! Что случилось? — Он подхватил падающее тело и, наклонив голову к ее губам, услышал:

— Он едва не убил нас. Вызови «скорую», вызови ми… — Голова Ксении безжизненно повисла.

Осторожно опустив Ксению на пол в коридоре, Гоша схватил телефонную трубку и непослушными пальцами набрал «03». Пока шли гудки, он заглянул в комнату: разбросанные вещи и осколки стекла — все это было мелочью по сравнению с лежавшей на полу без движения Верой Васильевной и отцом Ксении, ползущим по полу куда-то в глубь комнаты. Он оставлял за собой кровавый след, и это на мгновение лишило Гошу речи. Он зажмурился и пришел в себя, когда диспетчер, вероятно не в первый раз, поинтересовался целью звонка.

Гоша быстро назвал адрес, сказал о тяжелых увечьях, о трех нуждающихся в помощи пострадавших. Приняв вызов, диспетчер попросила ждать, а Гоша стал набирать номер милиции.

— Не спеши, жених, — услышал он глухой голос Широкова.

Андрей Александрович медленно поднялся, открыл дверь балкона и бросил полный ненависти взгляд на неподвижно лежавшую на полу жену. Потом тяжело повел глазами, словно хотел что-то найти, махнул окровавленной рукой и, пошатываясь, вышел на балкон.

— Я не дам им наказать меня за собственную глупость. И добро и зло всегда наказуемы, слышишь? — Глядя на замершего с трубкой в руках Гошу, зловеще проговорил Широков. Потом повернулся, сделал два шага и, медленно перевалив свое тело через перила, бросился вниз. Еще мгновение, и на улице кто-то истошно закричал.

— Алло! Кто на линии!

— Алло, — сдавленным голосом отозвался Гоша. Он чувствовал, как комок дурноты мешает ему говорить, и быстро-быстро задышал, борясь с тошнотой.

— Алло, вас слушают! Служба «02», говорите!

— Приезжайте, — тихо сказал Гоша.

— Что у вас стряслось?

— Трое пострадавших. Один труп, — едва выговорил Гоша, почувствовав, как слезы потекли по щекам.

— Ваша фамилия?

— Виноградов. Моя фамилия Виноградов.

— Адрес, назовите адрес!

Он машинально повторил название улицы, номер дома и квартиры. И, не услышав ничего в ответ, положил трубку. Он прикрыл входную дверь и беспомощно заметался между Ксенией и Верой Васильевной. Ни одна, ни другая не приходили в сознание. Это было ужасно — созерцать двух избитых женщин, лица которых до неузнаваемости изменили отеки и синяки.

Гоша почувствовал, что не может находиться с ними в квартире, и быстро выбежал на лестничную площадку. Внизу слышался нарастающий шум. Кто-то поднимался по ступенькам, взволнованно переговариваясь. Для Гоши все сливалось в хаотический шум, из которого он выделял отдельные слова. Он знал, что они касаются происшедшего. Прижимаясь к крашеной панели, Гоша не ощущал прохлады стены. Ему было страшно. Он вдруг подумал, что никогда не сможет забыть увиденного, и это каким-то образом совершенно изменит его жизнь, планы.

— Молодой человек, вы из какой квартиры? — Он очнулся от собственных мыслей, когда вокруг него собралось несколько человек. Все выжидающе смотрели на него, едва сдерживая любопытство, заглядывали в коридор.

— Туда нельзя, — прошептал Гоша. Он решил, что не пустит в квартиру никого, кроме милиции и врачей. — Зевакам здесь нечего делать.

Его слова вызвали бурю возмущения, но, вероятно, вид у него был решительный. Никто не посмел даже попробовать сдвинуть его хоть на сантиметр. Гоша не видел лиц окруживших его и шумевших рядом людей. У него перед глазами стояла другая картина: Андрей Александрович медленно перегибается через перила… Ксения, Вера Васильевна…

В жизни Гоши не было подобного испытания. Все, что случалось раньше, казалось такой безделицей, мелочами, не заслуживающими внимания. Гоша повзрослел за несколько минут. Он понял, что в жизни происходят события, которые нужно просто пережить. Никому из смертных не дано до конца понять задумки высших сил, но если они посылают испытание, значит, в этом есть свой неотвратимый смысл. Нужно перешагнуть через кошмар. Чтобы идти дальше, нужно просто переступить — забыть прошлое. Гоша решил, что для него это единственный выход: забыть и начать все заново. Иначе он не сможет быть тем, кем обещал стать для Ксении. Он не имеет права обманывать ее. Она и без того получила за свою недолгую жизнь слишком много плохого. Он обещал отогреть ее. Теперь это будет сделать еще сложнее, но он не отступится. Время залечивает любые раны. Нужно только уметь ждать. Гоша прогнал из своего сознания страх, смирившись с неизбежным. Он надеялся, что в награду за перенесенные потрясения разум поможет ему найти верное решение, выбрать свой путь. Они пойдут по нему вместе с Ксенией.

Гоша проглотил мешающий дышать комок — волнение все еще сказывалось. А он обязан быть рассудительным и бесстрашным. С этого момента он должен взять на себя ответственность за судьбу трех женщин: его матери, Ксении, Веры Васильевны. Соизмерима ли эта ноша с его силами, покажет время. А пока Гоша почувствовал облегчение, услышав нарастающий шум — по лестнице поднимались люди. Увидев белые халаты, он посторонился, но сам в квартиру заходить не стал. Он знал, что его все равно позовут, и оттягивал неприятный, но неизбежный момент.

Шум в подъезде нарастал, а ему так хотелось, чтобы все замолчали. Неужели они не понимают, что мешают? Кто-то тронул его за плечо — молодой санитар внимательно смотрел на него:

— Вы сделали вызов?

— Да, — Гоша почувствовал, что сейчас он должен будет войти.

— Давайте войдем в комнату, — посторонившись, санитар жестом подтвердил свою просьбу.

— Да, да, конечно.

Гоша вошел в коридор, сразу ощутив запах нашатырного спирта, лекарств. Вслед за ним зашли два сотрудника милиции.

— Кто здесь Виноградов? — спросил один из них.

— Я, — Гоша понял, что пришло время отвечать на вопросы, ответы на которые будет найти не так-то и просто. — Я Виноградов.

— Мы должны задать вам несколько вопросов.

— Я готов, — увидев, что Ксения пришла в себя и сейчас ей оказывают помощь, Гоша воодушевился. Потом он перевел взгляд на Веру Васильевну. В этот момент ее укладывали на носилки. — Я могу на минутку подойти к девушке?

— Нет, сначала ответьте на вопросы, — настойчиво повторил один из сотрудников милиции.

Гоша кивнул и последовал за ним на кухню. Он шел, как в бреду, едва ли отдавая себе отчет в том, что все происходящее ему не снится. Это было так не похоже на реальность. Нужно было пережить все, что казалось дурным сном. И самое плохое имеет свойство когда-нибудь заканчиваться. Почему-то именно это было для Гоши главным и придавало ему силы.

Несколько дней каждую ночь ей снилась квартира, залитая кровью. Алая, вязкая волна поднималась и настигала ее. От нее никак не получалось укрыться — стены, двери не спасали. Ксения захлебывалась, пытаясь плыть куда-то. Она то поднималась над алой поверхностью, то снова погружалась, барахтаясь из последних сил. Соленый привкус, сладкий, приторный запах крови убийственно действовал на Ксению, но освободиться от всепоглощающей, мощной, сметающей все на своем пути пучины не было возможности. В конце концов, обессилев, со сбившимся дыханием она каждый раз оказывалась на балконе, и в этот момент волна отступала. Вытирая кровавые потоки с лица, Ксения с облегчением вздыхала, но в этот момент перила, на которые она опиралась, с хрустом отламывались. Удержать равновесие было невозможно, Ксения с криком падала в бездну и в ужасе просыпалась. Все тело болело, голова раскалывалась. Тяжело было открывать глаза, потому что свет вызывал неприятную резь, от которой непроизвольно бежали слезы.

К моменту пробуждения соседка по палате обычно успевала вызвать медсестру. Со спокойным выражением лица и мягкой улыбкой та быстро делала ей очередной укол. Что-то тихо говорила и удалялась, заметив первые признаки сонливости на обретающем спокойное выражение лице Ксении. Лекарство действовало практически мгновенно, погружая ее в глубокий сон, лишенный кошмаров. Это была спасительная тьма, которая давала возможность забыться, набраться сил. Сил… Правда, пока Ксения не видела им достойного применения. К чему ей снова подниматься на ноги? Так страшно возвращаться туда, где все безвозвратно изменилось. И смириться с этим было немыслимо. Неужели возможно пережить этот кошмар и снова обрести желание идти дальше? Ксения боялась смотреть в будущее. Оно казалось ей лишенным радости, смысла. Этот страшный августовский день перечеркнул все что было и будет. Неужели она, Ксения Широкова, появилась на этот свет ради того, чтобы в двадцать лет потерять смысл жизни? Где, в чем искать его теперь? Она постоянно задавалась этим вопросом до случившегося, а теперь он и вовсе заводил ее в тупик.

Одно было очевидно — Ксения панически боялась возвращаться в опустевшую квартиру. Она старалась даже не думать об этом. Следуя рекомендациям невропатолога, она пыталась проиграть ситуацию мысленно: вот она поднимается на нужный этаж, вот вставляет ключ в замок и… Дальше этого не шло, потому что Ксения начинала задыхаться от бешеного биения сердца. Оно словно повисло на тоненькой нити и, быстро раскачиваясь, было готово вот-вот сорваться, навсегда решив для своей хозяйки проблему смысла жизни. Все заканчивалось слезами, возрастающим страхом. Ксения стыдилась этого ощущения. Ей теперь нельзя быть слабой. Она перешагнула через такое, после чего многие бы сломались, но только не она. Она должна быть сильной, чтобы достойно пережить весь этот кошмар. Однако в следующий момент Ксению настигал поток совершенно противоположных мыслей: она чувствовала, что лучше оставаться розвальней, требующей постоянного внимания и заботы. Это поможет понять, кто из настоящих друзей останется рядом. Круг общения Ксении никогда не был широк, а вообще-то ее интересовал только один человек, его реакция на происходящее. Пока он оправдывал ожидания, но чем преданнее он себя вел, тем большее раздражение вызывал у Ксении. В этом не было никакой логики, но ощущение, слишком сильное и реальное, постепенно накрывало Ксению, как та кровавая волна из ночных кошмаров.

Гоша и Любовь Ивановна проведывали ее каждый день. Они старались сделать все, чтобы Ксения не чувствовала себя одиноко, чтобы у нее оставалось как можно меньше времени на размышления. Пока она не могла мыслить спокойно, рассудительно. Она все еще находилась во власти пережитого кошмара. Врачи говорили, что ее психика уже достаточно устойчива, но нужно помнить: пережитое не пройдет бесследно. Время от времени под влиянием чего-то внешнего, собственных мыслей, удач и неудач прошлое может возвращаться. Насколько Ксения будет в силах противостоять ему, покажет время. К тому же и врач, и Гоша, и его мама понимали, что возвращение в реальность для Ксении станет очередным испытанием. Они оказались правы, потому что незадолго до выписки она призналась Гоше, что не представляет своего возвращения домой. Она старалась говорить спокойно, но в какой-то момент не смогла сдержать слез. Гоша принялся успокаивать ее и с готовностью предложил ей пожить у них. Ксении показалось, что он был готов к такому разговору. Значит, она становится предсказуемой — это ей не понравилось. А Гоша не видел, что его ответ как бы и не обрадовал Ксению.

— Мама не будет возражать. Я точно знаю, что она тоже будет рада, если ты поживешь у нас, — горячо продолжал Гоша. — Да что я говорю, не поживешь, а просто переселишься к нам.

Он говорил с Любовью Ивановной на эту тему гораздо раньше, чем Ксения высказала свои опасения. Оба давно были готовы к тому, чтобы предложить Ксении из больницы переехать к ним.

— Все остается в силе, — Гоша осторожно взял Ксению за руку. Как долго тянулись дни, которые Ксения провела в больнице. Как часто он представлял себе этот день выписки. Он должен был ознаменовать начало новой жизни для обоих, конец испытаний. — Мы — одна семья. Мама ждет тебя, Ксюша. Поедем?

Она сидела на больничной кровати, глядя на стертый линолеум. Пытаясь понять геометрию почти неразличимого рисунка, Ксения ответила не сразу. Она не испытывала радости, покидая стены больничной палаты. Возвращение в мир страшило ее. Она боялась выйти из палаты, даже зная, что Гоша будет крепко сжимать ее руку. Он обещал всегда быть рядом. Как трогательно — Ксению распирало от раздражения, которое вызывало в ней поведение Гоши. Он хочет казаться идеальным спутником, показывает, что его отношение к ней осталось неизменным. Глупый, он только отталкивает ее этим, не понимая, что сейчас ей не до планов на его счет. Ей нужно вернуться туда, где она выросла, где мечтала и задумывалась о смысле жизни. А возможно ли это? От прошлого хочется отказаться, не осталось никаких желаний, а смысл оказался фантомом — призраком, ни разу не открывшим свое истинное лицо.

Ксении было невыносимо тяжело все эти дни, после того как она пришла в себя. Она никогда еще не чувствовала себя так плохо. Физическую боль усугубляла боль душевная, и именно ее не снимали ни лекарства, ни добрые слова и лица всех, кто принимал участие в судьбе Ксении. Она думала о том, как теперь будут строиться ее отношения с отцом, что изменится в их общении с матерью, насколько реально существование семьи Широковых, когда ее ошарашили страшные новости: отца больше нет, мать в психиатрической больнице. Ксения тогда расплакалась, уткнувшись лицом в постель, а молодая медсестра, принесшая дурные вести, стояла и, тоже чуть не плача, гладила ее по волосам.

— Почему я не умерла? — всхлипывая, повторяла Ксения, бессильно колотя подушку кулаками. Она снова подумала, что жестоко давать человеку жизнь, а потом заставлять его принимать страдания. Они делают ее существование безрадостным и бессмысленным. Неужели ради этого она появилась на свет? Нет, ее появление наверняка было непростительной ошибкой. Слезы лились, не принося облегчения. — Зачем, зачем? Я не хочу. Скажите, что все это только сон. Как с этим жить?

Она до сих пор не ответила на этот вопрос. И с каждым днем Ксения понимала, что пока не видит достойного, оправдывающего се назначение убедительного ответа. Она ощущала себя балансирующей у края пропасти. И ей было абсолютно безразлично, что произойдет дальше: Ксения больше была готова к тому, чтобы упасть в бездну. Она была уверена, что для нее это лучший исход. Казалось, ее отрешение от жизни должно быть написано на лице. Старательно пряча свои мысли, Ксения пыталась не выдать словами, жестами ту изнурительную борьбу, которая происходила в ее душе. Притворство изматывало ее. Поэтому ей было так трудно общаться с Гошей и его мамой. К тому же Ксении все чаще казалось, что их поведение лишено искренности. Подозрительно реагируя на самые обыденные вещи, Ксения все чаще ловила себя на мысли, что ей спокойнее, когда она остается одна. А Любовь Ивановна и Гоша словно не замечали перемен, происходящих с ней. Они старались вести себя так, будто ничего и не произошло. Все скользкие темы пока обходили, а стоило Ксении затронуть их, Любовь Ивановна спокойно повторяла, что всему свой черед.

— Мы поговорим обо всем после, девочка, — ее тон был мягким и строгим одновременно. Он не допускал возражений, настойчивого повторения вопроса, обсуждения проблемы, которую заботливая Любовь Ивановна отодвигала все дальше и дальше. Она считала, что главное — поставить на ноги ее, Ксению. Говоря это, она кончиками губ держала легкую улыбку, казавшуюся неестественной и неуместной — еще одно доказательство лукавства. У Ксении же мышцы лица утратили способность воссоздавать даже подобие улыбки.

«Интересно, появится ли у меня когда-нибудь повод для этого?» — мрачно глядя на повторяющийся узор старого линолеума, размышляла Ксения. Память все чаще рисовала мамино лицо. Теперь дочь понимала ее, как никогда. Бедная мама. Ксения вытирала набегающие слезы. Как близки ей были ее грусть, отчаяние, страх перед жизнью прошлой и будущей — как же тяжело жить с таким грузом. Это напоминает существование между жизнью и смертью, та же пропасть, только сил для равновесия словно бы и не осталось. Теперь это состояние, словно вирус, передалось Ксении. А тут еще Гоша с его восторженно-радостным выражением лица. Где же найти мужество, чтобы оторвать взгляд от пола и не искать спасения в непонятных росчерках, полустертых пятнах. Пауза затягивалась, а Гоша преданно и нежно смотрел на нее, ожидая и боясь ее ответа.

— Пойдем же. Ксюша, ты меня слышишь? — его голос показался ей чужим.

— Я?

— Да, я к тебе обращаюсь.

— Слышу, конечно. Зачем ты спрашиваешь очевидные вещи? — Ксения решила, что сейчас, как никогда, похожа на свою мать. Наверняка у нее всегда было такое же отрешенное, задумчивое лицо и чуть сдвинутые к переносице брови — они выказывали недовольство тем, кто мешал плавному и глубокому течению только ей известных мыслей.

— Это не настолько очевидно, честно говоря. Прости.

— На кого я сейчас похожа? — ни с того ни с сего спросила Ксения.

— Что? — Гоша не ожидал подобного вопроса.

— Ты слышал. Я спросила, на кого похожа сейчас, в эту минуту?

— Не понимаю, — Гоша недоуменно смотрел на ее заблестевшие от подступающих слез глаза. Он боялся ответить не то, что она хотела бы услышать. Это становилось невыносимым. Последнее время он вообще перестал говорить то, что думал. Главным было не волновать Ксению, не сказать что-то, что могло бы ее расстроить, огорчить.

— Ну не надо, Гоша! — Ксения откинула прядь волос за спину, — Ты ведь говорил, что я — копия отца. Сейчас тоже?

— Ты похожа на саму себя, — скороговоркой выпалил Гоша. — Все скоро образуется, и ты снова сможешь стать прежней.

— Ага! Значит, что-то все же изменилось.

— Извини, я не так высказался.

— Да? Врешь. Ты не хочешь признать, что сейчас я выгляжу такой же сумасшедшей, как мать. Мы с ней словно близнецы, сиамские близнецы с одной головой на двоих. И в ней нет здравого смысла ни на грамм! Ты не можешь этого даже произнести. Как же ты собираешься с этим жить?

Гоша молча закрыл глаза и тяжело вздохнул. Ксения все понимала лучше его самого. Она была уверена, что и для него происшедшее не могло пройти бесследно. Что-то навсегда исчезло из их радужных, полных романтики, любви и безграничного доверия отношений. Пока он боится за ее рассудок, пытается наименее безболезненно вернуть ее в реальность. Какое-то время они еще будут внушать друг другу, что любовь не ушла, что они по-прежнему близки. По инерции они будут жить вместе, может быть, даже поженятся в ближайшее время. Но в один миг все рухнет, и поддерживать убийственные осколки не захочется никому.

— Ксюша, тебе вредно волноваться.

— Мне жить вредно, — проглотив комок, ответила Ксения.

— Малыш, мы справимся с этим. Ты только не опускай руки. Мы вместе.

— Я не имею права обрушивать на тебя свою пустоту.

— Я хочу быть рядом.

— Ты очень честный и порядочный. Неужели за это должен получить столько проблем? — прошептала Ксения. — Это несправедливо.

— Не сейчас, милая. Давай выйдем из палаты и поедем домой.

— Домой?! — лицо Ксении исказила гримаса ужаса.

— Мама ждет нас, — Гоша чувствовал, что едва справляется с голосом, не давая себе перейти на повышенный тон.

— Любовь Ивановна говорила, что сейчас главное — поставить меня на ноги.

— И она права.

— Единственное, что я могу — просто идти, — Ксения поднялась, взяла шелестящий кулек с вещами и медленно направилась к дверям. Она словно забыла о существовании Гоши и, не оглядываясь, шла до самого выхода из больничного вестибюля. Потом Ксения резко остановилась. Увидела шагающего позади Гошу и насупилась.

— Что случилось? — устало спросил он.

— Уже случилось все, что только могло.

— Понятно, — Гоша обогнал Ксению, открывая перед ней двери. — Пойдем. Вон такси подъехало. Было бы неплохо успеть поймать его.

Уже в машине Ксения заметила, что деревья принялись надевать осенние одежды. Она совершенно выпустила из виду ход времени. Уже начались занятия в университете, наверняка все на курсе давно обсудили ее проблемы. Только сейчас Ксения задалась вопросом о том, почему никто из сокурсников не пришел проведать ее? Даже в больнице это не казалось ей важным, но теперь ей предстояло снова общаться с этими людьми. Она должна знать их отношение к себе.

— Гоша.

— Что?

— Сегодня десятое?

— Одиннадцатое.

— Почему никто из однокурсников ни разу не пришел ко мне? — Ксения чувствовала, что от обиды вот-вот заплачет.

— Они рвались к тебе, но мама попросила их повременить с визитами.

— Напрасно, — Ксения снова отвернулась к окну. — Я была бы рада увидеть знакомое лицо. Опять кто-то решает за меня, что лучше.

Гоша укоризненно посмотрел на нее, но комментировать последнюю фразу не стал. Он понимал, что многое из того, о чем сейчас говорит Ксения, нужно пропускать мимо ушей. Ему нужно научиться не обращать внимания на неконтролируемые вспышки агрессии или, напротив, — желание уединиться, о которых предупреждали врачи. Они много о чем говорили, только Гоша запомнил не все. Ему вообще казалось, что это происходит не с ним. Так, очередная декорация из не самого лучшего сновидения. Оно началось с жуткой картины, открывшейся в тот злополучный день. У Гоши неприятно холодели кончики пальцев, когда он вспоминал свой визит к Ксении. Он много раз просыпался по ночам, прерывая сон, в котором его рука вот-вот нажмет кнопку звонка у ее двери. Но даже открыв глаза, он не сразу приходил в себя: почти безжизненное тело Ксении, ее безумные глаза, раскинувшаяся на полу Вера Васильевна. Милиция, санитары… Произошедшее в доме Ксении не могло не повлиять и на Гошу. Иногда ему казалось, что и самому бы не помешало несколько дней провести в больнице, в глубоком сне от лекарств, отключающих сознание.

Поэтому он пропускал мимо ушей многое из сказанного врачом. Тот, как будто чувствуя, что его слушают невнимательно, обращался больше к Любови Ивановне. Гоша облегченно вздыхал. Ему было совестно перекладывать на ее плечи такой груз, но пока другого выхода Гоша не видел. Он полагался на маму — от нее точно не ускользнет ни одна деталь. Хотя могут ли быть мелочи в их ситуации?

— Где похоронили отца?

Гоша ответил не сразу. Он видел, как тяжело Ксении возвращаться к жизни, где все будет по-другому. Она резко, неожиданно переходила от одной темы к другой, словно пытаясь связать разорвавшиеся нити. Она будет все время о чем-то его спрашивать. Гоша почувствовал, что вряд ли ему удастся всегда отвечать так, чтобы не огорчить ее.

— Его могила на втором городском кладбище.

— Ты был там в день похорон?

— Мама была.

— Кто еще был?

— Его сослуживцы.

— Я никого из них не знаю, — задумчиво произнесла Ксения. — Мы вообще с отцом мало друг о друге знали. Как ты считаешь, он поступил правильно?

— Не понимаю.

— Он верно сделал, что навсегда покончил с этой многолетней неразберихой?

— Не знаю.

— Точнее, пожалуйста, Гоша.

— Хорошо. Тогда так: не судите да не судимы будете.

— Ага, значит, ты не хочешь со мной об этом говорить, — раздраженно сказала Ксения. Застегнув до верха «молнию» на ветровке, она съежилась еще больше. — Со мной вообще не стоит говорить. Ты прав. Я все теперь вижу в другом свете. У меня теперь подвижная психика. Красиво звучит, да?

— Это пройдет, — Гоша взял ее прохладную ладонь и легонько сжал. — Потерпи.

— Не надо, Гоша, — Ксения резко выдернула руку. Она почувствовала, что его прикосновение ей до смерти неприятно. Неужели это происходит с ней? И как такое может быть?

— Хорошо, не волнуйся.

— Если ты еще раз скажешь свое «не волнуйся», я закричу!

— Хорошо.

Уже остановившись у дверей Гошиной квартиры, Ксения подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, и застыла.

— Что такое? — Гоша наклонился, чтобы увидеть выражение ее лица.

— Нужно было сначала проведать маму, — дрожащими губами тихо сказала она.

— К ней не пускают.

— Вы пытались?

— Неоднократно. Пока к ней не пускают. Мы передавали продукты, только это разрешается.

— Это означает, что она совсем не в себе, — еще тише произнесла Ксения.

— Просто ей тоже нужно время, чтобы успокоиться, — уклончиво ответил Гоша.

— Ты врешь. Это навсегда. Я знаю. Теперь это точно навсегда. Она не выдержала. Она все-таки сломалась.

— Ксюша, врачи делают все, что в их силах.

— Наверняка они привязали ее к кровати, вливают тонны успокаивающих лекарств и принудительно кормят, — Ксения почувствовала, как слезы полились из глаз. — Она не сможет быть такой, как прежде.

— Нужно надеяться на лучшее. Это единственное, что нам остается.

— Мне, — перебила его Ксения. — Ты хотел сказать «мне».

В этот момент дверь открылась — на пороге стояла Любовь Ивановна. Она вытирала руки о передник и приветливо улыбалась. Увидев слезы Ксении и растерянное лицо Гоши, она вышла и обняла ее за плечи.

— Здравствуй, Ксюша. Пойдем, пойдем, милая.

Ксения снова попала под магию ее теплых глаз и ласкового голоса. Это было так приятно: слышать, как к тебе нежно обращаются и заботятся. Теперь ей больше не от кого ждать этого. Остались только Гоша и его мама. Они — ее семья. Вернее, скоро станут ее семьей. Нужно быть благодарной этим добрым людям. Они ведь тоже устали, а она не доверяет каждому их слову, все время ищет доказательства их лицедейства. Нужно перестать. Ксения попыталась отбросить свою подозрительность и покорно делала все, о чем ее просила Любовь Ивановна. В этот первый день пребывания вне больницы эта женщина делала все от нее зависящее, чтобы Ксения ощущала себя уютно, спокойно. Гоша словно куда-то испарился, рядом все время была его мама, ее голос. И было совершенно не важно, что она говорила. Ее слова пролетали мимо, не застревая ни на мгновение в хаосе, поселившемся в голове Ксении. Шли они от сердца или говорились из жалости — не имело значения. Они не несли никакой информации и были важны только потому, что обращены именно к ней. Ксения поглощала нескончаемое внимание и заботу, благодарно глядя на Любовь Ивановну влажными от подступающих слез глазами. Любовь Ивановна от и до понимала ее состояние, ни о чем не спрашивала. Она просто просила сделать то или иное, и ответить отказом Ксении и в голову не приходило. Она послушно приняла ванну, вымыла голову, надела длинный махровый халат и высушила волосы феном. Потом подобрала их обычной резинкой и села за стол, потому что Любовь Ивановна приготовила обед то ли по поводу возвращения Ксении, то ли ее окончательного отчуждения.

Ксения никак не могла привыкнуть к мысли, что должна вернуться к нормальной жизни. Она следила за отточенными движениями Любови Ивановны, не испытывая того трепета, что возникал в ее сердце всегда. Напротив, ей казалось наигранным, неестественным ее желание делать вид, что все в порядке, что она с радостью заботится о Ксении. В то же время ее участие действительно было для Ксении важным. Подумать только: на всем белом свете у нее больше нет ни родни, ни близких людей. О дедушке по материнской линии она слышала несколько раз в год, когда мама отправляла ему поздравительные открытки. Ксения даже фотографии его никогда не видела. Родители отца тоже не поддерживали с ним отношения, от них и открыток никогда не было. Все это Ксении казалось очень обидным. Жизнь словно обходила ее стороной. Все, что у других было привычным и не воспринималось ими как подарок судьбы, для Ксении оставалось недосягаемой мечтой: прогулки с дедушкой, бабушкой, неспешный ход времени, когда минуты словно останавливаются и тебя переполняет ощущение абсолютного счастья. И когда Гоша рассказывал о своих впечатлениях от общения со своими бабушкой и дедушкой, родителями мамы, Ксения слушала его, испытывая чувство белой зависти. Как же ей всегда хотелось, чтобы когда-нибудь в дверь позвонили и на пороге оказался бы совершенно незнакомый мужчина в летах. В мечтах он обязательно выглядел седовласым, подтянутым, с веселыми, проницательными глазами — таким Ксения представляла дедушку, отца матери. Она бы точно ему понравилась с первого взгляда. Но в жизни он, кажется, никогда не интересовался тем, какая у него растет внучка.

Ксения сдвинула брови: что за судьба у нее такая? Родной отец всю жизнь ее не замечал, мать — защищала от чего-то, только ей известного, деда словно и нет вовсе. Покачав головой, Ксения вздохнула. Получилось достаточно громко, потому что Любовь Ивановна сразу отозвалась:

— Ты о чем, девочка?

— Пустое, — ответила Ксения. А про себя подумала, ведь на самом деле — пустота одна, бездна вокруг. Стоит она над пропастью, и легкого дуновения достаточно, чтобы потерять равновесие.

— Нет, детка, не бывает пустых мыслей, разговоров. Во всем есть смысл.

— Не обращайте внимания, Любовь Ивановна.

— Не хочешь говорить — не надо. Я понимаю. Ты посиди, подумай о том, о чем душа просит, это работа такая. Она бессловесная, напряженная, но иногда помогает лучше любого лекарства, — Любовь Ивановна улыбнулась и резко сменила тему. — Скоро будем обедать. Совсем скоро.

Не представляя, что сможет проглотить хоть кусочек еды, Ксения со страхом ждала начала трапезы. В больнице она едва заставляла себя выпить полстакана кефира, сжевать яблоко. Бесконечные капельницы заменяли ей завтраки, обеды, ужины. Она брезгливо отворачивалась от соседки по палате, которая с удовольствием поглощала все, что передавали ей родственники. Ксении это казалось противоестественным. Ситуация, в которой она находилась, была совершенно несовместима с едой, атрибутами нормальной жизни. К чему стараться набить желудок, если он не подает признаков голода? Она абсолютно не испытывала потребности в пище, и, слава богу, Любовь Ивановна и Гоша не настаивали. Несмотря на все просьбы Ксении, они каждый раз приносили что-то новое, надеясь все-таки разбередить ее аппетит. И конечно, огорчались, увидев нетронутой принесенную накануне передачу, но врач просил не заострять ни на чем внимания и обещал, что Ксения скоро восстановится.

Врач… Ксения навсегда запомнила лицо этого невысокого, приятного мужчины в очках с модной оправой. Его синие глаза казались глубоко посаженными, а когда он снимал очки, то становился похож на обиженного ребенка, устало потирал переносицу, щурился. Ксения ждала его прихода, заранее зная неизменный набор его фраз. С дежурной улыбкой на лице он входил по утрам в палату и неизменно говорил, что сегодня она прекрасно выглядит. На самом деле Ксения даже не просила зеркала — она не хотела видеть свое отражение, ей было страшно представить, какими стали ее глаза. Почему-то Ксению беспокоило именно это. Никакая еда не сможет вернуть озорного блеска ее карим глазам, а без них се лицо наверняка утратит привлекательность. Она была уверена, что сейчас, как никогда, стала похожа на отца. Она боялась увидеть в зеркале его черты, его взгляд, линию рта. Хотя выражение его лица никогда не было тревожным, а у Ксении поселилась такая внутренняя тревога, которая не могла не отразиться на внешности. Андрей Александрович мог быть рассерженным, злым, в лучшем случае — безразличным. Чувство страха было ему не известно. А значит, Ксения могла не переживать — сходство остается таким, как раньше, ничуть не большим. Это немного успокоило ее. Ксения удивлялась, что в голову приходят мысли о том, как она выглядит. Наверное, из-за Гоши. Когда он смотрит на нее, она едва сдерживается, чтобы не накрыться с головой. Неужели он не понимает, что ей так неуютно под его пристальным взглядом и не нужны ей пока его посещения. Нет, он не догадывается, что в действительности творится у нее внутри. Он не может этого осознать, и хорошо, что так. Она никому не признается в том, какие демоны бушуют в ней: ни Гоше, ни этому доктору с его синющими глазами. Ксения боялась самой себя. Она снова ощущала, как внутри растет и крепнет какая-то не поддающаяся описанию сила. Она не способна созидать. Это разрушительная мощь, которая сметет на своем пути все, что будет мешать ей. Ксения не пыталась заглядывать вперед. Пока она ставила единственную задачу — вернуться к жизни, не к прежней — вообще. Нужно надеяться, что это возможно, иначе все теряет смысл. Ксения недоверчиво смотрела на что-то говорившего врача и понимала — он тоже ни в чем не уверен. Работа у него такая: ложь во спасение. Он не может знать, какой она стала. Ведь никому не дано прочувствовать то, что пришлось пережить ей. Даже врагу не пожелаешь…

Ксения не спрашивала, какая за окном погода, какое число — ее не интересовали такие обыденные вещи. Они больше не имели значения. Какая разница, если впереди тебя ждет такая безысходность и стыд. Она не интересовалась здоровьем матери, прекрасно понимая, что ничего хорошего и ободряющего в ответ не услышит. Ксения даже боялась, что Гоша или Любовь Ивановна заговорят с ней на эту тему. Они интуитивно чувствовали, что она не нуждается в информации, и всегда вели недолгие разговоры ни о чем. А время шло, и каждый день приближал выписку. Это становилось страшной пыткой: Ксении почти каждую ночь снилось, как она открывает дверь своей квартиры и ее сбивает с ног невероятно мощный поток крови. Он несет ее к балконной двери… Кровь повсюду, она стекает по лестничным пролетам, и отовсюду раздаются испуганные крики ничего не понимающих жильцов. И вдруг, в этом хаосе криков, она четко слышит насмешливый голос: «Это у Широковых. Семейка сумасшедших придурков. А ведь никогда бы и не подумали…» Сны принимали иной оборот. В них она уже не падала в бездну, а оказывалась перед жестокой реальностью. Ксения в ужасе просыпалась и потом долго лежала без сна, без мыслей. Время словно останавливалось, и наступающий день казался мрачным, убийственным оттого, что ей нужно было в нем существовать.

Не меньше беспокоило Ксению возвращение в университет. Она не представляла, как посмотрит в глаза знакомым, однокурсникам. Они все будут вести себя, как ни в чем не бывало. Еще хуже, если они примутся утешать ее и выказывать свое сочувствие. Ничто так не расслабляет, как сочувствие. Тогда опускаются руки, и мозг способен воспринимать только боль утраты и нежелание бороться. Ксения раскладывала всевозможные ситуации по полочкам, так и не определив собственной тактики. Она обязательно должна выработать линию поведения с друзьями и знакомыми, пока она здесь, в больнице. Но ничего не получалось. Страх и отчаяние делали ее тупой, истеричной, раздражительной. Все больше се беспокоил день, когда ей скажут, что она может возвращаться домой.

Ей ставили капельницы с глюкозой, которые, как говорили медсестры, помогали восстанавливать силы. Ксении тогда это казалось смешным и ненужным. О каких силах они говорят, когда ей хотелось только одного: закрыть глаза и больше никогда не открывать их? Ксения не могла знать, что много лет назад ее мать испытывала те же ощущения, глядя на медленно капающее лекарство и отекшую от неподвижности и вливаемых лекарств руку. И попытки медперсонала растормошить ее и вернуть интерес к жизни, тогда казались ей совершенно ненужными. Все потеряло смысл, и не было человека, который мог бы понять ее состояние. Теперь и Ксения думала, что рядом с ней никогда не будет того, кто сумеет любить се такой. Гостю, как когда-то говорила мама, не удастся долго задержаться в се застывшем сердце. Оно словно и стучит теперь по-другому:

медленней, размеренней, равнодушней. Ксения изменилась, и это изменение было безвозвратным. Ее по-прежнему не интересовало, какое наступило число и какая погода за окном. Она не чувствовала в себе сил жить дальше и не хотела, чтобы рядом были свидетели ее разрушения. Она боялась, что идущему рядом придется разделить ее ношу. Это казалось Ксении несправедливым и эгоистичным. Конечно же, она думала о Гоше. О ком еще? Только ее чувства к нему тоже изменились. Больше не осталось надежды на созидательное и радужное будущее. Ксения решила вычеркнуть из памяти даже воспоминания о прошлом, светлом и многообещающем прошлом, в котором она была счастлива. Нужно было избавиться от малейшего напоминания о том, что именно он подарил ей радость первой близости, стал ее первым мужчиной. Он разбудил ее. И все было так прекрасно. Кто мог предположить, что один день перевернет всю жизнь… Любовь разрушила призрачное благополучие, навсегда оставив в душе Ксении чувство вины за происшедшее. А Гоша — он больше не должен считать ее своей невестой. Она не могла сказать, что разлюбила его. Сейчас, как никогда, она нуждалась в его спокойной и рассудительной натуре, в его шутках и ласковых прикосновениях. Она могла мечтать, надеяться, что любовь сильнее любых трудностей. Но стоило Гоше оказаться рядом, как у Ксении возникало желание уединиться. Ей нужно побыть одной, ее нельзя торопить. Она обязательно сегодня же поговорит об этом с ним и Любовью Ивановной. Ксения испытывала страх перед будущим. И пока он хозяйничает в ее сердце, а хаос — в мыслях, она должна быть одна. Если то, что было между ней и Гошей, настоящее чувство, оно выдержит испытание временем. Так Ксения и решила. Ей стало немного легче, хотя напряженность по-прежнему ощущалась в каждом ее движении, взгляде.

Теперь она должна вписываться в новые повороты, которые ей подготовила судьба и растревоженный разум. Она не была уверена, что готова к этим испытаниям. Они только начинались. Любовь Ивановна не ошибалась, когда предполагала, что перед ней совершенно другая Ксения. Глядя на ее отрешенное лицо, было невозможно представить самое ближайшее будущее. Любовь Ивановна не знала, чего теперь ждать от Ксении, раньше такой близкой, родной, предсказуемой, а теперь ершистой, чужой, с совершенно расстроенной психикой. Не осталось ощущения единения, которое так ценили обе, и было непонятно, как строить отношения дальше. Любовь Ивановна успокаивала себя, что время поможет Ксении снова стать спокойной и уверенной, а ей и Гоше — понять, как вести с себя с ней, пока абсолютно чужой и далекой.

Ксения вызывала у Любови Ивановны возрастающее с каждой минутой чувство жалости. Пережить такое потрясение порой не под силу даже сильному человеку, а здесь — двадцатилетняя девушка с ранимой, чистой душой. Что теперь творится у нее в душе? И как нелегко будет Гоше находить с Ксенией общий язык. Все оборачивалось совсем не так, как хотела Любовь Ивановна. Ей совсем не улыбалась перспектива такого будущего для своего единственного сына. За то время, что Ксения провела в больнице, Любови Ивановне пришлось о многом передумать. Она стыдилась мыслей, приходящих в голову, но окончательно освободиться от них не могла.

Стало очевидно, что именно Гоше и ей предстоит заменить Ксении ее семью. Любовь Ивановна вдруг поняла, что не настолько привязана к Ксении, чтобы взвалить на себя ответственность за ее возвращение к нормальной жизни. С другой стороны, иного варианта не было. Ксения осталась сиротой — Вера Васильевна вряд ли покинет стены психиатрической лечебницы. Во время последнего разговора Любови Ивановны с лечащим врачом он четко дал это понять. Именно в тот момент в душе Любови Ивановны поселилось подтачивающее сомнение. Несмотря на возрастающую жалость и тревогу за судьбу Ксении, она ощутила страх и нежелание добровольно взваливать на себя пожизненные заботы о ней. В роли молодой, энергичной невестки она нравилась ей гораздо больше. Теперешняя, она совершенно перестала быть нормальным, умеющим рассудительно мыслить существом. Это в корне меняло дело, и Ксения явно не годилась на роль спутницы для Гоши. Любовь Ивановна видела в этой усталой и оглушенной несчастьями девушке преграду на пути сына. Она свяжет его по рукам и ногам. Ксения не сможет стать прежней. Прошло не так много времени после трагедии, обрушившейся на нее, но сердце матери подсказывало, что возврата к прошлому нет. Будет вечная борьба, проявление терпимости, уважения, а потом все сменится отчаянным желанием отмотать назад годы, прошедшие в пустой борьбе. Любовь Ивановна чувствовала, что ее отношение к Ксении изменилось навсегда.

Это был страх за сына, который в ближайшем будущем мог попасть в очень непростую ситуацию. Любовь Ивановна боролась с собой. Совесть не давала ей покоя, но все-таки проигрывала, отступала под мощной атакой материнской заботы о судьбе Гоши. Не для этого она растила его без отца, отдавая ему всю себя, посвящая ему всю свою жизнь без остатка, без единой мысли о собственной нерастраченной женской любви. Вся она сосредоточилась на Гоше. Он стал центром Вселенной для матери. Как же она может спокойно взирать на то, как сын шаг за шагом приближается к пропасти? Нужно было тактично и очень осторожно устеречь его от ошибки. Любовь Ивановна принадлежала к числу тех, кто считал, что не любую ошибку можно исправить. Поэтому гораздо важнее предотвратить ее. В глубине души она пока не знала, что говорить, что делать, и надеялась, что Ксения так или иначе сама поможет ей. Испытывая угрызения совести, Любовь Ивановна старалась не обращать на них внимания. Она успокаивала себя тем, что раньше относилась к Ксении прекрасно, никогда не думала о том, в какой семье выросла девочка, никогда не пыталась найти выгоду в предполагаемом союзе. Но сейчас все изменилось. А главное, Любови Ивановне казалось, что и Ксения чувствует то же самое. Она сама не желает продолжения. Ее нужно только подтолкнуть, может быть даже спровоцировать. Пожалуй так, она честная и бесхитростная. Она не сможет чувствовать себя обузой для любимого человека. Ксения сама найдет способ все остановить. Как было бы здорово прочесть ее мысли! Любовь Ивановна то и дело поглядывала на Ксению, замечая, как едва уловимо меняется у нее выражение лица, практически лишенного каких бы то ни было эмоций — маска, ни складок, ни морщинок. Но все же по задрожавшим губам, беспокойному взгляду, нервным пальцам, потирающим переносицу, Любовь Ивановна делала вывод о напряженной внутренней работе, которая изнуряла Ксению, — это было очевидно.

— Гоша, иди обедать! — Любовь Ивановна позвала сына, когда все было окончательно готово. Ей хотелось, чтобы он поскорее разбавил своим присутствием их молчаливую компанию. Любовь Ивановна никак не могла определиться с темой для разговора. Ее это тяготило, а Ксению, казалось, нет.

— Иду! — раздался голос Гоши. Потом чуть громче зазвучала музыка — любимые Ксенией мелодии из фильма «Шербурские зонтики».

— «Уезжаешь, милый, вспоминай меня…», — поставив локти на стол, подпела она, едва заслышав первые аккорды. Они уносили ее в романтику первой любви, первых поцелуев. И все это было связано с Гошей. Ксения не заметила, как первая за долгое время улыбка тронула ее губы. Этого никто не заметил. — Обожаю этот фильм, Катрин Денев, волшебная музыка.

