"Смерть знает, где тебя искать" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 2

Луч фонарика зацепился за острый угол и замер. Валентин сидел, ожидая нападения, но ожидание ничего не дало – луч оставался неподвижным, а тишина сгустилась. Ни шагов, ни дыхания врагов он не слышал и на мгновение даже заподозрил, что оглох. Но стоило ему пошевелиться, как до ушей тут же донесся предательски громкий шорох.

quot;Надо выползать!” – решил Валентин. Силы понемногу возвратились к нему, возвращалась уверенность в себе.

– Быстрее.., быстрее! – забормотал он, подбираясь к выходу, и выглянул из-за угла.

Коридор был пуст. Но не успел Горелов обернуться, как его тронули за плечо. От неожиданности пленник взвизгнул и бросился вперед.

– Вот так-то лучше будет, Тушкан, – прозвучало у него за спиной.

От этого голоса он рванул еще быстрее, но не пробежал и десяти шагов, как сильная рука, высунувшись из другого кармана, ухватилась за его плечо. Затрещала материя рубашки, и Горелов, ударившись головой о стену, оказался на полу. Он приподнялся и увидел братьев. Григорий светил на него фонариком.

– Ты плохо учил планировку. Ленишься, бегаешь медленно, – бесстрастно говорил Илья, изучающе глядя на пленника. – Да и страху у тебя в глазах что-то маловато… Чем бы его испугать? – Илья повернулся к Григорию.

Тот пожал плечами.

– Ползи, быстро! – Илья несколько раз провернул вокруг указательного пальца тяжелый металлический прут и затем, резко остановив его, воткнул, как шило, в зад Валентину.

Тот судорожно дернулся и вскочил. Прут зазвенел на полу.

– А мог бы и с собой прихватить, – с улыбкой проговорил Илья, неспешно нагибаясь и подбирая оружие с пола.

– Ты думаешь, это бы ему помогло? Я бы ему по рукам как заехал, и пальцы остались бы лежать отдельно от туловища.

Валентин пятился, братья медленно шли к нему.

– Он и спиной вперед ходить умеет. Много чему ты, Тушкан, научишься за сегодняшний день.

Валентин совсем забыл, что коридор кончается колодцем. Он пятился и пятился, следя лишь за одним – чтобы его от братьев отделяло хотя бы два метра, расстояние, предельное для вытянутой руки с металлическим прутом, сжатым в пальцах. Из ягодицы толчками выходила кровь, горячая и липкая. Она пропитала одежду, проникнув в туфли, хлюпала и там.

Братья остановились, а Валентин продолжал пятиться. За ним на бетоне оставался кровавый неровный след. Луч фонарика скользнул по этому следу и уперся в лицо Горелову.

– Он, по-моему, не догоняет, забыл что-то из прежнего опыта, – заметил Илья.

– Все они не догоняли.

И в этот момент Валентин ощутил, что под правой ногой исчез пол. Но сделать уже ничего не успел, взмахнул руками и провалился в колодец. Ему показалось, что полет бесконечно долог, хотя он длился доли секунды. Со всего размаху Валентин спиной упал на бетонный пол и на какое-то время потерял сознание. Когда же очнулся, то увидел бьющий прямо в лицо луч фонаря и две мерзкие рожи, улыбающиеся, довольные.

– Смотри-ка, очухался, даже мочиться ему на лицо не пришлось! А я уже штаны расстегнул.

– Живучий, Тушкан, хоть и без хвоста.

– Это хорошо, значит, забава обещает быть долгой. Эй, ты, Тушкан, ни хрена себе не сломал? А то, если что, мы быстро тебя подлечим.

– Отпустите меня! Отпустите! – молил Валентин, обращаясь к бесстрастному лучу фонарика.

– Это заслужить надо.

– Что мне надо сделать?

– Стараться. Ну хотя бы час побегать. Ты учти, время, которое ты лежишь, в счет не идет. Это как в шахматах, часы с двумя циферблатами – щелк на кнопку, и пошло время для противника.

В конусе света возник металлический прут с острым концом. Он чуть заметно двигался, и Валентин с опозданием сообразил, в него прицеливаются. Он сообразил это, когда пальцы Ильи уже разжались, и прут на мгновение завис в воздухе. Валентин откатился, прут было нырнул, но дернулся и остановился буквально в пятнадцати сантиметрах от бетона. Затем медленно качнулся, как маятник гигантских часов.

Валентин вспомнил, как один из братьев сказал, что он не сообразил вовремя завладеть оружием. Изо всех сил рванулся к раскачивающемуся на веревке пруту, попробовал поймать его. Но прут, словно издеваясь над ним, ушел в сторону, а когда Горелов, казалось, уже сомкнул на нем руки, резко взмыл вверх, и пальцы Горелова схватили пустоту.

– Ха-ха, – донеслось до него сверху, – ловкий ты, да не очень, и на старуху бывает проруха.

И тут прут вновь возник, ударив острием Валентина в плечо. Потекла кровь. Израненный Горелов бросился в темноту, и тут свет погас. Валентин уже немного ориентировался в подвале, он бежал долго, пока не очутился возле металлической двери, и принялся колотить в нее руками, ногами. Дверь вибрировала, но только потом он сообразил, дверь открывается на себя. Горелов никак не мог нашарить ручку, наконец сумел подсунуть пальцы под край полотна и, сдирая кожу, чуть приоткрыл ее.

– Да ты, мудак, дверь не запер! – послышался крик Ильи, явно адресованный брату. Вырезубовы побежали по коридору. Тревога в голосе чувствовалась неподдельная, Вырезубовы испугались.

– Стой, урод! – закричал Григорий, запуская руку в большой карман жилета.

