"Ищи врагов среди друзей" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 6

Места вокруг Красноярска были такие, что заезжее начальство, вывезенное по старой традиции на охоту, на неделю уходило в запой от кислородного отравления и общего восторга.

Но тем двоим было мало близлежащих красот: их тянуло в места дикие и неизведанные. Каждое лето эта парочка психов садилась в поезд и по приходящей в полный упадок Байкало-Амурской магистрали отправлялась к черту на рога, почти к самой китайской границе. Видимо, им не давала покоя знаменитая песня, в которой упоминались Шилка и Нерчинск. Они облазили вдоль и поперек и Шилку, и Нерчу, и Аргун и, насколько понял подполковник Самарин, не раз хаживали берегом Амура, умело уклоняясь от встреч с редкими пограничными патрулями.

Называлось это у них «поехать на охоту». Оба исправно платили членские взносы в общество охотников и рыболовов и действительно постреливали, продираясь сквозь приамурскую тайгу. Стреляли они, впрочем, не столько для развлечения, сколько ради добычи пропитания, – такая у этих кабинетных придурков была игра. Оба работали в каком-то НИИ научными сотрудниками, носили по моде шестидесятых норвежские бородки и полагали себя нигилистами, диссидентами и вообще корифеями духа. Разумеется, местному населению они представлялись парочкой идиотов, у которых обе ноги левые, но на протяжении многих лет их рискованные прогулки безнаказанно сходили им с рук: проводники из местных заламывали совершенно несуразные цены, получали свои денежки чистоганом и честно отрабатывали их, в конце концов доставляя бородатых стрелков со всеми их пожитками в более или менее цивилизованные места точно в оговоренный заранее срок.

Выслушав эту часть рассказа, подполковник Самарин решил, что дуракам везет, и предложил своему собеседнику продолжать.

Выяснилось, что даже дуракам везет лишь отчасти: в последнюю их поездку, которая и закончилась для одного из них знакомством с подполковником, они забрались в совершенную глушь и наняли проводника в полузаброшенном селении на одном из безымянных притоков Амура. Выдавая проводнику аванс, они неосторожно засветили толстую пачку денег, и судьба их была решена.

Проводник, по счастью, не обнаружил в себе таланта к мокрым делам и потому попросту испарился в одну из ночей, прихватив с собой все деньги, часть продуктов и одно из ружей – дорогую заграничную вертикалку вместе с патронташем. Компас этот умник спер тоже. Ему он был совершенно не нужен, но вот клиенты его без компаса были все равно что слепые котята.

На третий день своих блужданий по лесу очкарикам посчастливилось набрести на реку, и у них хватило ума сообразить, что река приведет их к жилью или хотя бы к Амуру, по которому время от времени проплывают суда и на берегах которого, опять же, имеется людское жилье.

На этом предыстория заканчивалась, и начиналась собственно история, которая вызвала у подполковника Самарина неподдельный интерес.

Имена незадачливых путешественников были Николай Шапкин и Анатолий Свиридов. Для всемирной истории это не имеет ровным счетом никакого значения, но родители дают детям имена не для того, чтобы их печатали в школьных учебниках, а просто для того, чтобы было удобнее отличать своих отпрысков от чужих.

Итак, научные сотрудники Николай Шапкин и Анатолий Свиридов выползли из палатки, дружно сходили в ближайшие кусты по нужде, безнравственно выкурили под это дело по сигаретке (в последнее время они начали экономить и прятать курево от своего проводника, который принципиально признавал только один сорт табака – чужой) и вернулись к костру, устремляясь мыслями к сытному завтраку.

Только теперь они заметили, что костер почему-то потух, а их проводник по неизвестной причине отсутствует. Можно было, конечно, предположить, что он тоже отправился по нужде в соседние кусты, но вместе с ним исчезли все его скудные пожитки.

Вскоре обнаружилось, что исчезло многое другое и, в частности, все деньги, ружье и компас.

– Вот сука, – в сердцах сказал Свиридов.

