"Фаянсовый череп" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 1

Алитет Голобородько легко спустился по лестнице, держа в правой руке пластиковый чемодан средних размеров темно-серого цвета. Он (Алитет, конечно, а не чемодан) был невысоким, широкоплечим и стройным человеком двадцати девяти лет от роду, выглядевшим лет на пять моложе своего возраста. Одевался он как молодой банкир в расцвете карьеры или наследник какого-нибудь олигарха: длинное, почти до пят кашемировое пальто безупречного покроя, белоснежный шарф со свободно свисающими концами, ботинки с плоскими квадратными носами и мягкая широкополая шляпа придавали ему вид человека, который с успехом компенсирует отсутствие вкуса наличием шальных денег. Впечатление немного смазывала курчавая рыжеватая бородка, которая скрывала твердо очерченный подбородок Алитета и смотрелась на нем так же уместно, как седло на спине дойной коровы.

Кубанский казак Петр Голобородько был впечатлительным человеком и назвал единственного сына в честь героя своей любимой книги “Алитет уходит в горы”. Это имечко было для Алитета Петровича сущим проклятием, поскольку неизменно вызывало у окружающих кривые улыбки, а порой и откровенный идиотский смех. Впрочем, на золотой Кубани, где родители сплошь и рядом называли своих любимых чад Снежанами, Альбертами и Анжеликами (причем последнее имя произносилось, как правило, через “д” – “Анджела”), пережить это было совсем несложно. Иное дело – Москва! Если бы не сумасшедшие деньги, которыми был буквально набит этот бешеный город, Алитет Голобородько не задержался бы здесь ни на день.

Москва активно не нравилась Алитету, но он прожил здесь больше года – один год, два месяца и четыре дня, если быть точным. На то имелись свои, весьма уважительные причины, и теперь, покидая этот чужой неуютный город, Алитет Голобородько чувствовал себя примерно так же, как, наверное, должен был чувствовать Геракл, возвращаясь домой после очередного подвига.

То, что сделал молодой, до недавнего времени никому не известный архитектор с Кубани, действительно можно было назвать профессиональным подвигом. Впрочем, сам Алитет Петрович воспринял в одночасье свалившиеся на него богатство и славу как должное – ни больше ни меньше. В конце концов, больше года назад он отправился в Москву, имея в виду именно это – богатство, славу и блестящую карьеру. С незапамятных времен неисчислимые сонмы честолюбивых молодых людей тянутся из захолустья на свет больших городов, чтобы сыграть с судьбой в рулетку. Алитет Голобородько был одним из тех, кому повезло в этой нечистой игре, и теперь он покидал Москву, как говорили древние греки, со щитом – даже, если угодно, с двумя щитами.

Спускаясь по лестнице с полупустым чемоданом в руке, Голобородько улыбался, и в его улыбке можно было без труда разглядеть пренебрежение. Ему пришлось целый год вкалывать без выходных, глуша себя лошадиными дозами никотина и кофе, но он все же сорвал банк, голыми руками проломив толстую каменную стену, которая преграждала скромному пареньку из провинции путь к сияющим вершинам богатства и славы. Теперь этот путь лежал перед ним во всей своей красе – ровный, без единого ухаба, широкий и прямой, как супермодерновая автострада. Оставалось лишь пройти этот путь, и Голобородько не сомневался, что справится: ведь самый сложный участок благополучно остался позади.

Он приехал в Москву, не имея за душой ничего, кроме диплома архитектора и горячего желания в корне изменить свою жизнь. Страшно было даже подумать о том, что впереди его ожидало лишь рутинное проектирование коровников, коттеджей на две семьи и, в самой отдаленной перспективе, быть может, место главного архитектора в каком-нибудь пыльном райцентре. Именно поэтому, прочитав в одной из центральных газет объявление о том, что московская строительная фирма нуждается в услугах архитектора, Алитет бросил все и подался в столицу. Все вокруг считали это безумием, да так оно, наверное, и было. “Опомнись, – говорили ему, – что ты делаешь?! Неужто в Москве мало голодных архитекторов? Неужели ты думаешь, что это место будет ждать, пока ты доберешься до Москвы? С чего ты взял, что тебя примут? И кто может гарантировать, что тебя не обманут? Москва слезам не верит, а еще говорят, что она любого нагнет… Что, в конце концов, ты о себе возомнил?! Давай-давай! Прокатись, развейся. А мы подождем и посмотрим. Посмотрим и посмеемся, когда ты вернешься оттуда с вывернутыми наизнанку карманами и с отпечатком ботинка на заднице…quot;

«Да, – подумал Голобородько, поудобнее перехватывая полупустой чемодан. – Было бы очень даже неплохо вернуться сейчас в родной пыльный городишко за баранкой новенького “мерседеса” – просто для того, чтобы посмотреть, как вытянутся все эти рожи, как позеленеют от лютой зависти. Чтобы понаблюдать, как они давятся его угощением, и послушать их вымученные комплименты, произносимые дрожащими от унижения и злости голосами.»

