"Кровавый путь" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 6

– Борис, – Иваницкая чуть ли не впервые назвала его по имени.

Комбат, не поворачиваясь к ней, усмехнулся.

Но когда их взгляды встретились, на лице его уже не было улыбки.

– Да.

– Я пойду, – сказала Светлана.

– Может, останешься? – он сказал это так, будто произнес «уходи».

Но не слышалось, в его голосе ни злости, ни раздражения, а лишь добрый совет.

– Когда мы еще встретимся? – спросила она.

– Когда ты позвонишь.

– А почему ты не хочешь позвонить сам?

– Не умею, – усмехнулся Комбат, глядя на то, как за окном сгущаются сумерки, как мокрые снежинки прилипают к стеклу и, растаяв, стекают к низу рамы мутными каплями.

Иваницкая вышла в коридор, несколько секунд ждала, выйдет ли вслед за ней Комбат, чтобы подать пальто. Но тот так и не появился из комнаты.

Зато когда хрустнул замок, Борис Иванович догнал Светлану и, не зная, как объяснить ей свою тревогу, протянул ей ключ.

– Зачем?

– Придешь, когда захочешь.

– Но ты не всегда бываешь дома.

– Проблемы в этом нет. Квартира на сигнализации не стоит, брать здесь нечего.

– Ты намекаешь на то, что я могу украсть, пусть даже в шутку?

Комбат, не привыкший к долгому общению с женщинами, растерялся. Он совсем не это имел в виду.

– Ну, мало ли что… Тебе захочется побыть одной…

– Я и так живу одна.

– Нет, иногда такое находит – хочется оказаться в месте, где никто не сможет тебя найти.

– Что ж, спасибо, – маленький плоский ключ от простого замка исчез в кармане женщины, так, словно бы его и не было.

Рублев, даже не одевая куртки, в майке, провел женщину до стоянки, неумело поцеловал Иваницкую в щеку и посадил в такси. Он остался один, заспешил ко двору, обернулся, прикрывая глаза от мокрого снега ладонью. Рублев ждал, посмотрит она в заднее стекло или нет.

Светлана обернулась в самый последний момент, за несколько десятков метров до угла, вскинула руку на прощание и несколько раз сжала и распрямила пальцы, разглядев за темным стеклом силуэт Комбата. Он тоже махнул рукой в ответ.

Машина скрылась за углом. Комбат, держа пальцы на рукоятке пистолета, поднялся в свою квартиру.

«Глупо получилось, – подумал Борис Иванович, опускаясь на диван, еще хранивший тепло недавно сидевшей на нем женщины. – Почему мне кажется, что друзья хотят сделать меня насильно счастливым? Наверное, потому, что оно так и есть, – тут же ответил себе Рублев. – Они видят счастье по-своему, а я – по-своему. Какая разница, женаты мы или нет? Не в бумагах и не в словах счастье. Захотим увидеться – увидимся, а нет – пару месяцев можно и не вспоминать друг о друге. Какой из меня муж? Зарабатывать большие деньги тошно, за них всегда приходится продавать часть совести. Чем больше денег получаешь, тем меньше совести остается в твоем распоряжении».

Эта нехитрая мысль ободрила Комбата, в ней он нашел утешение и объяснение тому, что с ним происходит.

Встал, упершись взглядом в фотографию.

«Как давно это было? Давно, потому что многих ребят нет в живых, а недавно – потому что я почти не изменился. Словно в зеркало смотрюсь, а не в пожелтевший снимок вглядываюсь».

Узкая комната и мебель в ней была расставлена так, что оставляла неширокий проход от окна к двери. Ходи и думай.

Комбат заложил руки за спину и принялся вышагивать по тесной для него комнате.

quot;Дожил! По блату тебя устраивают на службу.

Конечно, полковник Бахрушин – мужик отличный и справедливый, но один раз я уже обжегся.

Вспомни, чего тебе стоило оставить службу и послать всех подальше! И я оказался прав. Правда, об этом никто не вспоминает, но я-то помню.

На второй раз у меня может не хватить упрямства и духа. Ладно, что тут думать – посмотрим.

Вдруг прав Бахрушин и все еще сложится не наихудшим образомquot;.

Комбат так и не притронулся к выключателю.

Сумерки сгустились до такой степени, что, стоя у окна, он с трудом увидел стул в углу комнаты.

И тут зазвонил телефон, подмигнув Комбату в темноте красным огоньком. То, что звонил кто-то из троих, покинувших недавно его квартиру, Рублев не сомневался. Но кто?

