"Последние атаки" - читать интересную книгу автора (Ворожейкин Арсений Васильевич)

НАД ВОЛЧЬИМ ЛОГОВОМ

После двух месяцев учебы полк снова начал боевую работу. Чтобы молодые летчики постепенно входили в курс фронтовых дел, им ставили задачи полегче. Но в небе обстановка так же изменчива, как и погода. На днях погиб Андрей Картошкин. Из-за своего горячего характера первый воздушный бой для него оказался и последним. Он оторвался от ведущего и, сбив фашистский истребитель, в азарте боя погнался за вторым, а третьего и не заметил…

Начинающие воевать часто не умеют соизмерять свои возможности с действительностью. После потери Картошкина был снят «щадящий режим» — слишком осторожный ввод в боевую работу молодежи. И правильно: пусть молодежь сразу чувствует, что противник на неопытность скидки не делает.

Шло успешное освобождение Правобережной Украины. С особым упорством враг цеплялся за берег Днепра южнее Киева в районе Корсунь-Шевченковского. Здесь его группировка, словно аппендикс, протянулась к реке. 3 февраля 1944 года встречными ударами 1-го и 2-го Украинского фронта этот «слепой отросток» был отсечен. Гитлеровцы, пытаясь организовать снабжение войск по воздуху, подбросили много транспортной авиации. Перед летчиками встала задача — блокировать с неба Корсунь-Шевченковский котел и уничтожить самолеты врага в воздухе и на земле.

Аэродром Скоморохи под Житомиром. Летчики продолжали сопровождать штурмовики, наносящие удар по аэродрому у Винницы. Полет необычный. Известно, что где-то под Винницей находилась ставка Гитлера. Для ее охраны была построена специальная авиационная база и кругом расставлена зенитная артиллерия. Над городом постоянно висят дежурные истребители.

В небе уже поднялся яркий диск зимнего солнца. Тишина. Даже хруста не слышно под ногами: снег свежий, пушистый.

Командиры эскадрилий Михаил Сачков, Александр Выборнов и Петр Воронин — у землянки командного пункта. Прежде чем разойтись по самолетам, Сачков спросил командира полка:

— А по другим аэродромам немцев кто-нибудь еще будет действовать?

— Неизвестно, — ответил майор Василяка.

Эта неизвестность тревожила: враг легко мог усилить свою авиацию под Винницей.

Летчики эскадрильи встретили капитана Воронина нетерпеливым вопросом:

— Скоро ли вылет? — Но никто не спросил: «Кто полетит?» Об этом не заведено спрашивать.

Не теряя времени, комэск Воронин распорядился:

— От нас пойдет шестерка: я — Хохлов, Марков — Рудько и Лазарев — Коваленко.

Ребята заметно волнуются. Это, пожалуй, естественно: сильный духом человек перед опасностью не фальшивит. Ничего, если перед вылетом слегка участится пульс. Это признак напряжения и боевой готовности. Плохо, когда опускаются руки и человек теряется.

Правильное решение командир группы в такие минуты боя может принять только тогда, когда хорошо знает своих летчиков. Поэтому, прежде чем дать команду «По самолетам», Петр Воронин оглядывает товарищей.

Первым в строю — Иван Хохлов. Воюет смело и с умом. Сейчас он весь ушел в себя, словно замер в ожидании команды.

Виталий Марков… Люди небольшого роста, как правило, очень подвижны и энергичны. Виталий внешне кажется вяловатым, нерасторопным. На самом деле он человек расчета и упорства.

Михаил Рудько… Красивое лицо с мягкими женственными чертами чуть бледно. Пухлые губы плотно сжаты. Взволнован. Надо будет подбодрить парня.

Короткий взгляд на Лазарева и Коваленко. Пара слетанная. Им по плечу любая задача. В их облике много общего: оба высокие и сильные, хотя Коваленко и старше своего ведущего на четырнадцать лет. Но Лазарев из молодых да ранний: летный почерк его безупречен, в бою дерзок и смел.

Еще раз уточнили задачу. Все неторопливо расходятся по самолетам. Предбоевая неспешность… В ней чувствуется осознанная уверенность в себе, сила.