— Да, замечательная картина и очень поучительная для молодежи всех поколений, — заметила Любовь Ивановна, раскладывая по тарелкам аппетитное рагу и тушеную курицу.

— Поучительная? — насторожилась Ксения. Она никогда не думала об этой истории, как о поучительной. Просто разбилась любовь двух совсем молодых, неопытных людей и некому было помочь. И вопрос о том, счастливы ли они друг без друга, остается открытым.

— Да, милая. Дети не всегда прислушиваются к тому, что советуют родители, а потом расплачиваются за это всю жизнь.

— Мне кажется, любовь и разбилась из-за того, что девушка согласилась с доводами матери. Они так любили друг друга, а победила меркантильность, недоверие, — медленно выговаривая слова, заметила Ксения.

— Настоящее чувство выдержало бы такое легкое испытание, как разлука.

— Легкое?

— Любовь имеет свойство сужать и растягивать временное пространство. Настоящая — сужает. Липовая — растягивает и теряется в нем, расплывшемся, полном страхов, отчаяния, — продолжала Любовь Ивановна, не замечая, как все больше напрягается Ксения. — Взрослым людям всегда виднее со стороны. Любовь слепа и порой эгоистична. Она очень странная — ласковая и жестокая, страстная и холодная, но всегда желанная.

— Для кого вы это сейчас говорите? — Ксения положила руки на колени и, выпрямив спину, вызывающе посмотрела на нее.

— Вы о чем? — усаживаясь напротив Ксении, спросил Гоша. Он успел заметить, как побледнело се и без того обескровленное, казавшееся безжизненной маской лицо. Бросив предостерегающий взгляд на мать, он быстро отломил кусочек хлеба и загремел вилкой по тарелке.

— Мы? Да так… — Любовь Ивановна недоуменно подняла брови, услышав непривычный шум. — О родительской прозорливости, об ошибках молодости, о любви.

— О любви?

— Да, а по-твоему, нам с Ксенией нельзя говорить на такую тему?

— Я не против, но почему у Ксении такое лицо? Ксюша, все в порядке?

— Как никогда, — постукивая вилкой по столу, ответила она.

— Ты что расшумелся? — Любовь Ивановна протянула Гоше хлеб.

— Я? — в свою очередь наигранно удивился Гоша и многозначительно посмотрел на Любовь Ивановну. — Это Ксения барабанит.

— Давайте обедать, — Любовь Ивановна взяла кусочек хлеба и замерла, увидев, что Ксения в упор смотрит на нее.

— Гоша, мама пытается обратить твое внимание на то, что советы родителей обычно предостерегают от неверных решений, — медленно произнесла Ксения, делая ударение на слове «твое». — Ты что-то не уловил с первого раза.

— Почему мое? — прожевывая, поинтересовался Гоша.

— Потому что я камнем могу повиснуть на твоей шее. Я потяну тебя на дно. Так что еще есть время подумать и освободиться от груза, который с годами будет становиться все тяжелее.

— Ксения, ты обижаешь и меня, и Гошу, — Любовь Ивановна развела руками. Она не хотела открыто признавать, что Ксения попала в точку. — За что, милая? За то, что мы пытаемся создать для тебя мир добра и спокойствия? Кажется, ты всегда была лишена этого, не так ли?

— Какая разница, чего я была лишена, если теперь я боюсь войти в собственную квартиру! — повысив голос, ответила Ксения. Она поднялась и подошла к окну, потом резко отшатнулась и, повернувшись, подкатила полные слез глаза к потолку. — Я никогда не смогу выйти на балкон, прикоснуться к перилам. Я не смогу смотреть вниз, боясь увидеть на асфальте его тело. Все мое детство прошло в страхе из-за него, но сейчас я испытываю жалость к отцу. До чего нужно себя довести, чтобы добровольно броситься вниз? Ведь он был в трезвом уме, не пьян.

— Не надо, Ксюша, — попросил Гоша.

— А мама… — не обращая на него внимания, продолжала Ксения. — Ее вещи в шкафу, вышивка в кресле, флакон духов, недочитанные журналы, тапочки… Декорации… Остались декорации к прошлой жизни.

— Ксения, милая, давай сейчас не будем об этом, — Гоша подошел и обнял ее за плечи. Она мягко повела ими, освобождаясь от прикосновения.

— А о чем мы будем? — вытирая слезы, спросила она. — Попытайся представить себе: о чем?

— О том, что пройдет время и все уляжется. О том, что здесь ты обретешь второй дом, — ответила за Гошу Любовь Ивановна. И увидела, как та качает головой. — Да не умею я читать твои мысли! Ответь что-нибудь вразумительное, ради бога!

— Я очень вам благодарна, — сжав руку Гоши, тихо сказала Ксения. Потом словно спохватилась и резко выпустила его ладонь из своей. — Меня раздирают противоречивые чувства. Первое — боязнь остаться одной, второе — желание одиночества. Пожалуй, второе сильнее. Я хочу переварить все, что случилось. В больнице было много времени, но я как-то не о том думала. Жизнь за окном, казалось, больше меня не касается. Сейчас все по-другому. Я должна идти дальше. Как? Для чего, черт подери, я появилась на свет? Неужели ради того, чтобы пережить этот ад кромешный? Я обязана найти смысл. Об этом я и хочу подумать.

— Я помешаю? — тихо спросил Гоша.

— Думаю, нам нужно какое-то время не встречаться, — отведя взгляд, ответила Ксения.

— Может быть, не сегодня, дети? Не в этот первый день возвращения в реальность, — засуетилась Любовь Ивановна. Она продолжала играть роль миротворца, противоречащую ее истинным мыслям и намерениям.

— А я не вернулась, я навсегда осталась в том душном августовском вечере. Сейчас он пугает меня меньше, чем будущее, — с вызовом произнесла Ксения. Она решительно подошла к проему кухонной двери, жестом остановила Гошу. — Я переоденусь и все-таки поеду домой.

— Переночуй, поспи. Может быть, завтра ты будешь думать иначе.

— А послезавтра снова по-новому. На что это похоже? — зло сверкнув глазами, спросила Ксения.

— Я провожу тебя, — Гоша был сам не свой, но понимал, что спорить бесполезно. — Это я могу для тебя сделать?

— Да, спасибо.

Когда Ксения вышла из кухни, Гоша медленно опустился на стул, обхватил голову руками. Ища поддержки, посмотрел на мать. Она ковыряла вилкой остывшее рагу, время от времени поглядывая на Гошу.

— Мама, я ничего не понимаю. Что мы сделали не так?

— Это вопрос, который ты будешь задавать себе всю жизнь, — ответила Любовь Ивановна и, многозначительно посмотрев на сына, добавила: — Всю жизнь, если решишь связать ее с Ксенией.

Негодование читалось на лице Гоши, но через несколько мгновений оно сменилось выражением обреченности.

Борис был единственным человеком, не считая матери, кому Гоша мог сказать все или почти все. Настал тот момент, когда держать все в себе больше не было сил. Хотя Краснин настолько хорошо знал своего товарища, что ему не нужно было долго объяснять, в чем дело. Он давно догадывался о причинах Гошкиной понурости, рассеянности, полного безразличия ко всему: рядом с Виноградовым не было его прекрасной спутницы. К тому же, как говорится, мир тесен, и вскоре даже без желания на то Гоши, Борис без подробностей знал все, что произошло с Ксенией и ее семьей. В самом начале семестра слухи с невероятной скоростью облетели институт, на время застряли на языках студентов, вытеснив все текущие новости. Время шло, а история Гоши и его невесты обрастала все новыми душераздирающими подробностями. О Виноградове и его девушке не говорили только самые ленивые и инфантильные, а таких в студенческой среде очень мало. Быть на слуху — дело непростое. Борис видел, с каким лицом его всегда такой веселый и жизнерадостный товарищ входит в аудиторию. Груз неприятностей изменил его до неузнаваемости. Всегда такой легкий в общении, он перестал быть на себя похожим. Руководитель его дипломной работы, Виктор Алексеевич, высказывал недовольство по поводу его несобранности, но в ответ получал только молчание.

— Что с вами, Игорь? Где ваш энтузиазм, желание работать? Заделов много, осталось только придать всему законченный вид. Соберитесь, я вас не узнаю!

— Я постараюсь.

— Я все понимаю, Игорек, в жизни всякое бывает. Я всегда относился и отношусь к вам с уважением. Поверьте, все проходит. Возьмите себя в руки.

Виноградову было безразлично, что думает о нем Виктор Алексеевич. Голова Гоши была полна мыслей, слишком далеких от дипломной работы и учебы. Отношения с Ксенией стремительно портились, сходили на нет. Она отдалялась, совершенно не желая объяснять причины. В это было трудно поверить. Во время их последнего телефонного разговора Ксения попросила пока не беспокоить ее, чтобы в ее голове все улеглось.

— Мы не должны сейчас встречаться. Ты только не сердись, Гоша, — ее голос звучал официально, был напрочь лишен эмоций. Словно она произносила заученный текст.

— Почему я должен сердиться? Я не понимаю — это, по-моему, гораздо хуже. Тебе трудно, а я никак не смогу помочь на расстоянии. Это меня убивает, пойми. Это неправильно.

— Пока я не могу быть с тобой. Не могу и прошу — не настаивай ни на чем. Это только все испортит окончательно. Я разберусь с тем, как жить дальше, сама. Тебя не должно быть рядом, иначе я приму неверное решение. Ты не сможешь меня переубедить, не трать время, силы.

— Ксения?

— Да?

— Как ты себя чувствуешь? — Гоша все больше беспокоился, что стресс повлиял на ее сознание серьезнее, чем предполагали врачи. Именно эти изменения делали Ксению неконтактной, непредсказуемой. Мама тоже все время твердит о том, что она больше никогда не станет прежней. Но Гоша не хотел никого слушать — он должен быть с Ксенией рядом, иначе он предаст ее. Он никогда не простит себе этого. — Как твои головные боли?

— Спасибо, я хорошо себя чувствую. Голова не болит, бессонницы нет.

— Я рад это слышать.

— Я хорошо себя чувствую, особенно если сравнивать с отцом или мамой, — холодно добавила Ксения. — Зачем ты постоянно спрашиваешь? Ты ведь знаешь, как я не люблю этого вопроса!

— Да, прости. Я не хотел, чтобы ты волновалась.

— Конечно, конечно, мне нельзя волноваться. Иначе откроется перспектива оказаться на соседней койке с мамой. Ты об этом беспокоишься? Так я хочу снять с тебя это напряженное ожидание. Ты можешь считать себя совершенно свободным от обязательств. К черту джентльменство, — Ксения говорила все тише. — Ты одним своим видом будешь напоминать мне о том, что произошло. Ты будешь оберегать меня от всего, не понимая, что на самом деле разрушаешь, а не спасаешь. Оставь меня в покое, Игорь. Давай расстанемся сейчас.

— Это говоришь не ты. Это боль терзает тебя и не дает покоя. Я никогда не откажусь от тебя. Я буду ждать. Две недели, месяц, год. Я люблю тебя, — на другом конце провода послышались всхлипывания. — Не плачь, ради всего святого, Ксенька, не плачь и позволь мне увидеться с тобой. Хочешь, я приеду к университету и мы пройдемся по аллее? Даже говорить ни о чем не будем. Я возьму тебя за руку, просто возьму за руку…

В трубке послышались гудки. Гоша снова набрал ее номер. Она не подходила к телефону. Тогда, несмотря на ее запреты, он все-таки пришел. Долго звонил, но Ксения не открывала дверь, не подавала признаков жизни. Вахтер сказала, что она ушла куда-то, у Гоши отлегло от сердца. Нет, это действительно невыносимо — все время беспокоиться, переживать и думать обо всех глупостях, которые Ксения может натворить.

— Передайте ей, пожалуйста, это, — записка, оставленная у вахтера, осталась без ответа. И эта, и другая, которые он писал дома заранее, продумывая каждое слово. И к телефону больше никто не подходил.

— Сынок, ты не должен так вести себя, — Любови Ивановне было тяжело смотреть на его страдания.

— А как?

— По-моему, тебе нужно сделать так, как она просит. Дай ей время прийти в себя. Трудно представить, что пришлось пережить бедной девочке и сколько еще предстоит…

Гоша никогда не думал, что события могут так развернуться. Это напоминало фильм ужасов, где ему и Ксении досталась роль влюбленных, на голову которых свалились напасти. Хотелось бы просмотреть полностью сценарий, чтобы хоть бегло пробежать глазами финальные сцены. Гоша едва выдерживал напряжение, которое сковывало его мозг, вырывало из нормальной жизни. Ему не были нужны советы матери. Впервые за много лет он испытывал раздражение, когда она снова и снова пыталась помочь ему. Неужели она не понимает, что ему не нужны сейчас ничьи советы? Они воспринимаются как что-то совершенно неуместное.

— Мама, когда мне будет нужен твой совет, я обязательно обращусь к тебе, — сказал он, остановив очередную попытку матери. — Ты не понимаешь, что твой жизненный опыт мне сейчас ни к чему!

— Хорошо, — обиженно произнесла Любовь Ивановна, понимая, что дела обстоят хуже, чем она думала. Она не могла ничем помочь сыну. Он продолжал любить Ксению, и одному Богу было известно, чем закончится этот роман. Самое обидное, что Ксения вела себя именно так, как хотела Любовь Ивановна. Но на Гошу ее поведение оказывало обратное действие: он все больше ощущал себя обязанным быть рядом с Ксенией. Его чувство вины за произошедшее с ней разрасталось до невообразимых размеров. Это делало его существование лишенным покоя. — Хорошо, сын. Я замолкаю. Вы взрослые люди — разберетесь, надеюсь. Прошу тебя об одном — ничего не скрывай от меня. Мы ведь по-прежнему друзья?

— Да, мам, конечно, — Гоша понимал, что тяжело не только ему, но от этого легче не становилось. Он мечтал, чтобы его все оставили в покое и дали разобраться в том, что происходит. — Я обязательно дам тебе знать, как у нас дела. Надеюсь, этот затянувшийся кошмар рано или поздно закончится.

Гоша никогда не думал, что Ксения для него так много значит. Вокруг словно исчезли яркие краски. Ничто не вызывало тех эмоций, которыми обычно было полно сердце Гоши. Он стал молчаливым, угрюмым, погруженным в себя. А тот веселый, жизнерадостный, полный планов на будущее Гоша остался в прошлом. Там ему было хорошо, там он мог позволить себе быть счастливым или, по крайней мере, мечтать об этом. Теперь Гоша словно погрузился в серый, окутавший его туман отчаяния, бессилия. Чей-то задорный смех заставлял сердце Гоши сжиматься — он вспоминал, как звонко смеялась Ксения, запрокидывая голову, забавно морща нос. Все, что происходило или не происходило, напоминало ему время, когда они были вместе. Реальная жизнь больше не представляла для него интереса. Ему не было дела до того, что творится сейчас, — только путешествуя в прошлое, он мог снова испытывать ощущение счастья, пусть даже призрачного.

Шли дни, закончился сентябрь. Время стремительно отсчитывало день за днем, неделю за неделей. Между Ксенией и Гошей ничего не менялось. Они по-прежнему не встречались. Попытки к сближению со стороны Виноградова ни к чему не приводили. Ксения упорно хотела исчезнуть из его жизни — это становилось очевидным, но совершенно не устраивало его. Он не желал замечать очевидных вещей, оставляя в сердце маленькое пространство для надежды.

Несколько раз Гоша все-таки приезжал к университету и ждал Ксению. Спрятавшись за деревом, он курил сигарету за сигаретой и ждал. Он не собирался подходить к Ксении, просто хотел увидеть хотя бы издалека. Обычно приходилось уезжать ни с чем: у Ксении, по-видимому, другое расписание, а часы занятий, работы на кафедре были Гоше не известны. Он приезжал и надеялся на авось, умоляя своего ангела-хранителя помочь ему в такой малости. Неужели он просил о многом? Гоша терял терпение и надежду. Но все же его упорство привело к тому, что в один далеко не солнечный осенний день Ксения появилась на университетском крыльце. Оказалось, что Гоша совершенно не был готов к этому. Он растерялся, принявшись искать сигареты, зажигалку, не нашел и засуетился еще сильнее. Он чувствовал, как колотится его сердце, и не пытался унять его. Виноградов ощущал себя одиноким, потерянным, заброшенным судьбой на это злосчастное место у дерева с пожелтевшей листвой. Ему хотелось плакать, в горле стоял комок, мешающий дышать. Прислонившись к шершавому стволу, Гоша едва держался на ногах. Он не думал, что будет настолько потрясен.

Знакомым движением Ксения поправила волосы и остановилась, явно ожидая кого-то. Она то и дело проводила тонкими пальцами по шелку распущенных волос, кажется испытывая удовольствие от прикосновения. Гоша едва сдерживался, чтобы тут же не подбежать к ней. Он собрал всю свою гордость и самолюбие, чтобы остаться на месте и любоваться Ксенией издалека. Гоша отметил, что она хорошо выглядит. На ее лице не было ни тени той отрешенности и отчаяния, которые сводили его с ума в их последнюю встречу. Почему-то сейчас Виноградова это не обрадовало. Он испытал нарастающее негодование.

Она не смела так здорово выглядеть, когда их отношения висят на волоске от полного разрыва!

Гоша смотрел на Ксению, чувствуя, что от волнения близок к потере сознания. Голова закружилась, стало тяжело дышать. Ему пришлось крепко обхватить руками ствол липы, чтобы не упасть. Словно сквозь пелену он наблюдал, как Ксения спускается по ступенькам, разговаривая с какой-то девушкой. Они довольно оживленно что-то обсуждали, а потом случилось самое непредвиденное. Неподалеку от Гоши остановились темно-синие «жигули», на которые он бросил мимолетный взгляд. Виноградов не мог объяснить причину негатива, мгновенно вызванного этой ничем не примечательной машиной. Но обе девушки явно двигались в его направлении, а через несколько мгновений оказались в салоне этого автомобиля. Гоша, чтобы не привлечь к себе внимания, едва успел перейти к другому дереву и укрыться за ним. Машина скрылась за поворотом, а он все стоял и не мог сойти с места. Тонированные стекла не позволили увидеть хотя бы силуэт того, кто сидел внутри. Гоша не знал, что и думать. Он гнал от себя самые разные мысли, понимая, что объяснить все сможет только Ксения.

В нем взыграла ревность, к которой примешивалась элементарная мужская гордость. Словно только сейчас до него дошел смысл сказанного матерью. И он показался себе жалким, ничтожным. Он не станет опускаться до слежки, расспросов, подозрений. Ксения должна ответить на единственный вопрос: любит ли она его по-прежнему, согласна ли стать его женой? Его не устраивают никакие другие отношения. Гоша верил, что она обязательно скажет «да» и вернет ему силы и радость жизни. Но самым сложным оказалось задать этот вопрос. Мало того, что Ксения избегала общения — с этим можно было как-то справиться. Гоша все меньше был уверен в том, что услышит «люблю». Он боялся, что не вынесет отказа. Ксению было трудно узнать: она расцветает, уверенно выглядит, но при этом в ее жизни нет места для него. В это было трудно поверить, но она смогла за такой короткий срок практически отречься от всего, что связывало их многие годы.

С каждым днем Виноградов становился все мрачнее, и наконец наступил критический момент, когда Гоша ощутил потребность поделиться своими проблемами. Кандидатура Бори Краснина подходила по всем параметрам. Гоша понимал, что его товарищу уже известно многое, но дело было не в этом. Виноградову нужен был внимательный слушатель, а уж во вторую очередь советчик. Боря умел слушать. Этим они всегда отличались друг от друга: Краснин — спокойный, уравновешенный, медлительный и Виноградов — в детстве задумчивый и тихий, теперь же сама энергия, взрывной и темпераментный весельчак-балагур. В пятницу перед последним практикумом Гоша спросил:

— Борь, ты не хочешь после занятий попить кофе в «Восточных сладостях»? — это было излюбленное место студентов политехнического института, где любил бывать и Гоша. Он и его сокурсники облюбовали небольшое уютное кафе-бар и проводили в нем практически все свободное время.

— С удовольствием, — ответил Боря, понимая, для чего товарищу нужна эта встреча. — Буду ждать тебя в вестибюле у выхода.

«Восточные сладости» — Гоша назвал это место автоматически, вспомнив вдруг, как Ксения восхищалась сваренным здесь кофе. Она любила наблюдать за быстрыми, отточенными движениями бармена, готовившего его в небольших турках на горячем песке. Как часто Гоша назначал Ксении свидания именно здесь. Ожидание в полутьме небольшого помещения, наполненного ароматами халвы, кофе, жареных орехов, казалось не таким долгим, и время летело незаметно. Как и все девушки, Ксения любила немного опоздать. Она быстро подходила к столику, целовала Гошу в щеку и, улыбаясь, говорила, что ожидание встречи слаще самой встречи. Гоша вспомнил, как всегда спорил с ней на этот счет, зачарованно наблюдая за ее лицом, движениями изящных рук. Он был заранее согласен со всем, что она произносила. Просто ему нравилось видеть, как буря эмоций проносится по ее красивому лицу. Ей шло и выражение раздраженности, и беспечности. Ее не портила ни твердая складка на лбу, ни кривая усмешка легкого презрения. Гоша был настолько влюблен, что даже в недостатках любимой находил что-то положительное.

Поход в кафе был полон для него счастливых, запоминающихся минут. Их хватало до следующего свидания, которое в свою очередь наполнялось новыми. Эта цепочка казалась Виноградову прочной и бесконечно длинной. Его радовала любая мелочь. Он обожал наблюдать, как Ксения смаковала обжигающий кофе, причмокивая и вожделенно закрывая глаза. Она говорила, что лучший бывает только в сказке, а поскольку ей там бывать не приходилось, значит — это предел ее мечтаний. Потом она медленно очищала ядра арахиса и с удовольствием съедала всю порцию. Время от времени она предлагала и Гоше попробовать, но он, словно примерный родитель, который хочет накормить свое любимое чадо, отказывался. Он получал большее удовольствие, наблюдая за тем, как маленькие орешки исчезают с блюдца, доставляя его спутнице наслаждение.

— Как мало нужно человеку для счастья, — философствовала Ксения. — Чашка кофе, горсть орехов и приятная компания.

— И любимый человек рядом, — улыбаясь, поправлял ее Гоша.

— И самый любимый мужчина рядом… — уточняла Ксения.

От ее томного, полного желания взгляда Гоше всегда становилось не по себе. Он мгновенно вспоминал, сколько сладостных минут они провели вместе, как раскрылась ему страстная натура Ксении. Со стороны такая сдержанная, она превращалась в постели в необузданную, полную тайных фантазий и безумных желаний жрицу любви. Она слишком быстро осваивала науку близости и наслаждений, порой вызывая у Гоши безотчетную тревогу. Ему казалось, что очень скоро он перестанет удовлетворять ее ненасытную жажду удовольствий, перестанет соответствовать образу, который наверняка сопровождает ее эротические фантазии. Она становилась все более сексуальной, и эта прорвавшаяся наружу энергетика начинала давить Гошу, вызывая страх. Она даже кофе пила особенно, так, что хотелось вырвать чашку из ее рук и крепко-крепко поцеловать. Безотчетно Гоша ревновал ее ко всему, что приносило ей удовольствие. Близость с ним должна оставаться для нее самым ярким впечатлением. Только так! Эта удивительная девушка вызывала у него постоянное желание обладания, но с каждым разом он оставался все менее доволен собой. Он злился на себя за это проявление слабости, неуверенности, но бороться с нарастающей тревогой и опасением за их будущее с каждым днем становилось все труднее.

Может быть, именно поэтому он настаивал на скорой свадьбе. Он вбил себе в голову, что семейная жизнь стабилизирует то, что, по его мнению, было очень шатким. Он хотел соединить, а получается — разрушил. Гоша потерянно смотрел куда-то вперед, не видя ничего вокруг. Он перестал ориентироваться в пространстве. Гоша снова ждал Ксению, не сводя взгляд с входа в кафе. И вот она появилась, как в тумане, медленно прошла через небольшой зал, подошла к столику, Гоша прижал ладонь к щеке, ощутив, словно наяву, прикосновение ее горячих губ… Воспоминания на мгновение лишили Гошу решимости. Он растерялся, подумав, что ему будет невыносимо тяжело говорить о Ксении в месте, где они так часто веселились и мечтали о будущем, где были счастливы. Но Борис уже исчез за поворотом длинного кафедрального коридора. Гоша вздохнул и поплелся в аудиторию слушать лекцию по спецкурсу. Он хотел улизнуть, однако в последний момент решительно переступил порог аудитории и занял привычное место за первой партой.

Едва дождавшись окончания занятий, Виноградов быстро закрыл тетрадь, закинул сумку за плечо и помчался по коридору к главной лестнице. Он спускался, не замечая никого вокруг, еще на ступеньках ища глазами Бориса. Его каштановая шапка густых волос, высокая, широкоплечая фигура выделялись на фоне снующих потоков студентов. Гоша издалека помахал ему и увидел, как в ответ на лице Бориса появилась улыбка. Он умел необыкновенно улыбаться, заставляя смотреть на него завороженно и непременно восхищаться. Гоша опустил голову, решив не показывать, как он в который раз попадает под неоспоримое обаяние Бориса. Красин умел быть обворожительным, только сегодня ему не нужно было проявлять столько обаяния. Все-таки он ждал товарища, а не любимую девушку. Гоша впервые подумал, что у него нет и сотой доли природной красоты и магнетизма Бориса. Иначе Ксения не отказывалась бы так легко от всего, что было между ними. Она дорожила бы им. Все-таки они уже собирались пожениться — это что-то да значит. Его любимая девушка, его Ксения… Он никогда не сможет разлюбить ее.

Подходя к Борису, Гоша впервые подумал о том, что у Краснина нет таких проблем. У него ни разу не случалось серьезного романа, никаких сердечных неурядиц, нервотрепок. Он никогда не приходил на дискотеки, праздники факультета со спутницей. Ему нравилось быть в центре всеобщего внимания. Обычно вокруг него крутилось много девчонок, старающихся попасть в поле его зрения. Борис все замечал, посмеиваясь и бросая по сторонам пристальные взгляды. Девчонки таяли — не проходило и часа, как он выбирал одну из них. Он начинал уделять ей больше внимания, его комплименты всегда были изысканны и полны подтекста, которые избранница могла толковать на свой лад. Он умел обаять, оставаясь при этом на расстоянии вытянутой руки от трепещущей и взволнованной спутницы. Внешне он был само спокойствие и рассудительность, плюс вежливость, искрометный юмор. Однако за маской спокойствия и внешней холодности таилось нечто такое, что магнитом притягивало к нему влюбленных девчонок. Краснин не заводил с ними долгих романов. Он легко расставался с подружками, без ссор и обид. Это тоже казалось Гоше невероятным: Краснин умел делать так, что бывшие пассии не держали на него зла. Какое-то время они страдали по упущенному, навсегда потерянному, а потом переходили в разряд преданных друзей, с которыми можно поболтать, попить кофейку, даже отпраздновать очередной день рождения или праздник. Отношения не прерывались, однако в них теперь отсутствовала чувственность и близость. Девушки соглашались на это, может быть, надеясь в душе, что им дадут второй шанс.

Борька был уникальной личностью. Гоша гордился дружбой с ним, зная, что такого товарища судьба посылает не каждому. Краснин умел быть преданным, сильным, убежденным и легко вел за собой. Гоше нужен был именно такой друг. Виноградов не уставал им восхищаться, порой попадая под его влияние. Периодически на Гошу находило игривое настроение, когда он жаждал приключений, острых ощущений, и лучшего компаньона, чем Краснин, трудно было представить. Им было о чем вспомнить, но все круто изменилось, когда отношения Гоши и Ксении стали близкими. Теперь он не мечтал о том, чтобы заполучить в объятия на одну ночь какую-нибудь длинноногую красотку, пропускал мимо ушей намеки Бориса на перспективу классного вечера в интересной компании. Общение между друзьями стало редким, часто сводилось к телефонным разговорам. И самое невероятное, что дружба между Гошей и Борисом от этого ничуть не пострадала — еще один плюс к характеристике Краснина. Он не мешал товарищу открывать новые любовные просторы с очаровавшей его всерьез и надолго Ксенией. Он воспринимал происходящее с Гошей как необходимый опыт. Ксения и Борису нравилась, он сразу увидел в ней то, что сам всегда ценил в девушках: сочетание сдержанности и страстности. Она напоминала ему спящий вулкан, извержение которого неизбежно. Краснин был настолько откровенен, что не постеснялся открыто заявить Гоше:

— Жаль, что ты мой лучший друг. Это лишает меня шанса.

— Ты о чем? — растерялся Виноградов.

— Я о ком, дубинушка. Я о твоей прекрасной подружке.

— Мало ли красивых девушек на свете, — засмеялся Гоша, невероятно польщенный высокой оценкой Бориса достоинств его любимой.

— Не в красоте счастье, — после небольшой паузы произнес Краснин. — И ты не прикидывайся, что не понимаешь меня.

— Хорошо, не буду. Только тебе, дружище, не мешало бы получше осмотреться по сторонам. Да, да. Я говорю серьезно.

В ответ Краснин отвесил легкий поклон, лукаво улыбаясь. Гоша не всегда понимал его до конца. И в тот раз недоверчиво покосился на Бориса. Нет, он не намерен пускать в ход свое обаяние, чтобы поставить Ксению перед выбором, — это очевидно. Просто он по-своему подстегивает к более решительным действиям. Гоша ему не соперник — Виноградов всегда смотрел на вещи трезво. Красота Бориса была бесспорной, обаяние — бесконечным и мгновенно обволакивающим, как теплые лучи солнца ранним летним утром. Гоша размышлял о том, почему же он один? Почему даже не пытается начать серьезные отношения? Может быть, неудачный опыт, первая любовь, оставившая не самые приятные воспоминания? Нет, Борис всегда говорил, что любовь и он — две параллельные прямые. Они идут как бы рядом, но никогда не будут достаточно близки. Это казалось Гоше противоестественным и удивляло. Последнее время они вообще мало говорили о личной жизни друг друга, но, направляясь в кафе, Гоша решил, что, поведав о своих злоключениях, обязательно поинтересуется сердечными привязанностями Бориса. Из-за напряженности в отношениях с Ксенией Гоша за целый месяц учебы не нашел времени, чтобы как всегда поговорить с другом по душам. Перед этим были летние каникулы — последний долгий отдых перед решающим броском, как говорила Любовь Ивановна. Но и когда начались занятия, друзья виделись мельком — Гоша не мог заставить себя общаться с кем-либо, даже с Борисом. Так, короткие встречи в коридорах института, обмен фразами ни о чем. Виноградов как огня боялся расспросов со стороны товарища, и тот, проявляя завидное терпение и деликатность, не торопил его. Всему свое время — вот настал момент, когда Гоша просто не может не выговориться. Борис — товарищ, каких мало. Он умел подставлять плечо не для показухи, а когда в этом действительно возникала необходимость. Но поймет ли он его, ни разу не пережив то, что сейчас так мучит Гошу?

— Ну, что, по кофе? — спросил Борис, когда оба спустились по ступенькам к входу в кафе.

— Да, я бы еще что-нибудь добавил, — Гоша знал, что когда нервничает, обязательно испытывает, высасывающее все изнутри чувство голода.

— Я возьму пахлаву, — сказал Красины, подойдя к стойке бара.

— А я пару слоек.

Удобно устроившись в самом дальнем уголке за столиком для двоих, Гоша сделал пару глотков кофе. Красный сидел напротив и пытливо смотрел на товарища. Он видел, что ему трудно начать. Борис решил помочь:

— Мир полон слухов, дружище, — сказал он, размешивая сахар в кофе. — Так что я в общих чертах в курсе всего того, что произошло с твоей подругой. Еще я вижу, что ее долгое время нет рядом с тобой. И здесь я уже бессилен что-либо предполагать.

— Мы перестали быть близки, — подперев щеку рукой, задумчиво произнес Гоша. Он старался выглядеть как можно более спокойным. Сжимая в ладонях горячую чашку с кофе, он смотрел на темно-коричневую поверхность, словно хотел увидеть что-то недоступное окружающим. — Как в триллере, честное слово. Когда подобное смотришь в сериалах, это трогает гораздо меньше и кажется просто надуманным стечением обстоятельств.

— Жизнь умеет показать себя с самой неприглядной стороны.

— Я на грани, Борька. Иногда мне кажется, что я или сойду с ума, как ее мать, или брошусь вниз, чтобы раз и навсегда покончить с этой неразберихой.

— Будем считать, что ты этого не говорил, а я не слышал, — подавшись вперед, Борис четко и твердо произнес каждое слово. Он увидел, как Гоша смущенно отвел взгляд и отпил кофе. От волнения он даже вкуса его не почувствовал. — Перестань, дружище. Мы не должны изменять нашему железному принципу: «Из самой дерьмовой ситуации при желании можно найти выход». Улавливаешь ключевое слово — желание. Оно есть у тебя?

— Пожалуй.

— Теперь конкретнее, — откусывая пахлаву, попросил Борис. Его лицо застыло в ожидании, в серых глазах появилось выражение готовности. — Говори. Я очень внимательно тебя слушаю.

Виноградов постепенно рассказал обо всем, что делало его существование невыносимым. Он не упустил ничего. Ему казалось, что он не отягощает свой рассказ ненужными деталями, но говорил достаточно долго. О том, что Ксения отказывается встречаться, что он пытался переубедить ее, но этим сделал только хуже. Невероятно волнуясь, Гоша жевал слойки, пил остывший кофе и все говорил и говорил. Борис слушал не перебивая. Он боялся задавать вопросы, потому что его друг чувствовал себя как никогда напряженно. Гоше нужно было выговориться, и Краснин внимал каждому его слову. Наконец Гоша замолчал и вопросительно посмотрел на товарища.

Рассказанное произвело на Бориса тяжелое впечатление. Одно дело — слушать краем уха сплетни, другое — узнать от самого очевидца все о произошедшей трагедии. В какой-то момент Борис даже упустил нить повествования, он настолько реально представил себе тот страшный для семьи Ксении и Гоши день, будто сам очутился в той комнате, а потом — среди зевак, столпившихся у изуродованного тела Андрея Александровича. Боря даже ощутил сладковатый, приторный запах крови, перед глазами разрасталось темно-багровое пятно, растекающееся по асфальту.

— Да ты не слушаешь меня, — раздосадованно произнес Гоша, заметив отвлеченный взгляд Краснина.

— Нет, нет, — встрепенулся Борис, потер лоб. — Я словно был с тобой там. Как тяжело… Представляю, что тебе пришлось пережить.

— Мне… А ей? Подумать только: за несколько минут потерять отца, мать. Вера Васильевна вряд ли станет прежней. Врачи говорили, что ее психика не выдержала.

Нервные клетки не восстанавливаются… Сколько раз мы смеясь в шутку говорили эти слова, а теперь я с ужасом понимаю, что это чистая правда. Нельзя успокоить и направить в нужное русло растревоженный мозг, — Гоша откинулся на высокую спинку стула. — Что делать, Борь? Я ощущаю себя косвенно виновным в происшедшем. Не скажи Ксения о ее желании стать моей женой, трагедии бы не случилось. Не случилось бы этого страшного конфликта, а ведь она мне столько раз говорила, что лучше подождать.

— Перестань винить себя. Насколько я понял, в этой семье давно не было ничего, что связывает, сближает. Просто жили люди под одной крышей, собирались за одним столом, но ничего общего не было. Уход Ксении стал катализатором, говоря научным языком. Не в тот день, так в другой… — Борис достал из кармана пачку сигарет, покрутил ее в руках. Невероятно хотелось курить, но здесь это было не принято.

— Да, я бы тоже выкурил сигарету-другую, — вздохнул Гоша. — Самообман. Кажется, только сделаешь первую затяжку — снимется напряжение, проблема станет менее острой. А потом наступает разочарование, потому что ничего не меняется. Еще одна порция никотина…

— Знаешь, в твоей истории есть положительный момент, — вдруг сказал Борис. Его серо-зеленые глаза оживились, придавая лицу восторженное выражение.

— Какой? — удивленно спросил Гоша.

— Ты ведь сам сказал, что недавно видел Ксению и она прекрасно выглядела.

— Да, но меня это почему-то только разозлило.

— Ты не прав. Это означает, что она смогла выйти из кризиса, понимаешь?

— И я был ей не нужен.

— Это еще вопрос! У женщин своя непредсказуемая логика.

— Знаешь, Борька, я боюсь задумываться над этим. Она слишком много для меня значит, а я ей нужен? Только при встрече все станет ясно. Я не вынесу, если она скажет, что все кончено.

— Гоша, по-моему, ожидание хуже самой неприглядной правды. По крайней мере, она дает определенность. Тебе осталось ждать недолго. Все выяснится в ближайшие дни. Я помогу тебе.

— Каким образом? — оживился Гоша.

— Я попробую поговорить с ней. Она ведь меня, надеюсь, за время каникул не забыла.

— Ты думаешь, она захочет встречаться с тобой?

— Попробую.

— Она не подходит к телефону, не отвечает на мои записки.

— Дай мне три дня, — перебил Гошу Борис. — Даже два, достаточно выходных.

— Мне страшно, — Гоша обхватил голову руками. — Я никогда не прощу себе, что все вот так из-за меня…

— Ты снова за свое? Будь же ты мужиком! Это испытание для тебя и для нее. Выдержите, значит, на всю жизнь, значит, настоящее. Только так, понимаешь?

Гоша кивнул. Он больше не хотел ничего говорить. Словно с каждым словом уходили из него силы, мужество и желание до конца разобраться в отношениях с Ксенией. Сейчас он мечтал только о том, как вернется домой, закроется в своей комнате и будет спать, неприлично долго спать. Маме скажет, чтобы она его не звала ни к обеду, ни к ужину. И вообще его интересует только телефонный звонок от Бориса или Ксении. Гоша допил кофе и, поставив пустую чашку на стол, вопросительно посмотрел на товарища. Борис понимал его без слов. Он кивнул, предлагая покинуть кафе, и протянул Гоше сигарету.

На улице они практически молча курили, а потом, пожав друг другу руки, обменялись многозначительными взглядами. Когда Борис сказал «до встречи», Гоша даже улыбнулся. Он сам не ожидал, что его губы вдруг растянутся в улыбке. Это произошло помимо его воли. Борис подмигнул ему и, повернувшись, своей легкой, пружинистой походкой зашагал в сторону троллейбусной остановки. Он быстро удалялся, понимая, что Гоше сейчас нужно остаться одному. Как сосуд, из которого вылили всю воду, он будет ждать, пока его либо снова наполнят, либо разобьют как ненужный. Гоша погрузится в ожидание телефонного звонка, чтобы наполниться новой живительной влагой или… Борис не хотел думать о том, что может случиться с товарищем при не самом лучшем стечении обстоятельств.

Ксения проснулась, почувствовав неприятное покалывание в левой руке. Она слишком долго спала на одном боку и отлежала ее. К тому же мужчина, положивший свою руку на ее талию, давил тяжестью расслабленного в глубоком сне, грузного тела. Ксения осторожно, чтобы не разбудить его, освободилась из объятия и, накинув мужскую рубашку, висевшую рядом на стуле, поднялась с кровати. Быстро убрала волосы, скрепив их заколкой в длинный хвост, потирая глаза, не глядя, нащупала тапочки. Ксения не любила ходить босиком, особенно в чужой квартире. Оглянувшись на сопящего во сне мужчину, она не спеша прошла через длинный коридор на просторную кухню. Насыпала кофе в кофеварку, нарезала тонкие ломтики белого хлеба и положила их в тостер. В холодильнике нашла нарезку из сыра, грудинки и колбасы, в жестяной банке — остатки оливок, полбутылки коньяка. Пить утром ей не хотелось, но Ксения была уверена, что ее партнер не откажется от рюмочки. Кажется, вчера Артем перебрал.

Опустив жалюзи, Ксения продолжала хозяйничать. Поставила на большой серебряный поднос чашки с блюдцами, достала салфетки, мармелад — Артем любил кофе с мармеладом. Это сочетание казалось Ксении странным, но она дала себе слово не обсуждать слабости своего мужчины. Он сам просил ее об этом в первое свидание. Почему не уступить в такой простой, ни к чему не обязывающей просьбе? За последнее время Ксения вообще пришла к выводу, что на жизнь нужно смотреть проще, тогда она меньше испытывает тебя на прочность.

Приоткрыв форточку, Ксения жадно потянула носом свежий воздух. С удовлетворением оглянулась на поднос, который через несколько минут, как только сварится кофе, собиралась отнести в комнату. Она была в этой квартире в третий раз и теперь более свободно чувствовала себя в роли временной хозяйки в жилище ловеласа. Ксения не тешила себя иллюзиями по поводу серьезности и глубины их отношений, но проводить время с Артемом было интересно, легко — еще один пункт новой жизненной программы, в котором запрещалось любое напряжение по поводу любви, страсти. Только положительные эмоции, только удовольствие!

Пока в кофеварке готовился кофе, Ксения зашла в ванну, привела себя в порядок. Артем всегда подчеркивал, что женщина обязана просыпаться раньше, чтобы предстать перед любимым мужчиной во всей красе. Ксения не была уверена, что любит Артема, но к его пожеланию относилась серьезно. К тому же ей самой было гораздо приятнее сознавать, что она хорошо выглядит. За последнее время она уделяла себе гораздо больше внимания, чем раньше. Для этого было много причин, да и возможностей стало неизмеримо больше. Придирчиво посмотрев на себя в зеркало, она осталась довольна своим внешним видом: ночные забавы никак не сказались на ее лице. Никаких отеков, синяков. Ксения усмехнулась — секс стал для нее чем-то большим, чем просто удовольствие. Это стало смыслом существования и хорошим заработком в сложившейся ситуации.

Прошло больше двух месяцев с того момента, как Ксения начала вести самостоятельную жизнь. Это была абсолютно новая жизнь, к которой Ксения очень быстро приспособилась. Она не ожидала от себя подобного хамелеонства. Часто она думала о себе, как об улитке, сменившей старый домик, а вместе с ним. и саму суть своего существования. Теперь она была быстрой, смелой, находчивой, продвигающейся по любому бездорожью без оглядки. Ксения нравилась сама себе. Не было комплексов, оглядки на то, что скажут люди. Она окунулась в бурный поток, сразу захвативший ее, и сопротивляться его стремительному течению у Ксении не возникало желания. Ее все устраивало. Это тоже стало одной из характеристик новой жизни. Единственное, что осталось в ней из прошлой, — желание окончить университет и получить диплом. Этого всегда хотела мама.

Мама… Ксения присела на край ванны. Она не должна долго думать о ней, потому что снова подступит удручающее чувство бессилия и отчаяния. Теперь все, что называют материнской лаской, заботой, вниманием, для нее недоступно — изменения, происшедшие с Верой Васильевной, оказались необратимыми. Она даже не узнавала свою дочь, когда та приезжала ее проведать. Каждую субботу Ксения переступала порог психиатрической лечебницы. Сначала разговаривала с врачом, потом, сломленная беседой, направлялась к матери. Общение с ней — еженедельная пытка, которую Ксения воспринимала как наказание свыше. Поделом ей. За столько лет, что они были вместе, у обеих так и не возникло желания стать по-настоящему близкими, а теперь это и вовсе было невозможно. Чувство вины переполняло Ксению, накапливаясь внутри неконтролируемой злобой, резкостью, выплескивать которую приходилось в одиночестве. Она придерживалась мнения, что никто в целом мире не станет свидетелем ее отчаяния, не увидит ее слабой. Почему это было для Ксении столь важным, она и сама не могла объяснить, но вела себя именно так, чтобы производить впечатление уверенной, сильной, несгибаемой, легко идущей по жизни.

