"Антимавзолей" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 17

– Ты не можешь ехать немного быстрее?

Глеб ничего не ответил, но выразительно покосился на спидометр, который показывал около ста километров в час – скорость, которую с учетом состояния дорожного покрытия можно было без преувеличения назвать самоубийственной. Вернее, просто убийственной: за себя и Федора Филипповича Глеб не беспокоился, но вот машина прямо на глазах погибала в неравной схватке с российским бездорожьем.

– Педаль газа находится справа, – не унимался Потапчук. – Только не надо путать газ с тормозом, он немного левее...

Переднее колесо угодило в глубокую выбоину, Федор Филиппович замолчал.

– Надо было поехать на вашем "мерине", – сказал Глеб. – Он государственный, его для дела не жалко.

– Автомобиль не роскошь, а средство передвижения, – изрек генерал. – Правый поворот видишь? Вот туда и поворачивай.

Перед поворотом Глеб слегка сбросил скорость, а сразу за поворотом попытался снова ее набрать, но не тут-то было: если на шоссе асфальт оставлял желать лучшего, то здесь его не было вообще.

Ситуация усугублялась непрекращающимся дождем, который мало-помалу набирал силу и уже не шуршал по крыше кабины, а тихонько, дробно постукивал; машину почти сразу занесло, протащило несколько метров боком, и Глеб, с трудом выровняв ее, решил, что с него хватит: если они хотят добраться до места живыми, ехать придется помедленнее, несмотря на генеральскую воркотню...

– Может, пешком пойдем? – немедленно отреагировал Федор Филиппович. – Ей-богу, быстрее получится.

– У меня такое впечатление, что вы сегодня не выспались, – неосторожно сказал Глеб и был вознагражден свирепым взглядом генерала.

– Твоими молитвами, – с трудом совладав с раздражением, заявил Потапчук. – Я до сих пор не понимаю, зачем тебе понадобилась эта идиотская шутка. Телефонное хулиганство уголовно наказуемо, чтоб ты знал.

– Административно, – поправил Глеб. – И потом, при чем тут хулиганство? Я действительно заволновался, когда не смог до вас дозвониться.

– Заволновался он... Я что, не имею права в ванной полежать?

– Имеете, – кротко согласился Слепой. – Но так, чтобы мобильник был под рукой.

– А он и был у меня под рукой! – сердито огрызнулся Потапчук.

– Разряженный, – уточнил Глеб.

– Ах, какой ты умный! – саркастически воскликнул генерал. Было заметно, что он смущен. – Мог бы воспользоваться своей гениальностью и придумать что-нибудь поумнее звонка в общественную приемную... Хорошо, что я вовремя из ванной вышел, успел дверь спасти, а то вынесли бы к дьяволу...

Глеб сдержал улыбку.

– Простите, Федор Филиппович. Ей-богу, ничего другого в голову не пришло. Представляете: ночь, глухомань, и тут выясняется, что Сиверс жив и здоров. И никому не дозвониться – ни вам, ни Клыкову... Что я должен был делать?

– Поэтому ты натравил на меня спецназ, а сам помчался на дачу Гургенидзе...

– Совершенно верно. Но, к сожалению, не успел.

– Еще бы! Передвигаясь с такой скоростью...

Глеб поехал немного быстрее и поспешно сменил тему.

– Кстати, – сказал он, – а как вы догадались, что это я позвонил в общественную приемную?

Федор Филиппович сердито фыркнул, достал из кармана коробочку с леденцами, повертел ее в руках и положил обратно в карман.

– Тоже мне, задачка, – сказал он пренебрежительно. – В общественной приемной твой звонок засекли. Кто в этой захолустной дыре знает, что живет на свете такой генерал Потапчук? Разве что Сиверс, но он на тот момент считался покойным, да и вообще, такие шуточки не в его стиле. Вот треснуть кастетом по затылку – это да, это он может. Он не стал бы предупреждать о готовящемся покушении, а просто бы покусился... Короче, я сразу догадался, что это ты, потому что... Ну, потому что мне тоже было трудно поверить, что Сиверс мог вот так запросто погибнуть по неосторожности... Я позвонил тебе на мобильный, но ты был недоступен...

