"Антимавзолей" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 9

Сергей Воронцов сидел на подоконнике в институтской курилке и, развернувшись вполоборота, смотрел в окно, за которым зеленел молодой травой крохотный внутренний дворик. Дымя сигаретой, Воронцов лениво размышлял о всякой всячине, в том числе и о том, у кого бы стрельнуть деньжат до получки. С деньгами у Сергея по давно сложившейся традиции было туго: зарплату лаборанта в НИИ большой не назовешь, и от хорошей жизни люди в двадцать восемь лет на такую работу не устраиваются.

Воронцов вздохнул. Черт бы побрал это высшее образование! Даже неоконченное, оно приучает человека мыслить критически, а на все вещи, слова и явления, тебя окружающие, взирать со здоровым, научно обоснованным скепсисом. Это качество, которым Сергей обладал в полной мере, мешало ему до конца уверовать в светлое будущее, а привычка мыслить и путем логических рассуждений докапываться до самых корней того или иного явления не позволяла ему обвинить в своих неудачах кого-либо, кроме себя самого. Быть лаборантом в двадцать девять лет – это что, успех или хотя бы залог будущего успеха? Я вас умоляю! Позор это, и больше ничего...

В свое время Сергей Воронцов окончил три курса биофака. Пока он корпел над учебниками и резал несчастных лягушек, виноватых лишь в том, что не умели ни кусаться, ни царапаться, его друзья и одноклассники с переменным успехом занимались мелким бизнесом – покупали одно, продавали другое, крали и разбирали на запчасти третье, – словом, ковали деньгу, обзаводились квартирами, приобретали свои первые иномарки и катали на них длинноногих красоток. Сравнивая их образ жизни со своим, Воронцов неизменно приходил к неутешительным выводам, а к середине третьего курса окончательно понял, что сглупил, сделав ставку на образование. Талант исследователя в нем так и не прорезался, биология была ему скучна, безвинные муки лягушек и белых мышей вызывали сострадание, а надежда когда-нибудь совершить революцию в науке постепенно таяла, пока не испарилась окончательно. Впереди была целая жизнь, заполненная рутинным трудом младшего научного сотрудника. Проводить эксперименты, имеющие целью подтвердить или опровергнуть гипотезу, выдвинутую кем-то более удачливым. Тоскливое, однообразное существование от зарплаты до зарплаты без малейшей надежды вырваться из этого заколдованного круга.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда старый однокашник предложил ему заняться настоящим, денежным делом, Сергей колебался совсем недолго. Правда, бросать университет было жалко (все-таки три курса одолел!), но продолжать учиться и каждый божий день хлебать кислые щи в студенческой тошниловке казалось просто невыносимым. Армии Воронцов не боялся – близорукость в сочетании с плоскостопием служила ему прекрасным страховым полисом, – и судьбоносное решение было принято.

Увы, в бизнесе он продержался недолго – конкуренты прижали к стенке, налоги одолели, а партнер, скотина, сквозанул вместе с последними деньгами в неизвестном направлении. Некоторое время Воронцов перебивался случайными заработками, пока родители по большому блату не пристроили его в институт на должность лаборанта. Зарплата была нищенская, но платили ее аккуратно, и после своих мытарств Сергей оценил это обстоятельство по достоинству. Он восстановился на заочное отделение родного биофака – теперь перспектива всю жизнь резать белых мышей в белом халате и разглядывать под микроскопом их внутренности уже не казалась ему такой безнадежно тоскливой и неприемлемой. Да и начальница его, заведующая лабораторией генетики Светлана Петровна Морозова, оказалась дамой приятной во всех отношениях – миловидной, приветливой, не склонной к придиркам. Вообще-то, Сергей на личном опыте не раз убеждался, что женщина-руководитель – это сущее наказание и для подчиненных, и для своей семьи, и даже для себя самой. Женский стиль руководства – всегда сплошные неприятности. Но Светлана Петровна оказалась приятным исключением из этого правила – потому, наверное, что научная работа интересовала ее гораздо больше, чем администрирование. Она была не замужем, и Воронцов часто думал, что непременно приударил бы за ней, будь она хотя бы лет на десять моложе. О том, что такая женщина, как Морозова, вряд ли обратила бы на него внимание, он как-то не задумывался – огорчений ему хватало и без углубленного самоанализа.

Сейчас, сидя на подоконнике и скупыми, экономными затяжками добивая коротенький окурок, Воронцов подумал: не занять ли немного денег у начальницы? А что? Баба одинокая, кормить-поить-одевать, кроме себя самой, никого не должна, к тряпкам вроде равнодушна, не жадная...

Он снова вздохнул. Все это было так, но существовала маленькая загвоздка: он уже брал у Морозовой в долг буквально неделю назад и, между прочим, до сих пор не отдал, так что подходить к ней с той же просьбой вторично было неловко. Дать-то она, наверное, даст, но что при этом подумает? Какое мнение у нее сложится о Сергее Воронцове? Вообще-то, она из тех, кто считает, что бедность – не порок: лучше быть бедным, но честным и так далее и тому подобное... Одно то, что почти все ее бывшие коллеги всем скопом отвалили в подмосковную Черноголовку и там на высочайшем научно-техническом уровне гонят водку, огребая при этом сумасшедшие бабки, а она по-прежнему корпит над своими пробирками, уже о многом говорит. Так что при прочих равных условиях Сергей мог бы рассчитывать на полное понимание с ее стороны. Но...

