Шерил Вудс Благие намерения

Глава 1

Воздух субботнего утра был наполнен оглушающим, ровным ревом пылесоса, но до Трейси он доходил как отдаленное жужжание, на фоне которого через стереонаушники в нее вливался голос Брюса Спрингстина. Вожделенно подпевая ему, она водила щеткой по ковру с длинным ворсом, отодвигая с пути потрепанную мебель.

Обитый ситцем мягкий стул скользнул вправо. Обшарпанный кофейный столик прижался к софе. Лампа, стоявшая на боковом столе, опасно наклонилась, но потом восстановила равновесие, как только пылесос втянул в себя пыль, крошки кекса и разноцветные кусочки мела под столиком. Некая золотая вещица блеснула в недоверчивых глазах Трейси за долю секунды до своего исчезновения в прожорливой пасти пылесоса.

— Черт побери! — Она выключила пылесос, сорвала с себя наушники и стукнула ногой противную машину. Трейси вскрикнула от боли, когда пальцы ее босой ноги врезались в неподатливый металл.

— Дональд Дэвид Магир!

В поле ее зрения появился ковыляющий, сосущий большой палец двухлетний ребенок с огромными синими глазами, кудрявыми каштановыми волосами и ангельским личиком.

— Ма?? Печенье?

Трейси наградила его хмурым взглядом:

— Никакого печенья не получишь, молодой человек. Ты что, играл здесь с моим браслетом?

При звуке резкого голоса синие глаза наполнились слезами. Розовая нижняя губа задрожала. Трейси испытала отвращение к самой себе. Если ребенок, едва достигший двухлетия, уронил ценный браслет там, где его мог поглотить пылесос, разве же можно было винить его за это? Очевидно, она оставила сверкающий золотой браслет-амулет в таком месте, где он мог ввести его в соблазн. Только Бог знает, сколько раз он припрятывал ее ключи в разных укромных уголках дома. Браслет наверняка показался ему еще более соблазнительным.

— Ну прости, детка, — покаянно пропела она, обняла его и пощекотала, пока хихиканье не пришло на смену слезам. — Мамуля достанет его.

— Печенье? — с надеждой повторил он, почувствовав, что гроза миновала и мать осознала свою вину.

Она хохотнула:

— О'кей, маленький хитрец, ты получишь печенье.

Она отнесла его на кухню, усадила на стул, дала шоколадное печенье и строго потребовала, чтобы он не сходил с места, пока не съест его.

— Никаких крошек в гостиной. Во всяком случае, пока я не уберу старые. О'кей?

— Кей, — торжественно согласился он, глядя на нее глазами, похожими на мерцающие заводи невинности, округлив свои розовые губки, в маленькую дугу, чуточку изломанную в, уголках. Когда он смотрел на нее таким образом — обманчиво нежно, ровно, мягко, так честно, словно он был Авраамом Линкольном и Джорджем Вашингтоном[1] в одном лице, — то становился вылитым отцом. Его слово тоже гроша ломаного не стоило.

Трейси вернулась в крошечную гостиную, с отвращением посмотрела на пылесос и развернула утреннюю газету, которую не успела еще посмотреть, потом вынула пылесборник.

— О, мой Бог! — пробормотала она, погружая руку в противную грязь и пытаясь нащупать браслет. Она доставала обрезки бумаги, заколки для волос, целые горсти пыли. Со стоном она снова погрузила туда руку, и ее пальцы коснулись наконец чего-то холодного, металлического.

— А вот и он! — торжествующе воскликнула Трейси, дернула за браслет и засыпала мусором только что пропылесосенный ковер. Браслет был весь грязный.

Не обращая внимания на раскиданный мусор, она села и стала рассматривать маленькие кусочки золота, напоминавшие о значительных событиях в ее жизни… Крошечный мегафон — это когда она была в группе поддержки любимой команды; миниатюрная «Статуя Свободы», появившаяся после ее поездки в Нью-Йорк, когда она уже училась в старших классах; четырехлистный клевер, подаренный Дугом, когда ей было семнадцать и они официально стали женихом и невестой; сердечко, подаренное им же, когда они поженились в девятнадцать; крошечная рождественская елочка с игрушками, которую он добавил к остальным брелокам во время их первого совместного отпуска, и, наконец, золотой кружочек с выгравированной на нем датой рождения Дональда Дэвида, который ее родители принесли ей в роддом.