– Выехал из зоны действия, – сказал Глеб. – Этот поселок – жуткая дыра.

– Тогда я позвонил тебе домой, – продолжал генерал. – Оказалось, что Ирина не спит... Не морщись, герой! Ты ей хотя бы позвонил?

– Черт, – сказал Глеб. – Ладно, позвоню, когда закончим.

– На ее месте я бы давно тебя бросил. Такая женщина пропадает!

– Я рад, что женат на ней, а не на вас, – сдержанно признался Глеб.

– Представь себе, я тоже... Словом, когда выяснилось, что ты на ночь глядя сорвался и куда-то уехал, оставалось только сложить два и два. Наши ребята очень быстро напали на твой след в поселке и выяснили все, что выяснил ты. Дьявол, они там вообще мышей не ловят! Все лежало на поверхности, даже копать не надо было, и никто ничего не заметил. Правда, я не знал, что мне делать с этой информацией. Подумывал, конечно, о том, чтобы отправить на дачу Гургенидзе группу захвата, но как-то не решился. Эти олигархи страшно не любят, когда к ним домой под утро вваливаются "маски-шоу"...

– Вы бы все равно не успели, – утешил его Глеб. – Я выехал намного раньше вас и не успел.

– Твое счастье, – буркнул Потапчук. – А то, боюсь, звонить Ирине пришлось бы по другому поводу... Послушай, в самом деле, нельзя ли побыстрее? С такими темпами мы и туда опоздаем.

– Хотелось бы все-таки знать, куда это – туда, – заметил Глеб, еще немного прибавляя газу.

Дорога стала чуть ровнее, под колесами шуршал мелкий гравий, время от времени гулко ударяя в днище. Неглубокие лужи разлетались из-под колес веером грязных брызг, "дворники" мотались из стороны в сторону, очищая ветровое стекло. Машина проскочила небольшой перелесок, где выпирающие из грунта сосновые корни будто пытались задержать непрошеных гостей. Федор Филиппович помолчал, а потом сказал:

– Туда – это на дачу к одному пенсионеру, отставному генералу ФСБ... Генералу Самойлову, если быть точным.

– Я почему-то так и думал, – сказал Глеб, с ходу проскакивая огромную лужу весьма зловещего вида.

– Думать не вредно, – похвалил Потапчук. – Я вот тоже думал... Как только на горизонте возник Сиверс, как только стало ясно, что тогда, в семидесятых, его гибель при попытке к бегству была обыкновенной инсценировкой, меня сразу начали одолевать сомнения. Не сам же он устроил себе побег из Лубянской тюрьмы, верно? И денежки, которые он тогда награбил, как в воду канули, и спросить, куда они ушли, не у кого... Теперь я, кажется, начинаю понимать, что это были за ограбления, зачем и почему... Видимо, после смерти Сталина финансирование "Мавзолея-2" прекратилось, а тайну нужно было хранить – так, по крайней мере, считали те, кто был в курсе. А сохранение тайны такого масштаба требует, помимо всего прочего, немалых денег. Нужно все время держать руку на пульсе событий – собирать информацию, следить, не всплывет ли где-нибудь запретная тема... Наверное, в какой-то степени они даже влияли на политику – по крайней мере, в самом начале, когда были по-настоящему сильны. Да и потом... Возьми, к примеру, Асланова. Думаешь, он даром работал? И ведь не в одиночку Сиверс положил у бункера Гюрзу вместе со всеми его людьми! Значит, была организация, а организация – это деньги. И Чистобаев, этот стукач, тоже получал за свою работу немало, хоть и пытался представиться тебе борцом за идею. Самое смешное, что он даже понятия не имел, за какую такую идею борется... Я теперь многое понимаю, Глеб. Понимаю, например, почему полковник Самойлов тогда, в семидесятых, подключил меня, стажера зеленого, к делу особой важности. Не должен был подключать, а подключил! От меня ведь тогда было больше вреда, чем пользы. Зато Самойлов всегда был в курсе хода расследования – кто что сказал, какие выдвинул версии, о чем догадался, что заподозрил... Каждый день со мной беседовал по-отечески – учил, наставлял, расспрашивал...