– Педераст гнилозубый, – согласился с ним Шапкин.

– Что будем делать? – спросил Свиридов.

– Вешаться на хрен, – в сердцах ответил Шапкин и принялся собирать палатку.

Вешаться, они, конечно, не стали, поскольку были людьми образованными, разумными и много видавшими. Плохо заключалось в том, что здешних мест они не знали совершенно, но зато им было доподлинно известно, что, если двигаться строго на юг, непременно придешь в Китай. Сначала будет Амур, а на Амуре живут люди. Это вселяло некоторую надежду, и они двинулись на юг, ориентируясь по солнцу. Не умри Ферапонтыч добрых семьдесят лет назад, он объяснил бы им, что в тайге прямых дорог не бывает, но на дворе стоял не двадцатый год, а девяносто первый, кости Ферапонтыча давным-давно истлели, и просветить двух научных сотрудников было некому. Когда все небо обложило тучами, стало окончательно ясно, что они заблудились. Они пробовали искать север по мху на деревьях, но проклятый мох рос как попало, они совершенно запутались и пошли наугад. Вдобавок ко всем неприятностям пошел затяжной дождь.

Они понуро брели, выбирая дорогу полегче, все время безотчетно двигаясь под уклон. Ничего умнее в их положении просто нельзя было придумать. Спускаясь по склону вместе с потоками дождевой воды, они уперлись в реку, переправились через нее и уже начали медленный подъем по противоположному склону распадка, когда Шапкина вдруг осенило.

– Стой, Толя! – крикнул он, и Свиридов покорно остановился, как заезженная лошадь, даже не повернув головы на голос приятеля. – Это же река, – продолжал Шапкин. – Река, понимаешь?

– Ну и что? – равнодушно спросил Свиридов.

– Как ты думаешь, куда она впадает?

В глазах Свиридова появился проблеск мысли.

– Гений, – искренне признал он.

Дождь вдруг прекратился, словно его выключили, но солнце так и не появилось.

– Твою мать, – сказал Свиридов. – Не могу больше. Все ноги стер, как последний чайник.

– Ерунда, – отмахнулся воспрянувший духом Шапкин. – А река на что? Построим плот.

– Точно, – вяло обрадовался Свиридов. – По реке быстрее доберемся.

С плотом они провозились до самой темноты: это оказалось немного сложнее, чем им представлялось.

Заночевали они на голых мокрых камнях, укрывшись палаткой: ставить ее не было сил. Ночью снова полил дождь, и Свиридов сказал Шапкину, что если они здесь не загнутся, то жить им вечно. Фраза была не его, вычитанная из какого-то романа, но она удивительно точно отражала ситуацию, – настолько точно, что даже неунывающий Свиридов приувял.

Утром они погрузились на узкий, все время норовящий разъехаться плот, оттолкнулись от берега кривым самодельным шестом и пустились вниз по реке. Эта поездка могла бы получиться долгой, не окажись в паре километров ниже по течению порогов. Свиридов вовремя заметил опасность, и им удалось спастись – где вброд, где вплавь, – но плот разнесло в щепки, а невредимая палатка, кувыркаясь в бурном потоке, отправилась в самостоятельное плавание.

– В Китай поплыла, – сказал Свиридов, проводив палатку грустным взглядом, все еще держа над головой чудом спасенное ружье. Из обоих стволов текло прямо ему на голову, но он этого не замечал.

Пройти берегом было нельзя: по обеим сторонам ревущего потока отвесными стенами стояли скалы.

Обходя эти скалы, они сильно отклонились к северу и примерно часам к четырем пополудни набрели на гнилые останки бревенчатого сруба с провалившейся крышей. Дерево почернело от времени и разваливалось в гнилую труху, стоило к нему прикоснуться, но внутри было почти сухо, хотя и здорово воняло плесенью.