Штурмовики летят на высоте двух тысяч метров колонной из шестерок. Над ними — группа истребителей непо-

Не было еще случая в дивизии, чтобы Герасимов летал за ведомого, поэтому капитан Воронин и хотел было спросить! «А почему не вы?», но тот упредил подобный вопрос:

— Ты бывал над Винницким аэродромом, а я еще не успел. Вот и дай мне провозной.

Из помещения с ними вместе вышел и командир полка. Под ногами хрустел ледок. Хорошо на морозе после душной землянки! Не успели дойти до своих самолетов, как их догнала лещовая машина. Герасимова срочно вызывали в штаб дивизии. Там кто-то из командования ждал его.

Комдив, как бы извиняясь, пожал плечами:

— Как видишь, Воронин, рад бы в рай, да грехи не пускают. Лети со своим Иваном Андреевичем Хохловым. Результаты разведки передашь по радио еще до посадки. — Герасимов показал на штурмовиков, уже стоящих на старте. — А то они со взлетом задержатся.

— Понятно. Но от Винницы наш аэродром далеко, могут не услышать по радио.

— Передай на обратном пути, приблизительно с линии фронта.

— А как? Открытым текстом нельзя.

Герасимов кивнул на Василяку:

— Договорись с ним, — и, сев в машину, уехал,

— Наши позывные немцам наверняка известны, — начал командир полка. — Пользоваться ими нельзя. — У Василяки в глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то простое и оригинальное, — Если в Виннице будет подходящий куш и ничто не помешает нашему вылету, то спой первую строчку из «Катюши» — «Расцветали яблони и груши», в прошлый раз кто-то из вас уже это пел. Потом спроси: «Ну как, цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»

…Чтобы скрытно разведать аэродром, летчики рассчитывали обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как предложил командир дивизии. Но в районе Винницы стояла какая-то нелепа, похожая на дым, и аэродром издали невозможно было рассмотреть. Нельзя было ц определить, прикрывается ли он истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой осмотрительностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль. , ri И вот прорезается ближний угол аэродрома, а в воздухе темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна, словно их спрыснули особым проявителем, моментально оформились в силуэты самолетов. Две группы — «мессершмитты» и «фоккеры». Паши разведчики врезались в строй «мессершмиттов». Те шарахнулись вправо, на строй «фоккеров». Те же, в свою очередь, опасаясь столкновения со своими, метнулись в сторону. Внезапно наша пара попала в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что летчики заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Сразу же созрело решение: не дав противнику опомниться, оторваться от него. Но как же разведка? Придется провести ее попутно.

В такие мгновения мускулы не отстают от мысли. Едва прошла секунда с момента встречи с врагом, как наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании они довернули в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а дальше — Скоморохи. А что, если и над аэродромом вражеский патруль?

Выйдя из пикирования, Воронин и Хохлов увидели сзади себя только одну пару «фоккеров». Остальные истребители остались па высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, и потеряли их в дымке. Но скоро эта пара «фоккеров» передаст, где наши, и тогда все фашистские истребители, словно стая борзых, бросятся вдогон.

Видимость внизу хорошая. Аэродром теперь как на ладони. Па нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы уже восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители. Должно быть, дежурные.

Внимание Воронина привлек снежный вихрь на самолетной стоянке. Петр отчетливо видит, как белый шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Возможно, это транспортный самолет, собирающийся везти боеприпасы в Корсунь-Шевченковский котел. Важная цель. Немцы уже наших заметили, поэтому отпала необходимость прятаться. Пара «яков» решительно устремляется в атаку — и через полминуты самолет-гигант запылал.

А где Хохлов? Сзади себя Воронин его не видит. Ах, вон что! Он снизился и поливает огнем аэродром. Молодец! До он так далеко отстал от Воронина, а сверху сыплется остальная свора «фоккеров» и «мессершмиттов». Два уже в хвосте у Хохлова. Резкими эволюциями он уклоняется от их атак.

Теперь избежать боя не удастся. Товарищу немедленно нужно помочь. А Скоморохи? Там ждут результатов разведки. «Доложу после, — решил комэск. — Впрочем, бой обещает быть тяжелым, и я могу не вернуться».

Как поступить: оставить Хохлова, а самому мчаться домой и передать, чтобы паши вылетели на штурмовку? Нет! Так нельзя! Ивану одному не вырваться…

— Улетай, а я их свяжу боем! Любой ценой, а задержу! — поняв положение, передал Хохлов.