– Хорошее начало карьеры, – не удержался Глеб.

Федор Филиппович оставил этот выпад без внимания. Вид у него был угрюмый, как будто генерал думал о чем-то очень неприятном, а может, это просто сказывалась проведенная без сна ночь.

– Странная штука, – сказал он после долгого молчания. – Ведь мы с тобой, если вдуматься, распутали одну из величайших тайн прошлого века. А ощущение такое, будто в дерьме искупался.

– Это бывает, – заметил Глеб, сосредоточенно следя за дорогой. – Вы могли бы это знать.

– Да знаю я, – вяло отмахнулся Федор Филиппович. – Знаю, а все равно противно... Вот сижу и думаю: ну, распутали клубочек, раскрыли дело, и что дальше? Правда – вот она, как на ладошке, а что мне с ней делать? С кашей съесть или на завтра оставить?

– Это вам решать, – твердо сказал Слепой, продолжая смотреть на дорогу. – А я, если что, – могила. И вообще, Федор Филиппович, все, по-моему, решилось само собой, без нас. Все доказательства уничтожены, все свидетели мертвы... Если честно, оно, наверное, и к лучшему. По крайней мере, не надо думать, как заставить их молчать... Остался, правда, этот лаборант, Воронцов, но кто ему поверит? Достаточно стереть файлы в лабораторном компьютере...

– Уже, – сказал Потапчук.

– Ну вот! Вы ведь давно все решили, зачем же эта кухонная философия – созрело общество для правды или еще не созрело? Никакой правды больше нет, осталась одна болтовня. Лично я считаю, что ничего и не было. Григорович был старик и мог ошибиться, генетическая экспертиза тоже дает не все сто, а свидетельские показания этого Ивантеева, с которым встречался Клыков, вообще смахивают на маразматический бред. Гургенидзе убрали конкуренты, заказчика никто никогда не найдет...

– Потому что его в природе не существует, – вставил Федор Филиппович.

– А нам-то с вами что за дело? Что бы мы с вами по этому поводу ни думали, официальная версия в конечном итоге будет именно такой, как я вам только что изложил. Так почему бы не расслабиться и не поверить самому? Так спокойнее. И потом я согласен, что мы с вами раскрыли величайшую государственную тайну, которую теперь нам же придется хранить. Но меня эта тайна как-то не трогает. Какая мне разница, умер он в пятьдесят четыре или тридцатью годами позже? Какая разница, лежало его тело в мавзолее или в бункере? Мне на него давно плевать, и меня это всегда устраивало.

Он прижался к травянистой обочине, чтобы разминуться с бледно-зеленой "Окой", которая на совершенно невероятной скорости пронеслась в сторону Москвы, разбрызгивая лужи и подпрыгивая на колдобинах. В углу ветрового стекла красовался желтый квадрат с изображением человека в инвалидном кресле. За мокрым ветровым стеклом мелькнула ушедшая в плечи голова, украшенная мятой фетровой шляпой и очками в массивной черной оправе.

– Чумовой какой-то инвалид, – заметил Глеб, бросив короткий взгляд в зеркало заднего вида.

– Потому и инвалид, что ездит как сумасшедший, – проворчал Федор Филиппович. – Когда-нибудь обязательно убьется. Главное, чтобы еще кого-нибудь с собой не прихватил, идиот безмозглый... А вообще, я ему завидую. Гонит себе во весь опор и даже не догадывается, какие дела на свете творятся...

– Куда ведет эта дорога? – перебил его Глеб напряженным голосом.

– В поселок дачного кооператива...

– И все? Больше никуда?

– А больше и некуда, дальше река. Мост километрах в двадцати выше по течению, так что... Эй, ты что делаешь?!

