"Солдаты неба" - читать интересную книгу автора (Ворожейкин Арсений Васильевич)

«Расцветали яблони и груши…»

Два месяца учебы позади. Молодые летчики введены в строй. Полк снова начал боевую работу.

Шло успешное освобождение Правобережной Украины. С особым упорством враг цеплялся за берег Днепра южнее Киева, в районе Корсунь-Шевченковского. Здесь группировка, словно аппендикс, протянулась к реке. В начале февраля 1944 года встречными ударами нашего и 2-го Украинского фронтов этот «слепой отросток» был отсечен. Гитлеровцы, пытаясь организовать снабжение войск по воздуху, подбросили много транспортной авиации. Перед летчиками встала задача блокировать с неба корсунь-шевченковский котел, уничтожая самолеты врага в воздухе и на земле.

Летное поле Скоморохи под Житомиром. Полк готовился сопровождать штурмовиков, наносящих удар по аэродрому у Винницы. Полет необычный. Известно, что где-то под Винницей находилась, а может, и сейчас еще там ставка Гитлера. Для ее охраны построены специальные авиационные базы, кругом расставлена зенитная артиллерия. Над городом постоянно висят дежурные истребители.

Впоследствии стало известно, что из Винницы фашисты хотели сделать «кляйнер Берлин» — маленький Берлин. Ставка, называемая «Вервольф» — оборотень, представляла собой специальный городок. В нем были построены две радиотелеграфные станции, электростанция, кинозал, казино, водокачка, бассейн для купания, ангары, масса других подсобных помещений, специальный бункер для Гитлера из железобетона с толщиной потолка более трех метров. Ставку охраняли специальная дивизия СС, танковая часть, восемь зенитных дивизионов и истребители. Для спокойной работы фашисты провели специальную «профилактику», уничтожив в районе ставки, в том числе и в Виннице, несколько десятков тысяч советских людей.

В небе уже высоко поднялся ослепительно яркий диск холодного солнца: Тишина. Даже хруста не слышно под ногами — снег свежий, пушистый. Командиры эскадрилий Михаил Сачков, Александр Выборное и я у земянки командного пункта. Прежде чем разойтись по подразделениям, Сачков спросил командира полка:

— А по другим аэродромам немцев в это время кто-нибудь еще будет действовать?

— Неизвестно, — ответил Василяка.

И эта неизвестность нас тревожила: враг легко мог прилететь на помощь своей авиации, базирующейся под Винницей.

Летчики эскадрильи встретили меня вопросом:

— Скоро ли вылет?

Но никто не спросил, кто полетит. Об этом не заведено спрашивать. Но вопрос читался на лицах. Не теряя времени, назвал фамилии.

Правильное решение в такой обстановке можно принять только тогда, когда хорошо знаешь летчиков. В стоящих передо мной я уверен, но полет необычайно сложен и ответствен. Поэтому, прежде чем дать команду «По самолетам!», оглядываю товарищей. Всем ли но плечу новая задача?

Первым в строю Хохлов — мой новый напарник. За грузноватую комплекцию и походку вразвалочку командир дивизии Герасимов как-то назвал его увальнем, но тут же спохватился, что зря обидел человека, и спросил: «Как звать вас, товарищ младший лейтенант?»

Летчик немного заикался:-»И-иван, Иван Андреевич». — «Так вот, Иван Андреевич, вы уж извините меня за это словечко».

С тех пор мы его и звали Иваном Андреевичем. Сейчас его широкое веснушчатое лицо и] голубые глаза застыли в ожидании команды.

Я хорошо помню его первый боевой вылет. На разборе его, Хохлова, спросил»: «Что ты видел?» — «Бой видел». — »Ну а сам стрелял?» — «А как же! Ни одного патрона и снаряда не осталось. — И уже с сожалением добавил: — Только все мимо». Эта непосредственность подкупила меня, и я не сожалею, что с ним летаю в паре.

Виталий Марков. Внешне кажется вяловатым, нерасторопным. На самом деле он человек расчета и энергичных действий.

