Воронцов КириллНа краю неизвестной дороги

Кирилл Воронцов

НА КРАЮ НЕИЗВЕСТНОЙ ДОРОГИ...

Хочется встать и пройтись. Куда-нибудь, совершенно неважно, просто чтобы размять ноги. Они затекли: наверное, я уже долго сижу на одном месте.

Я поднимаюсь с раскладного походного кресла. Медленно оглядываюсь, словно не могу вспомнить, откуда я пришел. Хотя и в самом деле, не могу. Словно что-то не дает прорваться наружу воспоминаниям, что-то сильно смахивающее на амнезию.

Здесь довольно красиво. Кресло стоит на крутом и высоком холме, чье подножие полностью заросло кустами вереска. Чуть выше по склону - жиденький лесок: березки, осины и ясени тихо шелестят от легкого ветерка, дующего откуда-то с юга. Кажется, с юга; я не могу сказать уверенно, поскольку солнце еще высоко в небе. Сейчас, несмотря на ясный день, нежарко - наверное потому, что недавно прошел дождь, и редкие рваные тучи пролетают над моей головой, исполняя свой загадочный танец. Солнце то скроется за ними, то вынырнет вновь и блеснет отражением в речушке, змеящейся у подножия холма.

Вдали видна еще одна гряда холмов, похожих на этот, словно близнецы. Тот же вереск и чахлые деревца не склонах.

Между ними, в промоине речушки, довольно далеко отсюда, зеленеет молоденький лесок, почти сплошь состоящий из тонких, словно прутики, березок. Мне кажется, что я там уже был и спускаться вниз неинтересно. А хочется пройтись.

Едва приметная тропинка позади кресла вьется куда-то вдаль, на другую сторону холма и исчезает в рощице. Может быть, стоит пойти по ней? Кресло лучше оставить здесь, кто его стащит в такой глуши...

Я разминаю уставшие ноги и медленно бреду к противоположному склону. Под ногами осыпается земля, камешки скатываются на дно ложбинки, которую я неспеша перехожу.

Неожиданно из-под самых ног с испуганным писком выскакивает сеноставка и ныряет без задержки в норку. Я останавливаюсь и стараюсь спрятаться у корней ясеня. Спустя несколько минут она снова появляется, высовывает любопытный острый нос. Бусинки-глаза беспокойно бегают вокруг. И замечают меня. С приглушенным писком сеноставка ныряет обратно в убежище. Мне ничего не остается, как продолжить свое путешествие.

Вид с противоположного склона холма совершенно другой. Голая, лишенная всякой растительности равнина простирается до самого горизонта. Никаких вересковых зарослей, только чахлая травка кое-где пробивается сквозь голую почву, словно недавно кем-то вспаханную.

Я спускаюсь вниз.

С каждым шагом деревьев становится все меньше, они все слабее и невзрачнее. Почти у самого подножия и вовсе исчезают. Тончайший слой почвы осыпается под ногами, обнажая сухую глину и камни, с шумом скатывающиеся вниз по склону.

Тропка неожиданно растворяется, словно упираясь во что-то невидимое. А я оказываюсь в сухих зарослях какой-то метелочной травы. Такой еще мне не доводилось видеть. Солома ее довольно жесткая, но ломается легко, с хрустом, разбрызгивая облачко пыли. Метелки также пылят, пока я продираюсь сквозь заросли. Пройдя десять-пятнадцать шагов, я оказываюсь полностью покрытым этой пылью. Когда я выбираюсь на равнину, то первым делом начинаю отряхивать разом ставший серым костюм. На это уходит порядочно времени.

Земля под ногами становится рыхлой и рассыпчатой, пересушенной. Я с изумлением беру в руки комок почвы, и он тотчас стекает, просачиваясь у меня между пальцами. Почти пыль. В ладони остается несколько мелких камешков, солома да зеленая былинка, каким-то чудом умудрившаяся выжить среди пустыни.

Я бреду дальше. То здесь, то там встречаются зеленые островки, но их немного, и мне не хочется заходить на них, оставляя глубокие следы от походных башмаков. Почва на островках более плодородна, и шансов выжить тут у растения намного выше.

Солнце начинает медленно клониться к западу. Холодает. Я прошел пешком несколько километров по выжженной земле, но до горизонта пейзаж столь же уныл и безрадостен.

Нерешительно я поворачиваю назад. Неожиданно замечаю невдалеке какую-то корягу и направляюсь к ней... Все-таки интересно узнать, кто же я такой и как попал в этот мир.

Присаживаюсь на корягу (некогда это была ель; голый ствол до сих пор слабо пахнет смолой и белеет, словно скелет неведомого чудовища, погибшего в пустыне от жажды). Мысли мои плавно текут, останавливаясь то на одном, то на другом, но в них нет и намека на мою персону. Словно они принадлежат другому человеку. Наконец я бросаю бессмысленное копание в собственной памяти и, решительно поднявшись со ствола, быстрым шагом возвращаюсь к темнеющему на фоне заходящего солнца лесу. Отсюда холм, с которого я начал путешествие, кажется далеким вулканом, затерянным в бескрайнем неподвижно застывшем море. За ним виднеется гряда на противоположной стороне долины; лесок уходит к югу. И более ничего. Остальное пространство занимает бесплодная земля.