«Подберезский, Иваницкая, Бахрушин?»

И он принялся ждать, подсчитывая, сколько звонков прозвучит до того, как звонивший потеряет терпение. Первой, по его мнению, должна была положить трубку Иваницкая. Она уходила, будучи менее всех остальных уверенная в своих правах на Рублева.

«Максимум пять звонков даст».

Прозвучал шестой.

«Нет, не Светлана».

После седьмого и восьмого Рублев решил:

«Нет, не Бахрушин».

А когда прозвучал девятый, усмехнулся:

«Подберезский. Этот знает, что прощу, если и двадцать звонков даст».

Рублев взял трубку.

– Алло, – мрачно произнес он в микрофон.

И тут же услышал голос Леонида Васильевича Бахрушина.

Тот говорил, посмеиваясь:

– Чего трубку не берешь, Борис Иванович?

– Да вот, в ванной был.

– Не дури, – продолжал смеяться Бахрушин, – ты один в квартире и не постеснялся бы голый выйти.

Комбат подумал:

«А с чего это он взял, что Иваницкая ушла?»

Но не успел Рублев произнести вопрос вслух, как Леонид Васильевич тут же ответил на него:

– Когда женщина в доме, да еще любимая, по телефону таким мрачным голосом не разговаривают. Ходишь, небось, и думаешь, подкинули вы мне задачу. Ты, небось, думал, кто это звонит – Иваницкая, я или Подберезский? Трубку не брал, звонки считал.

– Точно! – восхитился Комбат.

– Я даже знаю на ком ты, Борис Иванович, остановил свой выбор – думал, Подберезский.

– Вы бы после седьмого звонка трубку положили.

– Я тоже это просчитал, поэтому и звонил дольше. Вот что, дорогой, я полковнику Брагину только что сказал, что ты к нему завтра утром приедешь. Знаешь дорогу?

– Не забыл еще.

– Ну вот и хорошо. Только вздумай не приехать! Не появишься утром у Брагина, так я себе за цель жизни поставлю тебя женить. Андрюшу подговорю, тогда уж точно не открутишься. Я если за что-то взялся, всегда до конца довожу.

Все, значит, завтра с утра ты у Брагина на полигоне.

– Да, – несколько зло ответил Комбат.

И странное дело, после разговора с Бахрушиным на душе стало легче, словно бы Борис Иванович перешагнул через преграду или перевалил через вершину горы и теперь дорога пошла вниз, только успевай переставлять ноги.

Рублев вышел на кухню и поставил на огонь чайник. Он всегда так начинал и так завершал день. Странная привычка, если учесть, что крепкий чай бодрит. Понятно, когда его пьют с утра, но если с вечера, перед сном? И если Комбату задавали такой вопрос, он непременно отвечал:

– На здоровье не жалуюсь, сон отличный.

Мне не только крепкий чай, но и крепкий кофе сон не перебьет, хотя кофе пью редко, не мой напиток.

– Тогда зачем пить, если организм настолько силен, что его не проймешь и лошадиной дозой кофеина?

Но это уже вопрос из области мистики. Есть вещи, которые не поддаются объяснению, но из которых складывается жизнь, делая ее неповторимой.

Пока грелась вода, Рублев снял с холодильника старый толстый Атлас мира, подаренный ему Подберезским. Точно такой же атлас был у Комбата до отлета в Афганистан, но потом непостижимым образом исчез. Старое издание пятидесятых годов, подробное, со старыми названиями.

Рублева мало занимали экзотические страны. Он равнодушно пролистал страницу, на которой была изображена Африка, сплошь усыпанная колониальными названиями и пометками «Французская», «Британская», «Испанская», «Португальская».

Чуть чаще забилось сердце, когда Борис Иванович добрался до карты Афганистана. Но и ее он пролистал. Рублев листал как обычно, с конца, пока не добрался до карт Российской Федерации по областям. Он скользил взглядом по листу.

Одни названия городов ему ничего не говорили, другие тут же вызывали в памяти чьи-нибудь фамилии, лица. Вот, например, Тамбов, город, где Комбат ни разу не был. Но тут же, прочитав это слово, он вспомнил невысокого, но крепко сложенного лейтенанта Николая Пятакова, который каждый раз, лишь оказывался за праздничным столом, начинал вспоминать свой город и неизменно заканчивал:

– Ты, Комбат, будешь последней свиньей, если не приедешь ко мне в Тамбов, – и вновь принимался живописать прелести родных мест.

