ИМПЕРИЯ ГРУ Очерки истории российской военной разведки

Военная разведка в России до 1917 г.

Существует мнение, что разведка — одна из старейших профессий на земле. В доказательство этого часто приводят цитаты из Ветхого завета или из шумерского эпоса о Гильгамеше. Во многом это утверждение правомерно. Действительно, слово «разведка» в своем изначальном смысле предполагает проведение какого-либо тайного обследования со специальной целью. Но гораздо важнее другое: то, что разведка — это необходимый механизм для решения важнейших государственных задач. Это доказано историей, это подтверждает и современность.

Говоря о России, надо отметить, что с момента образования Киевской Руси разведка была делом государственным и велась на двух уровнях — внешнеполитическими и военными ведомствами. Для сбора разведывательных сведений использовались русские подданные: послы и сотрудников посольств, направляемых для переговоров, с XVII века — члены постоянных миссий за границей, гонцы, торговые люди, представители духовенства, жители пограничных областей, крупные и мелкие воинские отряды, а также отдельные военнослужащие. Привлекались для ведения разведки и иностранцы, в том числе и проживающие на территории русского государства (купцы, церковнослужители, сотрудники зарубежных представительств, перебежчики и военнопленные).

В ХVI веке в России появляются первые органы центрального управления, организующие и ведущие разведку, благодаря чему осведомленность руководства государства о замыслах и намерениях противника возросла. По мере роста влияния России на международные дела возрастала и роль разведки. В 1654 г. по указу царя Алексея Михайловича основан Приказ тайных дел, где сосредотачивается управление разведкой. Руководителями Приказа — дъяками — были Д. М. Башмаков, Ф. М. Ртищев, Д. Л. Полянский и Ф. Михайлов. Преображенским приказом (1686–1729), осуществлявшим функции тайной полиции, в том числе и разведывательные, руководили отец и сын князья Ромодановские — Федор Юрьевич (1686–1717) и Иван Федорович (1717–1729).

Петр I в воинском уставе 1716 г. впервые подводит законодательную и правовую базу под разведывательную работу.

Усиление военных действий в конце XVIII — начале ХIХ веков ставит перед разведкой новые задачи, а к ее ведению привлекаются все новые силы и средства. Это потребовало создания специального центрального органа разведки, особенно военной, который соединил бы в себе как добывающие, так и обрабатывающие функции агентурной стратегической и войсковой разведок. Решающим же толчком к организации постоянно действующего центрального органа российской военной разведки послужили кровопролитные войны, которые Россия с 1805 г. вела с наполеоновской Францией. На этом периоде истории российской военной разведки мы остановимся более подробно.

Поражение русских войск в компаниях 1805 и 1806–1807 гг. закончилось заключением 25 июня 1807 г. Тильзитского мира с Францией. Но подписание мирного договора, во многом ущемляющего русские интересы, вовсе не означало для России, что войны с французским императором больше не будет никогда. Это прекрасно понимал император Александр I и все русские государственные деятели. В связи с этим своевременное получение информации о политических и военных планах Наполеона приобрело первостепенное значение. Поэтому, когда генерал М. Барклай-де-Толли в 1810 г. стал военным министром и приступил к укреплению армии, он начал огромное внимание уделять организации военной стратегической разведки.

Большую роль в создании военной разведки в России сыграл генерал-адъютант князь П. М. Волконский, будущий начальник квартирмейстерской части Главного штаба русской армии. В 1807–1810 гг. он находился в заграничной командировке, по возвращении из которой представил отчет «О внутреннем устройстве французской армии генерального штаба».

Находясь под влиянием этого отчета, Барклай-де-Толли поставил перед Александром I вопрос об организации постоянного органа стратегической военной разведки.

И первым таким органом стала Экспедиция секретных дел при военном министерстве, созданная по инициативе Барклая-де-Толли в январе 1810 г. В январе 1812 г. ее переименовали в Особенную канцелярию при военном министре. По его мнению, Экспедиция секретных дел должна была решать следующие задачи: ведение стратегической разведки (сбор стратегически важных секретных сведений за рубежом), оперативно-тактической разведки (сбор данных о войсках противника на границах России) и контрразведки (выявление и нейтрализация агентуры противника).[1] Первыми руководителями военной разведки России поочередно становились три близких к военному министру человека: с 29 сентября 1810 г. — флигель-адъютант полковник А. В. Воейков, с 19 марта 1812 г. — полковник А. А. Закревский, с 10 января 1813 г. — полковник П. А. Чуйкевич.[2]

В том же январе 1810 г. Барклай-де-Толли разговаривает с Александром I о необходимости организации стратегической военной разведки за границей и попросил разрешение направить в русские посольства специальных военных агентов, с тем чтобы собирать сведения «о числе войск, об устройстве, вооружении и духе их, о состоянии крепостей и запасов, способностях и достоинствах лучших генералов, а также о благосостоянии, характере и духе народа, о местоположении и произведениях земли, о внутренних источниках держав или средствах к продолжению войны и о разных выводах, предоставляемых к оборонительным и наступательным действиям».[3] Эти военные агенты должны были находиться при дипломатических миссиях под видом адъютантов при послах-генералах или гражданских чиновников и служащих министерства иностранных дел.

Александр I согласился с предложениями Барклая де Толли, и для выполнения секретных поручений в зарубежные командировки были направлены следующие офицеры:

— полковник А. И. Чернышев (Париж);

— полковник Ф. В. Тейль фон Сераскерен (Вена);

— полковник Р. Е. Ренни (Берлин);

— поручик М. Ф. Орлов (Берлин);

— майор В. А. Прендель (Дрезден);

— поручик П. Х. Граббе (Мюнхен);

— поручик П. И. Брозин (Кассель, потом Мадрид).

Разведывательные задачи им надлежало выполнять тайно. Например, в инструкции майору Пренделю указывалось:

Особо отличился на этом поприще полковник А. И. Чернышев, офицер Особенной канцелярии квартирмейстерской части Главного штаба. За короткий срок ему удалось создать во Франции сеть информаторов в правительственной и военной сферах и получать от них, часто за большое вознаграждение, интересующие Москву сведения. Так, 23 декабря 1810 г. он писал, что «Наполеон уже принял решение о войне против России, но пока что выигрывает время из-за неудовлетворительного положения его дел в Испании и Португалии».[5]

Вот еще одно донесение Чернышева в Петербург, где он, давая характеристику маршалу Франции Даву, выказывает себя внимательным и умным наблюдателем:

Одним из информаторов Чернышева являлся работник военного министерства Франции М. Мишель. Он входил в группу сотрудников, которые раз в две недели составляли лично для Наполеона в единственном экземпляре сводку о численности и дислокации французских вооруженных сил. Копию этой сводки Мишель передавал Чернышеву, а тот отправлял ее в Петербург. К сожалению, деятельность Чернышева в Париже закончилась в 1811 г. В тот момент, когда он находился в Петербурге, французская полиция обнаружила при негласном обыске его парижского дома записку М. Мишеля. В результате Чернышева обвинили в шпионаже, и он не смог вернуться во Францию, а Мишеля приговорили к смертной казни.

Еще одним ценным русским агентом во Франции был, как это не покажется удивительным, князь Шарль-Морис Талейран, бывший министр иностранных дел Наполеона. В сентябре 1808 г. во время Эрфуртского свидания Александра I и Наполеона он сам предложил свои услуги русскому императору. Первоначально Александр недоверчиво относился к словам Талейрана, но после конфиденциальной встречи его подозрения рассеялись. За огромное по тем временам вознаграждение Талейран сообщал о состоянии французской армии, давал советы относительно укрепления российской финансовой системы и т. д. А в декабре 1810 г. он написал Александру I, что Наполеон готовится к нападению на Россию и даже назвал конкретную дату — апрель 1812 г.

