"Необычайные приключения Робинзона Кукурузо" - читать интересную книгу автора (Нестайко Всеволод Зиновьевич)
Глава VIII Робинзон Кукурузо высаживается на необитаемый остров
Утро следующего дня. Солнечное, звонкое и голосистое: петухи поют, гуси гогочут, коровы мычат, тётки у колодцев вёдрами гремят…
Я скорчился у плетня и смотрю в щёлку, что делается во дворе у моего друга.
Подготовительные работы успешно завершены. Всё добро Робинзона уже в лодке: и берданка, и удочки, и фонарик, и ложка, и коньки (на зиму), и топор (к сожалению, один, да и то без топорища — ну это ничего, на острове можно будет выстрогать), и много чего другого. Червяков накопано — полная жестянка из-под бычков в томате (я слово «бычки» зачеркнул и написал карандашом «червяки», получилось «червяки в томате»). И харчей целая торба. И даже две таблетки пирамидона (на случай болезни). Итак, всё в порядке.
Теперь осталось одно — отпроситься у деда.
Дед сидит на колоде и выстругивает ручку для вил. Кукурузо ходит вокруг него и канючит:
— Диду!
— Га?
— Так я к тётке Ганне пойду в Пески.
— Отцепись.
— Диду?!
— Га?
— Так я пойду.
— Отцепись, тебе говорят. Иди лучше уроки учи. Помолчали немного. Потом опять: — Диду!
— Га?
— Мне с вами скучно.
— Так что, мне на голову стать, чтобы тебя, развеселить?
— Я к тётке Ганне пойду. Там же Иришка. Я её столько не видел…
— Когда она дома, так только ругаешься с ней, а тут, видишь, соскучился…
— Я вам и самосада принесу. Вы же знаете, какой у тётки Ганны самосад.
— У меня свой есть не хуже. Отцепись. Опять помолчали.
— Диду!
— Га?
— Так я пойду. Да?
— Ну что пристал? А уроки?
— Так я возьму книжку и там учить буду. Вот спросите тогда у тётки Ганны.
Я притаился и думаю: «Ох и трудно же в наше время удирать на необитаемый остров!»
Долго канючит Кукурузо. Наконец терпение у деда лопается, и он говорит:
— Вот чертёнок, а не дитя! Совсем замучил. Ну иди уже, чтоб я тебя не видел! Только на три дня, не больше. И если тётка Ганна скажет, что ты уроков не учил, — вот этой палки попробуешь. Двоечник!
Кукурузо не стал мешкать, бегом побежал в хату (а то ещё передумает дед), схватил грамматику — и за ворота. Потом вдруг остановился, обернулся, потоптался на месте, вздохнул:
— Бывайте здоровы, диду! Хороший вы… Я всегда знал, что вы хороший…
— Иди-иди! — буркнул дед. Разве он знал, что прощается с ним Кукурузо на двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней.
На улице я присоединился к своему другу. Молча дошли мы до речки, молча сели в лодку и молча поплыли в плавни.
Не проронив ни одного слова, доплыли мы до Острова.
В торжественном молчании перенесли все вещи на поляну к шалашу.
И вот в последний раз стоим на берегу возле лодки. Опустив головы, ковыряем носками ботинок землю. Стоим и вздыхаем. Надо прощаться, а мы не знаем, что говорят в таких случаях. Ведь не на день мы прощаемся, не на месяц, не на год даже, а на целых двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. Ещё никто в мире не прощался на так долго.
— Ну что ждёшь? Отчаливай! — не выдерживает наконец Кукурузо.
— А ты что, спешишь? — говорю я.
— Да нет, я ничего, но вообще… Тебе ж домой нужно. Ребята, наверное, в футбол на выгоне играют.
— Да! — машу я рукой. Дескать, не нужны мне ни футбол, ни ребята. А сам думаю: «Неужели Кукурузо никогда в футбол больше играть не будет? Вот бедный хлопец!» И так мне его жаль стало! Какой же он вратарь замечательный был! Настоящий Лев Яшин мог из него вырасти.
Вздохнул я, полез в карман и вытащил свой перочинный нож.
— На, — говорю, — тебе пригодится. Ты же знаешь, какой это нож. Как бритва. Такого ни у кого нет… А у тебя обломок какой-то.