Вздохнув, Трейси надела браслет на свою кисть. Он мог показаться неуместным в сочетании с коротко обрезанными, вылинявшими джинсами и пурпурной маечкой с короткими рукавами, севшей на два размера после последней стирки, но так по крайней мере она будет знать, где браслет, пока не закончит уборку. А тогда она отнесет его наверх и положит в шкатулку с драгоценностями, вместе со свадебным кольцом и обручальным кольцом с крошечным бриллиантом — она почувствовала себя принцессой в ту лунную ночь, когда Дуг вручил ей этот подарок.

Она уже собралась было подобрать мусор с ковра, когда позвонили в дверь. Обтерев руки о джинсы. Заправив маечку, проведя щеткой по коротким курчавым каштановым волосам, чтобы они не лезли в глаза, и оставив при этом пятно грязи на носу, Трейси открыла дверь.

Ее янтарного цвета глаза, обрамленные густыми ресницами, расширились от шока при виде неожиданного гостя. Ее сердце, казалось, перестало биться. Ее рот открылся и закрылся, потом снова открылся. Слова, наконец, нашли выход.

— Только не это! — пробормотала она, не веря своим глазам. Собравшись с мыслями и постаравшись выразить гнев каждой унцией своего стапятифунтового тела, она задрала вверх подбородок и бросила:

— Какого дьявола тебе здесь нужно?

Синие глаза сверкнули, а чувственные губы сложились в ослепительную улыбку. Это была улыбка Дональда, но за ней крылась вполне зрелая, мужественная сила.

— Разве так встречают мужа? — произнес Дуг Магир с типичной для жителя. Теннеси медлительностью, успокаивающей как виски и вдвойне пьянящей, если, конечно, слушающий поддавался на соблазнительные, ласкающие интонации.

— Бывшего мужа, — гневно огрызнулась она. — И это самое подходящее приветствие для того, кого я не видела более двух лет.

— Два года, семь месяцев и тринадцать дней, — поправил он.

Трейси свирепо оглядела его, все его шесть футов два дюйма. Нет, ему не откажешь в точности, и все же его расчеты никуда не годились. Если уход Дуга бы отвратительным — она была на втором месяце беременности, о которой узнала лишь после его исчезновения, — то возвращение было еще менее приятным. Она в конце концов научилась жить, не думая о нем каждую секунду, вполне обходясь без него. Она даже почти забыла, как его лживые синие глаза могли сверкать смешинкой и ослеплять огненными вспышками.

— Я скучал по тебе, — произнес он нежным голосом, который должен был бы успокаивать, как подогретый мед. Но его слова отнюдь не сняли боль, непрерывно терзавшую ее два с лишним года.

— Скажешь тоже!

— Трейси, не будь жестокой.

— По отношению к верному сердцу? — с сарказмом отпарировала она. — Знаем мы эти песни. Напрасно тратишь время.

— Можно войти? Или ты предпочитаешь обсуждать все мои недостатки на глазах соседей?

— Соседи в курсе большинства из твоих проделок. Ты забыл, что вырос здесь? Они знают, какой ты грубиян, мерзавец и Ромео с моралью кролика.

Синие глаза весело блеснули. Он и не думал принимать всерьез ее тираду, и она с удвоенной яростью припомнила, что он никогда этого не делал. Он всегда чувствовал, как долго можно испытывать ее терпение, прежде чем вернуть в доброе расположение духа, вопреки ее твердому намерению не поддаваться, пока он не исправиться или хотя бы не извинится. Но Дуг никогда не извинялся, ну ни разу.

— Это мнение всего лишь одной женщины, — ласково возразил он.

— Ты думаешь? Уверена, проведи я опрос в городе, наберется целая толпа согласных со мной леди. Или я была единственной дурочкой, поверившей, что ты способен на любовь?

— Я действительно любил тебя. И все еще люблю. Ей-Богу! — Его глаза насмехались над ней с обманчивой искренностью, в которую она могла бы поверить еще пару лет назад. Теперь-то она знала, что искренность Дуга была не глубже лужи после весеннего дождичка.

Трейси воззрилась на его широкую грудь, на которой загорелый палец Дуга рисовал крест.

— Не-а, — покачала она головой, — в твоей груди нет сердца.

— Еще как есть, Трейси Мари, — произнес он глубоким чувственным голосом, от которого у нее мурашки побежали по спине и одновременно возникло желание врезать ему ногой по голени, что было бы справедливо. Ну нечестно же, что его подчеркнуто ленивый, небрежный тон все еще проделывал черт-те что с ее сердцебиением. После всего она просто обязана была не поддаваться очарованию Дуга Магира.

