"Никто, кроме тебя" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 11

Дел у Шаина-мюэллима, конечно, было выше головы. Особенно теперь, после серии инцидентов, которая не могла прекратиться сама собой. Пора начинать разговор об улаживании конфликта. Противная сторона не проявит в этом деле инициативу. Они потерпели поражение и просить мира значило бы расписаться в собственной слабости. Значит, это ему надо обращаться к посреднику. Тем более, что люди, которые вложили капитал в реконструкцию гостиницы и посадили его следить за порядком, выразили недовольство развитием событий. Их мало интересовало, от кого исходила инициатива.

От Шаина настойчиво потребовали уладить дело по-хорошему, и сейчас он срочно подыскивал нейтральное и уважаемое лицо. Но про русского и про желание раскопать его прошлое он не забыл. Проще всего обратиться к двоюродной сестре – кажется, Борис говорил, что она все-таки нашлась.

С утра Шаин-мюэллим направил Ильяса в знакомый двор. К вечеру человек с раздутой, будто накачанной воздухом шеей и одутловатым лицом явился с отчетом. По его словам, квартира оказалась пустой и потребовалось много времени и усилий, чтобы установить последнего “содержателя” Космачевой – чиновника, занимающего ответственный пост в мэрии.

– Ревнует ее по-сумасшедшему. Запирает квартиру на три замка, чтобы она никуда не смогла выйти. Жрачки там полный холодильник, а выпивки нет ни капли. Боится, что учудит что-нибудь спьяну.

– А что, дверь на балкон он тоже задраил?

– В окнах стеклопакеты зафиксированы намертво, балконная дверь тоже. Стоит кондиционер, работает круглые сутки. Так что она в умеренном климате живет.

– Гиждыллах, – с улыбкой охарактеризовал чиновника Шаин-мюэллим.

В приблизительном переводе это распространенное ругательство означало “сумасшедшие яйца”. Разговор происходил на азербайджанском, где одно и то же ругательство имеет разнообразный смысл в зависимости от интонации.

– Так ты внутрь вломился, что ли? – движение четок замедлилось.

– Я бы на такое дело у вас разрешения попросил. Нет, она сама рассказала через дверь.

– А насчет братца?

– Они особо и не виделись никогда. Когда явился, отправила его подальше, – гиждыллах мог бы приревновать.

Звучало правдоподобно – на Кавказе всегда считали, что родственные чувства у русских слабо выражены.

– И даже не знает, откуда взялся этот Борис.

– Не хотела говорить, злилась, что я спрашиваю. Я ведь не сразу пристал насчет Бориса, сперва о том о сем. Жаловалась, что скучает. Только про него зашла речь, сразу ощетинилась: ничего не знаю и не доставайте меня.

– Как сам думаешь?

– Занервничала слишком. Знает, наверное, за братом грехи. Может, решила, что здесь кого-то подключили взять с него тот самый должок? Даже не хотела ответить, сколько ему лет.

– Ты смотри!

– Я не стал на нее давить. Вы же не разрешили.

– Правильно, не надо.

Отпустив подчиненного, Шаин-мюэллим задумался. Не хочет говорить – обычно так не поступают. Сообщают не слишком важное, чтобы тем вернее скрыть существенное. А если она в самом деле не знает? Возможно, они и не родственники – это сказки. Борису понадобилось оправдать свой приезд сюда.

Восточный человек издавна привык, что слова могут означать одно, а подразумевать другое. Что за лестью часто скрывается угроза, за угрозой – страх. Слово в этом мире весит гораздо больше именно по причине своей двусмысленности. Даже не правильная интонация здесь не забывается, не говоря уже о грубом, адресованном в лицо выражении. Другое дело, что затаивший обиду может не отыграться до конца своих дней – восточный человек редко идет на риск.

Шаин-мюэллим прошел от начала до конца эту школу. Слушая знакомого или незнакомого человека, он первым делом предполагал ложь, а уж потом обращал внимание на свидетельства в пользу противоположной версии. Никогда его вера в историю, рассказанную приезжим не заходила слишком далеко. Однако он не видел, зачем русскому причинить ему, Шаину, зло. Человек стопроцентно со стороны, а деятельность Шаина и его людей в основном ограничивалась пределами гостиницы “Апшерон”.