И каждый раз, когда звучало приглашение, Комбат отвечал ему:

– Вот как-нибудь, закончится война, тогда и приеду.

– Войну мы должны кончить, – лейтенант Пятаков поднимал налитый до половины обжигающей крепкой водкой или разведенным спиртом стакан.

– Нет, война кончится сама по себе, но в Тамбов я к тебе приеду.

И вот теперь вспомнилось это не выполненное после Афганистана обещание. От ребят Рублев слышал, что Николай Пятаков вернулся домой, жив-здоров.

«Эх, так и не съездил я к нему! – в сердцах подумал Рублев. – А теперь, если устроюсь на полигон инструктором, то черта с два выберусь».

Засвистел чайник, пришлось отложить атлас и заняться приготовлением заварки.

– Эх, крепкий! – пробормотал Комбат, глоток за глотком поглощая горячий чай.

Даже не убирая со стола использованную посуду, Рублев отправился спать, отведя себе на сон восемь часов. А поскольку сейчас было всего лишь девять вечера, он знал, что в пять, ни минутой раньше и ни минутой позже он откроет глаза.

Ровно в пять Комбат открыл глаза. Сна как и не было. Темнота за окном еще и не думала рассеиваться, чернела глянцем в незашторенных окнах. Комбат никогда не задвигал занавески.

Борис Иванович наскоро сделал зарядку и только тут сообразил, что не уточнил у Бахрушина какое утро он имел в виду, ведь утро начинается с четырех часов. Это если считать астрономически. А для людей существует много утр. Некоторым – и двенадцать часов, когда добрая половина людей уже переделала половину дел – все еще утро.

«Ничего, подожду у ворот. Если что, я человек не гордый».

Комбат воспользовался вчерашней заваркой, еще не успевшей потерять свой терпкий вкус, спустился во двор. Не виднелось даже ранних собачников, хотя в паре окон горел свет.

«То ли водители там живут, то ли уезжать кому надо», – подумал Комбат, открывая покрытую инеем дверцу машины.

Вскоре приятное тепло разлилось по салону, и Рублев даже сбросил куртку, оставшись в свитере. Документы он всегда носил при себе и даже не стал проверять прихватил ли их. Дело это было отработано до автоматизма: паспорт, права, военный билет всегда лежали в кармане куртки. Дорогу до полигона он помнил отлично. Не раз ему в былые годы приходилось проезжать здесь по утреннему шоссе. Только тогда начальником полигона был другой человек, полковника Брагина знать ему не довелось.

Вот и поворот без указателя, лишь табличка, извещающая, что проезд здесь запрещен. Никто не остановил Рублева, когда его синий «форд» свернул на узкую ленту асфальта, уходящую дугой за лес. Снег в Москве и пригороде почти повсюду успел растаять, лишь редкими белыми полосами еще встречался в лесу.

Контрольно-пропускной пункт возник сразу же за поворотом. Колючка уходила по просеке, разделяя лес надвое. За железными воротами с облезшими красными звездами, за приземистым зданием КПП, сложенным из силикатного кирпича, виднелась раскисшая равнина, а за ней череда холмов. Комбат съехал на траву и, надев куртку, направился к КПП.

В помещении пахло тушенкой, луком и свежесваренным чаем. Солдат, сидевший у пульта, тут же разглядел в Рублеве военного, штатская одежда не могла его обмануть. Поднялся со стула и поинтересовался:

– Куда?

– К начальнику полигона, полковнику Брагину.

– Ваша фамилия?

– Рублев Борис Иванович.

Солдат полистал страницы большой регистрационной книги. Время от времени оттуда выпархивали прямоугольники пропусков. Пока солдат занимался поисками, Комбат, скосив глаза, увидел под письменным столом его босые ноги. Сапоги стояли рядом, прислоненные к калориферу, портянки висели на сложенных один на один кирпичах тоже поближе к спасительному в армии источнику тепла.

– Есть такое дело, – солдат выудил пропуск и требовательно посмотрел на Комбата.

Тот достал военный билет.

– Подождите здесь.

Трубка старого черного телефонного аппарата без диска оказалась в руках солдата, и он принялся узнавать где сейчас находится полковник Брагин.

– Скоро тут будет, – наконец сказал он, кладя трубку на рычаги аппарата.

– Ты хоть портянки надень, когда командир приедет.

Страж уселся и, торопясь, принялся заматывать портянки. Сунул ноги в сапоги. На лице его изобразилось удовольствие: как приятно надеть теплое и сухое, когда на улице мокро и холодно!