Валентин этого не видел, он чувствовал приближение смерти. Горелов ее стал дожидаться, когда братья добегут до него. Лишь только дверь приоткрылась, он буквально скользнул в узкую щель и, тут же уцепившись за ручку, потянул полотно на себя. Дверь закрывалась медленно, со скрипом. Братья уже были возле нее, но не рисковали сунуть пальцы в узкую щель, их бы непременно отдавило стальным уголком.

Металлический прут острием вошел в щель между дверью и стеной, полотно придавило его. Валентин буквально повис на ручке, упершись ногами в стенку. Он запрокинул голову в надежде увидеть хоть один лучик света, но вокруг него царила темнота, плотная и густая, хоть режь ее – только нечем. Прут скрежетал в щели совсем близко от Валентина. Илья не мог ни просунуть его дальше, ни выдернуть, не мог воспользоваться им и как рычагом – не давала развернуться стена.

– Эй, ты, – крикнул в щель Григорий, – а ну, отпусти ручку, слышишь!

– Не пущу, – хрипел Валентин, – выкусите, сдохнете под землей!

В ответ послышалось ржание.

– Это мы сейчас посмотрим, кто из нас сдохнет первым. Ты не забывай, в подземелье два входа. Мы сейчас к тебе зайдем с другой стороны.

– Врете, нету другого выхода! Вы бы тогда меня вперед себя не пустили!

Возня по другую сторону двери прекратилась. А Валентин все еще упирался, вися на ручке, готовый к отчаянному сопротивлению. За дверью вспыхнул слабый огонек, потянуло сигаретным дымом. И Горелову нестерпимо захотелось закурить, хотя он уже не курил два года, оберегая здоровье. Он не видел, как Илья спокойно достал из нагрудного кармана толстую петарду и, затянувшись сигаретой, поджег от нее фитиль. Затем ловко сунул петарду в щель точно напротив дверной ручки.

Братья отступили на два шага, Григорий придерживал ногой металлический прут. Валентин чуть ослабил хватку, но снимать ноги со стены не спешил, ожидая, что в любой момент дверь могут потянуть с обратной стороны. И тут рванула петарда. Яркий огненный сполох обжег руки, клочья разорванной бумаги полетели в лицо, запеклись на коже щек, едкий дым не давал дышать, в ушах стоял звон.

– Ты говорил, твоя фамилия Горелов? – крикнул Илья, выдыхая сигаретный дым. – Сейчас ты станешь Горелым.

Вторая петарда взорвалась в щели, за ней третья, четвертая. Золотые шары, искры метались в маленьком бетонном пространстве, обжигая тело, одежду.

Запахло паленым мясом. Горелов принялся гасить вспыхнувшую синим огнем лодыжку. Огненный шар прикипел к его ноге. Валентин заскрежетал зубами, громко застонал. А дверь со скрипом отворилась, железный прут звякнул о бетон. И тогда Валентин бросился по ступенькам вверх. Он перебирал руками по холодному металлу.

Наконец его голова уперлась в люк, и он попытался его поднять, даже не вспомнив о том, что тот закрыт на засов и на замок.

– Ах ты, шустрый какой! – зло и надменно крикнул Григорий, втыкая острие прута в ногу Валентину. – Столько петард на тебя попортили! Хватило бы одной, воткнули бы в задницу и зажгли.

– Может, в рот ему вставим?

– Еще успеем, – отозвался Григорий. Боль была нестерпимой, и, скорчившись, Валентин разжал пальцы, покатился вниз по ступенькам. Но тут же страх, ненависть, жажда жить взяли свое. Он вскочил на ноги и бросился на одного из братьев, который стоял к нему ближе. Горелов прыгнул, вытянув перед собой руки со скрюченными пальцами. Он готов был вцепиться в горло, готов был рвать, метать, кусать, грызть.

Но Григорий резко уклонился, и Горелов полетел в коридор. Но он успел сбить с головы Григория прибор ночного видения. При последних сполохах петард Горелов дотянулся до лежащего на полу прибора, схватил его и стремглав помчался по коридору. У него появился шанс спастись, маленький, один из тысячи. Он еще не понял, это специально подстроено братьями или же это Бог даровал ему шанс.

Он бежал, пока не уперся все в ту же стену. Но теперь он знал, вверху две ржавые скобы, а там следующий ярус. Зажав в зубах резиновый ремень прибора ночного видения, Валентин прыгнул и не промахнулся. Ему удалось вцепиться в нижнюю ступеньку, тут же и левая рука нашла ржавый металл. Теперь надо было дотянуться до второй скобы и повторить тот же трюк, который ему удалось проделать раньше.

А за спиной слышались топот и брань.

– Прибор, сука, разобьешь! – кричал Григорий. – Я с тебя живого шкуру сдеру, ублюдок! С живого, слышишь!?

Валентин уже был наверху. Присел на корточки, готовый руками и ногами колотить в голову того, кто попытается подняться к нему. Одной рукой он нацепил прибор на голову и опустил его на глаза. Теперь он видел подземелье в призрачном желто-зеленом цвете.

Внизу появились фигуры братьев. Григорий передвигался ощупью, Илья смотрел наверх. Он помахал рукой Горелову.

– Ну что ж, ты немного продлил свою жизнь, Тушкан горелый. Ты оказался пошустрей и попроворней, чем мы рассчитывали. Но и у нас сейчас методы станут другими, мы применим огнестрельное оружие.

Илья выхватил из-за спины короткий обрез двустволки и выстрелил навскидку. Невероятный грохот наполнил подземелье, у Горелова даже заложило уши. Он отшатнулся. Возможно, это движение его и спасло, лишь несколько картечин впились в плечо, – голова же осталась невредимой.