Глеб ударил по тормозам и так рванул руль, что машина едва не опрокинулась. Двигатель злобно взревел, ведущие колеса бешено закрутились, разбрасывая мокрый песок и гравий, и машина, зацепив обочину, развернулась на сто восемьдесят градусов.

– Ты куда? Сигареты забыл купить?

– Не нравится мне этот инвалид, – переключая скорости и не переставая бешено газовать, сквозь зубы процедил Сиверов. – Ничего, Федор Филиппович, это недолго. Минут на пять задержимся, не больше. Боюсь, как бы потом нам с вами не пришлось локти кусать.

– Ты думаешь?..

– Я ничего не думаю, я просто хочу догнать этот драндулет и хорошенько рассмотреть водителя.

На некоторое время в салоне воцарилась тишина, нарушаемая только звуком мотора, громким шорохом покрышек да глухими ударами в днище. Светло-зеленая "Ока" двигалась на сумасшедшей скорости и, пока Глеб разворачивался, успела уйти довольно далеко. К тому же ухабистый проселок во многом сводил на нет имевшееся у преследователей неоспоримое преимущество в мощности двигателя: выжав из машины все, на что та была способна, Глеб рисковал просто-напросто вылететь с дороги и закончить погоню посреди вспаханного поля. Поэтому прошло никак не меньше пяти минут, прежде чем за очередным поворотом они увидели мелькнувший далеко впереди светло-зеленый багажник.

– А ты прав, – заметил сидевший в напряженной позе Федор Филиппович, схватившись рукой за скобу над дверью. – Он здорово торопится.

– Может, ему только что сообщили, что его любимая бабушка при смерти, – сказал Глеб. – Ничего, сейчас мы выясним, куда он торопится, этот инвалид...

Они проскочили перелесок и снова вырвались в поле. Здесь дорога пошла по прямой, больше не петляя; слева, примерно в сотне метров, сквозь завесу дождя темнела стена густого елового леса, отделенная от дороги полосой пашни, на которой уже зеленели робкие ростки чего-то сельскохозяйственного. "Ока" резво прыгала с кочки на кочку почти в километре от машины Глеба; Сиверов поднажал, и разрыв начал сокращаться.

– Ну вот, – сказал Глеб. – Еще немного, и он наш.

В это время "Ока" неожиданно резко свернула влево, сошла с дороги, опасно накренившись на травянистой кочке, и, не снижая скорости, вылетела прямо на поле. Она прошла еще метров пять, если не все восемь, оставляя в рыхлой земле глубокие борозды, прежде чем окончательно увязла и замерла, зарывшись в пашню по ступицы колес.

– Да он просто пьяный! – воскликнул Федор Филиппович.

– Черта с два, – возразил Слепой. – Он просто понял, что на машине ему от нас не уйти. Вот стервец!

Водитель "Оки", слишком поздно заметивший погоню и потому упустивший шанс скрыться в оставшемся позади перелеске, уже выскочил из машины и во весь дух улепетывал через пашню в сторону леса, издалека похожий на крупную человекообразную обезьяну. Он двигался прямо-таки с фантастической скоростью, и, когда Глеб резко остановил машину возле того места, где малолитражка соскочила с дороги, беглец уже успел преодолеть две трети расстояния, отделявшего его от спасительных деревьев.

Федор Филиппович выскочил из машины и бросился за ним, на бегу вытаскивая из кобуры пистолет, однако, не добежав до увязшей в грязи малолитражки, вынужден был остановиться: бежать по раскисшей от дождя пашне оказалось чересчур тяжело. С того места, где он стоял, генерал уже мог видеть оставленные беглецом глубокие следы – огромные, как отпечатки снегоступов. "Как на лыжах, – подумал Потапчук. – Во чешет! А может, у него просто живот схватило?"

Он все еще сомневался, потому что за пеленой дождя не мог толком рассмотреть бегущего человека. Кажется, тот был горбат, а может, это просто рюкзак на спине?