Рублев, не найдя стула, присел на выкрашенный голубой краской подоконник и достал пачку сигарет.

– Куришь?

– Да.

– Давно?

– Как в армию пошел.

– Небось, еще и в школе пробовал? – просто так поинтересовался Рублев, протягивая пачку с выдвинутой сигаретой.

Парень принял угощение и закурил, затягиваясь глубоко, подолгу задерживая дым, словно боялся, чтобы ни один глоток его не пропал даром.

– Нет, в школе не пробовал, – солдат, стараясь, чтобы Комбат не заметил, убрал со стола пачку дешевых сигарет.

– Армия – она не только курить тебя научит, правда?

На дороге показался командирский «уазик».

Он мчался на скорости около ста километров в час. Ощущение скорости подчеркивала длинная антенна, почти вплотную прижавшаяся к брезентовому тенту.

– А вот и полковник.

Брагин, широкоплечий, всего на полголовы ниже Комбата, вошел в помещение КПП, испытующе глядя на гостя. Он даже не взглянул на солдата, пытавшегося по полной форме доложить ему, а лишь махнул рукой и бросил:

– Отставить.

– Товарищ полковник…

– Я сказал, отставить. Наслышан, наслышан, – улыбнулся он, глядя на Комбата. – А затем протянул руку:

– Брагин.

– Рублев.

Мужчины обменялись рукопожатиями, при этом каждый из них словно пытался доказать другому, что его рука сильнее.

«Небось, Бахрушин наговорил про меня с три короба, – подумал Комбат, – теперь отдуваться придется».

Взяв половинку пропуска, Рублев пошел следом за полковником. Тот уже устроился в машине, когда на заднем сиденье оказался и Рублев.

Брагин торопливо захлопнул дверку, чтобы не выходило тепло. Сперва на его лице появилась гримаса блаженства, а затем он нахмурился.

– Погоди, – выставил он перед Комбатом ладонь, хотя тот и не собирался ничего говорить. – Товарищ сержант, – тронул он за плечо водителя, – это почему в машине снова бабами пахнет?

Комбат принюхался и впрямь уловил еле различимый запах духов.

– Никак нет, товарищ полковник! Не было в машине никаких баб, – принялся сбивчиво говорить сержант.

– Тогда еще хуже. Значит, сам духами душишься. Педик, что ли?

– Никак нет, товарищ полковник, – расплылся в улыбке сержант, поняв, что его подкалывают.

– Так были бабы или нет?

– Были, товарищ полковник.

– В каком количестве?

– Одна штука.

– Ну так вот, в следующий раз в машину их не таскать. И знай, баб штуками не считают.

– Так сами приходят.

– А ты их не пускай. Ладно, поехали.

Довольный тем, что его больше не достают, сержант рванул на шоссе.

«Уазик» подбрасывало на жестких рессорах и если бы не видеть, что за окном нормальная дорога, можно было подумать, машина едет по проселку.

– Я вот что, майор, подумал, – не глядя на Комбата, заговорил полковник Братин, – если ты такой человек, что с самого утра приехал, значит, толк из тебя будет. Я специально Бахрушину ввел в уши, чтобы сказал тебе прибыть с утра, без указания времени. Если для человека утро – Это до восьми, значит, положиться на него можно. Приехал бы в девять, хрен бы с тобой разговаривать стал.

– Это правильно, – поддержал его Комбат и подумал:

«Всегда стоит поступать так, как подсказывает интуиция. Не промахнешься».

А тем временем полковник Брагин продолжил:.

– Я думал, мне какого-нибудь хмыря по блату подсунуть хотят, а с виду ты, майор, мужик ничего. Посмотрим, каков в деле.

После этого Брагин замолчал, замолчал намертво. Он даже не открыл рот для того, чтобы вставить в губы сигарету, лишь всунул фильтр в узкую щель плотно сжатых губ и с остервенением затянулся дымом.

Машина мчалась, оставляя один учебный полигон за другим. Аккуратные, подновленные щиты, ряды деревянных скамеек, полосы препятствий, стрельбища. На Комбата дохнуло хорошо знакомым, и на какое-то время он даже забыл, что сейчас на нем нет военной формы.

«Погода в самый раз», – подумал Рублев.

Он понял, ему и хотелось оказаться на полигоне в ненастье, когда не поймешь что моросит – то ли дождь, то ли снег, когда земля превратилась в грязь.

«Уазик» уже приближался к холмам, и впереди Рублев разглядел изрытую танковыми гусеницами землю.

