"Стихи" - читать интересную книгу автора (Емелин Всеволод)

Стихотворение написанное на работах по рытью котлована под “Школу оперного пения Галины Вишневской” на ул. Остоженка там, где был сквер.

Есть же повод расстроиться И напиться ей - ей. По моей Метростроевской, Да уже не моей Я иду растревоженный, Бесконечно скорбя. По-еврейски Остоженкой Обозвали тебя. Где ты, малая родина? Где цветы, где трава? Что встаёт за уродина Над бассейном “Москва”? Был он морем нам маленьким, Как священный Байкал. Там впервые в купальнике Я тебя увидал. Увидал я такое там Сзади и впереди, Что любовь тяжким молотом Застучала в груди. Где дорожки для плаванья? Вышка где для прыжков? Где любовь эта славная? Отвечай мне, Лужков. Так Москву изувечили. Москвичи, вашу мать! Чтоб начальству со свечками Было где постоять. Где успехи спортивные? Оборона и труд? Голосами противными Там монахи поют. Я креплюсь, чтоб не вырвало, Только вспомню? тошнит, Немосковский их выговор, Идиотский их вид. Что за мать породила их? Развелись там и тут, Всюду машут кадилами, Бородами трясут. За упокой да за здравие, Хоть святых выноси! Расцвело православие На великой Руси. В альбом Птушкиной Т. С. В субботу храм открылся рано. Склонясь к иконам головой, Навек с Косьмой и Дамианом Прощался сторож молодой. На клиросе не слышно пенья, Умолкли в мастерской станки, Лишь сторож возносил в смиреньи Слова печали и тоски. Прощай Косьма и Дамиане. Поклон вам низкий до земли. Мы были грешные христиане, Как говорится? что могли… Прощай столярка и сторожка, Прощай, преображённый храм, Простите, что нетрезв немножко, Приняв последние сто грамм. Прощайте бомжи из притвора, Простите, что гонял я вас. Таким, как вы, я стану скоро, И мне никто уж не подаст. Мне ничего теперь не жалко, Найду забвенье я в вине, И молодая прихожанка Забудет завтра обо мне. Настал финал жестокой драмы, Пришёл неправый скорый суд. Ах, боже мой, какие дамы Руководили нами тут. За чаем проклятых вопросов Не обсуждать нам горячо, И не грузить дубовых досок, Друг друга чувствуя плечо. Явились в храм лихие люди, Переписали каждый шаг, И словно голову на блюде, Нас вынесли во внешний мрак. Воздастся каждому по вере. Где труп, там будут и орлы. От нас остались только двери Да византийские полы… Прощай Косьма и Дамиане. Уж в окнах алтаря рассвет. А нам в политкорректном храме Отныне места больше нет. Закончил так, боец охраны Утёр припухшие глаза. На лик суровый Дамиана Скупая капнула слеза. Смерть бригадира На дальнем московском объекте, Где краны, забор да сортир, Средь бела дня, верьте? не верьте, Однажды пропал бригадир. Случиться такому ведь надо. Он был полон сил и здоров. Угрюмо молчала бригада. Мелькали фуражки ментов. Вполголоса шли разговоры. С утра ещё был он живой. Растерянный доктор со скорой Седою качал головой. Фундамент огромного зданья, Железные бабки копров. Сбирал лейтенант показанья, На стройке искал фраеров. Володька, с КАМАЗа водитель Сказал:? “Здесь концов не найдёшь…” И масляной ветошью вытер Блестящий бульдозера нож. “Слезами глаза мои пухнут. Он был как отец нам и брат, Ходил в лакированных туфлях, Под мышкой носил дипломат. Отправил однажды бульдозер Халтурить, подделав наряд, Налил всей бригаде по дозе, А деньги сложил в дипломат. И вот получил он награду, Не знаю, как вышло уж так? Зачем не делился с бригадой? Почто обижал работяг?” Солдаты для следственной группы Лопатили тонны земли, Искали останки от трупа, Да так ничего не нашли. Нашли