Это было, несомненно, охотничье зимовье, всеми забытое и заброшенное бог знает сколько лет назад. Трава у входа стояла стеной, а сквозь широкий пролом в полуобвалившейся крыше проросла береза, которой на глаз было лет тридцать, а то и все сорок. Ее ветви уныло шелестели от дождя, с листьев капала вода, словно береза оплакивала кого-то. Шапкину показалось, что она оплакивает их со Свиридовым, и он зябко повел плечами под промокшей насквозь курткой.

Предприимчивый Свиридов между тем уже зарядил ружье и, держа его наперевес, нырнул в темный провал входа, оттолкнув повисшую на одной полусгнившей петле дверь, которая с гнилым скрипом развалилась на куски. Шапкин вытер мокрое лицо ладонью и нерешительно двинулся следом, остановившись у входа: если внутри устроил себе логово какой-нибудь зверь, то вовсе не обязательно погибать вдвоем. К тому же гнилая кровля могла обвалиться, и тогда Свиридову наверняка понадобится кто-то, кто сможет вытащить его из-под завала. Вполне разумные доводы, но сам Шапкин хорошо знал им цену.

Истина заключалась в том, что был он от природы трусоват и нерешителен и рад уступить право на риск кому-нибудь другому.

Некоторое время Свиридов не подавал признаков жизни, и Шапкину стала мерещиться всякая полумистическая дребедень, но тут раздался шорох, мягко треснула под сапогом какая-то трухлявая деревяшка, и Свиридов выглянул из темноты зимовья.

Небритое лицо его выглядело бледным и серьезным. Держа двустволку в опущенной руке, другой рукой он поманил к себе Шапкина.

– Заходи, Коля, – сказал он. – Тут что-то интересное.

Шапкин осторожно двинулся к нему, волоча за собой отощавший рюкзак.

Внутри зимовья было светло. Открытая дверь и пролом в крыше давали достаточно света, чтобы разглядеть руины размытой дождями печки, остатки мебели и бледную траву, проросшую сквозь трухлявый настил пола. Шапкин с опаской ступил на этот настил, но пол был не современный – его набрали из толстенных дубовых плах, и, хотя верхний слой древесины давно превратился в труху, пол даже не прогибался.

Свиридов стоял спиной к двери, внимательно разглядывая что-то у себя под ногами. Ружье он отставил в сторону, прислонив его к расползшейся груде камней и глины, которая когда-то была печью.

– Ну, что тут у тебя? – недовольно спросил Шапкин, который, войдя в помещение, испытал нечто вроде приступа клаустрофобии.

Свиридов посторонился, и Шапкин смог разглядеть лежавший у его ног человеческий череп с круглой дырой в правом виске. В двух шагах от черепа на полу валялся изъеденный рыжей ржавчиной маузер, хорошо знакомый обоим по фильмам о Гражданской войне.

– Застрелился, – негромко сказал Свиридов.

– А где остальное? – спросил Шапкин просто для того, чтобы не молчать.

Свиридов не ответил: и без того было ясно, где остальное. Косточки бедолаги, который по неизвестной причине то ли застрелился, то ли был застрелен в этой глуши, наверняка валялись по всему лесу в радиусе нескольких километров, разнесенные местным зверьем.

– Интересно, каким ветром его сюда занесло? – тихо спросил Шапкин. Этот череп выглядел как предсказание их дальнейшей судьбы, и Шапкину стало не по себе.

– Оглянись, – посоветовал Свиридов.

Шапкин обернулся и сразу увидел сваленные возле самого дверного проема деревянные ящики. Четыре ящика, очень неплохо сохранившихся, видимо потому, что случайно оказались в таком месте, где их не доставал дождь. Правда, над ними основательно потрудились древоточцы – это было видно даже на расстоянии, но на них еще сохранились следы защитной краски, а на одном даже можно было разобрать черное клеймо в виде двуглавого орла и остатки какой-то надписи.

– Оружие? – удивленно спросил Шапкин. Ему было совершенно непонятно, какой смысл был в, том, чтобы скрываться в этой дыре с четырьмя ящиками оружия.