Вот именно – но! Если как следует припомнить, если разобраться по порядку, то никаких финансовых проблем у Сергея Воронцова в данный момент быть не должно. На позапрошлой неделе лаборатория получила "левый" заказ на проведение генетической экспертизы. С этим заказом что-то было не так, Морозова все эти дни ходила как в воду опущенная, но дело не в этом. А в том, что заплатили ей наличными, и Сергей свою долю получил сполна. Клиент оказался щедрым, и сумма Воронцову перепала приличная, хотя его участие в проведении экспертизы было чисто символическим: подай то, убери это, постой в сторонке и ничего не трогай руками.

Потом был ресторан, потом новые, страшно дорогие туфли из арбатского бутика, потом снова ресторан, где Воронцов поил шампанским каких-то лахудр, которые потом куда-то тихо слиняли, и деньги как-то незаметно кончились, вот и пришлось с извинениями брать в долг у Светланы Петровны.

Затем, уже на прошлой неделе, к ним заявился этот чудаковатый генерал с Лубянки со своим саратовским самозванцем. Генерал заплатил поменьше, но все-таки заплатил, хотя мог бы, кажется, этого не делать. Свою долю Воронцов опять исправно получил на руки – целиком, до последней копейки. В момент получения денег Морозова куда-то ушла, и сразу отдать ей долг, как собирался, Сергей не сумел. Домой он в тот день отправился с твердым намерением завтра же вернуть начальнице деньги, а оставшуюся сумму растянуть до получки. По его расчетам, если не шиковать, ограничиваясь пивом и пельменями, денег должно было хватить в самый раз. Но вместо своей квартиры он почему-то оказался в казино, откуда вышел через полтора часа без гроша. Вот уж действительно: дорога в ад вымощена благими намерениями...

Всесторонне обдумав проблему (вот оно, торжество научного метода!), Сергей пришел к выводу, что снова просить в долг у Светланы Петровны, пожалуй, не стоит. Занять у кого-нибудь другого? Сомнительно... Обидных шуточек, намеков, а то и прямых посылов в пешее эротическое турне будет сколько угодно, а вот получить деньги удастся навряд ли. Вот если бы тот смешной генерал, который так боялся, что из него здесь в чисто научных целях набьют чучело, явился не на прошлой неделе, а сегодня! Теперь Сергей ни за какие коврижки не отнес бы свои денежки этим кровососам в казино...

Мысль о генерале неожиданно подняла с самого донышка его сознания какой-то странный осадок. Что-то такое было, связанное не то с генералом, не то с этим его самозванцем, претендовавшим на родство с Лениным, – что-то странное, беспокоящее, вызывающее какое-то не вполне осознанное раздражение... Что же это было?

"Научный подход, – сказал себе Воронцов. – На него вся надежда. Недаром же я вспомнил о генерале именно тогда, когда мне понадобились деньги. Чует мое сердце, что с него можно сорвать сотню-другую, и притом без особого труда. Вот только откуда оно, это ощущение? Ничего, сейчас мы с этим разберемся. На кой черт человеку высшее образование, если он не может решить простенькую логическую задачку: отчего и почему генерал-майор ФСБ ассоциируется с набитым стодолларовыми купюрами бумажником?"

Итак, генерал. Он явился в институт, чтобы сравнить строение ДНК этого своего самозванца – Зимина, кажется, – со строением ДНК хранящейся в мавзолее мумии. Для этого от мумии, увы, пришлось отщипнуть микроскопический кусочек, на что она, мумия, кажется, нисколько не обиделась. Кусочек... Что-то, связанное с этим самым кусочком, помнится, показалось Сергею Воронцову странным уже тогда...

Ага! Ведь в "левом" заказе, который они выполняли на позапрошлой неделе, в качестве образца для сравнения тоже фигурировал клочок мумифицированной кожи! Еще бы это не показалось странным – два таких анализа за две недели! Это вам не установление отцовства по пробам крови...

Но это еще не все. Во время и после того, первого анализа Светлана Петровна была буквально сама не своя. Она жаловалась на головную боль, сетовала на простуду, которую регулярно подхватывала весной, но глаза у нее при этом были красные, как будто она все время плакала. В общем, последние две недели начальница была не в своей тарелке, и окончательной обработкой результатов обеих экспертиз пришлось заниматься Воронцову. Окончательная обработка – это звучит гордо, но на самом-то деле все сводилось к занесению уже готовых данных в официальную справку, выдаваемую клиентам на руки. То есть лаборант просто-напросто садился за компьютер и вносил данные в заранее заготовленную форму, а потом распечатывал справку на принтере и отдавал Морозовой на подпись. И...

Ну конечно! Оставалось только удивляться, как он не заметил этого сразу, еще когда заполнял справку для генерала. Наверное, мысли его в тот момент были где-то далеко, иначе он тут же сообразил бы, что к чему. Хотя, с другой стороны, он мог и ошибиться – не тогда, а сейчас, когда пытался восстановить в памяти все обстоятельства дела. В конце концов, когда в карманах ветер свищет, еще и не такое почудится...

– Не будем гадать! – вслух сказал Сергей Воронцов, вставая с подоконника. – Научный метод основывается на фактах. А факты у нас где? Они в файлах, файлы в компьютере, а компьютер, само собой, в лаборатории...

Большое зеркало на стене отразило лицо Воронцова, когда он покидал курилку. Очки в мощной пластмассовой оправе, ранняя лысина на полголовы, бледное невыразительное лицо, безвольный рот, всегда готовый сложиться в ерническую улыбочку, – зрелище столь же привычное, сколь и печальное. Глаза за толстыми, как бутылочные донца, стеклами очков выглядели огромными, как плошки; Воронцов подмигнул своему отражению и чуть не бегом направился в лабораторию.