Голос друга! Но и «любой ценой»: умереть — не значит победить. А нам нужна победа! Ради нее люди рискуют, Петр решил:

— Иван! Будем драться вместе! — и резко пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать. И тут только вспомнил, что должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться с тобой, петь невозможно, А петь надо. И он запел:

С трудом выдавив из себя слова, больше похожие на стон, чем на пение, Петр сдавленным голосом спросил:

— Ну как, алый цветочек, хорошо пою? — и, не дожидаясь ответа, бросил свой «як» в бой на выручку товарищу.

Два истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту подоспевшей стаи. Выйдя из пикирования, враги спокойно занимали над нашими «ястребками» удобную позицию для нападения. И это необычное спокойствие тревожило Петра. Фашистские пилоты понимали; русские в их руках. Им, не имеющим высоты, теперь не уйти. И у русских сейчас оставалась одна возможность — драться. Иван Андреевич пристроился к Воронину и со вздохом облегчения передал:

— А ведь вдвоем-то веселее…

— Очень весело, — отозвался Петр, нацеливаясь на одного из «фоккеров», находящегося в самом центре фашистов. Удастся ему сразу сбить его — враг потеряет уверенность и, выйдя из равновесия, будет торопиться поскорее прикончить русских. А это только и требуется.

Петр рванулся вперед и пошел в атаку. И тут случилось непредвиденное. Вражеская зенитная артиллерия то ли промахнулась, то ли ошибочно приняла свои самолеты за наши, открыла огонь такой силы, что целая степа зенитных разрывов, переплетенных сетью трассирующих нитей зенитных пулеметов, отгородила краснозвездные истребители от фашистских истребителей. Наши немедленно повернули на Скоморохи.

Оказавшись в безопасности, Петр на случай, если командир полка почему-либо не принял его передачу, снова пропел — теперь, наверное, с большим оптимизмом первую строку «Катюши».

— Ну что распелся? — услышал он сердитый голос Василяки.

— От удачи! — крикнул Петр, не скрывая радости.

Задача выполнена. Воронин с Хохловым невредимы. Казалось бы — все основания быть довольными, но, выйдя из самолета, они сразу почувствовали себя виноватыми, а до предела натуженный рев взлетающих «илов», полк которых стоял вместе с истребителями, заставил насторожиться.

С докладом о разведке шли молча. Не отличавшийся словоохотливостью Иван Андреевич не выдержал и, как всегда, при волнении, чуть заикаясь, заговорил:

— Зря мы штурмовали. Попадет.

— Поздно каяться, — перебил Петр товарища.

Часто боевая действительность не дает истребителю и секунды времени на обдумывание решения. Подчас обстановка властно требует немедленных действий. В такие моменты все сосредоточивается на зримых ощущениях, усиленных чувством опасности. Поэтому решение иногда принимается с учетом только конкретной обстановки.

Так было и в этом вылете. Штурмовка казалась разумной. Непростительно упустить врага, попавшего на мушку. Здесь же, на земле, возникло опасение — не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника. Это затруднит удар по аэродрому, а то и совсем сорвет.

Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей беспокоила капитана Воронина. «Хорошо бы, — прикидывал он а уме, — взлет наших сейчас растянулся. Тогда фашистские истребители, с которыми мы встретились в воздухе, израсходуют бензин и сядут на аэродром».

— Давай полетим снова, командир, — предлагает Хохлов, — может, успеем помочь.

— Надо посоветоваться с командиром полка.

Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Василяка, мерно размахивая древком стартового флажка, выслушал Воронина и с необычным для него спокойствием в таких случаях спросил;

— Может, возвратить группу?

Петр не понял, что означает вопрос, но его поразило равнодушие командира к случившемуся. Несколько секунд капитан стоял растерянно, потом собрался с духом и выпалил:

— Это не в моей власти, товарищ майор! Как хотите, так и поступайте, а мы свою задачу выполнили. Выполнили, как смогли.

Флажок Василяки с шелестом рассек воздух:

— Так зачем же советуешься со мной? Нашкодничали, ну и выкручивайтесь сами! Что я могу теперь сделать? Ты же обстановку там знаешь лучше меня. Так думай, как быть!

