"Ищи врагов среди друзей" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 10

Когда Дорогин упал, Тамара Солодкина попыталась крикнуть, но вместо крика у нее вырвалось лишь глухое мычание: рот был крепко зажат липкой от пота ладонью, издававшей тошнотворный запах никотинового перегара. Она укусила эту ладонь, одновременно ударив каблуком по носку чужого ботинка, но державший ее человек только присел, зашипев от боли и даже не подумав разжать руки.

– Не дергайся, сука, – обдавая ее гнилым дыханием, прохрипел он ей в самое ухо, – сверну шею, как цыпленку.

Голос был смутно знаком Тамаре, а характерный акцент сразу выдавал в говорившем коренного москвича. Впрочем, Тамара не нуждалась в лишних подтверждениях своей догадки: конечно же, на них напали те самые люди из автобуса, которых она застала за перегрузкой каких-то ящиков.

Человек, ударивший Сергея, подошел спереди. Подходя, он взмахнул рукой, и что-то, с глухим железным стуком упав на дорожку, дребезжа, откатилось в сторону. В руках у подошедшего появилось что-то белое, раздалось характерное потрескивание. Тамара, много лет проработавшая в больнице, сразу узнала этот звук: незнакомец отрывал полоску лейкопластыря от катушки. Он шагнул вперед, и Тамара резко выбросила вперед ногу, целясь в пах. Несмотря на темноту и неудобную позицию, из которой он был нанесен, удар достиг цели – мужчина, охнув, сложился пополам, держась за ушибленное место. Тамара ударила его еще раз, надеясь угодить острым носком туфли в лицо, но на этот раз промахнулась, и удар пришелся в плечо.

Расплата последовала немедленно. Державший ее человек так заломил ей руку, что у Тамары от боли потемнело в глазах, и она была вынуждена сильно наклониться вперед.

– Я же предупреждал, – услышала она. – Перестань дергаться, сука! Себе же хуже делаешь.

Его напарник молчал. Лица его в темноте было не разобрать, но Тамара не сомневалась, что это либо головастый приятель пляжного атлета, либо водитель автобуса. Сам пляжный атлет, щедро расточавший комплименты в ее адрес всего несколько часов назад, сейчас одной рукой зажимал ей рот, а другой держал ее за запястье, причиняя мучительную боль.

Молчаливый бандит, неестественно переставляя ноги и непроизвольно постанывая, подошел к Тамаре и после недолгой борьбы криво залепил ей рот широкой полосой лейкопластыря. После этого давление на ее заломленную за спину руку немного ослабло, и она смогла выпрямиться.

– Вперед, – сказал Пузырь, грубо толкая ее в спину. – Иди и не дергайся, а то схлопочешь железякой по черепу, как твой кавалер.

Тамара попыталась обернуться, чтобы разглядеть Дорогина, но новый толчок в спину заставил ее идти вперед.

– Не оглядывайся, – сказал Пузырь, – не на что там смотреть. Что ты, жмуриков не видала?

Тамара забилась у него в руках, пытаясь вырваться, и тогда Кравцов, подскочив откуда-то сбоку, ударил ее кулаком в лицо. Тамара обмякла, повиснув на руках у Пузыря.

– Ну, ты, козел, – прошипел Пузырь. – Теперь придется ее на себе переть.

– Так и так пришлось бы, – ответил Кравцов. – Она бы все равно не пошла. А так хотя бы не дергается.

– Проверь того придурка, – сказал Пузырь. – Живой он или нет?

– Что мне, пульс у него щупать? – огрызнулся водитель. – Если живой, то скоро окачурится. Бил я его по-настоящему, от души. А если и очухается, ничего не вспомнит. Он ведь даже разглядеть ничего не успел.

Поваляется месячишко в больнице, а мы за это время – тю-тю. Пусть потом доказывает, что это мы.

– А ты крут, – с насмешкой протянул Пузырь. – Не пойму никак, что ты за баранкой делаешь. Тебе бы на Сицилии мафией командовать. Ладно, потащили.

Они взяли Тамару с двух сторон под руки и быстро поволокли ее к пролому в ограде. Угнанная полчаса назад машина поджидала их рядом с проломом.