они следственной группе, Где сваи из грунта торчат, Один лакированный туфель Да чёрный портфель-дипломат. А Лёха? Володькин брательник, Прошедший Сургут, Самотлор, Он ватник накинул на тельник, Сказал, закурив “Беломор”: “Начальник, молчи об народе. Тебе ль за народ говорить. Народ, как в семнадцатом годе, Сумеет себя защитить!” … На дальнем московском объекте, Где ямы, бетон да тоска, На память безвременной смерти Заделана в цоколь доска. Слова песни из к/ф “Осень на Заречной улице” Уж не придёт весна, я знаю. Навеки осень надо мной. И даже улица родная Совсем мне стала не родной. Среди моих пятиэтажек, Где я прожил недолгий век, Стоят мудилы в камуфляже И сторожат какой-то Bank. Как поздней осенью поганки Мелькают шляпками в траве, Повырастали эти банки По затаившейся Москве. Сбылися планы Тель-Авива. Мы пережили тяжкий шок. И где была палатка “Пиво”, Там вырос магазин “Night Shop”. И пусть теснятся на витрине Различных водок до фига, Мне водка в этом магазине В любое время дорога. Смотрю в блестящие витрины На этикетки, ярлычки. Сильнее, чем от атропина, Мои расширены зрачки. Глаза б мои на вас ослепли, Обида скулы мне свела, Зато стучат в соседней церкви, Как по башке, в колокола. И я спрошу тебя, Спаситель, Висящий в храме на стене: “По ком вы в колокол звоните? Звоните в колокол по мне!” По мне невеста не заплачет, Пора кончать эту фигню. Не знаю? так или иначе, Но скоро адрес я сменю. Зарежут пьяные подростки, Иммунодефицит заест, И здесь на этом перекрёстке Задавит белый мерседес. На окровавленном асфальте Размажусь я, красив и юн, Но вы меня не отпевайте, Не тычьте свечки на канун. Без сожаленья, без усилья, Не взяв за это ни рубля, Меня своей епитрахилью Накроет мать сыра земля. Кончаю так? идите в жопу, Владейте улицей моей, Пооткрывайте здесь найт-шопов, Секс-шопов, банков и церквей. Песня о Хорсте Весселе. Над Берлином рассветает, Расступается туман. Из тумана выплывает Над рекою ресторан. Там за столиком Хорст Вессель, Обнявшись с Лили Марлен. Не поднять ей полных чресел С его рыцарских колен. Он с Марленой озорует, Аж ремни на нём скрипят, А вокруг сидит, ревнует Штурмовой его отряд. Мрачно смотрят исподлобья И ерошат волоса С ним повязанные кровью Ветераны из СА. На подбор голубоглазы, Белокуры, словно снег. Все на смерть готовы разом, Их двенадцать человек. Что, Хорст Вессель, ты не весел? Что, Хорст Вессель, ты не смел? Ты не пишешь больше песен, Ты, как лёд, остекленел. Как пригрел эту паскуду, На борьбу не стало сил. Эта фройляйн явно юде, Большевик её любил. Любит вас, поэтов, Лиля, Был поэт тот большевик, Настоящая фамилья Не Марлен у ней, а Брик. Шляпки модные носила, Шоколад “Рот Фронт” жрала, Раньше с красным всё ходила, Счас с коричневым пошла. Дураки вы, Хорст, с ним оба, То любя, то не любя. Довела его до гроба, Доконает и тебя. Приглядись ты к этим лицам, Ужаснись еврейских морд, Пожалей ты свой арийский, Драгоценный генофонд. Ишь нашёл себе забаву, Встретил в жизни идеал, Променял ты нас на фрау, Нас на бабу променял! За спиной такие речи Слышит грозный командир, И обняв рукой за плечи, Он Лили с колен ссадил. Он берёт её за шею Осторожно, как букет, И швыряет прямо в Шпрее Через низкий парапет. Шпрее, Шпрее, мать родная, Шпрее, Шпрее, Дойче Флюс. Серебром волны играя, Ты, как Бир, сладка на вкус. То под мост ныряешь в арку, То блестишь издалека, Не видала ль ты подарка От орла-штурмовика. Ты река германцев, Шпрее, Не прощаешь ты измен, Прими в сёстры