– Ну, чего молчишь? – внезапно, но скороговоркой произнес Брагин.

– Смотрю, вспоминаю.

– Дело ясное. Но почему остановиться не просишь? – обращение на «ты» в устах Брагина было абсолютно нормальным, хотя к сержанту, сидевшему за рулем, он и обращался на «вы».

– Жду, когда вы предложите.

– Не хрен мне предлагать. Кто к кому приехал – ты ко мне или я к тебе? Есть дело, говори, а то проедем полный круг по полигону, да у КПП и высажу. Ты, майор, зачем ко мне приехал?

– Бахрушин сказал, – начал было Комбат.

– На хрен Бахрушина. Он нас свел, на этом его дело и кончилось. Что тебе от меня надо? – дружелюбно говорил Брагин, глядя в забрызганное влагой окно.

И самое странное, после этих слов Комбату сделалось легче. Он понял, никто помогать ему не собирается и предложение Бахрушина стать инструктором на полигоне совсем не значит, что с Брагиным обо всем договорено. Если он захочет – возьмет, если нет – пошлет на хрен.

И стоишь ты чего-нибудь или нет, придется доказывать самому.

– Вам инструктор нужен, товарищ полковник?

– Нужен, майор, нужен. Но сразу предупреждаю, деньги – дрянь, солдаты – бестолочи.

Поэтому их я тебе и не предлагаю. Есть работа покруче.

– Тоже инструктором?

– Да.

– Кого тренировать?

– А это еще посмотрим. Разворачивайся, – крикнул Брагин.

Сержант лихо затормозил. Машина развернулась почти на месте и понеслась в обратную сторону.

– Так, с чего начнем? – поинтересовался Брагин.

– Я с чего угодно начать могу.

– Тогда к стрельбищу.

Комбату казалось, что он провел на этом полигоне всю жизнь, хотя в общей сложности не набралось бы и двадцати дней. Машина, не доезжая до поворота, скатилась на траву и понеслась к черневшей невдалеке от леса застекленной вышке.

Солнце, было не понять, взошло или не взошло. Низкие облака лохмотьями летели почти над самой землей, осыпая ее дождевым крошевом.

Только на первый взгляд казалось, что стрельбище безлюдно. Стоило остановиться командирскому «уазику», как тут же с вышки спустился капитан. По его взгляду Рублев понял, этот тоже предупрежден.

«Ни хрена себе, – подумал Борис Иванович, – это он весь персонал на службу в шесть утра выгнал, даже не зная наверняка – приеду я или нет! Серьезный мужик».

Но удивления своего не выдал.

– Какое оружие предпочитаешь, майор?

– А что, разное есть?

– Всех стран, со всего мира, если, конечно, стоящее.

– «Калашника».

– Хорошо, – Брагин потер замерзшие руки и сунул их в карманы бушлата. – Сумеешь меня перестрелять – возьму на полигон, а нет – не обессудь. Дай-ка нам, капитан, два «калашника» и цинк патронов.

Оружие принесли тут же, а вот с патронами случилась задержка. Пока их ждали, шофер вытащил из «уазика» кусок брезента и накрыл им автоматы. Мишени одна за другой оживали, двигались, поднимались. Стрельбище находилось в идеальном порядке. Башня и застекленная будка над ней выкрашены, нигде вместо стекла не стояло фанерного листа. Сколько ни всматривался в траву Рублев, не нашел ни единой гильзы.

Появились двое солдат, несущих цинк с патронами и сумку от противогаза, полную рожков. Они ловко распаковали обитый жестью ящик и принялись снаряжать магазины.

– Давай, ты первый, майор.

Рублев расстелил плащ-палатку, с одной стороны основательно испачканную в грязи, и залег на огневом рубеже. Полковник Брагин стоял, уперев руки в бока, на его груди висел артиллерийский бинокль, услужливо повешенный шофером-сержантом. Аккуратно прицелившись, Комбат задержал дыхание и уложил, не выдыхая, сразу три мишени, к тому же перерывы между выстрелами он почти не делал – так, словно бы на него наступали настоящие враги.

Брагин усмехнулся, покачал головой.

– Ну что ж, для начала неплохо. А теперь дай-ка мне, – он прилег на палатку и ничуть не хуже, чем Комбат, расправился также с тремя мишенями.