Это были обшарпанные и помятые «Жигули» первой модели, такие ржавые и неказистые, что Кравцов испытывал настоящую неловкость, угоняя эту дышащую на ладан тележку из-под чьих-то окон.

Уже подходя к машине, они налетели на пожилую супружескую чету, совершавшую вечерний моцион.

Отпирая дверцу, Кравцов услышал, как женщина сказала своему спутнику:

– Ты только посмотри, во что превратились женщины! Напиваются до беспамятства, а потом голову ломают: от кого у них дети?

– Да, – согласился мужчина, – дикость. Прямо конец света.

Пузырь с облегчением свалил свою ношу на заднее сиденье, с лязгом захлопнул дверцу и сел на «хозяйское» место рядом с Кравцовым. Кравцов запустил обе руки под приборную панель, на ощупь соединяя провода, стартер закудахтал, и старенький «жигуленок» завелся.

– Уф, – с облегчением выдохнул Кравцов, выруливая на середину улицы, – кажись, дело в шляпе. Я думал, эта развалина не заведется.

– Завелся, как видишь, – сказал Пузырь. – Как там твое хозяйство, по штанам не размазалось?

– Вроде на месте, – ответил Кравцов, на всякий случай прикоснувшись к пострадавшему месту рукой. – Вот же сука, так меня подловила!

– Сам подставился, – возразил Пузырь. – Думать надо! Это ж баба, у них одно на уме!

– Ты бы связал ее, что ли, – оглянувшись назад, предложил Кравцов.

– Да чего ее вязать, – лениво ответил Пузырь, доставая из кармана оранжевую коробочку, такую же, как та, что была у Шурупа. – Сейчас кольну, и все будет путем.

– Что ж ты ее раньше не уколол? – взвился водитель.

– А чем? У меня же руки были заняты, дубина.

Пузырь, не слишком церемонясь, сделал Тамаре инъекцию, выбросил шприц-тюбик в окно и долго ерзал на сиденье, пристраивая свои длинные конечности в тесном салоне «Жигулей».

– Ну и сундук, черт бы его побрал, – проворчал он.

– Зато ментам до нас никакого дела, – возразил Кравцов. – Сразу видно, что лохи едут, с которых взять нечего.

Пузырь недовольно покрутил головой, но спорить не стал: водитель был прав. Вздохнув, Пузырь покорился судьбе и полез в карман за сигаретами.

– Странно, – сказал Кравцов.

– Что тебе странно?

– Вот ты вроде спортсмен, мускулатуру накачиваешь, а куришь…

Пузырь пожал могучими плечами, прикуривая сигарету.

– Если честно, то курю я только в командировках или когда на дело иду. Нервы успокаивает. А когда тренируюсь – ни-ни. Ну, разве что одну-две сигаретки в неделю.

Кравцов представил себе такой скудный рацион и, ужаснувшись, зашарил по карманам в поисках курева.

– С ума сойти, – сказал он. – Как это ты выдерживаешь? По мне, так это еще труднее, чем совсем не курить.

Пузырь снова повел плечами, глубокомысленно почесал кончик носа и сказал:

– Не знаю… Не замечал. Мне все равно – могу курить, могу не курить. Могу вот сейчас выбросить сигарету и не курить столько, сколько скажешь: день, неделю, год…

– А давай! – оживился Кравцов, лихо выравнивая машину. – Давай проверим! А то на словах все орлы…

– Ставлю штуку, – спокойно ответил Пузырь.

– Штуку? – Кравцов заметно сник. – Это баксов, что ли? За штуку баксов я сам год курить не буду.

– Ставлю, – спокойно повторил Пузырь. – Только бабки на кон, на мелок я не играю. Ну?

Кравцов фальшиво засмеялся, жалея, что затеял этот разговор. Поначалу все шло так, что лучше и не надо: он идеально вписался в компанию крутых парней, вошел в доверие, вместе с ними мочил лохов и проворачивал дела, и вдруг такое… Водитель чувствовал, что если еще не сел в лужу, то вот-вот сядет, но рисковать тысячей долларов ему очень не хотелось: не так уж и много их у него было, этих тысяч, чтобы заключать такие пари.

– Да ладно тебе, – примирительно сказал он. – Чего ты завелся? Я вообще на бабки не спорю. Принципиально.