– Может быть, – задумчиво ответил Свиридов. – Надо посмотреть.

Он шагнул мимо Шапкина к ящикам и, не тратя времени на разговоры, с треском отодрал гнилую крышку. Посыпалась труха, глухо лязгнул отлетевший в сторону ржавый запор, и в глаза им ударил нестерпимо яркий блеск отполированного желтого металла.

Свиридов длинно и замысловато выругался, все еще держа в руке обломок трухлявой доски.

– Золото, – сказал он. – Это золото, Колян!

– Золото? – тупо переспросил Шапкин. – Какое золото?

– Откуда я знаю какое? Золотое!

Отшвырнув в сторону гнилую деревяшку, Свиридов наклонился и с некоторым усилием поднял тяжелый слиток. Слиток был большой, таких сейчас не делают, и на его верхней грани красовался все тот же двуглавый орел.

– Царское золото, – сказал Свиридов, показывая орла Шапкину. – Тяжеленный, сволочь, не меньше пуда. Представляешь, какие это деньги?

– Деньги? – опять переспросил Шапкин. Казалось, он был в шоке и ничего не понимал, ослепленный тяжелым блеском металла.

– Ну конечно деньги, что же еще! Да ты что, Колян, совсем обалдел от счастья? По закону нам с тобой полагается двадцать пять процентов. Ты только подумай: двадцать пять процентов от всей этой кучи!

Ровно четверть.

– Четверть?

– Ну да, четверть. Это как раз ящик. Погоди-ка…

В этом слитке примерно пуд, слитков в ящике.., раз, два, три.., шесть штук. По сорок восемь кило золота на нос. Каково, а?

Шапкин наморщил лоб.

– Шесть пудов в ящике, – пробормотал он. – Четыре ящика по шесть пудов… Двадцать четыре пуда… Триста восемьдесят четыре килограмма…

Свиридов аккуратно положил слиток на место и энергично отряхнул руки.

– Вот так, – сказал он. – Теперь мы с тобой – два простых советских миллионера. Всего-то и надо было заблудиться в тайге. Можем открыть собственное дело, а можем просто послать все к чертям и уехать в теплые края, где нет ни рэкета, ни перестройки.

– Сорок восемь килограммов, – медленно повторил Шапкин. – По-моему, сто девяносто два звучит лучше.

– Не спорю, – согласился Свиридов. Он вынул из-за пазухи полиэтиленовый пакет, развернул его, вынул сигареты и спички и закурил.. – Только мы с тобой живем не в Америке, и наше родное государство очень жестко реагирует на попытки обвести его вокруг пальца. Почти полцентнера золота на брата – это очень много, поверь. Даже по тем ценам, которые назначает государство.

– А что – цены? – спросил Шапкин.

– Поговаривают, будто в скупке дают не больше трети настоящей цены, – проинформировал приятеля Свиридов.

Он присел над открытым ящиком и провел ладонью по гладкой поверхности слитка. Шапкин вздрогнул, как будто это движение причинило ему боль. Глаза у него были расширены, в них появилось странное отсутствующее выражение, но погруженный в радужные мечты Свиридов этого не замечал.

– Плевать, – говорил он, – пусть подавятся. Даже того, что нам дадут эти разбойники, хватит на всю оставшуюся жизнь. И на хорошую, мать ее, жизнь!

– Погоди, – каким-то не своим голосом перебил его Шапкин. – А может…

– Да нет, Коля, не может, – не оборачиваясь, ответил Свиридов. – Да черт с ними, с этими кровососами! Что тебе, мало?

– Мало, – признался Шапкин.

– Ну, тут уж ничего не поделаешь, – легкомысленно сказал Свиридов, продолжая зачарованно водить пальцами по отполированному металлу.

Главное теперь – добраться до людей. Мы с тобой, Колян, теперь не имеем права подыхать.

Шапкин не отвечал, и Свиридов, почуяв наконец что-то недоброе, обернулся.