Это была своеобразная самозащита, потому что в душе Ксения никак не хотела смириться с тем, что произошло. Она хотела вернуть мать! Она требовала нового консилиума докторов, раздавала подарки, кричала, устраивала истерики, после которых ее саму приходилось долго успокаивать. Она умоляла врачей подойти к ее матери со всем вниманием, подкрепляя свои просьбы постоянными презентами. Она задаривала медсестер, нянечек, надеясь, что хоть таким образом получит надежду на большее внимание к беспомощному, потерявшему разум существу, которым стала ее мать. Время шло, а Вера Васильевна все больше погружалась в состояние потери разума, чувств. Она жила в своем мире, и в нем больше ни для кого не осталось места. Были скромные желания, Ксения стремилась исполнить их как можно быстрее.

— Здравствуй, мама, — Ксения опускалась перед ней на колени, брала в ладонь ее прохладную, сухую руку и мгновенно встречала ответный взгляд, полный страха. Обычно Вера Васильевна хмурилась и. долго молча разглядывала дочь, явно не узнавая ее. Прозрачные голубые глаза были холодны. Но Ксения не хотела сдаваться. Каждый раз она делала несколько попыток и в эту субботу была достаточно настойчива: — Это я, мам, Ксения, твоя дочь.

— Сядьте напротив меня, пожалуйста, — Вера Васильевна медленно высвободила руку, указывая тонкими пальцами на стул, стоящий у ее кровати. Она сделала нетерпеливый жест, ожидая, пока вторгшаяся в ее пространство девушка займет должное место.

— Хорошо, — проглатывая мешающий говорить комок, ответила Ксения Она закусила дрожащую губу и села на жесткий стул с высокой спинкой, привинченный к полу — Я принесла конфеты. Ты в прошлый раз просила «Метеорит». Вот, возьми. Это тебе.

Ксения протянула матери коробку, но та продолжала сидеть без движения, глядя в пол. Ксения положила конфеты на тумбочку. В какой-то момент Вера Васильевна вздрогнула и посмотрела на Ксению по-другому. Она словно старалась что-то вспомнить, мучительно пыталась, но — безрезультатно.

— Мама, все будет хорошо, — Ксения всегда разговаривала — с ней, даже когда та не отвечала ни единым словом. — Мы со всем справимся. Ты только не волнуйся, пожалуйста, я уверена, что ты скоро поправишься и вернешься домой.

— Домой? — это слово взволновало Веру Васильевну, потому что она поднялась и принялась ходить по палате взад-вперед. — Домой. Что это значит? Объясните мне.

— Домой. У тебя есть дом, ты помнишь?

— Нет, — твердо ответила Вера Васильевна. — У меня нет ничего такого, о чем я не помню. Вот моя кровать, тумбочка, вот мой стул, на котором сидите вы или кто-то другой. Никакого другого дома у меня нет точно. Я ведь в своем уме!

— Хорошо, хорошо, — поспешила согласиться Ксения. Она видела, что мать разнервничалась. Если медсестра заметит это, то выскажет недовольство и, чего доброго, пожалуется врачу.

— Я не понимаю, почему мне нужно слушать то, что меня пугает?

Вера Васильевна подошла к стене, оперлась о нее, закрыла глаза. Исхудавшее лицо ничего не выражало. Она долго стояла так, пока Ксения не кашлянула, пытаясь обратить на себя внимание — время посещения было ограничено, а ей так хотелось попытаться снова растормошить мать. Вера Васильевна медленно открыла глаза, вопросительно посмотрела на Ксению:

— Вы кто?

— Я твоя дочь, мам, — спокойно ответила Ксения.

— У меня нет детей. У меня никого нет. Я — сирота.

— Нет, у тебя есть дочь, есть отец. Ты не сирота.

— Я не люблю спорить, девушка, — отмахнулась Вера Васильевна, легла на кровать и добавила, нахмурившись: — Я устала. Спать хочу.

— Хорошо, я сейчас уйду, — Ксения поднялась, оставила кулек с фруктами на стуле. Провела кончиком указательного пальца по спинке стула. Краем глаза она видела, что мать наблюдает за ней. — Я ухожу. До свидания.

— Всего доброго. Передайте, пожалуйста, привет Антону и Ариадне Николаевне. — Вера Васильевна каждый раз говорила эту фразу и заметно нервничала, видя, как лицо Ксении застывает в недоумении. — Передадите?

— Обязательно, — кивала Ксения. Она уже не пыталась узнать об этих ничего не говорящих ей именах. После нескольких неудачных попыток выяснить что-либо Ксения смирилась и теперь с видом послушной ученицы обещала передать привет несуществующим Ариадне Николаевне и Антону. Ксения решила, что это очередная фантазия разрушенного разума матери. — До свидания, мамочка. В следующую субботу я приду немного позднее — мой руководитель диплома назначил дополнительные занятия, вот так-то. Я приду, мам, только немного позднее.

— Мне все равно, — отвернувшись к стене, ответила Вера Васильевна.

Ксения нервно улыбнулась и быстро направилась к выходу из палаты. И зачем она на самом деле стала отчитываться перед человеком, давно потерявшим счет времени? Идя по коридору, Ксения размахивала руками, что-то говорила себе под нос. Разозлившись на саму себя, Ксения чертыхнулась и успокоилась, только поймав на себе внимательный взгляд дежурной медсестры. Она смотрела на Ксению, чуть запрокинув голову назад.

— До свидания, — поравнявшись с ней, Ксения произнесла это как можно дружелюбнее, но до самого конца длинного коридора, продолжала ощущать на себе пронизывающий взгляд.

Вчерашнее посещение снова выбило Ксению из колеи. Так случалось каждый раз: ей требовалось время, чтобы прийти в себя после общения с матерью. Ее полное беспамятство, безумие все еще не укладывалось у Ксении в голове. С этим нужно было смириться, но она считала предательством по отношению к родному человеку считать так. Однако получалось, что нет способа вернуть утраченный разум Веры Васильевны. Врач каждый раз все более уверенно говорил об этом, настраивая Ксению на то, что со временем будет только хуже: могут начаться приступы неконтролируемой агрессии. Тогда свидания с ней станут вообще невозможны — Ксения боялась думать об этом. Почему-то она считала, что рано или поздно сможет вывести мать из состояния безумия. Особую важность в этой связи Ксения придавала своему диплому, который практически был у нее в руках. Она считала, что стоит маме увидеть этот заветный документ, как она тут же придет в себя. Ведь она так мечтала о том времени, когда ее девочка получит высшее образование, найдет хорошую, интересную работу Вера Васильевна всегда говорила, что у нее будет повод гордиться своей дочерью. Ксения должна была окончить университет только ради этого. Поэтому в ее новой жизни, в четком распределении времени на каждый день всегда была графа «университет». К тому же учиться осталось меньше года — такая малость в сравнении с четырьмя годами усиленного труда и стараний. Правда, о повышенной стипендии Ксения не думала — наверняка у нее теперь не будет так много времени на учебу, как раньше. Ей нужно заботиться о заработке. В новой жизни, в которой не было советов родителей, беспокойства по поводу ее поздних возвращений, времяпрепровождения, не существовало запретов в вопросах выбора, забота о хлебе насущном полностью лежала на плечах Ксении. Только поначалу она паниковала — казалось, ей никогда не заработать столько, чтобы содержать себя, оплачивать пребывание матери в больнице. Но очень быстро все изменилось — в карманах Ксении появились суммы, о которых прежде она и мечтать не могла.

Полная свобода действий, каждый день приносит что-то новое! Ксения ощутила себя единовластной хозяйкой жизни, по своему усмотрению расширяя и сужая границы пространства и времени. Скоро ее перестало волновать отсутствие в новом жизненном периоде настоящих подруг, друзей, Гоши. Прошлое должно было остаться на недосягаемом расстоянии. Ничто и никто не должны напоминать ей о том, что было «до». Ксения категорически отказалась от дальнейшего общения с Виноградовым, несмотря на его неоднократные попытки возобновить отношения. Его парламентер — Борис Краснин — неумело пытался помирить их. Наивный, красивый юноша, пожалуй, слишком красивый, и хорошо понимает это. Он строил свою дипломатию на излучаемом обаянии, надеясь, что именно оно — его главный, бесспорный козырь. Ксения демонстративно не обращала внимания на отточенные приемы Бориса. Она быстро смогла объяснить ему, что никто ни с кем не ссорился, просто она физически не может быть вместе с Виноградовым. Она просила передать ее убедительную просьбу больше не искать с ней встреч.

— Я начинаю новую жизнь. В ней нет места прошлому. Гоша — прошлое. Я благодарна ему за все, но больше не хочу думать о нем ни как о спутнике жизни, ни как о товарище. Знаешь, я придерживаюсь мнения, что между противоположными полами дружбы вообще быть не может, но дело сейчас не в этом. Мне не хочется опускаться до подробностей, Борис. Они слишком интимны даже для лучшего друга Игоря. Я желаю Игорю счастья. Он отличный парень и достоин лучшего выбора, чем я. Постарайся внушить ему это. Той Ксении, которую она знал, больше нет. Мои наилучшие пожелания Гоше и Любови Ивановне.

— Это твое окончательное решение? — Борис понимал, что его затея с треском проваливается. Он представлял глаза друга, полные надежды… — Ксения, это ведь так серьезно для Гоши.

— Именно поэтому лучше, чтобы мы поскорее расстались. Другого варианта нет. Я для него умерла, понимаешь? Мы только что возложили цветы на мою могилу! Все, я не хочу обсуждать это. Мне очень жаль, но ничего другого ты от меня не услышишь.

Ксения только внешне казалась смелой, бескомпромиссной. Ей стоило немалых усилий произвести на Бориса впечатление циничной, бездушной девицы. Краснин действительно не узнавал в ней девушки, которая очаровала его при первых встречах. Нет, создавалось впечатление, что он говорит с ее двойником. Когда она резко оборвала разговор и, быстро поймав такси, уехала, Борис задумчиво выкурил две сигареты подряд и только после этого почувствовал себя в состоянии общаться с Гошей. Он поехал к другу, не пожелав ему звонить. Это было слишком важно, чтобы доверять эмоции бездушному телефону, такому же холодному и безразличному, как сама Ксения, запах духов которой преследовал Бориса не один день.

Хотя инициатива разрыва принадлежала Ксении, поначалу она переживала по этому поводу, но внешне держалась вполне спокойно и уверенно. Ксения отвергала не только Гошу, она отрекалась от своего кумира — Любови Ивановны, мучаясь от сознания неблагодарности. Все-таки та всегда хорошо к ней относилась, выхаживала ее в больнице, поддерживала, была готова заменить семью. Правда, маленький, отвратительный червячок, с некоторых пор поселившийся в душе Ксении, твердил, что Любовь Ивановна, узнав о разрыве отношений, скорее, вздохнет с облегчением. И Ксении было легче прислушиваться к его набирающему силу голосу. Все мысли о Гоше она гнала, не давая им шанса задерживаться в голове. Отвлекаясь от них, Ксения искала способ заполнить образовавшуюся пустоту. Оказалось, что сделать это не так-то легко.

Сейчас ей казалось ужасным, что из-за чувства, которое она уже не испытывала, погиб отец и сошла с ума мать. Как бы Ксении не было одиноко и холодно в отчем доме, оказалось, что не иметь его вовсе не так уж весело. В опустевшей трехкомнатной квартире она жила практически только в своей комнате. Дверь в зал, спальню родителей первое время были закрыты — Ксения не хотела переступать порог этих комнат, словно боясь потревожить призраки тех, кто обитал здесь совсем недавно. Да, никто не контролировал каждый шаг, не интересовался дипломом, некому было давать советы, но в какой-то момент Ксения почувствовала, что ей не хватает этого. Ей пришлось слишком быстро стать самостоятельной и взрослеть ускоренными темпами. Новая жизнь, поначалу страшившая, открывалась неизвестными ранее сторонами и затягивала в водоворот каждодневных событий. Ксения привыкала к тому, что не нужно было звонить в дверь, возвращаясь из университета, некого предупреждать об опоздании к ужину, некого просить разбудить пораньше.

И никто не приготовит обед, не выстирает белье, не выгладит любимую блузу. Некому похвастаться успехами и поплакаться о неудачах.

С каждым днем Ксения все больше осознавала свое одиночество и вольно или невольно обвиняла Гошу в том, что произошло. Он торопил ее с замужеством. Подожди они немного, все сложилось бы по-другому. Все равно как, но по-другому. И чего ему не хватало? Ксения с досадой вспоминала, что и сама была не против скорой свадьбы. Теперь это казалось такой глупостью, ведь можно получать от жизни все, не надевая на палец обручального кольца. Что оно дает, в конце концов? Неужели способствует остроте чувств? Ксения глубоко вздохнула — она была слишком наивна, часто это становится причиной непоправимых ошибок. Гоша обязан был предостеречь ее от них, а не толкать навстречу. Он виноват! Ксения окончательно убедила себя в этом и почувствовала, что постепенно освободилась от чувства перед ним — перекладывая груз отчаяния на чужие плечи, она постепенно расправляла свои, готовясь к долгому, изнурительному походу.

Виноградову не нужно было ничего объяснять. Он слишком любил ее, чтобы не понимать истинной причины разрыва. Гоша был уверен, что в сознании Ксении он навсегда связан с трагедией, произошедшей в тот страшный августовский день. Он не нужен ей ни как спаситель, ни как опора, ни как любовник, муж, друг. Он — косвенный виновник того, что случилось, и никто не переубедит его в обратном. Для Ксении его больше не существует. Он остался там, где им было хорошо, где они любили друг друга, а она стремительно бежала прочь. Свыкнуться с этим Гоше было тяжело, но он призвал на помощь всю свою гордость и самолюбие. Он полностью ушел в работу над дипломом, стал чаще встречаться с Борисом и компанией однокурсников, где умели весело проводить время. Похоронив мечты о Ксении, Гоша решил, что его сердце свободно, но не открыто для нового чувства. Он стал предаваться любовным утехам без обещаний, признаний и планов на будущее. Виноградов решил жить настоящим, где был он, мама, учеба и никаких лирических осложнений. Ему нужно было время, чтобы однажды встретить хозяйку своего сердца.

Ксения же выбрала неожиданный способ освободиться от мыслей о Гоше и покончить с проблемами, которые, кроме нее самой, решать было некому. Ей было непросто делать шаг в никуда, опираясь на снисходительно протянутую руку Риты Масловой. Но это был ее осознанный выбор. Рядом с Ритой она чувствовала себя более раскованной, способной на поступок, отчаянной. Ксения боялась, что в той жизни, где не будет Гоши, ей достанется роль безутешной, несчастной, потерянной девушки. Однако все сложилось совершенно иначе. Рита Маслова открывала для нее новую главу, не давая своей неожиданной подруге скучать и задумываться о прошлом. Это была совершенно другая жизненная полоса. Обычно говорят о черной, белой. Нет, она не имела определенного цвета. Здесь было другое. Полоса отчаянного бесстыдства и отречения от «старого мира», вседозволенности и чувственности, а также познание себя.

В одиночку трудно было бы так резко перестроиться и при этом чувствовать себя уютно, на своем месте. Ксения понимала, что ей необходима подруга. Кандидатура на это пустующее место нашлась практически сразу — Маслова. Рита с некоторых пор перестала вызывать у Ксении отрицательные эмоции. Обе стали присматриваться друг к другу внимательнее обычного. В это было трудно поверить, но, как потом призналась Рита, она сразу почувствовала перемену в отношении к ней со стороны Ксении. Сближение произошло стремительно. Начались практически каждодневные приключения, в которых девушки теперь участвовали вместе. Ксения удивлялась тому, что происходило: никогда раньше она не думала, что эта рыжеволосая, голубоглазая бестия окажется в числе ее знакомых. За четыре года учебы они никак не соприкасались. Ксения испытывала брезгливость и презрение к ней, так свободно и легко рассказывающей о своих похождениях, встречах с мужчинами, легком отношении к сексу. Слово «аморально» казалось Ксении очень слабым, когда речь шла о Рите. Скорее «архиаморально», убийственно грязно и позорно для девушки. Однако, вернувшись в университет после выписки из больницы, Ксения почувствовала непреодолимое желание сблизиться с Ритой. Для чего? Этот вопрос оставался где-то на заднем плане воспаленного сознания Ксении. Она должна была если не подружиться, то попытаться навести мосты с этой будоражащей ее воображение девчонкой. Она вдруг невообразимо заинтересовала ее. Боясь, что ей откажут в дружеских или хотя бы приятельских отношениях, Ксения не сразу нашла в себе смелость сблизиться с Ритой. Как ни странно, та сразу приняла Широкову в свой круг. Ксении показалось, что ее словно ждали, удивляясь долгой нерешительности.

Они ничего не рассказывали друг другу — никаких воспоминаний из прошлой жизни. На этом настаивала Ксения, а Рита была двумя руками «за». Будто не было у обеих двадцати прожитых лет.

— Считай, что я родилась в августе этого года, — серьезно глядя в карие глаза Риты, сказала Ксения в одну из их первых осторожных бесед.

— Договорились. Значит, будет к тебе особо трепетное отношение, как к грудному младенцу, — засмеялась Рита, открывая два ряда ослепительно белых зубов. — Со своей стороны я готова отвечать на любые вопросы.

— Пока не собираюсь ни о чем тебя спрашивать, — Ксения считала, что не должна лезть подруге в душу.

Сама она не собирается откровенничать. В такой ситуации нечестно требовать полной искренности от Риты.

— Пока? — засмеялась та. — Значит, есть надежда, что мы станем дружны.

— А ты этого хочешь?

— Мне казалось, что ты едва терпишь мое присутствие, — не отвечая прямо на вопрос, медленно произнесла Рита. — Сейчас ты говоришь о дружбе. Кто знает, может быть, очень скоро ты скажешь, что я — твоя самая близкая подруга. Мне бы это понравилось.

Ксения ничего не ответила. Она повела бровями и внимательно посмотрела в карие глаза Риты: они ответили ей едва заметным превосходством, чуть насмешливо, но добродушно. От нее исходила неподдельная доброжелательность и желание общаться. Рядом с Масловой Ксения чувствовала себя спокойно. Она видела в ней родственную душу, которая все понимает без долгих объяснений. Это было то, что нужно. Улыбнувшись, Ксения подумала, что никогда и никто не должен открываться до конца. Все самые искренние откровения — сиюминутная бравада, всплеск эмоций, а значит, все равно остается что-то сокровенное, недосягаемое для самых доверенных лиц. Это касается и мужчин, и женщин, здесь нет разницы — человеческая природа в этом вопросе не делает акцента на пол. Каждый — вещь в себе. И зачастую сам открываешь что-то совершенно неожиданное.

Наверное, серьезное выражение лица Ксении не вязалось с улыбкой, которую она старательно удерживала кончиками губ. Рита смотрела на нее серьезно, словно угадывая мысли своей новоиспеченной подруги.

— Кто же ты на самом деле, Ксения Широкова? — прикуривая, спросила Маслова.

— Я бы не торопилась с ответом, — уклончиво ответила Ксения. — А ты?

— Сейчас я проводник. Твой проводник в мир хорошо оплачиваемых удовольствий. Дорожка протоптана, так что тебе в какой-то мере должно быть легче. Начинаешь не с нуля.

— У тебя есть какие-то условия?

— Нет. Разве только — пожелание.

— Слушаю.

— Поменьше раздумий и разборок прошедшего дня, — глубоко затянувшись, произнесла Рита.

— А как насчет планов?

— Они должны быть грандиозными!

Ксения кивнула, боясь, что Рита спросит ее о них. В этом пока был абсолютный пробел. Единственное, чего хотела Ксения, стать на ноги, обрести независимость. Ей нужно было заботиться о себе, маме, зная, что, кроме нее, никто этого не сделает так, как должно. Прислушавшись к себе, она выбрала путь для решения своих проблем. Еще месяц назад ей в голову приходили совсем другие мысли, другие планы. Но крутой вираж, уготованный ей судьбой, резко изменил все. А может быть, просто разбудил то, что давно и безуспешно пыталось прорваться наружу? Ксения не верила, что человек в состоянии так круто измениться за короткий промежуток времени. Она хитро сощурилась: нет, она осталась прежней. Она позволила себе быть самой собой.

Рита росла, окруженная безграничной любовью бабушки и нескрываемым равнодушием матери. В этой семье, состоявшей из одних женщин, любовь и внимание постоянно боролись с беспечностью и откровенным эгоизмом. Отца своего девочка не помнила. Дети во дворе хвастались походами с отцами в зоопарки, поездками на выходные за город, а Рита только сжимала кулачки и гордо отвечала, что они с мамой сто раз там были. Она делала вид, что ее не волнуют дразнилки, которыми щедро награждали ее сверстники. Для себя же она решила, что в се жизни что-то не так. Почему их трое: она, мама и бабушка? Зачем мама постоянно приводит в дом незнакомых мужчин? Они не задерживаются в их семье. Наверное, это имело объяснение, но Рита пока не могла до него додуматься. Где же тот мужчина, которого в фильмах называют кормильцем, хозяином, отцом? Как это — иметь отца? Взрослея, она все чаще задавала вопросы о нем. Из бабушкиных ответов трудно было что-то понять, и однажды Рита обратилась к матери.

— Да проходимец твой папаша, — презрительно скривила губы Светлана. — Сбежал, сволочь. Узнал, что я в положении, и скрылся в неизвестном направлении. Переживал, небось, что искать его буду. Как бы не так! Сейчас я даже благодарна ему за это.

— Благодарна? — сказанное не укладывалось у Риты в голове.

— Прожить жизнь с одним мужиком, да еще с таким, у которого между ног что-то исключительно для отправления природных нужд, — небольшая радость. Подрастешь — поймешь. Я без него только и узнала, что это такое — сладость от мужика, — мать Риты мечтательно подкатила глаза вверх, но тут же спохватилась: — Какого черта ты уставилась? Дылда выросла, все с пацанами по дворам носишься. В голове ветер! Иди уроки делать. Папу вспомнила! Чтоб больше ничего о нем не спрашивала. Биологический отец для тебя умер!

Правда, и другого Ритина мама в дом не привела. Романов у нее случалось много, отчаянный поиск единственного и неповторимого растянулся на многие годы, а последний — горячий, отчаянный азербайджанец, увлек ее настолько, что Светлана однажды попросту сбежала с ним, оставив пятнадцатилетнюю дочь на попечение старушки-матери. Рита спокойно отреагировала на то, что со слезами сказала ей бабушка: «Одни мы с тобой остались на белом свете, внученька моя…». Арина Егоровна выглядела совершенно растерянной, понимая, что теперь на ней ответственность за внучку, только на ней. А в глазах Риты она увидела недобрый, злорадный огонек. Он вспыхнул и погас, не укрывшись от ее проницательного взгляда. Ни Арина Егоровна, ни Светлана так никогда и не узнали, что перед своим отъездом горячий избранник успел осчастливить Риту, став ее первым мужчиной. Она нисколько не жалела об этом, потому что теперь как будто понимала слова матери о «сладости от мужика». Именно об этих минутах вспоминала Рита, когда бабушка, глотая слезы, причитала и обзывала дочь последними словами.

— Да будет тебе, бабуля, — осекла ее Рита. — Она моя мать все-таки. Не смей говорить о ней плохо никогда! Как решила, так и поступила. Уважаю — не стала притворяться, делать вид, что сгорает от любви ко мне. Она — женщинах большой буквы «Ж», и осуждать ее мы с тобой не будем!

— Риточка, как же так можно? — всхлипывала Арина Егоровна. Качая головой, она причитала: — За кобелем погналась. Дом бросила, дочь сиротой оставила!

— Только так, бабуля, только так, — выдохнула Рита, сжав кулаки. Отныне она знала, что в этой жизни, в которой даже родная мать не любила ее, легко отказавшись от нее ради крепких объятий мужчины, это и есть главное. Урок, который получила Рита, повлиял на всю ее дальнейшую судьбу. Пока она даже сама не предполагала насколько. Мысли ее витали вокруг понятий, ранее не принимавшихся во внимание: чувственность, плоть, томление, которое должно быть удовлетворено любой ценой. Оно — ступени к исполнению желаний. Пока желаний не было, но Рита была уверена, что скоро определится с ними. За этим заминки не будет.

Раньше она все больше водилась с мальчишками. Девочки с их играми в дочки-матери, резиночками и классиками вызывали у нее кривую усмешку. Она не понимала, как можно находить в этом удовольствие? Куклы? — смешно и глупо! Рита росла сорвиголовой, отчаянно участвующей во всех забавах дворовых пацанов. Она лазила по деревьям, как кошка, лучше всех, метко стреляла из рогатки, перемахивала через заборы и с удовольствием жевала недозрелые яблоки, груши. Бутерброд с маслом и сахаром, выделенный мамой или бабушкой вместо обеда, тут же расходился по одному укусу на всех. Полуголодная, но полная энергии, Рита верховодила ватагой мальчишек и давно считалась среди них «своим парнем». Мало кто осмеливался перечить ей — отпор, который она давала, заставлял надолго забыть о своем желании взять верх, подчинить себе эту глазастую вертихвостку. В компании мальчишек она практически сразу завоевала несгибаемый авторитет, уважение. Ей это было необходимо на физическом уровне. Риту не останавливала перспектива драки, разборок, она никогда не пряталась за чужие спины. Напротив, каждая победа приносила ей удовлетворение, которое не давало ничто. Какая-то нарастающая внутренняя агрессия искала выход и находила его в постоянном доказательстве своего права быть первой. С этим уже никто и не спорил, а Рита продолжала по инерции самоутверждаться. Она мало обращала внимания на то, как выглядит, предпочитая брюки, шорты, свободные рубашки и футболки. Измазанные шелковицей губы могли так и не дождаться воды и мыла. Лихо надетая чуть набок кепка, коротко стриженные волосы — пацан да и только. Такой она была до того самого дня, когда посчитала, что стала по-настоящему взрослой.

Изменения в ней заметили и ее друзья. Они стали реже приглашать ее играть, словно были уверены, что она больше не справится со своей ролью рубахи-парня. Девочки тоже не принимали ее в свой круг, помня, как она отвергала их общество совсем недавно, а мальчишки с опаской посматривали на нее, меняющуюся на глазах, чужую и недоступную. К тому же Рита и сама стала постепенно отдаляться, она медленно, шаг за шагом покидала мир своего детства, время от времени вспоминая, как было здорово там, и мечтая о том, как сложится ее жизнь в будущем. Теперь она внимательно всматривалась в свое отражение, не позволяя себе показаться на людях непричесанной, в мятых брюках, рубашке без нескольких пуговиц. Из гадкого утенка с тонкой, длинной шеей, неухоженного и нескладного она довольно быстро превратилась если не в лебедя, то в существо несомненно привлекательное, своеобразное, с хищным, лукаво-призывным взглядом карих глаз. И первым, кто попался, оказался один из мальчишек, с которым Рита совсем недавно лазила по деревьям и через заборы. Он тоже стал проводить меньше времени со своей ватагой, предпочитая неспешные разговоры и долгие прогулки вдвоем с Ритой.

Этот мальчик и стал ее горячим поклонником — кажется, его впечатления от того, что однажды произошло между ними, ошеломили его, заставив позабыть обо всем на свете. С этого момента он был готов ради Риты на все! Она вызывала у него бесконечное восхищение бесстрашием, раскованностью и страстью, которая, изливаясь на него, обжигала. Рита принимала его чувства, посмеиваясь, понимая, что получила в руки кончики нити и теперь может по своему усмотрению управлять этими существами в брюках. Однако долго принимать восхищенные тирады своего юного поклонника Рита не стала — ей было скучно с ним, всегда согласным, преданно смотрящим в глаза, расписывающим на каждом шагу ее достоинства. Он видел то, чего в ней на самом деле не было, и это идолопоклонство отвратило Риту от ничего не понимающего, влюбленного парня. Она не стала ходить вокруг да около, прямо сказав ему, что между ними все кончено и чтобы он не вздумал трепаться о том, что было!

Около полугода, что она провела с ним, Рита вскоре посчитала напрасно истраченным временем. Полученный опыт казался никчемным. Ей было нужно нечто совершенно иное. Ни о каком постоянстве, глубине чувств она не думала вовсе. Она не верила в то, о чем читала в книжках, считая романы о любви обманом, зельем для неуверенных в себе людей, не понимающих своего истинного предназначения. Д вот она, кажется, со всем этим успела разобраться. Ее глаза постоянно всматривались в окружение, выискивая того, кто с первых мгновений вызывал приятный прилив крови, волнение и желание почувствовать его прикосновения. В каждом мужчине, которого она вдруг выхватывала в толпе взглядом, она видела потенциального любовника. Она фантазировала о том, как бы они занимались любовью и что чувствовали. Она хотела достичь в близости той же высоты, на которой была, когда верховодила своими мальчишками со двора. Она обязана снова оказаться на вершине пирамиды, выстроить ее камень за камнем.

Рита сразу решила, что поиск и необходимый опыт — дело не одного года, и приготовилась к долгому пути. Единственное, что ее радовало, так это то, что он не казался ей нудным, лишенным приятных неожиданностей. Рита была в восторге от близкого общения с мужчинами. Она научилась не только дарить им удовольствие, но и практически всегда получать. Вскоре среди них оказались и те, кто годился ей в отцы. Рита посмеивалась, она умела казаться старше своих лет: наивные, они принимали высокую, стройную, невероятно сексапильную рыжеволосую красотку за студентку, не догадываясь, что ей едва исполнилось семнадцать. Пополняя список своих жертв, она научилась чувствовать грань, которую лучше не переходить.

К моменту окончания школы она так и не узнала, что такое любовь, относясь к ее романтическому ореолу скорее насмешливо и цинично. Ее не интересовали вздохи под луной, записочки и робкие прикосновения, которыми обменивались ее сверстницы с героями своих романов. Рита смотрела на них со снисхождением. Чего можно ждать от робко сжимающего твою руку парня? И вообще она считала, что тратить время на одного избранника преступно, ведь жизнь так многогранна и нужно успеть воспользоваться всеми ее сторонами на все сто!

Шло время. Рита коллекционировала мужчин, как заядлый филателист марки. Она, когда-то мечтающая о чем-то страстном и разрушительно-горячем, стала опытной, свободной и лишенной комплексов высокооплачиваемой девушкой по вызову. Она умудрилась не попасть в цепкие руки местных сутенеров, находя себе клиентов сама. Рита действовала осторожно, не привлекая к себе внимание тех, кто давно и успешно занимался этим бизнесом. С годами список ее клиентов стал достаточно длинным. Рита, пожалуй, сбилась со счета, лишь иногда вспоминая того первого, кто отправил ее поздним вечером домой на такси, успев сунуть в карман куртки шелестящие купюры. Ошеломленная, она ехала, не замечая, как мелькает за окном город ее детства, возвращение в который стало попросту невозможным. Рита поняла, что кроме приятных минут, она может получать еще нечто, что позволит ей стать самостоятельной, выйти за рамки копеечной бабушкиной пенсии и своей мизерной стипендии. Это было невероятно! Ее совершенно не испугал новый поворот в собственной судьбе, крутой, определяющий, означающий полное отречение от того будущего, о котором мечтала для внучки Арина Егоровна:

— Вот выучишься, Риточка, устроишься на хорошую работу, и будет нам легче сводить концы с концами. А там, глядишь, встретишь достойного мужчину, влюбишься, замуж выйдешь…

О чем, о чем, а о замужестве Рита не думала ни одной минуты. Она сдерживала ироничную улыбку, слушая любимую бабушку. Зачем огорчать старушку? Пусть думает, что ее внучка ведет праведную жизнь. Рита тщательно скрывала от бабушки свои приключения. Она боялась даже представить, каким ударом это может стать для нее. Рите приходилось придумывать несуществующую работу на кафедре, заработки за переводы, которые она якобы брала на кафедре как хорошо успевающая студентка. Рита фантазировала, как могла, но со временем ее доходы стали слишком высокими. Тогда, чтобы не вызывать подозрений, она стала выделять определенную сумму на расходы по хозяйству, а остальное складывать в тайник. Маленький ящичек в секретере очень быстро пополнялся. Толстые пачки радовали и настораживали. Их прикрывали немногочисленные фотографии детства и открытки, полученные Ритой от матери за те годы, что прошли со дня ее неожиданного исчезновения. Светлана давала о себе знать, напоминая в коротких посланиях ко дню рождения, что любит и помнит ее, свою единственную дочь. Рита не верила ни единому слову, написанному неровным, крупным почерком, но все же сохранила все доказательства «щедрого» материнского внимания на расстоянии сотен километров. Арина Егоровна каждый раз молча протягивала ей открытку.

— Спасибо, бабулечка, — Рита целовала бабушку в щеку, медленно вчитываясь в дежурные фразы. Она заранее знала все, что содержит этот маленький клочок бумаги, но рука не поднималась порвать и выбросить проявление своеобразной материнской любви. Однако и ее Рите было достаточно. За долгие годы она успела отвыкнуть от самой мысли о матери — даже ее лицо она едва ли бы вспомнила. Благо, сохранилось несколько фотографий. Если бы не они… Память работала по принципу — лишнее вон, и только бабушка постоянно вздыхала:

— Как же ты похожа на Светлану…

— Что в этом плохого? — улыбалась Рита, встряхивая медно-золотой копной волос.

— Да, природу не обманешь, — Арина Егоровна никогда больше не высказывалась при внучке о том, что думает по поводу своей дочери. Она раз и навсегда запомнила тот первый разговор после ее скорого отъезда.

— Обманывать плохо, — хитро улыбаясь, заметила Рита. Только она знала, сколько лжи окружало Арину Егоровну последнее время. Успокаивая себя, что это — ложь во спасение, Рита не задумывалась над моральной стороной вопроса.

А время неумолимо отсчитывало год за годом. Учеба в университете подходила к концу. В определенных кругах Риту знали не только как хорошо успевающую студентку факультета иностранных языков. По правде говоря, меньше всего знали именно об этом. В основном — о том, что Марго дорого стоит, но и удовольствие дарит немалое, вернее, продает. В ход давно шла валюта, заменившая толстые пачки отечественных денег, обесценивающихся и ненадежных. «Зелень» с портретом Франклина стала для многих новым идолом, поклоняться которому можно было по-разному. Рита охотно стала в эти ряды. Она была ошарашена тем, насколько расширяются пределы ее возможностей. Поначалу она боялась позволить себе хоть какое-то излишество, автоматически переводя рыночные цены в привычную валюту и пугаясь полученному результату. Рита медленно входила в крутой вираж фирменных вещей, походов к косметологу, массажисту, стилисту, пользования дорогой косметикой. Она откладывала в тайник становившиеся для нее все более привычными доллары, ради исполнения мечты, но о ней она не говорила ни с кем. С бабушкой — абсурд, подруг не было. Даже обидно как-то было: мечта есть, а поделиться не с кем…

Сближение с Ксенией Широковой стало для Риты приятной неожиданностью. Это было так кстати! Маслова уже вошла во вкус шикарной жизни, в которой было все, но хронически не хватало того, на что раньше Рита особого внимания не обращала: доверительных разговоров, общения без намеков, притворства, лицедейства. Ей было нужно хоть изредка быть самой собой, расслабляться. Бабушка для этой роли не подходила вовсе, а мужчины предпочитали видеть в ней женщину без проблем, души и серьезных мыслей. Этот образ устраивал их более всего — Рита имела возможность убедиться в этом.

Появление Ксении в качестве подруги обрадовало Маслову. Это было приятно, неожиданно. Словно кто-то прочел ее мысли и помог им осуществиться. Раньше Рите казалось, что Ксения презрительно поджимает губы и демонстративно игнорирует ее общество. Она была уверена, что Широкова смотрит на нее с отвращением, боясь лишний раз встретиться с ней взглядом. Всегда спокойно относившаяся к реакции окружающих, Рита все же была не в восторге от откровенного пренебрежения. Для нее почему-то было важным, чтобы Ксения изменила свое отношение к ней. И вдруг неожиданно все круто изменилось: Ксения сама сделала несмелую попытку завести более близкое знакомство. В ее карих глазах уже не было того презрения и брезгливости, которые раньше смущали Риту. Маслова не могла поверить в то, что Ксения ищет сближения с ней! А через несколько дней Рита поняла, что получила неожиданный, бесценный подарок — человека, чьи взгляды полностью совпадают с собственными. Они были словно близнецы, разлученные волей обстоятельств на долгие годы, а теперь встретившиеся и наверстывающие упущенное.

Попытавшись разобраться в причинах такого резкого изменения в поведении Ксении, Маслова быстро все поняла: пережитые разочарования, одиночество толкнули их друг к другу. Порой горе способно открыть человеку новое видение всего, полностью изменить взгляды на жизнь.

Белое и черное меняются местами, и вдумываться в то, что происходит, нет никакого желания. Единственное стремление — следовать велению своего проснувшегося «я». Рита и Ксения быстро нашли общий язык. Обе были рады незапланированному сближению. Прошло совсем немного времени, а им уже не верилось, что недавно между ними была стена непонимания.

— Знаешь, многие женщины в душе проститутки, — изящно прикуривая от дорогой зажигалки длинную дамскую сигарету, как-то заметила Рита. Ее потянуло на откровенность, тем более что Ксения оказалась хорошей слушательницей и ей практически ничего не нужно было объяснять. Она заполняла пустоту, время от времени образующуюся в сердце Риты. Несмотря ни на что, в ней периодически просыпались сентиментальные чувства, и именно в такие моменты Ксения становилась спасительным звеном. С ней можно не притворяться, быть собой. Рита замечала, что у той та же неуемная, жаждущая страсти натура, что ей всегда мало ощущений, мало эмоций и что она готова быть разной и непредсказуемой ради получения наслаждения. — Но только смелые и раскрепощенные позволяют следовать велению своего тела.

— Иногда мне становится страшно, — призналась Ксения. В тот октябрьский вечер она впервые пригласила Риту к себе и деловито, по-хозяйски уверенно готовила крепкий кофе, желая во что бы то ни стало угодить своей гостье. Волнуясь, Ксения просыпала сахар мимо чашки, виновато улыбнулась, поймав чуть насмешливый взгляд подруги. Однако решила продолжить: — Я боюсь своих желаний, мыслей.

— Отчего?

— Я так быстро забыла Игоря. Мне казалось, что мы будем вместе всегда, я все заранее знала. Это была открытая книга, которую я бережно листала. Теперь я убеждена, что поступила верно, расставшись с Гошкой… Он — моя первая любовь.

— Значит, это была не любовь.

— А что?

— Трамплин к познанию самой себя, — делая широкий жест, ответила Рита.

— Цинично звучит.

— Я не права?

— Он — мой первый мужчина.

— О-о! — поперхнувшись дымом, вскрикнула Рита. — От этого нужно бежать, и чем дальше, тем лучше!

— Почему?

— Обрастешь комплексами в лучшем случае лет через пять, в худшем — года через полтора.

— Почему?!

— Что ты заладила! Ликбез какой-то, честное слово, — Рита поправила прядь волос. — Потому что в один прекрасный момент ты поймешь, что все проходит мимо. Нормы морали заставят тебя быть верной супругу, а душа и тело будут рваться навстречу новым ощущениям. Это нарастающее противоречие сделает жизнь невыносимой. Из веселой, жизнерадостной ты превратишься в брюзгу, вечно недовольную собой, мужем, детьми, всем миром. Однажды решишься изменить, и здесь уже все будет зависеть исключительно от твоего отношения к происшедшему. Выхода два: обманывать себя или обманывать мужа.

— Хорошенькую перспективу ты обрисовала, — пододвигая Рите чашку с дымящимся кофе, заметила Ксения. — Ты так уверенно говоришь, как будто прошла через это сама.

— Прошла, — отхлебнув из чашки, ответила Маслова. — Я ведь была замужем. Мы с тобой мало общались тогда, так что не удивляйся. На первом курсе выскочила, чтобы попасть в ряды честно выполняющих супружеский долг. Все закончилось не очень весело, кажется, меньше чем через год. Я стараюсь не вспоминать об этом.

— Я не думала, что ты… — глаза Ксении округлились.

— Такая стерва, как я, не может быть замужем? — Рита запрокинула голову и рассмеялась, закрыв глаза. — Может, еще как. Мне это помогло окончательно разобраться в самой себе.

— А ты любила его?

— Опять ты за свое. Любовь… Прямо болезнь какая-то, честное слово, — всплеснула руками Рита.

— Извини, я лезу не в свое дело, — поспешила сказать Ксения. — Каждому откровению свое время.

— Я всегда подчеркивала, что отвечу на любой твой вопрос. Мне нечего скрывать, но там, где начинается тема любви, семьи, я становлюсь менее словоохотливой.

Она действительно неохотно вспоминала о своей недолгой семейной жизни. Рита не испытывала трепетного восторга перед своим избранником. Саша Маслов был гораздо лучше, интереснее, деликатнее тех, с кем сталкивала ее судьба. Она привыкла к его улыбке, вежливости, обходительности. Он пропускал мимо ушей все, что говорили ему о Рите родители, озабоченно наблюдавшие, как их сын медленно и уверенно идет в руки настоящего чудовища. Непостижимым образом к ним стекалась информация, из которой становилось очевидно, что выбор сына далек от идеала. Им было страшно представить, что Саша встречается с этой не знающей ничего святого и чистого девицей. Ее многочисленные поклонники становились темой бесконечных разговоров старушек, сидящих под подъездом. Каждая новая машина, привозившая ее поздними вечерами к подъезду, осматривалась чуть ли не с лупой, а на утро обсуждалась в терминах, которыми могли изъясняться о технике женщины возраста ее бабушки.

Ритина манера одеваться была для них второй темой — всех удивляло такое разнообразие гардероба столь юной особы. Версий выдвигалось несколько, но те, где фигурировали бесконечные ухажеры Риты, казались всем наиболее правдоподобными.

— Бесстыдница! — качали головами всезнающие старушки, провожая глазами пробежавшую мимо девушку. И то, что она всегда была с ними вежлива и улыбчива, не меняло существа дела. — Нет ни стыда, ни совести. И как таких земля носит?

Стандартный набор фраз, которыми награждались все неугодные их строгому взгляду. Оставалось загадкой, как при всем этом до Арины Егоровны ничего не доходило. Ее, пожилую, всеми уважаемую, словно берегли от информации, которая могла разрушить то единственное, ради чего она оставалась на этом свете. Может быть, это закон такой, когда близкие узнают обо всем последними?