Блестящие синие глаза с интересом оглядывали ее.

— Дай мне войти, и я тебе докажу.

— Я бы впустила тебя лишь для того, чтобы усадить на стул и на протяжении следующих пяти часов высказать все о твоих гнусных штучках, все, что должна была бы иметь мужество высказать еще до твоего исчезновения.

— Это было бы интересно, — согласился Дуг. — Гораздо разумнее, чем преследовать меня с веником по всему кварталу, как ты делала тогда.

— Я еще могу воспользоваться веником, чтобы поставить точку в наших отношениях, — огрызнулась она, с вызовом сверкнув ярко-янтарными глазами. — Ну что? Ты и теперь еще желаешь войти?

Он сделал три решительных шага в комнату, и вдруг две мускулистые, обтянутые голубыми джинсами ноги оказались лишь в паре дюймов от ее стройных бедер. Ее сердце внезапно забилось в груди с такой бешеной силой, что она испугалась, как бы не треснули ребра. Это от гнева, пыталась она уверить себя. Чего еще было ожидать после двух лет, семи месяцев и тринадцати дней? Ничего, если только она не была законченной дурочкой!

— Дуг, ты мне тут ни к чему, — бросила она резким тоном, разозлившись на себя, поскольку дрожащий голос выдал ее неуверенность. Эта дрожь лишила убежденности ее заявления. Человек восприимчивый сразу же почувствовал бы это. Но бросивший ее Дуг Магир был, к счастью, не более чувствительным, чем стальная балка.

— Ну почему же? — мягко спросил он.

— Сам отлично знаешь.

— Потому что ты тоже скучала по мне? — усмехнулся Дуг, чуть скривив губы, отчего на его щеках образовались дразнящие ямочки. — Потому что ты все еще влюблена в меня?

— Разумеется, нет, — с жаром возразила она. Вспыхнувшее лицо выдавало ее смешанные эмоции — ярость, любопытство и неподдельную, чистейшей воды похоть, ту самую, что сражает наповал и сваливает в койку. Похоть, а не любовь свела их пять лет назад вопреки возражениям их более разумных родителей. Очевидно, похоть не оставляет человека так быстро, как хотелось бы Трейси.

С любовью же все было кончено.

— Я перестала любить тебя в тот день, когда засекла, как ты гоняешься за Вирджинией Сью Уотсон по розовым кустам. — Трейси свирепо уставилась на него. От одного воспоминания ей было невыносимо больно. — И это во время празднования годовщины нашей свадьбы!

— Я поплатился за это.

— Ага, несколько шипов вонзились тебе в зад.

— Было адски больно.

— Если бы в мире царила справедливость, эти шипы причинили бы тебе настоящие муки.

— Вижу, ты сохранила свой свирепый нрав, — одобрительно заметил он и мягко добавил:

— Твои глаза по-прежнему сверкают от гнева, как топаз. Мне так не хватало возможности заглянуть в них перед тем, как заснуть.

— А я вижу, что ты сохранил свое красноречие. С него-то и начались все наши неприятности. Я же верила всему, что ты говорил. Но только не теперь! Так что убирайся! Нам не о чем говорить.

Именно этот момент выбрал Дональд Дэвид Магир, вылитый папочка в миниатюре; чтобы приковылять на своих крепеньких ножках в крошечных пинетках. Вполне взрослые брови взметнулись вверх: одна в тревоге, другая в шоковом неверии. Взрослые не произнесли ни слова, а Дональд Дэвид, счастливо лепеча что-то на своем птичьем языке, устремился к ноге отца и прижался к ней как к устойчивому стволу дерева.

Пытливые синие глаза уставились на лицо отца:

— Папуля!

Дуг бросил пронзительный взгляд на Трейси, которая искренне надеялась, что невидимый доселе люк разверзнется под ней и она провалится прямо в ад, куда, казалось ей, стремилась ее душа все сегодняшнее утро.

— Он так называет любого мужчину, — пробормотала она.

— Однако, я полагаю, ты знаешь, кто заслуживает по праву это звание, — напряженно проронил Дуг.

Твердый комок образовался в ее желудке, и она почувствовала, что сейчас из глаз брызнут слезы. Она сердито смахнула их ладонью.

— Гадко говорить такое, Дуг Магир, и ты прекрасно знаешь это.