Это было бы просто чудесно, и ради такого удовольствия Алитет Голобородько, так и быть, закрыл бы глаза на мелочность подобного дешевого самоутверждения. В конце концов, шпильки, которые подпускали друзья и коллеги перед его отъездом в Москву, тоже были мелкими и дешевыми. В них уже тогда сквозила плохо замаскированная зависть и подленькое опасение: ну а вдруг у этого молодого самоуверенного нахала что-нибудь получится? И ведь получилось! Да так, что у него у самого до сих пор голова кружится… Так что вернуться и тыкнуть бывших друзей и коллег носами в их собственное дерьмо было бы привлекательно. Голобородько так бы и поступил, если бы не подписанный год назад контракт.

Да, контракт… Вспомнив об этой бумаге, Голобородько ухмыльнулся и дернул плечом. Помнится, впервые ознакомившись с этим пространным документом, он слегка обалдел. Было совершенно невозможно понять, кто здесь все-таки дурак – юрист, составивший контракт, руководство фирмы, которое его одобрило, или сам Голобородько, первым побуждением которого было поскорее подмахнуть эту анекдотическую бумаженцию, пока начальство не передумало.

Во-первых, зарплата – две с половиной тысячи “зеленых” в месяц, что само по себе на целых полторы тысячи превосходило самые смелые мечты. Во-вторых, премия в триста тысяч долларов, когда работа будет успешно завершена. Под успешным завершением работы подразумевалась победа в конкурсе архитектурных проектов, объявленном правительством Москвы. Голобородько отнюдь не был уверен в том, что справится с такой грандиозной задачей, но соблазн был настолько велик, да и обещанная зарплата грела душу сама по себе, без всяких премий. К тому же к зарплате прилагался служебный автомобиль, трехкомнатная квартира недалеко от центра и – отдельно – оборудованная по последнему слову техники мастерская, в которой сам бог велел творить.

И наконец, последняя приманка – Америка. Да-да, именно Америка, в смысле – Соединенные Штаты. Прочтя пункт контракта, который обязывал его в случае победы в конкурсе принять назначение на работу в расположенном в Сан-Франциско филиале фирмы, Голобородько сначала выпучил на своего работодателя глаза, а потом, когда немного пришел в себя, хитро прищурился. Впрочем, по-своему Алитет Петрович был очень даже неглуп, и поэтому прищурился он только мысленно, про себя сказав: “Эге!”. Несмотря на провинциальное воспитание и неконтролируемый восторг, в который привели его внезапно развернувшиеся перспективы, молодой архитектор из глубинки не забывал о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Такие условия способны, по его мнению, соблазнить и более именитого архитектора. Это могло означать только одно: где-то в многочисленных пунктах и параграфах контракта скрывался подвох.

Голобородько перечитал контракт четырежды, чуть ли не пробуя на зуб каждую букву. Сидевший напротив него человек, которого Алитет про себя именовал “новорусской задницей”, не торопил его. Напротив, придирчивость, с которой Голобородько изучал документ, казалось, вызывала у него одобрение. Закончив читать, Голобородько пришел к выводу, что в самом контракте никаких подводных камней нет. Если здесь и был какой-то подвох, то он содержался скорее в работе, которой ему предстояло заняться, нежели в условиях найма. Хитро поглядев на хозяина кабинета, Алитет отложил бумаги на край стола, откинулся в глубокое кожаное кресло и с независимым видом положил ногу на ногу. Хозяин курил, благожелательно поглядывая на Голобородько. Негромко шелестел кондиционер, вытягивая из комнаты табачный дым, на широком окне слегка колыхались вертикальные жалюзи, матовые потолочные светильники отражались в навощенном паркете цвета спелой дыни, заливая помещение мягким белым светом, почти неотличимым от дневного.

– Ну, – сказал Алитет Петрович, немного стесняясь своего неистребимого кубанского акцента, – а теперь скажите, где тут собака зарыта.

– Собака? – заломив бровь, удивился хозяин кабинета. Впрочем, удивился он как-то лениво и неубедительно. – Что, собственно, вы имеете в виду?

– Я, собственно, имею в виду вот это, – сказал Голобородько и твердо постучал согнутым указательным пальцем по последней странице лежавшего на столе контракта. Звук получился глухой и какой-то неуместный, но Голобородько не обратил на это внимания. Ему был до зарезу нужен этот контракт, но ему хотелось знать, чего от него потребуют взамен. – Этот ваш контракт… – продолжал он, демонстративно морщась. – Мягко стелете. Давайте начистоту: в чем тут подвох?

Хозяин кабинета усмехнулся. Алитет Голобородько подумал, что дорого бы отдал за то, чтобы научиться усмехаться вот так же – тонко, иронично и с сознанием своего полного превосходства. Тем же вечером он попытался отработать такую усмешку перед зеркалом, но, сколько ни тренировался, у него получалась в лучшем случае ухмылка жизнерадостного идиота, а в худшем – оскал какого-то маньяка.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – сказал хозяин. Это прозвучало так, что Голобородько так и подмывало поверить в то, что хозяину действительно приятно. Алитет, однако, на эту удочку не попался и еще больше навострил уши. – Вы курите, Алитет Петрович, не стесняйтесь. Угодно сигарету? Берите, это хорошие.