Лорелеи Эту Брик или Марлен. Шпрее, Шпрее, Муттер Шпрее, Только пятна на воде. Одолели нас евреи, Коммунисты и т. д. Это кто там крутит палец Возле правого виска? Дойчланд, Дойчланд, юбер алес. Наша психика крепка. Пусть в меня свой камень бросит Кто сочтёт, что я не прав. Вот такой Партайгеноссе Получается “Майн Кампф”. Что ж вы, черти, приуныли? Мы же немцы, с нами Бог! Разливай по кружкам или Запевай “Ди фанне хох!” Из-за ратуши на штрассе Грудь вперёд за рядом ряд Выступает дружной массой Хорста Весселя отряд. Впереди, державным шагом Выступая вдалеке, Кто-то машет красным флагом С чёрной свастикой в кружке, От добра и зла свободен, Твёрд и верен, как мотор, То ли Зигфрид, то ли Один, То ли Манфред, то ли Тор. Колыбельная бедных Низко нависает Серый потолок. Баю - баю - баю, Засыпай, сынок. Засыпай, проснёшься В сказочном лесу, За себя возьмёшь ты Девицу-красу. Будут твоим домом Светлы терема, Мир друзьям-знакомым, А врагам тюрьма. Из леса выходит Бравый атаман Девицу уводит В полночь и туман. Спит пятиэтажка, В окнах ни огня, Будет тебе страшно В жизни без меня. Из леса выходит Серенький волчок, На стене выводит Свастики значок. Господи, мой Боже! Весь ты, как на грех, Вял и заторможен, В школе хуже всех. Ростом ты короткий, Весом ты птенец. Много дрянной водки Выпил твой отец. Спи, сынок, спокойно, Не стыдись ребят, Есть на малохольных Райвоенкомат. Родине ты нужен, Родина зовёт. Над горами кружит Чёрный вертолёт. Среди рванной стали, Выжженной травы Труп без гениталий И без головы. Русские солдаты, Где башка, где член? Рослый, бородатый Скалится чечен. Редкий, русый волос, Мордочки мышей. Сколько полегло вас, Дети алкашей, Дети безработных, Конченных совков, Сколько рот пехотных, Танковых полков… Торжество в народе, Заключают мир, Из леса выходит Пьяный дезертир. Не ревёт тревога, Не берут менты. Подожди немного, Отдохнёшь и ты… Что не спишь упрямо? Ищешь? кто же прав? Почитай мне, мама, Перед сном “Майн Кампф”. Сладким и палёным Пахнут те листы. Красные знамёна, Чёрные кресты. Твой отец рабочий, Этот город твой. Звон хрустальной ночи Бродит над Москвой. Кровь на тротуары Просится давно. Ну, где ваши бары? Банки, казино? Модные повесы, Частный капитал, Все, кто в Мерседесах Грязью обдавал. Все телегерои, Баловни Москвы, Всех вниз головою В вонючие рвы. Кто вписался в рынок, Кто звезда попсы, Всех примет суглинок Средней полосы… Но запомни, милый, В сон победных дней Есть на силу сила И всегда сильней. И по вам тоскует Липкая земля, Повезёт? так пуля, Если нет? петля. Торжество в народе, Победил прогресс, Из леса выходит Нюрнбергский процесс. Выбьют табуретку, Заскрипит консоль. Как тебе всё это? Вытерпишь ли боль? Только крикнешь в воздух: “Что ж ты, командир? Для кого ты создал Свой огромный мир? Грацию оленей, Джунгли, полюса, Женские колени, Мачты, паруса?” Сомкнутые веки, Выси, облака. Воды, броды, реки, Годы и века. Где он тот, что вроде Умер и воскрес, Из леса выходит Или входит в лес. На смерть леди Дианы Спенсер Я слова подбирать не стану. Чтоб до смерти вам кровью сраться. Я за гибель принцессы Дианы Проклинаю вас, папарацци. Что довольны теперь, уроды? Натворили делов, ублюдки? Вы залезли в кровать к народу, Вы залезли людям под юбки. Из-за вас, тут и там снующих И пихающихся локтями, С ней погиб культурный, непьющий, Представительный египтянин. Растрепали вы всё, как бабы. А какого, собственно, чёрта? Ну любила она араба И инструктора конного спорта. Не стесняясь