Ведомый Маркова, — Михаил Рудько. Красивое лицо с мягкими, женственными чертами бледно. Пухлые губы плотно сжаты и посинели. Взволнован. Однако в черных глазах собранность. Это меня успокаивает: мысль работает ясно. А это уже воля, мужество. Значит, и действовать будет разумно.

Сергей Лазарев и Алексей Коваленко — пара слетанная. Им по плечу любая задача. В их облике много общего: оба высокие, сильные. Хотя Коваленко и старше своего ведущего на четырнадцать лет, это не мешает ему перенимать хватку у своего молодого, но опытного командира.

Военная судьба не балует летчиков. К Лазареву она была особенно требовательна и не раз строго наказывала его за ухарское легкомыслие в бою. И только лишь через полтора года фронта его глубоко потрясли отстранение от полетов и гибель Кустова и его ведомого.

Безмолвно и неторопливо все расходятся по самолетам. Люблю такую предбоевую неспешность. В ней чувствуется осознанная уверенность и сила.

Штурмовики летят на высоте две тысячи метров колонной из шестерок. Истребители над ними. Наша эскадрилья — выше всех. Мы должны с ходу уничтожить или прогнать фашистский патруль. Потом зорко следить за небом, чтобы вовремя отразить всякую попытку противника прийти на выручку винницкому аэродрому. Задача групп Сачкова и Выборнова — непосредственная защита «илов».

Линию фронта миновали без всяких помех. До Винницы осталось еще километров пятьдесят, а правее себя уже вижу аэродром Калиновка, который специально построен для охраны ставки Гитлера. На нем много истребителей. Но почему ни один не пытается взлететь? В чем дело? Ясно. Над ними, словно от нечего делать, вяло плавают три пары наших «лавочкиных». Я представляю, что это за вялость. Летчики, не спуская глаз с самолетов противника, как спортсмены на старте, изготовились к броску. Стоит какому-нибудь «фоккеру» шелохнуться, «лавочкины» тут же пригвоздят его к земле. Хорошо бы, если так же надежно были блокированы и другие аэродромы.

Вот и Винница! Левее города — забитый самолетами аэродром. Не меньше сотни. А где же патруль? Нужно искать.

Глаза до боли впиваются в солнце. Над ним поблескивают четыре «Фокке-Вульф-190». Подозрительно белые и, к сожалению, на одной с нами высоте — семь тысяч метров. Скорее атаковать! Но они уходят от нас ввысь. Видит око, да зуб неймет: у «фоккеров» на такой высоте преимущество и в скорости и в маневре. Наши «яки» хороши до пяти тысяч метров. И все же «фоккеры» не рискуют нападать. Видимо, ждут помощи. При ее появлении они ударят но нас, расстроят наши боевые порядки, и тогда мы уже не сумеем организованно встретить свежие силы противника.

Мое внимание привлекло темное расплывчатое пятнышко на севере. Самолеты. Чьи? Если вражеские, то они уже не успеют помешать первому удару «илов», поэтому мы, создавая видимость погони, по-прежнему карабкаемся вверх за «фоккерами». Жаль, у нас на машинах нет кислорода, а без него можно задохнуться. Выдержим ли? Да и земля вовсю огрызается огнем зенитных пушек и пулеметов, усиливая наше напряжение.

«Илы» опустили носы и, разомкнувшись по фронту, уже начали работу. На фашистские самолеты хлынула алая волна реактивных снарядов. Вдогон понеслись красные и зеленые шары из пушек и трассирующие нити из пулеметов. Ливень огня накрыл аэродром. Теперь он для нас — полигон. Отсюда сейчас никто не может подняться. Хотя… Два истребителя начали разбег. Снежный бурун вьется сзади них. Взлетят? Нет, один, точно испугавшись, свернул в сторону и закувыркался, другой вспыхнул. Великолепная работа эскадрильи Выборнова!