Первым, что он увидел, были сдвоенные стволы его собственного охотничьего ружья, смотревшие ему прямо в переносицу. Рука у Шапкина не дрожала, и стволы ни разу не шевельнулись, словно зажатые в тиски.

– Ты чего, Колян? – спросил Свиридов, словно обстановка нуждалась в комментарии.

– Извини, Толян, – ответил Шапкин. – Такой расклад меня не устраивает. Сам подумай, что это такое: одна треть от одной четвертой? Пшик, пустое место… Такой случай бывает только раз в жизни.

Мне нужно все, Толян.

– Вот псих, – растерянно произнес Свиридов, борясь с ощущением нереальности происходящего. Все это напоминало сцену из бездарного любительского спектакля: заброшенное зимовье, ящики с золотом, ржавый маузер и безумно вытаращенные, как у плохого драматического актера, глаза Шапкина…

– Убери ружье, блаженный, оно же заряжено!

Да черт с тобой, забирай свою половину и вали на все четыре стороны! Я про тебя никому не скажу, разбирайся сам, как сумеешь…

– Не пойдет, – механически ответил Шапкин. – Как я могу тебе доверять? И потом, я уже сказал: мне нужно все. Извини, Толян.

– Да подавись ты, идиот! – крикнул Свиридов. – Забирай все, только убери ружье! Насмотрелся боевиков, недоумок…

– Извини, Толян, – бесцветным голосом повторил Шапкин.

В последнее мгновение Свиридов понял, что сейчас произойдет, и вскочил на ноги, но это было последнее, что он успел сделать. Шапкин выстрелил дуплетом.

Стрелял он почти в упор, и Свиридова со страшной силой швырнуло спиной вперед на ящики.

Свиридов сам зарядил ружье пулями. Пули он тоже отливал сам и собственноручно сделал на них напильником крестообразные надрезы, превратив простые свинцовые шарики в разрывные пули дум-дум.

Одна такая пуля убивает наповал лося, превращая его внутренности в кровавое месиво, но Шапкин очень боялся, что Свиридов умрет не сразу, и потому выстрелил дуплетом. Одна пуля ударила Свиридова в грудь, другая в живот. Шапкин боялся напрасно: упав, Свиридов ни разу не шевельнулся, сразу превратившись в бесполезный неживой предмет наподобие сломанного стула.

Шапкин опустил дымящееся ружье и механическим жестом растер по щеке кровавые брызги.

– Извини, Толян, – повторил он в третий раз.

Свиридов не ответил.

– Дальше, – потребовал подполковник Самарин, видя, что его собеседник замолчал и словно впал в забытье. – Дальше, я сказал!

Шапкин вздрогнул, механическим жестом размазал по перепачканной физиономии кровавую слизь, обильно сочившуюся из расквашенного носа и лопнувшей верхней губы, бросил на подполковника трусливый взгляд исподлобья и сказал:

– Я хочу, чтобы вы поняли: это было какое-то безумие.., временное помрачение рассудка… Я не хотел его убивать, поверьте! Это было сумасшествие, понимаете?

– Да, – ответил Самарин. Он чиркнул спичкой, некоторое время смотрел на Шапкина поверх пламени, а потом неторопливо раскурил сигарету. – Понимаю. Это была обыкновенная жадность. Точнее, необыкновенная. Шутка ли – почти полтонны золота!

И не надо рассказывать мне сказки про безумие! Ты его замочил из-за этого золота. Если бы вы дрались, если бы ты раскроил ему череп камнем или пырнул ножом, это было бы понятно: аффект, превышение пределов необходимой самообороны, непредумышленное убийство, то да се… А ты его просто шлепнул, как жабу. Разрывными пулями. Было бы неплохо сделать вскрытие и показать тебе, что творится у него внутри. Это эффектное зрелище, поверь моему слову. Ладно, валяй рассказывай дальше.

– Но ведь чистосердечное признание…

– Чистосердечное… – проворчал Самарин. – Ты бы хоть постеснялся, что ли. Рассказывай, сука.

Или тебе помочь?!