По дороге он сквозь стеклянную дверь заглянул в виварий. Морозова была здесь – кормила мышей, хотя это вовсе не входило в ее обязанности, и что-то тихонько им говорила. В последнее время она почему-то полюбила сюда ходить, как будто общаться с мышами ей было приятнее и проще, чем с людьми. С ней определенно творилось что-то неладное; Воронцов ощутил легкое беспокойство, подозрительно похожее на угрызения совести. Он готов был голову дать на отсечение, что странности в поведении заведующей лабораторией как-то связаны с этими чертовыми экспертизами, и собственное лихорадочное возбуждение по поводу сделанного открытия вдруг показалось ему мелочным и недостойным. В конце концов, то, что он задумал, здорово смахивало на обыкновенное стукачество. Но, Господи, если ты есть, подскажи другой способ добыть деньги! Или, на худой конец, научи, как без них дотянуть до получки...

Воронцов тихонько вздохнул, повернулся к застекленной двери вивария спиной и поспешил в лабораторию: нужно было разрешить свои сомнения до возвращения Морозовой.

В лаборатории он уселся за компьютер, ввел пароль и очень быстро обнаружил, что основной рабочий файл, в котором хранились данные первой экспертизы, кто-то удалил. Сергей удовлетворенно хмыкнул: вообще-то, это было против правил, а значит, он находился на верном пути.

Зато заполненная им справка о результатах экспертизы оказалась на месте. Пробежав ее глазами, Воронцов вызвал на экран результаты исследования ДНК саратовского самозванца Зимина и увидел именно то, что ожидал: две справки полностью совпадали, отличаясь друг от друга лишь тем, что в одной были указаны паспортные данные Зимина (Зимина-Ульянова, прямо так и было написано!), а в другой фигурировали только порядковые номера образцов. Выходит, в обоих случаях они исследовали ДНК одного и того же человека – Зимина! Только образцы для сравнения были разные: на прошлой неделе они сравнивали ДНК Зимина и того типа, что лежит в мавзолее, а на позапрошлой – с каким-то анонимным клочком мумифицированной кожи...

Воронцов огляделся. В лаборатории никого не было. Он вывел обе справки на принтер и, сгорая от нетерпения, торопливо выхватил бумаги из приемного лотка, сложил вчетверо и сунул под халат, во внутренний карман пиджака. Затем закрыл файлы и на всякий случай отошел в другой конец лаборатории, подальше от компьютера. Двигался он как во сне, зато его мозг работал с лихорадочной скоростью.

Когда анализ проводился по просьбе генерала с Лубянки, результат получился однозначно отрицательный, что и дало Воронцову все основания назвать Зимина мошенником и самозванцем.

Зато на позапрошлой неделе при исследовании анонимных образцов (один из которых, вне всякого сомнения, принадлежал все тому же Зимину) анализ дал положительный результат с вероятностью под девяносто процентов. То есть тот клочок похожей на старый пергамент человеческой кожи был взят с тела какого-то близкого родственника Зимина. А генерал, между прочим, сказал, что их подопытный – никакой не самозванец. По словам генерала, и сам Зимин, и все, кто его знает, никогда не сомневались в том, что он – один из немногочисленных ныне здравствующих родственников Ленина...

Тут ему впервые пришел на ум вполне резонный вопрос: а почему, собственно, Зимина в институт привел генерал ФСБ? Не зеленый лейтенантишка, не капитан и даже не полковник, а генерал! С чего бы это вдруг?

– Мать твою! – прошептал Воронцов в строгой тишине генетической лаборатории. – Вот тебе и научный метод, чтоб ему пусто было...

Он почувствовал, что продумывать все до конца, делать окончательный вывод из суммы имеющихся в его распоряжении данных почему-то совсем не хочется. Он уже видел, каким будет этот окончательный вывод, и тщетно пытался найти слабое звено в цепочке своих рассуждений. Но придраться было не к чему.

"А может, к черту генерала? – подумал он вдруг. – Газетчики за такую информацию дадут раз в десять больше. Да они мне лысину в кровь расцелуют! Это же сенсация, бомба! Вот только генерал... Он меня, пожалуй, за такое дело по головке не погладит. Если я к нему не приду, он того и гляди сам явится по мою душу, и тогда мне никакие газетчики не помогут – так и сгнию в каком-нибудь звуконепроницаемом застенке..."

Воронцов покосился на телефон, стоявший на рабочем столе начальницы. "Нет времени лучше настоящего" – это была фраза, которой его мать обычно пресекала многочисленные попытки сына отложить на потом какое-нибудь неприятное дело. Фраза эта, естественно, всю жизнь бесила его, как любой к месту и не к месту повторяемый лозунг, но сейчас он впервые с полной ясностью осознал, насколько она верна. Глядя на плоский, цвета слоновой кости аппарат, Воронцов попытался принять окончательное решение. Как быть? Звонить генералу или газетчикам? И если звонить, то как? Если позвонить прямо отсюда, номер обязательно определят, а его самого вычислят без труда, так что никакой анонимности не получится. А с другой стороны, если решил подзаработать на этом деле, то к чему скрываться? Все эти шпионские игры с секретными номерными счетами и засунутыми под мусорный бак полиэтиленовыми пакетами хороши на экране телевизора. А в реальной жизни, пожалуй, и не придумаешь, как ко всему этому подступиться.