Голобородько взял сигарету из протянутого хозяином тонкого серебряного портсигара, закурил от настольной зажигалки и стал смолить длинными затяжками, не чувствуя никакого вкуса, хотя сигарета действительно была хорошая, дорогая. В голове у него колесом вертелась безумная карусель: квартира – мастерская – машина – зарплата – премия – Штаты… И снова: Сан-Франциско – премия – карьера – зарплата – машина – квартира… Но в чем дело? Откуда этот золотой дождь?

– Начистоту так начистоту, – продолжал хозяин, небрежным и в то же время удивительно изящным жестом давя в пепельнице тлеющий окурок. – Результат нашей с вами совместной работы во многом зависит от степени взаимного доверия между нами. Как любил говаривать генералиссимус Суворов:

quot;Каждый солдат должен знать свой маневр”. Не говоря уже о, так сказать, старших офицерах, к которым вы будете автоматически причислены сразу же после подписания контракта…

Голобородько взял себя в руки и дернул углом рта, изображая вежливую улыбку. Он чувствовал, что хозяин наконец-то добирается до сути дела, и очень боялся принять неверное решение. Впрочем, по-настоящему верным было только одно решение: подмахнуть контракт, пока этот плешивый котяра не передумал, а там будь что будет. Такие деньжищи! Ради них можно и рискнуть, а неприятности… Что ж, когда неприятности начнутся, тогда и наступит время подумать о том, как их избежать. Неужто кубанский казак не справится с этой конторской задницей? Да и чем он, Алитет Голобородько, рискует? Своим дипломом? Да вряд ли! А больше ему, в сущности, и рисковать-то нечем…

– Будем говорить прямо, – продолжал хозяин, с благосклонным кивком принимая от неслышно подошедшей секретарши чашечку кофе. – Архитекторов в Москве предостаточно. Буквально пруд пруди, честное слово. Так же, впрочем, как и строителей – всяких там плотников, бетонщиков, каменщиков… И тем не менее множество объектов в самой столице и вокруг нее возводится силами рабочих из ближнего зарубежья – из Белоруссии, Украины… Вы меня понимаете?

– Вы хотите сказать, что намерены мне регулярно недоплачивать? – невольно поморщившись, уточнил Голобородько. Такого поворота событий следовало ожидать, но он все равно почувствовал себя униженным и несправедливо обойденным. Он цапнул со стола поставленную туда холеной секретуткой тонкостенную фарфоровую чашку с черным кофе и разом выхлебал половину. Кофе оказался слабоватым (наверное, варили в автоматической кофеварке), но очень ароматным.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – повторил хозяин, микроскопическими глоточками попивая кофе. – С умным и практичным, осмелюсь уточнить. Недоплачивать, говорите? Н-ну, если вам угодно это так называть, то.., да, пожалуй, и недоплачивать. Совсем немного, тысячу или, скажем, полторы в месяц… Скажу вам как практичный человек практичному человеку: вы вольны встать, повернуться и уйти. Прямо сейчас или после того, как допьете кофе… Вы – творческий человек и сами знаете себе цену. Другое дело – найти нанимателя, который согласится вам эту цену заплатить. О, разумеется, вы молоды, полны энергии, у вас все впереди… Но пройдут годы – вы понимаете, годы! – прежде чем вы добьетесь того, что я предлагаю вам прямо сейчас. А годы, Алитет Петрович, штука весьма коварная. Может случиться так, что через годы вы не захотите или просто не сможете воспользоваться тем, что само плывет вам в руки… Подумайте – вот все, что я могу вам сказать. Поверьте, ваш отказ от сотрудничества меня огорчит, но не настолько, чтобы я пустил себе пулю в висок. А вы… Вы были когда-нибудь в Сан-Франциско?

Голобородько крякнул. Унизительно это было или нет, но плешивый новорусский котяра, который сидел по другую сторону девственно чистого и широкого, как футбольное поле, стола, почти слово в слово повторял то, о чем думал сам Алитет Петрович. Да, именитые московские архитекторы наверняка запросили бы за ту же работу вдвое, втрое больше. Но он-то ехал в Москву, даже отдаленно не рассчитывая на то, что предлагали ему в этом офисе! Ну, давай, сказал он себе. Встань, повернись, хлопни дверью и уйди – весь в белом и с пустыми карманами. Отправляйся на биржу труда, дурень, а еще лучше – домой, на Кубань. В родном райцентре давно не происходило ничего веселого, о чем могли бы посплетничать бабы за стаканом семечек или мужики за четвертью самогона…

– То все понятно, – с напевным кубанским акцентом сказал он и одним глотком прикончил кофе. – Тут, понимаете, одна закавыка… Насчет оплаты – то все ясно, я с вами согласен… Но сдается мне, что дело-то не только в деньгах. А?

Наниматель вдруг рассмеялся, аккуратно поставил чашку на блюдце и плавно, как драматический актер старой школы, развел руками.

– Нет, – сказал он. – Нет, нет и нет, дорогой Алитет Петрович! Теперь я вас точно не отпущу. Я такого человека, как вы, три месяца искал и вот наконец нашел. Да вы же настоящее сокровище! Честное слово, из вас выйдет толк! Только не подумайте, – уже совсем другим тоном добавил он, заметив импульсивное движение собеседника, – что это дает вам право торговаться. Условия вашей работы изложены в контракте. Либо вы говорите “да” на этих условиях, либо мы с вами расстаемся. Это мое последнее слово. Что же касается ваших сомнений… Что ж, скажу честно. Речь идет не об одном проекте, а о двух.

