"Слепой гость" - читать интересную книгу автора (Воеводин Всеволод Петрович, Рысс Евгений...)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В автобусе было очень много народу. Не только все места были заняты, но даже в проходе на мешках и чемоданах сидели дети, не поместившиеся на скамейках. Шофер отобрал у всех билеты, сел в свою кабину и погудел в гудок. Провожавшие замахали платками и кепками, автобус выехал с почтового двора и покатился по широкому шоссе.

Мы проехали по окраине города. Из-за глиняных заборов торчали ветки гранатовых деревьев, усыпанные большими красными плодами. Потом город кончился, и по обе стороны шоссе замелькали желтеющие уже виноградники. Я очень удачно устроился у окна и, не отрываясь, смотрел в него. Все-таки не каждый день едешь в автобусе, да еще в такое большое путешествие. Дорога шла вниз и вниз. Арбы отъезжали на край шоссе, уступая нам дорогу. Постепенно виноградники исчезли, и им на смену пришли рисовые поля. Рис уже был убран, и я увидел только желтую рисовую солому да канавы, по которым весной на поля спускают воду.

Это были когда-то самые малярийные места. Нам говорили в школе, что здесь из каждых ста человек девяносто три были больны малярией. Однако теперь, когда болота залили нефтью, малярии не стало и в помине. Рисовые поля сменились хлопковыми полями. Кое-где еще шла уборка, и колхозные бригады, вытянувшись лентой, шли сквозь зеленый кустарник хлопка. Несмотря на шум мотора, можно было услышать песню, которую они пели — веселую, хоровую песню. Не замедляя хода, мы проехали большую деревню. На окраине рабочие кончали кирпичный одноэтажный дом с большими, высокими окнами. Хотя дом еще не был кончен, над дверью уже висела вывеска, и я успел прочитать на ней слово: «Электростанция». Около больницы были привязаны оседланные лошади и лошади, запряженные в повозки. Это больные приехали к доктору. Когда мы проезжали мимо детского сада, малыши гурьбой выскочили на дорогу, чтобы посмотреть на нас, а две воспитательницы в панике бросились их уводить обратно. Седые старики стояли на домовых галереях и смотрели на нас, приложив козырьком руки к глазам.

Я сделал скучающее лицо нарочно, чтобы подумали, что мне неинтересно ехать и что для меня это обычное дело.

Потом мы выехали из деревни, и снова замелькали бесконечные хлопковые поля, так что мне даже скоро надоело на них смотреть. Тогда я занялся людьми, ехавшими с нами в автобусе. За время, пока я смотрел в окно, все уже перезнакомились, и шел общий, оживленный разговор. Пожилая армянка, ехавшая домой от сына, у которого она гостила, рассказала, что сын — шорник, живет со своей семьей в новом доме хорошо и безбедно. Она показывала шаль, которую ей подарила невестка, и угощала всех виноградом, который ей дал на дорогу сын. Скоро ее перестали слушать, но это не испортило ей настроения, и она, усевшись поудобнее, стала есть виноград и слушать, что говорят другие.

Молодой винодел, ездивший в наш район на консультацию в винный совхоз, рассказывал, как бывшие хозяева скрывали секреты виноделия и вместо знаменитых коньяков выпускали черт знает что. Теперь эти секреты раскрыты, и коньяки опять стали очень хорошими. Потом два хлопковода заспорили о преимуществах разных сортов хлопка, и многие вмешались в спор потому, что понимали в этом толк.

Время шло. Тряска и качка нагоняли сонливость. Кое-кто задремал, и один толстый старик стал так храпеть, что заглушал шум мотора. Его разбудили, и он, поворчав, заснул снова, но на этот раз храпел тише. Уже прекратились разговоры, и пассажиры стали зевать, а по обеим сторонам дороги все еще тянулись однообразные хлопковые поля. Автобус кренился на поворотах, скрипел и дребезжал. Молодой служащий, ехавший жениться и все время жаловавшийся, что автобус идет медленно, спросил отчима, куда и зачем он едет. Отчим, конечно, ничего не ответил, а мать объяснила, что он глухонемой, а едем мы в Мертвый город.

— Уж не к Мехди ли вы едете? — сказал винодел улыбаясь. И так как мать страшно смутилась и покраснела, то все догадались, что мы действительно едем к Мехди. Все начали смеяться, переговариваться и дразнить нас, что вот Мехди помолится, и мать станет молоденькой девушкой, а у меня сразу усы вырастут. Мать сидела красная и жалобно улыбалась, и мне тоже было очень неловко. Я отвернулся и сделал вид, что смотрю в окно. Скоро уже весь автобус говорил о Мехди, и даже усатый старик проснулся, спросил, о чем речь, буркнул, что все это вздор, и захрапел снова. Все вспоминали святых, которые раньше объявлялись очень часто и всегда оказывались жуликами, а пожилая армянка сказала, что она тоже верила, а теперь видит, что все это глупости и что жить хорошо стали, когда отказались от бога.

В это время заговорил седой, почтенный человек, сидевший в углу и до сих пор слушавший, что говорят другие.