К тому же кто может знать, какая у этого дела подоплека? А вдруг этот генерал с Лубянки выглядел таким взволнованным вовсе не из-за суеверного страха перед мумиями? Что, если он действовал вовсе не по приказу, а на свой страх и риск? Нет, звонить в общественную приемную ФСБ нельзя ни в коем случае, себе же хуже сделаешь. А если позвонить прямо генералу в кабинет (его визитная карточка до сих пор лежала у Сергея в столе), то, пока не представишься, тот цербер, что сидит в приемной, нипочем не соединит со своим начальником. Так что действовать, как это ни печально, придется с открытым забралом. И между прочим, если тот визит генерала в институт был чем-то вроде партизанской вылазки, то содрать с господина чекиста можно будет очень приличную сумму... Ха! А ведь это неплохо, совсем неплохо... Вот что значит умение мыслить критически. Все-таки и из высшего образования иногда можно извлечь практическую пользу!

Воронцов заметил, что описывает сужающиеся концентрические круги, постепенно приближаясь к столу начальницы. Надо было на что-то решаться. Позвонить прямо сейчас? А почему бы и нет? Не бывает времени лучше настоящего! Морозова может проторчать в виварии битый час, воркуя с мышами, да и разговор не займет много времени – не по телефону же, в конце-то концов, обсуждать такие вещи! А денег по телефону уж точно не получишь...

Сергей нерешительно протянул руку к трубке, и телефон, будто только того и ждал, грянул длинной, требовательной трелью. Воронцов подскочил, как от электрического разряда, мигом покрывшись липкой ледяной испариной. Путаные обрывки каких-то мыслей заметались в мозгу, как летучие мыши, и тут же рассеялись в разные стороны, оставив после себя лишь звенящую пустоту.

Воронцов дрожащей рукой снял трубку.

– Лаборатория г-генетики, – с запинкой пробормотал он. – С-слушаю вас.

– Гамарджоба, уважаемый! – жизнерадостно пророкотал в трубке густой баритон с сильным кавказским акцентом. – Светлану Петровну я могу услышать?

– Одну минуту, – с облегчением сказал Воронцов. – Не кладите трубку, я ее позову.

Он бросился к выходу, но в дверях столкнулся с Морозовой.

– Вас к телефону, Светлана Петровна.

– Спасибо, Сережа.

Отчетливо стуча высокими каблуками по кафельному полу, она прошла к столу и взяла трубку.

– Морозова слушает.

Лаборант все еще торчал возле дверей, не зная, куда себя девать. У него было такое ощущение, будто его застукали за каким-то постыдным занятием; сложенные вчетверо листы компьютерной распечатки лежали в кармане, напоминая, что ощущение это не беспочвенное.

Он посмотрел на Морозову и вздрогнул: заведующая была бледна как полотно и судорожно цеплялась свободной рукой за край стола, будто боялась упасть.

– Да, – не своим, каким-то деревянным голосом сказала она в трубку, – да, я слушаю тебя, Георгий.

При этом она безжалостно кусала губы и вообще выглядела так, словно и впрямь собиралась вот-вот грянуться в обморок. Преодолев неловкость, Сергей Воронцов подался к ней, еще не зная толком, что собирается делать, как именно помогать начальнице, но она заранее решительно отвергла его помощь, сделав нетерпеливый жест в сторону двери: дескать, уйди, не мешай, дай спокойно поговорить. В общем, нечего уши развешивать...

Это было так на нее непохоже, что Воронцов очутился в коридоре раньше, чем успел обидеться или хотя бы подумать, стоит ли вообще осуждать Светлану Петровну, ведь, мягко говоря, ситуация неординарная. Здесь он поразмыслил и пришел к выводу, что обижаться, наверное, все-таки не надо, но этот случай частично оправдывал его намерения.

Больше не тратя времени даром, Воронцов спустился в вестибюль, стрельнул у знакомого телефонную карточку и из установленного недалеко от главного входа таксофона позвонил генералу Потапчуку, чтобы договориться о встрече.

Расплатившись с таксистом, Светлана Петровна Морозова вышла из машины и остановилась, в нерешительности оглядываясь по сторонам. Грязно-желтое, с обильной гипсовой лепниной, построенное в стиле сталинского ампира здание возносилось над ней, вонзаясь в безоблачную майскую синь своими бесчисленными башенками, арками, шпилями и титаническими, хорошо различимыми даже на таком расстоянии фигурами рабочих и колхозниц, украшавшими фронтон. Зеркальные стекла витрины на первом этаже отражали ее замершую на фоне оживленной московской улицы фигуру; она еще хранила остатки девичьей стройности, и многие мужчины смотрели вслед, когда Морозова шла по улице.

Пока Светлана Петровна, глядя на свое отражение, нервно поправляла прическу, из стоявшего поодаль приземистого, сверкающего черным лаком автомобиля выбрался высокий и широкоплечий молодой человек, одетый как манекен в витрине дорогого бутика, с малоподвижным лицом профессионального охранника. Он пересек вымощенную цветными цементными плитами стоянку и остановился перед Морозовой.

– Светлана Петровна? – негромко уточнил он. – Здравствуйте. Пойдемте, вас ждут.