Шапкин вздрогнул и стал рассказывать, глядя в стол.

…Золото он закопал. Тот факт, что за семьдесят лет на зимовье никто не набрел, его нисколько не успокаивал: то, что случилось однажды, могло повториться в любой момент, а унести четыреста килограммов в рюкзаке он конечно же не мог.

Хоронить Свиридова он не стал, резонно рассудив, что с этим делом отлично справятся звери – волки, лисицы, медведи и кто там еще водится в этих нехоженых лесах. К вечеру дождь окончательно прекратился, и Шапкину даже удалось разжечь костер. Он счел это добрым знаком и с первыми лучами солнца двинулся вниз по реке, неся в рюкзаке за плечами шестнадцать килограммов червонного золота.

Это было чертовски тяжело, и дважды он чуть не погиб из-за этого груза: первый раз, когда оступился и тяжеленный рюкзак чуть не сломал ему шею, и второй, когда, переправляясь через ручей, угодил в яму и на практике доказал, что плавать с пудовым рюкзаком за плечами все-таки можно. В этой яме утонуло ружье Свиридова. Нырять за ним Шапкин не стал.

Он шел берегом четыре дня, обходя пороги и продираясь сквозь густые заросли, то вброд по воде, то удаляясь от нее на целые километры. Консервы кончились на второй день, сухари на третий, и последние двое суток он питался одними ягодами.

Утром пятого дня он вышел к мосту. Через мост шла дорога, и было видно, что по ней недавно ездили: дорожная пыль еще хранила отпечатки крупных протекторов. Шапкин со стоном облегчения сбросил на дорогу тяжеленный рюкзак, уселся рядом, положил на колени пачку с четырьмя последними сигаретами и стал ждать, неторопливо раскуривая одну за другой. Сигарет ему хватило на полтора часа, а еще через час его подобрал водитель лесовоза.

История была вполне очевидная, и следствие по поводу гибели Свиридова заняло ровно столько времени, сколько потребовалось местному участковому на то, чтобы запротоколировать сочиненную Шапкиным байку. Была предпринята одна-единственная вялая попытка отыскать тело, но где именно произошла трагедия, Шапкин конечно же не помнил, и участковый резонно решил, что у него навалом других дел помимо поисков съеденного лесной живностью трупа.

О своем проводнике Шапкин не сказал ни слова, заявив, что они со Свиридовым путешествовали вдвоем на плоту. Плот, разумеется, перевернулся, все пожитки и оружие утонули, и два дня спустя безоружного Свиридова задрала медведица, защищавшая своих детенышей. Их палатка, обнаруженная во время поисков тела, косвенно подтверждала его рассказ, так что его обозвали идиотом, выдали ему билет до Красноярска и посадили в поезд.

Спустя неделю он вернулся, никем не замеченный, пробрался к тому самому мосту и забрал спрятанный под одной из свай слиток.

Еще неделю он потратил на осторожные расспросы и прощупывание почвы: опыта в таких делах у него не было, а действовать следовало наверняка.

Будь это не девяносто первый год, а девяносто девятый, он уже на третий день своих расспросов очутился бы на даче у какого-нибудь пахана с утюгом на брюхе и пистолетом у виска, но времена были другие, и он в конце недели вышел на Михаила Ивановича Мороза.

Михаила Ивановича Мороза на самом деле звали Мордехаем Исаевичем Морзоном, о чем свидетельствовали его породистый, с характерной горбинкой нос, похожие на спелые маслины печальные глаза в густой сетке морщин и мелкие, жесткие, как стальная проволока, совершенно седые кудряшки, нимбом окружавшие загорелую лысину. Было совершенно непонятно, за каким дьяволом понадобилось ему при такой внешности менять имя, фамилию и запись в графе «национальность». Подполковник Самарин, водивший с Михаилом Ивановичем давнее и довольно тесное знакомство, полагал, что это была всего-навсего дань моде, а сам Мордехай Исаевич в ответ на расспросы только пожимал острыми плечами и ссылался на родителей, по серости своей полагавших, что национальная гордость для еврея является непозволительной и весьма опасной роскошью.