– Ах, принципиально, – с насмешкой повторил Пузырь. – Ну, тогда конечно. Только учти на будущее: у деловых людей за базар принято отвечать. Это я такой добрый, а вообще можешь нарваться на неприятности… Особенно если будешь хихикать, как падла.

Кравцов мгновенно перестал улыбаться и уставился на дорогу, избегая смотреть на Пузыря. На душе у него было погано: он-таки опозорился перед новым приятелем, выставив себя трусом, скрягой и болтуном одновременно. Впрочем, Кравцов не особенно переживал: такое случалось с ним не впервые, и он давно научился молча утираться, когда те, кто был сильнее, плевали ему в лицо. В конце концов, всегда оставалась возможность отыграться на ком-нибудь другом.

…Город кончился сразу, будто обрезанный ножом.

Ржавая тарантайка деловито протарахтела мимо поста ГАИ, возле которого с заброшенным видом скучал милицейский «мерседес» с мигалками на крыше, и, рыкнув двигателем, покатилась в сторону Ильичевска, набирая скорость. Тамара Солодкина лежала на заднем сиденье, прикрытая пыльным мешком из-под картошки, который Пузырь отыскал в багажнике «Жигулей», и не подавала признаков жизни. Ее не беспокоили ни тряска, ни заполнявший тесный салон табачный дым она спала. Кравцов, покосившись на нее в зеркало заднего вида, смог рассмотреть только край грубого джутового мешка, и на секунду ему стало жаль эту девушку.

После того, что случилось с Гогичем и тем участковым, который проявил служебное рвение в Москве, в ее судьбе можно было не сомневаться. «Жалко, – подумал Кравцов. – Красивая баба.» Эта мысль проскользнула по самой поверхности сознания, не затронув его глубинных слоев: по большому счету, Борису Кравцову было наплевать на всех, кроме себя самого. Все остальное человечество представлялось ему толпой бездарных статистов в театральной постановке, где сам он играл главную роль. Статистом больше, статистом меньше – какая разница? Лежавшая на заднем сиденье без сознания женщина уже сыграла свой маленький эпизод, произнесла свое жалкое «Кушать подано», и теперь ее имя можно было с чистой совестью вычеркнуть из титров.

Пузырь ни о чем подобном не думал вообще. Его занимали мысли о том, что дома остался «мерседес» с помятым крылом, которое он так и не успел заменить из-за этой командировки, и о том, не изменяет ли ему постоянная любовница, обходившаяся ему совсем недешево, но при этом никогда не упускавшая случая «подработать» на стороне. В конце концов Пузырь решил не мучиться неразрешимыми вопросами и попросту устроить ей выволочку по возвращении.

Им пришлось остановиться в каком-то сонном поселке, чтобы узнать дорогу. Кравцов был в этих местах впервые, а Самарин не позаботился оставить подробные инструкции. Полупьяный мужик, которого им удалось выловить на пустынной улице, долго не мог вникнуть, чего от него хотят, а потом еще дольше путано объяснял дорогу. В результате выяснилось, что им надо еще немного проехать по прямой, а когда покажется затон, сразу за железнодорожной веткой свернуть налево.

– Только дед Мишка вас не пустит, – закончил этот местный Иван Сусанин и громко икнул.

– Не твое собачье дело, – ответил ему Кравцов и рывком тронул машину с места.

Следуя путаным указаниям алкаша, они добрались до шлагбаума, который снова был закрыт, и были атакованы местным кобелем. Кравцов посигналил, и из сторожки появился охранник. Разглядев его, Пузырь криво усмехнулся: этот сморчок мог не пропустить разве что ребятишек в огород, да и то вряд ли.

Когда старик подошел к машине, Пузырь опустил стекло со своей стороны и, не глядя на сторожа, негромко сказал:

– Здорово, папаша. Подними-ка свой шлагбаум.

Мы на «Москвичку». Микроавтобус здесь проезжал?

Старик улыбнулся, показав вставную челюсть.

– Были, – отрапортовал он. – Денег мне дали.

Хорошие люди, сразу видно. А то вот давеча один…

Пузырь не дослушал. Небрежным жестом протянув старику пятидолларовую бумажку, он приказал ему:

– Открывай.