Штурмовики, выйдя из пикирования, сбросили бомбы. Черные столбы земли и дыма, подкрашенные огнем, заволокли центр стоянки «юнкерсов».

Мы с Хохловым уже на высоте семь тысяч пятьсот. Я чувствую, как от кислородного голодания стучит в висках. Четверка «фоккеров» выше и на параллельных с нами курсах. Она по-прежнему не спешит вступить в бой.

Немецкие летчики летают с кислородом. Мы же кислородное оборудование с «яков» сняли: лишний груз, потому что воздушные бои в основном ведем до высоты пять-шесть километров, а здесь и так хорошо дышится.

Высотомер показывает уже восемь тысяч метров. Не хочется ни на что смотреть. Вялость. Первый признак близкой потери сознания. Я высовываю голову из кабины и, как рыба на берегу, открываю рот. Воздух под напором наполняет легкие. Так легче. А что с Хохловым? Он ниже меня и далеко отстал. Значит, плохи его дела. Если сейчас нас атакуют, мы не успеем помочь друг другу.

— Высунь голову из кабины и держись ко мне поближе, — советую напарнику.

— Не могу. Силенок у мотора не хватает.

Это поправимо. Я сбавляю скорость, и ведомый быстро нагоняет. Зато мы стали сразу заметно ниже «фоккеров». От недостатка кислорода мне становится уже невмоготу. Скоро ли «илы» закончат работу? Они только еще разворачиваются на второй заход. Нужно продержаться хотя бы еще одну-две минуты. А зачем? Мотор, как и я, выдохся, ему тоже не хватает кислорода. Здесь все равно мы не сможем успешно драться с «фоккерами». Не лучше ли снизиться, пока не поздно? Нет! Стоит показать свою слабость, как враг сразу же бросится на нас.

Понимая обстановку, Лазарев и Коваленко спешат па выручку. Это ничего нам не даст. Одна пара «фоккеров» может ударить по мне и Хохлову, другая — по Лазареву и Коваленко. И я, набравшись сил, приказываю:

— Сережа! Держи прежнюю высоту! Увеличь скорость! Сейчас мы спустимся. Прикрой!

Враг, набрав достаточно высоты, не стал больше выжидать. Он повернул свои широкие лбы на нас с Хохловьм. Только бы в такой момент не потерять сознание!

Близкая опасность прогнала вялость и апатию. В минуты опасности человек может пересилить себя. Я даже бросил предупреждение Хохлову:

— После атаки сразу уходи вниз!

Защищаясь, мы направили навстречу врагу носы своих «яков». Лобовая атака! Прямо в глаза засверкал огонь. Мы тоже отвечаем огнем. Разошлись по правилам уличного движения — левыми бортами. Не теряя ни секунды, Хохлов и я проваливаемся вниз, а Лазарев с Коваленко удачно приняли нас под свои крылышки.

Задышалось свободнее. И только сейчас я вспомнил о темном расплывшемся пятнышке на севере. Это же могла подойти помощь противнику! И наверное, рядом…

— О-о! — радостно воскликнул я.

Шесть девяток наших бомбардировщиков под прикрытием «лавочкиных» уже на боевом курсе, и вот-вот с них посыплются бомбы.

Мы, истребители, в этот момент снова заняли прежний боевой порядок. Штурмовики 525-го полка, взяв курс на Скоморохи, прижались к земле. На фашистском аэродроме развеваются огромные багряно-красные факелы с черной окантовкой. От них то и дело взлетают клубы дыма и огня. Это взрываются бензиновые баки. После нашего удара фашисты наверняка недосчитаются двух-трех десятков самолетов.

— Хороши цветочки! — раздался чей-то веселый голос в наушниках шлемофона.

Действительно, костры горящих самолетов на фоне снега напоминали бутоны алых цветов. Целое ноле цветов.

Кто-то запел:

Однако меня насторожила четверка «фоккеров». Она почему-то демонстративно ушла на солнце, и оттуда одна пара, нырнув вниз, пропала, а другая, словно получив взбучку от начальства за пассивность, настойчиво начала клевать нас сверху. Что это могло значить?