А затем началось. Майор и полковник соревновались, забыв о холоде, о дожде, смешанном со снегом, забыв о субординации. Они подзадоривали друг друга выкриками, стреляли по одной и той же мишени, кто успеет раньше. Солдаты в траншеях, управлявшие мишенями, только успевали материться да собирать искромсанные очередями фанерные остатки щитов, представляя, что дня два придется работать, чтобы изготовить новые.

Но Брагин уже вошел в раж. Ему тяжело было поверить в то, что кто-то умеет стрелять лучше его или хотя бы так же, как и он. За Комбатом угнаться ему было тяжело. Стрельбы были «бзиком» полковника.

Наконец, когда половина ящика с патронами опустела, Комбат присел на нижнюю ступеньку металлической лестницы, ведущей к стеклянной будке, и закурил.

– Все, полковник, больше не могу.

– Что, силы кончились?

– Не будет толка. Стреляем мы одинаково.

– Не скажи, – в тоне Брагина чувствовалась издевка. Он припас для Комбата еще одно испытание, но не торопился предлагать его. – Танк водить умеешь?

– Умею.

– Ну, тогда и пробовать не будем. Про прыжки с парашютом я и не спрашиваю.

– И тут мне есть что ответить.

– Странный ты человек, майор, – прищурив глаза, сказал Брагин, – с твоими способностями и ни при деле. Беру тебя инструктором.

– А я еще согласия не давал.

– Это ты брось! Такого парня, как ты, я не упущу. Если надо, Бахрушина подключу.

– Кто-то собирался послать его подальше.

– Едем! – Брагин отложил автомат и сел в машину.

– Куда?

– Время позавтракать. Небось, тоже с утра чаем или кофе обошелся?

– Да. Не люблю с утра плотно есть, – Комбат почувствовал голод.

Командирский «уазик» вновь помчался по ленте асфальта с бешеной скоростью. У Рублева сложилось такое впечатление, что на полигоне разрешено ездить одной единственной машине, принадлежащей начальнику, остальные ходят пешком.

Они заехали на самый край территории, где между двух холмов расположилось небольшое озерцо, закрытое со стороны шоссе стеной леса.

– Райское место, – потянулся Брагин, лишь только ступил на землю. – Здесь отдыхать – лучше, чем на Канарах. Рыбку половить можно и никто к тебе не сунется.

Комбат потянул носом. В воздухе явно чувствовался запах свежезапеченного мяса. Неподалеку от воды стояла большая выгоревшая брезентовая палатка, полог которой был поднят. Раскладной металлический столик на двоих, два сверкающих полированным алюминием походных стула, еда разложена в фаянсовую посуду, которую обычно в солдатских столовых днем с огнем не сыскать.

В углу палатки стояла докрасна натопленная печка-буржуйка. А самое главное, никого рядом не было видно. Обслуга отлично знала свою работу: сделать все, что надо, но не попасться на глаза начальству, будто бы на секретном полигоне имелась скатерть-самобранка.

– Давай перекусим, а уж потом выпьем.

– Может, не будем пить? – предположил Комбат.

– Нет, после холода да отличной стрельбы нужно граммов по двести-двести пятьдесят принять, – и тут глаза Брагина вновь хитро сверкнули. – Привезли мне недавно одну штучку для тренировок по стрельбе, не хочешь попробовать?

– Что именно?

– Приспособление для метания тарелок. Видел, небось, в кино?

И, не дожидаясь, согласия Рублева, Брагин пошел по узкой, утоптанной до черного глянцевого блеска тропинке за высокий кустарник.

За ним открывался живописный пейзаж – холмы, низина, будто находишься на дне огромной зеленой чаши, прикрытой сверху голубой крышкой неба.

И тут все оказалось приготовлено. На деревянном некрашеном столе лежали два карабина.

И стоило полковнику Брагину взять в руки один из них, как тут же из небольшой дощатой будочки, которую Комбат не сразу и заметил, вылетела белоснежная тарелка. Она летела ровно, вращаясь, по дуге, уходя вверх. Лишь только тарелка достигла наивысшей точки, как полковник вскинул карабин и выстрелил. Та разлетелась на осколки.

– Так тоже умеешь?

– Это забава для охотников, – вздохнул Комбат и замер, опустив карабин.

Вновь в голубизне неба появилась белая тарелка. Рублев вскинул карабин и нажал на спуск.

– Не пропустил, – похвалил его Брагин.

– А по две сразу она выкидывать умеет?

– Машина, что ли? Конечно. Вот по три только сразу не получится.