– Ну как ты там, живой, а, Тушкан?

– Живой! – зарычал Горелов и плюнул вниз.

– Ты еще поживешь, но больно и недолго. Приближаться к краю колодца Горелов опасался, понимая, что в любой момент может громыхнуть выстрел и картечь разворотит голову.

– Дуплетом бил, а он живехонек.

Валентин сообразил, что не слышал, как мучитель перезаряжал двустволку, и рванулся к краю. Громыхнул второй выстрел.

– Шутка, – сказал Вырезубов, – стрелял-то я из одного ствола. А вот в следующий раз пальну в тебя из двух.

– Не надо из ружья, прошлый раз я о картечину чуть зуб не сломал, – сказал Григорий, – лучше мы Тушкана ножиками заколем. Так оно приятнее, да и кровь из тела вытечет.

Горелов быстро передвигался по узкому коридору. Он видел лабиринт, движение воздуха подсказывало, где-то должен быть проход.

«К воле он ведет или в следующий каменный мешок? Какая разница, главное, хоть на время оторваться от преследователей, найти хоть что-нибудь, чем можно защититься, чем можно поразить врага.»

Но, кроме шершавого бетона и мощных железных скоб, торчащих из стен, на глаза и под руки ничего не попадалось.

– Сволочи! Мерзавцы! – хрипел Горелов, судорожно хватая воздух. – Ну же!

Он смотрел под ноги, шарил по липким бетонным стенам руками, пытаясь отыскать и вырвать намертво вмурованные в них скобы. Все усилия были тщетными, а старания оказались напрасными.

И тут Валентин увидел одного из братьев. Тот возник метрах в пятнадцати от него впереди по коридору. Как Илья Вырезубов оказался там, Горелов понять не мог. Естественно, братья лабиринты знали как свои пять пальцев, могли двигаться там в кромешной тьме. В руках Ильи была двустволка, на голове – прибор ночного видения.

Горелов прыгнул за угол, и в это время грохнул выстрел – из двух стволов сразу. Картечь ударила в стены, расплющиваясь о бетон. И тогда Валентин, не теряя времени, выскочил из укрытия и побежал к Илье. Он бежал, низко пригнув голову. Илья Вырезубов лихорадочно перезаряжал обрез, проклиная себя за несдержанность: ну что ему стоило выстрелить из одного ствола, а не из двух сразу! Он лишь успел вставить патроны, но не успел поднять стволы.

Валентин налетел на него, сбив с ног, навалился и принялся душить. Отчаяние сделало его силачом, он был помельче Ильи, но желание жить было настолько мощным, что пальцы, как тиски, сомкнулись вокруг сильной толстой шеи. Горелов не чувствовал боли, хотя Вырезубов изо всех сил давил ему большими пальцами на глаза. Прибор ночного видения уже валялся на полу, а по коридору, светя вдаль фонариком, бежал Григорий.

– Эй, Илюха, – кричал он, – держись! Тонкий луч света выхватывал из темноты то спину Валентина, то рифленые подошвы шнурованных ботинок Ильи. В руках Григория был тот самый массивный нож, которым он разрезал веревку на ногах у Горелова.

Илья уже хрипел, задыхаясь. Его руки ослабевали, а ноги беспомощно дергались. Если бы Григорий опоздал хотя бы на четверть минуты, то Валентин задушил бы Илью окончательно. Но брат подоспел на помощь вовремя. Занеся нож двумя руками, он с силой опустил лезвие. Острие вошло в спину Горелову, хрустнули позвонки, и Валентин, издав протяжный стон, разжал пальцы и завалился на бок.

Илья медленно приходил в себя. Сел, уставился на неподвижно лежавшего Валентина. Луч фонаря бил в мертвое лицо, глаза быстро стекленели. Григорий опустил руку к фонарю, посмотрел на часы.

– Десяти минут ему до часа не хватило.

– Козел! – отозвался брат, зло пнув ногой мертвое тело.

Григорий наклонился, попытался вырвать нож из спины Горелова, но тот плотно застрял между позвонков. Пришлось упереться ногой и несколько раз качнуть рукоятку. Лезвие ножа с хрустом выскочило из спины. Братья стояли возле мертвого Валентина и молчали. Так стоят охотники возле трофея, переживая величие момента.

– Не ахти какая дичь, попадалась и крупнее, – наконец сказал Григорий.

– Я бы так не сказал, – ответил Илья, спускаясь на одно колено и заглядывая в остекленевшие глаза своей жертвы. – В штаны до последнего не наложил. Дичь что надо, долго же он трепыхался, чуть меня не придушил, сука!

– Чуть-чуть в Советском Союзе не считается, – ответил второй брат. – Давай потащим, кровь спустить надо.

Братья взяли труп за ноги и поволокли по узкому коридору. Им приходилось пробираться боком, обтирая стены плечами, но тем не менее на их лицах светилось счастье. Охота – она на то и охота, чтобы испачкаться, утомиться, поцарапаться, получить ушибы, ссадины. Тогда есть о чем вспомнить, а когда вспоминаешь, вновь переживаешь прелести погони, и вновь доза адреналина веселит кровь, а та пульсирует в жилах, стучит в висках. И жизнь воспринимается не так пресно.

Они вспотели, пока дотянули тело до колодца. Григорий легко спрыгнул вниз.

– Взваливай мне па плечи.

Илья осторожно принялся опускать труп вниз, держа его за ноги, стоя над провалом широко расставив ноги. Григорий поудобнее уложил тело на плечах, прихватил его руками и, насвистывая, пригнувшись, двинулся по коридору. Желтый свет лампочек отражался в стеклянных глазах мертвеца.