А вот Сашины родители не входили в число тех, для кого информация фильтровалась. Напротив, подробности были ужасающие! Слухи мчались от района к району с поразительной скоростью. Как будто в городе существовала неофициальная служба, специально занимающаяся их распространением. До Масловых доходило то, о чем они бы предпочли не знать вовсе. Сначала они отказывались верить, потом старались пропускать мимо ушей, а в конце концов запаниковали. Попытки втолковать что-либо сыну оканчивались неудачей. Саша отказывался слушать, вступая в споры, идя на открытый конфликт. Ему было безразлично мнение родителей о Рите. Он любил ее и хотел, чтобы их отношения длились как можно дольше. Эта девушка заставляла его забывать обо всем на свете и мечтать только об очередной встрече, прикосновениях. Такого с ним еще не бывало! Он закрывал глаза, и память четко восстанавливала смеющееся лицо Риты, ее медные волосы, такие мягкие, пахнущие духами. Саша вспоминал, как каждый раз ощущал себя властелином мира, пряча в них лицо, вдыхая сладкий, дурманящий аромат. И однажды он пришел к мысли, что наступил момент, когда расставания с Ритой он физически не переживет. Он не проживет без нее и двух дней, суток! Они должны просыпаться в одной постели. Он хочет делиться с ней своими планами. Наконец, он видит в ней мать своих детей. И пусть замолчат те, кто называет ее ночной бабочкой, дорогой шлюхой. Ему наплевать на все, что происходило с ней раньше. Если и есть доля правды в тех слухах, о которых упорно твердят родители, он готов стать глухим, слепым. Сейчас Рита с ним, и это главное!

Саша старался изо всех сил. Он пытался предугадывать ее желания, показывая, что все происходящее вызывает у него только положительные эмоции. У него словно открылись потайные силы, возможности, способности, о существовании которых он и сам не подозревал. Саша не сразу понял, как для Риты важно ощущение комфорта в постели. Открытие сначала насторожило его. Рита была такой юной, но уже достаточно опытной и искушенной в вопросах любви. С одной стороны, Маслов приветствовал ее раскрепощенность, с другой — посматривал с осторожностью. По ее желанию он становился нежным и грубым, сильным и слабым, страстным и равнодушным. При этом менялась и Рита, каждый раз открываясь с новой стороны, еще не известной ему. Она была непредсказуема и оттого еще более желанна! От недоступности к полному обладанию, лишенному каких бы то ни было ограничений, запретов — для Маслова это было чем-то совершенно новым.

Порой рядом с ней Маслов чувствовал себя мальчишкой. Это она была старше его на десять лет: опытная гетера, обучающая его премудростям любви. Она пленяет его, все крепче привязывая к себе новыми ласками. От этого можно было сойти с ума! Маслов чувствовал себя пойманным на острый крючок, срываться с которого у него не возникало желания. Иногда осознание этого приносило не только радость. Он боялся, панически боялся, что не сможет соответствовать представлениям Риты об идеальном партнере. Саша переживал, что в какой-то момент перестанет быть интересным для такой непостоянной натуры, как она. Ей нужен был вечный двигатель, который бы приводил в движение самые сокровенные винтики ее страстной натуры. Саша старался, видит бог, как он старался! Но находиться в постоянном напряжении из-за боязни стать неинтересным — такая перспектива тревожила Маслова. Боязнь потерять и желание продолжать боролись в нем постоянно, изнуряя, доводя до отчаяния. Но стоило Маслову расстаться с Ритой более чем на полдня, все его мысли были только о встрече с ней. Пренебрегая работой, планами, он мчался к университету и, подгоняя время, ждал появления Риты. Его сердце разрывалось от нетерпения, он робел от одной мысли, что ему не будут рады. Издалека он всматривался в знакомые черты и облегченно вздыхал, заметив улыбку, которая предназначалась именно ему.

Переживая по поводу их будущего с Ритой, Саша интуитивно чувствовал подвох. Что-то должно быть не так, и оно не лежит на поверхности. Слишком легкой была бы задача. Прожить без ошибок — бред. Но каждый раз хочется верить, что именно тебя эти неприятности обойдут стороной. В ход пускались приметы, заморочки, которые годами как будто работали на тебя. Способность любви накладывать на глаза непроницаемую повязку порой обходится слишком дорого, но в самый разгар страсти о плохом не хочется думать. И все, кто пытается эту повязку сорвать, попадают в стан врагов. С давних пор Маслов разделил мир на два лагеря: в одном к его связи с Ритой относились с пониманием; в другом — осуждали и пытались помешать. Поэтому родители и некоторые преданные друзья вскоре оказались в числе врагов. Сашу это не могло остановить. Он сказал себе, что она единственная, кто придает его жизни столько ярких красок, столько восторга. Ему почти тридцать, а она, молодая, энергичная, уверенная в себе, ведет его по жизни. Рядом с ней он всегда будет стараться быть лучшим, он добьется всего. Это казалось Маслову достойной перспективой! Все его предыдущие романы меркли в сиянии, исходившем из глаз Риты. Он был готов видеть и то, чего на самом деле не существовало.

Конечно, Рита понимала, что Маслов влюблен, и беззастенчиво пользовалась этим. Ей нравилось внимание взрослого мужчины, робевшего в ее присутствии, как неуверенный в себе школьник перед учителем. Она была не настолько глупа, чтобы не замечать косых взглядов его окружения и родных. Однако она тоже предпочитала не обращать на них внимания. Они не оказывали на нее влияния, потому что цель была поставлена, и оставалось постепенно, шаг за шагом идти к ней. Не строя вначале никаких планов, теперь она точно знала, что с этим парнем ее отношения должны пойти дальше. Саша был не похож на тех, с кем она встречалась раньше. Он был слишком идеальным, настоящим джентльменом, и рядом с ним Рита хотела тоже казаться лучше, чем была на самом деле. Она видела, что меняются они оба, и эти перемены идут им на пользу. Рита плыла по теплому течению, она расслабилась, ощущая себя в новой роли не то хозяйки, не то наложницы. Рита играла в серьезные отношения, не пытаясь ничего предпринимать — плыть так плыть!

Его подарки отличались тонким знанием ее вкуса. Рита удивлялась, как точно он умел предугадывать ее желания. Это был еще один несомненный плюс к многочисленным достоинствам Маслова. Ей не хватило сообразительности понять, что Саша давно и откровенно общается с Ариной Егоровной. Она сразу безоговорочно приняла нового знакомого внучки и старалась помогать ему во всем. Ей так хотелось видеть его рядом со своей Риточкой всегда. Именно этим объяснялось то, что не произнесенное вслух желание вдруг исполнялось. Рита радовалась как ребенок. Игра в любовь увлекала ее. Обычно ее самые долгие романы длились не больше месяца, нескольких встреч, но на этот раз Рита не хотела оборвать связь. Впервые она не искала выгоды, не вынашивала какие-либо расчетливые планы. Она попала в новую для себя ситуацию, и все происходящее ей нравилось. В какой-то момент она поняла, что пора переходить на другой уровень отношений. Ей стало интересно, что изменится, если парень, с которым она давно серьезно встречалась, позволяя ему все, станет ее официальным избранником? Именно с Масловым ей захотелось сделать этот шаг. Игра в замужество стала навязчивой идеей. Рита не думала над материальной стороной — она ее интересовала меньше, чем то удовольствие и наслаждение, которое она настроилась получать в неограниченном количестве.

И свершилось! С лица Риты не сходила улыбка ни в загсе, ни за свадебным столом. Со стороны казалось, что она бесконечно счастлива и не может не показать это всему миру. Глаза ее сверкали, обворожительный смех заставлял присутствующих бросать завистливые взгляды на растерянного жениха. На самом деле она относилась к происходящему, как к спектаклю, где она с женихом в главных ролях, где все, кому не лень, пялятся на них, пьяно крича «горько». К концу застолья она чувствовала физическое отвращение к происходящему, ожидая момента, так красочно описанного в многочисленных любовных романах. Но первая брачная ночь стала для Риты первым разочарованием. Как будто ничего не изменилось, но та легкая нервозность, острота ощущений, пленительность запретного исчезли, оставив вместо себя будничное занятие любовью по расписанию, четко отслеживаемому молодым супругом.

Рита отказывалась верить в происходящее, но теперь Саше было достаточно три раза в неделю обладать своей женой. Все превратилось в исполнение пресловутого супружеского долга, быстренько, на скорую руку. Никаких игр больше не было. Он пропускал мимо ушей ее горячий шепот, не реагировал на просьбы. Маслов, словно компьютер, исправно исполнял супружеский долг по вторникам, четвергам и субботам. В воскресенье он отсыпался перед началом трудовой недели, в понедельник приходил в себя после первого рабочего дня. Любое изменение этого ритма вызывало у него недоумение и замешательство. Он все так же мило улыбался, был так же вежлив и обходителен, но в постели его как подменили. От былых фантазий не осталось и следа. Саша превратился в серьезного зануду, постоянно пытавшегося посвятить Риту в свои планы. Он горячо рассказывал о том, как прошел день, не замечая, что Рита слушает, едва скрывая раздражение. Она поглядывала на часы, мысленно подгоняя момент близости. Ее не интересовали подробности общения Маслова со своими студентами, проблемы кафедры и взаимоотношений между преподавателями. Но Саша красноречиво описывал все в мельчайших деталях. Ему и в голову не приходило, что Рите может быть скучно то, чем он живет.

Сначала Рита ничем не показывала своего недовольства. Она старалась быть примерной женой, а значит, делала вид, что вникает в проблемы мужа. Но время шло, а Маслов разгорался только во время этих неспешных вечерних разговоров. Она думала, что присутствие родителей за стеной делает Сашу таким застенчивым, неинтересным, скрывающим свои чувства и спешащим после близости поскорее попасть в ванную, а потом уснуть. Но были моменты, когда Масловы-старшие оставались на выходные на даче, а Саша продолжал вести себя как человек, невероятно уставший, озабоченный какими-то высокими материями. На его улыбающемся лице брови совершали своеобразное движение, придавая ему выражение мольбы, обреченности. Рите казалось, что он и дома ощущает себя преподавателем, терпеливо объясняющим отстающему ученику очевидное. Этот диалог происходил регулярно, с некоторыми вариациями, не меняющими его сути:

— Я ведь устаю, честное слово, — жалостно говорил он, останавливая ласкающие его руки Риты. — Студенты требуют полной отдачи. Я всего второй год преподаю — ошибок допускать нельзя. Ты ведь знаешь, я ответственный человек. Работа отнимает слишком много сил… Я чувствую себя выжатым лимоном.

— При чем тут работа? — нежно целуя мужа в раскрытую грудь, шептала Рита. Она пыталась сбросить с постели одеяло, но Саша упрямо натягивал его повыше.

— Ты младше меня на десять лет. Доживешь до моих лет — поймешь! — то ли шутя, то ли серьезно говорил Маслов.

— Какие годы?!

— Я обязуюсь привести себя в порядок завтра, хорошо?

— Ты говоришь так каждый раз. Ты больше не хочешь заниматься этим со мной?

— Завтра, милая.

— Ты стал другим, — в голосе Риты мелькнуло раздражение.

— Ну, перестань, красота моя.

— Создается впечатление, что ты едва терпишь мое присутствие.

— Ты несправедлива. Давай вернемся к этому завтра.

— Как скажешь, Санечка, — тяжело вздыхая, Рита откидывалась на подушку.

Он засыпал практически мгновенно, отвернувшись к стене, по-детски подложив ладони под щеку. Рита долго лежала рядом, боясь пошевелиться и нарушить его покой, а потом тихонько поднималась и шла на кухню курить. Прикрывала дверь и, не включая свет, дымила в открытую форточку. Она знала, что родители Саши не выносят запаха табака, но ей было необходимо почувствовать его вкус, сделать несколько глубоких затяжек. Рита обманывала себя, обещая вот-вот погасить сигарету. Одна заканчивалась — Рита прикуривала новую от еще горящего бычка. Успокоиться удавалось не сразу, давило ощущение обмана. Рита попадала во власть не самых лучших раздумий, желаний. Зачем ей понадобилась эта игра в семейную жизнь? Ведь она всегда с насмешкой относилась к желанию девчонок выскочить замуж. Ее забавляло неприкрытое стремление каждой из них ощутить себя связанной с единственным и неповторимым мужчиной. Для чего было попадать в эти запрограммированные на скуку и обыденность ряды?

К тому же ей пришлось ограничить свои потребности, пытаясь вписаться в рамки семейного бюджета, кажущегося грошами в сравнении с тем, что хранилось в ее тайной копилке, оставшейся в бабушкиной квартире. Там остались заветные зеленые купюры. Зеленый свет на пути к красоте, вседозволенности, потаканию своим желаниям. Почти за год замужества ей не удалось отложить ни копейки. Семейный бюджет был очень скромным. Раньше подарки Саши радовали ее, казались проявлением настоящего чувства, а теперь раздражали, вызывали жалость. Это разрушало ее и без того расшатывающийся внутренний мир. В нем уже давно не было стабильности, а жалость к мужчине была последним чувством перед разрывом — это Рита уже проходила не раз. Презрительно сложив губы, она хмыкнула: ни секса, ни денег. Грошовое удовольствие, которое нужно выпрашивать!

В одном Рита была уверена: только поселившись с мужчиной под одной крышей можно понять, что он из себя представляет, да и то не до конца. Маслов обманул ее! Это его вина. Он притворялся страстным, свободным, веселым. Все эти свидания, звонки, страстные речи — мишура, мозговое шунтирование. Как она могла так ошибиться?! Теперь она понимала, почему незадолго до свадьбы Саша встречался с ней пару раз в неделю. Он просто не мог так долго притворяться. Рита принялась анализировать: сначала он назначал свидания каждый день. Их встречи были страстными, непредсказуемыми, полными огня, который подогревал неуемную натуру Риты. Но со временем все стало вписываться в схему, и Рита восприняла это как некое охлаждение в отношениях. Она не хотела допустить разрыва — в постели он ее устраивал, как никто. Ведь Саша соглашался на самые неожиданные эксперименты. Он делал это легко, как будто в глубине души сам желал именно этого, но боялся признаться, боялся спугнуть ее. Она не могла себе позволить потерять такого партнера. Маслов умел разогреть ее за считанные секунды. Его пальцы обладали чудодейственной силой, которая делала обычное прикосновение фантастическим. Рита смеялась, называя Сашу волшебником. Их близость всегда доставляла наслаждение обоим. Это был счастливый билет, незабываемые впечатления. Их для Риты было вполне достаточно. Она сделала долгую остановку, прервав длинную цепь прежних любовных впечатлений. В какой-то момент возникло логическое желание заполучить опытного, тонкого знатока женской чувственности в законное владение. Что может быть прекраснее возможности дарить телу удовольствие изо дня в день! Рита мечтательно закрывала глаза, предвкушая долгие ночи, когда неутомимый муж-фантазер откроется ей еще полнее. И вот тебе — получила…

Она недолго раздумывала, как «облегчить» свою участь. Впервые изменив Маслову, она не почувствовала вины. Рита сказала себе, что он сам толкнул ее к этому. Незачем было притворяться. Он не тот, за кого пытался себя выдавать. Он хотел получить ее любой ценой, а ей теперь любой ценой нужно начать прежнюю жизнь. Потому что для нее нет ничего более унизительного, губительного, чем холод в постели, ложиться в которую приходится по обязанности. Рита окончательно определилась, и прерванная цепь стала удлиняться, обретая все новые и новые звенья. Маслова снова становилась собой, во время свиданий с другими совершенно забывая о существовании мужа. Рита получала недостающее на стороне, но долго в обмане жить не смогла. Не потому, что боялась разоблачения или раскаивалась. Скорее, она жаждала полной, абсолютной свободы. Она решила признаться во всем Маслову, не дожидаясь, пока ему кто-то другой откроет правду.

Его реакция поразила Риту: Саша отказывался верить! Он превратился в маленького мальчика, у которого хотят отнять любимую игрушку. Он не хочет делиться ею и тем более потерять навсегда. Истерику взрослого мужчины Рита наблюдала впервые в жизни. Она расценила это как неприкрытое проявление слабости, что окончательно оттолкнуло ее от Маслова.

— Ты знаешь, я во всем призналась для того, чтобы между нами не было недосказанного, — собирая вещи, тихо начала Рита, когда Саша наконец замолчал. — Я виновата и ухожу, прости.

— Не уходи! Я буду таким, каким ты хочешь. Не оставляй меня, — он стал на колени и, опустив голову, смотрел на блестящий дубовый паркет. Он театрально протянул руку, раскрыв пальцы, напрягая их.

— Я не могу остаться. Ты ведь понимаешь это, Саш.

— Мы скоро будем жить отдельно. Все будет замечательно, вот увидишь! — он сжал голову руками и снова начал всхлипывать.

— Перестань. Мне ничего не нужно, ничего. Я ошиблась — семейная жизнь не для меня. Ты ни в чем не виноват. Прости, не унижайся, я ведь не передумаю. Если ты не возражаешь, после развода я оставлю себе твою фамилию.

— Катюша Маслова, — глухо произнес Саша и, подняв на Риту влажные глаза, повторил: — Катюша Маслова.

— Что ты? — Рита прижала сумку к груди и попятилась к выходу из комнаты. Во взгляде мужа было что-то безумное.

— Толстого не читала, женушка, — усмехнулся Маслов. — Была у него в романе такая же потаскуха, какой стала ты.

— А, ты вот о чем, — Рита облегченно вздохнула. Однако откровенная злость, мелькнувшая в голосе Саши, раззадорила ее. — Я ведь не стала, милый. Я была и буду!

Она закинула сумку на плечо и нагло засмеялась, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. Маслов вскочил и, схватив лежащий на полу тапок, швырнул его в сторону Риты.

— Убирайся! — исступленно закричал он. — Вон из моего дома!

— Ухожу, ухожу. Не кричи, пожалуйста, — Рита быстро прошла через узкий длинный коридор и, не прощаясь с родителями Саши, поспешила закрыть за собой входную дверь.

Она была даже рада, что Маслов в конце повел себя грубо. Это облегчало уход. Все кончилось. Несколько месяцев притворства превратили жизнь Риты в бесконечный спектакль. Она даже перестала получать удовольствие от общения с мужчинами. Рита дошла до того, что стала назначать свидания и не приходить на них, так велико было ее внутреннее напряжение. С этим нужно было покончить как можно скорее, спектакль и без того затянулся. Пожалев себя, Рита решительно положила конец обманам, игре в благополучие. Она вернулась к Арине Егоровне.

— Так я и знала, — это было первое, что сказала бабушка, увидев внучку на пороге.

— Да? — целуя ее, засмеялась Рита. — И почему же ты меня не предупредила? Я бы тоже знала и вернулась намного раньше.

— Как тебя понимать? — Арина Егоровна не была настроена шутить.

— Скоро снова стану свободной женщиной, только и всего, — Рита вошла в комнату, обвела взглядом знакомую обстановку, в которой ничто не изменилось. Все было привычным, уютным, успокаивающим. — Как хорошо дома!

— Что люди скажут, ты подумала? — покачала головой бабушка.

— Нет. Я не собираюсь думать о таких глупостях. Жизнь одна, бабулечка. Прожить ее с таким чайником, как Маслов, боже сохрани.

— Срамница, Бога не вспоминай попусту! И как можно о муже без всякого уважения! Как вы легко относитесь ко всему, нельзя ведь так. Если бы мы так фыркали по всякому поводу, сколько беды бы натворили.

— Давай без нотаций, ба!

— Так ведь разве я плохого хочу, ласточка моя.

— Все в прошлом, Егоровна! — обнимая бабушку, застрекотала Рита. — Начинаем новую жизнь.

— И как ты спокойно говоришь!

— Я уверена, что поступаю правильно, — Рита должна была показать, что она не боится завтрашнего дня, в котором нет мужа, семьи, ничего из того, что для бабушки всегда было и будет священным. У нее свои понятия, а у Риты — свои. В конце концов, что дало ей замужество? Минимум удовольствия, массу забот и неудобств. Ее копилка не пополнялась, а только таяла с каждым днем. На мужнину зарплату и ее стипендию особо не почудишь, обновок не купишь. Рита нахмурилась: — Хватит — хлебнула.

— Делай как знаешь, — Арина Егоровна махнула рукой. — Ты хоть не беременная?

— Бабуль, правнуков пока не предвидится.

— Хорошо, что хоть пока. Надежда остается.

— Всему свое время. Успею обрасти заботами, бесконечными проблемами.

— Ты так к этому относишься?

— Не придирайся, бабуля. Побыла я замужем — не мое. Кроме постоянных «нельзя» и «потом» ничего не получила. Подрастем — повзрослеем, поумнеем. Думаю, что в девах я не останусь. Главное, чтобы рядом оказался настоящий мужчина. Настоящий, понимаешь?

— Да, вот и говори после этого, что дети не повторяют путь родительский, — вздохнула Арина Егоровна. — Одна все искала, теперь ты туда же.

Рита нахмурилась и резко вышла в коридор. Вернулась с пачкой сигарет и под недовольным взглядом бабушки достала сигарету.

— О маме плохо не говори и не думай, — прикуривая, глухо сказала она. Она бросила на бабушку взгляд, полный откровенной угрозы. — Мы больше не будем о генах и наследовании порока. Она святая по сравнению со мной, понятно?!

— Да, да.

— Она ни в чем не виновата, слышишь?!

— Слышу, Риточка, — Арина Егоровна поспешила отвести взгляд. Ей стало не по себе. Она вдруг почувствовала, что той девочки, которую она нянчила, любила и в которой души не чаяла, больше не существует. Перед ней стояла чужая женщина, в глазах которой сверкали огоньки ненависти и отчуждения. Что-то было безнадежно потеряно, навсегда. Арина Егоровна повернулась к окну. Она не хотела, чтобы внучка видела подступившие слезы. Усилием воли справившись с ними, она тихо сказала, переводя разговор на другую тему: — Ты бы не курила в комнате, Риточка. Хотя бы на кухне, хорошо? Я плохо переношу запах сигарет. Дед покойный и тот не позволял себе с папиросой в квартире появляться.

— Ну, если даже дед Иван, — усмехнулась Рита и, покачивая бедрами, направилась на кухню. Она ощущала на себе тяжелый взгляд бабушки, борясь с желанием оглянуться и перехватить его.

Даже в тот октябрьский вечер, разговаривая с Ксенией, Рита вздрогнула, словно пыталась сбросить с себя этот прожигающий насквозь укоризненный взгляд бабушки. Возвращаться в прошлое Маслова не любила. Она находила в нем не так уж много хорошего, светлого. Недолгое замужество за Сашей было одной из самых неприятных страниц, которую Рита пролистала и больше не желала перечитывать. Но по прошествии нескольких лет взгляды Риты все-таки изменились: сейчас она уже не была такой категоричной в своем отрицании семьи. Просто это понятие обрело для нее другой смысл, приемлемый для такой неугомонной, противоречивой натуры, как Маслова. Она больше делала ставку на материальное благополучие и свободу, чем на глубину чувств. Ее отношение к любви, привязанности оставалось на том же уровне иронии и насмешки. Ведь любил ее Саша, а сделало ли их это счастливыми? Вот в том-то и дело. Понятие любви так и не обрело в мыслях Риты четкого определения. Как можно разобраться в том, что надумано?

Рита погасила сигарету. Хотелось еще закурить, но ей показалось, что хозяйка с трудом переносит запах дыма. Маслова не любила, когда в душе ее поселялась тревога. Так бывало всегда, когда она оглядывалась назад. Ксения невольно заставила ее совершить экскурсию в потерянный рай — так Арина Егоровна называла ее брак, не выдержавший и года.

— А я не хочу замуж, — слишком громко и четко произнесла Ксения.

Ее резкий голос вывел Риту из задумчивости. Удивленно подняв брови, она пристально посмотрела на подругу. Было заметно, что она сказала это с едва скрываемым волнением. Рита сразу поняла подтекст: наверняка семейная жизнь родителей оставила у той не самые лучшие воспоминания. — Я никогда не выйду замуж, потому что не верю в то, что два человека могут сохранить то доброе, светлое, что однажды толкнуло их друг к другу.

— Почему? Бывают сказки наяву, Ксюша, — прикуривая очередную сигарету, авторитетно заявила Рита. Сейчас ей хотелось хоть на несколько мгновений расстаться со своим привычным цинизмом и сарказмом. — Только не для нас с тобой, подружка, роли счастливых однолюбок прописаны. Не для нас гнездышко со всеми его прелестями.

— Не для нас? — голос Ксении сорвался от волнения.

— Нет. Потому что для нас все мужчины — гости. Повеселились, получили каждый свое и разбежались, и так будет всегда.

— Гости, — Ксения прижала руку к груди: так говорила мама. Когда ее разум еще не окончательно уснул, она пыталась делиться своим неудачным жизненным опытом. Как она тогда удивила Ксению, отчаянно-грустно говорила о том, кого любила. Вера Васильевна никогда не показывала своих эмоций, не говорила откровенно. По душам. Наверное поэтому этот единственный разговор так запомнился Ксении. Ей врезались в память голубые, полные слез глаза матери, дрожащие губы, когда она произносила:

— Там, где есть хозяин, всегда появляется слуга, — она говорила о любви, об отношениях, в которых, по ее мнению, все предопределено. Остается только дождаться полного распределения ролей, принятия своей участи. Судя по всему, Вере Васильевне досталась самая незавидная…

— Ты о чем задумалась? — Рита сидела напротив, нетерпеливо покачивая ногой. Ей давно хотелось прервать своей первый дружеский визит в дом подруги, но она видела, что Ксения нуждается в ее присутствии.

— Я думаю, что всему когда-нибудь приходит конец, — несмело произнесла Широкова.

— А вот это — запретные мысли. Гони их в шею! — Рита погрозила Ксении пальцем. — Не смей, иначе все прахом пойдет. Ты должна знать, что поступаешь правильно, что приближаешь мечту свою каждый день, шаг за шагом.

— Значит, и у тебя она есть? — осторожно спросила Ксения. В ее карих глазах загорелось нескрываемое любопытство. Ей не терпелось узнать, что за потаенные желания могут быть у такой девушки, как Рита. Даже гадать не хотелось — не было смысла. Они не настолько успели узнать друг друга.

— Есть, — Маслова поднялась, поправила высокий ворот гольфа и усмехнулась. — Есть, но, как мне кажется, время откровений еще не наступило.

Ксения потупила взгляд. Ей стало стыдно, что она так явно напрашивалась на душевный разговор. Она нуждалась в этом всегда — и когда жила с родителями и сейчас, оставшись одна. Но показывать разочарование было глупо. Ксения улыбнулась и кивнула в знак того, что все в порядке. Рита поняла, что от нее ожидали другого, и театрально развела руки в стороны. Она не собиралась делать тайны из своих далеко идущих планов, просто в этот момент, когда отношения с неожиданной подругой только-только налаживались, она посчитала, что не стоит сразу раскрываться. Она не гармошка, а Ксения не должна думать, что сможет легко нажимать кнопки. Горе горем, дружба дружбой, а откровенничать тоже нужно вовремя. То, что соединяет, рано или поздно способно и развести в разные стороны. Не нужно делиться тем, что может быть использовано против тебя. За долгие годы без друзей, подруг Рита отвыкла доверять. И теперь она выжидала, желая получить подтверждение того, что Ксения оказалась рядом не случайно. Тогда и разговор по душам будет весьма кстати. Нужно немного подождать, до первой вечеринки, на которую Рита возьмет подружку с собой.

Окинув взглядом ее стройную фигуру, Рита не стала бороться с завистью: у нее самой формы далеки от идеала. Правда, многим мужчинам это нравится. Да и она заставляет их забыть о своих лишних килограммах. Какое имеют значение складки на животе, когда она умеет сделать так, что мужчины едва не теряют сознание от ее искусных ласк! Она умеет возбуждать даже взглядом, так говорил один из ее последних любовников. Недавно он уехал в Германию, а накануне отъезда провел полвечера у ее ног. Просто обнял колени и бормотал о том, что без нее умрет. Потом, после изрядной доли коньяка и шампанского, он кричал, что увезет ее из этой паршивой страны. А утром стыдливо пряча глаза, оставил на диване приличную сумму и, неловко поцеловав Риту в щеку, поспешил закрыть за собой входную дверь.

Рита усмехнулась, она привыкла к мужской благодарности и презрению, восхищению и циничному обращению. Она научилась ничего и никого не принимать близко к сердцу, дожидаясь момента, когда все, чем она занимается, потеряет смысл. Рита была уверена, что началом этому послужит встреча с мужчиной, от которого ей будут нужны не только деньги. Которому она захочет дарить себя. С каждым годом эта фантазия становилась все более болезненной и менее выполнимой. Рита чувствовала, что черствеет, теряя нить надежды, связывающую ее с будущим. Поэтому Маслова очень редко позволяла себе мечтать.

Она получала от жизни многое и ничего — противоречие, обострявшееся изо дня в день, из года в год. Деньги уже не приносили того удовольствия, как раньше. Мужчины в большинстве оказывались похотливыми занудами: женатыми, поносившими своих жен, или дрожащими от страха потерять свободу денежными мешками. Рита смотрела на Ксению, пытаясь понять, осознает ли она до конца, какой путь выбрала? Представляет ли свое будущее? Гадать было бессмысленно. Первые беседы, намеки открыли Рите то, что Ксения принадлежит к тому типу женщин, которые ждут бесконечного наслаждения. Тихий омут невинности преодолен, и теперь все естество ее жаждет сладострастия. Она слишком долго не позволяла себе обращать внимание на собственное тело. Запретная дверца открылась, и нет никакого желания возвращаться туда, где властвуют правила, мораль, общественное мнение. Рита давно запретила себе мыслить этими категориями. Она привыкла распоряжаться собой по собственному усмотрению, ни на кого не оглядываясь. Маслова чувствовала, что Ксения стоит на пороге такого же отношения к жизни. Кто-то назовет его циничным, потребительским, аморальным, кому-то не будет до этого дела. И всегда найдутся те, кто поспешит воспользоваться открывшимися границами дозволенного.

Это будут ждущие удовольствия мужчины, и среди них однажды, как с недавних пор надеялась Рита, может встретиться тот, кто выведет ее из замкнутого круга удовольствий. Он сумеет подарить ей другой мир, быть может, проведя ее обратно в ту же дверь, которую она открыла сама без разрешения и советов. Маслова знала, что сумеет почувствовать такого мужчину. И именно встреча с ним была ее заветной мечтой. Вот уже больше года она вынашивала ее, не желая делиться ею. Сначала было не с кем, а теперь — страшно. Рита стала суеверной. Она верила, что можно сглазить то, чего так сильно хочешь. А значит, нужно молчать, ждать и надеяться.

Рано или поздно Ксения тоже придет к этому. Сейчас у нее стадия бездумного полета, но пройдет какое-то время, и желания изменятся. Захочется остановиться. Интуитивно она уже понимает это, говоря, что всему рано или поздно приходит конец. Всему… Рита поднялась, подошла к Ксении и вдруг провела рукой по ее шелковистым русым волосам.

— Ты что? — Ксения поставила чашку с остывшим кофе и тоже поднялась. Их лица оказались на одном уровне. Карие глаза Масловой сверлили ее насквозь, приковывали взгляд, делали ноги ватными, все тело — вялым, непослушным. Казалось, от одного легкого прикосновения она может потерять равновесие, упав на холодный линолеум. Вырваться из плена этого взгляда было невозможно. Ксения чувствовала, что безотчетно делает движение навстречу Рите. Словно магнитом притягивали ее карие глаза Масловой, вводя в состояние, напоминающее стадию легкого опьянения. Ксения облизала сухие губы и едва слышно прошептала:

— Ты что?

Не отвечая, Рита резко повернулась и вышла из кухни. Ксения услышала, как та сняла с вешалки куртку, застегнула «молнию». Стена скрывала ее движения, но Ксения понимала происходящее по доносившимся из коридора звукам. Она хотела и боялась выйти в коридор.

— Я позвоню тебе завтра в пять! — крикнула Рита. Было слышно, как она присела на невысокий скрипучий стул, застегивая длинные замшевые сапоги. — Поедешь открывать сезон.

— Какой сезон? — дыхание сбилось. Ксения медленно опустилась на табуретку, хотя логичнее было бы выйти в прихожую.

— Сезон чудес! — насмешливо ответила Рита и засмеялась. — У тебя четырнадцать часов на размышления. Еще можно все остановить.

— А потом?

— Потом все идет по инерции.

— И я не смогу остановиться?

— Все, привет! — Рита оставила вопрос без ответа.

Маслова закрыла за собой входную дверь и легко спустилась по лестнице. Выйдя из подъезда, она подняла глаза, пытаясь найти окна Ксении. Сделать это оказалось легко, потому что та стояла, отодвинув занавеску, и смотрела Рите вслед. Обе одновременно улыбнулись. Это было искренне, от души. Губы сами непроизвольно двигались, придавая лицу выражение доброжелательности. Ксения послала Рите воздушный поцелуй, на что та удивленно подняла брови и лишь кивнула в ответ. Маслова поспешила домой, продолжая чувствовать на себе взгляд Ксении. Она всегда знала, когда на нее смотрят. Тогда ноги ее делали какие-то непривычно-мелкие шажки, лишая походку уверенности и грации. Разозлившись на себя, Рита еще больше расправила плечи, поправила сумочку и тряхнула волосами. Холодный октябрьский ветер играл ими, отчего тонкие пряди прилипали к губной помаде, попадали в глаза.

Рита уже миновала большой двор дома Ксении. Она вышла к дороге, по обеим сторонам которой росли клены с круглыми, невероятно красивыми кронами. Красно-желто-горчичные — они казались длинной, широкой, разноцветной, чуть колышущейся на ветру лентой, которую протянула вдоль серой, пыльной дороги художница-осень. Рита прищурилась, и разноцветье листьев слилось с сине-серым небом. Маслова подумала, что обязательно будет дождь. Не сегодня, так завтра наверняка. Она остановилась, чтобы поймать такси, и, прежде чем рядом остановилась попутка, успела подумать, что дождь и начало чего-то нового — к удаче. Рита желала ее своей новой подруге от всей души. Желала и гнала от себя мысли, что поступает неправильно, помогая Широковой стать на скользкую и опасную дорожку продаваемых удовольствий. Однако долго раздумывать над этим Рита не стала. По крайней мере, Ксению никто не агитировал, она сама решила круто изменить свою жизнь. Рита успокоила себя тем, что к двадцати двум годам каждый имеет право распоряжаться собой по своему усмотрению. Это называется жизненным опытом. Где написано, что в нем все должно быть списано с распорядка дня пансиона для благородных девиц?

Трагическая смерть Гоши Виноградова стала для всех, кто знал его, ужасающей, ошеломляющей новостью, в которую не хотелось верить. Его похороны собрали невероятное число молодежи: одноклассники и сокурсники составляли длинное траурное шествие. Это была удручающая картина. Лица собравшихся выражали растерянность, страх, непонимание происходящего. Гоша был слишком молод, чтобы можно было легко принять его нелепую гибель. И каждый из пришедших непроизвольно думал о том, что случилось несправедливое. Одно дело, как ни кощунственно это звучит, когда из жизни уходит пожилой человек: то ли он долго болел, то ли прожил свой долгий век и, может быть, вздохнул с облегчением, уходя в мир иной. Кто-то вспоминал потерю своих бабушек, дедушек, кто-то впервые так близко столкнулся со смертью.

Все двигались молча, едва находя в себе силы поднимать друг на друга глаза. Особенно страшно было встречаться взглядом с Любовью Ивановной. Необоснованное чувство вины за то, что ее сын погиб, а они живы, заставляло их смотреть себе под ноги, отмеривая шаг за шагом последний путь, в который они провожали своего товарища. Девчонки плакали, стараясь, чтобы мать Гоши не видела их слез, потому что еще во время прощания возле подъезда смерила заплакавшую одноклассницу сына суровым взглядом.

— Никаких слез! Мои глаза сухи, так и вы уж постарайтесь! — строго и твердо произнесла она, но, заметив, какое впечатление произвели на всех ее слова, поджала дрожащие губы и сказала мягко, просящее: — Не надо плакать, детки. Ему бы это не понравилось.

На кладбище Любовь Ивановна шла за гробом, который несли однокурсники Гоши. Недавно они получили дипломы об окончании. Совсем недавно праздновали первый рабочий день, первую получку. Они озорничали и вели себя шумно, но Любовь Ивановна не пыталась их утихомирить. Улыбаясь, она подносила все новые порции мороженого, бутербродов, кофе — блюдо пустело, и она снова шла на кухню: наполнять чайник, дорезать остатки колбасы, сыра, радуясь тому, что в их доме царит безудержное веселье. А сейчас время остановилось и безжалостно хлестнуло всех страшной реальностью. Так хотелось вернуться назад. Туда, где не было даже мысли о том, что все может так нелепо закончиться. Представить себе мир, в котором больше нет Игоря, было невозможно. И только его застывшее желтоватое лицо, словно маска с закрытыми глазами, снова и снова доказывало обратное — Гошка мертв.

Любовь Ивановна не проронила ни слезинки с того самого момента, как врач вышел к ней в коридор и, отведя глаза, тихо произнес:

— Мужайтесь, дорогая. Мы потеряли его. Примите мои соболезнования.

Она знала, что сына никто и ничто не спасет. Она давно чувствовала приближение беды, не задумываясь над причиной этой изматывающей тревоги, медленно, днем за днем лишавшей ее покоя. Любовь Ивановна обманывала саму себя: она почти наверняка знала причину перемен, произошедшую с Гошей. Все дело было в Ксении, в ней и только в ней. Гоша не говорил с матерью о разрыве, и это было самым верным доказательством того, что тема оставалась болезненной. С того времени как он расстался с Ксенией, мать не узнавала его. Это был другой мальчик, не ее сын. Она перестала понимать его, чувствовать. Любовь Ивановна сознавала, что ничем не может ему помочь, и потому не считала себя вправе вмешиваться в его личную жизнь, в личную жизнь юноши двадцати двух лет. Хотя для нее он по-прежнему был маленьким, беззащитным мальчиком, и за него она, не задумываясь, отдала бы собственную жизнь. Отдала бы свою… А взяли его. Те высшие силы, о которых последнее время так много и безоглядно говорят, забрали Гошу.

Солнца на небе больше не было. Не осталось красоты уходящего лета, ничего из того, что раньше приводило ее в умиление. Не было чувства голода, жажды, глаза отказывались видеть, уши — слышать. Ни одна информация больше не интересовала Любовь Ивановну. Она, как робот, делала все механически, односложно отвечала на вопросы. И оставалось только удивляться тому, что она все еще находилась в здравом уме, не потеряла способность реагировать на происходящее вокруг. Эти молодые люди, суетившиеся рядом, вызывали в ней зависть, с которой не было сил бороться, старики — раздражение, стыдиться которого Любовь Ивановна не собиралась.

Он погиб, сорвавшись с высоты, достаточной для того, чтобы разбиться насмерть. Но до того как Гоша упал, он получил удар током, практически испепеливший его. Мастер цеха, на глазах которого произошел несчастный случай, получил инфаркт. Врачи на носилках уносили его, едва владеющего речью, а он шептал, что Гоша нарочно взялся за провода. За мгновение до этого он посмотрел вниз и, увидев мастера, что-то прокричал ему, а потом быстро, уверенно, целенаправленно схватил оголенный провод рукой. Площадь поверхности ожогов была смертельной, но кроме того, он получил множественные переломы, сотрясение мозга, травму позвоночника. Он умер, так и не придя в сознание. Природа пощадила его, не дав осознать, ощутить, что с ним произошло после того, как пальцы сжали смертоносный провод…

Любови Ивановне позвонили на работу. Она сразу поняла, что случилось ужасное. Закрыв глаза, она стояла с трубкой в руке, вспоминая в мельчайших деталях их последнее утро. Гоша почти ничего не съел, помыл за собой посуду и вдруг попросил ее посидеть рядом. Она отложила фен, которым собиралась уложить вымытые волосы, и, улыбаясь, села напротив. Она не удивилась, не почувствовала неладного. Напротив — обрадовалась, решив, что дождалась: холодок между ними все-таки растаял. Ведь кто, как не она, способна ради Гоши — на все? Он не может не знать этого, поэтому и старается загладить вину за столько молчаливых месяцев, недосказанных слов, недоданного тепла. Теперь Любовь Ивановна понимала, что он прощался с ней. Его горячая ладонь с минуту сжимала ее руку, а потом Гоша резко разжал пальцы, поцеловал ее в щеку и быстро вышел в коридор. Она не успела вынести ему бутерброд и кофе в маленьком термосе, потому что неожиданно хлопнула входная дверь. Любовь Ивановна выглянула в окно и увидела, как Гоша, не оглядываясь, удаляется своей легкой, пружинистой походкой. Она удивилась его поспешному уходу, но быстро забыла о том, что это утро отличалось от сотен других, что они встретили вместе. Если бы она только знала, что ждет ее в этот так прекрасно начавшийся день…

Любовь Ивановна бросила горсть земли на блестящую крышку гроба, услышала, как она глухо ударилась и рассыпалась на мельчайшие комочки. Звук, лишающий последней надежды. Все время, глядя на лицо Гоши, Любовь Ивановна проигрывала в мыслях сцену, как он вдруг открывает глаза и, улыбаясь, приподнимается на локтях. Фантазия не казалась ей кощунственной. Она помогала ей отрешиться от пронзительно звучащей музыки. Потрясенная горем женщина не осознавала, что стоит в шаге от безумия.

— Все, — тихо сказала она, и ее слова услышал только Боря Краснин, оказавшийся ближе всех.

Он взял ее под руку, чувствуя, что ее тело становится тяжелым. Еще мгновение, и Любовь Ивановна потеряла сознание. Несколько часов она находилась в беспамятстве. Она открывала глаза, и тут же тяжелые веки спешили сомкнуться. Она пришла в себя уже дома. Из-за закрытой двери доносились чьи-то приглушенные голоса. Приподнявшись на локтях, Любовь Ивановна сразу выхватила взглядом фотографию Гоши в рамочке, с траурной лентой. Она снова тяжело опустилась на подушку и прошептала:

— Значит, это все-таки правда.

В этот момент дверь чуть приоткрылась — заглянула однокурсница Гоши Таня Зотова. В ее покрасневших глазах Любовь Ивановна увидела вопрос. Девушка только собралась задать его, но увидела, как Гошина мама отвернулась к стене. Понимающе кивнув, Таня снова осторожно закрыла дверь. Но прошло несколько минут, и вторую попытку предпринял Боря. Он негромко постучал и, услышав «войдите», решительно открыл дверь.

— Это я, тетя Люба. Можно? — в ответ та вяло сделала пригласительный жест и вопросительно посмотрела на него. — Приехала ваша сестра.

— Лида?

— Да. Лидия Ивановна.

— Зачем? — обреченно спросила Любовь Ивановна и закрыла глаза. — Мне не нужны утешители. Разве можно утешать меня? Я виновата во всем и не желаю слышать ничьих соболезнований. Это понятно?

Борис оторопело смотрел на ее бледное лицо, растрепанные волосы. Глаза ее блестели, но не тем влажным блеском — предвестником слез. Любовь Ивановна выглядела крайне возбужденно. Когда все разошлись, Боря боялся оставить ее одну. Вместе с Таней он очень обрадовался приезду близкой родственницы. Им казалось, что присутствие близкого человека — это всегда поддержка. Однако Любовь Ивановна была настроена иначе:

— Пусть все оставят меня в покое, — мрачно произнесла она и снова закрыла глаза.

— Лидия Ивановна тоже?

— В первую очередь!

— Хорошо, но, может быть, вы передумаете?