Многие признаки как будто говорили в пользу возможной связи Бориса с российскими “органами”. Во-первых, осанка, выправка. У того, кто давно уволился из армии и живет мирной жизнью, стержень в позвоночнике должен ослабнуть – так все на свете со временем теряет форму, даже камень стачивается. Во-вторых, его речь не похожа на любителя карточных игр. В-третьих, после первого появления в казино, Борис не разу не проявил инициативы, не соблазнил никого перекинуться “по маленькой”.

И все-таки чутье подсказывало Шаин-мюэллиму, что ему и его людям опасаться нечего, у этого человека здесь другие цели. Вот почему он взял с собой Рублева на встречу с возможным посредником. Когда еще выпадет шанс похвастаться таким видным сопровождающим.

Приехали на дачу, очень скромную по российским меркам – оштукатуренный домик, скрытый за листьями винограда. Лысый мужчина лет шестидесяти сидел за столом на веранде, поблизости расположились двое его сверстников: один с барабаном, боком лежащим на коленях, другой – с небольшим четырехструнным инструментом.

Пожилой мужчина слушал с закрытыми глазами, иногда покачивая головой.

– Известные наши музыканты, – шепнул Шаин-мюэллим.

На секунду он превратился в некое подобие экскурсовода, с гордостью демонстрирующего местные достопримечательности.

– Если ты простой человек, никаких денег не хватит пригласить их на свадьбу.

Подошли к калитке. Рублев ожидал услышать собачий лай, но его не последовало – такого сторожа здесь не держали. Человек за столом не повернулся в их сторону даже тогда, когда они подошли к террасе. Может быть, он их и в самом деле не заметил, увлеченный мелодией и надрывным горловым пением, то падающим, то снова взмывающим вверх.

Вот еще почему Шаин-мюэллим решил взять с собой русского – не хотел ронять достоинства перед своими “штатными” сотрудниками. Чтобы не видели, как он терпеливо дожидается окончания музыкального номера. Чтобы не слышали самого тона разговора. А Борис вдобавок еще и не поймет почти ничего – его незнание языка проверено неоднократно.

А приехать в одиночестве Шаин не мог себе позволить. Не столько в целях безопасности, сколько по статусу ему полагалось иметь сопровождение. Молчаливый русский с крепкой, редкой для Баку фигурой и прямой спиной подходил как нельзя лучше. Отказывается выполнять постоянную работу – пусть хоть иногда окажет услугу.

Лысый мужчина с лицом кирпичного цвета сделал вид, будто только сейчас обнаружил присутствие гостей. Впрочем, Рублеву показалось, что и сам этот человек на даче не хозяин – просто пребывает временно.

Шаин-мюэллим удостоился места рядом, за столом, а Комбату указали на тахту в углу террасы. В этот раз оружия ему не выдали, но “мюэллим” тем не менее попросил сохранять бдительность.

Солнечный свет, проходя сквозь виноградные листья становился мягче, ласковей. За столом, шагах в десяти разговаривали мало, даже в паузах, когда музыка затихала. Несколько раз Рублев услышал слово “тар” и вспомнил – кажется, так называют этот распространенный на Кавказе инструмент, который исполнитель держит левой рукой за гриф на уровне плеча, а правой бренчит по струнам. Монотонная музыка, но есть в этой монотонности что-то гипнотизирующее, созвучное солнечному свету, затененному виноградными листьями.

Заводя свои рулады, певец тряс головой, словно взбалтывая звук, чтобы он поднялся повыше. Исполнитель на барабане мягко выбивал сложную дробь всеми десятью пальцами. “Мюэллим” выглядел задумчиво, даже грустно, несколько раз вытер влагу в уголке глаза. Но Рублев не сомневался; именно сейчас, внимая мугамам, человек с пегой, черно-седой шевелюрой решает важные вопросы.

На обратном пути от возвышенной грусти не осталось и следа – довольный Шаин стал особенно словоохотливым.

– Ты не смотри, что старичок такой скромный, – обернулся он к Рублеву. – Из бывших “цеховиков”, при Леониде Ильиче его и еще трех человек к расстрелу приговорили. Вот какое было время. Потом двоим, правда, заменили на пятнадцать лет, максимальный срок. Червонец он отбарабанил, прежде чем выйти по амнистии. Если он взялся мирить – значит помирит. Возьмем на содержание семьи безвременно ушедших – в знак доброй воли. Помиримся и будем обходить друг друга стороной. Я тебе прямо на плане города отмечу места, куда соваться нельзя. Временно. И ты мне пообещаешь…