Там, наверху, уже стояла ночь, прохладная, лунная, с легкими светлыми облаками по звездному небу. Они плыли за стеклянной крышей розария, похожие на обрывки то ли подвенечного платья, то ли больничных бинтов. Запрокинув голову, Григорий долго смотрел на луну, облизывая губы.

Собаки уже рычали, бегая вокруг розария, припадая мордами к стеклу, скаля огромные желтые клыки и сверкая налитыми кровью глазами.

– Не уйдут, пока их не угостим.

– Уйдут.

Илья открыл дверь, собаки бросились к нему, но остановились за два шага. В руках Вырезубова был кнут. Илья, как дрессировщик, щелкнул им над головой, собаки присели на задние лапы и тут же закрыли пасти, словно боялись, что кнут при следующем ударе отсечет их длинные влажные языки.

– А ну, пошли вон! – вполне дружелюбно сказал Вырезубов, похлопывая кнутовищем по высокому шнурованному ботинку.

Для собак это тоже было чем-то вроде игры, правила которой они знали отлично и нарушать их зря не собирались. Хозяин делает вид, что сердится, и если его послушаться, то он наверняка угостит желанным теплым, сочным человеческим мясом.

– Пошли вон! – повторил, глядя в собачьи глаза, Илья.

Псы попятились, затем развернулись и забежали за угол дома. Остались там, дожидаясь, когда позовут.

Григорий не мешкал. Он перекинул длинный резиновый шланг через толстую водопроводную трубу, которая шла под самой крышей, и соорудил петлю. Смазал шланг мылом, чтобы петля быстро затягивалась.

– Эй, Илья, пособи, один не справлюсь. Братья проделывали такое не впервой. Все движения были отработаны до автоматизма, как у работников на скотобойне. Петля обхватила ноги мертвого Горелова, и оба брата, перебирая руками, потянули за шланг. Тело медленно ползло вверх.

– Эй, Илья, придержи, раскачивается, еще кусты поломает!

Илья бережно развел руками высокие стебли розовых кустов, и ноги мертвеца оказались под самым стеклянным скатом крыши. Луна, выглянувшая в это время из-за облаков, осветила голые пятки, нереально белые в ночи. Григорий, негромко матерясь, закрутил шланг вокруг железного крюка возле водопроводного вентиля и перевел дыхание.

– Почему это мертвец всегда тяжелее кажется, чем живой?

– Закон такой, – глубокомысленно заметил Илья, отряхивая руки.

Подвешенное среди розовых кустов мертвое тело медленно вращалось. Картина была дикой; нежные, благоухающие розы и мертвое тело, висящее над ними вверх ногами. Темные редкие волосы Валентина Горелова касались колючих стеблей.

Илья достал короткий, остро отточенный нож и дунул на лезвие. Такая у него была дурная привычка – прежде чем резать, дышать на нож или плевать на него.

– Придержи кусты.

Григорий раздвинул стебли, и Илья одним движением полоснул мертвецу по горлу, а затем перерезал вены на руках. Братья старались держаться подальше от мертвого, потому что кровь полилась ручьем. И без того темная земля стала практически черной, влажный грунт плохо впитывал кровь, серебрились крупные пузыри, как во время сильного дождя.

Когда кровь уже не текла, а лишь капала, Григорий размотал короткий шланг с плоской насадкой и по-деловому принялся обмывать холодной водой тело. Оно стало неестественно белым, почти гипсовым, будто его посыпали мукой. Мокрые волосы слиплись.

Братья присели на бетонный бордюр, придерживающий грунт, и молча курили, любуясь тем, что сотворили. Тело медленно вращалось то в одну сторону, то в другую, и Григорий недовольно морщился, когда видел рваную рану на ягодице. Так смотрит охотник на попорченную шкуру зверя, которого намеревался убить выстрелом в глаз, но не получилось. Еще более страшная рана зияла на спине мертвеца. От воды края ее набухли и подвернулись, обнажив кость позвоночника, голубовато-белую.

В эту лунную ночь было так светло, что различались даже цвета. Лишь темно-бордовые розы казались черными, а бледно-розовые – ослепительно белыми. И только желтые розы оставались желтыми.

Григорий тщательно выпотрошил окурок в грунт, скрутил фильтр в шарик и сунул в карман. По всему чувствовалась хозяйская рука, которая не позволит себе бросать мусор где попало.

Илья потрогал землю возле одного из кустов и недовольно проговорил:

– Э, брат, земля подсыхает, корочкой покрывается, полить надо. Вот-вот бутоны начнут распускаться.

– Успеем, – сказал Григорий, поднимаясь и вытирая влажные руки о цианины. – Я шланг не отсоединял, сейчас заодно и полью.

– Нельзя, вода в трубе холодная, теплую ты уже спустил, – и Илья, зачерпнув лейкой из двухсотлитровой металлической бочки, принялся поливать кусты.

Вода шипела, уходя под корни, и казалось, кусты чувствуют заботу, отвечают на нее. Илья делал это рачительно, с удовольствием, с таким же, с каким убивал людей. Покончив с поливкой, он подвел ладонью один из цветов к самому лицу, понюхал и сладострастно улыбнулся. Затем прикоснулся губами к нежным, налитым влагой quot;розовым лепесткам.

– Даже жалко продавать красоту такую. У какого-нибудь гада на столе постоят и завянут.

– Почему на столе? – грустно усмехнулся Григорий. – А может, у гроба? – ив глазах его появился нездоровый блеск.

– Мертвецов, что в гробу, что без гроба, завсегда на столах ставят, – отшутился Илья, нюхая ослепительно белую розу.

– Красиво у нас сегодня, – задумчиво глядя на покачивающееся среди кустов роз мертвое тело, проговорил Григорий, – и луна полная… У меня всегда, когда полнолуние, под ложечкой сосет.