– Ага, – сказал Голобородько, – вот оно что.

Так я и думал. Двойная работа за половинную плату. Знаете…

– Погодите, – перебил его хозяин. – Давайте-ка не будем торопиться. В запальчивости вы можете сказать что-нибудь лишнее.., что-нибудь, что может испортить мое впечатление о вас. Позвольте мне сначала объясниться. Проектов будет два, и в то же время он будет один…

– Не понимаю, – сердито сказал Голобородько. – Так два или один?

– Официально – один, – ответил хозяин. – А на самом деле два. Один – роскошный и дорогой, а другой – точно такой же, но поскромнее. И чем скромнее, тем лучше. Но так, чтобы эта скромность не бросалась в глаза. Сможете, Алитет Петрович?

quot;Ага!” – хотел воскликнуть в тот момент Голобородько, но промолчал. Главные слова были сказаны. Нужно было быть полным идиотом, чтобы после этого не понять, где именно в этом деле зарыта собака. И нужно быть безнадежным кретином, чтобы озвучить это свое понимание. Просто взять и сказать, что ты все понял, и простыми русскими словами изложить простенькую суть затеянной этим плешивым чертом финансовой аферы, для которой ему понадобился талантливый, но безымянный архитектор. Безымянный архитектор, который тихо слиняет в теплый город Сан-Франциско после того, как дело будет надлежащим образом обстряпано…

«Ну хорошо, – подумал тогда Голобородько. – А мне-то что? Какое мне дело, сколько миллионов наварит этот тип на моем двойном проекте? Две с половиной штуки в месяц, триста тысяч единовременно и гарантированное рабочее место в Сан-Франциско – этого что, мало? Да на таких условиях можно продать душу дьяволу, а не то что на работу наняться!»

Он представил себе, как едет на новеньком “порше” в сторону Беверли-Хиллз под ярко-голубым небом Калифорнии, а высаженные вдоль дороги пальмы машут ему вслед своими разлапистыми листьями. На соседнем сиденье непременно будет сидеть загорелая блондинка в ярком бикини, и пахнуть от нее будет пальмовым маслом и дорогими духами… На мгновение Голобородько даже испугался, что с головы до ног намазанная пальмовым маслом блондинка испачкает жирными пятнами сиденье новенького “порше”, но тут же успокоился, решив, что, в крайнем случае, подстелит под блондинку какую-нибудь тряпочку.

Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что все это – и Сан-Франциско, и “порше”, и блондинку – еще надо заработать, встрепенулся и без лишних слов одним росчерком пера подмахнул лежавший на столе контракт…

…И теперь, спускаясь по девственно чистой лестнице во двор с полупустым чемоданом в руке, Алитет Голобородько думал о том, что человек с мозгами не пропадет даже в Москве. Пусть москвичи кичатся своим столичным происхождением! Разумному человеку это даже на руку. На поверку выходит, что этих столичных умников ничего не стоит обвести вокруг пальца. Они хороши против забитого колхозника, против “челнока” или ларечника, который боится собственной тени, а против настоящего кубанского казака они, как ни крути, жидковаты.

Он на секунду приостановился на площадке между первым и вторым этажом, чтобы закурить сигару. При этом Голобородько, как всегда, испытал приступ легкого раздражения: он никак не мог привыкнуть к этой дряни, которая напоминала ему родной самосад, но засевший глубоко внутри его натуры маленький плебей до сих пор стремился самоутвердиться любым доступным ему способом и периодически заставлял Алитета покупать эти чертовы сигары вместо его любимых “LM”.

quot;Ничего, – подумал Голобородько, делая первую осторожную затяжку и с трудом сдерживая приступ кашля. – Дома, в Сан-Франциско, все будет по-другому. Там люди одеваются как хотят и курят то, что им нравится. Завтра я буду бродить под пальмами, а вы тут пропадите пропадом, знать вас всех не желаю… Только не надо думать, что вы умнее меня! Думаете, вы замазали мне рот своими деньгами и квартиркой с видом на Тихий океан? Да черта с два! Америка – цивилизованная страна, средства массовой информации и связь там работают отменно. Я вам о себе еще напомню! Заработали моими руками, да? Ничего не имею против, только не забудьте поделиться. Иначе я подниму такую бучу, что у вас глаза на лоб полезут, и никакой океан мне в этом не помеха… Так-то, господа!

Выходя из подъезда во двор, где его уже поджидала служебная “Волга”, Алитет Голобородько презрительно улыбался. Ну, как же! Они москвичи, у них фирма… Что им какой-то приезжий с Кубани? Швырнуть ему в зубы кость пожирнее, он и заткнется. Сделает всю работу за нищенскую плату, да еще и спасибо скажет за то, что его облагодетельствовали. На большее у него, у лоха приезжего, ума не хватит… Ошибаетесь, господа!