— Нет, я не хочу ее видеть. Я буду смотреть на нее, вспоминать похороны мужа. Она ведь приезжает только на похороны. Другого повода для встреч словно бы и нет. Родная кровь — чужие люди, — горько усмехнулась Любовь Ивановна. — Я ведь Лиде первой сказала, что не допущу судьбы отца для своего сына. Гоша так мечтал пойти по его стопам, стать настоящим профессионалом. Он столько говорил об этом, а я ждала, пока она передумает. Мне казалось, что он не понимает, о чем говорит, что в нем еще слишком много романтики… Ты знаешь, Боря, я ведь запретила ему поступать на юридический. Я устраивала ему истерики, жуткие сцены, представляешь? Я так извела его, рисуя постоянный риск профессии следователя, говорила, что не переживу, если с ним что-то случится. А ведь пережила. Вот говорю с тобой, а его больше никогда не будет, никогда. Все потому, что он выбрал не свой путь, он просто пожалел меня… Боря!

— Да, я слушаю.

— Никогда никого не жалей. Прислушивайся к себе, своим желаниям, даже если тебя будут называть эгоистом, неблагодарным.

— Хорошо, тетя Люба.

— Ты говоришь с поспешностью, желая поскорее окончить наш разговор. Я все понимаю. Только пообещай никогда никому не уступать из любви или жалости, когда точно знаешь, что уступка не принесет тебе ничего хорошего.

— Я осознанно выбирал профессию, я стараюсь не противоречить себе.

— Это замечательно, Борис. Теперь только будь осторожнее. Опасность обычно поджидает там, где ты вовсе не предполагаешь…

— Я постараюсь, — Краснин кивнул, взялся за ручку двери, собираясь выйти из маленькой, душной комнаты. Любовь Ивановна подняла руку, подзывая его к себе. Боря вернулся, подошел к самому дивану.

— Что, теть Люб?

— А ведь ее на похоронах не было, — прошептала она. И хотя имя не было названо, Борис прекрасно понял, кого Любовь Ивановна имела в виду.

— Не было, — согласился он, отводя глаза.

— А ведь она тоже виновна. Она оттолкнула его, она разбила ему сердце. Ты ведь должен знать, как он любил эту девку, — Любовь Ивановна сжала кулаки, в бессильной злобе застонала. — Продажная девка, шлюха! Я всегда, всегда чувствовала, что она не та, за кого себя выдает.

— Зачем вы так, — Борис поморщился, но гневный взгляд Любови Ивановны отбил ему охоту защищать Ксению.

— Ты что, не знаешь, чем она зарабатывает на свою никчемную жизнь? — со злой усмешкой спросила она.

— Честно говоря, я давно не видел ее. Только разговаривал по телефону, когда говорил ей о… когда сказал о Гоше„.

— Она торгует собой и подругу завела — известную проститутку, Риту Маслову. Не могу поверить, что говорю о девушке, которую любил мой сын… Думаю, что Гоша узнал о ее похождениях. Сам узнал, или подсказал кто — какое это теперь имеет значение? Это могло сильно не понравиться… Есть такой закон, по которому то, чего человеку не нужно знать, ему обязательно вложат в уши. Я давно знала, но говорить об этом с ним не могла. Я ведь знала, что он продолжает любить ее. Он говорил тебе, что любит ее, Боря, говорил?

— Он редко был откровенным в последнее время, — ушел от ответа Краснин. Он был в курсе всех последних любовных приключений товарища. При этом Гоша был на себя не похож. Борис видел, что он просто идет по течению. Он пытается погрузнуть в бесконечном водовороте коротких интрижек, бесстыдно пользуется своим обаянием и обманывает своих спутниц. Он встречался одновременно с двумя-тремя девушками, беззастенчиво пользуясь их доверием, играя их чувствами. Последнее время Гоша был особенно циничным, полным беспочвенной иронии. И о Ксении Борису было известно, что она действительно завела странное знакомство со своей однокурсницей с не самой хорошей репутацией. Краснин не задумывался о том, что их может связывать. Он знал только, что мать Ксении в больнице, что Ксении приходится не сладко. О том, что она выбрала путь, о котором говорила Любовь Ивановна, Борис слышал впервые. Так случилось потому, что его это особенно не интересовало. Сейчас он был в растерянности. Он не осуждал Ксению, но и радости не испытывал. Ему было обидно за Гошу:

наверняка он очень страдал. Он долго не выпускал Ксению из виду, незаметно появляясь там, где предполагал встретить ее. Ему было непросто в один миг вычеркнуть ее из жизни. Борис был уверен, что Гоша страдал до последнего дня. И может быть, правы те, кто открыто говорит о его самоубийстве. Он ведь только внешне всегда был спокойным, терпеливым, любившим больше слушать, чем говорить. Борис знал, что он — вулкан, извержение которого может состояться в самый неожиданный момент. И оно случилось. Боря зажмурился, он вдруг четко представил себе степень отчаяния Гоши в те последние мгновения…

Борис увидел, что Любовь Ивановна внимательно следит за выражением его лица. Она отвела взгляд и махнула рукой. Ей не нужно было доказательств того, в чем она была уверена. Не собираясь никого обвинять в случившемся, она вдруг нашла единственную кандидатуру — Ксению. Это она превратила ее отношения с сыном в напряженное ожидание чего-то ужасного, непоправимого. Она отняла покой, украла то светлое, что было между Гошей и матерью.

— Я должна была вести себя иначе, — после паузы произнесла Любовь Ивановна. Она говорила не для того, чтобы ее кто-то услышал, а потому, что должна была произнести вслух то, что не давало ей покоя. — Я должна была настаивать… Я позволила их отношениям зайти слишком далеко. Она словно заворожила моего мальчика, а потом убила своим равнодушием. А теперь не нашла в себе мужества проводить его в последний путь. Удивляться нечему — сердце шлюхи не может испытывать настоящего чувства. Я так хотела посмотреть ей в глаза. Что бы я в них увидела, не знаешь?.. А она побоялась явиться. Подлая, бессердечная, продажная девка!

— Я пойду, — Борис больше не мог слушать ее.

— Извини, — она прижала ладони к лицу. Казалось, что сейчас расплачется. — Не нужно меня, дорогой, сейчас слушать. Это во мне говорит горе, а оно никогда не бывает объективным. Извини, Боря. Иди, иди, мальчик. Иди и не осуждай меня, пожалуйста.

— О чем вы говорите, честное слово!

— Я знаю. Я старше… Старше… Столько ошибок, разочарований, потерь. Слишком много для одной судьбы, — Любовь Ивановна прикусила губу, все сильнее вонзая в нее зубы. Ей было больно, но Борис понимал, что она старается физической болью хоть немного отвлечь себя от страданий душевных. — Спасибо, что был все это время рядом. Спасибо, милый. А сейчас иди и скажи Лиде, чтобы не заходила ко мне сегодня.

— Она может остаться? — с надеждой спросил Краснин.

— Конечно, — устало выдохнула Любовь Ивановна. — Я ведь еще не настолько очерствела, как хотелось бы. Завтра, когда я окончательно пойму, что это не сон, даже ее присутствие будет необходимостью. Пусть остается.

— Держитесь, тетя Люба. Я всегда готов помочь. Не забывайте обо мне, договорились?

Любовь Ивановна кивнула и снова закрыла глаза. Боря постоял рядом еще несколько секунд. Ему было страшно оставлять ее наедине со своими мыслями, но и сам он больше не мог находиться в тягостной атмосфере этой квартиры. Без Гоши все здесь стало другим. Исчезло то, из-за чего всегда хотелось снова сюда вернуться. Здесь больше никогда не будет так весело, так спокойно, так легко. И воздух стал тяжелым, и свет — режущим глаза.

Борис и Таня попрощались с Лидией Ивановной и, оказавшись за входной дверью, одновременно достали каждый свою пачку сигарет. Говорить не было желания. Они курили, опустившись на лестничный пролет у окна с разбитой форточкой. Едкий дым попадал в глаза, можно было сослаться на него, вытирая набежавшую слезу. Но Таня не скрывала своего отчаяния. Она прижалась к груди Бориса и горько расплакалась. Любови Ивановны рядом не было, значит, запрет на слезы снят. Их слишком много, они рвутся наружу, потому что иначе боль становится все более невыносимой.

Мимо проходили люди. Они поднимались по лестнице к своим квартирам, останавливая удивленно-испуганный взгляд на плачущей девушке и юноше, пытающемся успокоить ее. Борис осторожно гладил Таню по волосам, вздрагивающим плечам. Он стоял, запрокинув голову вверх, закусив губу, как недавно делала это Любовь Ивановна, пытаясь отогнать подступающие слезы. Слов утешения не было. Боря просто ждал, пока Таня успокоится. А пока она прятала лицо у него на груди, он все же позволил себе скупую мужскую слезу. Краснин не стал вытирать ее. Ему казалось, что след от нее жжет щеку. Крепко сжав веки, он подумал, что Гошка простил бы ему такую слабость, ведь не каждый день теряешь лучшего друга, и тут же почувствовал, как слезы полились из, глаз безудержно, не принося облегчения.

Ксения не отвечала на телефонные звонки, не подходила к двери, равнодушно вслушиваясь в разъяренные стуки. Она лежала на диване, закрыв глаза, потеряв счет времени, желая только одного — чтобы ее все оставили в покое. Даже Марго она сейчас не могла ни видеть, ни слышать. За время их дружбы такое с Ксенией было впервые. Наверняка ее ожидает не самое приятное объяснение с подругой, но до этого было далеко, потому что Ксения собиралась поломать все графики на этот день и, как минимум, на следующий. Поэтому тяжелый разговор казался мелочевкой, не заслуживающей внимания, если сравнить гнев Риты с тем ужасом, который испытала Ксения, узнав о смерти Гоши. В первое мгновение она едва смогла перевести дыхание. Борис как-то непривычно осторожно повторял ее имя, а она не могла прийти в себя и молчала, потеряв способность говорить. Зато после она неожиданно для себя самой наговорила Краснину столько грубых слов. Ксения выливала на него свой страх, панику, растерянность, словно надеясь найти в крепких выражениях защиту от ужасного своей непоправимостью известия.

Это было еще одно сильное потрясение. Ксения боялась, что не выдержит его. И не было никакого способа облегчить внутреннее напряжение. Ни сигареты, ни водка не помогут — Ксения знала свой организм. Ее этим не проймешь, не расслабишь. Вот Ритке везет — рюмка коньяка приводит ее в состояние блаженного покоя. А Ксения поняла, что снова находится в состоянии, близком к тому, в котором была больше года назад. Когда было страшно открывать глаза, задумываться о будущем, что-то вспоминать. Не осталось ничего хорошего ни в прошлом, ни в будущем — она беспощадно вычеркнула своего лучшего друга, первого мужчину…

Она гнала все воспоминания о Гоше, обо всем, что было связано с ее первой любовью. С некоторых пор она поняла, что все чаще возвращается в прошлое. Туда, где им было хорошо, где они были счастливы и мечтали о будущем. Постепенно отступали, стираясь из памяти новыми впечатлениями, страшные события того дня, когда Ксения практически осиротела, когда мир стал иным и она стала другой. И теперь вины Гоши в том, какой путь она выбрала для себя, Ксения не видела. Все упорнее мысли ее меняли направление, заставляя возвращаться в веселые, беззаботные времена, когда Гошка подшучивал над ее невинностью, старался казаться взрослее, мужественнее, солиднее. Он всегда хотел, чтобы она понимала, какой он надежный. А Ксения воспринимала все как должное, зная, что Гоша принадлежит ей безраздельно, но однажды смогла в один день отказаться и от него, и от его любви, растоптав все, что хоть как-то было связано с фамилией Виноградовых. Ей не составило большого труда забыть своего кумира — Любовь Ивановну, все ее советы, время, что она уделяла ей, своей потенциальной невестке.

Ксения посчитала, что Гоша своей настойчивостью спровоцировал то, что произошло в ее доме: гибель отца, сумасшествие матери, ее незабываемый стресс. Ей казалось циничным находиться рядом с ним, общаться как ни в чем не бывало, принимать помощь от него, Любови Ивановны. Ксения приняла решение раз и навсегда покончить с детством и прошлым, в котором главная роль всегда доставалась Гошке. К тому же воспаленная, взбудораженная психика реагировала на происходящее вокруг как-то особенно остро, непредсказуемо. И Ксении почудилось, что Любовь Ивановна стала видеть в ней обузу, помеху своему единственному ребенку. Воспитание и пресловутое чувство такта не позволяли Любови Ивановне сказать все прямо, без уловок, но Ксения читала все между строк. Пожалуй, она была благодарна Любови Ивановне за то, что та подтолкнула ее к разрыву с Гошей. Тогда была благодарна, потому что проснувшаяся в ней женщина вдруг возомнила, что самое главное в жизни — удовлетворение желания, наслаждение и близость, в которой она так долго отказывала Гоше. Ради получения чувственных удовольствий она была готова изменить своим принципам. В мыслях ее царил хаос. Их хитросплетения не всегда находили объяснения, да Ксения и не стремилась к этому. Она просто прислушалась к себе, оценивая ситуацию, в которую попала, и быстро приняла решение. Ей нужно было немного подождать, но она доверилась эмоциям, поддалась страху и в итоге наделала столько глупостей…

Сейчас она понимала, что от той Ксении, которую любил Гоша, ничего не осталось. Она столько раз представляла, что когда-нибудь они случайно встретятся и Гоша посмотрит на нее так, что без слов станет ясно, как он ее презирает. Ксения восприняла бы это без обид, как должное, как полное освобождение. Она ведь на самом деле превратилась в корыстную, бессердечную актрису, дорогостоящую шлюху, способную увлечь, разорить, заставить совершать безумные поступки. Она постепенно освободилась от таких понятий, как стыд, совесть, мораль, мнение со стороны — это было движение воздуха, пустые звуки, больше не вызывающие у нее никаких ассоциаций. Людская молва не трогала ее. Соседи, в глазах которых раньше читалось сочувствие, теперь бросали ей вслед тяжелые, полные презрения взгляды и провожали ее зловещим шепотом. А Ксения все равно проходила мимо с гордо поднятой головой. Одна ли, с Ритой или очередным мужчиной, она всегда здоровалась, улыбаясь, и, чувствуя распирающее злорадство, едва скрывала насмешку, посмеиваясь в душе над этими все и обо всех знающими бабушками. Рита всячески поддерживала и разжигала в ней это безразличие, потому что появление Ксении в ее жизни приносило ей только плюсы. Подарки в жизни случаются не часто. Маслова не собиралась от них добровольно отказываться. Работать в паре оказалось выгоднее. — Не в принципах Риты было выпускать из рук то, в чем она нуждалась.

Ксения даже не подозревала, насколько ее новая подруга была рада их общению, затягивая ее в свой порочный мир все глубже. Пожалуй, для Широковой стало бы откровением, что в их дружбе для Риты главным было плавное, набирающее обороты обогащение, а не те девичьи мечты, планы, которым все чаще находилось место в их беседах. Маслова усмехалась, видя, как все больше открывается ей Ксения, сама же Рита, несмотря на это, предпочитала отмалчиваться, уходить от прямых ответов. Та, которая обещала быть откровенной, затаилась, боясь сглазить, спугнуть свою мечту. Делиться ею Рита считала безумием, потому что такие мечты заразительны. Если Ксения начнет стремиться к тому же, их успешному бизнесу быстро придет конец.

Рита внушала подруге, что тот, кто ступил на путь продажи своего тела, теряет право на нормальную жизнь. Она подталкивала Ксению к еще большей раскованности, полному снятию запретов, к табу на мораль. Она объясняла, что, во-первых, красота и молодость не вечны, во-вторых — ни один мужчина не способен обеспечить достаток, который они теперь могут себе позволить. В-третьих, ни один мужчина не сможет по-настоящему забыть о том, кем была его избранница. Рано или поздно начнутся упреки, скандалы, слезы. Упущенное время не вернешь, останется горький осадок, еще раз подтверждающий вывод Риты.

— Мы с тобой от природы такие, Ксюша, — рассматривая свежий маникюр, любила пофилософствовать Маслова. — В нас страсти и желания больше; чем здравого смысла. Это называется чувственностью, женственностью, возведенной в квадрат. Нам семейная жизнь заказана. Ведь я предупреждала тебя, помнишь? Надеюсь, ты ни о чем не жалеешь?

Последний раз Рита прощупывала почву несколько дней назад. И в ответ на свою как бы ставшую привычной болтовню не услышала ничего вразумительного: Ксения молча закурила, желая показать, что не настроена откровенничать. Маслова чуяла неладное. Она тонко улавливала внутренний мир Ксении, и последнее время ей казалось, что ее подруга на грани срыва. Рита злилась: «Хватило-то всего на год! Слабачка!» Но такого водоворота новых знакомств, потока довольно легких денег у Риты не было давно. Ксения принесла ей удачу, и Маслова изощрялась в способах влияния на подругу, удержать которую нужно было во что бы то ни стало. Свой последний козырь Маслова берегла на самый крайний случай, Уж он-то привязывает наверняка. В этом она сама смогла убедиться — кокаин стал ее молчаливым спутником, ее тенью, ее настроением. Рита знала, что это оружие бьет без промаха, оставляя жертву в живых, но полностью зависимой, легко управляемой. Пока Маслова скрывала от подруги, что уже несколько месяцев экспериментировала с наркотиками. Ей казалось, что еще не настал момент, когда Ксению не нужно будет уговаривать попробовать.

Рита затаилась и ждала, как охотник, расставивший капканы. Она чувствовала, что Ксения начала задумываться. Это запрещенное занятие, на которое не должно быть времени и желания. Маслова была права: Ксения действительно стала время от времени осматриваться по сторонам, рассуждать, во что превращается она, какие люди вращаются вокруг нее. Она знала, что для внутреннего спокойствия нужно на все закрывать глаза. Иначе будет тошнить от собственного отражения в зеркале. К тому же Рита все чаще говорит о том, что на них уже давно стоит несмываемое клеймо.

— Мы сами выбрали свой путь. Мы ведь знали, как на это посмотрят со стороны, — сверля подругу взглядом, говорила Маслова.

Не согласиться с ней было трудно, но внутренний голос все чаще пытался протестовать против той жизни, которую вела Ксения. К тому же еще с конца лета ее преследовали мысли о Гоше. Он даже приснился ей, впервые за год, но лицо было не его, не его голос, не его слова И он говорил по-другому. Это была словно его искаженная тень, совершающая долгий, полет в неизвестном направлении. Проснувшись, Ксения посмотрела в окно, прогоняя дурные предчувствия. Ей было не по себе, оттого что она и сейчас наяву продолжала чувствовать его взгляд. Короткое свидание с ним в мире грез вызвало волну воспоминаний, раскаяния. Она старалась не думать о том, где он, чем занимается и кто занял ее место. Да и узнать об этом ей было не у кого: не было общих друзей, знакомых. Они обитали словно в разных часовых поясах, да что там — планетах! Ксения была бы даже рада узнать, что у Гоши серьезный роман. Это сняло бы с нее угнетающее чувство вины, которое все чаще давало о себе знать. Она отшвырнула Гошу от себя. Такого родного, преданного, любящего. Спряталась за страх от первого серьезного столкновения со взрослой жизнью, самым жестоким ее проявлением. Но это не могло служить оправданием разрыва с человеком, который всегда был рядом в самую трудную, минуту, кого она любила, кому доверилась. Она испугалась и ушла в обиду, необоснованные обвинения. И все ради того, чтобы удовлетворять похоть своего ощутившего страсть и магию наслаждения тела. Теперь она никогда не получит шанса сказать ему о том, что раскаивается в своей неоправданной жестокости. Ей не удастся взять его ладони в свои и говорить слова благодарности. Они были необходимы ему как воздух. Зная щепетильность и впечатлительность Гоши, Ксения с каждой минутой все больше осознавала, как же ему было невыносимо тяжело. И у нее на сердце неподъемный груз: что-то давило, разворачивало, мешало дышать, заставляя прижимать ладони к груди и прислушиваться к потерявшему силу голосу. Гоша ведь наверняка долго носил в себе чувство вины за случившееся в ее доме в августе прошлого года.

Теперь он освободился от всего, что мешало ему жить, что вносило хаос и неразбериху. Ксения поднялась с дивана и, подойдя к окну, всматривалась в тяжелую синеву осеннего неба. Где-то там должна найти последнее пристанище безобидная, истерзанная душа Гошки. Ксения чувствовала, как потоки беззвучных слез текут по щекам.

Она знала, что с ним бы ничего не случилось, будь они все еще вместе. Он ушел, потому что больше не хотел так жить. Разочарование — магнит, притягивающий отвращение к существованию. Ксения успела познать неотвратимость его разрушительной энергии, его мощь. Она тоже страдала в мире, в котором больше не было места для их любви. Первой и пока последней любви. Прошло больше года, а пустота в ее сердце так и не заполнилась. Ксения сжала пальцы в кулаки — хватит обманывать себя, хватит прикрываться ложью, бесконечным притворством. С уходом из ее жизни Гоши рядом не появилось никого, кому бы она разрешила так безраздельно владеть своей душой и телом. Впрочем, телом-то она позволяла наслаждаться, причем мужчинам, зачастую не вызывавший в ней даже симпатии. Главное, что их кошельки пустели, а ее копилка пополнялась. Это давало возможность потакать своим желаниям, капризам и содержать мать в больнице.

Ксения потерла стучащие виски: она вдруг подумала, что только Артем — один из ее первых любовников — вызывал у нее что-то наподобие привязанности. Он был женат, и Ксения с самого начала знала, что их отношения рано или поздно оборвутся. Она понимала, что ничего не значит для него. Что ему нужны были только удовольствие и беззаботность, которые сопровождали каждую их встречу. По-совести говоря, ее это не беспокоило. Она не собиралась ни к кому привязываться. Ксения со страхом прислушивалась к себе, не чувствуя необходимости в том, что раньше казалось важным: она равнодушно ловила презрительные взгляды соседей, цинично посмеивалась, слыша страстные признания очередного любовника. Потеряв веру в то, что в ее жизни когда-нибудь найдется место для настоящей любви, Ксения без разбора пустилась во все тяжкие.

То, что начало происходить после разрыва с Артемом, скорее напоминало агонию, бег по кругу, со все возрастающим желанием вырваться из него и полной невозможностью сделать это. И самое страшное, что Ксения все яснее осознавала, что не сможет больше никаким иным способом обеспечить себе тот уровень жизни, к которому она успела так быстро привыкнуть. Диплом был получен и положен в один из ящиков секретера. Устраиваться на копеечную ставку преподавателя Ксения не собиралась. В одно из посещений матери в больнице она сообщила ей об окончании университета, но новость не вызвала у той никаких эмоций: Вера Васильевна продолжала безучастно разглядывать конфетные обертки. Почему-то в этот момент Ксения вышла из себя. Она продолжала верить в чудо и возлагала большие надежды именно на этот день, на это событие, казавшееся матери в той жизни таким важным. Но надежды разбились об отстранившийся от реальности разум Веры Васильевны.

— Значит, тебе нет до этого никакого дела, — раздраженно произнесла Ксения, обращаясь к матери. — Значит, ты все-таки никогда не вернешься ко мне, да?

Она спрашивала не для того, чтобы получить ответ — все было ясно. Врачи и не пытались обнадеживать ее, да и она теперь не ждала волшебства.

— Чудес на свете не бывает, — поглаживая сухую руку матери, тихо сказала Ксения. Она вдруг поняла, что за весь год это было первое прикосновение, от которого та не отмахнулась, не посмотрела на нее испуганно. Ксения улыбнулась: — Ну что ж, и за это спасибо.

Несмотря на отсутствие какого-либо прогресса в состоянии Веры Васильевны, расходы на ее содержание в больнице возрастали. Никакого стеснения со стороны медперсонала больше не было. Ксения спокойно воспринимала то, что доктора открыто называли суммы, на которые рассчитывали. Они беззастенчиво принимали — она безропотно платила, надеясь, что это хоть как-то облегчит участь ее матери. Забота о Вере Васильевне стала для Ксении оправданием всем переменам, происходившим в ее жизни за этот первый год самостоятельной жизни. Ей было легче ощущать себя жертвой обстоятельств, не беря во внимание то, что она зачастую испытывала непередаваемое удовольствие от близости с мужчинами. Она научилась не видеть их недостатков, полностью погружаясь в эйфорию сладостных ощущений. С ней хотели встречаться еще и еще. Число клиентов, как цинично, но верно называла их Рита, росло с каждым месяцем. Эта удлиняющаяся цепь разврата, корысти и безграничного цинизма не могла быть бесконечной. Она оборвалась сегодня, когда позвонил Борис Краснин и сказал, что в два часа похороны Гоши. Ксения выслушала сообщение, ощутив кроме страха неизвестное до сих пор состояние раздвоения личности: одно «я» находилось в шоке от услышанного, второе — пыталось посмотреть на происходящее со стороны. Ксения почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног.

Сгоряча наговорив Борису гадостей, она бросила трубку телефона и, борясь с дрожью, долго курила прямо в комнате, чего никогда себе не позволяла. Она вообще научилась курить ради того, чтобы не выглядеть белой вороной в компаниях, в которых приходилось бывать. Рита делала это по-царски: в тонких длинных пальцах — с безукоризненным маникюром она сжимала длинный мундштук с дорогой дамской сигаретой. Ксения всегда говорила, что такой шик не по ней. Стряхнув в очередной раз пепел прямо на длинный ворс ковра, Ксения ужаснулась, что может думать о таких мелочах. Какая, к черту, разница, кто и почему взялся за сигареты, когда Гоша умер… Гоша умер?

Нет, быть этого не может. Есть ведь хоть какая-то справедливость на этом свете? Так неужели Гошка заслужил того, чтобы умереть, не дожив даже до двадцати пяти? Когда-то в детстве они считали этот возраст стариковским, сейчас Ксения думала иначе. Он не успел познать ничего. Его жизненный опыт был слишком мал, для того чтобы покидать этот мир. Гоша не успел выполнить своего предназначения. Ксения застонала: Гошка с его талантами, его легким характером и умением располагать к себе… Почему он?.. Она даже не подозревала, что через такой долгий промежуток времени будет скорбеть о нем. Когда она прикуривала очередную сигарету, вдруг показалось, что это Гошкина рука поднесла зажигалку, а его глаза внимательно смотрят на нее, словно не узнавая. Как будто он не может поверить, что видит именно ее. Ксения тряхнула головой, выронила из рук зажигалку. Видение исчезло, и стало совсем невыносимо. Боль разрывала ее на части. Неужели она еще не настолько очерствела, как доказывала ей Рита? Ксения плакала, размазывая по щекам, шее тушь, помаду, взъерошивая волосы, качаясь из стороны в сторону и не находя покоя. Телефон разрывался, а она закрывала лицо руками и говорила несуществующему молчаливому собеседнику «нет». Она не сможет произнести членораздельно ни единого слова. Ксения потеряла счет времени, не желая смотреть на часы. Стрелки с их однообразным, четким ритмом тихо постукивали, но именно этот звук казался Ксении самым навязчивым, жестоким. Он раздражал ее. Зло посмотрев на часы, висевшие напротив, она так и не сконцентрировалась на положении стрелок. Как они могут продолжать спокойно отмерять секунду за секундой, когда есть на земле по крайней мере один человек, для которого время остановилось? И какое ей дело до других — Гошки больше нет?! Нет ее Гошки, нет и никогда не будет. И она тоже виновата в этом. Тоже? Ксения напряглась. Почему она подумала «тоже»? Любовь Ивановна… Она наверняка захочет посмотреть ей в глаза. Болезненное желание переложить вину на чужие плечи. Нельзя доставить ей такое удовольствие. Это было бы несправедливо. Дуэль взглядов — это что-то из старины. Что она надеется увидеть в опухших от слез глазах бывшей возлюбленной своего сына? Ксения в последний раз глубоко затянулась, быстро выдохнула густую струю дыма. Она поняла, что не найдет в себе смелости встретиться с той, кто много лет был ее кумиром. Резко потушив сигарету, Ксения упала ничком на диван. Она боялась дать волю чувствам, потому что не знала, куда они заведут ее на этот раз. Положив подушку на голову, она приглушила очередной натиск настойчивого звонка телефона. Трели приобрели новый, глухой, но от этого не менее навязчивый тон.

— Да! — Ксения не выдержала, схватила трубку и закричала в нее — Слушаю!

— Привет, Андреевна! Ресторан скоро закроют, я жду тебя битый час. Что случилось? Ты что, забыла обо мне, Андреевна? — Рита знала, что подруга терпеть не может, когда она обращается к ней по отчеству, но сейчас Маслова хотела ей досадить. Она прождала Ксению больше двух часов и теперь из-за нее срывалась классная вечеринка. Рита ждала разъяренной брани, но в ответ услышала только тяжелое дыхание. Рассмеявшись, она решила пошутить: — Ты чем там занимаешься? Работа на дому?

— Я заболела, — глухо произнесла Ксения. — Я позвоню, когда смогу.

— Стоп, стоп. Что это ты такое говоришь?

— Что слышишь. Я не шучу.

— Я приеду и быстро тебя вылечу, — предложила Маслова.

— Не получится.

— Почему?

— От этого нет лекарства.

— У тебя СПИД? — неудачно пошутила Рита, переминаясь с ноги на ногу. Она выглянула из-под полупрозрачного навеса таксофона, заметив очередную веселую мужскую компанию, вошедшую в фойе ресторана. Шансы хорошо закончить вечер увеличивались.

— Хотя бы и СПИД.

— Ксюша, я теряю терпение. Говори, что стряслось? — миролюбиво произнесла Рита. Она интуитивно чувствовала, что сейчас нельзя давить, грубить.

— Умер близкий мне человек.

— Царство ему небесное, — быстро проговорила Маслова. — И кто же?

— Тебя это не касается, — резко ответила Ксения. Она поняла, что не хочет говорить с Ритой о Гоше, не хочет марать его память.

— Даже так? Серьезное заявление, — после короткой паузы ответила Рита. — Ладно. Выписываю тебе бюллетень на два дня. Сегодняшний считается. Послезавтра приезжай ко мне часов в пять, прошу тебя. И будь в форме, пожалуйста. Все мы под богом ходим.

— Не юродствуй, — прошептала Ксения и положила трубку.

Рита не стала перезванивать. Ксения была благодарна ей хотя бы за то, что она не принялась сейчас выяснять подробности, лезть в душу. Последнее время она любила это делать, выступая каждый раз в роли опытной, всезнающей наставницы. Ксению это стало раздражать. Она не нуждалась в советах подруги по любому поводу, а Рита пыталась показать себя настоящей прорицательницей. Только она знала, как правильно поступить, и ждала от Ксении полного подчинения. Давление становилось все более откровенным, но обострять ситуацию не хотелось обеим. Зависящие друг от друга, чувствующие себя изгоями, и Рита, и Ксения копили в душе крупицы недовольства, страха, боязни одиночества. Больше не было и речи ни о каких откровениях. Ушли в небытие романтические мечты Ксении, которыми она пыталась поначалу окружить свою новую жизнь, Рита забыла горячие обещания открыть душу самой близкой подруге — словом, обе медленно приближались к тому, что нужно было разойтись в разные стороны.

Наблюдая, как за окном становится все темнее, Ксения думала, что Гошкина душа, быть может, еще не нашла места в небесной дали. Что, если он сейчас смотрит на нее с недосягаемой высоты? Наверняка он осуждает ее, хотя — вероятнее всего даже не посмотрит в ее сторону. Она не пришла проститься с ним, не нашла в себе смелости. Но и сейчас она была уверена, что ни за что не смогла бы прийти на кладбище. Разве можно представить Гошку в гробу с застывшим, пожелтевшим лицом… Пусть он останется в ее памяти таким, каким она его любила. Это было так давно, в другой жизни. Ксения вздохнула и прижала ладонь к дрожащим губам. Она совершила слишком много ошибок. Ксения прикурила последнюю сигарету. Это означало, что поздней ночью она может кое-как одеться и выйти в ближайший ночной киоск, чтобы купить новую пачку. Потом она, скорее всего, не раскроет ее до самого утра, но сознание того, что она в любой момент может закурить, будет успокаивать.

От большого количества сигарет у Ксении пересохло во рту, неприятно першило. Но она упорно глубоко затягивалась, пуская резкую струю дыма вверх. В темноте она казалась растекающимся вдоль потолка туманом. Туманом, который не стелился по земле, а удивительным образом зависал наверху, превращался в замысловатые фигуры и потом исчезал, словно играя. Ксения наблюдала за превращениями, чувствуя кончиками пальцев жар сигареты. Еще пара затяжек — ив руке останется пропитанный смолой и слюной фильтр. Это означало неминуемое приближение ночного похода в ларек. Закрыв глаза, Ксения вздохнула: как же быстро привычки берут верх над человеческой натурой. Отказаться от них бывает слишком болезненно…

Спускаясь по неосвещенной лестнице, Ксения несколько раз споткнулась и чертыхнулась. Она вышла из подъезда, вдохнула холодный воздух уходящего сентября. Медленно огляделась по сторонам, как будто не знала, куда направиться. Засунув руки в карманы куртки, пошла по направлению к светившейся в темноте витрине ночного киоска. Сонный киоскер протянул ей пачку облегченного «Мальборо».

— Сдачи не надо, — Ксения повернулась и под изумленным взглядом окончательно проснувшегося киоскера медленно направилась к своему дому.

— Спасибо, спасибо большое! — крикнул он ей вслед.

— За царствие небесное, — прошептала Ксения, ускоряя шаг. Ветер играл ее распущенными волосами. Отдельные пряди прилипали к мокрым от безудержных слез щекам, но Ксения ничего не замечала. Она шла по знакомой с детства улице, на каждом шагу вспоминая все, что связывало ее с навсегда покинувшей этот мир любовью. Гошка унес ее с собой на небеса, быть может, желая таким страшным образом сохранить хоть частицу того тепла, той нежности, что когда-то связывала их… Ксения поднимала глаза к темному небу — ни одной звезды, только темные силуэты бегущих туч, освещенных то ярче, то тусклее. Узкий серп месяца мелькал в этой бесконечной веренице.

— Они не дают ему смотреть вниз, — прошептала Ксения и ускорила шаг.

Войдя в квартиру, она открыла настежь балкон и, не раздеваясь, легла на диван. Время тянулось невыносимо медленно. Казалось, стрелки часов замедлили ход. Ксения то и дело поглядывала на них и, уже не пытаясь уснуть, прикуривала очередную сигарету. Рядом с диваном на ковре стояла пепельница с внушительной горой окурков. Ксения стряхивала пепел не глядя. Он попадал на высокий ворс, в некоторых местах оставляя светло-коричневые прогалины. Ксении это было безразлично. Какая мелочь — прожженный ковер. Стоит ли о нем задумываться… Главное, она не могла определиться с тем, как начнет новый день и что в нем будет важно, что незначительно. Как никогда первостепенным казался ей единственный вопрос — о своем предназначении. Это был своеобразный способ отвлечься от мыслей о Гоше. Еще недавно ей казалось, что она во всем разобралась, но сейчас ответ виделся ей абсолютно неверным. Во что превратилась ее жизнь? На что ей теперь надеяться? Ей, заменившей эмоции бессердечностью, любовь корыстью, предавшей близких, впустившей в душу равнодушие и порок? Где ответ?

Ксения закрыла глаза. Она знала, что впереди бессонная ночь. Ксения с некоторых пор боялась спать одна. В ее постели засыпали утомленные ее ласками мужчины, чьих имен она даже не помнила, но их присутствие рядом действовало на нее успокаивающе. Она перестала чувствовать себя в безопасности в собственном доме и поэтому с удовольствием оставалась ночевать в гостиничных номерах с клиентами, скрывая свои страхи от Риты. Та обязательно высмеет ее и наградит не самыми лестными словечками, особенно если вспомнит, как Ксения постоянно отказывалась от приглашения остаться переночевать у нее. Но сейчас Широкова знала, что ей не хватает именно этой просьбы подруги. Пусть она снова попросит ее — отказа не будет. Потому Ксения была уверена в том, что обязательно поедет домой к Рите и будет ловить каждое ее слово, чтобы не пропустить момент, когда та снова хотя бы намекнет на гостеприимство. Нужно обязательно поехать к ней, потому что одиночество сводит ее с ума, горе и раскаяние переполняют. Чувство презрения к себе было не менее мучительным, но Ксения понимала, что пока она не придумала другого способа жить, зарабатывать большие деньги, а они ей нужны, как ни крути.

И все ее мысли в последнее время сводятся к тому, что она — продажная девка, обманывающая себя саму, и такая она не будет нужна никому. Ей придется не обращать внимания на пересуды, призывно отвечать на заинтересованные взгляды мужчин и всегда бояться, что настанет день, когда тебя никто не захочет. Это может произойти в любой момент, никто не знает когда. И она к этому обязательно окажется не готова.

А завтра она пойдет в церковь и закажет службу за упокой того, кто был и остается хозяином ее сердца. Говорят, время лечит. Ксения заплакала. Она удивлялась тому, сколько слез выплакала за этот день. Пожалуй, за всю жизнь столько не приходилось. И сколько же еще часов, дней, месяцев понадобится ей, чтобы снова обрести призрачный покой? И снова не с кем поделиться. Некому положить голову на плечо. За прошедший год она растеряла себя в шумных залах ресторанов, шикарных номерах «Интуриста», загородных пикниках и оргиях в саунах. Там не обзаведешься друзьями, не вылечишь душу. Ксения съежилась, тело ее сотрясала мелкая дрожь. Все ее естество протестовало. Все бы отдала за то, чтобы вернуться в прошлое. Вернуть то последнее лето, когда она была так счастлива и богата, не осознавая этого. Ксения плакала, уже не в силах ни о чем думать. Она позволила себе быть слабой, правдивой и чувствовала, как тяжело и безжалостно бремя истины, на которую она так долго закрывала глаза.

За окном давно кружил снег. Он шел уже несколько дней, засыпая дороги, узкие улочки, протоптанные тропинки. Ксения то и дело наблюдала появление на дороге очередного трактора. Его работа была бесполезной. Снег все шел, шел. Казалось, он поставил себе цель победить в соревновании с борющимися с ним коммунальными службами и явно побеждал. Чем больше техники принимало участие в расчистке заносов, тем быстрее появлялись новые, монотонно вырастая из белого, холодного ажурного полотна снежных хлопьев. Последний зимний месяц словно решил наверстать упущенное и показать, что не собирается сдаваться без боя. Глядя в окно, пока нельзя было сказать, что наступает весна. Однако календарь указывал на это, вселяя надежду, что скоро белый покров растает, а на его место придут покрытые свежей зеленью поляны.

В последний раз взглянув на медленно продвигающийся по дороге трактор, Ксения посмотрела на часы и удивленно подняла брови: Рита всегда отличалась пунктуальностью. Она должна была приехать еще час назад. Опоздания были не в ее характере, всегда подчеркивающей, что каждая минута дана человеку, чтобы извлекать из нее пользу. Она не скрывала своей меркантильности, посмеиваясь над тем, как реагирует на это ее подруга. Ксения же еще не настолько очерствела, чтобы спокойно и открыто говорить о своих заработках. В последнее время ее особенно коробило то, чем она занималась, и Рита всякий раз подтрунивала над ней.

— Дипломированная проститутка с сердцем ангела, — поглаживая шелковистые волосы Ксении, улыбалась Маслова.

Широкова в очередной раз набрала номер подруги, но в ответ послышались все те же равнодушные гудки, означающие, что никого нет дома. Бабушка Риты умерла месяц назад, и тяжело пережившая это Рита не один раз просила Ксению остаться ночевать у нее дома или напрашивалась на ночевку к ней. Ксения с удивительным упрямством отказывалась ночевать у нее, но безропотно соглашалась принимать подругу у себя и с удовольствием коротала с ней, если они выпадали свободными, долгие зимние вечера. Подруги . допоздна смотрели телевизор или новые фильмы по видео, пили кофе с бутербродами, разыгрывая, кому идти на кухню и готовить нехитрую трапезу. А потом засыпали под утро, чтобы, проснувшись во второй половине дня, привести себя в порядок и быть готовыми к очередным знакомствам или уже запланированным встречам.

Время сделало свое дело — Рита постепенно пришла в себя и привыкла приходить в пустую квартиру, где никто не ждал ее возвращения. Она лишь приобрела привычку громко включать музыку, создавая иллюзию чьего-то присутствия. Рита накупила невероятное количество компакт-дисков и, не будучи приверженцем ни одного из музыкальных направлений, слушала все подряд: от тяжелого рока до классики. Ксения вслушивалась в долгие, монотонные гудки, не желая сдаваться. Она надеялась, что Рита все-таки подойдет к телефону. Наверняка она снова проводит сеанс музыкальной психотерапии и не слышит телефонного звонка.

— Ну сними трубку, Марго! Черт возьми, Марго, сними ее!

Сегодня они должны были встретиться, чтобы ехать на загородную дачу одного из не самых бедных жителей родного городка, чтобы скрасить его тусклое времяпрепровождение в компании подхалимов и нужных людей. Обе категории не располагали к расслаблению, явно не содействовали превращению дня рождения в настоящий праздник, для чего и планировалось присутствие двух очаровательных молодых леди. Молодой, избалованный жизнью мужчина принадлежал к золотой прослойке, которой все блага шли в руки автоматически, просто по праву рождения. Наверняка у него был уже богатый опыт общения с женщинами. Он увидел их вчера, в тот редкий день, когда рыжеволосая Рита и Ксения, недавно ставшая яркой блондинкой, решили в кои-то веки расслабиться и поужинать вдвоем в одном из приличных ресторанов. Они старались быть незаметными, но все равно сразу привлекли его внимание. Он подсел к ним, и через несколько минут Марго взяла его в оборот — ей не составило большого труда переключиться на работу, сулившую хороший доход. В результате уик-энд они должны были провести в шумной компании.

— Что за ерунда! — вслух возмутилась Широкова, бурно реагируя на очередную вереницу длинных зуммеров. Дальше ждать не было смысла, и Ксения решила незамедлительно ехать к Рите. — Если гора не идет к Магомету…

Нужно было успеть до положенного времени созвониться с именинником. Вечерняя программа обещала быть прибыльной, к тому же клиент внешне выглядел привлекательно и оказался интересным собеседником. Вчера он был отчаянно красноречив. Пожалуй, он говорил даже слишком много для мужчины, но недостатком это нельзя было назвать. Ксения поймала себя на мысли, что этот очередной искатель приключений ей симпатичен, что случалось редко. Наверное, поэтому она так нервничала из-за опоздания Риты. Это было ни на что не похоже. Ксения уже не находила себе места. Ключи от квартиры Масловой висели в ее прихожей. Одевшись, Ксения положила их в карман дубленки. Подруги давно взяли за правило оставлять друг другу запасную связку, на всякий случай. В их отношениях не было недоверия. Последнее время Рита особенно настаивала на том, что они — сестры:

— Вот у меня никого на белом свете не осталось, и я получила компенсацию — тебя, солнышко, — особенно лирическим становилось настроение Риты после очередной шумной вечеринки, когда утром раскалывалась голова и Ксения добровольно выступала в качестве сестры-милосердия, отпаивая потерявшую над собой контроль подругу. Ксения не переставала удивляться тому, как легко Рита переступала черту, за которой не было чувства реальности, опасности, раздумий как таковых. И самое интересное, что за ней не замечалось слишком частых подходов к рюмке. Просто в один прекрасный момент Ксения замечала, что Рита перестает реагировать на происходящее, ведет себя слишком развязно, глупо. Приходилось даже увозить ее в самый разгар веселья, чтобы не оставить о ней ненужную славу пьянчужки, падающей с ног после пары рюмок. А утром, придя в себя, Рита выглядела хмурой, хотя всеми силами старалась быть благодарной за заботу.