Илья шагнул в кусты и придержал мертвое тело. Григорий ослабил шланг, тело мягко, бесшумно опустилось на плечо Илье. На разостланный возле деревянной колоды полиэтилен, чистый, еще ни разу не использованный, братья уложили мертвого Горелова. Илья засучил рукава, поддернул штанины и присел на корточки.

Короткий нож чуть подрагивал в его руках.

– Люблю это дело.

– Давай быстрее, жрать хочется.

– Это не жратва, это праздник.

– Словно после поста разговеемся, – облизнулся Григорий, тоже присаживаясь на корточки.

– Посвети-ка фонариком, чтобы я желчный пузырь не задел, печень жрать нельзя будет.

Очень медленно Илья воткнул нож в солнечное сплетение трупа и, чуть подергивая, с наклоном на себя, потянул лезвие вниз. Иногда он останавливался и, ущипнув двумя пальцами за кожу, оттягивал ее, чтобы разрез получился идеально ровным. Таким он и вышел: лезвие ножа осталось чистым, даже не замутненным.

– Ух! – вздохнул Илья и, глубоко запустив руки в опавший живот трупа, развел края раны. Заглянул туда любопытным взглядом. – Получше свети, луч до позвоночника не доходит.

Если бы в оранжерее было прохладно – осенью или ранней весной, то наверняка бы над вспоротым животом Валентина Горелова заклубился бы легкий пар. Но в оранжерее было жарко, розы любят тепло даже летом.

Григорий вытащил, держа на распростертых ладонях, подрагивающую печень.

– Дрожит, как живая, – облизывая губы, произнес Григорий.

– Смотри не урони, не испачкай.

Затем извлекли сердце, легкие и почки. Внутренности складывали на длинном и узком поддоне из нержавейки.

– Ну вот и все. Кишки доставать пока не будем.

– Нет уж, не ленись, достань.

– Сам доставай.

Братья беззлобно поспорили и сошлись на том, что достанут вместе. Кишки сложили в таз, они подрагивали, поблескивали. Зрелище, в общем, было мерзкое, и человек, впервые это увидевший, наверняка сошел бы с ума. Но кому тошнота, а кому – прилив восторга. Братья испытывали ни с чем не сравнимое счастье.

Через час от Валентина Горелова, который совсем недавно бегал, прыгал, плакал, разговаривал, думал и надеялся, остались шматы плоти, из которых торчали перерубленные кости. Илья, держа в руках несколько кусков розового человеческого мяса, вышел за стеклянную дверь оранжереи. Негромко свистнул.

Собаки появились мгновенно. Они оттесняли друг друга, жалобно скулили, иногда рычали. Илья Вырезубов не спешил.

– Ну что, шакалы бешеные, мяса хотите? Любите человечину?

Собаки урчали, густая вязкая слюна тянулась до земли, словно поводья сорвавшейся с коновязи лошади. Собаки заглядывали то в глаза хозяину, то в глаза друг дружке.

– Ну нате, нате! – Вырезубов подкинул самый маленький кусок.

Ротвейлеры прыгнули одновременно, поэтому кусок мяса не достался никому, он шлепнулся на траву. Тут же полетел в воздух второй, третий, четвертый куски. Их уже псы ловили на лету, мгновенно заглатывая.

– У, живодеры! У, ненасытные!

Григорий тоже вышел из оранжереи полюбоваться тем, как брат кормит верных псов. Прислонясь плечом к дверному косяку, он сладострастно затягивался сигаретой, покусывал фильтр зубами, иногда пальцы сжимались в кулаки. Вся его плоть вздрагивала, мышцы сокращались, как у спортсмена перед ответственным прыжком.

Илья поставил пустой поднос на траву, и собаки принялись слизывать остатки крови. Вскоре поднос стал идеально чистым.

Собаки двигались, как сомнамбулы, их бока раздались, животы тяжело висели. Поняв, что больше угощения не предвидится, они чуть отошли в сторону и буквально рухнули, сытые и обессилевшие, на траву. Они смотрели на хозяина с благодарностью, примерно такими же взглядами отвечали им и оба брата.

И тут хлопнула дверь в доме, вспыхнул свет в окне. На крыльце появилась женщина. В лунном свете блестели седые волосы.

– Ну, скоро вы там? – негромко спросила она.

– Скоро, мама, скоро, – сказал Григорий. – Сейчас идем.

– Сковородка на плите.

– Сейчас, мама.

– Собак, надеюсь, покормили?

– А то… – сказал Илья, – нажрались дальше некуда, чуть двигаются.

– Это хорошо. Но помногу давать не стоит – обленятся.

– Где ж ты удержишься, если просят?

Никому из нормальных людей и в голову не могло прийти, что за высоким, аккуратно покрашенным бетонным забором в двухэтажном деревянном доме, в просторной кухне готовится страшная ночная трапеза. Никто и подумать не мог, что еще несколько часов тому назад в подземных укреплениях, оставшихся тут еще со времен войны неподалеку от Волоколамского шоссе, был жестоко растерзан человек – Валентин Горелов, уроженец города Москвы, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения.

А Наталья Евдокимовна Вырезубова уже хлопотала в кухне. Она мыла человеческие органы, раскладывала порезанную печень на две большие сковороды, на которых шипело, пузырилось, плавилось золотистое масло. Ее руки по локоть были испачканы розовой человеческой кровью. Сладкий запах поджаренной печени распространялся по кухне, летел в широко открытое окно.