К своему отъезду в Штаты Алитет начал готовиться заранее, и теперь в его чемодане под бельем и стопкой новеньких белых рубашек лежали копии обоих проектов – и того, который получил первое место на конкурсе, и того, которым его должны были подменить в ближайшее время. С помощью этих бумажек он рассчитывал обеспечить себе спокойное существование на много лет вперед.

Когда Голобородько вышел из подъезда, стоявшая напротив дверей черная “Волга” завелась, приветственно фыркнув глушителем. Водитель, вертлявый и скользкий хиляк с вечным насморком и прыщеватой подлой физиономией, вышел из машины и услужливо открыл багажник. Голобородько небрежно кивнул ему, положил чемодан в багажник и по-хозяйски уселся на переднее сиденье.

Когда машина, с хрустом ломая тонкий, как папиросная бумага, ледок, которым за ночь покрылись еще не успевшие просохнуть лужицы на асфальте, выехала со двора, Голобородько обернулся и бросил прощальный взгляд на окна квартиры, больше года служившей ему домом. Потом он снова повернулся и стал смотреть вперед – туда, где над прямым как стрела проспектом медленно поднималось солнце.

Смык называл себя специалистом широкого профиля. Среди его знакомых было довольно много людей, которые считали Смыка отморозком и говорили ему об этом прямо в глаза, абсолютно не боясь его обидеть. Смык и не обижался – просто брал таких разговорчивых на заметку, чтобы потом, когда представится удобный случай, на практике продемонстрировать им, до какой степени они были правы. Начинал Смык как карманник, но он принадлежал к той широко распространенной породе людей, которые гнутся в ту сторону, куда дует ветер. Таким образом, в течение десяти лет он обзавелся довольно обширным послужным списком, в котором числились кража со взломом, грабеж, мошенничество, злостное хулиганство, незаконные валютные операции и несколько недоказанных убийств, два из которых он действительно совершил, насчет одного сомневался, поскольку дело происходило по пьяной лавочке, а еще три на него пытался повесить один хмурый опер с Петровки. Особым умом Смык не отличался, но и того, что у него было, хватило, чтобы сообразить: рано или поздно все это кончится либо гибелью в пьяной драке, либо сроком, после которого Смык выйдет на свободу развалиной. Смык относился к такой перспективе философски: чему быть, того не миновать. Даже самые богатые и уважаемые люди частенько гибнут глупо, как бьющаяся о радиатор автомобиля мошкара. Взять, к примеру, английскую принцессу Диану или тех тузов, которых в последнее время начали пачками мочить в Питере. Ведь всю жизнь старались, учились, добивались чего-то, строили далеко идущие планы… А теперь что? Закопали то, что от них осталось, в землю. Вот и вся их карьера. От судьбы не уйдешь, как ни брыкайся.

Руководствуясь этой нехитрой философией, Смык жил как живется, пока не ухитрился загнать себя в такой угол, выхода из которого не было. Он задолжал огромные деньги людям, которые не прощали долгов и не знали слова “отсрочка”. Счетчик, который они включили, не просто тикал, а буквально стрекотал, как счетчик Гейгера в самом центре ядерного взрыва. Смык мало-помалу смирился с неизбежным и уже приготовился удариться в бега – не потому, что рассчитывал скрыться от кредиторов, а просто потому, что сидеть на месте и ждать пера в бок было выше сил. Но тут удача повернулась к нему лицом.

Произошло это, конечно же, совсем не так, как виделось порой Смыку в горячечных снах, где он откапывал золотые клады и находил в придорожных кустах туго набитые долларами кейсы. Просто вдруг откуда ни возьмись явились добрые люди, которые взяли Смыка под крыло, оплатили его долги, более или менее обласкали и приставили к вполне легальному делу – крутить баранку и помалкивать в тряпочку.

Смык в существование добрых людей не верил. Если человек выглядит добрым, значит, либо он полный болван, либо ему это выгодно. Новые хозяева Смыка дураками не выглядели, и Смык ни секунды не заблуждался по поводу своего “спасения”: богатеньким дядям понадобился верный и молчаливый человек для грязной работы. Смык ничего не имел против – по крайней мере, пока. Выбирать ему не приходилось, поскольку его купили со всеми потрохами, и свободы выбора у него теперь осталось не больше, чем у приобретенного в хозяйственном магазине ершика для чистки унитазов – сиди и жди, когда тебя схватят за задницу и начнут совать башкой в дерьмо…

Но платили ему, по крайней мере, сносно, да и работа была, что называется, не пыльная. Обязанностью Смыка было водить новенькую “Волгу” – куда скажут и когда скажут – и не совать нос в хозяйские дела. Хозяев он возил редко, в основном работал на подхвате: сгонять за водкой, доставить на дачу девочек, отвезти посылочку или, наоборот, получить…

Постепенно Смык начал ощущать себя почти что полноценным членом общества. Работа у него была вполне легальная, и даже вечно небритый и злой, как цепной пес, знакомый опер с Петровки перестал при каждой встрече качать права и требовать информации. Фирма, на которую работал Смык, занималась строительством и, судя по тому, как выглядел офис, процветала. Хозяйский бизнес тоже был легальным, и Смык никак не мог взять в толк, зачем хозяевам понадобился такой кадр, как он. Неужели они все-таки были идиотами и спасли его задницу от верной смерти из этого, как его.., христианского милосердия? В это верилось с трудом, и Смык утешал себя тем, что настоящая работа у него впереди. Вести в России легальный бизнес и не пересекаться при этом с братвой невозможно. Опять же, девочки, кокаинчик… Приставь к таким, мягко говоря, “торговым операциям” лоха – и неприятности обеспечены. Тут нужен человек бывалый, опытный и верный – такой, как Смык. Чтобы был готов к неожиданностям и не гадил в штаны, увидав ментовские погоны…