— Вы, гражданка, — сказал он, — едете с сыном в Мертвый город. Это очень полезно будет для молодого человека, если, конечно, вы сумеете обратить его внимание на то, что в этом городе интересно и поучительно.

Мать была очень рада переменить разговор и спросила, на что же именно надо обратить внимание.

— Позвольте, я расскажу вам, — сказал седой человек.

Мать ответила, что будет очень рада. Винодел сказал, что догадывается, о чем речь, но послушает с удовольствием, а молодой служащий, ехавший жениться, заметил, что будет благодарен, потому что под рассказ, быть может, время пройдет быстрее.

— Так вот, граждане, — начал седой человек, — позвольте сначала обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Едем мы сейчас все в автобусе и мирно разговариваем о наших делах. Между тем, я думал о том, что лет, скажем, двадцать пять назад такое мирное путешествие было бы невозможно. Мы вот слушали сейчас гражданку, которая ездила навещать своего сына, и вместе с нею радовались тому, что все у нее хорошо и счастливо сложилось и она так спокойна в старости. А между тем, если бы лет двадцать пять назад она ехала по этим местам, уж наверное бы нашелся человек, который бы ей сказал грубость, а то и толкнул бы ее, как будто случайно. И все это только потому, что она армянка. И даже больше того: может быть, некоторые из нас, сидящих здесь, отнеслись бы к ней плохо, потому что были так воспитаны — в ненависти и презрении к людям другой национальности. Так вот, для того чтобы нам жить еще дружнее и лучше, нам надо помнить и изучать историю и причины прошлой ненависти. А Мертвый город является в этом отношении очень ярким напоминанием.

Седой человек откашлялся, вытер усы большим красным платком и продолжал:

— Я помню его лет тридцать тому назад. В то время это был большой и богатый город, и он назывался не Мертвым, а Соколиным городом. Улицы его были шумные и оживленные, и ничто не предвещало приближения ужасных событий. Соколиный город расположен на вершине высокой горы. Я не знаю городов, где бы был такой чистый и свежий воздух, полезный больным людям. Летом там всегда прохладно и никогда не бывает пыли и духоты. А какие там красивые места! Город стоял над ущельем. И с балконов многих домов можно было увидеть огромные обрывы, чудесные нагромождения скал, а внизу бурную речку, красивые деревни на берегу, мельницы и водопады. Поистине чудеснейшей красоты места! Сам город, построенный много веков назад, был тоже красив и благоустроен. Все улицы и площади были вымощены каменными плитами, отполированными ногами десятков поколений. Большие дома, построенные из камня, были украшены красивыми орнаментами. Лепные фонтаны стояли на перекрестках, и из львиных пастей всегда текла чистая, освежающая вода. Сюда, в этот город, персидские купцы привозили товары, продавали их и меняли на произведения русской промышленности, в шашлычных весело играли оркестры, ткачихи ткали ковры замечательной красоты, и сотни ремесленников дубили кожу, шили сапоги, мастерили седла и пояса. Если бы днем вы прошлись по улице нижней, ремесленной части города, вы бы услышали стук сотен веселых молотков и пение, всегда помогающее всякой работе. И тем не менее город этот был обречен на страшное кровопролитие и разорение.

Дело в том, что жили в нем люди двух религий — христиане и мусульмане. Богатые дома, мастерские и лавки принадлежали купцам, а простые ремесленники были бедны, как беден был в те времена всякий человек, зарабатывающий себе на жизнь своим трудом. Казалось бы, жить христианам и мусульманам дружно, без ссор, по-соседски помогая друг другу да сообща думая о том, как бы избавить свою страну и свой прекрасный город от богачей-хозяев, независимо от их национальности и религии.

Но это было в 1904 году, а народ был в то время совсем не такой, как теперь. Народ был очень темный, забитый и не знал, кто виноват в его нищете. И вот постепенно, в течение многих лет, христианские купцы и торговцы уговаривали бедняков, своих единоверцев, что им мешают мусульмане, а мусульманские купцы уговаривали своих, что им мешают христиане. И в 1904 году был один день, когда скрытая ненависть, воспитанная десятилетиями, вырвалась наружу и уничтожила большой, прекрасный город.

Я очень хорошо помню, как это было. Был праздник. На улицах гулял народ, в шашлычных жарились шашлыки. Матери покупали для детей пахлаву, инжир и орехи. Толпа наполняла улицы, и никто не думал о том, что смерть висит над городом и что город доживает последние свои часы.

Я слышал об извержениях Везувия. Я знаю, как древний город Помпея был уничтожен сразу и навсегда внезапным потоком лавы, вырвавшейся из-под земли. Я представляю себе, что это было ужасно: мирный город, человеческая радость, человеческое счастье, человеческое горе, — а в кратере Везувия уже вскипающая лава, которая сейчас обрушится на ничего не ожидающих людей и уничтожит их.

Но там были причины, от людей не зависящие. Там человечество столкнулось со страшной стихией, не мыслящей и не рассуждающей. А здесь природа ничем не угрожала человеку, и все-таки не менее страшная стихия должна была уничтожить город.