Дед Мишка поспешно поднял шлагбаум и снова взял под козырек. Он остался доволен: такие удачные дежурства выпадали нечасто, а за последний год вообще ни разу. Все ценное, что можно было снять со стоявших в затоне кораблей, давным-давно выдрано с мясом, вырезано автогенами и растаскано по домам, сараям и яхт-клубам, так что на заработок рассчитывать не приходилось. Спрятав полученные от Пузыря деньги за подкладку фуражки, где уже лежали сто долларов, выданные ему Самариным, дед Мишка вернулся в сторожку, где его дожидалась бутылка дешевого портвейна. Деда Мишку одолевали заботы: он прикидывал, куда ему ненадежнее запрятать деньги – так, чтобы, упаси боже, не нашла ни бабка, ни тем более невестка Анжела. Пятерку он решил обменять завтра же. По самым скромным подсчетам, на эти деньги можно было купить восемь литров дешевого крымского портвейна прямо из бочки на углу. Дед Мишка облизнулся и заторопился к своей одинокой бутылке, дожидавшейся его на столе.

Через несколько минут старпом «Москвички» Иван Захарович Нерижкозу, гордый потомок запорожских казаков и бывший активист «Руха», деликатно постучал согнутым пальцем в дверь хозяйской каюты и сказал, старательно выговаривая русские слова:

– Владлен Михайлович, там приехали ваши люди.

Общаясь с хозяином, Иван Захарович переставал быть руховцем и становился интернационалистом: москали москалями, а доллары долларами. Помимо этого, старпом Нерижкозу обладал еще одним ценным качеством. Когда нужно, он умел быть слепым, глухим и немым, как, впрочем, и каждый член команды от капитана до посудомойки: Самарин подбирал членов экипажа сам, потратив на отбор много сил и времени.

Но именно старпом, а не капитан являлся правой рукой хозяина «Москвички». Капитан Васин не испытывал по этому поводу особенного восторга, но держался корректно и ни разу ни единым словом не дал понять, что недоволен существующим положением вещей. Платили ему хорошо, и вряд ли существовало место, где капитан Васин смог бы получать больше, почти ничем не рискуя.

Впрочем, увидев, как из подъехавшей к сходням машины выгружают бесчувственное тело какой-то женщины, старпом Нерижкозу понял, что теперь и он, и капитан Васин рискуют, и рискуют очень многим, если не всем. Похоже, настало время по-настоящему отрабатывать фантастическое жалованье, и Иван Захарович тихо порадовался про себя тому, что капитана нет на борту: Васин мог струхнуть и закатить скандал, поскольку контрабанда и похищение людей – абсолютно разные вещи. Нерижкозу подумал, что лучше всего поставить капитана перед свершившимся фактом, тогда ему просто некуда будет деваться.

Сам он решил идти с Самариным до конца, тем более что особых неприятностей пока что не предвиделось. Работая в траловом флоте, Иван Захарович до тошноты насмотрелся на то, что творили с женщинами пьяные матросы, и зрелище очередной бабы, которую против воли поднимали на борт, оставило его почти равнодушным.

Успокоив себя таким образом, Иван Захарович проводил Пузыря и Кравцова в пустующую кладовую, выдал им старый матрас, чтобы пленница не отлежала себе бока на голой железной палубе, собственноручно запер кладовую и по приказу Самарина отдал ключ Пузырю, который небрежно засунул его в передний карман джинсов. Проводив хозяина до его каюты, Иван Захарович внимательно выслушал его распоряжения, заверил Владлена Михайловича в том, что волноваться не о чем, выставил вахтенных, наказав им смотреть в оба, и с чувством выполненного долга лег спать в своей каюте, выкурив перед сном трубочку или, как он ее называл, люльку.

Трубку он начал курить в подражание хозяину, но никак не мог к ней привыкнуть: после второй затяжки во рту начинало сильно щипать, слюнные железы превращались в настоящие фонтаны, а к горлу подступала тошнота.

Засыпая, он все еще думал о предстоящих на завтра делах, еще не зная, что спать ему придется недолго.