Но несмотря на то, что переписка Талейрана с Александром велась с соблюдением всех правил конспирации, к началу 1809 г. у Наполеона появились подозрения в двойной игре Талейрана. В январе Наполеон неожиданно передал командование испанскими армиями маршалам, а сам возвратился в Париж. 28 января 1809 г. произошла знаменитая сцена, многократно приводившаяся в мемуарной литературе. Император в буквальном смысле набросился на Талейрана со словами:

«Вы вор, мерзавец, бесчестный человек! Вы не верите в бога, вы всю вашу жизнь нарушали все ваши обязательства, вы всех обманывали, всех предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали вашего родного отца!.. Почему я вас еще не повесил на решетке Карусельской площади? Но есть, есть еще для этого достаточно времени! Вы — грязь в шелковых чулках! Грязь! Грязь!..».[7]

Однако, у Наполеона не было конкретных доказательств предательства Талейрана, гроза прошла стороной, и Талейран до самого начала войны передавал в Россию важную информацию.

Большое внимание уделял Барклай-де-Толли и агентурной разведке, которую вели своими силами командующие полевыми армиями и командиры корпусов. 27 января 1812 г. Александр I подписал три секретных дополнения к «Учреждению для управления Большой действующей армией»: «Образование высшей воинской полиции», «Инструкция директору высшей воинской полиции» и «Инструкция Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией». Эти документы вобрали в себя представления Барклая-де-Толли и его окружения о подходах к организации и ведению военной разведки и контрразведки накануне и во время боевых действий. В них особенное внимание обращается на ведение агентурной разведки. Так, в дополнении об «Образовании высшей воинской полиции» говорилось об постоянном использовании агентуры (п.13 «О лазутчиках»):

При этом делались следующие разъяснения:

А в дополнении к «Инструкции Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией» было и такое положение:

Это положение появилось не случайно. Объяснение ему можно найти в письме де Лезера, занимавшегося организацией агентурной разведки на западной границе, Барклаю-де-Толли от 6 декабря 1811 г.:

Но невзирая на все трудности, агентурная разведка в войсках перед началом войны велась достаточно активно и приносила много информации. Свидетельство тому докладная записка командующего 2-й Западной армией князя Багратиона Барклаю-де-Толли. Вот выдержка из нее:

Что касается войсковой разведки, то ведение ее практически не подверглось изменению. В основном она проводилась по старинке — конными разъездами. «Инструкция Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией» предписывала вести войсковую разведку следующим образом:

Следует сказать несколько слов и о контрразведывательных операциях, проводимых в России накануне войны 1812 г. В архивных документах есть сведения, что в период с 1810 по 1812 г. на территории Российской империи было задержано и обезврежено 39 военных и гражданских лиц, работавших на иностранные спецслужбы.[14]

В результате принятых русским командованием мер к лету 1812 г., несмотря на сложные оперативные условия, разведка смогла достичь неплохих результатов. Так, ей удалось узнать точное время предполагаемого наступления французских войск, их численность, места дислокации основных подразделений, а также установить командиров армейских подразделений и дать им характеристики. Кроме того, она наладила агентурные связи на территориях, контролируемых неприятелем. Но, что следует отметить особо, данные, полученные разведкой, к сожалению, не оказали существенного влияния на выработку плана ведения военных действий. Оборонительный план Фуля, по которому стратегическая инициатива уступалась противнику, не только не соответствовал реальной обстановке, но и полностью игнорировал данные разведки.

Разумеется, это отразилось на первом этапе боевых действий и привело к тому, что для русского командования начало военных действий в оперативно-тактическом плане стало внезапным. Так, в Вильно, где находился Александр I, о переправе Наполеона через Неман узнали только спустя сутки от генерала В. В. Орлова-Денисова, чей полк находился на самой границе. Внезапность французского наступления внесла некоторую дезорганизацию в работу русского командования и сказалась на управлении разведкой. В дневнике Н. Д. Дурново, состоявшего в начале 1812 г. в свите начальника квартирмейстерской части Главного штаба П. М. Волконского, есть следующие записи, датированные 27 и 28 июня:

Но вскоре растерянность прошла, и в командование русской армии начала регулярно поступать информация от разведки. В течение всей войны командование уделяло разведке огромное внимание, понимая всю важность получения своевременных и точных данных о противнике. Свидетельство тому, например, предписание Кутузова генералу Платову от 19 октября 1812 г.:

Из всех видов разведки наиболее трудным оказался сбор сведений с помощью агентуры, особенно в районе деятельности 3-й Западной армии генерала А. Тормасова. Связано это было с неприязненным отношением местного населения к русским и отсутствием достаточных денежных средств. Вот что пишет по этому поводу в своем «Журнале» генерал В. В. Вяземский, командовавший дивизией в 3-й Западной армии:

Однако на исконных русских землях, особенно после того, как французы заняли Москву, агентурная разведка действовала плодотворно и добывала важные сведения. Вот один из примеров. Купец Жданов не успел выехать из Москвы и был взят в плен французами. В штабе маршала Даву ему предложили проникнуть в расположение главной русской армии и собрать нужные французам сведения, за что ему обещали большое вознаграждение. Жданов «согласился». Получив от французов список с интересующими их вопросами и оказавшись в расположении русских войск, он немедленно потребовал доставить его к генералу Милорадовичу и подробно рассказал ему о полученном от неприятеля задании и его положении в Москве. Кутузов, оценив его патриотический поступок, принял Жданова и наградил его медалью, а генерал Коновницын 2 сентября выдал ему такое свидетельство:

Не утратила своего значения агентурная разведка и в период перехода русской армии в контрнаступление. Вот что пишет об этом А. Ермолов, бывший во время войны 1812 г. начальником штаба 1-й, а потом и главной армии:

Наряду с агентурной разведкой использовались и играли большую роль опрос пленных и перехват корреспонденции противника. Данные методы ведения разведки применялись постоянно. Так, в период отступления русской армии перед Смоленским сражением таким образом были добыты важные данные. Генерал Ермолов описывает этот случай так:

Еще одним примером получения ценной информации при опросе пленных может служить рапорт Кутузова Александру I от 29 августа, написанный после Бородинского сражения. В нем Кутузов на основании сообщенных пленными сведениях делает выводы о потерях французской армии:

Большую пользу приносил и перехват корреспонденции и документов противника. Так, отряд полковника Кудашева в день Тарутинского боя 5 октября захватил предписание маршала Бертье одному французскому генералу об отправлении всех тяжестей на Можайскую дорогу. Это позволило Кутузову принять правильное решение об отказе от преследования разбитого авангарда неприятеля под командованием Мюрата и сосредоточить основные силы на Калужской дороге, закрыв тем самым путь французам на юг. Еще одной иллюстрацией важности перехвата неприятельской корреспонденции для принятия русским командованием важных решений служит письмо Кутузова командующему 3-й армии адмиралу П. Чичагову от 30 октября:

По-прежнему важнейшую роль в ходе боевых действий играла войсковая разведка, проводимая с помощью разъездов и партий казаков. Специально останавливаться на этом виде разведки нет необходимости. Думается, что важность его будет видна из донесения Кутузова Александру I от 23 августа:

Для ведения разведки и сбора сведений о неприятеле использовались все возможности. Например, во французскую армию посылались парламентеры. Один из них — поручик Михаил Федорович Орлов (впоследствии генерал-майор, будущий декабрист) — вернувшись назад, подробно описал все им виденное. На основании его донесения Кутузов составил следующий рапорт от 19 августа Александру I о численности французской армии:

Впрочем, рассказ о разведывательных операциях русской армии в 1812 г. не был бы полным без упоминания о сборе сведений о неприятеле при помощи партизанских отрядов, основная задача деятельности которых была сформулирована Кутузовым следующим образом:

Армейские партизанские отряды создавались преимущественно из казачьих войск и были неодинаковыми по своей численности: от 50 до 500 человек. Перед ними ставились следующие задачи: уничтожать в тылу противника его живую силу, наносить удары по гарнизонам, подходящим резервам, выводить из строя транспорты, лишать противника продовольствия и фуража, следить за передвижением неприятельских войск и доносить об этом в Главный штаб русской армии. О последнем направлении деятельности партизан известный поэт и командир партизанских отрядов Денис Васильевич Давыдов пишет следующим образом:

Первым армейским партизанским отрядом был отряд подполковника Д. В. Давыдова, отправленный в тыл французской армии сразу после Бородинского сражения. А после занятия французами Москвы такая практика стала постоянной. Об этом вполне конкретно говорит в своих воспоминаниях генерал А. Ермолов:

И действительно, командиры партизанских отрядов регулярно информировали главный штаб русской армии о передвижении французских войск и их численности. Так, в одном из донесений Фигнер сообщал дежурному генералу штаба главной армии Коновницыну:

Важность и необходимость войсковой партизанской разведки наиболее полно проявилась в начале отступления французской армии из Москвы, когда Наполеон принял решение наступать на южные, не затронутые войной губернии России. Эпизод, когда 11 октября Кутузов получил от Сеславина точные данные о движении главных сил французов на Малоярославец, приводится в каждой работе, посвященной войне 1812 г. Пересказывать его нет смысла. Достаточно будет привести выдержку из рапорта Кутузова Александру I о сражении при Малоярославце:

Еще одним видом деятельности партизанских отрядов стал захват французских курьеров. При этом не только добывались важные сведения разведывательного характера, но самое главное — нарушалось управление в неприятельских войсках. Правда, некоторые французские участники войны 1812 г., в том числе и сам Наполеон, утверждали, что «ни одна эстафета не была перехвачена». Это убедительно опроверг Д. В. Давыдов, приведя большое количество конкретных доказательств обратного. Вот только часть из них:

Поэтому мы не преувеличим, если скажем, что разведывательные операции партизанских отрядов существенно дополняли обычные войсковые разведывательные операции: агентурную разведку, разведку, проводимую разъездами и партиями казаков, опрос пленных и перехват курьеров. А в некоторых случаях информация, добываемая партизанами, оказывала решающее влияние на принятие оперативных решений (донесение Сеславина 11 октября).

Заканчивая разговор о деятельности молодой российской военной разведки в Отечественной войне 1812 г., отметим, что опыт проведения разведывательных операций русское командование учло и с успехом применяло в заграничных походах русской армии 1813–1814 гг. А опыт ведения партизанской войны, в том числе и разведки, был собран Д. В. Давыдовым в его книге «1812 г.». Что касается влияния данных, получаемых разведкой, на ход военных действий в войне 1812 г., то оно достаточно велико. Если откинуть первоначальный период, когда при составлении плана обороны они были проигнорированы, все последующее время разведывательная информация играла чрезвычайно важную роль в принятии русским командованием всех ответственных оперативных и стратегических решений.

После окончания наполеоновских войн и перехода русской армии к штатам мирного времени прошла очередная реорганизация военного министерства. В частности, был создан Главный штаб, в состав которого и вошло военное министерство.

Что касается военной разведки, то Особенная канцелярия при военном министре в 1815 г. была распущена, а ее функции были переданы в первое отделение Управления генерал-квартирмейстера Главного штаба. Однако, по сути, оно являлось обрабатывающим органом военной разведки, который получал сведения в основном от министерства иностранных дел. Впрочем, руководство первого отделения делало попытки командировать за границу и своих офицеров. Так, в русское посольство в Париже направили полковника М. П. Бутурлина, в посольство в Баварии — поручика Вильбоа, нескольких офицеров под прикрытием различных дипломатических миссий отправили в Хиву и Бухару.[31]

В 1836 г. после очередной реорганизации в составе военного министерства был образован департамент генерального штаба, состоящий из трех отделений. При этом разведывательные функции возлагались на Второе (военно-ученое) отделение департамента генерального штаба. Однако это отделение по-прежнему занималось только обработкой поступающей из министерства иностранных дел информации.[32]

Поражение России в Крымской войне заставило руководство военного министерства обратить самое пристальное внимание на разведку. И уже 10 июля 1856 г. Александр II утвердил первую инструкцию о работе военных агентов. В ней указывалось, что «каждому агенту вменяется в обязанность приобретать наивозможно точные и положительные сведения о нижеследующих предметах:

1) О числе, составе, устройстве и расположении как сухопутных, так и морских сил.

2) О способах правительства к пополнению и умножению вооруженных сил своих и к снабжению войск и флота оружием и другими военными потребностями.

3) О различных передвижениях войск, как приведенных уже в исполнение, так и предполагаемых, стараясь по мере возможности проникнуть в истинную цель сих передвижений.

4) О нынешнем состоянии крепостей, предпринимаемых новых фортификационных работах для укрепления берегов и других пунктов.

5) Об опытах правительства над изобретениями и усовершенствованиями оружия и других военных потребностей, имеющих влияние на военное искусство.

6) О лагерных сборах войск и о маневрах.

7) О духе войск и образе мыслей офицеров и высших чинов.

8) О состоянии различных частей военного управления, как то: артиллерийского, инженерного, комиссариатского, провиантского со всеми их отраслями.

9) О всех замечательных преобразованиях в войсках и изменениях в воинских уставах, вооружении и обмундировании.

10) О новейших сочинениях, касающихся до военных наук, а также о картах-планах издаваемых, в особенности тех местностей, о которых сведения могут быть нам полезны.

11) О состоянии военно-учебных заведений, в отношении устройства их, методов преподавания наук и господствующего духа в этих заведениях.

12) Об устройстве генерального штаба и о степени познаний офицеров, оный составляющих.

(Статья эта для агента, посылаемого в Турцию, где не устроен еще генеральный штаб, заменена следующим пунктом: „О лицах, составляющих военное управление Турции, степени их познаний, способности каждого и доверенности к нему правительства и подчиненных лиц“.)

13) О способах к передвижению войск по железным дорогам, с возможными подробностями о числе войск и времени окончании ими передвижения между данными пунктами.

14) Об улучшениях военной администрации вообще для скорейшего исполнения письменных дел и сокращения времени в передаче приказаний.

15) Все означенные сведения собирать с самою строгою осторожностью и осмотрительностью и тщательно избегать всего, что бы могло навлечь на агента малейшее подозрения местного правительства.

16) Каждому агенту состоять в полной зависимости и подчиненности от начальника миссии, при коем находится. Без его разрешения ничего особенного не предпринимать, испрашивать наставлений и руководствоваться ими в точности. Собранные сведения, в особенности кои могут быть в связи с политическими отношениями, прежде отправления их к военному министру предварительно докладывать начальнику миссии и в случае экстренно необходимых расходов испрашивать от него пособия».[33]

Условно сотрудников военной разведки в то время можно разделить на следующие категории: генерал-квартирмейстеры и офицеры генерал-квартирмейстерской части (Генерального штаба) военного министерства, генерал-квартирмейстеры и находящиеся в их распоряжении офицеры военных округов, гласные и негласные военные агенты за рубежом, конфиденты, агенты-ходоки. К последним следует отнести офицеров Генерального штаба, отправляемых с секретной миссией за границу, и лазутчиков, засылаемых в тыл к противнику во время войны. Если же говорить более конкретно, то в 1856 г. за границу были направлены: в Париж — флигель-адъютант полковник П. П. Альбединский, в Лондон — флигель-адъютант полковник Н. П. Игнатьев, в Вену — полковник барон Ф. Ф. фон Торнау, в Константинополь — штабс-капитан Франкини. Одновременно с ними в Италии сбором военных сведений занимался полномочный представитель России в Турине генерал-майор граф Штакельберг (до этого находился в Вене) и представитель России в Неаполе полковник В. Г. Гасфорт.[34]