Примерно год назад – ну, может, чуток побольше – у Смыка вдруг образовалось что-то вроде постоянной работы. Его приставили личной шестеркой к какому-то лоху из провинции – не то с Кубани, не то с Дона. Из Ставропольского края, короче. Смык ставропольцев не переваривал с тех самых пор, как один из них в течение нескольких лет руководил страной. Но приказ есть приказ, и Смыку даже в голову не пришло что-либо возразить. Он постарался загнать свою неприязнь поглубже, и это ему удалось, хотя парень, которого он возил по всей Москве и сопровождал во всех его похождениях, и впрямь здорово смахивал на козла из-за рыжеватой бородки, по фактуре сильно напоминавшей то, что у нормальных людей растет на лобке.

А имя! Имечко! Смыку было жутко интересно, как выглядел и чем думал тот Петр, который назвал своего сына Алитетом. Немудрено, что парень подался на заработки подальше от родного дома! С таким погонялом разве что на Чукотке можно почувствовать себя нормальным человеком: у них там, наверное, у самих такие имена, что язык сломаешь.

Впрочем, шестерить на этого Алитета оказалось делом необременительным. По бабам он не ударял – во всяком случае, не особенно, кокаином не баловался, на игле не сидел и даже пил умеренно. Прошло целых четыре месяца, прежде чем Смык с огромным удивлением убедился, что козлобородый Алитет почти круглые сутки занят тем, что работает – не ширяется, не квасит водяру по-черному, не кувыркается с наемными шлюхами обоих полов, а работает: что-то чертит, считает на калькуляторе, играет клавишами компьютера, на мониторе которого высвечивается какая-то непонятная чертовщина-Удивление Смыка прошло быстро. Для этого ему нужно было всего-навсего сравнить поведение Алитета со своим собственным. Разодетый, как петух, тупой и высокомерный кубанский казак был, похоже, таким же рабом, как и сам Смык, разве что рангом повыше. Конечно, было непонятно, вкалывает он за страх, как Смык, или за что-нибудь более приятное, но после некоторых раздумий Смык решил, что его это не касается. “Меньше знаешь – лучше спишь”, как говорят умные люди.

Оттого, что положение Алитета оказалось сродни его собственному. Смык не стал больше любить своего пассажира. Уж очень он был несимпатичный – со своим кубанским акцентом, со своей бородкой и дурацкой широкополой шляпой, которая, хоть и давно вышла из моды, но, как ни крути, здорово шла к широким плечам и узким бедрам этого недоделанного казака. Кроме того, где это видано, чтобы раб уважал раба? Такие отношения бывают разве что в книжках наподобие “Хижины дяди Тома”, но Смык читать не любил, предпочитая смотреть боевики и жесткое порно.

Короче говоря, никакой нежности по отношению к Алитету Смык не испытывал и потому нисколько не расстроился, узнав, что вскоре ему предстоит расстаться со своим пассажиром. В пятницу после обеда его вызвали в хозяйский кабинет и там более или менее проинструктировали насчет завтрашнего дня.

– Завтра подашь Алитету машину в восемь утра, – сказал ему хозяин – не тот, который Владислав Андреевич, а тот, который Вадим Александрович. Хозяев у Смыка было двое – Вадик и Владик, Вадим Александрович и Владислав Андреевич, сокращенно ВАВА. Вадим Александрович был помоложе и занимался, насколько понял Смык, в основном сиюминутными тактическими вопросами, требовавшими принятия неотложных и не слишком ответственных решений. Владислав Андреевич был постарше и редко снисходил до непосредственных контактов с подчиненными, и в особенности со Смыком. Смык видел этого величественного и огромного, как старинный дирижабль, господина всего пару раз, мельком, и оба раза Владислав Андреевич его не заметил. Тем не менее обостренным чутьем, которое было сродни собачьему, Смык ощущал, что настоящий хозяин здесь именно он, Владислав Андреевич, а не разговорчивый и галантно демократичный Вадик.

– Так рано? – удивился Смык. Обычно нужда в транспорте возникала у Алитета не раньше одиннадцати утра – он работал допоздна и просыпался тоже поздно.

– Закрой рот и слушай, – ласково сказал Вадик. Смык насторожился. Он очень не любил, когда Вадик разговаривал вот таким медовым голосом: обычно это означало, что он вот-вот начнет орать и колотить кулаком по столу. Поэтому Смык шмыгнул вечно подтекающим, как неисправный кран, носом, демонстративно утерся рукавом и потупился, комкая в ладонях кепку.

– Целку строить будешь потом, когда дело сделаешь, – с брезгливым любопытством разглядывая его склоненную макушку, сказал Вадик. – Машину подашь в восемь утра, ты понял? К подъезду. Мотор можешь не глушить, наш Алитет Петрович выйдет сразу же. Он, видишь ли, торопится, так что ты, будь добр, не опаздывай.