Станислав Мартынов вынырнул из чуткой полудремы, разбуженный дребезжанием телефона. В комнате горел свет, и Мартын взял трубку, недовольно щурясь на точечные светильники. Поднеся трубку к уху, он услышал одышливое сопение и сразу понял, кто звонит.

– Ну? – нетерпеливо бросил он в микрофон.

– Хрен гну, – огрызнулся Сеня. – Пошел ты знаешь куда с такими поручениями! Насилу ноги унесли. Я уже думал, нам абзац – и мне, и Слону.

Слон тебе еще все расскажет. Ему всю морду расковыряли за твои ящики, он этого так не оставит… Да уйди ты, шалава, – сказал он куда-то в сторону, – не лезь! Тебя еще здесь не хватало… Сам скажу, не беспокойся. Заплатишь вдвойне, – закончил он, снова обращаясь к Мартыну.

– А втройне не хочешь? Вы сделали дело или нет? Узнали, что в ящиках?

– Да пошел ты на… Сам узнавай, если жить надоело! Они их берегут как зеницу ока. Полдороги ехали так, а полдороги – под пистолетом. Я в кабине, а Слон – в кузове. Я думал, что нас там же и пристрелят…

– Да ладно, это я уже слышал… Погоди, дай подумать.

– Думай, только побыстрее. Да, чуть не забыл.

Москвич велел передать, что он тобой очень недоволен.

Мартын задержал дыхание, досчитал до пяти и с шумом выпустил воздух. Однажды ему пришлось стать свидетелем того, как Владик выражал свое недовольство.

– Ну, козлы, – просипел Мартын, растирая ладонью горло. У него было такое ощущение, словно на шее уже затягивалась веревочная петля. – Ну, уроды. Двойную оплату вам? Вы меня под пулю подвели, суки лагерные! Сказал же: аккуратно!

– Да ты чего, Мартын? – резко сбавляя тон, спросил Сеня. – Чего ты взъелся? Ты испугался, что ли?

– Да, – сказал Мартын, – испугался. Сам испугался и тебе советую, иначе квакнуть не успеешь, как на том свете окажешься. Москвич – мужик серьезный, слов на ветер не бросает. Если он сказал, что недоволен, значит, можно шить белые тапки. Ты меня знаешь, Сеня, я такими вещами не шучу, так что подумай хорошенько.

– Да о чем думать-то? – растерянно спросил Сеня. – Чего делать-то теперь? Что ты меня пугаешь, говори толком!

Мартын усмехнулся, сдерживая нервную дрожь.

Толстяка все-таки проняло, и это уже хорошо. quot;Время есть, – думал Мартын, прикрыв глаза воспаленными веками, чтобы режущий свет точечных светильников не отвлекал от размышлений. – Если бы Владик хотел убить сразу, он бы так и поступил без малейших колебаний. Значит, он решил повременить до выхода корабля в море. Время еще есть, и его надо использовать с толком. Только вот Сене об этом не стоит говорить. Пусть думает, что времени не осталось. Но каков москвич! Нет, эти его ящики нужны мне до зарезу. Мы еще посмотрим, кто кого уволит.

Ну, толстячок, не подведи!quot;

– Что делать? – переспросил он свистящим змеиным шепотом. – И ты меня спрашиваешь? Спроси у Слона! Вы с ним завалили плевое дело, и ты имеешь наглость задавать мне вопросы? Хорошо, я отвечу. Надо спасать свои шкуры. Сделать это можно только одним способом. Ты знаешь каким.

Некоторое время Сеня молчал, потом длинно выматерился в трубку.

– Когда? – уныло спросил он, закончив отводить душу.

– Сегодня, – с нажимом сказал Мартын. – Сейчас.

– Сегодня? – еще более уныло переспросил Сеня. Было ясно, что ни с кем воевать он не хочет, а хочет лишь выпить водочки под хорошую закуску, трахнуть свою костлявую шалаву и завалиться спать до полудня.

«Вот хрен тебе», – мстительно подумал Мартын.

– Сегодня или никогда, – будничным тоном сказал он. – Или это, или встретимся на том свете.

Кстати, имей в виду, что ящики свои москвич бережет неспроста. Ты меня понял?