Однако полноценные централизованные органы военной разведки появились в России только в сентябре 1863 г., когда император Александр II в виде опыта на два года утвердил Положение и Штаты Главного управления Генерального штаба (ГУГШ). Разведывательные функции в ГУГШ были возложены на 2-е (азиатское) и 3-е (военно-ученое) отделения, которые подчинялись вице-директору по части Генерального штаба. При этом военно-ученое отделение занималось сбором военной и военно-технической информации об иностранных государствах, руководством военными агентами за границей и военно-учеными экспедициями, направляемыми для сбора сведений в приграничные районы России и прилегающих к ним стран и т. д. Что же касается азиатского отделения, то оно выполняло те же задачи, но в граничащих с Россией странах Азии. По штатам в военно-ученом отделении предусматривалось 14 сотрудников, а в азиатском — 8. Таким образом, впервые с 1815 г. была сделана попытка восстановить военную разведку.[35]

Введенная на два года в виде эксперимента новая структура военной разведки в целом себя оправдала. Поэтому в 1865 г. во время очередной реорганизации военного министерства ее сохранили. 3-е отделение переименовали в 7-е военно-ученое отделение Главного штаба, а его руководителем назначили полковника Ф. А. Фельдмана. Сохранилось и 2-е азиатское отделение, получившее название «Азиатская часть». Продолжали свою работу и зарубежные военные агенты военно-ученого отделения, более того, их число увеличилось. Так, в Париже находился флигель-адъютант полковник Витгенштейн, в Вене — генерал-майор барон Торнау, в Берлине — генерал-адъютант граф Н. В. Адлерберг 3-й, во Флоренции — генерал-майор Гасфорт, в Лондоне — полковник Новицкий, в Константинополе — полковник Франкини.

В январе 1867 г. 7-е военно-ученое отделение Главного штаба перешло в состав Совещательного комитета, который был образован для руководства «ученой» и топографической деятельностью. А 30 марта 1867 г. Совещательный комитет преобразовали в Военно-ученый комитет Главного штаба, в нем на базе 7-го отделения создали канцелярию. Именно канцелярия Военно-ученого комитета вплоть до 1903 г. являлась центральным органом российской военной разведки. Первым ее руководителем стал генерал Н. Обручев, правая рука военного министра Милютина, а после него — генералы Ф. А. Фельдман (с 1881 по 1896 г.), В. У. Соллогуб (с 1896 по 1900 г.) и В. П. Целебровский (с 1900 по 1903 г.). Что касается Азиатской части, то она осталась самостоятельным подразделением Главного Штаба, хотя и была в 1869 г. переименована в Азиатское делопроизводство. Состояло Азиатское производство из заведующего, полковника А. П. Проценко, и его помощника.[36]

Серьезным испытанием для российской военной разведки явилась русско-турецкая война 1877–1878 гг. Накануне и во время боевых действий разведка по-прежнему находилась в ведении командиров соединений и частей, начиная с командующего армией. Ее проводили специально подготовленные сотрудники. Перед самым началом русско-турецкой войны общее руководство агентурной разведки в Турции и на Балканах было возложено на полковника Генерального штаба П. Д. Паренсова, офицера «по особым поручениям», признанного специалиста разведывательного дела.

Так как основная тяжесть предстоящих боевых действий должна была лечь на сосредоточенную в Бессарабии мощную группировку российской армии под командованием великого князя Николая Николаевича, ее штаб нуждался в свежих оперативных данных о турецких войсках, расположенных на территории Болгарии и Румынии. Поэтому главнокомандующий лично поставил перед Паренсовым задачу: ехать в Бухарест и организовать сбор сведений о турках.

В середине декабря 1876 г. Паренсов под именем Пауля Паульсона уезжает из Кишинева в Бухарест, где появляется как родственник российского консула барона Стюарта. В короткий срок он наладил необходимые связи, создал активную агентурную сеть и собрал вокруг себя преданных людей из числа местных жителей. Так, наблюдение за перемещениями судов по Дунаю взяли под свой контроль скопческий староста Матюшев и воевода Вельк.

Большую помощь (причем бесплатную) оказал Паренсову болгарский патриот банкир и хлеботорговец Евлогий Георгиев, который имел торговых агентов и склады во многих городах Болгарии, интересовавших русское командование, что давало Паренсову возможность пользоваться готовой и достаточно надежной агентурой. Благодаря Евлогию он приобрел ценного помощника Григория Начовича. Образованный человек, владевший французским, немецким, румынским языками и прилично понимающий русский, он имел большие связи по обе стороны Дуная, был необычайно изобретателен в способах добывания информации. Начович помогал русской разведке как истинный патриот своего отечества — за все время работы он ни разу не принял от русского командования денежного вознаграждения.[37]

В течение всей зимы 1876–1877 гг. резидентура полковника Паренсова доставляла исчерпывающие сведения о количестве турецких войск, их передвижениях в придунайской Болгарии, кораблях и минных заграждениях на Дунае, состоянии укреплений, продовольственных запасах. Так, например, русское командование заблаговременно было извещено о прибытии подкрепления из Египета.

С началом боевых действий потребовались новые точные оперативные сведения о неприятеле. Поэтому Паренсов и его ближайшие помощники, в частности полковник Н. Д. Артамонов, стали активно использовать агентов-ходоков. Одним из них стал Константин Николаевич Фаврикодоров, грек по происхождению, который не был новичком в военном деле. Фаврикадоров участвовал в Крымской войне 1853–1856 гг., храбро сражаясь на бастионах Севастополя как волонтер Греческого легиона, и получил награды — Георгиевский крест 4-го класса и серебряную медаль. Внешне похожий на турка, к тому же владевший турецким языком, он идеально подходил для роли разведчика.

26 июня 1877 г. полковник Генерального штаба Артамонов посылает Фаврикодорова под именем турецкого подданного Хасана Демершиоглу из города Систова в глубокий разведывательный рейд по тылам турецкой армии — города Видин и Плевну. Оттуда ему следовало отправиться на юго-восток, чтобы выяснить количество турецких войск, сосредоточенных в Румелии, а также в крепостях Шумле и Варне.

Фаврикодоров отлично справился с поставленной перед ним задачей. Он побывал в Плевне, крепости Шумле, Варне, Андрианополе, Филиппополе (Пловдиве), собрал большое количество ценных сведений о турецкой армии и, вернувшись в Главную квартиру русской армии, передал их Артамонову. И это был не единственный рейд отважного разведчика. Впоследствии он еще неоднократно направлялся в тыл турецкой армии и каждый раз добывал чрезвычайно ценные разведывательные сведения.

Итоги работы Паренсова, Артамонова, Фаврикодорова и многих других офицеров русской разведки в годы русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в целом отражены в оценке, данной в 1880 г. управляющим Военно-ученым комитетом, будущим начальником Главного штаба генерал-адъютантом Н. Обручевым: «Никогда данные о турецкой армии не были столь тщательно и подробно разработаны, как перед минувшею войною: до местонахождения каждого батальона, каждого эскадрона, каждой батареи…».[38]

Однако, несмотря на столь хвалебное утверждение Обручева, русско-турецкая война вскрыла и ряд недостатков в российской военной разведке, что послужило причиной очередной реорганизации ее центрального аппарата. В декабре 1879 г. утверждается новый штат канцелярии Военно-ученого комитета в составе управляющего делами, пяти старших и девяти младших делопроизводителей с четким разграничением функций каждого из них. Штаты Азиатского делопроизводства в 1886 г. увеличили с двух до пяти человек. А в середине 1890-х годов оно состояло уже из трех делопроизводств. Первые два отвечали за работу азиатских военных округов, а третье занималось непосредственно разведкой за рубежом. Всего же к концу XIX века Россия располагала военными агентами в 18 мировых столицах, а также морскими агентами в десяти странах.

В июле 1900 г. началась очередная реорганизация военной разведки. В составе Главного штаба учреждается генерал-квартирмейстерская часть, в состав которой включили оперативное и статистическое отделения. При этом на статистическое отделение были возложены функции Азиатского делопроизводства, а именно ведение разведки в Китае, Корее, Японии и других азиатских странах. А полгода спустя, в декабре 1900 г., генерал-квартирмейстерской части передали и канцелярию Военно-ученого комитета.