Часть истории золотых слитков, связанная с Мордехаем Исаевичем, была известна подполковнику Самарину гораздо лучше, чем Николаю Шапкину.

Мордехай Исаевич всю жизнь проработал в ювелирной мастерской, принадлежавшей некогда его деду. Это было своего рода чудо: заведение Рувима Морзона пережило все войны и революции, не трансформировавшись ни в столовую, ни в склад скобяных изделий и даже ни разу на протяжении всей истории СССР не сменив своего адреса. Конечно, сразу же после НЭПа оно перешло в собственность государства, но прежний хозяин каким-то чудом сохранил за собой рабочее место, которое передал впоследствии сыну, а сын, Исай Рувимович, – Мордехаю Исаевичу, который в девяносто первом году как-то незаметно снова сделался владельцем семейного предприятия.

Владлен Михайлович Самарин познакомился с этим колоритным старцем лет за пять до описываемых событий при самых банальных обстоятельствах: Мордехай Исаевич засыпался на незаконной скупке золота, которое вдобавок оказалось ворованным. Ему светил приличный срок, хотя невооруженным глазом было видно, что старик просто попал как кур в ощип: все ювелиры скупают золотишко, а Морзону просто не повезло.

Владлен Михайлович, ходивший тогда в чине майора, быстро прикинул, что к чему, и в течение двадцати минут расписывал Мордехаю Исаевичу все прелести жизни в ИТК, не скупясь при этом на яркие краски и смелые сравнения. На исходе двадцатой минуты Мордехай Исаевич тяжело вздохнул и сказал:

– Ша, гражданин майор. Старый Морзон все понял, и он согласен на ваши условия.

– На какие такие условия? – сделал невинные глаза майор Самарин.

– На ваши. У вас таки есть условия, иначе вы не стали бы заливаться соловьем перед старым Морзоном. Так я слушаю вас, чтоб вы так жили.

Майор Самарин хмыкнул и изложил свои условия.

Условия были безоговорочно приняты, старый Морзон вместо камеры отправился к себе домой, а Владлен Михайлович заполучил довольно ценного и добросовестного, как выяснилось впоследствии, агента и консультанта.

Пять лет спустя Владлен Михайлович убедился, что заключенная со старым Морзоном сделка была самым удачным и дальновидным поступком в его жизни.

Это случилось сразу после путча, а если уж быть точным, то прямо во время оного. Морзон позвонил Самарину на работу, и Владлен Михайлович, не разобравшись, рыкнул на старого дурака: в стране творилось черт знает что, понять что бы то ни было не представлялось возможным, и невозможно решить, чью сторону принять в этой каше, а ювелир назойливо лез под руку с каким-то золотом дурацким, как будто у подполковника Самарина в такой ответственный момент не было дел поважнее. Лишь с большим трудом Владлен Михайлович заставил себя вникнуть в ситуацию, а вникнув, решил заняться этим делом: по самому краю его сознания проскочила какая-то не вполне осознанная мыслишка, вроде бы сулившая кое-что посущественнее полковничьего оклада, который в это смутное время находился под очень большим вопросом.

Суть информации, переданной Мордехаем Исаевичем по телефону, сводилась к тому, что накануне к нему в мастерскую заявился некий бородач, предложивший купить у него кусок золота. Он так и сказал – кусок, и это странное слово заинтриговало Мордехая Исаевича. Он предложил молодому человеку продемонстрировать товар, и тот выложил на стол золото – кусок граммов на сто пятьдесят, самым варварским образом отрубленный от целого слитка. Сделано это было скорей всего при помощи банальнейшего зубила. В том, что это часть слитка, сомнений быть не могло: две грани увесистой трехгранной пирамидки сверкали завораживающим блеском полированного металла, а третья носила на себе грубые следы зубила. Похоже было на то, что от слитка не мудрствуя лукаво просто отрубили уголок.