– Ага, – сказал Сеня. В голосе его послышалось некоторое оживление, и Мартын, склонный иногда пофилософствовать, подумал, что люди, в сущности, совсем не меняются на протяжении тысячелетий: политика кнута и пряника оставалась такой же действенной, как при римских императорах или, если угодно, при царе Горохе. – Так я собираю ребят? – спросил Сеня.

– Всех, кого сможешь достать. Не дрейфь, Сеня!

Вспомни молодость! Встретимся через два часа на старом месте.

– Да, молодость, – с неопределенным выражением протянул Сеня и, как всегда, не прощаясь повесил трубку.

Мартын тоже опустил трубку и, откинувшись на спинку своего продавленного кресла, с удовольствием закурил. Он чувствовал себя прекрасно и, черт подери, ему даже не хотелось выпить! Он давно уже заметил, что смертельный риск является лучшим из наркотиков, но с годами это чувство стремительной легкости, переполняющее каждую клеточку тела, как-то призабылось, затерлось серым пеплом будней и, казалось, безвозвратно ушло. Теперь вдруг выяснилось, что ничто не пропало бесследно. Мартын только удивлялся: как это у него хватило терпения столько лет ходить в холуях у Владика? А ведь были времена.

Времена эти, уже основательно подзабытые, теперь представлялись ему в романтическом ореоле бесшабашной храбрости. В молодости числилось за ним десятка полтора квартирных краж да пара-тройка налетов на те же квартиры. И кончилось все тогда совсем по-дурацки и вовсе не романтично: не то наводчик что-то напутал, не то у хозяев резко изменились планы, но вместо тепленькой банкирской жены в стеганом халатике Мартына и Сеню встретил сам банкир с целой компанией подвыпивших гостей. Попавшие в переплет налетчики бросились наутек, но у подъезда их перехватили телохранители и отделали так, что у обоих надолго отшибло вкус к приключениям.

Докурив, Мартын раздавил окурок о поверхность журнального столика и забросил получившийся неаппетитный комок в угол, где таких комков набралось полным-полно. Он встряхнулся: нужно действовать.

Впрочем, делать ему было особенно нечего, заряженный пистолет в полной боевой готовности лежал под подушкой. Руки, ноги и голова находились на месте и тоже были готовы к решительным действиям, а времени до назначенной встречи оставалось навалом. Мартын сделал еще пару звонков, но людей, которых он искал, не оказалось на месте: один, как выяснилось, уже полгода загорал на зоне, и Мартыну, не стесняясь в выражениях, объяснили, что его самого там ждут не дождутся, а другому, оказывается, уже успел позвонить Сеня, и тот отбыл в неизвестном направлении.

Мартын вдруг почувствовал, что голоден. Это было странно: обычно он мог сутками не вспоминать о еде, довольствуясь горячительными напитками и питаясь от случая к случаю. В холодильнике, насколько он помнил, не осталось ничего, кроме полбутылки водки. «Сойдет для сельской местности», – подумал Мартын и встал, но на полпути к холодильнику взял себя в руки: пить ему сейчас не стоило.

Посмотрев на часы, Мартын решил, что перекусит где-нибудь по дороге: благо, времени все еще оставалось много, и поспешно вышел из дома, чтобы захлопнувшаяся дверь отгородила его от манящих флюидов в холодильнике.

Уже входя в гостеприимно распахнувшиеся двери лифта, он звучно хлопнул себя по лбу и опрометью кинулся назад, вспомнив о пистолете, который так и остался лежать под диванной подушкой. Хорош бы он был, явившись мочить москвича с монтировкой или ржавой арматуриной в руке! Такое оружие было при нем во время того налета на квартиру банкира, и именно после этого налета он приобрел пистолет: люди банкира не давали ему прохода еще месяца три после того, как он вышел из больницы, так что налет вместо дохода принес одни расходы, причем немалые.

Он вернулся в квартиру, бормоча ругательства, спрятал под майкой пистолет и снова выскочил на площадку, ни разу не взглянув в сторону кухни, где стоял холодильник, в котором была бутылка, а в бутылке еще целый стакан «живой воды». Какая-то зараза успела умыкнуть лифт, и, дожидаясь его, Мартын приплясывал от нетерпения. Его вдруг охватило что-то вроде лихорадки, а есть хотелось просто нестерпимо.