К вечеру, когда на склонах гор зажглись костры, в домах стали собираться гости и темные улицы осветились факелами, в городе пошли слухи. Говорили, что мусульмане собираются сегодня резать христиан. Какие-то люди, прежде никому не известные, рассказывали, что мусульмане готовят оружие, что мусульмане собираются вместе. И еще рассказывали в нижней части города (там жили, главным образом, мусульмане), что христиане собираются резать мусульман, готовят оружие и собираются вместе.

Слухи пугали, толпа стала нервничать, люди кучками собирались на улицах. А слухи росли. В городе прекратилось веселье, гости, пришедшие повеселиться, осматривали кинжалы и револьверы, хозяева плотнее запирали двери и проверяли крепость решеток в окнах.

И вот в верхней части города, там, где, главным образом, жили христиане, самые сильные и здоровые люди собирались в одном доме для того, чтобы защищать свои семьи и свои дома от мусульман. А мусульмане собирались в одном из домов в нижней части города для того, чтобы защищать свои дома и свои семьи от христиан. И все собирались защищаться, и никто не хотел нападать.

Но богатые люди, которым эта междоусобная резня нужна была для того, чтобы отвести от себя пробуждавшуюся ненависть бедноты, продолжали делать свое ужасное дело и продолжали вести притаившийся и замолкнувший город к гибели и разорению.

И вот в дом, где собирались христиане, вбежал окровавленный человек в изорванной и пыльной одежде. «Мусульмане режут христиан!» — закричал он и плакал и показывал кровь на своем платье. И одновременно (это было точно потом установлено), в тот же момент в дом, где собирались мусульмане, вбежал человек в такой же изорванной и окровавленной одежде. Он тоже плакал и показывал кровь на платье, но кричал, что христиане режут мусульман.

Кто были эти люди? Никто их не видел до этого, и никто их не видел потом. Наемные провокаторы, агенты националистов, за несколько рублей согласившиеся предать смерти тысячи мирных семейств.

И вот из нижней и из верхней части города пошли толпы защищать себя, свои семьи, свое имущество от других, таких же обманутых, таких же несчастных людей. И толпы эти сошлись. Мне даже страшно подумать, как это началось. Преступные люди сказали кому-то, что его дом и его семья уничтожены людьми другой национальности. И тот, кому это было сказано, пошел мстить. Тысячи людей стали мстить за несовершенные преступления, за свои разоренные дома, которые на самом деле еще не были разорены.

Началась резня. Резня! Надо вдуматься в это слово. Ведь это же страшно! Не битва, не драка, а резня! Обезумевшие люди врывались в дома, резали женщин, вытаскивали детей на улицу и разбивали им о камни черепа. Обезумевшие люди крушили все вокруг, рвали ковры, били посуду, поджигали дома…

Это было давно. Я пережил с тех пор много радостного и дурного. Но город, уничтоженный ни за что, по неслыханной подлой провокации, до сих пор стоит перед моими глазами. Я помню крики многих тысяч людей, крики отчаяния, страха, боли, крики ярости.

Я убежал на гору и спрятался в кустах ежевики. Оттуда я смотрел вниз. Огни факелов носились по городу. Издали при свете пожаров и факелов я видел женщин с распущенными волосами, бегающих по улицам, кричащих от ужаса, мужчин, полусумасшедших от ярости, мужчин, которые смотрели на совершенные преступления и от ужаса продолжали совершать новые.

Всю ночь не смолкал этот крик, стоявший над городом, крик, в котором были и страх, и ярость, и боль, и отвращение. И всю ночь горели пожары, метались по улицам безумные люди. Город был ярко освещен, и то, что делалось в нем, казалось от этого еще страшней. Я сидел в кустах ежевики, и меня рвало от ужаса и отвращения. И, вероятно, где-то в горах люди, устроившие эту страшную провокацию, стояли и поздравляли себя с успехом.

Рассвет начался, как всегда в горах, торжественный и красивый. Последние языки огня лизали трупы и с шипением гасли в лужах крови. Взошло солнце. Я увидел сверху город, разрушенный до основания. Случайно уцелевшие люди спешили уйти от этого проклятого места. Они шли по широкой дороге в долину, и никто из них не смел оглянуться, чтобы увидеть разоренный и проклятый город. Да, восемь тысяч домов глядели пустыми дырами окон и дверей. Тысячи трупов лежали на улицах и на порогах домов. Ночью это было ужасно, но ясным, горным утром это было еще ужасней.

Тогда я пошел, закрыв руками лицо. Я спотыкался и падал, и колючий кустарник рвал мое платье. И я также не смел оглянуться.

И где-то, по тем же дорогам, по которым брели измученные и одичалые люди, скакали на конях виновники провокации, спеша донести своим хозяевам, что поручение выполнено и дело, слава богу, удалось...

Седой человек помолчал, пригладил усы и откашлялся. Он, кажется, был очень взволнован и немного смущался своего волнения.

— Так вот, гражданка, — сказал он, — вы едете с сыном в Мертвый город. Это очень будет полезно для молодого человека, если вы покажете ему восемь тысяч разрушенных домов и он вспомнит о том, кто и почему это сделал.