Сыновья, уже успевшие переодеться в черные брюки и белые рубахи, сидели за столом. Перед каждым стояли столовые приборы, они смотрели на мать, хлопотавшую у плиты. Их тонкие ноздри подрагивали, глаза туманились. Мужчины были похожи на наркоманов, наблюдающих за тем, как наркотик из прозрачной ампулы засасывается в шприц.

– Пахнет-то как вкусно!

– Женская печень лучше, – сказал Григорий, отвечая на восторженное восклицание Ильи.

– Может, лучше. Будет и женская.

– Тише, не ссорьтесь, – пробурчала мать. – Этого только не хватало! Такой момент хороший, а вы начинаете выяснять, что лучше. И то, и то хорошо, – женщина через плечо глянула на своих сыновей.

Те сидели, словно гости на свадьбе, в ожидании, когда войдут жених и невеста.

– Мама, скоро? – спросил Илья.

– Скоро, дорогой ты мой, погоди немного… В кухне появился большой рыжий кот. Отважно и торжественно ступал на коротких лапах. Шел неслышно, играл хвостом и смотрел то ласково на хозяйку, то настороженно на двух мужчин.

– Ну, рыжий, тебе тоже немного дадим. Ты что предпочитаешь, сердце или печень?

– Мама, дай коту кусочек сердца.

– Сейчас, – сказала женщина, взяла кусочек сердца, который дрожал на ее ладони, присела и бережно положила в центр блюдечка.

Кот заурчал и принялся жрать человеческую плоть.

– Еще хочет, – пошутил Илья.

– Хочет-то он хочет, – сказала Наталья Вырезубова, – да кто ж ему даст. Гони его с кухни, Гришенька, гони.

Григорий поднялся, взял кота на руки, подошел к двери, приоткрыл. Животное он прижимал к животу. А затем небрежно швырнул кота на улицу. Тот тяжело, мягко и почти бесшумно плюхнулся на крыльцо.

– Пошел отсюда, ненасытный! – сказал Григорий и осклабился.

Луна осветила его лицо, мертвенно бледное, глаза были широко открыты, и взгляд стал стеклянный, непроницаемый, как у зомби. Взгляд был опрокинут, погружен вовнутрь, в черную дремучую душу.

– Я покурю, – сказал Григорий.

– Покури, – ответила женщина, обваливая кусочки печени в муке, – а я сейчас переверну, – и она принялась деревянной лопаткой переворачивать содержимое большой сковородки.

Затем прикрыла ее стеклянной крышкой, которая мгновенно затуманилась, и присела на табуретку возле плиты. Она смотрела на маленький голубоватый огонек, прислушиваясь к шипению масла.

Илья сидел, прижавшись затылком к лакированной вагонке, которой была обшита дверь кухонной стены, положив руки на стол. Его пальцы немного подрагивали. Острый кадык на небритой шее время от времени судорожно дергался. Илья сглатывал слюну, и тогда кадык напоминал мышь в холщовом грязном мешке, которая никак не может выбраться наружу.

Григорий меланхолично курил. Пепел собирался в серебристый столбик, а затем под собственной тяжестью осыпался на крашенные суриком доски. Григорий смотрел на огромный диск луны, медленно сползающий к темному лесу, смотрел, как волк.

– Почему-то всегда в полнолуние мне немного не по себе и хочется.., хочется.., крови, – словно стихи или молитву произнес он.

– И мне тоже, – выдохнул Илья.

Мать перевела взгляд с Григория на Илью.

– Детки, скоро все будет готово, и мы отпразднуем полнолуние вкусным ужином.

– Скорее, мама!

– Спешка в еде на пользу не идет, – нравоучительно произнесла женщина и тыльной стороной ладони вытерла немного вспотевший, высокий лоб.

Лицо Натальи Евдокимовны было вполне благородное и чем-то отдаленно напоминало римские мраморные скульптуры. Губы тонкие, нитеобразные, зубы белые, широкие, удивительно ровные. Она за свои пятьдесят шесть лет еще ни разу не обращалась к дантисту. Зубы являлись ее гордостью, и она любила подшучивать над братьями, произнося одну и ту же фразу, застрявшую в памяти когда-то давным-давно, когда она была худенькой девчонкой, жившей в ста километрах от Томска в глухом таежном поселке:

– Ну как это зуб может болеть? Зуб – это же кость, а кость болеть не может.

А вот сыновьям с зубами не повезло. Наверное, в их крови проявились отцовские гены, и братья мучились от зубной боли очень часто. Что только они ни делали, как тщательно ни чистили их дважды: утром и вечером, – зубы болели, разрушаемые кариесом.

– Гриша, сынок, – сказала женщина, поглядывая на сковородку, – сходи принеси цветов, десять желтых роз. Надо украсить стол, все-таки не каждый день такой праздник случается, такой ужин готовится!

– Да-да, мама, сейчас, – как послушный ребенок, произнес широкоплечий Григорий, гася сигарету в пепельнице, стоящей на крыльце. – А ты набери воды в вазу, – обратился он к брату, – а то сидишь, кайф ловишь.

– Будет сделано, – сказал Илья, выбираясь из-за стола.

Он направился в одну из комнат, Григорий же пошел к оранжерее, взял ножницы, зажег в розарии свет и принялся выбирать едва распустившиеся розы. Он принюхивался к ним, осматривал со всех сторон, прежде чем срезать, а затем аккуратно и бережно, одним щелчком срезал прекрасный цветок на длинном колючем стебле. Он обрывал ненужные листочки, собирая стебли с твердыми, упругими, едва-едва раскрывающимися бутонами в большой букет. Делал он все это умело, с безграничной любовью.

Две страсти связали родственников: цветы и кровь, прекрасные розы и теплая человеческая кровь. И двум этим страстям все трое служили беззаветно, как монахи-отшельники служат Богу, как фанатично преданный воин служит присяге.