— Ты перебираешь, Марго. Это случается не впервые, а ты не делаешь выводов, — замечала Ксения, но подруга только молча отводила взгляд. Никаких комментариев, никаких слов оправданий или обещаний на будущее. Ксения связывала ее поведение с тем, что Рита не так давно потеряла бабушку и очень переживает от разлуки с самым близким человеком. Однако истина была куда более прозаична и страшна. Ксения ехала к Рите, не подозревая, какое открытие предстоит ей сделать через несколько минут.

Она распахнула дверь квартиры и сразу увидела у порога новые зимние сапоги Риты, купленные неделю назад. Она щеголяла в них даже в комнате — так давно она их хотела и, купив, не могла нарадоваться обновке. Наличие обуви в прихожей означало, что хозяйка дома. Ксения присмотрелась и увидела, что подошва сапог абсолютно сухая — похоже, если Рита куда-то и выходила, то вернулась давно.

— Алло, Марго, отзовись! — расстегивая дубленку, крикнула Ксения. Она почувствовала, что едва сдерживает нарастающее раздражение, и тут взгляд ее остановился на одежде, разбросанной по полу: норковый полушубок Риты, ее трикотажное платье стального цвета, чулки с поясом, нижнее белье. Вещи валялись в беспорядке, словно их снимали второпях. Передумав снимать обувь, Ксения машинально вытерла ноги о половик и стала осторожно продвигаться в глубь квартиры.

В комнате никого, но телевизор и видеомагнитофон включены, а в воздухе — спертый запах сгоревших свечей с примесью кисловатого аромата шампанского, разлитого не только по бокалам, но и по полированной поверхности маленького журнального столика. Кроме того, весь он устлан каким-то белым порошком, по-видимому, высыпавшимся из небольшого полиэтиленового пакетика, лежавшего там же. Были видны отпечатки чьих-то пальцев, словно кто-то пытался наспех вытереть стол.

— Рита!

От волнения голос Ксении сорвался. Она споткнулась о лежащую на полу пустую бутылку от шампанского и яростно отшвырнула ее ногой. Ксения несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, борясь с подступающей тошнотой. Откашлявшись, она прошла на кухню. Следы беспорядка были и там: немытая посуда, разбросанные по столу конфеты, коробка от которых валялась на полу. Тревога Ксении росла. Ей уже было страшно продвигаться дальше. Остановившись у закрытой двери ванной комнаты, она замерла от страха и едва заставила себя взяться за ручку, открыть дверь. От увиденного Ксения остолбенела: ванна была полна воды по самый край. В ней сидела обнаженная Рита, безжизненно свесив голову, руки. Ее лица не было видно, а длинные мокрые волосы, спутавшись, лежали на кафеле. Нетрудно было понять, что Рита пыталась выбраться из ванны, но не смогла. Она никак не отреагировала на появление Ксении, не пошевелила и пальцем. Ее застывшая в неестественной позе фигура привела Ксению в ужас, но она попыталась взять себя в руки и не паниковать. Проглотив комок в горле, Ксения быстро сбросила с себя верхнюю одежду, вытащила пробку из ванны и, едва переводя дыхание от подступающих слез, стала вытаскивать безвольно повисшее в ее руках тело подруги из холодной воды. Наконец ей это удалось. Рита никогда не была стройной, а сейчас показалась Ксении невероятно тяжелой, неподъемной. Уже не сдерживая слез, она причитала, ругалась, желая только одного — услышать в ответ хоть слово, стон, но Рита лежала на кафеле, закрыв глаза, ни на что не реагируя. Кожа ее приобрела какой-то синеватый оттенок. Ксения прижала ухо к ее груди, пытаясь услышать стук сердца, — тщетно, приложила палец к артерии на шее.

— Очнись, Маргоша, Риточка! — шептала Ксения, делая ей массаж сердца с дыханием «рот в рот». Когда-то она училась делать это на уроках военной подготовки в школе. Почему-то в эту минуту ей отчетливо вспомнились эти занятия, когда ее ставили всем в пример, а в дневнике появлялись отличные отметки. Ксения старалась убедить себя, что приобретенные ею навыки обязательно помогут привести Риту в чувство. Однако минуты шли, а та все не приходила в себя. Пульс не прощупывался. Она не отвечала на пощечины, щипки, громкие, отчаянные рыдания подруги. Ксения обессилела и, наконец, сдалась. Вытирая слезы, она на четвереньках выползла в коридор и, добравшись до телефона, непослушными пальцами набрала «03». Она долго не могла членораздельно отвечать на вопросы диспетчера. На том конце провода ее терпеливо расспрашивали, а она, борясь с удушьем и слезами, пыталась четко назвать адрес.

— Она умирает! — прокричала Ксения, окончательно потеряв контроль над собой. Ее переполняла бессильная ярость, и первой, кто попал под ее безжалостную руку, оказалась ни в чем не повинная девушка-диспетчер. — Шевелись! Адрес есть, какие вопросы. Бригаду давай, спасать надо, а ты задолбала, твою мать, вопросами! Помощь нужна, помощь!

Ксения продолжала кричать, не замечая, что на том конца провода давно идут короткие гудки. Прошло совсем немного времени, и раздался звонок в дверь. Ксения открыла не спрашивая. Мужчина и женщина в белых халатах прошли в комнату, словно сквозь Ксению, не обращая на нее никакого внимания. Она автоматически закрыла за ними дверь, оперлась о стену спиной и прижала ладони к ушам: она не могла слышать коротких, отрывистых фраз, которыми обменивались приехавшие врачи. Ее охватила паника, хотелось выбежать из квартиры и мчаться куда глаза глядят. Но ватные ноги словно приросли к полу. Свинцовой тяжестью они давили на вытертый у порога линолеум и не желали сходить с места ни на шаг.

— Как вас зовут? — усталая женщина в белом халате осторожно прикоснулась к Ксении. Та вздрогнула и, опустив руки по швам, зло посмотрела на нее. — Ваше имя?

— Ксения.

— Эта девушка кем вам приходится?

— Подруга.

— Понятно…

— Что? Что понятно? — Ксения увидела, как мужчина снял трубку и быстро набрал какой-то номер. Он делал это уверенно, спокойно и этим снова вывел Ксению из себя. — Как она? Что с ней, черт побери?

— Она умерла, — резко повернувшись к ней, ответил врач.

— Рита?

— Да, если ее так звали.

— Господи, да от чего же?

— Предположительно — передозировка, — снова набирая номер, ответил он и показал Ксении шприц.

— Где вы его взяли? — прошептала та.

— На полу в ванной.

— Ну ты даешь, Костя! — возмутилась медсестра. — Зачем ты брал его в руки? Это называется вещественным доказательством. Неужели непонятно?!

— Ладно тебе, криминалист, — огрызнулся врач. Его лицо ничего не выражало. Он только позволил себе пристально посмотреть на Ксению: — Вы знали о том, что ваша подруга принимает наркотики?

— Рита? — снова спросила Ксения, злясь оттого, что на ее Риту наговаривают. — Что за ересь!

— Вы на руки ее когда последний раз смотрели? — поинтересовалась женщина, проходя в комнату. Она подошла к столу и, хмыкнув, повернулась к стоящим в коридоре: — Кокаин на столе, руки исколоты — какие еще нужны доказательства?

Сдавив виски руками, Ксения медленно сползла по стене, перестав реагировать на происходящее. Она не верила, что Рита была настолько беспечна. Кто-то помог ей отправиться на тот свет. И наверняка не последнюю роль в этом сыграли деньги. Их у Риты было немало, и хранила она валюту дома. Не так давно, в очередное тяжелое похмелье она зачем-то показала Ксении свой тайник. Пачки стодолларовых банкнот произвели на Широкову впечатление. Она даже испугалась того, что теперь была посвящена в то, что ее, как она считала, не касалось.

— Зачем мне знать это, Марго? — раздраженно спросила она, наблюдая, как Рита любовно поглаживает длинными пальцами купюры.

— Это мой билет в новую жизнь. Путевка в счастливую жизнь, — хитро улыбнулась Маслова и подмигнула Ксении. — Бери пример. Человечество делится на победителей и побежденных. Мы с тобой не можем быть в числе последних. Иначе можно сразу опустить ручки и нечего пыжиться. Конкретно можешь ни о чем не рассказывать, чтоб мечту не спугнуть, но иметь ее обязана. Слышь, я не шучу, не смотри на меня, как на умалишенную.

— И сколько ж надо до исполнения твоей мечты?

— Еще много, очень много. Нам с тобой нужно свои станки содержать в образцовом порядке, чтобы дольше служили.

— Циничная ты, Марго, до тошноты, — скривилась Ксения.

— , подруженька, реалистичная. Главное, чтобы до наших схованок непрошеные гости не добрались.

— Нечего кого попало в дом пускать, — заметила Ксения.

— Золотые слова, — прикуривая сигарету, согласилась Рита и рассмеялась. — И голова должна быть трезвой, а с этим бывают провалы.

— Так это уже от тебя зависит.

— Нет, милая, от меня уже мало что зависит, — отводя взгляд, сказала Рита. Заметив вопрос в глазах Ксении, снова подмигнула ей. — Шучу, шучу, Ксюшенька. Все под контролем.

Теперь до Ксении дошел смысл сказанного. Только сейчас стало понятно, о какой зависимости говорила Рита. Это было страшно и непоправимо. Явно, что кто-то знал о ее пристрастии и воспользовался гостеприимством, замешанном на зависимости. Ксения машинально перевела взгляд на комод, стоящий напротив в комнате у окна. Там в среднем ящике в белой коробочке из-под прокладок «Kotex» лежали деньги — целое состояние, по меркам Ксении. Ей не давала покоя мысль, что кто-то успел там похозяйничать. Она должна была проверить свою догадку, но при врачах сделать это было трудно.

— Нам здесь делать нечего, — мрачно заметил врач. — По-хорошему, тут для начала нужна милиция.

— А по-плохому? — покусывая губы, язвительно спросила Ксения.

— Катафалк, — в тон ей ответила медсестра и, пристально глядя на нее, сказала: — Пойдешь по стопам подружки — скоро встретишься с ней на небесах, и райские ворота вам заказаны!

— Я не верю в загробную жизнь, — огрызнулась Ксения.

— Дело хозяйское, — врач достал сигарету, закурил. Еще раз заглянул в ванную, посмотрел на Риту. — Красивая девчонка была, да, видно, в голове ветер гулял. Сейчас таких слишком много стало. Время какое-то идиотское…

Ксения оставила его комментарии без внимания. Она только жадно посмотрела на дымящуюся сигарету и, перехватив ее взгляд, врач протянул ей пачку. Кивнув, она вытащила дрожащими пальцами одну и, всхлипывая, Жадно курила, ни на кого не обращая внимания. Она что-то бормотала себе под нос, а двое в белых халатах лишь сочувственно поглядывали на нее. С минуты на минуту должна была приехать бригада оперативников. Ксения вдруг только сейчас поняла, что навсегда потеряла Риту. Снова придется пережить очередную потерю: сначала отец, помешательство матери, гибель Гошки, а вот теперь — Марго. Ксения сильно, до боли в зубах сжала челюсти: почему смерть упорно забирает всех, кто был ей близок, с кем она шла по жизни? Это было жестоко и незаслуженно. Ксения вздохнула и обвела квартиру мутным взглядом. Последнее, о чем она подумала, что ей больше некого терять. Мысль промелькнула, оставив после себя что-то напоминающее облегчение. Не было тревоги за будущее. Ксения осталась в нем одна-одинешенька, а значит, беспокоиться не о ком. Хорошо, пусть так. Она переживет это последнее испытание и больше никогда не пустит в свое сердце никого. Оно закрыто на ключ, а ключ навсегда потерян.

Разбирательство по поводу смерти Риты Масловой длилось недолго. Ксению неоднократно вызывали, устраивали перекрестный допрос. Она никогда не думала, что все увиденное раньше на экранах телевизоров в многочисленных сериалах, в жизни выглядит так убого, страшно. Ксения получила очередную порцию жестоких уроков жизни, однажды даже была близка к тому, чтобы ответить на все вопросы «да», признаться в несуществующем и остановить кажущееся бесконечным безумие. Но, вовремя остановившись, решила не совершать очередной ошибки. Их было и без того предостаточно. Ей угрожали, издевались, вели себя с ней, как с последней тварью. Она выслушала в свой адрес столько брани, грязных слов, что, казалось, уши перестанут реагировать на нормальную человеческую речь. Ксения держалась, как могла: она внушала себе, что скоро все выяснится и закончится. Она ведь точно не имела к происшедшему никакого отношения. Да, она могла быть более внимательной к подруге, но, видит бог, не предполагала такого трагического финала. Она никогда не желала Рите зла, никогда ни ей, ни кому бы то ни было. Это был один из хорошо усвоенных уроков матери: не радоваться чужому горю, не накликать на себя этим беду, которая имеет обыкновение приходить без спроса, незваной гостьей. Являться и без стеснения обрушиваться всей своей каверзной мощью.

Опасения Ксении подтвердились: тайник Риты оказался пустым. Широкова смогла убедиться в этом еще до приезда милиции. Она подошла к комоду, объяснив, что хочет взять простынь и накрыть обнаженное тело подруги. Хотя ее никто ни о чем не спрашивал, и не останавливал, она, словно перестраховываясь, контролировала каждое свое движение. Не спеша открыв средний ящик, она сразу поняла, что здесь кто-то успел побывать: заветная коробочка была пуста, измята и сиротливо лежала в беспорядочном хаосе из косметики и лекарств. Ксения медленно закрыла ящик и достала из нижнего чистую простынь…

Потом в квартире был обыск. Один из оперативников с перекошенным от презрения лицом вышвыривал содержимое ящиков комода на пол. Высокий, подтянутый, с розовыми щеками и глубоко посаженными глазами, он сверлил Ксению взглядом и демонстративно топтал выпавшие из ящика таблетки, расшвыривал белье Риты. Он искал наркотики, не переставая обращаться к Ксении, просил оказать помощь в этом. Его тон из равнодушного, казенного превращался в издевательский, угрожающий. Она повторяла, что не имеет к этому никакого отношения, чем вызывала все более свирепые взгляды оперативников. Теперь она боялась, что придется нести наказание за то, чего не совершала.

Однако дело было закрыто, Ксения получила возможность похоронить подругу, ее тело все это время находилось в морге криминалистической лаборатории. Похороны потребовали немалых средств, но Ксения не считалась с расходами. Это был ее последний долг подруге, единственной остававшейся рядом в нелегкое для Ксении время. Пусть и было у Масловой море недостатков, сейчас ей прощалось все: и недосказанные слова, и затаенные обиды, и самолюбивые планы, в которых Ксении отводилась не самая благовидная роль. Все это уже не имело значения, словно осталось в другой жизни. Теперь Ксении придется все начинать заново. Вытереть из памяти ненужное и двигаться дальше. То, что обязательно нужно что-то делать, Ксения понимала, но что? Она снова теряла почву под ногами. Даже не почву. Ксения давно шла по тонкому, высоко натянутому канату. Сейчас он начал сильно раскачиваться, намереваясь сбросить надоевший ему груз. Удерживать равновесие становилось все труднее. Невыполнимая задача приводила Ксению в полное отчаяние.

Она долго сидела у коричневого холмика, выросшего на самом дальнем краю городского кладбища, и плакала. Кладбищенские работники давно ушли, а Ксения никак не могла отойти от могилы Риты. Она закрывала глаза и видела пожелтевшее, одутловатое лицо подруги, ее волосы, потерявшие блеск, тонкую полоску когда-то алых и красивых, а теперь отвратительно синих губ. Ксения стояла в одиночестве, вспоминая, как два дюжих мужика с испитыми небритыми лицами бросали в яму землю, уже успевшую оттаять с приходом весны. И как же тяжело было у Ксении на сердце. Каждый глухой звук падения комьев земли отдавался болезненным эхом в ее голове. Она никогда не забудет этого, не сможет. Время оживления природы совпало с похоронами Риты, и это останется в памяти навсегда. Лето унесло отца, лишило разума мать, осень отобрала жизнь у Гошки, и весна теперь потеряла всю свою романтичность, забрав Риту. Хотя умерла она в последние зимние дни, уход Марго Ксения связывала именно с приходом весны. Прижав ладонь к холодному бугорку, Ксения прошептала:

— Нет тебя, нет больше твоей мечты. И мы в числе побежденных. Мы не выстояли, а значит, можно опустить руки и ждать, пока течение или выбросит тебя на берег, или увлечет на дно, — Ксения достала сигарету, прикурила и добавила: — Хотя мы и так давно по нему ходим. Чем дышали только?

Она выкурила еще не одну сигарету, прежде чем повернулась и пошла прочь с кладбища. Оно наводило на нее ужас. Ксении был настолько невыносим вид огромного числа могил, памятников, что она едва сдерживалась, чтобы не побежать. Она вдруг подумала, что где-то здесь похоронен и Гошка, но искать его могилу не стала. Ксении казалось, что сейчас ее состояние слишком близко к тому, чтобы навсегда перестать что-либо соображать. Созерцание Гошкиной фотографии на могильном кресте могло поспособствовать этому как нельзя лучше.

— Все-таки умирать и сходить с ума ты не хочешь! — обращаясь к самой себе, зло пробормотала Ксения. Могилы, металлические изгороди мелькали по сторонам, образуя замкнутое пространство. И только узенькая дорожка вела туда, где была жизнь, где суетились в своих нескончаемых заботах люди. Дети, внуки, родители тех, чьим последним пристанищем стало это отдаленное кладбище, маленький клочок земли, отделенный от всего мира витыми, заржавевшими или ухоженными решетками.

Миновав кладбище, Ксения вышла к обочине загородной трассы и подняла руку. Водитель маршрутного автобуса не остановился. Медленно двигаясь в сторону города, Ксения шла, автоматически переставляя ноги. Она тупо смотрела на серую дорогу, не пытаясь поймать хоть какую-то мысль. Выставленная рука просила о помощи, но машины то и дело со свистом проносились мимо. Наконец один из проезжавших водителей согласился за определенную плату довезти Ксению до города. Он пытался вести с ней ни к чему не обязывающий разговор, но она сначала отвечала невпопад, а потом и вовсе перестала обращать на него внимание. Голова была непривычно пуста, тело — без желаний. Казалось, что все ее естество перестало реально существовать. Осталась только привычная оболочка, которой предстоит снова наполняться, пытаться жить, обрастая новыми проблемами, горестями и радостями. Последние сейчас выглядели, как недосягаемая мечта. Вообще мечта перестала ассоциироваться у Ксении с чем-то конкретным. Никаких желаний, планов, физическое существование на уровне инстинктов, физиологических потребностей…

В таком состоянии Ксения провела больше недели. Она почти не вставала с постели, курила, иногда пила крепкий кофе без сахара, сутками слушая негромкую музыку. Пульт дистанционного управления позволял ей переключать компакт-диски и радиостанции, едва приподнимаясь на локте. Потом она тяжело опускалась на подушку и снова вслушивалась в звучащую мелодию. Ее все время интересовал вопрос, понравилась бы эта мелодия Рите или нет? Ксения сама спрашивала и сама отвечала. Со стороны создавалось впечатление, что рядом на диване лежит невидимый собеседник, кто-то, кому она пытается объяснить, что за музыка звучит и насколько она соответствует ее настроению.

— Это полное дерьмо, — недовольно поморщилась Ксения, услышав хриплые голоса какой-то группы. — Не знаю, кто это, но даже не хочу тратить на это время.

Нажав другую кнопку, Ксения довольно причмокнула:

— Вот то, что нам с Ритой нравится. Стинг — это мелодии души. Жалит прямо в сердце…

Потеряв счет времени, она наконец включила телевизор и попала на программу новостей, ни одна из которых, не показалась ей достойной внимания. Узнав день недели, число в зачем-то прослушанном прогнозе погоды, Ксения нехотя поднялась с дивана, побрела в ванную и, увидев свое отражение в зеркале, удивленно подняла брови.

— Ничего себе, красавица, — Ксения провела кончиком указательного пальца по сухим, бескровным губам, прижала ладони к щекам, растягивая складки у рта, разглаживая морщинки, залегшие в уголках глаз. Отросшие корни волос неприятно чернели, придавая давно нечесаным волосам неопрятный вид. Первым делом Ксения взялась за расческу, но через минуту опустила руки, продолжая разглядывать свое отражение. В какой-то момент внутри поднялась отчаянная буря протеста — Ксения схватила баллончик с пенкой для укладки волос и принялась выводить на поверхности зеркала беспорядочные узоры. Вскоре вся его поверхность была похожа на толстый слой взбитых белков. Закусив нижнюю губу, Ксения напряженно смотрела на результат своей выходки. Теперь на нее не смотрело чужое, постаревшее лицо с потухшими глазами. Успокоившись, Ксения набрала ванну и вскоре блаженно лежала в горячей воде, играя с воздушной пеной. Свет яркой лампочки причудливо отражался в бессчетных пузырьках, окрашивал их во все цвета радуги. Ксения смотрела, как они вырастают под сильной струей воды, а потом лопаются у бортика ванны. Она бездумно разглядывала кафель, будто видела его впервые, брала пену на кончики пальцев и размазывала ее по холодным стенам.

От многодневной голодовки у Ксении немного кружилась голова, но приятные ощущения от воды побеждали, и так не хотелось выходить из ванны. Закрутив кран, она блаженно закрыла глаза, постаралась полностью расслабиться. За много дней, проведенных в одиночестве, Ксении так и не удалось избавиться от напряженности и внутренней дрожи. Ей казалось, что она продолжает балансировать на раскачивающемся канате, увеличивалось расстояние до земли и амплитуда колебания, а ее силы таяли, таяли. Нужно было возвращаться к жизни. Ксения вдруг подумала, что сегодня четверг, а значит, она снова не была у матери. Воспоминания о ней болью отозвались в сердце: «В чем она-то виновата? Господи, кому она будет нужна, если я…» Ксения снова открыла кран с горячей водой, подставила под струю ладони, умылась раз, другой, третий. Она фыркала, как ребенок, стараясь привести себя в нормальное состояние. Ксения понимала, что нужно снова возвращаться к своим проблемам и выполнять то, что, кроме нее, никто не сделает. Мама — главная забота. Нельзя допустить, чтобы внимание к ней стало мизерным, как к большинству в отделении. Ксения тешила себя иллюзией, что ее подарки, бесконечные просьбы медперсонала, которые она спешила выполнять, способствуют нормальному отношению к Вере Васильевне.

Ксения вдруг перестала намыливать волосы и застыла. Она насупилась и, подперев щеку рукой, оперлась о край ванны: значит, ей нужно снова работать. Конечно, речь не шла об устройстве преподавателем английского, что было пределом мечтаний Ксении, оканчивающей школу. Сейчас ей было не по себе от одной мысли о том, что она совершенно забыла Любовь Ивановну, все, что было связано с этой женщиной, домом, где ее радушно принимали. Все осталось в кажущемся далеким и чужим прошлом. Ксения решительно подставила голову под струю воды. Нет прошлого, как нет больше ее самой — романтичной, чистой, мечтающей о светлой любви девчонки. Есть Ксения Широкова, для которой открыта только одна дорога, и идти по ней придется в полном одиночестве, потому что никогда не встретить ей той, с кем можно будет так коротать время, как с Марго.

Настроение, и без того невеселое, испортилось окончательно. За время своего затворничества Ксения словно забыла, чем занималась, как добывала средства к существованию. Теперь началось возвращение в реальность. Качая головой, Ксения шептала «нет», но внутренний голос спорил, издевательски подтрунивая над ее сентиментальностью. Он уверенно возвращал ее на землю, где каждый ее шаг означал продажу самой себя. Ксения заплакала, и слезы ее слились с потоками горячей воды, стекающей по волосам, лицу, шее. Никто не видел этих слез — Ксения редко позволяла себе на людях быть слабой. Вытирая нос тыльной стороной ладони, она сказала невидимому собеседнику:

— Потерян смысл, и я не стану искать его. Пусть судьба подскажет мне дальнейший путь. Пусть поможет, в конце концов. Но что бы ни происходило, я больше не стану продавать себя…

Решив так, Ксения почувствовала облегчение. Холодный душ придал ей бодрости, а мягкий махровый халат показался ласковыми руками, нежно обнимающими и согревающими ее тело. Ксения быстро высушила волосы, приготовила крепкий кофе и, нехотя откусывая сухой хлеб, остановилась с чашкой у окна. Глядя на снующих внизу людей, она с некоторой обидой подумала, что всем им абсолютно безразлична ее судьба, ее настроение, состояние духа. Каждого заботят свои проблемы, а ее существование находится только в собственных руках. Глупо надеяться, что, выйдя на улицу, можно получить какую-то подсказку свыше для продвижения по жизни дальше. Но Ксения внушала себе именно это. Впервые за много лет она обращалась к неиссякаемому источнику мудрости и долготерпения: «Я выйду и пойду туда, куда поведет меня мое второе „я“. Это будет путь, подсказанный ангелом-хранителем. Он ведь есть у каждого. Наверняка он недоволен мной… Пусть не обижается, я ведь не злоупотребляла его возможностями». Ксении стало необычайно спокойно на сердце. Это было удивительно, но она ощущала, как покой снисходит на нее, приводя в порядок мысли, делая плавными движения. Она не раздумывала над тем, как будет выглядеть. Главное, чтобы было удобно, не привлекать внимания со стороны. В последний раз посмотрев на себя в зеркало, Ксения подобрала распущенные волосы в длинный хвост и все же накрасила губы. На нее по-прежнему смотрело усталое лицо, но оно вызывало совершенно иные эмоции. Может быть, потому, что в глазах больше не было обреченности — в них появились слабые огоньки надежды.

Оказавшись перед входом в кафе «Восточные сладости», Ксения почувствовала, как сердце помчалось вскачь. Оно застучало так быстро, что пришлось прижать руку к груди — не выскочило бы невзначай. Глаза Ксении наполнились слезами, за какое-то мгновение память вернула ее в те времена, когда это кафе было местом встречи с Гошкой. Как будто она снова оказалась за столиком в едва освещенном зале. На наполненной весенними ароматами улице Ксения ощутила запах жареных орешков, кофе, свежей выпечки. Физически почувствовала влюбленный взгляд Гоши, нежное прикосновение его рук. Это было нестерпимо больно и приятно одновременно.

Встряхнувшись, Ксения осмотрелась по сторонам. От недавних грез не осталось и следа. Что-то было не так.

Подняв голову, она не увидела над крыльцом кафе привычной вывески. Удивленно отступив, она только теперь обратила внимание, что внутри и снаружи велись строительные работы. Ксения нахмурилась, машинально сжала кулаки: разрушено даже это. Что за наказание! Ничто не должно сохраниться из того, что было ей дорого, даже кафе. Достав из кармана куртки пачку сигарет, Ксения взяла одну и принялась переминать ее пальцами…

— Что-то не так? — услышала она приятный мужской голос. Он раздался над самым ухом, заставив Ксению вздрогнуть и возмущенно посмотреть на того, кто задал вопрос.

Это был невысокий мужчина лет сорока, одетый в обычную кожаную куртку, джинсы, ничем не примечательной наружности. Обычно впечатление Ксении о мужчине складывалось в первые мгновения знакомства и больше не менялось. На совершенно незапоминающемся лице выделялись только огромные серо-голубые глаза. Ксения окинула его взглядом, пропитанным раздражением и едва сдерживаемым желанием нагрубить. На этот раз она мысленно назвала его «мопсом». То ли тип его внешности располагал к этому, то ли Ксения просто не была настроена на романтический лад. Убедившись, что он обратился именно к ней, она демонстративно отвернулась, продолжая наблюдать за работой строительной бригады. Они шаг за шагом изменяли то, что казалось незыблемым. Лицо Ксении отражало бурю негодования и отчаянного бессилия перед происходящим. Она достала зажигалку, но та отказывалась ей служить. Несколько бесплодных попыток разозлили Ксению еще больше.

— Я вижу, вам не нравится то, что здесь происходит, — маленький огонек вспыхнул перед кончиком ее сигареты. Прикурив, Ксения едва кивнула в знак благодарности. — Почему вас это так трогает?

Ксения молчала, глубоко затягиваясь и резко выпуская дым. Она испытывала нарастающее желание ответить напрашивающемуся на «комплимент» незнакомцу так, чтобы отбить у него всякую охоту продолжать этот бессмысленный разговор.

— Простите, если я вам помешал, — на этот раз в его голосе промелькнуло сожаление. Ксения снова наградила его взглядом, в котором откровенно читалось «оставь меня в покое». Но, похоже, мужчина не собирался этого делать. — Мой друг Серега — новый хозяин этого заведения.

— Мне-то какое дело до этого? — соизволила ответить Ксения.

— Не знаю. Просто я подумал, что должен вам это сказать.

— Странно, — Ксения щелчком выбросила окурок.

— Вы правы. Сегодня вообще сумасшедший день.

— Это заведение имело прекрасное название, — повернувшись лицом к мужчине, заметила Ксения. — «Восточные сладости» — в этом было столько загадки, магии, любви.

— Да? А мне оно не понравилось.

— Конечно. Разрушить легче всего.

— Может быть, лучше обсуждать уже конечный результат? — миролюбиво произнес незнакомец.

— Мне нет дела ни до какого результата. Я вообще оказалась здесь случайно, — резко ответила Ксения и, проклиная своего ангела-хранителя, заставившего ее пережить очередное разочарование, собралась снова идти куда глаза глядят. Ей вдруг стало невыносимо жарко и, расстегнув полы куртки, она сделала несколько шагов.

— Постойте! — мужчина позволил себе взять ее за руку.

— В чем дело? — Ксения выдернула ее и скрестила руки на груди. Лицо ее пылало от возмущения.

— Я вообще не верю в случайности. Мне кажется, мы должны познакомиться — это серьезно.

— Я должна только своей матери, — гневно сверкая глазами, ответила Ксения и быстро зашагала прочь. Она шла, не понимая, почему рассердилась на него. Он вел себя вежливо, ничего недостойного. Но одно его внимание она уже восприняла как оскорбление. Мужчины всегда так — сначала галантны, а потом открываются и ведут себя безобразно. Однако у нее нет оснований плохо думать об этом мужчине, которого можно с натяжкой назвать симпатичным. И глаза у него открытые. В них не было подвоха, ничего такого, что унизило бы ее. Просто сегодня, как никогда, Ксения не была готова к знакомствам. Ей не это было нужно. Чертыхаясь, она шла и мысленно обращалась к невидимому проводнику, тому, кто привел ее к кафе, позволил вступить в разговор с незнакомцем. Это было верхом кощунства — недавно умерла Рита, мама в больнице, и ее состояние не улучшилось оттого, что дочь уже не одну субботу пропускает день свиданий. Ей вообще давно пора или отправиться на небеса или лишиться разума, чтобы перестать ежеминутно чувствовать боль утраты и одиночества. Говорят, что оно помогает ощутить себя взрослым, независимым — ерунда! Ксения не заметила, что давно сбавила темп, она сыта этой свободой по горло. Ей нужна другая жизнь, где можно быть слабой, иногда чуть капризной, но всегда уверенной в завтрашнем дне и человеке, который рядом. Ведь именно это было ее мечтой, и она не успела поделиться ею с Ритой.

Ксения шла все медленнее, пытаясь представить, что делает сейчас этот мужчина с добрыми серо-голубыми глазами. Отругав себя за непозволительную сентиментальность, она решила, что он давно забыл о ее существовании. Ей так хотелось напоследок еще раз взглянуть на него, но Ксения не позволяла себе оглянуться.

— Вы не хотите так просто уйти, — снова услышала она уже ставший знакомым голос и едва удержалась, чтобы не улыбнуться. Это показалось ей странным — она была готова расплыться в улыбке! Она не имеет права радоваться. Должно пройти еще очень много времени, прежде чем она разрешит себе это. Однако мужчина шел рядом, и краем глаза Ксения видела, что он пытается поймать ее взгляд. — Остановитесь, прошу вас. Я бы шел за вами сколь угодно далеко, но на время прикован к этому строительству. Я не могу оставить свой пост, пока не вернется мой товарищ.

— Я не просила вас об этом, — Ксения остановилась и, чуть запрокинув голову, внимательно посмотрела на незнакомца. Сейчас она нашла, что в нем что-то есть. Наверное, сказывается его вежливое обращение и сияющие глаза. Надо же — такая серая внешность, а глаза как две сверкающие звезды. Их свет проникал в самое сердце, не позволяя Ксении ответить грубостью. Острые словечки словно прилипли и не желали срываться с языка. — Я вас не задерживаю.

— Знаю, знаю, и от этого все выглядит очень комичным.

— Скорее странным.

— Не будем обмениваться пустыми словами.

— А какими? — Ксения хмыкнула, всем своим видом показывая, насколько ей вообще все безразлично.

— Давайте знакомиться. Меня зовут Миша.

— Значит, Михаил…

— Александрович, — добавил он, досадуя на иронию, прозвучавшую в голосе девушки. Она явно подчеркивала, что ему давно не двадцать.

— Ксения, — нехотя протягивая руку в ответ, выдохнула Ксения.

— Красивое имя. Наверняка вы самая младшая дочь у родителей и они в восторге от всего, что вы говорите, делаете.

— Это написано у меня на лице?

— Вы красивы. Очень красивы. По-видимому, родители всю жизнь спорят, на кого из них вы больше похожи. Они гордятся вами.

— Да вы просто ясновидящий! — Ксения даже театрально похлопала в ладоши. Ей захотелось выложить ему сейчас все по полной программе, и уже ничто не смогло остановить ее. — Все точно, кроме того, что мой отец никогда не любил меня и покончил с собой, вероятно, для того, чтобы покрепче досадить. Моя мать в психушке, моя подруга недавно умерла от передозировки наркотиками, а я — местная знаменитость. Хотите дальше?

— Еще больше, чем раньше.

— Хорошо, Михаил Александрович. Так вот, я — проститутка, очень дорогая шлюха, в планы которой не входит знакомство с таким романтиком, как вы!

— Почему? Почему вы так решили?

— Что почему? — растерялась Ксения. В голосе мужчины не появилось новых оттенков. Он по-прежнему говорил ровно, мягко, даже заискивающе.

— Почему не входит? Это противоречит тому, что вы говорили.

— Хватит выкать. Меня тошнит от этой идиотской вежливости. Без церемоний, пожалуйста!

— Договорились. Я и сам хотел тебе это предложить. Спасибо, что облегчила задачу, — он улыбнулся, и его лицо показалось Ксении почти красивым. — Тогда уж и без отчества, идет?

— Ты что, глухой? Я не по-русски говорю? — Что ты так нервничаешь?

— Черт возьми, мне нужно идти, — Ксения достала сигарету, снова принялась чиркать зажигалкой, но ей никак не удавалось ее зажечь.

— Я хорошо заплачу — останься, — медленно выговаривая каждое слово, бесстрастно произнес Михаил. Он удивился собственной самоуверенности, словно ему приходилось каждый день покупать себе женщину.

На этот раз он не спешил подносить свою зажигалку, с усмешкой наблюдая за разъяренной Ксенией. Она понравилась ему с первого взгляда, а теперь заинтересовала еще больше. Ее усталое лицо, выражавшее скорбь, поразило его в то самое мгновение, как он обратил на нее внимание. Он даже потерял способность замечать все происходящее вокруг. Мир обрел иную форму, выделив яркое, ограниченное пространство, в котором находилась совершенно потерянная девушка. Ее хотелось спасти, защитить. Это было бы приключением, а их в его жизни становилось все меньше. Без них ему становилось неуютно, пусто. Женщины, окружавшие его, постоянно подчеркивали свою независимость. Однако при этом каждая из них была не против стать хозяйкой его дома. Они вели себя примитивно, предсказуемо, слишком откровенно желая получить официальное место в его спальне. Оно пустовало много лет, а Левитин давно отчаялся встретить ту, которая сможет разбудить его душу. То, как он жил последние годы, напоминало бег по кругу с цризовыми очками в конце очередного этапа. Получаемые блага перестали приносить удовлетворение. Что деньги, связи, когда внутри пустота? Его неуемная натура всегда была готова к подвигам, к рыцарским поступкам, галантному ухаживанию. Романтики в нем хватило бы на троих. Однако девушка, кажется, не настолько слаба и беспомощна, как ему показалось. Но он не хотел разбираться, что правда, а что вымысел в том, что она рассказала ему о себе. Сейчас для него этого не имело никакого значения. Он не верил в то, что вот так, на улице, случайно может влюбиться как мальчишка. Левитин предпочел думать проще: неплохо провести время в обществе эффектной блондинки. Почему нет? Он поднимет настроение ей, она — ему. У него давно не было секса. Личная жизнь попала под тяжелую пяту обстоятельств. Никаких встреч, никакой романтики. И так продолжалось слишком долго, пора бы пойти наперекор обстоятельствам. Тогда бы у него осталось больше приятных воспоминаний об этом городке, где он оказался исключительно по просьбе своего давнего товарища. Всю неделю он только тем и занимался, что помогал ему решать проблемы с бизнесом. Это становилось, по меньшей мере, скучным. Михаил привык к большему размаху, к водоворотам, из которых приходилось выбираться с трудом, но впечатления всегда стоили того.

— Так что? — наконец поднеся огонек к сигарете совершенно издерганной Ксении, миролюбиво спросил он. — Ты — деловая женщина, решай.

— Деловая, — застыв с незажженной сигаретой, Ксения сверлила Михаила взглядом. Она не могла понять, что за человек перед ней. Она боялась его пристального взгляда, и ей стоило немалых сил выглядеть бесстрашной.

— Сколько? — спрятав руки в карманы куртки, спросил Михаил.

— У тебя денег не хватит.

— Не переживай. Я миллионер, только не привык это демонстрировать направо и налево.

— Откровенность за откровенность? — съязвила Ксения.

— Вроде того. Так что?

— Заладил, честное слово…

— Ты проведешь со мной этот день, а завтра можешь снова возвращаться в свою меланхолию, — утвердительным тоном, не терпящим возражений, произнес Михаил. Он достал мобильный телефон, нажал несколько кнопок и снова положил в чехол, закрепленный на поясе брюк. — Если ты согласна, то сейчас мы поедем ужинать.

— Я не голодна.

— Я хочу использовать время за столом для того, чтобы получше узнать друг друга. Это ведь элементарно.

— А зачем нам узнавать друг друга? — Ксения пожала плечами. — Объясни.

— Действительно, — Михаил снова улыбнулся. — Тогда поехали прямо ко мне.

— Нет.

— Почему?

— Я не могу.

— Тогда ты не проститутка. Они всегда могут.

— Что ты себе позволяешь! — Ксения взорвалась от негодования. Ей хотелось влепить увесистую пощечину этому нахалу, но его взгляд удивительным образом остановил ее. Гнева как не бывало. В конце концов, он разговаривает с продажной девкой. Было бы странно ждать от него реверансов, признания в любви на французском языке.

— Ты пришла в себя? — в его голосе уже появилась насмешка.

— Да.

— Ты поедешь со мной?

— Да.

— Отлично. Подожди меня вон в той машине, — Михаил вытянул вперед руку, в ответ со стороны стоявшей неподалеку машины раздался характерный писк снятой сигнализации. Указав на иномарку ярко-красного цвета, он протянул ей ключи.

— И сколько мне ждать?

— Не знаю, надеюсь, что недолго. Сейчас меня должны заменить, — осматриваясь по сторонам, ответил Михаил и вдруг радостно улыбнулся: — А вот и Сергей.

Ксения осталась стоять с ключами от машины, наблюдая за тем, как ее новый знакомый пожимает руку мужчине еще более солидного возраста. Оба принялись что-то живо обсуждать. Ксения не слышала слов, но можно было догадаться, что речь идет о кафе. Они то и дело показывали руками на строителей, работающих над фасадом. Михаил все больше слушал, а говорил его товарищ.

Ксения решила, что это и есть новый хозяин кафе. Выглядел он намного старше Михаила, да и одет был как-то посолиднее, держался более важно.

— Новые хозяева жизни, — процедила сквозь зубы Ксения и направилась к автомобилю.

Она удобно устроилась на мягком сиденье возле водителя. Принялась осматривать салон и нашла, что все в нем выглядит шикарно. В марках машин Ксения разбиралась плохо, поэтому не стала напрягаться — ей что «фиат», что «аудио». И вообще, какое ей дело до этой чертовой машины, когда все это приключение завтра закончится? Однако рука Ксении потянулась к аккуратному бардачку и, открыв его, она почувствовала, как щеки залил румянец. Найдя глазами Михаила, продолжавшего вести эмоциональный диалог со своим собеседником, Ксения принялась перебирать содержимое тайничка. Собственно говоря, там не было ничего интересного, кроме нескольких явно недешевых визиток, смятых галстуков и небольшого портмоне с фотографиями двух пожилых людей. Ксения сразу решила, что это родители Михаила, потому что невысокая абсолютно седая женщина была с ним одного типа лица. Даже улыбались они одинаково. И еще глаза — серо-голубые, живые, они придавали лицу старушки задорное выражение.

Едва Ксения положила все на место, как дверца открылась, и Михаил грузно опустился на водительское кресло. Он пристально посмотрел на свою новую знакомую и снова очаровательно улыбнулся. В этот момент Ксения пожалела, что открылась ему. Не стоило этого делать. Может быть, он бы по-настоящему заинтересовался ею, а сейчас наверняка думает только о том, чтобы поскорее затащить ее в постель и убедиться, что она стоит так дорого, как говорит.

— Поехали? — он завел двигатель, и автомобиль плавно двинулся с места.

— Что за машина? — все-таки спросила Ксения.

— «Лексус».

— Похоже на ругательство.

— Да? Мне и в голову бы не пришло. У нас с тобой совершенно противоположное восприятие названий.

— Ничего удивительного, — Ксения отвернулась к окну, пытаясь скрыть нарастающее волнение. Она поняла, что сейчас снова придется заниматься любовью с незнакомым мужчиной, и внутри все начало сжиматься, принося нестерпимую боль. Ксения знала, что ей нельзя так нервничать. Под внимательными взглядами Михаила, она отчаянно изображала раскованность и безразличие.

— Вот мы и приехали, — Михаил вышел из машины, потом открыл дверцу и протянул руку: — Прошу, Ксения.

— Благодарю, — она вложила свою ледяную ладонь в его горячую, сухую и поняла, что не сможет скрыть от него своей тревоги.

— Не будем нервничать, — не спеша выговаривая каждое слово, прошептал он ей на ухо. — Нам, профессионалам, лишние эмоции ни к чему. Следуй за мной.

Ксения почувствовала, как подкашиваются ноги, и мысленно поблагодарила себя за то, что надела ботинки на устойчивой платформе, а не что-то на каблуке. Она поднималась по лестнице вслед за Михаилом, едва поспевая за его стремительным восхождением. Казалось, он не идет, а летит над ступеньками, улыбаясь поглядывая на тяжело переводящую дыхание спутницу. Уже войдя в квартиру, она почувствовала, как быстро стучит сердце, и даже покосилась на свою грудь: показалось, что она должна нереально вздыматься. Однако внешне все выглядело более спокойно.