Действительно зря комэск Воронин доложил командиру полка о злополучной штурмовке.

— Герасимов ясно давал тебе указания, — продолжал Василяка, — близко к аэродрому не подходить, разведать его со стороны, чтобы немцы не заметили. А вы, ухари, вздумали штурмовать! Не выполнили приказа комдива. Ваши «художества» могут привести к срыву боевой задачи и неоправданным жертвам.

— Погода и немецкие истребители нам все испортили, — неизвестно зачем вырвались у капитана Воронина слова оправдания. У Василяки гневно сверкнули глаза:

— Выходит, погода и противник заставили вас штурмовать аэродром?

— Нет. В этом только я виноват. Перестарался. Но…

— Никаких оправданий! Давай лучше вместе обмозгуем: лететь группе или нет?

Только теперь дошло до Петра Воронина, что вопрос Владимира Степановича нужно было понимать в прямом смысле.

— Простите, я сразу не понял…

— Ладно. — Командир примирительно махнул флажком. Летчики — парод отходчивый. — Сейчас нет времени на извинения. Надо решать, Петр Васильевич. Своей штурмовкой вы расшевелили осиное гнездо, осы остервенели. В такой момент к ним не подходи. Может, подождать, пока они снова заберутся в гнездо, а уж там их и придавить? Идет?

— Значит, возвратить оба полка?

— Да, да! — с раздражением подтвердил Василяка. — Или пусть летят?

В минуты колебания человек взвешивает все «за» и «против». Стоит ему в такой момент дать совет — и он перетянет. Здесь нужна осторожность.

Штурмовики и истребители уже собрались и взяли курс на Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном слаженном полете чувствовалась хорошая выучка летчиков. Петр взглянул па часы. С момента его атаки аэродрома противника прошло минут двадцать. Столько же займет перелет наших до Винницы. У немецких истребителей, встретившихся с Ворониным и Хохловым, горючее уже на исходе. К прилету наших они должны уже сесть на свои аэродромы.

— Что молчишь? — спрашивает Василяка. — Заварил кашу — так думай теперь, как быть?

— Пусть летят… Но на всякий случай нужно передать группе, чтобы забирались выше, до предела.

— Да-а… — в раздумье протянул комполка. — Если немцы приняли вас за разведчиков — могут увеличить патруль. По не будем гадать. — Командир, как бы отметая все сомнения, вновь махнул флажком и передал по радио, чтобы истребители увеличили высоту полета.

— Разрешите мне с Иваном Андреевичем снова туда лететь? — осторожно спросил Воронин.

— Правильно. Только быстрее! — живо отозвался Василяка.

Моторов не жалели. Спешили. И первое, что увидел Воронин на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как сначала показалось Петру, выходил из торчащих красных труб. На миг он усомнился в правильности курса: не вышли ли на какой-нибудь завод.

Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверно, и наши. Идет бой. Пара Воронина пришла, как говорится, к шапочному разбору.

Петр с Хохловым мчатся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб, бушует пламя на стоянках самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Настроение испортили костры вне аэродрома. В этот момент перед Ворониным сверкнули огненные нити трасс. «Зазевался, — подумал Петр, — и вражеский истребитель ударил по мне?»

Уклоняясь от противника, круто рванул «як» в сторону и отчетливо увидел, что впереди него и ниже, словно рой пчел, крутятся самолеты. Скорее туда! Выходит, что Петр с Иваном еще не опоздали. К тому же у наших преимущество в высоте и они с ходу могут атаковать по выбору.

Но… Воронин видит всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающиеся из окружения «яков». Но напрасно: один «фоккер», точно бензиновая бочка, вдруг взорвался, забрызгав небо огнем, другой камнем пошел вниз. А еще? Где же еще «фоккеры»? Воронин крутит головой во все стороны. Не верится, что противника в небе больше нет.

На земле «яки» выруливали на свои места неторопливо. Выбирались из кабин летчики тоже не спеша, с чувством собственного достоинства. Одетые в теплые меховые доспехи, переваливаясь с боку на бок, словно домашние гуси, все, сдерживая довольные улыбки, потянулись к штабу. Такая картина может быть только после большого и удачного боя.