Эх, черт побери, да ведь «фоккеры» специально выкрашены под цвет снега, чтобы, маскируясь под местность, подкрадываться к штурмовикам снизу! Это же излюбленная тактика немецких истребителей. Сколько раз приходилось встречаться с такими приемами! А сейчас забыл. И все из-за кислородного голодания. Ушедшая вниз пара, слившись со снегом, может быть, уже подбирается к «илам». Так и есть. Растворившись в блеске снега, она уже сидит па хвосте замыкающих «илов», которые считают, что находятся в полной безопасности.

Стало ясно: наши истребители, сосредоточив все внимание на паре «фоккеров», назойливо клюющих нас сверху, не видят подкравшуюся к ним опасность. Сообщать о противнике уже поздно: непосредственная охрана штурмовиков в такой обстановке не может быстро найти ловко замаскировавшихся «фоккеров». Только нам с Хохловым удастся своевременно защитить «илов». И то успех зависит от быстроты и точного расчета.

Оборвав передачу о противнике, с шести тысяч метров я ринулся вниз. «Як» метеором несется к земле. «Фоккер» передо мной. Однако от него уже потянулись белые шнуры трасс к заднему «илу». От штурмовика полетели щепки. Задел-таки. Не дать добить!

К счастью, мой расчет получился удачным. Очередь! И чтобы не столкнуться с противником, круто ухожу ввысь. Отсюда мне хорошо видно, что же произошло.

Один «фоккер», словно во хмелю, вяло, неуверенно опускает нос, переворачивается вверх животом и шлепается на землю. Ни взрыва, ни огня. Один снежный бурун — вот и все, что осталось от вражеского истребителя. Но и у меня нестерпимая боль в ушах. Это пройдет, успокаиваю себя. Должно пройти. Сказалось резкое изменение высоты. Где же второй «фоккер»?

— Улизнул, — как бы в ответ на мой безмолвный вопрос виновато сообщил Хохлов, пристраиваясь ко мне.

Верхнюю пару немецких истребителей взяли на себя «лавочкины», а я подошел к пострадавшему штурмовику.

Дыры зияли у него в крыле. Летчик Саша Кучеренко и его стрелок показывают мне большой палец. Экипаж доволен, что отделался повреждением самолета. Но и этого могло бы не случиться.

Снова готовился удар по винницкому аэродрому. Но после первого прошло двое суток. Враг мог перебазироваться. Комдив поставил задачу мне с напарником слетать на доразведку.

— Близко к аэродрому не подходить, — напутствовал меня Герасимов у КП полка. — Посмотри на него со стороны. И посмотри так, чтобы немцы и следа вашего не заметили, и звука не услышали! А то еще догадаются, в чем дело, тогда лучше не лететь. Результаты разведки сразу же передашь по радио. — И Герасимов показал на штурмовиков, уже стоящих на старте: — А то они задержатся со взлетом.

— Понятно. Но от Винницы наш аэродром может не услышать: далеко.

— Передай приблизительно с линии фронта.

— А как? Открытым текстом нельзя.

Герасимов вопросительно посмотрел на Василяку.

— Наши позывные наверняка известны немцам, — начал командир полка. — Пользоваться ими нельзя. — У Василяки в глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то простое и оригинальное. — Если в Виннице будет подходящий куш и ничто не помешает нашему вылету, спой первую строчку из «Катюши»: «Расцветали яблони и груши». В прошлый раз кто-то из вас на радостях это спел. Потом спроси: «Ну как, алый цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»

Чтобы скрытно разведать аэродром, мы рассчитывали обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как предложил командир дивизии. Но в районе Винницы стояла пелена, похожая на дымку, и аэродром издали невозможно было рассмотреть. Нельзя также было и определить, прикрывается ли он патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой осмотрительностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.