В апреле 1903 г. объявили новые штаты Главного штаба. Согласно им, вместо канцелярии Военно-ученого комитета ведение разведки возлагалось на 7-е (военная статистика иностранных государств) отделение 1-го (Военно-статистического) отдела Управления 2-го генерал-квартирмейстера Главного штаба. Состояло 7-е отделение из начальника, 8 столоначальников и такого же числа их помощников. Практически сразу же негласно внутри 7-го отделения выделяется добывающая часть, получившая название Особое делопроизводство, в котором работало два офицера.[39] Однако в 7-м отделении по-прежнему не были разделены добывающие и обрабатывающие функции разведки и не велась работа по руководству разведкой военных округов. Начальником 7-го отделения в 1903 г. назначили генерала Целебровского, до этого руководившего Военно-ученым комитетом Главного штаба. Он возглавлял военную разведку до 1905 г., когда его сменил генерал Н. С. Ермолов, занимавший этот пост до 1906 г.

Поражение России в войне с Японией вскрыло существенные недостатки в организации военной разведки. Война 1904–1905 гг. наглядно показала необходимость не только непрерывной войсковой разведки в период боевых действий, но и постоянного агентурного наблюдения за вероятными противниками, чему, по мнению большинства офицеров-разведчиков, не уделялось должного внимания.

Поэтому военные реформы, которые начали проводить в 1906 г., заставили офицеров-разведчиков приступить к коренной реорганизации своей службы. Осенью 1906 г. в ГУГШ поступили докладные записки нескольких офицеров разведывательного отделения с конкретными предложениями по перестройке деятельности разведорганов. По их мнению, разведкой следовало заниматься штабам приграничных округов под руководством ГУГШ, которое создавало агентурную сеть в важнейших центрах предполагаемых противников, тогда как штабы округов — в приграничных районах прилегающих государств. Еще одним важным звеном в выявлении сил вероятных противников России они считали секретные командировки офицеров Генерального штаба для рекогносцировки путей сообщения и укрепленных районов в приграничной полосе.

В результате в апреле 1906 г. утверждается новая структура ГУГШ. Она впервые официально закрепила разделение добывающей и обрабатывающей функций военной разведки. Добывающие функции были теперь сосредоточены в 5-м (разведывательном) делопроизводстве части 1-го обер-квартирмейстера Управления генерал-квартирмейстера ГУГШ. Оно состояло из одного делопроизводителя и двух его помощников, один из которых отвечал за восточное, а другой — за западное направление разведки. Первым делопроизводителем назначили полковника М. А. Адабаша, а его помощниками — молодых офицеров О. К. Энкеля и П. Ф. Рябикова. А в марте 1908 г. Адабаша сменил полковник Н. А. Монкевиц, руководивший военной разведкой до начала первой мировой войны.

Обрабатывающие функции возложили на части 2-го и 3-го обер-квартирмейстеров: у 2-го — на 2-е, 3-е, 4-е, 5-е и 6-е делопроизводства, а у 3-го — на 1-е, 2-е и 4-е делопроизводства. Сотрудниками этих обрабатывающих делопроизводств стали работники бывшего 7-го отделения.

Впрочем, реорганизации на этом не прекратились, и 11 сентября 1910 г. утверждаются новые штаты Главного управления Генерального штаба. 5-е делопроизводство преобразовали в Особое делопроизводство (разведки и контрразведки) в составе Отдела генерал-квартирмейстера. Подчинялось Особое делопроизводство непосредственно генерал-квартирмейстеру, что говорило о повышении статуса разведслужбы и усилении роли разведки. В его составе была образована журнальная часть для ведения секретной переписки. А всего штат Особого делопроизводства включал в себя делопроизводителя, трех его помощников и журналиста.

Обрабатывающие делопроизводства вошли в состав частей 1-го и 2-го обер-квартирмейстеров. Части 1-го оберквартирмейстера занимались западным направлением: 4-е делопроизводство — Германией, 5-е — Австро-Венгрией, 6-е — Балканскими государствами, 7-е — скандинавскими странами, 8-е — прочими странами Западной Европы. Делопроизводство части 2-го обер-квартирмейстера занималось восточным направлением: 1-е делопроизводство — Туркестанским, 2-е — турецко-персидским, 4-е — Дальневосточным.

Если говорить о личном состава разведки, то в результате преобразований разведывательного делопроизводства в 1909–1910 гг. серьезных изменений в нем не произошло. И хотя начальники ГУГШ, как и раньше, менялись слишком часто — 5 человек за 6 лет: Ф. Ф. Палицын (1906–1908 гг.), В. А. Сухомлинов (1908–1909 гг.), Е. А. Гернгрос (1910 гг.), Я. Г. Жилинский (1911–1914 гг.), Н. Н. Якушкевич (с 1914 г.), однако кадровый состав отделов и делопроизводств практически оставался прежним вплоть до начала Первой мировой войны.[40] Так, в октябре 1910 г. полковник Монкевиц был назначен помощником 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ, а его задачей стало руководство Особым делопроизводством и военно-статистическими производствами части 1-го обер-квартирмейстера, то есть добывающими и обрабатывающими органами разведки по западным странам. Что же касается руководителей Особого делопроизводства, то ими были полковник О. К. Энкель (в 1913–1914 гг.) и полковник Н. К. Раша (в 1914–1916 гг.).[41]

Рассказывая о конкретных операциях российской военной разведки перед первой мировой войной, нельзя обойти историю, связанную с именем полковника австро-венгерской армии Альфреда Редля. А поскольку те события во многом остаются неясными до сих пор, то на них стоит остановиться более подробно.

26 мая 1913 г. все газеты, выходившие в Австро-Венгерской империи, поместили на своих страницах сообщение Венского телеграфного агентства, извещающее о неожиданном самоубийстве полковника Альфреда Редля, начальника штаба 8-го корпуса австро-венгерской армии. «Высокоталантливый офицер, — говорилось в сообщении, — которому предстояла блестящая карьера, находясь в Вене при исполнении служебных обязанностей, в припадке сумасшествия покончил с собой». Далее сообщалось о предстоящих торжественных похоронах Редля, павшего жертвой нервного истощения, вызванного продолжительной бессоницей. Но уже на следующий день в пражской газете «Прага тагеблатт» появилась заметка следующего содержания:

В условиях строжайшей цензуры, действовавшей тогда в Австро-Венгрии, для редактора «Прага тагеблатт» это был единственный способ сообщить своим читателям о том, что полковник Редль на самом деле застрелился после того, как его разоблачили как русского агента. До публикации в пражской газете о предательстве полковника Редля знали всего 10 высших австрийских офицеров. Даже император Франц Иосиф не был поставлен в известность. Но после 27 мая эта тайна стала известна всему миру.

Альфред Редль, безусловно один из способнейших разведчиков, родился в Лемберге (Львове) в семье аудитора гарнизонного суда. Выбрав для себя военную карьеру, он в 15 лет поступил в кадетский корпус, а потом в офицерское училище, которое закончил блестяще. Превосходное знание им иностранных языков привлекло к молодому лейтенанту внимание кадровиков Генерального штаба австро-венгерской армии, и Редль вместо службы в провинциальных частях был зачислен в штат этого высшего военного органа страны. Попав в столь престижное место, Редль делал все возможное, чтобы на него обратили внимание. И это ему удалось, несмотря на царившие в австрийской армии кастовые предрассудки, когда в продвижении по службе отдавали предпочтение исключительно дворянам. В 1900 г. он, уже в чине капитана, был командирован в Россию для изучения русского языка и ознакомления с обстановкой в этой стране, считавшейся одним из вероятных противников. Несколько месяцев Редль проходил стажировку в военном училище в Казани, ведя в свободное время беззаботный образ жизни и посещая многочисленные вечеринки. Само собой разумеется, что все это время за ним велось негласное наблюдение агентами русской контрразведки с целью изучения его сильных и слабых сторон, увлечений и особенностей характера. Позднее сделанные выводы легли в основу следующей характеристики Редля, датируемой 1907 г.:

Вернувшись в Вену, Редль был назначен помощником начальника разведывательного бюро Генерального штаба генерала барона Гизля фон Гизлингена. Гизль назначил Редля начальником агентурного отдела бюро («Kundschaftsstelle», сокращенно «KS»), отвечавшего за контрразведывательные операции. На этом посту Редль проявил себя как отличный организатор, полностью реорганизовавший отдел контрразведки и превративший его в одну из сильнейших спецслужб австро-венгерской армии. Прежде всего это было связано с введением новой техники и новых приемов работы. Так, по его указанию комнату для приемов посетителей оборудовали только что изобретенным фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека. Помимо этого в комнате установили две скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителя тайно фотографировали. Иногда во время беседы с посетителем вдруг звонил телефон. Но это был ложный звонок — дело в том, что дежурный офицер сам «вызывал» себя к телефону, нажимая ногой расположенную под столом кнопку электрического звонка. «Говоря» по телефону, офицер жестом указывал гостю на портсигар, лежащий на столе, приглашая взять сигарету. Крышка портсигара обрабатывалась специальным составом, с помощью которого отпечатки пальцев курильщика сохранялись. Если же гость не курил, офицер по телефону «вызывал» себя из комнаты, забирая с собой со стола портфель. Под ним находилась папка с грифом «Секретно, не подлежит оглашению». И редко кто из посетителей мог отказать себе в удовольствии заглянуть в папку с подобной надписью. Излишне говорить, что папка также была соответствующим образом обработана для сохранения отпечатков пальцев. Если же и эта хитрость не удавалась, то применялся другой прием, и так до тех пор, пока не достигался успех.

Редлю, кроме того, принадлежала разработка новой методики ведения допроса, которая позволяла достигнуть желаемого результата без применения дополнительных «усилий». Помимо прочего, по его указанию контрразведка стала вести досье на каждого жителя Вены, который хоть раз посещал основные тогда центры шпионажа, такие как Цюрих, Стокгольм, Брюссель. Но главная заслуга Редля состояла в том, что он добывал уникальные секретные документы русской армии. Эти успехи были настолько впечатляющими, что его начальник генерал Гизль фон Гизлинген, назначенный командиром 8-го пражского корпуса, забрал Редля, к тому времени уже полковника, с собой в качестве начальника штаба. Таким образом, карьера Редля круто пошла вверх, и многие стали поговаривать, что он может в будущем занять пост начальника генерального штаба.

Отправляясь к новому месту службы, Редль оставил своему преемнику капитану Максимилиану Ронге написанный от руки в единственном экземпляре документ под названием «Советы по раскрытию шпионажа». Он представлял собой небольшую 40-страничную переплетенную книжечку, где Редль подводил итоги своей работы на посту начальника отдела «KS» и давал некоторые практические советы. Капитан Ронге и новый начальник разведывательного бюро австрийского Генерального штаба Август Урбанский фон Остромиц в полной мере воспользовались советами Редля. С подачи Ронге в 1908 г. был создан так называемый черный кабинет, здесь производилась перлюстрация почтовых отправлений. При этом особое внимание уделялось письмам, поступавшим из приграничных районов Голландии, Франции, Бельгии и России, а также посланным «До востребования». О том, что истинной целью перлюстрации являлась контрразведка, знали только три человека — Ронге, Урбанский и начальник «черного кабинета». Всем остальным говорилось, что столь строгая цензура введена для борьбы с контрабандой. Отдел главного венского почтамта, где выдавались письма до востребования, был соединен электрическим звонком с полицейским участком, находившимся в соседнем здании. И когда подозрительное лицо приходило за письмом, почтовый служащий нажимал кнопку звонка и через пару минут появлялись два сотрудника наружного наблюдения.

Именно работа «черного кабинета» и положила начало шпионской истории, которую связывают с именем полковника Редля. Первым, кто более или менее подробно рассказал о «деле Редля», стал полковник Вальтер Николаи, накануне первой мировой войны занимавший пост начальника разведывательного отдела германского Генерального штаба. Будучи хоть и косвенным, но участником происходивших тогда в Вене событий, он описывает их в своей книге «Тайные силы», вышедшей в Лейпциге в 1923 г. Его версию уточняет Ронге в книге «Война и индустрия шпионажа» (в русском переводе — «Разведка и контрразведка», М. 1937) и Урбанский в статье «Провал Редля». И хотя все три рассказа не совпадают в мелких подробностях, по ним можно реконструировать ход событий.

В начале марта 1913 г. в Берлин было возвращено письмо, адресованное до востребования в Вену господину Никону Ницетасу. В Берлине его вскрыл немецкий «черный кабинет». В письме находились 6000 крон и записка, где сообщалось о высылке денег и давался адрес некого господина Ларгье в Женеве, которому следовало писать впредь, и еще один адрес в Париже. То, что письмо со столь крупной суммой не было объявлено ценным, вызвало определенные подозрения, их усиливало и то обстоятельство, что его отправили из пограничного с Россией немецкого городка Эйдкунена, а марка на нем наклеена необычным образом. Ознакомившись с содержанием письма, полковник Николаи принял решение переслать его своему австрийскому коллеге Урбанскому, справедливо полагая, что оно связано со шпионской деятельностью на территории Австро-Венгрии. Получив послание от Николаи, Урбанский дал распоряжение вернуть письмо на венский почтамт и установить личность адресата — господина Ницетаса. Но время шло, а таинственный господин Ницетас не приходил за письмом. Более того, в скором времени на его имя пришло еще два письма, в одном из них находились 7 тысяч крон и записка следующего содержания:

Тем временем австрийская разведка проводила проверку адресов, содержавшихся в первом письме. При этом парижский адрес было решено не проверять, дабы, по выражению Ронге, «не попасть в лапы французской контрразведки». Что же касается швейцарского адреса, то выяснилось, что Ларгье — удалившийся на покой отставной французский капитан, работавший в 1904–1905 гг. на австрийскую разведку. В результате у австрийской контрразведки возникло подозрение, что Ларгье «работает» на разных хозяев. Поэтому на него были собраны компрометирующие материалы, которые анонимно передали властям Швейцарии, после чего Ларгье выслали из страны.

Развязка этого затянувшегося дела наступила в субботу, 24 мая, вечером. Сотрудники контрразведки, дежурившие в полицейском участке около почтамта, получили долгожданный сигнал, означавший, что господин Ницетас пришел за письмами. Несмотря на то, что два сотрудника наружного наблюдения пришли на почтамт через три минуты, получатель письма уже успел уйти. Выбежав на улицу, они увидели удаляющееся такси. Другого такси или извозчика поблизости не оказалось, и создавалось впечатление, что господину Ницетасу удалось улизнуть от слежки. Но на этот раз контрразведчикам повезло — такси, на котором уехал получатель письма, вернулось на стоянку около почтамта. Шофер сообщил, что его клиент, хорошо и модно одетый господин, доехал до кафе «Кайзерхоф», где и вышел. Контразведчики направились туда, а по дороге внимательно осмотрели салон автомобиля. Они обнаружили замшевый футляр от карманного ножика, оставленный последним пассажиром.

У кафе «Кайзерхоф» таинственного пассажира не оказалось, но после опроса водителей такси на стоянке возле кафе было установлено, что один высокий и хорошо одетый господин недавно нанял такси и поехал в отель «Кломзер». В отеле сыщики узнали, что в течение часа в гостиницу вернулись четверо посетителей, в том числе и полковник Редль из Праги, проживающий в люксе № 1. Тогда они вручили портье футляр от ножика и попросили его спросить у своих постояльцев — не теряли ли они его? Через некоторое время портье задал этот полковнику Редлю, выходившему из отеля. «О, да, — ответил Редль, — это мой футляр, благодарю вас». Но уже через минуту он вспомнил, что обронил его в такси, когда вскрывал конверты. Его подозрения усилились после того, как он заметил за собой слежку. Пытаясь оторваться, он достал из кармана какие-то бумажки и, мелко разорвав, выбросил на улицу. Но и это не помогло. Несмотря на поздний вечер, одному из сыщиков удалось собрать обрывки и передать их Ронге с сообщением, что таинственным господином Ницетасом оказался полковник Альфред Редль.