Собравшись вместе, летчики, перебивая друг друга, спешили поделиться впечатлениями о вылете. Уравновешенный Марков сейчас радостно возбужден, глаза горят. В этом бою он с Рудько сразил два самолета. Редкая удача. Он буквально не находит себе места. Понять его можно: кого не опьянит такая победа? Все от души поздравляют его, теребят, похлопывают по плечам.

— Я захожу ему в хвост, а он р-раз — и на переворот, Стой, думаю, не ветер, не уйдешь, — и следом за ним, пристроился, бац — и готово! — запальчиво объясняет Виталий, выразительно дополняя свой рассказ жестами ладоней.

Хотя бой был затяжным и жестоким, но наши появились над аэродромом значительно выше патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Правда, ведомого Маркова пощипали фашисты, и он с большим трудом посадил самолет. Об этом надо бы Виталию напомнить, но не хотелось суровой правдой омрачать радость первой победы. Что и говорить, удачи делают людей добрее и мягче.

Михаил Рудько садился последним. Когда подрулил на свою стоянку, то товарищи пошли поглядеть на его подбитый «як».

Летчик не спеша отстегнул привязные ремни, сдвинул фонарь кабины, пружинисто встав, вылез из самолета. Затем легко спрыгнул с крыла, снял шлемофон, подставил ветру разгоряченную голову и, распрямившись, жадно и облегченно вздохнул. На раскрасневшемся лице его — по-юношески откровенная радость. Все хорошо понимали, что творилось в душе этого мужественного пария, и обступили его, чтобы поздравить с успехом. Но, к общему удивлению, Рудько начал медленно оседать и вдруг повалился на землю. Ранен? Осмотрели — никаких признаков. Только лицо побледнело, по оставалось все таким же спокойным, даже с чуть заметной блаженной улыбкой на нем.

Сбежался народ. Кто с тревогой, кто и с осуждением глядит на лежащего человека. Вот кто-то даже наклонился и теребит его за грудь. Петр отдергивает руку.

— Оставь его в покое. Не видишь — устал.

— Устал? Если в девятнадцать лет нет силы, то ее и не будет. Разве это летчик?

— Прекратите разговоры! — обрывает говоруна Василяка.

И все поняли — именно устал! Устали мозг, нервы, мышцы. Впечатлительный по натуре Рудько сегодня все отдал необычайно трудному бою. И вышел из него победителем. В воздухе его воля и силы были напряжены до предела. На земле же после удачной посадки на поврежденной в бою машине радость забрала последние силы.

— Где врач? Почему нет врача?! — раздались голоса.

Но врача не потребовалось. Летчик открыл глаза и, поднявшись на ноги, взял себя в руки, словно извиняясь, пояснил:

— Вот прилег на секундочку, вздремнул…

По голосу и выражению лица можно было догадаться — он на один закал стал крепче. Однако ничем не защищенное самолюбие человека сейчас легко ранить состраданием, даже дружеской иронией, любым неосторожным, хотя бы и правдивым, словом. Поэтому майор Василяка и поспешил ему подать руку:

— Поздравляю с первой личной победой!

По пути на ужин летчики заглянули в Дом офицеров. В большом просторном фойе танцы в полном разгаре. У стен диваны н мягкие стулья. Ослепительно сияют люстры и канделябры, подключенные к передвижной электростанции. Обстановка напоминает довоенную. Да н сам дом допоенной постройки. Здания крупного авиационного гарнизона Скоморохи фашисты, отступая, не успели разрушить.

Крутятся парами почти одни девчата. Большинство — местные и несколько из батальона аэродромного обслуживания — БАО. Из полка — никого. Все техники остались на аэродроме готовить самолеты к завтрашнему дню. Летчики же во время боевой работы не ахти какие любители танцев.

Безразличное созерцание Лазарева перебила маленькая, хрупкая блондинка в белом платье. Она точно выросла перед ним и протянула руки:

— Разрешите?

Сергей растерянно посмотрел на друзей, потом сверху вниз на девушку. Секунду он молча разглядывал ее. Улыбнулся:

— С такой малюткой?

Видимо, этим он задел самое больное место в душе дивчины. Ее глаза точно выстрелили в Сергея укором. И все же она взяла себя в руки и примирительно-ласково сказала:

— Зачем же так? Вы, конечно, богатырь, герой. О вас даже газеты пишут…

Сергей конфузливо развел руками и, покраснев, галантно извинился:

— Пардон, мадемуазель.