– Мандраж, – пробормотал Мартын, топчась возле дверей шахты и нетерпеливо тыча пальцем в кнопку вызова лифта, которая и без того горела оранжевым огоньком в полумраке заплеванного подъезда. – Это ничего, это пройдет…

Он заметил, что тискает через майку рукоять торчащего за поясом джинсов пистолета и усилием воли заставил себя стоять спокойно. Лифт наконец подошел и с лязгом распахнул перед ним свое изуродованное, провонявшее мочой и застоявшимся винным перегаром нутро. Мартын шагнул на опасно просевший под его тяжестью грязный пол, ткнул пальцем в кнопку первого этажа, кабина мучительно содрогнулась и толчками пошла вниз.

Мартын прошел пешком несколько кварталов, прежде чем наткнулся на работающую забегаловку.

Подойдя к стойке, он заказал жаркое и, скрипнув зубами, отрицательно покачал головой в ответ на вопрос бармена, чем он станет запивать мясо.

– Ничем, – сказал он на тот случай, если бармен его не понял, бросил на стойку мятую купюру и сел за первый попавшийся свободный столик.

На самой обыкновенной сковородке лежала приличная порция жаркого, присыпанная сверху свежим мелко нарезанным лучком, сладким перцем, петрушкой и даже кинзой, которую Мартын не очень жаловал.

К сковородке прилагалась глубокая тарелка с жидкой, нестерпимо острой аджикой и несколько ломтей черного хлеба. Это была грубая, но очень сытная пища – именно то, в чем сейчас нуждался Мартын.

В два счета расправившись с жарким, Мартын повторил заказ и даже пятьдесят граммов водки: при такой закуске в этом не было ничего страшного. Теперь, когда первый голод был утолен, он ел не спеша, отмечая, что отдельные куски мяса жестковаты, а в некоторых попадаются жилки и жировые пленочки. Наконец он почувствовал себя набитым под завязку и вполне готовым к подвигам. Мартын снова посмотрел на часы, удовлетворенно кивнул, отодвинул сковородку с недоеденным жарким и вышел из кафе.

Через пять минут он остановил такси и вскоре уже стоял на углу под огромным фанерным щитом с рекламой велосипедов, поджидая Сеню с приятелями. В левой руке он держал приобретенную в коммерческом киоске бутылку водки, а правой время от времени подносил к губам тлеющую сигарету. Его неизменная кепка с длинным засаленным козырьком была надвинута по самые брови, так что тень козырька полностью скрывала лицо.

Напротив него располагалась автозаправка, совмещенная, как это стало модно в последнее время, с автосалоном. На стоянке было полно новеньких машин – джипов, седанов, микроавтобусов, а также несколько «Жигулей» и парочка «Волг», но внимание Мартына привлек установленный на специальном подиуме в двух шагах от проезжей части «опель-тигр» – маленький, желто-черный, шарообразный, похожий на дорогую блестящую игрушку. Это был чисто женский автомобиль, и Мартын, которого слегка повело от выпитой в кафе водки, с грустью подумал о том, что ни разу еще не дарил ни одной бабе автомобиля. Юркий суперсовременный «опель» был бы идеальным подарком: Мартын словно наяву видел его перевязанным широкой розовой лентой с пышным бантом наверху и с подоткнутой под эту ленту красивой поздравительной открыткой. Загвоздка лишь в том, что у него не было ни женщины, которой можно бы подарить эту машину, ни денег на то, чтобы эту машину купить. Мартын расстроился, но ненадолго: в ближайшее время деньги у него должны появиться. А как только бумажки появятся, от баб отбоя не будет.

Между деньгами и женщинами существовала теснейшая зависимость, какая-то полумистическая связь: слабый пол чуял запах денежных знаков на неограниченном расстоянии. А стоило денежной реке пересохнуть, сразу же пропадал и интерес к Станиславу Мартынову. Это слегка уязвляло мужское самолюбие Мартына, но он относился к такому положению вещей философски.

Он так задумался, что не сразу отреагировал, когда возле него остановился потрепанный «фольксваген-транспортер». Сене пришлось дважды нажать на клаксон, прежде чем Мартын вернулся с небес на землю, встрепенулся и помахал рукой с зажатой в ней бутылкой.