Сличение почерка на разорваных бумажках, оказавшихся квитанциями о посылке денег и квитанциями на отправку заказных зарубежных писем в Брюссель, Лозанну и Варшаву по адресам, известным контрразведке как штаб-квартиры иностранных разведслужб, с почерком на бланке, в обязательном порядке заполняемом на почтамте при получении заказной корреспонденции, и почерком документа «Советы по раскрытию шпионажа», составленным Редлем, установило, что все они написаны одним и тем же лицом. Таким образом Ронге к своему ужасу узнал, что его предшественник полковник Редль оказался шпионом.

О своем открытии Ронге немедленно сообщил своему начальнику Урбанскому, который в свою очередь поставил об этом в известность начальника Генерального штаба генерала Конрада фон Гетцендорфа. По его указанию в отель «Кломзер» направилась группа из четырех офицеров во главе с Ронге с предложением Редлю застрелиться, чтобы смыть позорное пятно на мундире. В полночь они поднялись в номер Редля. Он уже ждал их, заканчивая что-то писать.

— Я знаю, зачем вы пришли, — сказал он. — Я погубил свою жизнь. Я пишу прощальные письма.

Пришедшие поинтересовались, были ли у него сообщники.

— У меня их не было.

— Мы должны узнать масштабы и продолжительность вашей деятельности.

— Вы найдете все нужные вам доказательства в моем доме в Праге, — ответил Редль и попросил револьвер.

Но никто из офицеров не имел при себе оружия. Тогда один из них вышел на полчаса, после чего вернулся и положил перед Редлем браунинг. Затем, немного замешкавшись, офицеры покинули номер. Проведя всю ночь в кафе напротив, они около пяти часов утра вернулись в отель и попросили швейцара позвать Редля к телефону. Буквально через минуту швейцар вернулся и сказал: «Господа, полковник Редль мертв». При осмотре номера на столе нашли два письма: одно на имя брата Редля, а второе барону Гизлю фон Гизленгену, начальнику Редля в Праге. Там же лежала посмертная записка:

После того как начальнику Генерального штаба доложили о самоубийстве полковника Редля, он распорядился отправить в Прагу комиссию, чтобы обследовать его квартиру и установить размеры нанесенного им ущерба. Результаты обследования оказались сногшибательными. Было обнаружено большое количество документов, подтверждающих, что Редль в течение многих лет работал на русскую разведку (как впоследствии утверждалось — с 1902 г.). Услуги Редля очень хорошо оплачивались. Его квартира оказалась роскошно обставленной, в ней описали 195 верхних рубашек, 10 военных шинелей на меху, 400 лайковых перчаток, 10 пар лакированных ботинок, а в винном погребе обнаружили 160 дюжин бутылок шампанского самых высших марок. Кроме того, было установлено, что в 1910 г. он купил дорогое поместье, а за последние пять лет приобрел, по меньшей мере, четыре автомобиля и трех первоклассных рысаков.

Как уже говорилось, истинные причины самоубийства полковника Редля решили сохранить в тайне. Но, как утверждает Ронге, случилась непредвиденная утечка информации. Дело в том, что для вскрытия сейфа и замков шкафов, находящихся в квартире Редля, пригласили лучшего слесарь Праги некоего Вагнера. Он не только присутствовал при обыске, но и видел большое количество бумаг, часть которых была на русском языке. Но на беду австрийской контрразведки Вагнер оказался ведущим игроком пражской футбольной команды «Шторм 1», а из-за обыска в квартире Редля ему пришлось пропустить матч, который его команда проиграла. Когда на следующий день капитан команды, он же редактор пражской газеты «Прага тагеблатт», стал интересоваться причинами отсутствия Вагнера на игре, тот ответил, что не мог прийти ввиду чрезвычайных обстоятельств. При этом он подробно рассказал обо всем увиденном на квартире Редля, упомянув о том, что офицеры, производившие обыск, были очень сконфужены и постоянно восклицали: «Кто бы мог подумать!», «Неужели это возможно!». Редактор, сопоставив сообщение Венского телеграфного агентства о самоубийстве Редля и факты, сообщенные ему Вагнером, понял, что открыл сенсационную тайну. И, воспользовавшись эзоповским языком, он на следующий день поместил в газете заметку-опровержение, из которой следовало, что Редль был русским шпионом.

Такова общепринятая версия «дела Редля», изложенная основными участниками событий. Но при внимательном рассмотрении она вовсе не выглядит убедительной. Прежде всего это касается доказательств шпионской деятельности Редля, найденных в его пражской квартире. Описывая результаты обыска Ронге сообщает, что Урбанский обнаружил в квартире Редля «обширный материал», занимавший целую комнату. Сам Урбанский пишет, что у Редля сохранились многочисленные неудачные снимки с секретных документов, свидетельствующие о его неопытности в фотографии. Кроме того, оба сообщают о том, что вещи покойного Редля были проданы с аукциона и некий ученик реального училища купил фотоаппарат, где осталась непроявленная фотопленка, на которой были засняты секретные документы. И это все.

Если принять сказанное на веру, то создается впечатление, что обыск проводили дилетанты, ничего не смыслящие в порученном им деле. Иначе казус с фотопленкой невозможно объяснить. Более того, никто никогда не называл ни одного конкретного документа, обнаруженного в квартире Редля, что тоже довольно странно.

Также странно, что ни Урбанский, ни Ронге не приводят фотокопию письма, пришедшего на венский почтамт на имя Ницетаса, со швейцарским адресом французского капитана Ларгье, которого действительно арестовали в Женеве по подозрению в шпионаже. Поэтому закрадывается законное подозрение — существовало ли вообще это письмо? А если оно и существовало, то непонятно, почему профессиональный контрразведчик Редль так надолго затянул получение вознаграждения, увеличивая тем самым риск быть разоблаченным.

Не менее странным выглядит и то, что Редль хранил при себе квитанции на отправку за границу заказных писем и, что совсем непонятно, почему он взял их с собой в Вену. А тот факт, что он выбросил их на улице, когда за ним ведут наблюдение, а не уничтожил в другом месте, вовсе не укладывается в голове. Еще более удивляет ловкость сотрудников наружного наблюдения, умудрившихся вечером в полной темноте собрать разорванные и специально разбросанные клочки бумаги.

Но что поражает больше всего, так это описание допроса Редля в отеле «Кломзер». Быстрота и поверхностность допроса поразительна. Совершенно непонятно, почему такой профессионал, как Ронге, удовлетворился ничего не значащими словами Редля о том, что он работал в одиночку, и не попытался установить важные детали: кто завербовал, когда, как передавались донесения и т. д. Также непонятны причины, по которым Редлю предложили немедленно покончить с собой. Правда, позднее, видимо, понимая, что приведенных доказательств вины Редля явно недостаточно, Ронге поведал о добровольном признании шпиона. «Редль был совсем разбит, но согласился дать свои показания мне одному, — пишет Ронге. — Он сказал, что в течение 1910–1911 гг. широко обслуживал некоторые иностранные государства. В последнее время ему пришлось ограничиться лишь материалом, доступным пражскому корпусному командованию… Самым тяжелым преступлением была выдача плана нашего развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и каким в общих чертах оставался в силе…». А Урбанский, пытаясь объяснить причины, толкнувшие Редля на предательство, делает упор на его гомосексуальные наклонности. Они, став известными иностранной разведки, позволили ей завербовать полковника под угрозой разоблачения.