И вот прорезается ближний угол аэродрома, а в воздухе темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна, словно их спрыснули особым проявителем, моментально оформились в самолеты. Две группы — «мессершмитты» и «фоккеры». Мы врезались в «мессершмитты». Они шарахнулись от нас вправо, в строй «фоккеров». «Фоккеры», опасаясь столкновения со своими, метнулись в нашу сторону. Внезапно мы попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага случаен, и сразу созрело решение: не дав противнику опомниться, мы должны оторваться от него.

Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли! Прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а там — Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас должна выручить быстрота и решительность.

Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару «фоккеров». Остальные истребители остались на высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, потеряли нас в дымке. Но скоро эта пара «фоккеров» передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся вдогон.

Видимость внизу хорошая. Аэродром теперь как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы уже восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители, должно быть, дежурные.

Мое внимание привлек снежный вихрь на самолетной стоянке. Я отчетливо вижу, как белый шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Важная цель. Уничтожить! Немцы заметили нас, поэтому отпала необходимость прятаться. Через полминуты самолет запылал.

А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах, вон что! Он снизился и поливает аэродром огнем. Хорошо! Но он далеко отстал от меня, а сверху сыплется остальная свора «фоккеров» и «мессершмиттов». Два уже в хвосте у Хохлова. Разворотами он уклоняется от атаки.

Теперь избежать боя не удастся. Товарищу немедленно нужно помочь. Результаты разведки доложу позже. Ивану Андреевичу одному не вырваться.

— Улетай, я их задержу. Любой ценой, а задержу, — поняв наше положение, передал он.

Голос друга! Он все решил: «Любой ценой». Умереть — не значит победить. А нам нужна победа. Ради нее люди рискуют, выручая одного, как один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. И я рискнул:

— Иван! Будем драться вместе! — И пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать.

И только тут я вспомнил, что должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться с тобой, петь невозможно. А петь надо. И я запел:

Расцветали яблони и груши…

С трудом выдавив из себя слова, больше похожие на стон, чем на пение, спросил:

— Ну. как, алый цветочек, хорошо пою? — И, не дожидаясь ответа, бросил свой «як» на выручку товарища.

Два истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту подоспевшей стаи. Выйдя из пикирования, она спокойно занимала над нами удобную позицию для — нападения. И это спокойствие меня тревожило. Вражеские истребители понимали: мы в их руках. Нам, не имеющим высоты, от них не уйти. У нас сейчас одна возможность — драться. Иван Андреевич пристроился ко мне и со вздохом облегчения передал:

— А ведь вдвоем-то веселей.

— Очень весело, — отозвался я, нацеливаясь на одного «фоккера», находящегося в самом центре фашистов.

Удастся мне сразу сбить его — враг потеряет спокойствие и, выйдя из равновесия, будет торопиться поскорее расправиться с нами. Мы этим и воспользуемся.

Я пошел в атаку. И тут случилось непредвиденное — земля открьла огонь, но враг промахнулся, и целая стена зенитных разрывов, переплетенных сетью трассирующих нитей зенитных пулеметов, отгородила нас от фашистских истребителей. Мы немедленно повернули на Скоморохи.

Оказавшись в безопасности, я на случай, если командир полка почему-либо не принял мою передачу, снова пропел — теперь, наверное, лучше:

Расцветали яблони и груши…

— Что распелся? — услышал я голос Василяки.

— От удачи.

Задача выполнена. Мы с Хохловым невредимы. Казалось бы, все основания радоваться. Но, выйдя из самолета, мы сразу почувствовали себя виноватыми, а до предела натруженный рев взлетающих «илов» заставил насторожиться.

С докладом о разведке шли молча. Не отличавшийся словоохотливостью, Иван Андреевич не выдержал и, как всегда при волнении, чуть заикаясь, сказал:

— 3-зря мы штурмовали. П-попадет.

— Поздно каяться. Будем держать ответ.