Огромный букет пьяно пахнущих роз был установлен в центре стола. Наталья Евдокимовна посмотрела на сыновей и принялась раскладывать ужин по тарелкам. Жареная печень дымилась, источая приторно-сладкий аромат, который тут же смешивался с запахом цветов.

– Ну, мама, давай, давай, – бормотал Григорий, давясь слюной.

Мать уселась во главе стола. Перед каждым из троих стояла большая тарелка с дымящимся яством. Водка была разлита в высокие рюмки на тонких граненых ножках. Мать первой прикоснулась к рюмке, подняла, посмотрела на детей. Со стороны происходящее выглядело, празднично, торжественно, словно семья празднует какую-то важную дату, известную троим сидящим за столом, а все остальные смертные остаются непосвященными в великую тайну.

Женщина пригубила водку и жадно, не вилкой, а ложкой, принялась есть. Братья Вырезубовы тоже, словно сорвавшиеся с цепи, набросились на еду. Минут семь слышалось хищное чавканье. И если бы можно было отрешиться от интерьера, погасить свет и ничего не видеть, то вполне могло бы показаться, что едят не люди, а жуткие твари, ненасытные монстры, наконец дорвавшиеся до мяса. Все трое урчали, тяжело вздыхали, сопели, вожделенно причмокивали, облизывали перепачканные жареной человеческой печенью губы, самозабвенно охали, вздыхали, постанывали.

Григорий кусочком хлеба вытер тарелку и посмотрел на мать.

– Что, добавки? – благодушно и нежно спросила женщина, глядя на любимого сына.

– Да, еще немного.

– И мне, – тут же выкрикнул Илья, подвигая тарелку к матери.

Женщина выполнила просьбу детей. Теперь уже братья ели неспешно – так, как едят гурманы в дорогом ресторане, так, словно бы они пробовали некое экзотическое блюдо, о котором раньше лишь слышали, но никогда не доводилось есть. И вот сейчас этот торжественный момент наступил. Братья ели не спеша, пользуясь ножом и вилкой. Водку больше не пили.

Наконец Илья отодвинул тарелку, промокнул салфеткой губы и потянулся к пачке сигарет.

– Не надо, здесь не кури, – строго предупредила Наталья Евдокимовна.

– Хорошо, мама, я выйду на крыльцо.

– Кстати, Григорий, – так же строго, с нравоучительными нотками в голосе произнесла женщина, – там все в порядке? Мясо в холодильнике?

– Да, мама.

– Кровь смыли?

– Все сделали, как всегда, чистота идеальная, о мухах не может быть и речи.

– Ну тогда молодцы. Пойду спать. Я за сегодняшний день устала. Кстати, как его авали?

– Кого? – стоя в двери, осведомился Илья.

– Этого, нашего… – мать взглядом указала на сковороду.

– Тушканом мы его назвали, – расхохотался Илья. Засмеялся и Григорий.

– Нет, я спрашиваю о настоящем имени, а не о ваших дурацких кличках. Все у вас то суслики, то крокодилы, то тушканы.

– Горелов Валентин, шестьдесят второго года рождения.

– Староват, – сказала мать.

– Не очень, мама, и старый, всего лишь на семь лет старше нас.

– Это много. В следующий раз найдите помоложе.

– Хорошо, мама.

О страшном, жутком, кошмарном трое говорили так буднично и легкомысленно, словно рассуждали о чем-то совершенно заурядном.

– Женщину, женщину хочу, – сыто пробормотал или даже проворковал Григорий, когда мать покинула кухню. – Очень хочу женщину.

– А я не хочу, – протяжно произнес Илья.

– А я хочу, так хочу! Я бы ее сейчас помыл…

– Блондинку или брюнетку?

– Конечно, блондинку! Блондинку, такую светленькую, мягкую.., можно даже рыжую, с веснушками на теле…

– Что бы ты с ней делал?

– Как это что, а то ты не знаешь. Я бы ее трахнул, затем перерезал горло. Она бы даже опомниться не успела, я бы сделал это быстро.

– Неинтересно, – сказал Григорий.

– Это тебе неинтересно, а мне нравится. Братья стояли на крыльце, смотрели на бледно-золотой диск луны в темных оспинах своих морей. Их лица были залиты лунным светом. Походили эти двуногие с сигаретами в руках на восковые изваяния.

– Спать, что ли, лечь? – меланхолично произнес в ночь Илья.

– На сытый желудок не уснешь, надо пройтись, протрястись немного. Да и нельзя форму терять, а то растолстеешь и нового Тушкана не догонишь.

– Это точно, – сказал Григорий. – Ты возьмешь Барона, я Графа, пойдем погуляем в окрестностях. Луна сегодня отменная.

Через пять минут, накинув камуфляжные куртки, даже не надевая на собак намордники, они вышли за железные ворота и огляделись. Псы были настолько сытые, что даже не рвались с поводков, и, появись перед этими страшными собаками-людоедами бродячий кот, они бы даже, как говорится, и бровью не повели. Конечно, если бы хозяева не приказали. Но если бы прозвучал короткий приказ “фас!”, они набросились бы даже на слона, так их выдрессировали Вырезубовы.

Собаки плелись рядом с сытыми хозяевами. Время от времени Григорий приостанавливался, оглядывая окрестности. До деревни было километра полтора, столько же и до кладбища. А вот трасса Волоколамского шоссе пролегала ближе, всего в каком-то полукилометре. Сквозь деревья время от времени пробивались огни фар машин, мчащихся в сторону Москвы на большой скорости.

– Пошли к дороге, – предложил Григорий, – там веселее, движение.