Деликатно придерживая под локоть, он помог ей подняться по ступеням высокого крыльца, распахнул огромную, сверкающую зеркальными стеклами дверь, зачем-то заглянул вовнутрь и лишь затем посторонился, давая женщине возможность войти в полутемный, прохладный, тоже сплошь зеркальный, увитый какой-то экзотической зеленью вестибюль. Наперерез им, сияя золотом галунов, кинулся пожилой, величественный, как памятник, швейцар, один вид которого вызывал робость и желание поскорее уйти. Сопровождавший Светлану Петровну молодой человек, однако, и не подумал робеть, а лишь отстранил швейцара, как будто тот был подвернувшимся под ноги неодушевленным предметом. При этом в руке, уверенным жестом отодвинувшей назойливого привратника, как будто мелькнула какая-то бумажка, имевшая характерный серовато-зеленый оттенок, но Светлана Петровна не была в этом уверена: она так волновалась, что почти ничего не замечала вокруг. Как бы то ни было, швейцар, кажется, остался доволен: идя через вестибюль к гостеприимно распахнутым дверям обеденного зала, Светлана Петровна краем глаза заметила в зеркальной стене отражение его согнувшейся в подобострастном полупоклоне фигуры.

На входе в зал молодой человек одним движением брови убрал с дороги поспешившего им навстречу метрдотеля, и тот послушно растворился в блеске серебра и хрусталя, ослепительной белизне крахмальных скатертей и теплом матовом сиянии красного дерева. Обставленный со строгой роскошью зал с его золоченой лепниной, вощеным паркетом, уникальными росписями стен и потолка, с которого свешивались тяжелые, оправленные в тусклую бронзу водопады хрусталя, проплыл мимо Светланы Петровны, как во сне. Она впервые была в этом ресторане, но сейчас ей было не до красот интерьера – ее ждал Георгий. После стольких пустых, холодных лет, понапрасну растраченных в малогабаритной однокомнатной келье, он снова ждал ее – ее! И что с того, что время упущено, молодость ушла без возврата, а любовь стараниями режиссеров телевизионных сериалов превратилась в безвкусный суррогат, в жвачку, которой тебя насильно кормят каждый божий вечер? Сейчас, когда Георгий снова, как когда-то, назначил встречу, Светлана Петровна вдруг обнаружила, что угли старого костра еще теплятся под толстым слоем холодного серого пепла, – обнаружила без удивления, приняв это как должное, словно так и должно было быть.

Сопровождающий подвел ее к тяжелой бархатной портьере, что закрывала вход в отдельный кабинет. По обе стороны стояли еще двое таких же, как он, молодых, плечистых, похожих на ожившие манекены, и один из этих двоих отодвинул портьеру, а другой так и остался стоять, сложив на животе мощные руки и глядя прямо перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом.

Светлана Петровна вошла, и тяжелая ткань беззвучно упала у нее за спиной, отгораживая от внешнего мира. Георгий поднялся навстречу из-за накрытого стола – постаревший, толстый, с нелепой артистической прической и молодыми, теплыми, такими памятными ей глазами. Молча поцеловав гостье руку, он извлек откуда-то роскошный букет ее любимых гладиолусов. На столе словно по щучьему велению возникла хрустальная ваза редкой красоты, и кто-то черно-белый, как пингвин, тихо взял у нее цветы, поставил в вазу и так же тихо исчез за портьерой, повинуясь нетерпеливому жесту Георгия.

Он отодвинул для нее стул, усадил ее и сам уселся напротив. Улыбка у него тоже не изменилась, осталась такой же светлой и открытой, хотя сейчас в ней сквозила, легкая грусть.

– Здравствуй, – сказал он. – Сколько лет, сколько зим! Честное слово, глазам своим не верю. Ты совсем не изменилась! Все такая же красавица. Если бы ты знала, как я рад тебя видеть! Я так скучал, ты просто не поверишь.

Это были не совсем те слова, которых ждала Светлана Петровна, совсем не те. Но не надо судить его строго: он почти наверняка был смущен не меньше, а может быть, и больше, чем она сама.

– Если скучал, мог бы позвонить, – все-таки сказала она. – Живем в одном городе...

– Э, что об этом говорить! – воскликнул он с поспешностью, которая слегка уколола Светлану Петровну. – Говорить можно много, но что толку? Что бы я ни сказал, это будет одновременно правдой и ложью. Жизнь... Жизнь с нами делает, что хочет!

– Она с нами или мы с ней?

Георгий Луарсабович тяжело, шумно вздохнул.

– Неправда, – сказал он. – Не мы – она. Я не хотел, чтобы так вышло, ты не хотела, чтобы так вышло, – никто не хотел, слушай! А вышло все равно то, что вышло. Я толстый, некрасивый и одинокий, а ты молодая, красивая и тоже одинокая... Кем надо быть, скажи, чтобы этого хотеть? Давай лучше выпьем, – предложил он, хватаясь, как за спасительную соломинку, за бутылку красного вина. – Выпьем за любовь!

– А тебе не кажется, что пить за любовь нам уже поздно? – спросила Светлана Петровна.

Гургенидзе замер в неудобной позе, перегнувшись через стол с бутылкой в руке.

– Что говоришь, э? Даже в шутку такого не говори! Любить никогда не поздно, а пить за любовь – и подавно. Умирать буду – за нее выпью! За что же еще пить, скажи? За наши морщины? За мои деньги? За твой институт?

– А почему бы и нет?

– Не смеши, слушай! Сборище шаманов и некрофилов – вот что такое твой институт! Ты в нем – единственный живой человек, а остальные – мумии египетские с сушеным чертополохом вместо сердца! Прости, – сбавив тон, сказал он. – Не могу про твой институт спокойно говорить. Тоже мне, придумали отрасль науки...