Надо хоть взглянуть на свое отражение в воде.

Я прогоняю невольную мысль, но все же нерешительно провожу рукой по лицу. Нет, никаких деформаций или уродства под настороженно двигающейся ладонью не чувствуется. Все как у любого другого человека, разве что излишне широкий нос и впалые щеки.

Кстати, судя по рукам, я бы дал себе лет сорок, не больше.

Все-таки интересно, как же я выгляжу? Эта мысль, однажды посетив мой разум, уже не дает мне покоя.

Я ускоряю шаг, почти бегу. Холм растет на глазах. Вот уже различимы заросли сухой травы, сквозь которую я пробирался недавно, вот я с разбегу врезаюсь в них и проделываю новую просеку в соломенных джунглях.

Сердце начинает сдавать, и я сбавляю темп, останавливаюсь отдышаться.

Солнце уже темнеет, медленно подходя к точке своего падения за горизонт. Я делаю несколько дыхательных упражнений, чтобы восстановить нормальный сердечный ритм.

Кто же я?

Эта мысль снова шилом врезается в мозг и я снова бегу.

Внезапно под ногами оказывается знакомая тропинка. Я невольно убавляю темп, заставляю себя перейти на шаг.

Спокойнее, спокойнее. Ты просто пошел не в ту сторону. Надо спуститься вниз и добраться до речушки, посмотреть на собственное отражение. Только не волноваться так, ничего страшного там я не увижу. Сейчас необходимо медленно идти по тропинке, она ведет в ту же сторону. И не спеши, не спеши. Все равно все узнаешь, раньше, позже - какая разница.

Вот, кстати, и кресло. Надо собрать и взять с собой. Пригодится.

Только что я заметил. Странно, что раньше не обратил внимания. В самом деле, странно, что в небе ни одной птицы. Небосвод пустынен. И я как-то привык к этому, уже не удивляюсь. Может, так и должно быть? Может, оттуда пришел огонь, пожравший землю? Или это просто моя фантазия? Тогда, как объяснить...

Да что же я, черт побери?!

Опять остановка и отдых. На сей раз почему-то дрожат колени, словно я участвовал в марафоне. Надо успокоиться. Так не годится. Тем более, и тропинка ведет в нужную сторону.

Теперь я начинаю спускаться. Иду мимо березовой рощицы. Кстати, и грибов тоже нет. Хотя, наверное, просто не сезон.

Тропинка постепенно становится все шире, на ней появляются проплешины земли, почти белесые от частого хождения. Что-то очень сомнительно, чтобы я столько раз ходил по ней взад-вперед. Может я не один остался?

Остался?

Остался?

Остался?

Слово - как колокол: однажды ударив, оно медленно затихает внутри меня, постепенно угасая.

Вот и речушка. Тропинка ведет прямо к ней, к мосткам, с которых обычно женщины полощут белье. Все же с креслом тяжело продираться сквозь заросли вереска, оно все время за что-то задевает. Надо бы оставить его здесь, а потом вернуться.

Солнце медленно сползает к линии горизонта.

Тихо шелестит листва.

Плещется вода в речушке.

Рыбы там нет. Наверное, никогда и не было. Разве что ниже по течению. Давно я там не бывал.

А ведь кресло надо отдать Хоупам. Я как-то совсем забыл об этом. Брал на выходной, а сегодня уже понедельник. Хотя лучше занести завтра, все равно они сейчас на дежурстве. Так что дом закрыт. Да и оставить с извинительной запиской не очень хорошо, ведь мы же соседи.

Я резко останавливаюсь. Нет, точно с головой не все в порядке. Недаром фельдшер говорил, что мне необходимо провериться в Городе, а он толк в этих делах знает. Тамошние лекари куда опытнее нашего костоправа Брауна, чем-нибудь да помогут.

А то, в самом деле, уже невтерпеж стало. Почти каждый вечер заканчивается адской головной болью, так что и говорить невозможно. Никуда это не годится. Хорошо еще в остальном порядок, а то совсем беда. Да взять хотя бы того же Стива Хоупа. Вот кому с генами не повезло. И ничего, кряхтит, тужится, а работает наравне со всеми.

Завтра перед сменой отдам ему кресло; извинюсь за задержку. Думаю, не обидится. Да и новости может расскажет. Интересно знать, что в Городе делается. Будет повод нашим женщинам поболтать от души.

Кажется, я слышу чей-то крик. Оборачиваюсь, выдирая кресло из вересковых зарослей, и вижу у своей халупки жену. Мэри машет мне рукой, зовет ужинать. Давно пора, а то порядком проголодался. Вроде и не делал ничего, а устал, будто дрова грузил. Это же не работа - в кресле дремать.

Пока я бреду к дому, в голове возникает странная мысль. Помню, кому-то я должен был сказать, что зовут меня Томас Хартуэлл.

17.2.96