Они добрели до дороги, предаваясь воспоминаниям, жутким и страшным, о том, как по весне, когда уже сходил снег, затравили полупьяного бомжа собаками. Псы обгрызли лицо бедолаге до такой степени, что, если бы кому-то и пришла в голову шальная мысль выставить человека на опознание, сделать это ни за что не удалось бы. От трупа братья избавились, избавились с брезгливостью, как-никак этот бомж не был боевым трофеем.

Когда подходили к дороге, у перекрестка услышали сперва веселую возню, девичий хохот, потом мужскую ругань, а затем исступленные крики.

– Это что такое, как ты думаешь?

– Наверное, кто-то с бабой развлекается, – предположил Григорий.

– Непорядок, – сказал Илья, – на нашей территории… – он говорил это так, как мог говорить хозяин, поймавший в своем саду под яблоней воришку, чьи карманы набиты опавшими яблоками.

Псы уже насторожились, почувствовав перемену в настроении хозяев. Они уже натянули поводки, но вели себя бесшумно, даже не рычали. К жертве, как знали эти два людоеда, лучше подкрасться поближе, причем бесшумно. Они тащили хозяев, те покорно следовали за огромными ротвейлерами, радуясь предстоящему развлечению.

Крик повторился, зацокали по асфальту каблуки. Затем затрещали кусты.

– Ты куда! Я тебя, сволочь, поил и кормил, а ты в рот брать не хочешь? Братья переглянулись.

– Извращенец, – сказал Илья.

Приключение им начинало нравиться. Они крались по высокой траве. Девушка в черной юбке и белом свитере бежала от перекрестка к шоссе. Пьяновато пошатываясь, за ней гнались двое мужчин, выкрикивая ругательства.

Братья надели металлические намордники на ротвейлеров и заторопились. Преследователи уже настигали свою жертву. Девушка еще раз обернулась, сбросила туфли на высоких каблуках и из последних сил побежала к шоссе. Слышалось гудение приближающейся машины, и она хотела успеть выскочить на дорогу, надеясь, что ей хоть кто-нибудь поможет.

– Спускай Графа, пусть жир растрясет.

– Погоди, – сказал Илья, – пусть у них все толком закрутится.

– Спускай, спускай!

Григорий уже отстегнул карабин и крикнул:

– Взять!

Ротвейлеру не надо было говорить, кого взять, он понимал, надо брать двоих мужиков, преследующих женщину в белом. Второй пес вначале как бы лениво, а затем все быстрее бросился вдогонку.

Девушка выскочила на асфальт, замахала руками. Послышался визг тормозов, белый “фольксваген” развернуло на шоссе. Водитель обругал девушку и, сильно дав газ, с выключенными фарами рванул с места. Девушка чуть успела выдернуть пальцы из-под дверной ручки.

Мужчины на дорогу взбежать не успели. Два огромных пса, сильных, как медведи, настигли их на подъеме. Они сшибли мужчин с ног и, рыча, брызгая слюной, безуспешно пытались добраться зубами до шей, вцепиться в кадыки. Мужчины истошно завопили, а Вырезубовы громко захохотали.

– Что, взяли? – издевательски кричали они, подходя к собакам, но не торопились их оттащить.

Мужчины абсолютно не могли понять, что же произошло, откуда взялись страшные псы. Мужчины дрожали, прикрывая лица и шеи руками.

Девушка поняла, она спасена.

– Спасибо! Спасибо! – кричала она, стоя на краю откоса.

– Иди сюда, не бойся, тебя они не укусят. Девушка подошла.

– У, какие здоровенные! Илья подал ей белые туфли.

– Больше не теряй, – сказал он.

Та улыбнулась и принялась благодарить.

– Погоди.., они тебя изнасиловать хотели, что ли?

– Может быть, – стесняясь, произнесла девушка. – Я их почти не знаю. Обещали до дома подвезти, а потом приставать начали.

– Ты с ними пила?

– Нет, хотя заставляли.

– И то хорошо, – сказал Григорий.

– Мужики, уберите собак! – взмолился мужчина с рубахой, разодранной собачьей лапой прямо напротив сердца.

– Это я еще подумаю. Ей решать.

– Ты, Настя, или как там тебя, скажи, чтобы псов убрали! Они же нас съедят!

Псы рычали. Сними намордник, и псы растерзали бы людей в мгновение ока, только куски плоти да окровавленные тряпки летели бы в разные стороны.

– Если скажу, чтобы они тебе член отгрызли, они и отгрызут, – смеялся Григорий.

– А если он скажет – нос или ухо, то все равно член откусят, – уточнил Григорий, – любят они это дело.

Девушку перспектива с откусыванием “конечностей” изрядно напугала, и, если бы не приветливые улыбки своих спасителей, она бросилась бы бежать снова. И тут ей повезло: микроавтобус, мчавшийся по шоссе, резко затормозил.

В окошке показалось лицо военного.

– Что тут у вас, девушка?

– Может, подвезете меня?

– Куда?

– Вперед, километров пять.

– Они чего? – спросил военный с двумя звездами на погонах.

– Они сами разберутся.

Военному не хотелось вмешиваться в разборки.

– Садись, – он открыл дверцу. Девушка юркнула в микроавтобус, прижимая руку к сердцу. Григорий поднял руку и помахал.

– Телефон оставила бы хоть, как-никак спасли тебя от насильников.

Микроавтобус уже мчался по шоссе.

– А может, ей этого и хотелось? – Григорий подмигнул. – Илья, по-моему, она напоследок что-то сказала насчет члена.

– Мне тоже показалось.

– Ничего, ничего она не говорила! – в один голос закричали мужики, распростертые на асфальте.

– Пошли домой, прогулка окончена.

Братья, а за ними и псы растворились в темноте.