Часто боевая действительность не дает истребителю времени на обдумывание решения. Она властно требует немедленных действий. Так было и в этом вылете. Штурмовка казалась разумной. Непростительно упустить врага, попавшего на мушку. Здесь, на земле, возникло опасение — не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника? Их было около десятка. Не меньше и в воздухе. Все эти самолеты немцы могут направить на перехват нашей взлетающей группы, в составе которой только двенадцать «яков». Численный перевес в истребителях будет на стороне противника. Это затруднит удар по аэродрому, а то и совсем сорвет его.

Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей терзала меня. Хорошо бы, взлет наших сейчас растянулся. Тогда фашистские истребители, с которыми мы встречались в воздухе, израсходуют бензин и сядут на аэродром.

— Давай полетим снова, — предлагает Хохлов. — Может, успеем помочь?

— Надо посоветоваться с командиром полка.

Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Василяка, мерно размахивая древком стартового флажка, выслушал меня и с необычным для него спокойствием в таких случаях спросил:

— Может, возвратить группу?

Я не понял, что означает вопрос, но меня поразило равнодушие командира к случившемуся. Несколько секунд я растерянно стоял, потом собрался с духом и выпалил:

— Это не в моей власти! Это в вашей власти! Как хотите, так и поступайте, а мы свою задачу выполнили. Выполнили, как смогли.

Флажок Василяки со свистом рассек воздух.

— Так зачем же советуешься со мной? Нашкодничал, ну и выкручивался бы сам, без меня! Что я теперь могу сделать? Ты же обстановку там знаешь лучше меня.

Действительно, зря я сейчас доложил командиру о штурмовке. Зачем его заставлять терзаться? Надо бы только попросить разрешения на вылет.

— Ладно. — Командир примирительно махнул флажком. Летчики — народ отходчивый. — Надо решать. Своей штурмовкой вы расшевелили осиное гнездо, осы остервенели. В такой момент к ним не подходи. Может, подождать, пока они снова заберутся в гнездо, а уж там их и придавить? Идет?

— Значит, возвратить оба полка?

— Да, да! — подтвердил Василяка. — Или пусть летят?

В минуты колебания человек взвешивает все «за» и «против». Стоит ему в такой момент дать совет — и он перетянет. Какая нужна осторожность!

Штурмовики и истребители уже собрались и взяли курс на Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном полете чувствовалась хорошая выучка летчиков. Командует истребителями опытный офицер Василий Рогачев. Он сумеет организовать разумно воздушное сражение. Я взглянул на часы. С момента нашего обстрела аэродрома прошло минут двадцать. Столько же займет полет наших до Винницы. У немецких истребителей, встретившихся нам в небе, горючее уже на исходе. К прилету наших они должны сесть.

— Что молчишь? — спрашивает Василяка. — Заварил кашу — так думай, как теперь быть.

— Пусть летят, — уверенно посоветовал я. — Но на всякий случай нужно передать истребителям, чтобы забирались выше, до предела. Да и мне с Иваном Андреевичем разрешите снова туда слетать?

— Правильно. Только быстрей!

Моторов мы не жалели. Спешили, И первое, что я увидел на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как мне сначала показалось, выходил из торчащих красных труб. На миг я усомнился в правильности курса: не вышли ли мы на какой-нибудь завод?

Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверное, и наши. Идет бой. Мы пришли, как говорится, к шапочному разбору.

Мчимся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб и бушует пламя на стоянке самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Все испортили костры вне аэродрома. В этот момент передо мной сверкнули огненные нити. «Зазевался, — подумал я, — и вражеский истребитель ударил по мне».

Уклоняясь от противника, круто рванул «як» и отчетливо увидел, что впереди меня и ниже, словно рой пчел, крутятся самолеты. Я как бы ожил. Мы с Хохловым еще не опоздали. У нас преимущество в высоте, и мы можем атаковать по выбору.

Но… я вижу всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающихся из объятий «яков». Один из них взорвался, забрызгав небо огнем, другой камнем пошел вниз. А еще? Не верится, что противника в небе больше нет.