Как ни странно, именно эта горячая, гневная и совершенно неуместная филиппика неожиданно успокоила Светлану Петровну, убедила ее в том, что перед ней действительно Георгий – ее бывший коллега, бывший друг, бывший любовник. Молодой, горячий, честолюбивый и щедрый кавказец по-прежнему жил внутри этого грузного, отяжелевшего, бесформенного, чужого ей тела, и, раскричавшись из-за пустяка, он как будто приоткрыл потайную дверцу и выглянул наружу из своего нынешнего убежища.

Кроме того, Георгий Луарсабович имел полное право относиться к учреждению, где сейчас работала Светлана Петровна, пренебрежительно и даже с некоторым презрением – он-то знал, о чем говорил, потому что уже лет двадцать как имел степень доктора биологических наук. Когда-то они работали в одной лаборатории, и докторская Гургенидзе процентов на тридцать была написана его заместительницей Светланой Петровной Морозовой. Ей тогда и в голову не могло прийти, что когда-нибудь Георгия не будет рядом, а сама она окажется одной из хранительниц той самой мумии, которая с детства, с самого первого визита в мавзолей, вызывала в ней легкое содрогание. Было в ней что-то кощунственное, почти сатанинское – не в самом забальзамированном теле, естественно, а в том, как бесстыдно, бесцеремонно умершего человека выпотрошили и выставили напоказ, превратив не только в идола, которому поклонялась вся страна, но и в объект исследований и в музейный экспонат.

Так что нападки Георгия Луарсабовича на институт вызывали у Светланы Петровны если не сочувствие, то полное понимание. А то, что она сама работает в таком, мягко выражаясь, странном месте... Что ж, Георгий прав: жизнь диктует свои условия, и переломить ее упрямство порой бывает просто невозможно. В конце концов, где еще она смогла бы спокойно, ни на что не отвлекаясь, заниматься своим любимым делом – генетикой?

Разговоры об институте и даже мысли о нем были совсем не тем, ради чего Светлана Петровна явилась на это свидание. Подумав об этом, она впервые с того момента, как Георгий позвонил ей в лабораторию и пригласил в ресторан, задалась вопросом: а ради чего, собственно, она сюда пришла? Какие слова хотела услышать? На что надеялась – уж не на то ли, что Георгий упадет на колени и будет умолять выйти за него замуж? Да если бы и стал умолять – что толку? Она бы еще сто раз подумала, прежде чем согласиться. Она взрослая, самостоятельная женщина, которая привыкла жить одна. С годами человек костенеет изнутри, ему становится все труднее подстраиваться под партнера, находить компромиссы; острые углы, не стесанные, не стертые в юности, после сорока лет уже не уберешь – они делаются тверже стали и ранят тем больнее, чем сильнее твое чувство. Замужество... Да нет, пожалуй, она бы на это не отважилась, да и Георгий, кажется, вовсе не собирался предлагать ей свое горячее кавказское сердце.

И вообще, если бы ему не понадобилось произвести экспертизу, он вряд ли возник бы в жизни Светланы Петровны после стольких лет разлуки.

Эта последняя мысль отрезвила ее, как опрокинутый на голову ушат холодной воды. Господи! Нельзя же, дожив до сорока пяти лет, оставаться такой набитой дурой! Приглашение в ресторан могло означать все что угодно; скорее всего это была просто форма благодарности, маленькое приятное дополнение к плате за проделанную работу, а она-то, она!.. Что она себе вообразила?

У нее возникло острое желание встать и молча уйти, но Светлана Петровна была слишком взрослой, умной и опытной женщиной, чтобы совершить такой импульсивный, невежливый, ничем не оправданный поступок. Георгий вел себя вполне по-джентльменски, и он вовсе не обязан был знать, что она до сих пор питает к нему какие-то чувства. Для него Светлана Морозова скорее всего уже давно превратилась в приятное воспоминание, окрашенное в теплые тона, в ностальгию по безвозвратно ушедшей юности. А она... Полно, да любила ли она его до сих пор? А может быть, то, что она принимала за любовь, было просто болью не до конца зажившей раны, обычной женской обидой?

Георгий Луарсабович закончил произносить фантастически длинный и цветистый кавказский тост, суть которого сводилась к призыву выпить за вечно живую и юную любовь. Бокалы встретились с мелодичным звоном, вино было ароматным, терпким и сразу мягко ударило в голову.

– Кушай, пожалуйста, – сказал Гургенидзе. – Я помню, ты любишь хорошо покушать, и твоей фигуре это ни капельки не вредит.

– Неужели помнишь?

– Я все помню, не сомневайся. Все-все. И я хотел попросить прощения. Тогда к тебе в лабораторию вместо меня пришел мой человек, потому что... В общем, не потому, что я не хотел с тобой встречаться. Причина совсем другая, и я позвал тебя, чтобы... ну, чтобы ты это знала.

– Я знаю, – спокойно сказала Светлана Петровна.

– Знаешь?! Что ты знаешь? Откуда? Почему?

– Не кричи, Георгий. Ты сам затеял этот разговор. И раз уж речь зашла о деле... Есть кое-что, что ты должен узнать. Спустя неделю после того анализа в лабораторию явился человек, который, если верить документам, приходится внучатым племянником... ты знаешь кому. Он пришел, чтобы мы произвели генетическую экспертизу, сравнив его ДНК с...

– Да, я понимаю.

– Его привел к нам генерал ФСБ.

– ФСБ? – Гургенидзе энергично выругался по-грузински. – Вах, что делается! Хотя, конечно, такое шило ни в одном мешке не спрячешь...

– Вот именно. Это еще не все. Этот человек... В общем, это его кровь ты мне передал через своего посыльного. Ошибка исключена, поверь.