– Ты что, охренел? – недовольно спросил Сеня, когда Мартын уселся на пассажирское место рядом с ним. – Нашел время квасить!

– Расслабься, Семен, – ответил Мартын, небрежно засовывая бутылку в бардачок. Бутылка глухо звякнула о лежавший в бардачке «ТТ». – Это не для меня. Давай поехали.

Когда машина тронулась, он отодвинул окошечко в задней стенке кабины и заглянул в кузов. В тусклом свете потолочного плафона он увидел десяток людей, знакомых ему с давних пор. Раздались приветственные возгласы, кто-то просунул в окошко руку для дружеского рукопожатия, кто-то отпустил соленую шутку. Мартын ответил в том же духе и почувствовал, что с этими людьми он свернет горы. Он рассматривал их лица – бородатые и бритые, выглядевшие вполне благополучно и такие же испитые, как у него, скользил взглядом по оружию и думал о том, что некоторые не вернутся сегодня домой. Задуманный им налет был верхом дерзости, и все эти люди собрались только потому, что не знали, насколько безумна затея. Заметив торчащий у одного из них ствол автомата, Мартын на мгновение испытал настоящий страх, но тут же прогнал дурное предчувствие. Его армия была при нем, она в него верила, а значит, все должно получиться! Мартын понимал, что переживает переломный момент своей жизни: после сегодняшней ночи его ожидал либо стремительный взлет, либо страшное падение.

Через полчаса микроавтобус остановился перед знакомым шлагбаумом. Собаки нигде не было видно: вероятно, помощник деда Мишки отправился в поселок. В окне сторожки горел свет, и Сеня, вспомнив свой предыдущий визит в эти места, зябко поежился.

Дед Мишка к этому времени успел прикончить свою бутылку и пребывал в состоянии легкой эйфории. Говоря простым языком, он был уже изрядно набравшись, поскольку с годами ему требовалось все меньшее количество алкоголя для того, чтобы привести себя в это блаженное состояние.

Услышав шум подъехавшего автомобиля, дед Мишка нетвердым шагом вышел на крыльцо сторожки и разглядел знакомый микроавтобус, с которым у него были связаны самые приятные воспоминания.

Старик невольно коснулся рукой своей фуражки, проверяя, на месте ли деньги, и с самым радушным выражением лица устремился к машине на слегка заплетающихся ногах.

Опытным глазом бывалого пьяницы Мартын верно оценил нетвердую походку сторожа. Вынув из бардачка припасенную специально для деда Мишки бутылку, он вылез из кабины.

– Здорово, Мишка! – весело сказал он. – Ты еще не помер?

– А, Стасик! – обрадовался дед, хорошо знавший Мартына. – А я гляжу, кто-то приехал. И машина знакомая. Хорошая машина, потому что в ней хорошие люди ездят. Денег мне дали, проявили, значит, уважение…

– А ты, я вижу, уже вдетый, – заметил Мартын. – Гуляем, значит, прямо на боевом посту. Так, что ли?

– Так, это… – смутился дед. – Того… Без этого, значит, никак. Ну, ты же знаешь. Ты ж понимающий человек. Как же без ста граммов-то?

– Никак невозможно, – согласился Мартын. – На-ка вот, возьми. Специально для тебя все магазины обегал, самую лучшую достал.

– Вот спасибо, Стасик, – обрадованно зачастил дед, вцепляясь в бутылку обеими руками. – Уважил старика. Может, посидим?

Мартын оглянулся на машину, кивнул Сене – действуй, как договорились, – и, снова повернувшись к деду Мишке, по-дружески обнял того за плечи, невольно морщась от густого запаха старческого пота и винного перегара.

– Давай посидим, – сказал он. – Только недолго, у меня дела.

Они пошли к сторожке. Сеня, недовольно хмурясь, врубил передачу, въехал на территорию затона и загнал машину в захламленную щель между каким-то пакгаузом и зданием ремонтных мастерских.

Выбравшись из кабины, он открыл дверь кузова, и оттуда стали выходить вооруженные люди. Через десять минут они уже сидели в укрытии метрах в двадцати от залитой светом прожекторов «Москвички» и ждали Мартына,