Кукурузо даже покраснел от удовольствия. Он давно с завистью смотрел на этот ножик и не раз предлагал меняться, да я не хотел. Но теперь пусть у него остаётся, раз он в футбол больше никогда не сыграет и в одиночестве жить будет.
Я ещё раз вздохнул, полез в другой карман и вынул спичечную коробочку. Там лежали рыболовные крючки, которые подарили мне в Киеве. Прекрасные крючки. Целое богатство для рыбака. И маленькие — для верховодок, плотвы и карасей; и побольше — для ершей, окуней и лещей; и большие — для щук, линей, карпов; и совсем большие, тройные, — для сомов и другого рыбьего зверья.
— Лови, — говорю, — на здоровье. Рыбой ты теперь обеспечен… Только, знаешь, когда я к тебе как-нибудь приеду, ты и мне дашь половить. Очень я привык к этим крючкам.
Почему я так сказал — сам не знаю. Я же ещё ни разу не ловил этими крючками. Наверное, жалко всё-таки было мне их. Даже больше, чем ножик. Кукурузо почувствовал это:
— Да зачем. Не надо. У меня же есть.
Однако не мог оторвать восторженных глаз от коробочки. Разве хватит у человека сил отказаться от такого подарка! Нет, хоть и жалко, но не жалко мне крючков.
Кукурузо же остаётся на необитаемом острове один-одинёшенек, как зуб во рту у деда Саливона. И никто его больше не увидит. Даже письмо ему написать нельзя. Ну да, нельзя. У него же нет адреса. У всех людей на свете есть адреса, а у него нет. Эта неожиданная мысль встревожила меня.
— Слушай, — говорю, — так нельзя. Выходит, у тебя теперь нет адреса. Никакого адреса.
— Ну так что?
— Как — ну так что? Адреса нет, понимаешь! Выходит, вроде ты вообще не живёшь на свете.
— А что же я могу сделать? — растерялся Кукурузо.
— Надо немедленно как-то назвать остров. Будет название, тогда и адрес будет.
— Давай. Я разве что — против? А как?
— Я знаю? Острова на земле все по-разному называются. Остров Сахалин, остров Мадагаскар, остров Таймыр. Нет, то, кажется, полуостров. Ну, как-нибудь так.
— Ну пусть будет остров Мадагаскар. Хорошее название. Мне нравится.
— Так уже есть Мадагаскар. Надо, чтоб такое название, которого ещё нет.
Кукурузо задумался. Долго шевелил губами, видимо перебирая в уме названия. Потом сказал:
— А знаешь что — пусть будет имени Переэкзаменовки. Переэкзаменовка меня сюда привела, и пусть будет остров её имени. Такого названия ещё нет — ручаюсь.
Я не стал спорить. Так на карте мира (хоть об этом ещё никто, кроме нас, не знал) появилось новое географическое название — остров Переэкзаменовки. Кто знает, может, когда-нибудь, через много лет, школьники даже будут учить об этом на уроках: «Остров Переэкзаменовки. Знаменит тем, что на нём провёл в одиночестве: почти тридцать лет ученик пятого класса Робинзон Васильевич Кукурузо». И какой-то лентяй получит двойку за то, что не будет этого знать.
Я повеселел. И прощание показалось мне не таким грустным.
— Не трусь, Робинзон, всё будет хорошо, — бодро сказал я. — На таком острове не то что двадцать восемь — сто лет прожить можно. Лишь бы рыба клевала.
— Я тоже так думаю.
— Прощай!
— Прощай!
Я сел в лодку и оттолкнулся веслом от берега.
Последняя связь Робинзона Кукурузо с человечеством прервалась. Он остался один на необитаемом острове. Теперь, даже если бы он и захотел вернуться домой, он бы не мог сделать этого сам, без посторонней помощи. Потому что у него не было лодки. А без лодки выбраться из наших плавней невозможно — утонешь. Я предлагал, чтоб он оставил себе нашу «подводную» (мы же могли воспользоваться для перевозки какой угодно лодкой), но он категорически отказался. «Это несерьёзно, — сказал он. — Это была бы какая-то прогулка: надоело — вернулся. Если бы у настоящего Робинзона был транспорт, — вряд ли бы он сидел так долго один на острове. Нет, надо по-настоящему. Никаких лодок, никакой возможности вернуться».