— Располагайся, — Михаил подсунул ей женские тапочки. Сам быстро всунул ноги в какие-то темно-зеленые шлепанцы и открыл одну из дверей. — Я здесь сам гость, но хозяин вернется только завтра под утро.

— Бурная личная жизнь? — спросила Ксения, хотя на самом деле ее это нисколько не интересовало.

— Да. Проходи же. Провожу экскурсию: это ванная комната.

— Мне туда сразу или как? — демонстративно отбросив тапочки, спросила Ксения.

— Ты всех об этом спрашиваешь или только меня?

— Считай, что я уже в ванной.

— Вот и славненько. Чистое полотенце на батарее. Оно белое, очень белое, — иронии в голосе Михаила становилось все больше.

Ксения закрылась на замок. Осмотрелась: очень уютная, недавно отремонтированная ванная комната, казалось, сияла. Кафель, мойка, ванна с гидромассажем — все новое, как будто и не пользовался никто. На полочках масса средств для ванны, после душа, всяких бальзамов, кремов, дезодорантов. Ксения присела на край ванны и принялась все разглядывать, но, спохватившись, быстро открыла воду, разделась. Сложив вещи на стиральную машинку, распустила волосы и снова посмотрела на себя в большое овальное зеркало. Сколько прошло времени после того, как она делала это в последний раз? Час? Два? Но это снова была другая Ксения. И самое приятное, что отражение не вызывало былого отвращения или жалости. Немного усталости придавало лицу неповторимый шарм, а эти изюминки всегда будоражат мужчину лучше самых идеальных пропорций и черт.

Стоя под душем, Ксения услышала, как Михаил включил музыку. Его тень то и дело мелькала в матовом стекле двери. Наверное, он все-таки решил соорудить что-то наподобие легкого ужина. Ксения поморщилась: ее стошнит от одного вида бутылки с шампанским. Запах этого напитка вызывает у нее ужасные воспоминания. Никто не сможет заставить ее даже пригубить его.

В последний раз посмотрев на себя в зеркало, Ксения обмотала полотенце вокруг тела. Получилось что-то вроде махрового платьица без плечиков. Нужно было выбираться из ванны, потому что Ксения понимала — ее пребывание за закрытой дверью затянулось.

— Вот и я, — тихо сказала она, от волнения переходя на шепот.

Михаил сидел на диване, откупоривая бутылку запотевшего шампанского, когда Ксения возникла на пороге комнаты. Она выглядела еще красивее, чем раньше, но показывать свое восхищение он считал неуместным. Кажется, ни ей, ни ему не нужны сильные чувства. Вдруг он увидел, как побледнели ее только что румяные щеки, а в глазах появился ужас.

— Не надо, — взмолилась она, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Полированный стол с застывшими лужами, белый налет порошка, рассыпанного по поверхности, валяется на ворсистом ковре… — Не надо шампанского.

— Как скажешь, — Михаил быстро поднялся и поставил его в бар. — Может, что-нибудь другое?

— Достань коньяк, — увидев несколько бутылок, предложила Ксения. — Я вообще не пью.

— Я тоже, но сегодня хочется. Может, хорошей водки?

— Мне все равно.

— Тогда водка, — Михаил вышел из комнаты и вскоре вернулся с бутылкой охлажденной «Смирновки». Она сразу запотела и приобрела такой же вид, как в рекламных роликах. Быстро добавив к бокалам рюмки, Михаил налил себе «Смирновки» и вопросительно посмотрел на Ксению: — Составишь компанию? Я умею делать отличную «кровавую Мэри». Когда-то это был мой любимый коктейль. Сделать тебе?

— Разумеется, — в мягком крессе, куда ее усадил Михаил, она немного расслабилась. Сам он сел на краешек дивана напротив и обвел рукой сервированный на скорую руку стол. — Прошу. Холостяцкая закуска, но от этого не менее вкусная.

Впервые за много дней Ксения почувствовала, что голодна. Во рту вдруг образовалось такое количество слюны, что пришлось проглатывать ее за несколько приемов, чтобы не получилось слишком громко и явно. Балык, сыр, бутерброды с черной икрой, аппетитно пахнущие соленые огурчики, тонко нарезанный батон и огромные маслины.

— Неужели я хочу есть? — изумленно произнесла Ксения, принимая из рук Михаила бутерброд с икрой.

— А обычно как бывает? — улыбнулся он.

— Обычно?.. Не знаю, — рассеянно ответила Ксения. — Предупреждаю: я быстро хмелею.

— Тогда не будем злоупотреблять.

— Не будем, но еще от одной рюмки я не откажусь.

— За что выпьем? — Михаил выполнил просьбу Ксении, пристально глядя на нее.

— Не знаю. Я не мастер на тосты.

— Я тоже.

— Тогда выпьем молча, вспоминая тех, кого не будет с нами за столом никогда… — Ксения увидела, как задрожала хрустальная рюмка в ее пальцах и поспешила выпить ее содержимое. Михаил пригубил бокал с минеральной водой и, опершись о высокую спинку дивана, не притронулся к еде. Он вопросительно смотрел на Ксению. — Что? Что-то не так?

— Все в порядке. Необычный тост.

— Мы ведь не будем сейчас пускаться в долгие объяснения. Извини, если я ломаю твои планы, но сеанса психоанализа не будет. Чтобы открывать душу, ее нужно иметь.

— Даже так?

— Представь себе.

— Хорошо, — согласился Михаил, продолжая разглядывать свою гостью. Молчание затягивалось.

— Что? Что такое? Я не могу есть, когда на меня так пристально смотрят.

— Извини, извини. Я не могу удержаться — любуюсь тобой. Ты такая красивая. Интересно, как это — быть красивой?

— Пустое, — накалывая маслину, ответила Ксения.

— Не верю. Я вот всегда знал, что природа в этом плане меня обделила. И мне всегда хотелось хоть на пять минут побывать на месте писаного красавца.

— Для мужчин существуют другие эталоны красоты.

— Не рассказывай, — отмахнулся Михаил, доливая в бокалы минеральную воду.

— Правда, только какое тебе дело до моего мнения? Спроси лучше у тех, с кем тебе приходится общаться чаще, тех, кто принадлежит к твоему кругу.

— Меня редко интересует чье-то мнение, — заметил Михаил.

— Отчего?

— Есть только один человек, к словам которого я могу прислушаться. Иногда жалею, что не сразу следовал его советам. Такой уж я. Принимаю решения сам, чтобы не иметь возможности обвинять в своих неудачах других.

— Зато когда все удалось, все лавры твои и только твои!

— Точно! — засмеялся Михаил.

— Вот в этом мы сходимся.

— Видишь, прошло не так много времени, а мы уже нашли что-то общее, — серьезно сказал Михаил, снова наполняя рюмку Ксении коктейлем.

— Кажется, мы отклонились от курса.

— Нет, все идет как надо.

— У тебя оказывается все по сценарию, — Ксения почувствовала, как легкий хмель распространяется внутри, приятно согревая, расслабляя.

Ей нравилось это состояние, когда не нужно контролировать каждое движение, следить за прической, подкрашивать губы. У Риты это называлось «сохранять товарный вид». Ксения еще больше утонула в кресле и усмехнулась кончиками губ: сколько еще она будет вспоминать циничные прибаутки подруги? Наверное, долго, очень долго. И со временем найдет, что в них было гораздо больше здравого смысла, чем это казалось раньше. Ксения попыталась стряхнуть с себя снова наступающее прошлое, но оно было сильнее. Закрыв лицо руками, Ксения тихо заплакала.

Михаил поднялся и, подойдя к ней сзади, прижал кажущиеся холодными ладони к ее щекам. Потом погладил по голове. В его прикосновениях было столько нежности, что Ксения из чувства благодарности к нему и жалости к себе расплакалась еще сильнее. Потом она не заметила, как поднялась и оказалась лицом к лицу с Михаилом. Сквозь слезы она видела только его серо-голубые глаза, смотревшие на нее с нескрываемым восхищением.

— Не плачь, — тихо попросил он, осторожно проведя кончиком пальца по ее дрожащим губам. — Если хочешь, я сейчас отвезу тебя домой. Только не плачь, пожалуйста.

Ксения, всхлипывая, улыбнулась. Она поняла, что он принял ее слезы на свой счет. Он не поверил ей, ведь не может продажная девка, какой она себя описала, так себя вести. В какой-то момент ей показалось, что она действительно чиста и невинна, а Михаил — первый мужчина, который оказался в плену ее прелестей. Но самообман — вещь неблагодарная. Чем больше в него веришь, тем труднее смотреть в глаза реальности. Вытерев слезы, Ксения позволила себе прижаться к Михаилу. Она обняла его, уткнулась лицом в грудь. И хотя он был совсем ненамного выше ее ростом, сейчас это не имело значения. Ксения почувствовала, что это и есть то мгновение счастья, пусть не абсолютного, едва позволившего прикоснуться к себе, надуманного. Она ощущала себя в безопасности, и ни прошлое, ни будущее сейчас не имели никакого значения. Было так спокойно и хотелось остановить время — ведь все, что будет после, не сможет сравниться по накалу чувств с этим мгновением. Ксении казалось, что и Михаил ощущает нечто подобное.

— Я не хочу домой, — тихо сказала Ксения. — У меня никогда не было настоящего дома. Только не домой. Я одна, всегда одна. Я так устала.

— Доверься мне, — прошептал Михаил. Ксения кивнула, и в то же мгновение ощутила нежное прикосновение его губ. Она обвила его шею, а его руки скользнули от груди вниз по бедрам. По всему телу Ксении прокатилась волна желания. — Ты такая красивая…

— Еще…

— Ты очень красивая. Нам будет хорошо вдвоем, доверься мне… — Михаил давно не был так уверен в том, что говорил.

Его голос звучал, словно сквозь толщу воды, все тише, но все более уверенно, вселяя в Ксению непередаваемое ощущение полета. Она как будто видела себя и Михаила сверху, совершенно отрешенных, полностью отдавшихся внезапному порыву. В нем не было любви, не было в высоком понимании этого слова. Не было того пронизывающего чувства, когда мало взгляда, мало прикосновений, когда все мысли возвращаются к любимому. Не было признаний, обещаний, только поцелуи, объятия, восторг наслаждения, заставлявший тела дрожать от неутолимого желания испытать полет вновь и вновь.

За окном давно стемнело, а они все не могли насладиться друг другом. Ксения принимала ласки, щедро отвечая на них, чувствуя, как каждое обладание придает ей силы, наполняет какой-то внутренней энергией, желанием жить. Она не знала себя такой, даже не догадываясь, что и Михаил впервые переживает такие бурные эмоции. Эта женщина делала его необузданным, неутомимым. Она не знала, что возрождает в нем мужчину, освободившегося от всех своих комплексов, поверившего в то, что он способен доставить столько минут блаженства. Его последнее увлечение закончилось обидами, оскорблениями, упреками. Он тяжело пережил разрыв и долгое время не мог подойти к женщине. Михаил был уверен, что окажется несостоятельным. Однако с первого взгляда пленившийся удивительной грустной красотой Ксении, он почувствовал себя способным на безудержную любовную игру. Он не ошибся. Как это было важно для него, как он был благодарен Ксении. Уже наступал рассвет, а Михаил ощущал себя бестелесным созданием, для которого было важно только это нескончаемое наслаждение, только этот восторг обладания.

Потом оба лежали на полу, усталые и огорченные своим возвращением. Здесь все заканчивалось. Не глядя друг на друга, каждый снова переживал минуты непередаваемого удовольствия и обжигающей страсти. Сейчас ее горячее дыхание все еще ощущалось, но с каждым мгновением становилось все более прохладным. Еще немного — и оно растворилось в воздушном потоке, оставшись только в воспоминаниях. Они будут жить так долго, как того захотят двое, испытавшие безумие желания…

Михаил все еще лежал на ворсистом ковре, когда на пороге комнаты появилась Ксения. Она уже успела одеться и, накинув куртку, намеревалась быстро уйти.

— Куда ты? — изумленно спросил Михаил. — Подожди, я провожу тебя.

— Не нужно, — Ксения решительно остановила его. — Ты отпускаешь меня не в темную ночь. Уже утро.

— Дай мне пять минут, чтобы привести себя в порядок!

— Я даю тебе больше, только сейчас я уйду. Не провожай меня, не надо. Я так хочу!

— Подожди, — он быстро натянул попавшиеся под руку спортивные брюки и вышел в коридор. Михаил достал из внутреннего кармана куртки деньги. Повернулся и, держа несколько крупных купюр в руках, беспомощно посмотрел на Ксению. Презирая себя за то, что собирался сделать, он пока не был готов ни к чему иному. Его чувства были настолько неопределенными, что он боялся сейчас раздавать какие-то авансы, строить планы относительно их двоих. Протягивая деньги, он почувствовал, что краснеет. Он не впервые так благодарил женщину, но с Ксенией это оказалось невероятно тяжело. Деньги жгли его ладонь, хотелось выронить их и быстро подуть. Собравшись с духом, Михаил улыбнулся, стараясь убрать напряженность с лица: — Спасибо. Возьми. Теперь я точно знаю, что остаюсь твоим поклонником навсегда.

— Ты все испортил, — тихо сказала Ксения и отвела его руку с деньгами. — Счастливо оставаться, Михаил Александрович. Ты щедр, но мне не нужны твои деньги.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Это нелегко сделать, учитывая то, через что мне пришлось пройти в последнее время. Не бери в голову. Я еще тот орешек.

— Ты нарочно наговариваешь на себя.

— Прощай, ты помог мне сегодня. Если бы ты только знал, как ты мне помог.

— Я рад, но чувствую себя последним дураком.

— Перестань, все в порядке, — Ксения в последний раз посмотрела на Михаила. — Ты хороший и обязательно встретишь ту, которая достойна тебя.

— Кажется, я уже встретил, — произнес Михаил, но уже после того, как за Ксенией закрылась входная дверь.

Он не хотел верить в то, что полюбил с первого взгляда. Это было так непохоже на него, совершенно не вписывалось в правила, отработанные десятилетиями. Все-таки ему было уже сорок два, а безумства обычно совершаются в более романтическом возрасте. Михаил вернулся в комнату, налил себе рюмку водки и, поднеся ее ко рту, поставил на стол: он не будет снова искать утешения в этом. Сколько усилий стоило ему избавиться от этой зависимости, разрушившей все, что было в его жизни. Он начинал все сначала, дав себе обещание всегда иметь трезвую голову, никогда не опускаться туда, откуда ему едва довелось выкарабкаться.

В его жизни все складывалось удачно: родился в благополучной семье, где ему, единственному ребенку, уделяли много внимания. Учеба в школе, плановое восхождение по общественной лестнице: октябренок, пионер, комсомолец, активный член университетского профкома, кандидат в члены партии и пик — красный партийный билет, дарящий неиссякаемое чувство причастности к чему-то великому. Михаил Левитин шел по проторенной не одним поколением тропе, убежденный в том, что каждый его шаг верен. После окончания учебы — работа в исследовательском институте, где к перспективному молодому специалисту относились с повышенным вниманием. Аспирантура стала следующим этапом молодого парторга отдела. Научные статьи, в которых он именовался соавтором, выходили одна за другой. Дорога успехов и карьерного роста расширялась и сулила бесконечные возможности. Был достаток, планы, практически отсутствие препятствий и главное — была идея.

Однако настали времена полного разрушения и отказа от прежних кумиров. Было растоптано и попрано все: в прошлом стали находить столько негатива, что оставалось только удивляться тому, что это выясняется только теперь, столько лет спустя: Ломать — не строить. Партбилеты одни демонстративно порвали, другие молча припрятали, третьи оставили как память, не считая свое прошлое ошибкой, которой нужно стыдиться. Михаил принадлежал к числу последних. Он все равно остался на плаву, успел вовремя сориентироваться, конечно, не без поддержки бывших комсомольских вожаков и партийных боссов. Был забыт диплом, защищенная кандидатская. Все начиналось с нуля: Левитин организовал кооператив, убедился в том, какие сумасшедшие деньги можно зарабатывать шутя, без напряжения. Это казалось удивительным, но новые времена определили новые темпы обогащения тех, кто смог найти свою нишу, и еще более ускоренные темпы обнищания тех, кто не сориентировался. Левитин по обыкновению оказался в числе победителей, поэтому со временем его кооператив претерпел видоизменения как внешние, так и юридические и стал именоваться фирмой, а Левитин — ее хозяином. Потом фирм стало две, а хозяином по-прежнему оставался Михаил.

Не все складывалось гладко. Несколько раз его выручал давний друг, с некоторых пор сменивший бешеный темп столичной жизни на более спокойный в одном из областных центров. Расстояние никоим образом не преуменьшало силу и крепость их настоящей мужской дружбы. Она была проверена временем, трудностями, радостями — Михаил и Сергей все делили пополам, никогда не бросая друг друга в беде. Сергей стал для Левитина старшим братом, человеком, который не подведет никогда. Он был для него маяком, спасательным кругом, советчиком. Именно ему Левитин был обязан тем, что однажды не обанкротился, а отделался несколькими месяцами более напряженной работы, временным снижением доходов. Это было нелегкое время, когда Левитин окончательно определил, кто в его окружении просто прилипала, а на кого можно положиться. После того трудного периода круг его знакомств резко сузился. Левитин не считал это потерей. Он научился быстро забывать тех, кто пытался подставить ему ножку. Он не держал на них зла, они переставали для него существовать раз и навсегда. Может быть, в награду за такое полное отсутствие злопамятности, впоследствии Михаил сумел наверстать все и, кстати, взять под контроль бизнес тех, кто посмел однажды перейти ему дорогу.

К двадцати семи годам Михаил удачно женился. Он не стремился сделать это раньше. В его планы не входила женитьба лет до тридцати, но жизнь распорядилась иначе. Его избранницей стала дочь председателя областного суда. Девушка красивая, невеста завидная во всех отношениях. На ее руку и сердце претендовали многие, но выбрала она Левитина, поддавшись его бесспорному обаянию, сдавшись под натиском его романтических ухаживаний. Зная, что природа не была щедра к нему и не наделила пусть не идеальными, но даже во втором приближении красивыми чертами лица, Михаил давно усвоил, что его козырь — язык, юмор и эрудиция. Его девушкам всегда было с ним настолько интересно, что они забывали и о его невыразительной внешности, и о невысоком росте. Он становился красивее, выше в их глазах, потому что покорял своей жизненной энергией, фантазией. Его успех у женской половины был феноменальным. Однако Левитин не спешил связывать себя узами брака. Романтические ухаживания часто имели более прозаическое продолжение, но Михаил никоим образом не увязывал этот факт с необходимостью жениться. Он принимал как должное уступки влюбленных в него девушек, никогда не обещая им в ближайшем будущем себя в качестве спутника жизни. Левитин возомнил, что он чуть ли не центр мироздания, вокруг которого кипят страсти, все бурлит, обжигая всех, но только не его самого.

Все изменилось с момента знакомства Левитина с Шурочкой на дне рождения одного из его друзей. Теперь Михаил оказался на месте тех несчастных, страдающих от безответного чувства девчонок, так легко вычеркнутых из его жизни. Левитину казалось, что весь мир сосредоточился в насмешливых глазах этой белокурой девчонки. Он бы посчитал величайшим счастьем стать ее молчаливой тенью ради того, чтобы всегда быть рядом. Влюбленный без взаимности, Михаил худел, стал рассеянным, словно витающим в иных измерениях, и вернуть его на землю получалось только у Шурочки. Он был благодарен ей за малейший знак внимания, обращенный к нему. Но эти ответные проявления были такими незначительными, что Левитин впал в полное отчаяние, депрессию, выход из которой ему подсказали «умудренные опытом» друзья: пятьдесят граммов для самоуспокоения и более твердой почвы под ногами настоящему мужику не повредят.

Миша воспользовался советом по полной программе. Он редко выбирал золотую середину. Поэтому пятьюдесятью граммами он не ограничивался. Время шло, дозы горячительных напитков становились внушительнее. Левитин прекратил всякие попытки обратить на себя внимание Шурочки, и именно в этот критический момент с ее голубых глаз спала пелена, мешающая увидеть достоинства Михаила. Девушка разобралась со своими поклонниками, решив остановиться на гибнущем Левитине. Она должна была спасти его, ведь это из-за нее такой чудесный парень превращался неизвестно в кого. Она не могла допустить этого, не показывая, как трогает ее его отчаяние. Шурочка оказалась наивной и сентиментальной, принимая на свой счет бесконечные попойки Левитина. Она полагала, что стоит ему увидеть, что она наконец согласна быть с ним рядом, как он снова станет прежним балагуром и весельчаком. Когда они подали заявление, Шурочка продолжала верить, что он забудет о своем постоянном допинге, узнав, что она беременна. Но уже на свадьбе Михаил оказался в числе тех, кто не помнил, когда и как завершилось застолье. Говоря по правде, Левитин давно уже остыл к Шурочке, женившись на ней только потому, что она ждала от него ребенка. К тому же ее влиятельный отец — один из плюсов к немалому приданому невесты. Считая себя не последним человеком, добившись успехов в жизни, Левитин не заметил, что давно смотрит на мир сквозь особую призму и что в зону его внимания попадает все нужное, приносящее доход, способствующее процветанию бизнеса.

Не обращая внимания на недовольство родителей, Шурочка прикладывала все усилия к тому, чтобы Михаил чувствовал себя уютно рядом с ней. Она надеялась, что двухкомнатная квартира в центре столицы, хозяевами которой они стали сразу после свадьбы, превратится в семейное гнездышко. Шикарный ремонт, новая мебель, домработница — он не замечал ничего, потому что семь раз в неделю возвращался во хмелю. Чаще он доходил до постели и засыпал тяжелым сном, иногда еще пытался играть с маленьким сыном, который радовался его пьяным гримасам, несвязной речи.

Наступил момент, когда Шурочка решительно потребовала, чтобы Михаил взялся за ум. Маленький Миша был уже не тем несмышленым грудником, и ему нравилось далеко не все, что вытворял этот веселый мужчина. Мишеньке исполнилось шесть, и он хмуро смотрел из-под насупленных бровей на отца, от которого на расстоянии разило спиртным и сигаретами. Мальчик старался меньше попадаться ему на глаза, потому что до смерти боялся признаться в том, что его мутит от этого жуткого запаха. Он только раз сказал об этом матери и, увидев, как она смахивает слезы, пожалел, что расстроил ее.

— Ради ребенка, умоляю тебя, не пей больше! — Шура лежала рядом с подвыпившим мужем, не в первый раз начиная этот разговор. Постель давно стала местом для выяснения отношений, а не любовной игры. Шура закрывала глаза и на это, не задумываясь о том, как проводит Михаил время на стороне. Она так устала от его запоев, что даже не задумывалась о том, что у мужа может быть другая женщина. Ей казалось, что ему давно никто не нужен, никто, кроме тех, с кем он постоянно упивается до беспамятства. Шуру гораздо больше интересовал покой сына. — Мальчик растет. Он все понимает. Он страдает, неужели тебе не жаль его? Он даже ходит, как ты. А ты променял его на постоянные банкеты, презентации, пикники. Мы с ним уедем к моим родителям, если ты позволишь себе еще хоть раз явиться домой пьяным.

Он больше не позволил, потому что стал приходить домой изредка, пропадая у друзей на дачах, уезжая в бесконечные командировки. Михаил не считал, что семья страдает от его постоянного отсутствия. Они ведь сами просили его об этом. Левитин не замечал, что собирает вокруг себя не самых порядочных людей. Он впервые холодно отнесся к словам своего лучшего друга. Сергей приехал в столицу по делам. Погостив у Левитиных и не застав хозяина, сумел встретиться с ним в одном из офисов Михаила.

— Ты давно на себя в зеркало смотрел? — Сергей впервые говорил с ним на повышенных тонах. — Тебе скоро тридцать пять? Кажется, в твоем паспорте стоит неверная дата рождения. На вид тебе лет на десять больше. Не пора ли взяться за ум? Ты скоро останешься один, не боишься?

Левитин не боялся. Бизнес приносил все больше доходов. Проблемы дома решались где-то за его спиной. Он и не пытался оглядываться, чтобы вникнуть в дела семьи. Для этого у него была Шурочка. Михаил не брал в голову ее постоянные упреки, слезы, снисходя до очередного разговора, в котором ему отводилась роль обвиняемого. Левитин просто не слушал, он научился отключаться, пропуская мимо ушей ненужную информацию. Нельзя ведь отказывать женщине в маленьких капризах — пусть почувствует себя матерью Терезой, познавшей всю мудрость мироздания. Михаил все больше отдалялся от Шуры, сына. Даже его родители стали на сторону невестки.

Мишенька переходил во второй класс, когда терпение его матери иссякло. Она выполнила данное больше года назад обещание и переехала с сыном к родителям. Шура извела себя настолько, что была близка к нервному срыву. Она не могла позволить себе сорваться, потому что на нее смотрели серо-голубые глаза Мишеньки. Ради него она должна была оставаться сильной, самостоятельной, энергичной. Она знала, что сможет передвинуть горы, если это будет необходимо для покоя ее ребенка. Материнский инстинкт придавал ей столько силы, терпения, мудрости. Единственное, о чем она жалела, что не ушла от Михаила гораздо раньше. Может быть, тогда у нее был бы шанс найти сыну хорошего отца. А сейчас она не хочет, чтобы рядом был мужчина. Она устала, решив посвятить себя только сыну.

Уход жены Левитин воспринял совершенно спокойно, решив, что это очередная блажь. Никто не устраивал ему сцен, ни в чем не обвинял, но единственным человеком, которого он заставал, возвращаясь домой, была домработница. Она исправно выполняла работу по дому и однажды, хлебнув лишнего, Левитин чуть было не расширил круг ее обязанностей. Вовремя остановившись, он дал ей отпуск, облегченно вздохнув, когда за ней закрылась входная дверь. Прошло уже три недели, как Шура с сыном оставили ключи от квартиры в прихожей. Михаил решил, что дал им достаточно времени на размышление. Теперь можно было снизойти до телефонного звонка:

— Привет, — почему-то в этот вечер он вернулся домой абсолютно трезвым. Приглашения весело провести время были, но Михаил еще утром запланировал этот звонок. Ему был нужен легко управляемый язык, светлая голова. Пусть Шура не думает, что он в печали по поводу их бегства, предательского и позорного.

— Привет, — Шура посмотрела на часы: половина одиннадцатого.

— Где Миша?

— В постели.

— Позовешь?

— Он спит. Ему рано вставать. Если ты помнишь, он ходит во второй класс, — устало заметила Шура.

— Ладно. Обойдемся без приколов. Когда вас ждать? Вы хорошо погостили?

— Мы не гостим, Миша. Мы здесь живем.

— Ты показала характер. Я оценил. Может, хватит? — раздраженно спросил Левитин.

— Ты так и не понял, что у тебя больше нет семьи. Нет, понимаешь? Я подала на развод, скоро получишь повестку.

— Да? Ты думаешь, что меня это трогает? — стараясь придать своему голосу насмешливое выражение, спросил Левитин.

— Я не ставила перед собой задачу тронуть твое сердце по той простой причине, что у тебя его нет. Мне жаль тебя, Миша. Рядом с тобой никогда не будет настоящей женщины, а ты сам никогда не станешь настоящим мужиком. Не мешком с бабками, а мужчиной! — Шура позволила себе говорить на повышенных тонах, потому что ей было безразлично, как отреагирует на это Левитин. Она испытывала облегчение, высказав то, что давно хотело сорваться с языка. — Мы оставляем тебя наедине с бутылкой, общество которой ты так упорно предпочитал нашему. Прощай, бизнесмен. Пусть у тебя все сложится так, как ты того заслуживаешь.

Когда Левитин услышал гудки, он взбесился и едва удержался, чтобы тут же не поехать к Шуре, чтобы разъяснить ей, как нужно разговаривать с мужем. Однако гнев его скоро прошел, пара рюмок коньяка сняла напряжение, убрала раздраженность, вместо нее пришло приятное расслабление. В конце концов он решил, что все, что ни есть, к лучшему. Шура давно перестала интересовать его как женщина, к Мишке он так и не успел по-настоящему привязаться, полюбить. Да, есть у него сын. Один из пунктов всем известной программы. От материальной помощи Левитин не собирался увиливать, а воспитатель из него плохой. Вот Шуре все карты в руки. Пусть лепит из него, что хочет.

Левитин явился в суд по первой же повестке. Оба не собирались публично поливать друг друга грязью и разошлись мирно, не пожелав принять предложенного судьей срока на примирение. Сын оставался с матерью, Михаил не думал возражать. В его бурной, насыщенной делами и развлечениями жизни не было места и времени на воспитание ребенка. Шура была благодарна ему хотя бы за то, что он не стал чинить ей препятствий. Понимая, что он делает это исключительно из безразличия к происходящему, Шура наблюдала за тем, как Левитин прощается с сыном, фамильярно треплет его за щечку, не замечая на лице уже бывшего мужа и тени грусти. Ей же достался легкий кивок и усмешка серо-голубых глаз, в которых читалось: «Надеюсь, ты довольна?»

Сам он решил, что теперь только и начинается настоящая жизнь. Никто не требует отчетов, никому не должен объяснять своих поступков, можно распоряжаться собой по собственному усмотрению, ни на кого не оглядываясь. Эйфория обретенной свободы сопровождалась многодневным запоем. Левитин приходил на работу с отекшим лицом, едва ли вникая в дела. Его помощникам приходилось туго, потому что хозяин вдруг стал неоправданно груб и резок с ними. Он срывался на всех, кто пытался говорить с ним о делах фирмы. Для сотрудников настали тяжелые времена. Раньше закрывавшие глаза на его редкие выходки, люди взбунтовались, и однажды Левитину легло на стол несколько заявлений об уходе. Он читал четко сформулированные фразы, посмеиваясь: ему никто не нужен. Крысы бегут с корабля! Прекрасно. Он подпишет все эти чертовы бумажки. Пусть не думают, что им можно манипулировать, его можно запугать. Он — работодатель, а тех, кто хочет устроиться работать, вокруг очень много. Напрасно Сергей, оказавшийся рядом, как добрый ангел-хранитель пытался образумить его. Левитин был в угаре от собственной значимости и никчемности окружающих. Он был уверен в собственной правоте и силе.

Неприятности не заставили себя ждать. Новый бухгалтер, которого нанял Михаил, оказался некомпетентным, это не могло не сказаться на работе фирм. Первая же аудиторская проверка нашла массу несоответствий в счетах, проводках. Фирме грозили штрафы. Левитин был в ярости. Кроме того, новичкам явно не хватало прилежания и ответственности прежних сотрудников, с которыми Левитин начинал. Быть может, Михаил попросту придирался, вымещая на них раздражительность и разочарование, однако работа стала приносить ему не только радостные эмоции. Деньги перестали быть легкой добычей — они стоили слишком больших нервов. С каждым днем Левитин все чаще отгонял от себя навязчивые мысли о том, что он сделал много ошибок и что они скоро обернутся против него. Началось медленное пробуждение, каждый день которого приносил все новые неприятности.

Несмотря на то что работы было невпроворот, Михаил не отказывался от своих привычек: шумные застолья по вечерам, ночные походы в сауну. Одно «но»: его перестали интересовать женщины. Красивые, пышногрудые, готовые доставить ему удовольствие, они отпугивали его своей доступностью. Друзья прозвали его «кающимся монахом», иронично относясь к тому, что Левитин предпочитал лишнюю рюмку расслаблению с девушкой. Он отшучивался, что его личная жизнь находится в его руках, что свое драгоценнейшее тело он бережет для самой обаятельной и привлекательной. Но слыть белой вороной становилось все труднее. Тогда Левитин сдался и после очередного кутежа вернулся домой не один, а с девушкой, весь вечер оказывавшей ему знаки внимания.

У них ничего не получилось — Левитин оказался несостоятельным. Как ни старалась разочарованная спутница расшевелить его, все ее попытки не принесли успеха. Михаил пытался шутить, выглядеть более пьяным, чем был на самом деле, понимая, что завтра девица разболтает всем о событиях этой ночи. Сбывались слова Шуры: он перестал быть мужиком. Девица не пожелала провести остаток ночи в его доме, презрительно сжимая губы, натягивала чулки, демонстративно переодевалась, ничуть не стесняясь его. Михаил смотрел на ее обнаженное тело, не ощущая никакого желания. Он сунул ей деньги под резинку чулок. Она поцеловала его в щеку, назвала «пупсиком» и поспешила закрыть за собой дверь. Левитину стало тошно. За год с небольшим холостяцкой жизни это был самый неприятный день. Развал Семьи казался ему в этот момент менее трагичным, чем то, что он не смог удовлетворить женщину, доставить удовольствие себе самому, наконец. Напившись до беспамятства, он уснул прямо на кухне, уронив голову на стол и безвольно свесив руки.

На следующий день с раскалывающейся головой Левитин сел за руль своего недавно приобретенного «oneля». Обычно он вызывал такси, потому что не хотел приключений на дороге. Но в это утро в него вселился другой человек, целью которого было доставить как можно больше неприятностей Михаилу Александровичу Левитину. Как будто невидимый подстрекатель проводил эксперимент на рекордное количество ошибок за сутки, которые способен совершить мужчина. Можно сказать, что эксперимент удался, потому что Левитин до работы не доехал — попал в аварию. К счастью, больше пострадал автомобиль, чем его хозяин. Отделавшись легким сотрясением мозга и парой сломанных ребер, Михаил лежал в палате, с завистью глядя на тех, к кому приходили домашние. Ему вдруг захотелось, чтобы открылась дверь и вошла Шура с Мишкой. Чтобы мальчишка подбежал к его кровати, принялся расспрашивать о том, как он себя чувствует. Левитин бы держался мужественно и отмахивался, говоря, что пару ссадин для мужчины — пустяки, дело житейское. Журил бы Шуру за то, что нанесла столько еды, а ему ведь совершенно не хочется есть. Ничего не хочется — вот и определил для себя диагноз: полное отсутствие желаний на фоне затяжного алкогольного отравления всего организма.

Михаилу было не по себе. Он, по сути, впервые остался один на один со своими проблемами. Чуть было не дошел до того, чтобы позвонить Шуре. Уже достал мобильник и набрал номер, но остановился и, ругая себя на чем свет стоит, засунул телефон с глаз долой, под подушку. Однако человек, который не мог не навестить Михаила, нашелся. После первой бессонной ночи в больничной палате появление Сергея показалось Левитину чудом.

— Ну, ты как? — осторожно присаживаясь на край кровати, спросил Сергей. Положив на тумбочку апельсины, пакет сока, печенье, он внимательно посмотрел на Михаила. — Выглядишь хреново. Что дальше-то будет, Саныч?

— Не знаю, — отводя глаза, ответил тот. Он увидел, как друг расправляет складки на его одеяле, и почувствовал, что глаза наполняются слезами. — Я совсем запутался, Серега.

— Вижу.

— Что мне делать? — Левитин ожидал обвиняющих фраз, нападок, но Сергей только покачал седой головой.

— Ты ведь взрослый человек. Сам должен понять, что делать дальше. Кроме тебя, в твоей жизни никому не разобраться. Если ты хочешь дожить до рождения внуков, по-моему, нужно серьезно задуматься.

— Каких внуков, Серый… Я теперь импотент с сотрясением мозга и двумя еще не сросшимися ребрами.

— Дурак ты с мозгами страуса. А у них не бывает сотрясений, я уверен. Тебя скоро выпишут — диагноз не подтвердился.

— Не хочу выписываться. Я здесь словно после амнезии: ни о чем не думаю, ни о чем не вспоминаю. Только… Чуть было Шуре не позвонил…

— И чего ты от нее ждешь? Очередной порции жалости?

— Не знаю.

— Ты сегодня отвечаешь, как двоечник: «не знаю, не знаю». Приди в себя! Дел валом, жизнь идет. Давай вычухивайся и будем работать над ошибками.

— Спасибо тебе, — на прощание Михаил пожал Сергею руку.

— За что?

— За то, что обошелся без нравоучений.

— Мне слишком много лет, чтобы пытаться переучивать такого упрямца, как ты. Я все-таки продолжаю надеяться на остатки твоего благоразумия, — Сергей посмотрел на часы. — Извини, опаздываю на поезд.

— Привет семье.

— Спасибо.

— Миша, с врачами я все уладил, голодать тоже не будешь. Душевный комфорт от тебя самого зависит. Не спеши выписываться, лечись. На фирме порядок.

— Когда ты столько успел? — улыбнулся Михаил.

— Ты же знаешь мой любимый девиз?

— Знаю, знаю: «Хотеть — значит мочь»! — борясь с головокружением, Левитин старался при друге не расслабляться.

— Все. Держись. Я еще приеду и буду звонить.

Левитину нельзя было подниматься с постели. Он проводил друга взглядом, полным тоски. Михаил снова остался наедине с собой. Это было очень скучное общество, не сулящее ничего интересного. К моменту выписки он вообще разочаровался в себе, решив начать жизнь чуть ли не с чистого листа: нет фирмы, нет денег, нет ничего. Это должно было стать своеобразной проверкой потенциала человека, который по чистому везению все еще оставался живым и относительно здоровым. Он решил узнать предел своих возможностей, доказать самому себе, что способен на многое. Михаил чуть было не начал претворять свою программу: он решил оформить фирму на Сергея, квартиру — на Мишу, машину — на родителей.

За этой бурной деятельностью и застал его Сергей. На этот раз товарищу пришлось говорить на повышенных тонах, не стесняясь в выражениях. Левитин понял, что в новой жизни, которую он собирается начать, Сергея не будет.

— С меня довольно! У тебя белая горячка! Тебя никто и никогда не вылечит! — его громогласный бас сотрясал стены одного из офисов Левитина.

Михаил сдался и, чтобы доказать наличие здравого ума, обязался в ближайшее время не делать никаких революционных преобразований. Он клятвенно обещал работать, вернуть хотя бы частично ранее уволенных специалистов, видеться с сыном, общаться с родителями — словом, обещал все, чтобы хоть как-то успокоить Сергея. За долгие годы их дружбы тот впервые вышел из себя. Левитин понял, что до конца не знает своего давнего друга. Это был вулкан, проснувшийся от сильнейшего толчка — неземной глупости Михаила, его «планов возрождения». Было просто счастьем, что такая энергия всегда шла на исполнение его планов, а не противоречила им.

Как бы банально это ни звучало, но Левитин взялся за ум. Он наблюдался у одного из лучших специалистов столицы, на работе вновь стал сдержанным, способным продуктивно мыслить. Вновь нанятая домохозяйка привела в порядок его дом. Михаил предпринял попытку примирения с Шурой, но она больше не верила его словам, не хотела возвращаться в ад, из которого сбежала два года назад. Даже ради сына она не собиралась снова испытывать судьбу.

— С Мишенькой можешь видеться, когда тебе угодно, а меня для тебя больше не существует, — твердо ответила она Левитину и раз и навсегда положила конец его надеждам на возрождение семьи.

Михаил даже не стал рассказывать об этом Сергею, от которого никогда не держал секретов. Отказ Шуры означал проигрыш по одному из немаловажных пунктов, а значит, подмачивал репутацию обновленного Левитина. Ему пришлось смириться с тем, что прошлое никогда не оставит его. Есть ошибки, которые невозможно исправить. Михаил старался изо всех сил, желая наверстать упущенное хотя бы с сыном. Но мальчик держался настороженно, их разговоры скорее напоминали беседу ученика и учителя, потому что редко заходили дальше оценок, полученных в школе. К подаркам сын относился равнодушно, благодарил и словно забывал о них, как о ненужной вещи. Михаил воспринимал это с пониманием. Он запасся терпением, ожидая, пока ребенок изменит свое отношение к нему.

Постепенно налаживалось все: работа, сближение с Мишкой, появились планы на будущее, и им ничто не мешало претворяться в жизнь. Родители тоже перестали его игнорировать. Их снова интересовал поумневший и повзрослевший сын — окончилось время бойкота и непонимания. Теперь по воскресеньям они устраивали для него ужин, каждый раз стараясь удивить его каким-то необычным блюдом. Правда, за этим гостеприимным столом никогда не стояло ничего спиртного — родители выполняли просьбу Михаила. Он не хотел больше превращаться в отупевшее существо, стареющее ускоренными темпами. Он выпил свое. Иногда ему даже не верилось, что шумные застолья могли так много для него значить. Левитин не имел привычки раскаиваться в своих поступках, но что-то похожее на сожаление все чаще наводило на него грусть. При кажущейся бурной и наполненной жизни одиночество лишало его существование уверенности, смысла. Столько бесплодных усилий. Столько ошибок, так мало того, что по-настоящему радует сердце.

Михаил не терял надежду рано или поздно завести семью, детей. Левитина вдруг стала тяготить тишина, в которую он возвращался после работы. Но в то же время, когда он представлял, что в его доме появится новая хозяйка и снова зазвучит детский смех, внутри возникал холодок страха. Левитин боялся, что после стольких лет независимой жизни ему будет нелегко соизмерять свои проблемы, планы, желания с нуждами семьи. Левитин поражался собственной противоречивости. Порой он подолгу стоял у зеркала и внимательно смотрел на свое отражение. Он не мог понять, как в одном человеке может уживаться столько взаимоисключающих черт. Один человек хочет независимости, покоя, отсутствия обязательств, другой тяготится свободой. Михаил чувствовал, что побеждает тот, кому надоела холостяцкая жизнь. Должно произойти что-то значительное, что окончательно подтолкнет его к принятию решения. Левитин перестал понимать себя: те же глаза, волосы, рост и походка, но что-то кардинально меняется внутри, когда жизнь подводит тебя к краю пропасти. Михаил постепенно, маленькими шажками отдалялся от нее. Он верил, что исчерпал лимит своей глупости, и был настроен только на хорошее.

Ждать пришлось долго. Шесть лет Левитин провел, погружаясь с головой в работу. Расширение бизнеса помогало ему не задумываться надолго над тем, что он одинок, что пророческие слова Шуры сбывались. Левитин не считал себя настоящим мужиком, а в окружении не находилось женщины, которую ему бы хотелось сделать счастливой. Может быть, он предъявлял завышенные требования? Но, скорее, дело было в том, что все его короткие романы не отличались глубиной чувств. В общении с противоположным полом он исключил близость душ. Ему то и дело казалось, что новую пассию интересует исключительно финансовый аспект, те блага, которые мог он, Михаил Александрович Левитин, предоставить ей за минуты близости. Недоверчивость его приобретала грандиозные масштабы. Он так накручивал себя, что переставал видеть реальное положение вещей. Порой чистые отношения он воспринимал как искусную игру.

Самым трудным моментом в очередном романе для Левитина был переход к интимным отношениям. Это граничило с комплексом, который он, как мужчина, переживал невероятно тяжело. Он чувствовал себя скованно, каждый раз боясь, что близость с избранницей снова покажет его несостоятельность. А когда все происходило, Левитин не рассматривал близость как первый шаг к новому этапу отношений. Михаил не задумывался сразу о женитьбе, а вот спутницы в определенный момент начинали нервничать. Потом наступал период едва заметного давления с их стороны, и, наконец, отчаявшись связать Левитина супружескими узами, они сдавались. Роман заканчивался одним из вариантов: истерикой, упреками, обвиняющим молчанием, ехидным пожеланием счастья и успехов в личной жизни.