Он со щелчком раскрыл лежавший на столе тонкий серебряный – не серебристый, а именно серебряный, уж Смык-то в этих тонкостях разбирался получше иных-прочих! – портсигар, двумя пальцами выудил оттуда тонкую темную сигарету и закурил от массивной настольной зажигалки. По кабинету поплыл ароматный дым, и Смык постарался придать своему лицу как можно более индифферентное выражение. В этом кабинете ему никогда не разрешали курить и уж тем более не угощали сигаретами. Это было немного обидно. В конце концов, что с них, с уродов, возьмешь? Они считают себя солью земли и благодетелями, но это только до тех пор, покуда их самих как следует не прижало. А когда прижмет, сразу добреют: Смык, дружище, выручай… Э-эх! Да леший с ними, будет и на нашей улице праздник…

Смык не стал спрашивать, куда же так торопится уважаемый Алитет Петрович, чтобы не услышать в ответ: “Не твое собачье дело”. Да в сущности, ему и вправду было наплевать, куда ехать. Вот только вставать в такую рань было немного лень, а так – какая разница?

– Поедете в Шереметьево, – затягиваясь сигаретой, продолжал Вадим Александрович. Его тяжелая нижняя челюсть при этом сильно выпячивалась вперед, как подводный выступ на носу старинного линкора. – В Шереметьево-2, понял?

– Ага, – рискнул высказать предположение Смык, – встречать кого-то будем!

– Провожать, – с неприятной ухмылкой возразил Вадик. – Наш Алитет Петрович уходит в горы. Вернее, улетает в Америку. Сейчас ты заскочишь в кассы Аэрофлота и заберешь его билет, а завтра отдашь ему лично в руки. Потеряешь – убью. Опоздаешь – удавлю своими руками, как щенка. Учти, я не шучу. Ты все понял?

– Да ладно вам, – привычно заныл Смык, про себя дивясь такой спешке. – Что я, маленький? Чего сразу наезжать-то? Я вас хоть когда подводил? Подводил, да?

– Нет, – продолжая странно ухмыляться, ответил Вадик, – не подводил. Возможности такой у тебя не было, вот что я тебе скажу. А теперь есть. И если ты, засранец прыщавый, попытаешься этой возможностью воспользоваться, я тебя из-под земли достану.

– Прыщавый, прыщавый, – обиженно протянул Смык. – А я виноват, что обмен веществ такой?

– Виноват, – сказал Вадик. – Мыться надо, дружок, чаще! От тебя прет, как от беговой лошади, а ты мне про обмен веществ рассказываешь. Я тебя еще раз спрашиваю: ты все понял?

– А чего тут понимать? – трусливо огрызнулся Смык. – Подумаешь, дело: Алитета в аэропорт забросить…

– Это еще не все, – перебил его Вадим Александрович. – Сразу за кольцевой на обочине будет стоять человек… – он вынул из внутреннего кармана пиджака и показал Смыку крупную черно-белую фотографию, – вот этот. Подберешь его. Нет, фотографию я тебе не дам, смотри здесь. Если Алитет станет бухтеть, не обращай внимания. Начальник здесь я, и я приказываю тебе подобрать этого человека и делать все, что он скажет. Все, что он скажет, понял?

Его слова и в особенности тон, которым они были сказаны, заставили Смыка зябко поежиться, словно в жарко натопленном кабинете вдруг откуда ни возьмись образовался ледяной сквозняк. Судя по всему, настало время платить по счетам, и Смык с удивлением обнаружил, что не готов к расчету. А в том, что платить придется, можно было не сомневаться: даже если бы Вадик не говорил с ним таким странным тоном, достаточно было просто посмотреть на фотографию, которую он все еще держал у Смыка перед носом, чтобы все понять.

На фотографии был изображен мужчина средних лет со светлыми, зачесанными назад и казавшимися с виду довольно редкими волосами. Лицо у него было узкое, сильно вытянутое в длину и гладко выбритое. Близко посаженные глаза смотрели из глубоких глазниц холодно и равнодушно, рот напоминал хирургический шрам. “Делай, что он скажет…” Страшно было даже подумать о том, что может приказать этот тип. Смык никогда не был физиономистом, но одного взгляда на это жесткое лицо было достаточно, чтобы понять: перед вами бывший сотрудник спецслужб или, как минимум, мент, уволенный из органов за служебное несоответствие… “Погорел наш Алитет, – понял Смык. – Ох, будет ему Америка…quot;

Ровно в восемь утра Смык подогнал машину к подъезду, в котором жил Алитет Голобородько. За ночь его страхи немного улеглись, и по дороге в гараж и позже, ведя машину по московским улицам, Смык даже ухитрился выработать собственную теорию, более или менее объяснявшую данное Вадиком поручение. Возможно, казачок поедет в Америку не просто так, а с посылочкой, и посылочку эту ему передаст тот самый страшноватый тип с фотографии. Судя по тому, как серьезно говорил об этом Вадик, посылочка будет еще та, но вот это Смыка уже не касалось. Его дело маленькое: довезти этих уродов до стоянки аэропорта, а там хоть трава не расти… “И вообще, – начинал злиться Смык, – какое мне дело? Меньше знаешь – лучше спишь. Так-то вот…quot;

Стоило ему заглушить двигатель, как дверь подъезда распахнулась и на крыльце показался Алитет Голобородько во всей красе – в долгополом пальто, в шляпе, в развевающемся шарфе и в ботинках, которые выглядели так, словно по их носкам прошелся грузовой железнодорожный состав. В руке у Алитета свет Петровича болтался полупустой чемодан, а на губах блуждала пакостная улыбочка. Хренов казак был доволен жизнью, и Смык окончательно уверился в том, что ничего особенно опасного ему сегодня не предстоит.