Лейтенант Марков, обычно уравновешенный на земле, радостно возбужден, глаза его горят. В этом бою он с Рудько сразил два самолета. И Виталий, очевидно, опьянен победой. Я поздравил его.

— Любое дело надо начинать с азов, тогда наверняка добьешься успеха! Хотя я и ваш зам, но не зря полетал ведомым: набирался опыта, — ответил он несколько самоуверенно.

Бой был долгим и жестоким, но наши появились над аэродромом значительно выше восьмерки патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Правда, ведомого Маркова пощипали фашисты, и он с большим трудом посадил самолет. Об этом надо бы Виталию напомнить, но не хотелось суровой правдой омрачать радость первой победы. Удачи делают нас добрее, снисходительнее.

Михаил Рудько садился последним. Когда подрулил на свою стоянку, мы пошли поглядеть на. его подбитый «як».

Летчик не спеша и с горделивым чувством, какое бывает после удачного вылета, вылез из самолета. Он легко спрыгнул с крыла, снял шлемофон, подставил ветру и солнцу свой черный чуб и, выпрямившись, жадно и облегченно вздохнул. На раскрасневшемся лице по-юношески откровенная радость. Я хорошо понимал его состояние и подошел, чтобы поздравить с успехом. К моему удивлению, Рудько стал медленно оседать на землю. Ранен? Никаких признаков. Только лицо побледнело, но было спокойно, с застывшей улыбкой.

Сбежался народ. Кто с тревогой, кто с осуждением смотрел на лежащего человека, а кто-то наклонился и стал теребить его за грудь. Я отдернул руку:

— Оставьте его в покое. Он устал.

Да, именно устал! Устал мозг, устали нервы, мышцы. Впечатлительный по натуре, Рудько сейчас все отдал тяжелому и затяжному бою. И вышел из него победителем. В воздухе его воля и силы были напряжены до предела. На земле, после удачной посадки на поврежденной в бою машине, радость забрала остаток их.

— Где врач? Почему нет врача? — раздались голоса. Но врача не потребовалось. Летчик открыл глаза и, бодро вскочив, сказал:

— Прилег на секундочку и вздремнул…

Ничем не защищенное самолюбив человека сейчас легко ранить состраданием, иронией, любым неосторожным словом. Поэтому Василяка и поспешил пожать ему руку:

— Поздравляю с первой личной победой! Только не надо отдыхать на снегу: можно насморк подцепить.

По дороге на ужин мы заглянули в дом культуры. В большом, просторном фойе танцы в полном разгаре. У стен диваны и мягкие стулья. Ослепительно сияют люстры и канделябры от передвижной электростанции. Обстановка напоминает довоенную. Да и сам дом довоенной постройки. Фашисты, отступая, не успели разрушить Скоморохи.

Крутятся парами почти одни девчата. Местные и несколько из батальона обслуживания. Наших из полка никого. Все остались на аэродроме готовить самолеты к завтрашнему дню. Летчики во время боевой работы не ахти какие любители танцев.

Маленькая, хрупкая блондинка в белом платье точно выросла перед Лазаревым и протянула руки:

— Разрешите?

Сергей удивленно глянул сверху вниз. Секунду он молча разглядывал девушку. Удивление на его лице сменилось улыбкой.

— С такой малюткой?

Видимо, этим он больно задел самолюбие девушки. Ее глаза точно выстрелили в Сергея негодованием. И все же она взяла себя в руки и примирительно-ласково заговорила:

— Зачем так? Вы богатырь-красавец. Герой! О вас, Сергей Иванович, в газете пишут…

И польщенный Сергей Иванович закружился с «малюткой».

С утра выдалась нелетная погода. У землянки КП строй полка застыл в безукоризненном равнении.

Приближается знаменный взвод. Впереди развевается кумачовое полотнище. Четко отбивая шаг по укатанному, как асфальт, снегу, идут знаменосцы. Тишина, напряженная торжественная тишина. Перед глазами алое Боевое Знамя. Под ним полк сражался в Подмосковье и на Калининском фронте, в курском небе и над Днепром, принимал участие в освобождении Киева и теперь ведет битву за Правобережную Украину.