Золото было червонное, высшей пробы, и от него исходил явный запах следственных изоляторов и пересыльных пунктов. Мордехай Исаевич кинулся звонить Самарину, как только за посетителем закрылась дверь. Говоря коротко, назавтра, придя к Морзону с обещанным вторым куском, Николай Шапкин был неприятно удивлен, столкнувшись там с подполковником Самариным.

Расколоть этого мозгляка было делом нехитрым, после чего речь его полилась плавно и без задержек.

Шапкин рассказывал подробно и даже образно, ничего не упуская и не нуждаясь в понуканиях: однократного знакомства с кулаком подполковника ему хватило вполне. По его тону чувствовалось, что он уже распрощался со свободой, а возможно, и с самой жизнью, тем более что страной в данный момент правил ГКЧП, а у военных, как известно, разговор короткий.

Самарин, который поначалу тщательно записывал показания задержанного, услышав о четырех шестипудовых ящиках, аккуратно отложил ручку в сторону. Он, как и Шапкин, сразу понял, что такой случай бывает раз в жизни, и слушал задержанного с брезгливой жалостью: тот совершенно бездарно прогадил свой шанс. Самарин знал, что, в отличие от Шапкина, сам он способен не только завладеть золотом, но и удержать его в своих руках – спокойно, расчетливо и методично, без этих интеллигентских истерик и вонючей достоевщины.

Дослушав задержанного до конца, подполковник вынул из папки пустой бланк протокола и протянул его Шапкину.

– Подписывай, – сказал он, закуривая очередную сигарету.

– Что это? – испуганно отшатнулся Шапкин.

– Твой смертный приговор, кретин! Надо же хоть немного думать головой! Твое задержание зафиксировано у дежурного. После тебя здесь должно остаться хоть что-нибудь, это тебе понятно? Признание в том, что ты с пьяных глаз дебоширил в троллейбусе или что подрался с гражданином Б, и подбил ему глаз, в чем искренне раскаиваешься.., хоть что-то! Не могу же я отпустить тебя просто так!

– Отпустить? – переспросил Шапкин. Лицо его сейчас было еще больше похоже на кроличью морду, если только бывают полоумные кролики.

– Пятьдесят на пятьдесят, – деловито предложил подполковник. – Впрочем, пардон. Думаю, тебе хватит законных двадцати пяти процентов, тем более что все хлопоты и расходы я беру на себя.

При упоминании о двадцати пяти процентах Шапкин сделал резкое движение, словно собираясь вскочить, но тут же увял и безвольно опустился на стул: он был не в том положении, чтобы торговаться, и отлично это понимал.

– Вот так-то лучше, – сказал ему Самарин. – Молодец, умнеешь на глазах! Сейчас ты пойдешь домой и будешь ждать моего звонка. И учти: никаких глупостей. Я дарю тебе жизнь, – солгал он, глядя Шапкину прямо в глаза, – но я с такой же легкостью могу ее отнять. Дорогу туда помнишь?

Шапкин кивнул.

Через два дня они отправились за золотом на армейском джипе, одолженном Самариным у приятеля.

Самарин уехал, никого не поставив в известность о своем отъезде, разом наплевав и на путч, и на сложную внутриполитическую обстановку, и на свою работу. Нужно было ставить на карту все или вовсе не браться за дело. Подполковник Самарин пошел ва-банк и выиграл.

Через две с половиной недели он вернулся в Красноярск. Николая Шапкина с ним не было. Ему просто не повезло: его загрызла та же самая медведица, в лапы которой не так давно угодил его приятель Анатолий Свиридов.

К тому времени путч уже сделался темой для выступлений писателей-сатириков, а Россия твердым шагом двинулась в направлении, которое больше всего устраивало свежеиспеченного миллионера Самарина. На службу он зашел буквально на полчаса, чтобы сдать удостоверение и табельный пистолет, а через полгода новоявленный москвич Владлен Михайлович Самарин купил свой первый прогулочный теплоход.