Еще одна странность связана со слесарем Вагнером, оказавшимся близко знакомым с редактором газеты «Прага тагеблатт». Неужели в пражском отделении контрразведки не оказалось абсолютно надежного слесаря, умеющего держать язык за зубами? А даже если дело и обстояло таким образом, то ничто не мешало поступить с Вагнером так, как поступил начальник полиции Вены Гайер с лакеем Редля И. Сладеком. Когда последний обратил внимание начальника полиции на то, что браунинг, из которого застрелился Редль, не принадлежал его хозяину, а ночью в номер приходили четверо офицеров, Гайер провел с ним столь внушительную беседу, что на другой день репортеры не смогли выудить из Сладека ни слова.

Из сказанного можно сделать вывод, что в деле полковника Редля нет серьезных улик, доказывающих его измену. И сразу возникает вопрос: был ли Редль агентом русской разведки? Чтобы попытаться ответить на него, следует ознакомиться с организацией русской военной разведки и ее сотрудниками, работавшими против Австро-Венгрии перед первой мировой войной.

Разведка против Австро-Венгрии велась как ГУГШ, так разведотделениями штабов Варшавского и Киевского военных округов. А военным агентом в Вене до 1903 г. был полковник Владимир Христофорович Рооп. Именно он завербовал некого офицера, занимающего ответственную должность в австрийском Генштабе, в дальнейшем поставлявшего ценную информацию русской разведке.

В 1903 г., будучи отозванным из Вены и назначенным командиром полка Киевского военного округа, Рооп передал все свои венские связи капитану Александру Алексеевичу Самойло, бывшему в то время старшим адъютантом штаба Киевского военного округа и отвечавшему за сбор разведывательных данных об австро-венгерской армии. Воспользовавшись сведениями Роопа, Самойло нелегально побывал в Вене и через посредника установил контакт с его источником в Генштабе. Тот согласился продолжить сотрудничество с русской разведкой за солидное вознаграждение и в течение нескольких лет штаб Киевского округа получал от своего неизвестного агента важные сведения. Вот, например, выдержка из рапорта генерал-квартирмейстера округа в ГУГШ, датированного ноябрем 1908 г.:

В 1911 г. Самойло перевели в Особое делопроизводство ГУГШ, и туда же передали ценного австрийского агента. В «Записке о деятельности штабов Варшавского и Киевского военных округов и негласных агентов в Австро-Венгрии по сбору разведывательных сведений в 1913 г.», составленной Самойло, этот агент проходит в рубрике «Негласные агенты» под № 25. Там же перечислены секретные документы, полученные от этого агента в 1913 г.:

Из этого следует, что в Вене был обвинен в шпионаже и покончил с собой посторонний для русской разведки человек. Это подтверждает и тот факт, что перед самой войной в 1914 г. Самойло вновь ездил на свидание с агентом № 25 в Берн и получил от него интересующие русскую разведку сведения, хотя так и не узнал имени своего информатора. Следовательно, можно утверждать, что Редль не был русским агентом, так как информация от источника в Вене продолжала поступать и после самоубийства полковника.

Соответственно, возникает вопрос: почему же в предательстве обвинили Редля? Этому можно предложить следующее объяснение. В начале 1913 г. в австрийскую контрразведку поступили сведения о наличии в Генштабе тайного агента, передающего русским секретные материалы. Однако поиски шпиона не дали результатов, что грозило большими неприятностями для руководства спецслужб австрийской армии. В конце концов Урбанский и Ронге решили сделать «козлом отпущения» Редля, тем более, что руководству контрразведки было известно о его гомосексуальных наклонностях. Это обстоятельство делало его уязвимым для шантажа и могло послужить объяснением причин «предательства». Контрразведка быстро организовала «улики» и таким образом вынудила Редля пойти на самоубийство. (Также возможно, что его вообще просто убили.) Это являлось необходимым условием «разоблачения» шпиона, поскольку ни о каком суде или следствии не могло быть и речи. После смерти Редля информация о его «шпионской деятельности» была быстро и аккуратно подсунута журналистам через слесаря-футболиста Вагнера. В дальнейшем миф о предательстве Редля старательно поддерживался на плаву усилиями Урбанского и Ронге, вовсе не заинтересованных в том, чтобы правда об этом деле стала известна.

Но, как известно, показные процессы никогда не приносят пользы. Так произошло и в случае с Редлем. Убив его, австрийская контрразведка не лишила Россию подлинного источника информации, тем самым проиграв тайную войну.

Начавшаяся в августе 1914 г. первая мировая война стала серьезным испытанием для русской военной разведки. Главной ее задачей явилось вскрытие военных планов противника, выявление группировок его войск и направлений главного удара. Так, о действиях разведки в период наступления русских войск в Восточной Пруссии в августе 1914 г. можно судить по следующему донесению генерал-квартирмейстера 1-й армии:

А старший адъютант разведотдела штаба 2-й армии полковник Генштаба Лебедев в рапорте от 22 августа 1914 г. указывал, что с начала войны в тыл противника для выполнения различных задач было направлено 60 агентов.[49]

Однако во время наступления 1-й и 2-й армий донесения разведки во внимание не принимались. Более того, в штабе Северо-Западного фронта разведданные о возможности нанесения тремя немецкими корпусами флангового удара сочли плодом чрезмерно развитого воображения разведчиков. В результате передовые части 2-й армии генерала Самсонова были 28–30 августа окружены и уничтожены.

В 1915 г., когда между русскими и немецкими войсками установилась сплошная линия фронта, возможности агентурной разведки сократились. А отсутствие централизованного управления разведывательными операциями еще больше затрудняло получение объективной и точной информации. В связи с этим в апреле 1915 г. генерал-квартирмейстер Ставки Главнокомандующего генерал-лейтенат М. С. Пустовойтенко направил генерал-квартирмейстерам фронтов и армий следующую телеграмму:

Однако, как правило, генерал-квартирмейстеры фронтов и армий отказывались передавать свою агентуру ГУГШ, и до конца войны единого руководства агентурной разведкой наладить так и не удалось. Тем не менее российская военная разведка продолжала активную работу, добиваясь порой значительных успехов.

Успешно действовал в Париже руководитель Русской секции Межсоюзнического бюро (МСБ) при военном министерстве Франции полковник граф Павел Алексеевич Игнатьев (1878–1931), брат знаменитого Алексея Игнатьева, военного атташе в Париже, автора воспоминаний «50 лет в строю». Павел Игнатьев окончил Киевский лицей и Петербургский университет, служил в лейб-гвардии гусарском полку, затем окончил Академию Генштаба, с начала войны с Германией во главе эскадрона гвардейского гусарского полка воевал в Восточной Пруссии, с декабря 1915 г. служил в Париже в Русском военном бюро (аппарате военного атташе) под именем капитана Истомина. Русскую секцию МСБ П. А. Игнатьев возглавлял с января 1917 по январь 1918 г., когда она была ликвидирована французскими военными властями. Он занимался созданием агентурного аппарата, несмотря на отсутствие поддержки в Генштабе. Он также оказывал помощь солдатам Русского экспедиционного корпуса во Франции после его роспуска в 1918 г. Умер П. А. Игнатьев в Париже в эмиграции. В 1933 г. в Париже вышли его мемуары, русский перевод которых переиздан в 1999 г. в Москве под названием «Моя миссия в Париже».[51]

Многие военные агенты в нейтральных странах выполняли свои обязанности вплоть до весны 1918 г. — до тех пор, пока у большинства русских дипломатических миссий не были исчерпаны средства на содержание сотрудников.

Впоследствии Н. Ф. Рябиков дал такую оценку русской военной разведке этого периода: «Надо сознаться, что постановка разведывательного дела в России не носила в достаточной степени государственного характера, не чувствовалось в этой отрасли службы достаточного определенного идейного руководства правительством, а налицо была лишь скромная ведомственная работа, сплошь и рядом преследовавшая свои узкие цели и задачи, иногда противоположные в разных ведомствах».[52]

В октябре 1917 г. перед сотрудниками русской разведки встал вопрос: с кем идти дальше? Каждый из них сделал свой выбор. А для российской военной разведки начинался новый период, продолжавшийся более 70 лет и принесший ей как славу побед, так и горечь поражений.