– Я верю. То есть знаю, – лицо Гургенидзе как-то разом осунулось. – В твоей профессиональной компетентности я никогда не сомневался...

– Мы сравнили его ДНК с нашим... гм... вечно живым пациентом, – продолжала Морозова. – Анализ дал отрицательный результат. Зато в твоем случае результат был положительным с вероятностью восемьдесят восемь и девять десятых процента.

Она сделала паузу, пристально глядя на Гургенидзе. Георгий Луарсабович морщился, отводя глаза, как будто слова Светланы Петровны были для него каким-то откровением, и притом весьма неприятным.

Видя, что он не собирается нарушать неловкое молчание, Морозова сделала это сама.

– Тот образец, – сказала она негромко, подавшись всем телом вперед, – тот клочок кожи – что это было, Георгий? Где ты это взял?

– Ты сама знаешь, что это было, – мрачно ответил Гургенидзе, рассеянно ковыряя вилкой нетронутую еду. – А где взял... Тебе не надо этого знать, поверь мне на слово. Скажем так: я кое-что нашел. Кое-что, наводящее на размышления... Одни догадки, и их надо было проверить...

– И тогда ты вспомнил обо мне.

– И тогда я вспомнил о тебе... Я никогда о тебе не забывал, но мне было так... так стыдно! Так больно. Так... Я знаю, ты меня понимаешь. Я никогда тебе не лгал, не лгу и сейчас. Я тысячу раз хотел тебя разыскать, но все откладывал, откладывал... Пока не нашел... это. Тогда я понял, что откладывать больше нельзя. И не только из-за этой экспертизы, пропади она пропадом. Просто я понял, что обстоятельства могут сложиться так... В общем, что мы можем больше никогда не увидеться.

Светлану Петровну напугали не столько его слова, сколько тон, которым они были сказаны.

– Господи, Георгий, что ты такое говоришь?!

Гургенидзе невесело усмехнулся.

– А ты сама подумай. У тебя хорошая голова, почти как у мужчины, – нет, что я говорю! – лучше! Вот и подумай ею. А чтобы тебе легче думалось, скажу, что нашел материал не только для генетической экспертизы, но и для графологической.

– И?..

– Тот же самый результат. Его рука, его ДНК, его тело. Слушай, что я тебе скажу. Тело – ерунда. Знаешь, что в этой истории самое смешное? То, что в апреле пятьдесят четвертого он был жив и сохранял способность писать.

– Ты просто сошел с ума!

– Еще нет. Но скоро, наверное, сойду. Будь проклят тот день, когда я его нашел! Я скажу, зачем тебя позвал. Надо попрощаться.

– Ты уезжаешь?

– Не я. Ты уезжаешь. Вот здесь, – Гургенидзе полез во внутренний карман пиджака и выложил на стол незапечатанный почтовый конверт без адреса, – заграничный паспорт на другое имя – не бойся, настоящий, – билет на самолет, кредитки... На месте тебя встретят, помогут устроиться. Вылет сегодня в восемнадцать тридцать.

– Это невозможно, – отрезала Светлана Петровна. – Работа, дом, лаборатория... На кого я все это брошу? И вообще, с какой радости я куда-то полечу?

– Послушай меня внимательно, – кавказский акцент исчез, как по волшебству. – Ты улетишь сегодня, даже если мне придется доставить тебя на борт самолета силой. Тебе нельзя здесь оставаться. Я не хотел тебя пугать, но... Ты сама все поняла, догадалась, что я нашел. Разумеется, что рассказывать об этом никому не следует – во всяком случае пока. Но информация как-то просочилась, кто-то уже обо всем узнал, и этот кто-то убивает людей. Убивает тех, кто в курсе, кто может рассказать. Графолога, которому я заказал экспертизу, убили; документ, с которым он работал, похищен. Убили уже многих, и я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Поэтому ты улетишь. Будешь жить в моем доме. Там хорошо, тебе понравится, вот увидишь. Море, пальмы, много воздуха и солнца... Будешь ждать меня, а когда я приеду, поговорим по-настоящему. Я расскажу тебе, как жил, как тосковал по тебе, и ты, может быть, меня простишь. Но сейчас ты должна уехать. Не говори мне о работе, умоляю! Никакая работа не стоит твоей жизни, особенно эта.

– Это какое-то сумасшествие, – едва слышно прошептала Светлана Петровна.

– Пусть так, пусть я сошел с ума, спятил, потерял голову. Говори что хочешь, только уезжай. Ни о чем не беспокойся. Не захочешь жить у меня – не надо. Я найду тебе работу, построю лабораторию – все, что захочешь, только скажи. Но сегодня, сейчас ты должна уехать. Все слишком серьезно, поверь.

– Я верю, – упавшим голосом сказала Светлана Петровна.

...Когда машина мягко, почти беззвучно тронулась с места и влилась в густой транспортный поток, Светлана Петровна спросила, поудобнее устраиваясь на обтянутом натуральной кожей просторном сиденье:

– Это "Волга"?

– Что? – удивился Гургенидзе. – Почему "Волга"? Обижаешь! Это "Мерседес"!

– А я думала, "Волга", – разочарованно сказала она. – Помнишь, как ты планы строил? Собирался получить Нобелевскую премию, купить "Волгу" и повезти меня в Пицунду...

– "Мерседес" лучше, слушай! – обиделся Гургенидзе. Теперь, когда главное было сказано и решение принято, они могли спокойно, как ни в чем не бывало, болтать о пустяках. – Ладно, если так хочешь, куплю тебе "Волгу". Проснешься утром, выйдешь на балкон кофе пить, а она внизу, во дворе! В Майами все с ума сойдут, клянусь, когда ты на ней за покупками поедешь!