светского вида, Проявляла о бедных жалость, С умирающими от СПИДа, То есть с пидорами целовалась. А ещё клеймлю я позором, Не поведших от горя бровью, Всю семейку этих Виндзоров, С королевой, бывшей свекровью. Бывший муж хоть бы прослезился, Хоть бы каплю сронил из глаза. У меня, когда отчим спился, Стал похож он на принца Чарльза. Принц Уэльский нашёлся гордый, Ухмыляется на могиле. Да в Москве бы с такою мордой И в метро тебя не пустили. Повезло же тебе, барану, Представляю, как ты по-пьяни Эту розу, принцессу Диану, Осязал своими клешнями. Нам об этом вашем разврате, Обо всех вас? козлах безрогих, Киселёв полит-обозреватель Рассказал в программе “Итоги”. Киселёв был со скорбных взором, Он печально усы развесил. У него поучитесь, Виндзоры, Как грустить по мёртвым принцессам. Если вы позабыли это, Мы напомнил вам, недоноскам, Как Марии Антуанетты Голова скакала по доскам, И что с Карлом соделал Кромвель, Об Екатеринбургском подвале Мы напомним, да так напомним, Чтобы больше не забывали. Смерть украинца Арбайтер, арбайтер, маляр-штукатур, Подносчик неструганных досок Скажи мне, когда у тебя перекур? Задам тебе пару вопросов. Скажи мне арбайтер, сын вольных степей, Зачем ты собрался в дорогу? Зачем ты за горстку кацапских рублей Здесь робишь уси понемногу, Сантехнику ладишь, мешаешь бетон, Кладёшь разноцветную плитку? Зачем на рабочий сменял комбиньзон Расшитую антисемитку? Скитаешься ты в чужедальних краях, По северной хлюпаешь грязи. Ужель затупился в великих боях Трезубец Владимира князя? Не здесь же где щепки, леса, гаражи Тараса Шевченко папаха лежит? Ты предал заветы седой старины, Не вьются уж по ветру чубы. Не свитки на вас, даже не жупаны, Усы не свисают на губы. О чём под бандуру поют старики? Почто с москалями на битву Не строят полки свои сечевики Под прапором жовто-блакитным? Где ваши вожди, что блестя сединой, Пируют на вольном просторе? Шуршат шаровары на них шириной С весёлое Чёрное море. Щиты прибивают к Царьградским вратам, Эпистолы пишут султанам Хмельницкий Богдан и Бендера Степан, Другие паны-атаманы? Где хлопцы из прежних лихих куреней В заломленных набок папахах, Гроза кровопивцев жидов-корчмарей, Гроза янычаров и ляхов? Ты скажешь, что в этом не ваша вина, Но ты не уйдёшь от ответа. Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена! УНСО налицо тоже нету. Он медлит с ответом мечтатель-хохол, Он делает взгляд удивлённый, И вдруг по стене он сползает на пол, Сырой, непокрытый, бетонный. - Оставь меня, брат, я смертельно устал, Во рту вкус цветного металла, Знать злая горилка завода “Кристалл” Меня наконец доконала. Раствора я больше не в силах мешать, - Успел прошептать он бригаде, - Лопату в руках мне уж не удержать, Простите меня, Бога ради. Последняя судорога резко свела Его бездыханное тело, Как птицу ту, что к середине Днепра Летела, да не долетела. Не пел панихиду раскормленный поп, Не тлел росный ладан в кадиле, Запаянный наглухо цинковый гроб В товарный вагон погрузили. В могилу унёс он ответ мне. Увы… Открыли объект к юбилею Москвы. Всё было как надо - Фуршет, торжество. Там фирма “Гренада” Теперь, ТОО. У входа охрана Взошла на посты. Шуршат бизнес-планы, Блестят прайс-листы. И принтер жужжит На зеркальном столе, Не надо тужить О несчастном хохле, Не надо, не надо, Не надо, друзья. “Гренада”, “Гренада”, “Гренада” моя… … И только ночами, Когда кабаки В безбрежной печали Зажгут маяки, И сумрак угарный Висит над Москвой, Украинки гарны Встают