Полковник поднял руку с выброшенными двумя пальцами и тут же две тарелки взлетели к небу. Один за другим, слившись звуком, громыхнули два выстрела, и обе тарелки разлетелись вдребезги. Брагин сосредоточился и попытался повторить то, что проделал Комбат. Но если Рублев расстрелял обе тарелки в наивысшей точке полета, то Брагин настиг вторую только с третьего выстрела на излете и тут же, казалось, потерял интерес к стрельбе.

– Пошли, выпить пора.

Они уселись за стол. Брагин достал из накрытого брезентом ящика бутылку белой водки с винтовой пробкой, налил граммов по пятьдесят в стограммовые стаканчики и, прищурившись, спросил:

– Ну как, почувствовал себя на своем месте?

– Еще не знаю, – Комбат взял стаканчик в свою огромную ладонь, резко чокнулся с полковником, выпил одним махом. – Честно говоря, понравилось мне здесь, полковник.

– И ты мне понравился. О лучшем инструкторе я и не мечтал.

– Ты же меня в деле не видел.

– Человек, который умеет делать хоть что-то одно классно, вряд ли профан в остальном.

– Не знаю, хвалить себя не стану.

– Не соврал Бахрушин. Вот теперь, поскольку я понял, что ты тот человек, который нам нужен, придется подсунуть тебе самую гнусную работу.

Комбат насторожился.

– Это еще что?

– Плохому инструктору ее не поручишь, завалит дело.

– Да объясни же, полковник, в чем дело?

– Давай еще выпьем, – Брагин ловко разлил водку, на этот раз уже граммов по семьдесят пять, и первым выпил, не чокаясь. – Странные дела творятся в наше время.

– Согласен.

– Сказал бы мне кто-нибудь лет десять тому назад, что на нашем полигоне будут тренировать иностранцев, к тому же не из дружественных стран, никогда бы не поверил.

– Честно говоря, и мне приходилось готовить афганцев, а дружественными их не назовешь.

– Только ты, майор, не смейся, но нас обязали подготовить группу японцев.

– Японцев? – не поверил Комбат.

– Все очень просто. Они платят деньги, и немалые, а мы их готовим. Показываем вооружение, приемы подготовки.

– И это на секретном полигоне?

– Секретном? – передразнил Комбата Брагин. – Все секреты нашим Министерством обороны уже давно проданы.

– Не буду я их готовить, – заупрямился Комбат. – Языка не знаю.

– Насчет языка проблем не будет. Во-первых, они немного по-русски кумекают, а во-вторых, вам переводчика приставят. Согласись, майор, не нужно словами объяснять как стреляют, как танк водят, как с парашютом прыгают.

– Так что, мы за деньги их готовим?

– Нам самим от этого почти ничего не обломится, если, конечно, ты, майор, чаевые не берешь. А наверху деньги будут и немалые. Ну как, согласен? Если бы что другое тебе предлагал, сказал бы, приказ родины, а так… – и полковник Брагин махнул рукой.

– А открутиться от этого никак нельзя? – уже войдя в положение начальника полигона, спросил Рублев.

– Никак. Пробовали.

– Почему?

– Отменить распоряжение могут только те люди, которые его и дали. Так что ни влево, ни вправо, только назад и вперед.

– Когда приступать надо?

– Послезавтра.

– Времени на раздумья совсем не осталось.

– Я у тебя, майор, уже и не спрашиваю. Знаю, согласишься, потому что выхода у нас с тобой нет.

– А Бахрушин об этом знает?

– Специально я ему не говорил, но, думаю, в курсе.

Комбат прикусил язык. Ссылаться на Бахрушина, как на авторитет, ему не хотелось. Вновь возникала порочная цепочка блата.

– Ты не смотри на меня, майор, так, как солдат на вошь. Мне и самому тошно. И нужен мне человек, который не за деньги работать станет, а за совесть.

– Вот так да! – Комбат захрустел поджаренным хлебом, остро пахнущим чесноком. – Раньше шпионы с фотоаппаратами возле заборов крались, а теперь их с сопровождением на сам полигон привезут.

– Не знаю… По-моему, никакие они не шпионы, а представители какого-то русско-японского университета хрен его знает каких исследований.

Развелось их в последнее время…

По тому, как говорил Брагин, и слепому было бы понятно, что подготовка японцев на полигоне ему претит. Но что сделаешь, если начальство приказывает? Военные должны исполнять.

– Ладно, идет, – недовольно пробурчал Комбат и полез в карман куртки за документами.

– Значит, договорились. Послезавтра встретишься со своими воспитанниками. Смотри только, не покалечь никого, они все небось на две головы тебя ниже.