– Пусть сходят, – легкомысленно сказала Светлана Петровна. – Только я водить не умею.

– Научишься, – не менее легкомысленно пообещал Георгий Луарсабович. – А не захочешь – будешь с водителем ездить. Тоже мне, проблема...

Через двадцать минут "Мерседес" плавно затормозил у подъезда.

– Возьми только самое необходимое, – сказал Гургенидзе. – Тряпки не бери, все купишь на месте. Гена, проводи.

– Еще чего не хватало! – резко возразила Светлана Петровна. – Мало того, что меня домой на "Мерседесе" привезли, так я еще и мужчину домой поведу! Ты представляешь, какие сплетни обо мне пойдут?

– Ну и что? – резонно возразил Георгий Луарсабович.

– Да, наверное, ничего. Но я пока не привыкла... Прости, я не могу так быстро. Ну, чего ты боишься? Вот он, подъезд, как на ладони. Через четверть часа я спущусь, обещаю.

Она поднялась в лифте, отперла дверь и вошла в пустую квартиру, почти уверенная, что видит какой-то фантастический, сумбурный сон. В реальной жизни всего этого просто не могло быть: мумии, сенсационные открытия, роскошный обед в дорогом ресторане, дикие речи свалившегося как снег на голову Георгия, какие-то убийства, паспорт на чужое имя, билет до Майами, особняк на побережье и стоящая в тени королевских пальм новенькая "Волга", по всем статьям превосходящая все остальные машины, сколько их есть на белом свете, – все это смешалось, спуталось в один бесформенный клубок, распутывать который у Светланы Петровны в данный момент не было ни сил, ни желания, ни времени.

Она остановилась посреди комнаты, пытаясь сообразить, что нужно взять с собой в дорогу, без чего она не сможет обойтись. Вещи, белье? Георгий сказал, что она все купит на месте. На месте – значит, в Майами. С ума можно сойти... Документы? Похоже, действительно, она теряет рассудок: явиться в международный аэропорт с двумя паспортами на разные имена... Незаконченная диссертация? К черту, все равно она никогда не будет закончена, не надо себя обманывать... Что тогда? Деньги? Да, наличность на карманные расходы не помешает, да и потом, кому ее здесь оставлять – участковому? Соседям? Тараканам?

Она присела на корточки перед открытым шкафом и по плечо запустила туда руку, нащупывая под стопкой постельного белья тощую пачку купюр. Зеркальная дверца шкафа отразила какую-то тень, беззвучно скользнувшую в комнату из неосвещенной прихожей, со стороны туалета. Морозова вынула из шкафа деньги, развернула веером, хотела пересчитать, но не стала: это было бессмысленное занятие, она все равно постоянно забывала, сколько у нее сбережений. Кроме того, напомнила она себе, внизу остался Георгий, не надо заставлять его ждать... Она перетянула пачку аптечной резинкой, бросила ее в сумочку и выпрямилась, все еще не замечая темной фигуры, стоявшей прямо у нее за спиной.

...Георгий Луарсабович вышел из машины, чтобы размяться и заодно выкурить сигарету. Позади хлопнула дверь подъезда. Гургенидзе обернулся, но это была не Светлана, а какой-то старикан интеллигентной наружности, с виду – вылитый профессор на пенсии. На нем был светлый плащ – старый, поношенный, но чистый и аккуратный, на голове сидела серая шляпа с узкими полями, на переносице поблескивали очки в тонкой стальной оправе. Седые усы и бородка были аккуратно подстрижены, морщинистая стариковская шея торчала из слишком просторного ворота белой рубашки, стянутого старомодным галстуком, как шея черепахи из панциря. В руке у старика был старинный кожаный портфель с ремнями и блестящими медными застежками, а на спине виднелся небольшой, тоже какой-то аккуратный, прямо-таки профессорский горб. Бодро постукивая тросточкой, старикан прошел мимо и скрылся за углом. Георгий Луарсабович проводил его взглядом: ему всегда нравились люди, которые старились с достоинством.

Через некоторое время он посмотрел на часы и обнаружил, что обещанные Светланой Петровной пятнадцать минут давно прошли. Гургенидзе снисходительно усмехнулся: даже самая лучшая из женщин все равно остается женщиной. И невозможно объяснить, что бывают ситуации, когда нужно бросить все ради спасения жизни. Умом она вас, может быть, и поймет, но в глубине души все равно будет считать, что вы сильно преувеличиваете опасность с целью лишний раз продемонстрировать свое мужское превосходство. Тряпки, косметика, бижутерия – сокровища одинокой женщины, с которыми ей не так-то просто расстаться...

Он выкурил еще одну сигарету и снова посмотрел на часы. С тех пор как Светлана вошла в подъезд, прошло уже более получаса. Пробормотав что-то по-грузински, Георгий Луарсабович взял у охранника мобильник и набрал номер домашнего телефона Морозовой. В трубке потянулись длинные гудки. "Ну, наконец-то!" – пробормотал Гургенидзе, уверенный, что Светлана Петровна уже вышла из квартиры и потому не отвечает на его звонок.

Он отдал телефон охраннику, повернулся лицом к подъезду и стал ждать, заранее широко улыбаясь и перебирая в уме шутливые упреки. Прошла минута, за ней другая. На исходе третьей минуты ожидания улыбка Георгия Луарсабовича стала не такой широкой, еще через минуту она исчезла совсем, а еще две минуты спустя Гургенидзе наконец осознал, что никого не дождется.