Она посмотрела вниз на Дональда, который с любопытством разглядывал их обоих, все еще прижимаясь к ноге отца. Как ни противно ей было говорить об этом, Дональд имел право знать правду, пусть его отец и оказался бесчестной вонючкой.

— Да, детка, — тихо произнесла она, едва не задохнувшись и наградив Дуга испепеляющим взглядом, — это твой папа.

Дуг проглотил ком в горле и с виноватым видом подхватил сына на руки. Его глаза наполнились такой чистой, такой неподдельной любовью, что на какое-то мгновение Трейси почувствовала резкий укол душевного волнения, от которого поспешила избавиться, посчитав его проявлением ревности.

Не дури, прикрикнула она на себя. Не можешь же ты испытывать ревность только потому, что когда-то любимый тобой мужчина, твой бывший муж вдруг проявил несколько запоздалый интерес к своему сыну, о существовании которого даже не подозревал несколько минут назад. Тебе бы следовало быть благодарной судьбе, радостно трепетать от того, что Дональду Дэвиду выпал шанс познакомиться со своим папочкой.

Однако Трейси почувствовала себя виноватой, ибо в глубине души сознавала ответственность за то, что они не знали до сих пор друг друга. Она ведь могла бы сказать Дугу о сыне, когда он изредка звонил ей, но не пожелала, чтобы он примчался домой только из-за ребенка. А он бы примчался. В этом она не сомневалась, как и понимала, что не стоило пытаться привязать его к себе таким образом.

К тому же Трейси была уязвлена его неожиданной жаждой отправиться в странствия в поисках самого себя. И она поспешила, очертя голову, развестись, как раньше — выскочить замуж. Она вообще была импульсивной и упрямой маленькой штучкой. Маленькой, но энергичной, как со вздохом выразился ее отец, когда в конце концов дал свое благословение на ее брак.

Словно бы всего этого было мало, ее наполняла гордость, необъятная как Миссисипи. Гордость помешала ей некогда признаться Дугу, что она жаждет его возвращения, и уж тем более она не скажет ему об этом сейчас.

Трейси почти незаметно покачала головой, пытаясь отделаться от чувства вины. Тебе нужно показаться психиатру, сказала она себе. И тебе, и твоему сыну, да и всем на свете будет лучше, если Дуг Магир заползет обратно под тот камень, под которым он скрывался в последние — как долго это было? — два года, семь месяцев и тринадцать дней.

— Прости меня. — Тихо произнесенное Дугом извинение — самое первое извинение, которое она услышала от него, — проникло в ее кружащиеся вихрем мысли, и она даже пошатнулась от неожиданности.

— За что? За то, что ты смылся? Или за то, что вернулся?

— За сказанное мною минуту назад. Я не имел права сомневаться в том, что он мой сын. Это я не смог угомониться, а не ты.

— Что правда, то правда.

— Думаю, нам нужно поговорить, — повторил он, подбрасывая Дональда вверх, пока ребенок едва не зашелся от хихиканья.

Просто удивительно, как еще мальчика не стошнило от этого, подумала Трейси. Но хорошо уже, что его внимание отвлечено, пока мы цапаемся. Слава Богу, что мы не вопим друг на друга. Пока. В прошлом многие их споры отличались большей громкостью, нежели включенный на всю мощь стереофонический проигрыватель, а их словарь нельзя было назвать деликатным.

— Поэтому ты и явился? Поговорить? Для этого сгодился бы и телефон.

Он встряхнул головой и снова изобразил медленную, ленивую, самоуверенную улыбку, и верхний слой льда вокруг ее сердца растаял.

— Нет, Трейси. На этот раз телефон не сгодился бы. Всякий раз, когда я звонил тебе в последние два года, ты оглушала меня, с маху швыряя трубку. Удивительно, что я вообще еще не потерял слух. Сейчас мы присядем и побеседуем лицом к лицу, пока не договоримся обо всем.

Маленький механический молоточек страха застучал в ее груди.

— Договоримся о чем? — переспросила она.

— О нас с тобой, — ответил он, пытаясь извлечь из своих волос ручонки сына.

— Нет нас с тобой.

— А я думаю, что мы есть, — настаивал он. — Особенно сейчас.

— Почему особенно сейчас? — автоматически спросила она, хотя прекрасно понимала, что причина — с извазюканными шоколадом маленькими пухлыми щечками — смотрела ей прямо в лицо.

Глаза Дуга задержались со значением на их сыне.

— Пойми, Трейси, я вернулся домой навсегда.

— Ты хочешь сказать, в город?

— Сюда, — хочу сказать я.