Он завел двигатель и побежал открывать багажник – скорее по привычке, чем из желания услужить многоуважаемому Алитету Петровичу. Они ездили вместе год, но так и не сблизились. Голобородько раздражал Смыка, и во взглядах, которые бородатый архитектор время от времени бросал на своего водителя. Смык легко читал такое же презрительное выражение.

Машина, которой только-только исполнилось два года, бежала легко, с довольным урчанием пожирая дешевый “семьдесят шестой” бензин и выдыхая через выхлопную трубу сизый угар. Алитет, как и положено выбившемуся в начальники лоху, восседал на переднем сиденье, по-хозяйски развалившись и даже задрав ногу на ногу, благо габариты “Волги” это позволяли. Он молчал, но чувствовалось, что это стоит ему неимоверных усилий: господину архитектору до смерти хотелось похвастаться тем, что он отправляется аж в Америку, а Смык остается дальше хлебать родное российское дерьмо. Спохватившись, Смык полез за пазуху и отдал своему пассажиру успевший слегка помяться авиабилет. Голобородько снисходительно кивнул в знак благодарности, и Смык от души пожелал, чтобы дорога поскорее закончилась. Он чувствовал, что может сорваться и все-таки сделать то, о чем мечтал весь этот год: остановить машину, выволочь этого ублюдка на обочину и измордовать так, чтобы в самолет его пришлось заносить на носилках.

Миновав кольцевую, Смык стал старательно вглядываться в обочину, чтобы вовремя заметить типа, фотографию которого ему показал Вадик. Для этого ему пришлось сильно снизить скорость и перестроиться в крайний правый ряд, но тип с фотографии все равно возник на обочине совершенно неожиданно. Только что справа от машины тянулась пустая неровная лента грунтовой обочины, испятнанная редкими островками черного мартовского снега и утыканная рекламными щитами и указателями, и вдруг оттуда, из поросшей обесцвеченной прошлогодней травой и прозрачными кустами пустоты, на проезжую часть шагнула длинная фигура в темном плаще, с непокрытой головой и с дымящейся сигаретой в уголке похожего на хирургический шрам рта. Человек на обочине поднял руку, голосуя, и Смык поспешно тормознул, да так, что сидевший в расслабленной позе Алитет едва не протаранил головой лобовое стекло.

– Ты чего? – недовольно спросил архитектор, поворачивая к Смыку сердитое лицо.

– Пассажир, – так же недовольно ответил Смык. – Мне лишняя копейка не помешает, меня фирма по Америкам не возит.

Голобородько, как ни странно, возражать не стал: видимо, у него и в самом деле было отличное настроение. Новый пассажир приоткрыл заднюю дверцу и вежливо поинтересовался, не подбросят ли его до аэропорта.

– Садись скорее, – проворчал Смык, – здесь остановка запрещена.

Пассажир ловко скользнул на заднее сиденье и захлопнул дверцу. Смык тронул машину с места. Голобородько даже не повернул головы, чтобы посмотреть на того, кто сел сзади, окончательно войдя в роль полновластного хозяина жизни.

Смык вел машину, стараясь не обращать внимания на неприятный холодок под диафрагмой. У блондина, которого он подобрал, в руках не было ничего, что напоминало бы посылку. Впрочем, посылка могла быть маленькой – размером с письмо или спичечный коробок…

Смык покосился в зеркало заднего вида и поспешно перевел взгляд на дорогу. У парня, который сидел за спиной у Алитета, был совсем не тот вид, какой обычно бывает у курьеров. С такой рожей, если честно, не посылочки передавать, а командовать ротой спецназа или брать на абордаж торговые корабли где-нибудь в нейтральных водах.

Справа мелькнул предварительный указатель направлений, а через несколько секунд впереди показался поворот на второстепенную дорогу, которая скрывалась в по-весеннему прозрачном перелеске. Пассажир на заднем сиденье зашевелился, и Смык понял, что он сейчас скажет, за мгновение до того, как блондин открыл рот.

– Притормози-ка, шеф, – сказал блондин. – Сверни вон туда, в лесок.

Смык послушно, как робот, затормозил и включил указатель правого поворота. На приборной панели зажглась мигающая стрелка, мерно защелкало реле.

– Куда? – возмутился Голобородько. – На самолет опоздаем!

– Не шуми, командир, – ответили с заднего сиденья. – Твое от тебя не уйдет.

Смык до звона в ушах стиснул зубы и крутанул податливый руль, сворачивая на грунтовку.