Окончив еду, полковник с Комбатом сели в командирский «уазик» и понеслись на КПП.

– Документы при себе оставь. Завтра Бахрушин тебе позвонит, заедешь к нему, там все и оформим. От меня только устное согласие требуется. У меня же здесь не контора, отдела кадров не держу.

Брагин чем-то понравился Комбату. Открытый, общается бесцеремонно, а главное, не стремится обмануть собеседника, заманить обещаниями. Сказал, что не будет больших денег, так Рублев это и без него знает. Не стал прикрываться высокими фразами, сразу рассказал о будущей службе – все, как оно есть на самом деле. В общем, Борис Рублев понял, в случае чего ему есть на кого рассчитывать.

Группу японцев, которых он еще в глаза не видел, Рублев невзлюбил сразу же. Ясное дело, в чужую страну просто полюбопытствовать на военный полигон, да еще используемый ГРУ, не поедешь. И чтобы добиться разрешения тренироваться здесь, нужно иметь поддержку в Министерстве обороны или, еще того покруче, в Совете безопасности. Кто сейчас является министром обороны Рублев знал, а вот кто возглавляет Совет безопасности понятия не имел. Новые люди, новые фамилии.

Он не спеша ехал к Москве, думая, что поступает, скорее всего, не правильно, соглашаясь с предложением Брагина. Но, с другой стороны, он чувствовал и иное. Если тут какой-то подвох, то он сам, скорее, чем кто-то другой, почувствует его.

«А может, это шутка – насчет японцев? – подумал Рублев и от неожиданности чуть даже не затормозил. – Может, так меня испытывали?»

Ему вспомнились подколки Бахрушина. Но он тут же отбросил эту мысль:

«Так не шутят. Сегодняшняя Россия полна чудес, о которых в прежние времена и не помышляли».

– Эх, зря я не поехал в Тамбов, – подумал Комбат, вспоминая лейтенанта Пятакова. – Вот там уж точно не встретишь никаких японцев, или с Бурлаковым в тайгу на охоту.

quot;Столица и есть столица. Вечно гнилое место, где нормальная жизнь держится на тех нескольких процентах людей, которые не меняются вслед за изменением в экономике. Странные…

Живут, делают свое дело, каждый как умеет.

Кто-то торгует, кто-то учится, кто-то занимается политикой. Чем бы ты не занимался, лишь бы всегда оставался самим собой, – утешил себя Рублев. – Интересно, что на все это скажет Андрюша Подберезский? Небось, хохотать будет.

А мне не до смехаquot;.

Дорога назад показалась куда короче, чем дорога на полигон. И вот Комбат уже сидит в холодной квартире. Прикрыл глаза, глубоко вздохнул и различил чуть уловимый запах духов, которыми пользовалась Иваницкая. Ни пепельница, наполненная окурками, ни не вымытые после коньяка рюмки не могли его уничтожить.

– Попробую начать новую жизнь. Вряд ли из этого что-нибудь получится, – усмехнулся Комбат и только тут сообразил, что с подачи полковника Брагина нарушив одну из основных своих жизненных установок: никогда не садиться за руль, выпив спиртное.

«Прямо умопомрачение какое-то! Хорошо еще никто не остановил. Неплохо же я начинаю новую жизнь!»

Рублеву показалось, что его собираются втянуть в странную аферу. Если он не будет держаться настороже, то не исключено, его знаниями и умениями воспользуются не в лучших целях.

Ему вспомнилось, как совсем недавно, вчера, он сидел за этим самым журнальным столиком со Светланой, Андреем Подберезским, полковником Бахрушиным и подозревал их всех в желании женить его.

«А оказалось, все куда хуже, – добавил про себя Рублев, собирая грязную посуду. – Прежде, чем начинать новую жизнь, наведи порядок в старой»

И Рублев занялся уборкой. Вымыл посуду, пепельницу, до скрипа и блеска протер влажной тряпкой подоконники, стены, пол, зная, что потом, когда он каждый день будет ездить на полигон, времени на это не найдется. Приехал, поужинал и упал спать, чтобы завтра с рассветом снова сесть за руль.

– Отдохнул и хватит, – сказал себе Рублев. – Сколько может тянуться отпуск? Или мне захотелось называться военным пенсионером – стать одним из тех, кто уходит в охранные агентства, работают швейцарами в гостиницах и ресторанах, а то и пропадают целыми днями в пивнушках? Не понравится – всегда смогу уйти. Ушел же я из армии, когда стало невмоготуquot;.