Михаил и хотел, и боялся вводить в дом новую хозяйку. Он взвешивал все «за» и «против», каждый раз склоняясь к пользе холостой жизни. И все-таки Левитин не чувствовал себя уверенным, состоявшимся, проводя долгие годы в одиночестве. Какая-то ущербность, внутренняя надломленность время от времени придавали его жизни серый оттенок. В эти периоды ему казались никчемными все его попытки обрести благополучие, достаток. Мужчине, которому за сорок, мысли о том, что его достижения мизерны, приходят даже тогда, когда внешне в его в жизни царит полный порядок. Рядом преданная жена, здоровые дети, гордые своим сыном старики-родители, на работе давно отлаженный процесс не дает сбоев. А внутри вдруг появляется червоточина, отвоевывающая себе все больше пространства. Процесс разрушения покоя и гармонии стал принимать у Левитина болезненный характер. Михаил приложил столько сил, чтобы изгнать из себя отравленного алкогольным дурманом пессимиста, а теперь он снова пытается пробраться в возрождаемую душу.

Именно в этот момент Михаил встретил девушку с невероятно грустным лицом. Нет, это была даже не грусть, а неописуемое отчаяние, усталость, безысходность, граничащая с тихим безумием. Оно бывает очень заразительным, особенно в стадии безразличия ко всему, что ты не в силах изменить, пережить. Он вдруг увидел в ней себя в то время, когда отчаянно боролся за нового Левитина, подстегиваемого нелестными эпитетами своего лучшего друга. Михаил понял, что эта девушка одинока, ершиста, но более всего нуждается в заботе и внимании. Кроме того, Ксения показалась ему невероятно красивой и незащищенной.

Левитин взял ее бокал, быстро допил минеральную воду и усмехнулся:

— Теперь я буду знать твои самые потаенные мысли, Ксения… — и, чертыхаясь, стал в сумасшедшем темпе одеваться. Он ругал себя последними словами за то, что отпустил одну, не узнав о ней ровным счетом ничего. Это было еще одной непростительной ошибкой. — Старый дурак! Кретин! Как можно быть таким толстокожим… Деньги совал… Господи, как ты можешь терпеть такого кретина?!

Выскочив на улицу, Левитин беспомощно огляделся по сторонам. Еще не проснувшаяся улица была пуста. От Ксении не осталось и следа. Она словно растворилась в воздухе. Где теперь можно искать ее? Неподалеку убирала дворничиха. Продолжая работать метлой, она пристально посмотрела на Михаила, отчего-то покачала головой. Он устало опустился на недавно выкрашенную лавочку и, не найдя в карманах пачки с сигаретами, снова чертыхнулся.

— Держи, — перед самым лицом возникла красная пачка «Примы». Левитин машинально протянул руку и взял сигарету, и только после этого посмотрел на своего спасителя. Это была одетая в оранжевый жилет все та же дворничиха, женщина лет пятидесяти. Она дружелюбно посмотрела на него и протянула коробку со спичками.

— Спасибо, спасибо огромное, — Левитин поднялся, не зная, как еще выразить свою искреннюю благодарность. Вкус табака оказался невероятно крепким, у Михаила даже в горле запершило, но он не подал виду. Женщина продолжала внимательно рассматривать его.

— Что? Упорхнул ангелочек? — усмехнувшись, вдруг спросила она.

— Да, — сдавленным голосом ответил Левитин. Он понял, что она говорит о Ксении.

— Красивая девушка, да только обидел ты ее, по всему видать.

— С чего вы взяли?

— Плакала так горько, чуть сердце не разорвалось, глядя на нее, — покачала головой женщина и вздохнула. — Бабья доля-долюшка — всю жизнь из-за мужика маяться. Что смотришь? Не то говорю?

Левитин снова опустился на лавочку. Ноги стали ватными, в груди разлилась невыносимая боль. Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Это была горечь беспомощности, невозможности что-то изменить.

— Я найду ее, — прошептал Михаил и посмотрел на свою собеседницу, озабоченную его проблемой. — Я обязательно найду ее.

— Бог в помощь, мил человек.

— Да, чувствую, что самому мне вряд ли справиться… — Левитин выбросил окурок в мусорный ящик, медленно поднялся, потирая ноги. Он повернулся и направился к подъезду. Михаил чувствовал на себе взгляд дворничихи, но продолжать разговор больше не было сил. Они оставили его, и было невероятно тяжело идти по ступенькам. Левитин мечтал о том, как через несколько минут упадет ничком на диван и забудется в тяжелом сне. А может быть, ему приснится Ксения? Он был бы счастлив. Встреча в ином мире наверняка будет предзнаменованием того, что она обязательно произойдет в реальной жизни.

Михаил подошел к двери, обнаружив, что она распахнута настежь. В спешке он не взял ключей, оставил ее открытой. Левитин усмехнулся. Это так напоминало ему себя, когда ему было чуть меньше двадцати. Ксения заставила его забыть о возрасте, гордости, избавила от комплексов, подарила состояние настоящей влюбленности. Михаил лег на диван, снова улыбнулся. На этот раз улыбка долго не сходила с его лица, и даже уснув, он продолжал улыбаться. Конечно же, его желание сбылось: он видел Ксению, он держал ее за руку. Левитин был уверен, что никогда больше не потеряет ее, ведь это ее он ждал столько долгих одиноких и пустых лет. В его жизни все только начинается, и сознание этого делало его счастливым, пусть только во сне.

Ксения не могла поверить в происходящее. Судьба вдруг решила повернуться к ней блестящей, приглядной стороной, ослепляя и даря одну радость за другой. Во-первых, встреча с Михаилом. Ксения почувствовала, как что-то оттаяло внутри. Она снова смогла думать о самой себе без презрения, была способна двигаться дальше. Словно не было в ее жизни ничего такого, о чем она тщетно пыталась забыть. Круг разомкнулся, давая ей возможность выбрать новый путь.

Она никак не могла поверить, что случайная встреча так изменила ее. Она увидела себя другой его глазами, глазами влюбленного мужчины, не до конца понимающего, что с ним произошло. Это было так приятно. Тебя не использовали как дорогую шлюху, на тебя смотрели с восхищением. Сколько усилий ей стоило не возвращаться больше к кафе. Разрушенное, перестраиваемое новым хозяином, оно отозвалось в ее сердце новой болью, но это длилось лишь мгновение. В следующее она услышала голос, который будет звучать в ее мыслях всегда. В тот вечер она шла прощаться с прошлым, ведомая невидимыми проводниками, а нашла свое будущее. Она была готова шагнуть в него без оглядки, но страх не позволял ей сделать это. Мысленно Ксения снова и снова возвращалась к кафе. Она даже видела новую вывеску с названием, только будто издалека, и буквы не разглядеть. Она останавливалась, осматривалась по сторонам, уверенная, что встретит там Михаила. Он ждет ее, он хочет ее найти. Нет, она не должна позволить ему этого… Они оба не до конца понимают, что происходит, а значит, самое лучшее — исчезнуть, оставив теплые воспоминания. Ксения боялась, что Михаил слишком романтичен, слишком чувствителен. Он, наверное, просто жалеет ее, такую несчастную, с покалеченной судьбой. Может быть, он в душе донкихот? Она не подходит на роль его спутницы. Это должна быть чистая женщина, а в ее короткой биографии слишком много того, о чем не хочется вспоминать.

Ксения хотела сохранить воспоминания о той ночи, пытаясь забыть, как Михаил, пряча глаза, пытался заплатить ей за то, что не имело цены. Она отдала ему свое сердце. Ненадолго попыталась снова ощутить полноту счастья от того, что твое тело в руках мужчины, способного быть благородным, а главное — что он видит в тебе свой идеал. Михаил совершил чудо, заставив ее поверить в собственную непогрешимость. Столько ласковых слов она не слышала от рождения. Он воскресил ее, не осознавая этого. Потому Ксения не держала на него зла за те шелестящие купюры, которые он, стыдясь самого себя, протягивал ей. Сама виновата. Она ведь хотела, чтобы он узнал, что она за птица, — вот он и пытался играть по ее правилам. Реальность смешалась с фантазией, чувственность со страхом одиночества. Она трусливо сбежала, больше всего на свете мечтая остаться. Теперь нужно было поскорее чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Время шло, а Ксения, заточившая себя в четырех стенах, все еще продолжала жить воспоминаниями о Михаиле. Они затмили все, что было в ее жизни раньше. Лишь иногда Ксения позволяла себе сравнивать произошедшее с тем, что было у нее с Гошей.

— Кажется, я была бы счастлива с ним, так же как с Гошкой… — горечь попранной первой любви прорывалась сквозь густую пелену неудач и ошибок. И иногда Ксении казалось, что она слышит голос Игоря, пытающегося отвечать бурному потоку хаотических мыслей. Его голос был слишком слаб, чтобы она до конца понимала слова. Но она энергетически чувствовала его поддержку. — Я знаю, ты тоже хочешь, чтобы я была счастлива… Это не так-то легко. Я не могу найти в себе силы снова шагнуть в этот мир. Там, за порогом квартиры, все презирают меня. Я сама себя ненавижу…

Самым верным казалось решение навсегда уехать из этого города. Единственное, что ее останавливало, — мама. Ксения не могла отказаться от нее, по сути ставшей чужой, потерявшей рассудок навсегда. Время не воскресило ее ум. Вера Васильевна делалась все более задумчивой, погружаясь в свой призрачный мир все глубже, безвозвратно. Даже врачи с меньшим энтузиазмом принимали от Ксении презенты. Но она не могла не совать им в карманы бесконечные конверты, потому что таким образом успокаивала саму себя.

— Ей недолго осталось, — это были слова одного из врачей, сказанные Ксении еще зимой. — Она отказывается от еды. У нее полная депрессия. Истощение быстро делает свое дело…

В водовороте собственных проблем, бешеном темпе, навязываемом Ритой, Ксения не успела даже до конца осознать услышанное. Она просто выбросила из головы то, что ее огорчало. В ее жизни не могло быть таких слов, как «истощение», «неизбежность». Она шла к исполнению заветной мечты — и никаких других мыслей, способных помешать продвижению вперед. Но ездить к матери она стала уже два раза в месяц. Встречи стоили обеим большого нервного напряжения. Вера Васильевна неуютно чувствовала себя в присутствии незнакомых. Ксения относилась к их числу. После свиданий Вера Васильевна впадала в тяжелое состояние тихой истерии, из которого ее было все сложнее выводить.

— Милочка, давайте не будем травмировать больного человека, — лечащий врач убедительно просил Ксению отказаться от свиданий до лучших времен. Это означало — навсегда. Ксении пришлось смириться с этим.

Город детства с каждым днем терял свою власть над Ксенией. Ей было нелегко возвращаться в детство, отрочество, где все было наполнено недосказанностью, напряженностью. Как будто ей все время хотели и не решались сказать, что она лишняя на этом празднике жизни. Празднике, который всегда проходил мимо, оставляя горечь неисполненных желаний, детских страхов, пронесенных через долгие годы.

Ксения окончательно решила, что началом к претворению своей мечты в жизнь должно быть прощание с городом, где она, по сути, всегда была чужой. Отбрасывая мгновения призрачного счастья, она не долго себя уговаривала. Ксения раскладывала по полочкам детство, первую любовь, первый опыт близости, первое предательство, первую гибель близких людей — в ее жизни было все. Ей стало не по себе от этого списка трагических событий, которыми изобиловала ее судьба. Кроме того, жизнь Ксении была как на ладони — казалось, что все шепчутся, глядя ей вслед. И пугало ее не то, что о ней скажут «проститутка», а ярлык дочери помешанной и отца-самоубийцы. Ксения заглядывала в будущее, в котором надеялась обрести семью, родить детей. Неужели она наградит их такой родословной? Нет. Они не простят ей этого. Она должна начать новую жизнь там, где ее никто не знает. Нужно сделать это если не ради себя, так ради еще неродившихся малышей, чтобы никто и никогда не посмел навесить на них ярлыки. Она должна сбежать из прошлого. Пусть оно останется только в ее памяти — Ксения не теряла надежду, что события будущего своей яркостью затмят его, сделают безликим.

Ксения не могла знать, что в свое время ее мать по этой же причине приехала жить сюда. Наверное, страхи тоже передаются по наследству особыми генами разрушения. Эти гены спят до поры до времени, а потом начинают разрастаться внутри, поглощая жизненно важные. Ксения была готова к бегству. Она вдруг поняла, что ей даже некому рассказать о своем решении. Остались только те, с кем встреча не станет праздником: Любовь Ивановна, Борька, пара девчонок-однокурсниц, с которыми она изредка перезванивалась. Одна, совсем одна… Осознав это, Ксения не почувствовала страха. Напротив, осознание придало ей сил. И тогда судьба преподнесла ей неожиданный подарок. Отвыкшая от этого, Ксения была шокирована. Ранним утром она получила телеграмму со столичным обратным адресом. В ней сообщалось, что Ксения должна приехать, чтобы юридически оформить права на наследство, полученное после кончины деда Василия Петровича Никонова. Впервые она получила известие от родного деда, к общению с которым никогда не стремилась. Впервые узнала девичью фамилию матери и решила, что она звучит гораздо красивее отцовской. До Ксении вдруг дошел смысл написанного: это был счастливый билет в новую жизнь, в столицу, где так легко затеряться, где ее никто не знает.

Она собралась очень быстро. Последней, кого она встретила, спускаясь по ступенькам, была соседка, когда-то дружившая с ее матерью и всегда по-доброму относившаяся к ней самой.

— Уезжаю, — улыбнулась Ксения. — Надеюсь, что больше не буду здесь жить.

— Куда же ты, девочка? — в голосе тети Жени Ксения услышала неподдельную тревогу.

— Я получила наследство.

— Да ну? — усмехнулась соседка, недоверчиво глядя в карие глаза девушки.

— Сундука с бриллиантами, конечно, нет, но есть что-то более важное для меня. Мы еще увидимся. Не поминайте лихом, тетя Женя! — И вечерним поездом Ксения приехала в город, где родилась ее мать.

После общения с нотариусом, адрес которого был указан в телеграмме, она впервые перешагнула порог квартиры деда. Оказывается, он знал о ее существовании. Так почему же столько лет не пытался наладить отношения? Ксения не стала задавать себе вопросы — на них теперь некому было отвечать. Глядя на фотографию красивого седовласого мужчины в траурной рамочке, она не ощущала ничего, напоминающего скорбь. Ксения не знала этого человека, вдруг сумевшего исполнить ее заветное желание. Она ходила по квартире, осторожно прикасалась к вещам. Нашла альбом с фотографиями, без труда узнала своего деда, еще молодого, с задорными, смеющимися глазами, обнимающего красивую молодую женщину с маленькой девочкой на руках. Ксения почувствовала, как слезы неудержимо льются из глаз. Это была частичка прошлого, и о нем с ней никто и никогда не говорил. Словно у родителей не было детства, не было своих родителей, ничего светлого, о чем можно рассказать единственной дочери. Ксения вспоминала напряженную атмосферу отчего дома, с бессильным отчаянием повторяя, что у нее все будет по-другому, совсем иначе. Она создаст семью, в которой каждому будет тепло и уютно. Она приложит силы к тому, чтобы возвращение домой было праздником, чтобы всегда хотелось вернуться.

Время шло, и жаркое лето Ксения встретила единовластной хозяйкой новой квартиры. Это было похоже на сказку, потому что, открывая утром глаза, она не сразу понимала, что проснулась в собственной квартире. Ксения отвыкла улыбаться после пробуждения, а теперь она это делала часто! Заботы о ремонте, устройстве на работу, освоение нового пространства полностью заняли ее мысли. Ксения жила этими неожиданными, приятными проблемами, чувствуя себя как никогда уверенно и спокойно. Она уже не была одинока — ей казалось, что все улыбаются ей вслед, что новые соседи открыты и добродушны. И пусть они заранее простят ее за то, что она никогда не будет с ними до конца откровенной. Ксения закрыла книгу своего прошлого от всех, даже от себя самой. Это было ни с чем не сравнимое облегчение. Иногда летать хотелось, так легко и светло было на душе. Раньше Ксения думала, что она уже не сможет ничего чувствовать. Она боялась, что в душе пусто, как в пустыне, — выжженной горечью, разочарованиями и потерями. Прошлое было попрано, настоящее призрачно, а в будущее Ксения пока не решалась заглядывать.

Судьба приготовила ей еще одну неожиданность, к которой Ксения не была готова. Однако мгновения испуга и паники длились недолго, на их место пришел восторг благодарности. Ксения была уверена, что ангел-хранитель по-прежнему не оставляет ее. Он привел ее к кафе, чтобы там она познакомилась с Михаилом, а теперь она поняла, что ждет от него ребенка. Ошеломляющее чувство переполняло Ксению. Она не могла думать о трудностях, которые ей предстоит преодолеть: одна в незнакомом городе, с ребенком, без работы. Ксения хотела видеть в случившемся только хорошее. Это подарок, и она его точно не заслужила, и сейчас не знала, как благодарить судьбу за него. Никто бы не смог заставить ее принять иное решение. Ксения прижимала руки к животу, закрывала глаза и прислушивалась. Пока она ничего не ощущала — прошло слишком мало времени, чтобы зародившаяся в ней жизнь могла дать о себе знать. Легкие недомогания по утрам, сонливость и невероятный аппетит — Ксения постепенно погружалась в новое для себя состояние. Каждый день она смотрела на себя в зеркало, пытаясь заметить округляющуюся линию живота. Она жила, радуясь каждому дню. Казалось, ничто не смогло бы нарушить ее покоя.

Пока беременность была не заметна, Ксения, несмотря на запреты врачей, решила проведать мать. Она чувствовала необходимость оказаться в этот момент рядом с ней. Прошло так много времени с их последнего свидания. Ксения скучала, безумно скучала по матери, даже понимая, что давно перестала для нее существовать. Теперь Ксения действовала быстро: она стала легкой на подъем. Сложила в небольшую сумку самое необходимое, взяла с собой приличную сумму денег, как делала всегда, собираясь в больницу, и вскоре снова шла по длинному больничному коридору. За то время, что ее не было, здесь ничего не изменилось. Ксения смотрела на пыльные стекла окон, на нянек, с недовольными лицами возивших шваброй по вытоптанному полу. Дверь одного из кабинетов открылась, и Ксения оказалась лицом к лицу с лечащим врачом Веры Васильевны.

— Здравствуйте, доктор, — улыбнулась Ксения.

— Здравствуйте, — серьезно глядя на нее, ответил врач.

— Я хотела снова попросить вас. Разрешите проведать маму. Я так давно не видела ее. Это невыносимо, — доктор сделал нетерпеливый жест, но Ксения остановила его очередным потоком слов: — Я постараюсь ничем не взволновать ее. Пусть она даже меня не увидит. Позвольте взглянуть на нее. Прошу вас, пожалуйста! Я буду вам благодарна.

— Подождите, дайте мне сказать, — доктор отвел руку Ксении, когда та пыталась, как обычно, положить в его карман деньги. — Не нужно денег. Они вам теперь самой пригодятся.

— Что это значит?

— Пойдемте со мной, — беря Ксению под руку, тихо произнес доктор. Он осторожно вел ее по коридору. Войдя в свой кабинет, усадил на стул. — Я думал, что вы здесь, потому что вам сообщили.

— Сообщили? Мне? О чем?

— Мужайтесь, Ксения. Известие печальное: ваша мама вчера умерла. Мне очень жаль, что все так случилось, — протягивая Ксении стакан с водой, доктор вздохнул. — Такая вот действительность.

— Значит, вчера… — тихо произнесла Ксения, качая головой.

— Отмучилась, бедняжка. Последнее время ей пришлось несладко. Для нее это облегчение.

— И что же теперь?

— Нам нужно уладить кое-какие формальности… Домой Ксения вернулась через несколько дней. За это время она похоронила маму. Это был последний удар судьбы. Стойко перенеся его, Ксения ехала в поезде, вспоминая могилу отца, на которой побывала впервые, и свежую могилу матери рядом. Ксения не была уверена, что сделала правильно: вряд ли мать будет счастлива от такого соседства. Но все упиралось во время и деньги. Мысленно попросив у матери прощение, Ксения молча взглянула на надгробье отца с табличкой, фотографией. Перевела взгляд на крест с табличкой на могиле матери.

— Пусть хоть сейчас у вас будет все, как у людей, — тихо сказала Ксения и, повернувшись, пошла прочь с кладбища. Она физически не могла больше оставаться здесь.

Еще на вокзале Ксения купила несколько газет с объявлениями о работе. Вернувшись домой, она не сразу открыла их. Состояние разбитости и удрученности не давало ей ни во что вникать. Ксения позволила себе снова грустить — она прощалась с последним близким человеком, остававшимся у нее на белом свете. Теперь ей некому сказать «мама», и это было очень горько. Раньше свидания с Верой Васильевной ей были нужны для того, чтобы несколько раз, пусть безответно, произнести это прекрасное слово. А теперь они будут встречаться только во снах… Ксения была уверена, что в этом мире сновидений мать узнает ее и, как это было до болезни, будет интересоваться ее успехами, проблемами. Как всегда, лицо ее останется грустным, как будто она тоскует по чему-то несбыточному, и Ксения в своем рассказе обязательно упустит все, что может расстроить мать. Зачем же прибавлять ей грусти?

Устроившись на диване, Ксения свернулась клубочком, как в детстве, когда ей было неуютно и страшно, закрыла глаза. Усталость сморила ее. Тут же уснув, Ксения видела себя во сне веселой, с маленьким ребенком на руках. Она не могла понять, мальчик это или девочка, но это не имело значения. Ребенок улыбался, хватал се за палец и пытался затащить его к себе в рот. Ксения не могла налюбоваться на малыша, с любовью глядя в его серо-голубые глаза. Проснувшись на следующее утро, она ощущала нежность и такое тепло, разлившееся по телу, от которого стало намного легче на сердце. Ксения снова прижала ладонь к животу:

— Скоро ты назовешь меня мамой, мой малыш. Это будет скоро, время летит. Как же оно быстро летит…

Пришло время погрузиться в плотные печатные строчки объявлений, она делала пометки, отмечая то, на что, по ее мнению, могла рассчитывать. Отметив несколько адресов, Ксения перекусила на скорую руку; взяла с собой маленькую бутылку минеральной воды и отправилась на поиск работы. Она относилась к этому спокойно, с улыбкой принимая отказы. Но к вечеру, усталая и голодная, она присела на скамейку в сквере. Ноги отекли, невероятно хотелось есть, но до ближайшего магазина, где можно было купить что-нибудь перекусить, был еще добрый квартал. Ксения достала из сумочки бутылку с водой, налила немного в пластиковый стакан и, сделав несколько глотков, выплеснула остатки на газон. Чувствуя легкое головокружение, она решила не спешить. Хотя время и поджимало, она побоялась продолжать путь в таком состоянии.

Рядом на скамейку опустился грузный мужчина. Ксения машинально посмотрела в его сторону: лет пятидесяти, выглядит усталым, покрасневшее лицо покрыто мелкими капельками пота. Ксении показалось, что ему нехорошо.

— Простите, с вами все в порядке? — спросила она, посчитав, что должна это сделать.

— Сердце что-то давит, — доставая из внутреннего кармана таблетки нитроглицерина, тихо ответил мужчина. Он торопливо положил одну себе под язык и сел, отрешенно закрыв глаза.

— Вам полегче? — Ксения озабоченно посмотрела на теперь уже побледневшее лицо незнакомца. Он перевел дыхание и кивнул. — Может быть, я могу помочь?

— Спасибо, — он впервые за эти несколько минут внимательно посмотрел на Ксению. Улыбнувшись, он подмигнул ей: — Глоток воды, и я был бы в полном здравии.

— Вот, возьмите, — Ксения протянула ему бутылку с минеральной водой. Увидев, что мужчина застыл в нерешительности, засмеялась: — Да берите же. Я не пила из нее. Все практически стерильно.

— Благодарю, — через несколько мгновений бутылка оказалась пуста. Мужчина выпил ее в несколько глотков, жадно припав к горлышку. По-видимому, он действительно почувствовал себя лучше, потому что сел к Ксении вполоборота, широко улыбнулся и протянул руку для знакомства. — Жданов Геннадий Кузьмич.

— Ксения.

— Вы моя спасительница, дорогая Ксения. Только я поступил нечестно, оставив вас без воды.

— Ничего, это пустяки. Мне уже нужно домой. Немного отдохну, и в путь, — Ксения провела пальцами по лбу, закрыв глаза. Головокружение не проходило, и она храбрилась, отвечая так.

— Кажется, в вашем положении не стоит совершать долгие прогулки в одиночестве, — назидательно, но по-доброму сказал Жданов. Увидев, что щеки Ксении покрыл румянец, Геннадий Кузьмич поспешил добавить: — Я уже двадцать пять лет наблюдаю таких, как вы, милочка.

— Вы доктор?

— Принял не одну тысячу детишек, — гордо ответил Геннадий Кузьмич. — А вы, Ксения, надо полагать, к Новому году станете молодой мамой?

— Я еще не была у врача, но, думаю, что вы правы.

— Вот вам моя визитка, — Жданов вздохнул и поднялся. — Мне пора. Если решитесь прийти ко мне на прием — буду рад.

— Уверена, что воспользуюсь вашим приглашением, — улыбнулась Ксения.

— Тогда до встречи.

В этот день Ксения так и не нашла работы, но решила, что знакомство с доктором гораздо важнее. Ее копилка позволяла прожить безбедно не один месяц, но Ксения считала, что работа ей никак не помешает, потому что впереди предстоят большие расходы. Теперь она должна думать не только о себе. Материнский инстинкт проснулся в ней и делал ее более сильной, выносливой, несгибаемой под тяжестью обстоятельств. Упорство Ксении было вознаграждено — она нашла работу переводчика в небольшой издательской фирме. Технические тексты были полны терминов, к которым Ксения быстро привыкла и вскоре переводила научные статьи и главы учебников без помощи словаря. Ей снова доставлял удовольствие английский, французский, радовало то, что она не забыла, чему училась пять лет в университете, и не окончательно отупела, зарабатывая большие деньги не самым праведным способом.

Ксения чувствовала себя водителем скоростного автомобиля, который входил в крутой вираж. Самым важным было справиться с управлением. Кажется, у нее все получалось. Она мчалась по собственным правилам без оглядки, без страха. И была уверена в том, что все в ее жизни теперь складывается удачно. Не замечая бегущего времени, в конце декабря Ксения попросила на работе дать ей отпуск. Ее принимали с условием, что не будет никаких разговоров о декрете, и она согласилась, считая это настоящей удачей. Она ни разу не подвела издательство. За время работы она зарекомендовала себя ответственной, пунктуальной и лишенной капризов, поэтому к отпускным получила от директора из рук в руки маленький конверт, содержимое которого было очевидным.

— Удачи вам, Ксения. Надеемся на скорое возвращение. Мы обязательно проведаем вас в роддоме. Дайте знать, когда произойдет чудо!

— Обязательно, — она была счастлива, что теперь ей есть с кем поделиться радостью.

Располневшая и неповоротливая, Ксения ложилась в больницу чуть раньше положенного срока. Такова была договоренность с Геннадием Кузьмичом. Беременность протекала без осложнений, но Жданов решил, что новогоднюю ночь Ксении лучше провести под присмотром медперсонала. Потом оказалось, что он попал в самую точку. Из роддома ему позвонили тридцать первого декабря в половине десятого вечера:

— Геннадий Кузьмич, Широкова в предродовой.

А в начале первого он уже держал в руках плачущий розовый комочек — сына Ксении.

— Имя уже есть? — спросил он, когда вымытого, туго спеленутого малыша положили рядом с Ксенией.

— Есть, — с готовностью ответила она. — Гоша.

— Игорь… — Жданов смутился, зная, что Ксению никто не придет встречать из роддома.

— Игорь Михайлович Широков, — с любовью глядя на малыша, сказала та.

— Он обязательно будет счастлив.

— Я знаю. Я все сделаю ради него.

Сотрудники, как и обещали, проведывали Ксению несколько раз, передавая ей огромные кульки, содержимое их расходилось по всей палате. А через неделю Ксения уже была дома. Оставшись с сыном один на один, она вдруг почувствовала себя неуверенной, переоценившей свои силы. Рядом не было ни друзей, ни врагов. Одна сотрудница, с которой Ксения успела сойтись ближе, чем с остальными, регулярно звонила, предлагала помощь и выполняла миссию связи с внешним миром, когда у Ксении случался полный цейтнот.

— Ты знаешь, Вита, — Ксения разводила руками, переходя на шепот, — я не успеваю ничего! Только ем, кормлю Гошку, снова ем, снова кормлю. Потом пеленки. На улице холодно — гулять нам рано, а я ума не приложу, где брать на это время? Я не похожа на дойную корову?

Вита только улыбалась и успокаивала Ксению, как могла.

— Это все пройдет, Ксюша. Дети растут, они перестают спать сутками, требуют все больше внимания. И потом тебе будет казаться, что эта неразбериха первого месяца — самое прекрасное, что было в твоей жизни. Но к тому времени ты уже втянешься в этот сумасшедший ритм…

Слова Виты сбывались. К концу февраля Ксения настолько вошла в роль матери, что смогла даже выкраивать время для небольшой работы в издательстве. Там ждали ее возвращения, не желая терять хорошего переводчика. Руководство шло Ксении навстречу, облегчив ей работу при помощи компьютера, появившегося у нее в доме в начале февраля, накануне ее дня рождения. Теперь она получала и отправляла работу электронной почтой, не тратя время на долгие поездки в транспорте. Зачастую Ксения одной рукой набирала текст, а на другой спокойно сопел Гошка, но Ксения словно не чувствовала усталости. Сознание того, что со всеми проблемами она должна справляться сама, придавало сил. Она не замечала, что ритм ее существования невероятно ускорился. Ей это нравилось, она уже не представляла своей жизни без Гошки, без тех забот, с которыми справлялась без напряжения, не позволяя себе быть слабой. Ксения всматривалась в серо-голубые глаза сына. Там она черпала силы, находила источник бесконечной энергии — с каждым днем Гоша все больше напоминал ей Михаила. Это была его крошечная копия, еще один подарок судьбы. Ксения была уверена, что в ближайшее время ей больше нечего желать. Все и так прекрасно, удивительно. Она счастлива, что получила возможность доказать всему миру: она способна быть хорошей матерью, создать уют в доме. Это было так важно для Ксении. Она получила бесценное сокровище — сына, и он всегда будет напоминать ей о самых счастливых мгновениях жизни, о том, как она нашла саму себя.

Ксения соединила в этом крошечном, пока полностью зависимом от нее существе, любовь и благодарность к двум мужчинам. Она знала, что имеет на это право. Гошка будет расти в сказке, которой она окружит его. Он никогда не узнает ничего о ее прошлом, она оградит его от всего, что может помешать ему быть самим собой. Она придумает ради него самую красивую легенду об отце и совершит невозможное, если это будет необходимо. Никто по-настоящему не знает, на что она способна. Ксения усмехнулась, укачивая малыша, — да она и сама себя до конца не знает.

В то апрельское утро Ксения как обычно включила радио. Она делала это потому, что не могла долго находиться в тишине — привычка, оставшаяся из прошлого, однако не тяготившая ее. Гошка тоже любил слушать негромкую музыку. Ксения могла определить по забавному выражению его лица, когда мелодия ему особенно нравилась. На этот раз эфир был полон шуток — первое апреля всегда отличалось фейерверком искрометного юмора. Один розыгрыш сменялся другим. Ксения поставила молоко для Гоши на плиту, когда раздался звонок в дверь. Держа малыша на одной руке, Ксения, проходя мимо зеркала, машинально поправила волосы. Она наспех собрала их в длинный хвост. Ей не нравилось появляться на людях в таком виде. Недоумевая по поводу столь раннего звонка, Ксения подошла к двери и посмотрела в глазок: молодого юношу с букетом цветов она не знала. Не снимая дверную цепочку, Ксения открыла замок и вопросительно посмотрела на незнакомца.

— Здравствуйте! — широко улыбаясь, произнес он приятным баритоном.

— Доброе утро.

— Широкова Ксения Андреевна? — заглянув в какую-то бумажку, зажатую в руке, спросил юноша. — Я не ошибся?

— Вы не ошиблись, — любопытство переполняло Ксению. Она то и дело поглядывала на красивый букет бледно-кремовых роз.

— Тогда это вам, — юноша продолжал ослепительно улыбаться. — Будьте любезны расписаться в получении. Формальность, извините…

Ксении пришлось снять цепочку и жестом пригласить юношу войти. Гошка то и дело пытался дотянуться до незнакомца, интенсивно жуя соску. Наконец ему удалось дотронуться до букета.

— Осторожно, малыш, здесь шипы! — отстраняя маленькие пальчики, засмеялся посыльный.

— Спасибо, — сказала Ксения, расписавшись в указанном месте. — Положите, пожалуйста, цветы на вот этот стул. Я сейчас займусь ими.

Выполнив поручение, юноша собирался выйти.

— Скажите, а от кого букет, я могу узнать? — остановила его Ксения.

— Сожалею, заказчик пожелал остаться неизвестным. Обычно в цветах можно обнаружить записку. Посмотрите, кто знает, может быть, ответ там…

— Каша! — Ксения почувствовала запах гари. Поблагодарив юношу еще раз, она поспешно закрыла за ним дверь и бросилась на кухню: молоко предательски разлилось по плите. Посмотрев на Гошку, Ксения вздохнула. — Придется подождать, малыш.

Она отнесла сына в кроватку и оставила его там, несмотря на откровенное недовольство с его стороны. Быстро вытерев плиту и налив в кастрюльку нового молока, Ксения снова вернулась к букету. Она осторожно развязала ленты, освободила его от упаковки, но никакой записки или еще чего-либо не обнаружила.

— Как странно, — вслух произнесла Ксения. Если бы это был подарок от сослуживцев, они бы вряд ли стали это скрывать. Тогда от кого? Наверняка посыльный что-то перепутал. Хотя можно спутать фамилию, но имя и отчество… Новый звонок в дверь прервал ее размышления. Гошка во всю разрыдался и, взяв его на руки, Ксения направилась к дверям. Утро началось необычно. На этот раз она открыла не спрашивая и не глядя в глазок. Почему-то Ксения была уверена, что за дверью стоит этот улыбчивый юноша. Он все-таки решил ей сказать, от кого она получила такой роскошный букет. А ее беспокоило лишь то, что она так и не успела привести себя в порядок.

Открыв дверь, Ксения почувствовала, что земля уходит из-под ног — перед ней стоял Михаил. Немая сцена длилась несколько мгновений, показавшихся обоим вечностью. Казалось, что они никогда не обретут способность говорить. Первым пришел в себя Михаил.

— Здравствуй, Ксения.

— Здравствуй, — она не узнала собственного голоса, от волнения перейдя на шепот.

— Может быть, разрешишь войти? — он обращался к ней, но при этом внимательно смотрел на малыша, рассматривавшего очередного гостя.

— Проходи, гостем будешь, — отступая от двери в глубь коридора, ответила Ксения.

— Гостем? — Михаил вошел, не отводя взгляда от Гоши.

— Да. А каких слов ты ожидал от меня?

— Не знаю. Я так волнуюсь, что боюсь сказать какую-нибудь глупость и все испортить.

— Скажи что-нибудь…

— Ты такая красивая.

Ксения оперлась о прохладную стену. Она снова вернулась в ту безумную ночь, когда Михаил говорил ей эти слова, а ей так хотелось верить им, верить без оглядки.

— Как ты нашел меня?

— Для того, кто хочет найти, каждое оброненное слово — путеводитель. Это долгая история. Я потом расскажу, если захочешь, попозже.

— А что сейчас?

— Сейчас? Я пришел за твоим сердцем… Пусти меня в него. Найди местечко. Согласись, глупо отказываться от предложения отчаянно влюбленного мужчины, — дотрагиваясь до крошечной ручки Гоши, заметил Михаил. В глазах Левитина засверкали задорные огоньки.

— Трудно не согласиться, но я иногда веду себя непредсказуемо и нелогично.

— И когда же?

— Например, когда счастлива.

— А сейчас?

— Неприлично счастлива, нереально!

— Редкое явление в наше непростое время, — Михаил взял малыша на руки и, улыбаясь, потрепал его за розовую щечку. — Ну, Михалыч, как тебя называет мама, когда укладывает спать? Как она обращается к тебе, когда разговаривает с тобой?

— Гошка… Его зовут Гошка, а отчество ты назвал верное, — проглатывая мешающий говорить комок, ответила Ксения. Она смотрела на Михаила с сыном и чувствовала, что даже если через несколько минут они с Гошкой снова останутся вдвоем, она будет счастлива оттого, что пережила эти мгновения. Она не могла и мечтать об этом. Как же они похожи. Просто одно лицо… Малыш так спокоен, а ведь он знает только ее руки, Виты да еще медсестры, которая в положенное время появляется в их доме. Не сдержавшись, Ксения всплеснула руками: — Он не плачет, не просится ко мне.

— Ревнуешь?

— Удивляюсь.

— Он все чувствует, его не обманешь. Мы сумеем поладить. Значит, нужно доводить начатое до конца, — улыбнулся Левитин. — Игорь Левитин звучит гораздо лучше, чем Игорь Широков. Более душевно и как-то особенно трогательно. Да и тебе пора бы сменить фамилию, а? Что скажешь, Ксюша?

— Что я скажу? — Ксения перевела взгляд на букет. — Это от тебя?

— Ты еще сомневаешься?

— Этого не может быть. Почему через посыльного?

— Я должен был привыкнуть к мысли, что ты близко, что я все-таки нашел тебя. Прости — вас, — целуя малыша, ответил Левитин. — Я больше вас никуда не отпущу.

— Жизнь становится прекрасной. Со мной такого не может быть. Я не заслужила столько счастья, — Ксения смахнула слезы.

— Жизнь становится прекрасной, когда мы сами делаем ее такой. Ты не ответила на мой вопрос.

Ксения протянула руку, и Михаил взял ее, поднес к своим губам. Прикосновение сухих, горячих губ показалось самой изысканной лаской. Не нужны были признания в любви, обещания. Все было ясно без слов, их все равно будет мало. Они не смогут выразить всю глубину чувств, переполнявших обоих.

— Миша, я никогда не стану рассказывать тебе о том, что со мной было раньше, — вдруг резко произнесла Ксения.

— Да? Ну и слава богу. Я тоже хотел тебе в этом признаться. Так ты выйдешь за меня?

— Уважающая себя женщина не соглашается так быстро. По всем законам, я должна подумать.

— Согласен. К тому же у тебя есть время… до обеда.

— До обеда?

— Да, потому что потом мы едем смотреть нашу новую квартиру, потом во дворец бракосочетания — нужно ведь соблюсти формальности и подать заявление. Оттуда — в ателье, после выберем ресторан для банкета… Короче, жизненный ритм ускоряется.

— Мне не привыкать к этому.

— Прекрасно. Это прозвучало как «да» — улыбнулся Левитин и несколько раз потянул носом. — Кажется, мы горим!

— Молоко! — увидев остатки молока в кастрюльке, Ксения повернулась к стоящим в дверном проеме Михаилу и Гоше. — Все-таки, когда у меня было достаточно молока, с едой не было таких приключений.

Гоша начал потихоньку хныкать. Ксения собралась взять его на руки, но Михаил остановил ее.

— Мы, Левитины, справимся с наступающим чувством голода. Конечно, это не означает, что ты можешь рассиживаться. Еще молоко есть?

— Есть.

— Действуй, — Михаилу было так приятно видеть, как от каждого его слова глаза Ксении наполняются живительной энергией, ласковым светом. — И кстати, я бы тоже не отказался от чего-нибудь. Честно говоря, не помню, когда в последний раз завтракал.

Через несколько минут Гоша жадно пил из бутылочки свое молоко, а Михаил с удовольствием уплетал бутерброды, запивая их обжигающим чаем.

— Что, Ксюша? — увидев, как она пристально смотрит на него, спросил Левитин.

— Ничего.

— Я не могу есть, когда на меня так смотрят, — пытаясь подражать ее голосу, жеманно произнес Михаил.

— Ты помнишь?

— Конечно. Пока я тебя искал, я жил нашей встречей, представлял, как снова увижу тебя…

— Ты не разочарован? — и не давая Михаилу времени ответить, она отнесла малыша в кроватку.

Гошка, словно чувствуя, что взрослым нельзя мешать, молча занимался соской и своими пальцами. А Ксения, вернувшись на кухню, подошла к Левитину. Не поднимаясь, он усадил ее к себе на колени. Она осторожно провела ладонью по его тронутым сединой волосам. Сейчас этот мужчина казался ей самым родным, самым красивым. Она должна была сказать что-то очень важное. И слова сами собой полились, складываясь в настоящую музыку сердца:

— Ты никогда не пожалеешь, что я, а не другая женщина будет с тобой рядом. Мы вместе состаримся, вместе будем радоваться появлению внуков… И каждый прожитый день будем благодарить друг друга за счастье, которое мы не упустили. Знаешь, когда я была беременна, я прочитала столько книг, сколько за всю жизнь не читала. Одна из них мне особенно запомнилась. Почти каждую фразу из нее можно выписывать и вывешивать плакаты на улицах, чтобы люди читали, задумывались и поступали правильно.

— Что за книга?

— Паоло Коэльо.

— И что тебе запомнилось? — Михаил пристально вглядывался в ее уставшее и кажущееся еще более прекрасным, чем прежде, лицо.

— Когда человек чего-то очень хочет, вся Вселенная приходит к нему на помощь!

— Очень пафосно звучит.

— Ты не веришь? — не в силах скрыть досаду, спросила Ксения.

— Как не верить, ведь я нашел тебя… Мы теперь в долгу перед всей Вселенной.

— У нее нет должников. Главное — не растерять то, что сейчас кажется таким важным…

Левитин обнял Ксению, ощущая тепло ее тела, не веря в то, что происходящее ему не снится. Он так долго шел к этому дню. Порой руки опускались — поиск заходил в тупик, но наступал новый день, и надежда вновь оживала в его сердце.

— Миша! — Ксения вдруг отпрянула и, взяв Левитина за подбородок, пристально посмотрела ему в глаза.

— Что случилось?

— Миша, сегодня первое апреля.

— Ну и что из того?

— Ничего, — Ксения устыдилась того, что попыталась таким глупым образом усомниться в его словах. Она покраснела до корней волос, а потом, прикрыв рот ладонью, залилась безудержным смехом. Она не могла остановиться и, пряча голову на груди Михаила, смеялась до слез. Это было так заразительно, что сидевший с обиженной миной Левитин не выдержал и тоже начал хохотать.

Рядом в комнате лежал Гоша. Он уже засыпал, когда откуда-то издалека, сквозь приходящий сон, услышал громкий смех. Малыш открыл глаза, недоуменно поглядывая по сторонам. Он уже привык к тому, что во — время его отдыха в квартире становится тихо. Маленькое сердечко забилось быстрее, но волнение длилось одно мгновение. Малыш снова закрыл глаза и, улыбаясь, крепко уснул. Ему еще предстоит привыкнуть к переменам, которые вскоре должны произойти в его жизни. Это будут добрые перемены, когда ты занимаешь место в чьем-то сердце, отдавая в ответ свое.