– Стой! – надсаживаясь, прокричал генерал и поднял над головой руку с пистолетом. – Стой, стрелять буду!

Выстрел прокатился над мокрой пашней, дымящаяся гильза беззвучно упала в грязь. Бегущий человек обернулся и выстрелил в ответ. Расстояние было чересчур велико для пистолета, но пуля, к немалому удивлению Федора Филипповича, с отчетливым шлепком ударилась в землю у самых его ног, до колен забрызгав грязью штанины. Это и впрямь было поразительно; видимо, пистолет беглеца отличался исключительными размерами и дальнобойностью, а сам стрелок – редкой меткостью.

Со стороны дороги прозвучал еще один выстрел – резкий, хлесткий. Человек впереди упал, не добежав до леса каких-нибудь десяти – пятнадцати метров. Федор Филиппович вытер мокрым рукавом плаща залитое водой лицо и, щурясь, всмотрелся в дождливую мглу. Упавший человек полностью слился с землей, и Федору Филипповичу не удалось разглядеть у кромки леса ни малейшего движения.

Тогда он обернулся.

Сиверов стоял рядом с открытым багажником своей машины, держа в руках раритетный "штурмгевер". Лицо его было непроницаемо; перехватив взгляд генерала, он привычным жестом опустил со лба на переносицу темные очки.

– Дело закрыто, – сказал он. – Можно поехать и посмотреть, как себя чувствует ваш Самойлов. Хотя я не думаю, что он в данный момент вообще хоть как-нибудь себя чувствует. Вылезайте оттуда, Федор Филиппович, пока не вросли в землю, как легендарный богатырь Святогор.

Оскальзываясь и с трудом выдирая ноги из липкой грязи, Потапчук вернулся на дорогу. Глеб курил, пряча сигарету от дождя в свернутой трубочкой ладони.

– А ты уверен, что попал? – спросил Федор Филиппович, с силой топая ногами, чтобы стряхнуть с ботинок налипшую грязь.

– Я сказал бы "да", если бы речь шла о ком-то другом, – ответил Глеб. Сигарета у него все-таки намокла, и он равнодушно отбросил ее в сторону. – А с этой сволочью ни в чем нельзя быть уверенным. Придется пойти и посмотреть. Черт, туфли жалко!

– Ты на мои посмотри, – проворчал Потапчук.

– Да уж... Ладно, я постараюсь не задерживаться. А вы пока посидите в машине, чего попусту мокнуть? Кстати, – он запустил руку за пазуху и протянул Федору Филипповичу какой-то продолговатый предмет, – вот вам, чтобы было не так скучно. Ну, и в качестве профилактического средства...

– Что это? – удивился генерал, разглядывая поллитровую бутылку с длинным горлышком и какими-то горелыми ошметками вместо этикетки. Прозрачное стекло было закопченным, а коричневый цвет содержавшейся в бутылке жидкости в сочетании с формой сосуда навевал приятные мысли.

– Подарок от дедушки Ленина, – сказал Глеб. – Коньяк из его личной кладовой. Единственное вещественное доказательство, чудом уцелевшее во время пожара. В бункере нашел. Надо бы эту улику уничтожить, товарищ генерал. Вы начните, а я потом присоединюсь. Штопор в бардачке, вот только стаканов нет.

– Что я тебе, алкаш? – возмутился Федор Филиппович.

Сиверов в ответ лишь пожал плечами, захлопнул багажник и двинулся через раскисшую пашню к лесу, держа под мышкой украшение своей коллекции – немецкую штурмовую винтовку СТГ-44. Некоторое время генерал смотрел ему вслед, а потом тоже пожал плечами и сел в машину. После недолгого раздумья он открыл отделение для перчаток, отыскал среди всякой всячины швейцарский складной нож, выдвинул штопор и с его помощью открыл бутылку. Коньяк пах восхитительно, вкус также оказался отменным, и после третьего глотка генерал Потапчук махнул на все рукой, взял из пачки, лежавшей на приборной панели, сигарету и закурил – гулять так гулять.