вдоль Тверской, Охранник суровый Отложит свой ствол, Из тьмы коридоров Выходит хохол. Суров он и мрачен, И страшен на вид, Он - полупрозрачен, Проводкой искрит. Он хладен, как лёд, Бледен, как серебро, И песню поёт Про широкий Днiпро, И фосфором светит. И пахнет озон. Пугает до смерти Секьюрити он. Баллада о белых колготках. В Чечне, в отдалённом районе, Где стычкам не видно конца, Служили в одном батальоне Два друга, два храбрых бойца. Один был седой, лысоватый, Видавший и небо, и ад. Его уважали ребята, Он был в батальоне комбат. Другой лет на двадцать моложе Красив был, как юный Амур, Любимцем солдат был он тоже, Певун, озорник, балагур. Однажды пошли на заданье Весной, когда горы в цвету, Отряд получил приказанье - Соседнюю взять высоту. Вот пуля врага пролетела, Послышался стон среди скал, И рухнуло мёртвое тело, То младший товарищ упал. Десантники взяли высотку, Чечены на юг отошли, И снайпершу в белых колготках Бойцы на КП привели. Была она стройной блондинкой, На спину спускалась коса, Блестели, как звонкие льдинки, Её голубые глаза. Комбат посмотрел и заплакал, И нам он в слезах рассказал: “Когда-то студентом филфака Я в Юрмале всё отдыхал. Ах, годы мои молодые, Как много воды утекло. И девушка с именем Вия Ночами стучалась в стекло. Был счастия месяц короткий, Как сладко о нём вспоминать. В таких же вот белых колготках Валил я её на кровать. Неловким, влюблённым студентом Я был с ней застенчив и тих. Она с прибалтийским акцентом Стонала в объятьях моих. Ты думала - я не узнаю? Ты помнишь, что я обещал? Так здравствуй, моя дорогая, И сразу наверно прощай! Тебя ожидает могила Вдали от родимой земли. Смотри же, что ты натворила!” И мёртвого ей принесли. Латышка взглянула украдкой На свежепредставленный труп, И дрогнула тонкая складка Её ярко-крашенных губ. Она словно мел побелела, Осунулась даже с лица. “Ты сам заварил это дело, Так правду узнай до конца. Свершилася наша разлука, Истёк установленный срок, И, как полагается, в муках На свет появился сынок. Его я любила, растила, Не есть приходилось, не спать. Потом он уехал в Россию И бросил родимую мать. Рассталась с единственным сыном, Осталась в душе пустота, И мстила я русским мужчинам, Стреляя им в низ живота. И вот, среди множества прочих, А их уже более ста, И ты, ненаглядный сыночек, Застрелен мной в низ живота”. В слезах батальон её слушал, Такой был кошмарный момент, И резал солдатские уши Гнусавый латвийский акцент. Но не было слёз у комбата, Лишь мускул ходил на скуле. Махнул он рукой, и ребята Распяли её на столе. С плеча свой “калашников” скинул, Склонился над низким столом И нежные бёдра раздвинул Он ей воронёным стволом. “За русских парней получай-ка, За сына, который был мой… ” И девушка вскрикнула чайкой Над светлой балтийской волной. И стон оборвался короткий; И в комнате стало темно. Расплылось на белых колготках Кровавого цвета пятно. А дальше, рукою солдата, Не сдавшись злодейке судьбе, Нажал он на спуск автомата И выстрелил в сердце себе. Лишь эхо откликнулось тупо Среди седоглавых вершин Лежат в камуфляже два трупа И в белых колготках один. И в братской, солдатской могиле На горной, холодной заре Мы их поутру схоронили В российской, кавказской земле. Торжественно, сосредоточась, Без лишних, бессмысленных слов, Отдали последнюю почесть Из вскинутых в небо стволов. Мне ваших сочувствий не надо, Я лучше пойду и напьюсь. Зачем вы порушили, гады, Единый Советский Союз? “Убили Фердинанда-то нашего.” Я. Гашек.