Получилось это довольно забавно, а главное — неожиданно. Девушка рассмеялась, и Лазарев, исправляя свою оплошность, взял се за талию и лихо закружил в вальсе,

Воронин с Марковым, еще немного постояв, ушли на ужин без Сергея. В общежитии, не дождавшись его, уснули. Разбудил их резкий стук в дверь.

— Тревога!

Летчики быстро поднялись, включили свет. Сергея все еще не было. На улице свирепствовал ураган, вызывая безотчетное беспокойство.

— Может, пас подняли па поиски Лазарева? — предположил Марков. — В такую погоду недолго сбиться с пути.

Пробираются во тьме через снежные сугробы па аэродром. По дороге к группе присоединился и Лазарев.

— Где же это ты, братец, разгуливаешь! — корит его Марков. — Мы здесь чего только не передумали!

— После танцев немного задержался, — оправдывался он и, видимо, не желая дальнейшего уточнения своей «задержки», спросил: — Зачем это мы понадобились ночью, да еще в такую погодушку?

— Пока неизвестно. Придем — узнаем, — проворчал Марков, поворачиваясь боком к ветру.

— Наверно, немцы под вой метели пытаются вырваться из котла и теперь прут прямо па пас? — высказал предположение Хохлов.

Лазарев не без тревоги упрекнул:

— Ты, видно, еще не проснулся. Бредишь, как во сне.

Ночь, пурга, подъем по тревоге — все это волновало летчиков, не привыкших к неопределенности, и вызывало всевозможные толки. Вид аэродрома только усилил тревогу. На всех самолетных стоянках в темноте, точно светлячки, таинственно мерцали огоньки. Техники прибыли раньше и, подсвечивая лампочками от аккумуляторов, готовили машины к полетам. Многие моторы уже работали. Гул нарастал, усиливался, а когда пилоты подошли к командному пункту, все кругом — воздух, ночь, земля — содрогалось от рева десятков моторов. Вихрился снег, будто на аэродром обрушился смерч. Ни говорить, ни идти.

Наконец впереди вырос огромный сугроб. Это занесенная землянка КП. Кто-то отыскал вход, распахнул дверь. Блеснул тусклый свет. Стряхивая с себя снег, один за другим спустились на огонек. Здесь уютно потрескивала раскаленная печурка, было тепло и тихо.

В штабной комнате, склонившись над столом, начальник оперативного отделения полка капитан Плясун чертил что-то на карте. Густые черные волосы спустились на смуглое лицо, за что его окрестили «цыганом». И он не обижался.

Воронин с Тихоном Семеновичем Плясуном вместе учился в академии Военно-Воздушных Сил. Там Плясун увлекался военной историей и считался лучшим слушателем по оперативному искусству и стратегии. И сейчас был знатоком боевых дел на фронтах. При появлении летчиков он не оторвался от карты. И Петр па правах старого товарища спросил:

— Дорогой товарищ «цыган», что стряслось в стратегии?

— Секундочку, товарищи, вот только закончу… — буркнул тот своим гортанным голосом.

Через минуту Тихон Семенович поднялся и, откинув с лица волосы, пошутил:

— Без потерь добрались или кое-кого в пути замело снегом? — и тут же, пригласив всех к оперативной карте, стал толково и последовательно докладывать суть дела. И постепенно картина для летчиков прояснилась.

Две недели шло сражение по уничтожению окруженных десяти вражеских дивизий и одной бригады в районе Корсунь-Шевченковского. Даже тогда, когда вся территория, занимаемая фашистами, уже простреливалась нашей артиллерией и надежды на выход из окружения не оставалось никакой, немцы ответили огнем на гуманное предложение советского командования сложить оружие. И вот теперь с отчаянием обреченных гитлеровские генералы а старшие офицеры, пользуясь разыгравшейся пургой, ночью сели в танки и, окружив себя колоннами бронированных машин и пехоты, бросились на прорыв.

— Сейчас мне сообщили, — продолжал Плясун, — что пеших наши доколачивают, но отдельные танки и бронетранспортеры все еще рыскают в окрестностях. Не исключена возможность, что с рассветом фашисты попытаются чем-нибудь помочь своим главарям, рвущимся из окружения. Мы должны быть готовы к бою в любую минуту.