Сорок один летчик погиб из нашего полка, пятеро уже не смогут летать. Разве можно забыть Ивана Емельяновича Моря! Недавно по пути из госпиталя к себе домой, в село Рябухино Харьковской области, он заехал к нам. Инвалид… Трудно сказать, жил бы сейчас я, если бы под Томаровкой в прошлое лето он своим самолетом не преградил путь «мессершмиттам», которые целились в меня. В такой торжественный момент невольно вспоминались те, кого нет среди нас…

Знаменный взвод встал на правый фланг. Командир полка Василяка, впервые появившийся сегодня в новом звании, отдал рапорт заместителю командующего 2-й воздушной армией по политической части генерал-майору авиации Сергею Ромазанову. Был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР. Генерал подошел ко мне и, вручив две красные коробочки, крепко обнял.

«Сейчас повесить на грудь Золотую Звезду и орден Ленина или после? — думаю я. — А почему после? Разве скромность заключается в том, чтобы скрывать свои чувства и мысли? Когда тебе вручают Звезду Героя, нельзя не улыбаться, не радоваться. Ложная, манерная скромность — это ханжество».

С превеликим удовольствием я расстегнул меховую куртку, и Виталий Марков под громкое «ура» приколол к моей гимнастерке награды.

Потом начался митинг. Произносились речи. А память перескакивает в 1934 год, когда летчики А. Ляпидевский, С. Леваневский, С. Молоков, Н. Каманин, М. Слепнсв, М. Водопьянов и И. Доронин, спасшие челюскинцев, стали первыми Героями Советского. Союза. Вся страна восхищалась и гордилась отвагой и мужеством славной семерки.

Многим эти люди в то время казались необыкновенными. Про них ходили легенды. Рассказывали, что они с детства отличались от простых смертных храбростью, не знали страха, обладали необыкновенной силой. В юности я тоже считал, что герой — человек особенный, одаренный природой.

Прошли годы. Многое испытал, пережил. Познал суть храбрости и трусости. Не раз пришлось встречаться с врагами с глазу на глаз, и необыкновенное приобрело реальные черты. Я осознал истину: в жизни все. добывается трудом, волей и вдохновением, Да, именно великим душевным вдохновением. Ведь жизнь — это борьба. В борьбе нужна сила, а ее придает только вдохновение.

Теперь я знаю, как длинен и тернист путь к Герою. Герой — это характер, который шлифуется в труде, учебе и борьбе. Только они дают человеку знания, опыт и волю к победе. Храбрыми не рождаются. Храбрости люди учатся друг у друга, и она сама по себе не бывает без сомнений и страха. В бою каждый раз приходится заново быть храбрым. У кого на это не хватает идейной и психологической закалки, тот не выдержит накала битвы.

Я безмерно рад награде. Нет на свете ничего тяжелее и почетнее, чем труд солдата в боях за Родину. И получить за это высшее отличие!

Разглядывая Золотую Звезду, я перевернул ее и прочитал на обратной стороне:

2043 Герой СССР

Значит, от Звезды номер один Ляпидевского пошла уже третья тысячи.

Генерал вручил ордена и медали многим летчикам и техникам. Из наглей эскадрильи орден Красного Знамени получил и Сергей Лазарев.

От награжденных слово предоставили мне. Я стоял на снегу, и сверху валил снег, а мне было жарко. И у меня вдруг испарились все слова и мысли. В сильном волнении вышел из строя и, повернувшись лицом к полку, оглядел товарищей. 0т их одобрительных улыбок сразу стало легче. И я сказал слова, которые шли от сердца. А оно в таких случаях не подводит.

После вручения наград, словно от нашего хорошего настроения, хмурое небо прояснилось и вовсю засияло солнце. Правильно в народе приметили: «Как февраль ни злися, как ты, март, ни хмурься — все весною пахнет».