— Это не твой дом, — запротестовала она. Дом теперь принадлежал ей. Ничего в нем особенного, даже не очень большой, но ей немало пришлось потрудиться, чтобы выплатить за него и довести его до ума после ухода Дуга. — Он мой. Мой и Дональда. Тебе не удастся заполучить его как выигрыш в лотерее, как если бы ты хранил выигрышный билет в заднем кармане брюк.

— Я хорошо знаю этот дом, Трейси. Помнишь тот день, когда мы выбрали его? Я помню первую ночь, когда мы занимались здесь любовью, — негромко проговорил он, и его напряженный взгляд пригвоздил ее к месту. Его слова пробудили в ней воспоминания, теплые, дорогие сердцу воспоминания, которые следовало бы забыть. — В нем есть большая спальня, комната для гостей, которая, вероятно, принадлежит теперь этому парнишке, и крошечная комнатка для рукоделия.

Не спуская с нее пристального взгляда, он твердо добавил:

— Я въеду в эту комнату, даже если мне придется спать на куче белья, приготовленного для глажения.

Сердце Трейси неистово забилось, и ее слова прозвучали напряженно, хотя она старалась изо всех сил говорить резко и недвусмысленно:

— Ничего не выйдет, приятель. Если тебе так уж приспичило вернуться в город, сними комнату в мотеле. Я одолжу тебе телефонный справочник и даже позволю воспользоваться моим телефоном.

Он покачал головой.

— Так я не смогу общаться с сыном. Ты уже украла у меня два года его жизни, и тебе не удастся лишить меня общения с ним. Кроме того, пока я не устроюсь на работу, мотель мне не по карману.

— Но и мне не на что содержать тебя.

— Я и не рассчитываю на то, что ты будешь содержать меня, Трейси. Свое содержание я оплачу из своих сбережений, а как только смогу себе это позволить, обзаведусь собственным домом, — торжественно заверил он. — Обещаю тебе.

— Остановись у одного из своих друзей, — в отчаянии подсказала она. — Может, у Билли Джо. Он будет рад принять тебя. И ты сможешь видеть Дональда, когда пожелаешь.

Он насмешливо посмотрел на нее:

— Трейси, почему ты боишься остаться со мной в доме?

— И вовсе не боюсь.

— Тогда какие проблемы? Или у тебя появился кто-то еще, кому будет не по вкусу мое пребывание здесь?

Она вдруг вспомнила о Чарльзе, и ей страшно захотелось использовать его в качестве предлога, но она не могла заставить себя сделать это. Чарльз был другом. Он заполнял пустоты в ее жизни. Но он вовсе не был новым мужчиной в том смысле, в котором говорил Дуг.

Она покачала головой.

— Тогда что?

— Соседи… — начала она, но тут же поняла, что такая тактика ничего не даст. Соседи посплетничают, конечно, но большинство из них будет, вероятно, в восторге от возвращения ее блудного мужа, что бы они там ни думали о том, как он ее бросил. Еще более рады будут они видеть Дональда со своим папочкой. В Сильвер-Фолсе семья значила очень много, и соседи часто намекали ей, что в доме нужен мужчина. И они не были бы слишком придирчивыми к ее избраннику.

Такое станет настоящей проблемой. Они решат, что появление Дуга что-нибудь да значит, и поди потом объясни им, что к чему, когда он съедет снова.

— Соседям на это наплевать, — сказал он, угадав ее мысли, как всегда умел это делать. — Придумай что-нибудь получше.

— Да не нужен ты мне тут! — она свирепо посмотрела на него. — Как тебе это? Он усмехнулся:

— Не очень-то ты гостеприимна, но с тобой не поспоришь. Ну ладно, Трейси. Несколько дней, пока я не устроюсь. Только и делов. Потом, если ты будешь настаивать, я съеду отсюда. Обещаю.

Его широко открытые синие глаза пристально вглядывались в ее глаза. Трейси мигнула и подчинилась неизбежному. Она знала, что обещание Дуга стоило не больше гамбургера в «Макдональдсе», и одновременно понимала, что не в силах спорить с ним до бесконечности. Дуг Магир обладал красноречием и настойчивостью. Наверное, он имел право познакомиться поближе со своим сыном, хотя эта мысль отнюдь не воодушевляла ее. Ей вовсе не улыбалось, что ее Дональд вырастет очаровательным плутом вроде своего папочки.

Не бери в голову, пыталась она успокоить себя. Терпеть придется недолго. Скоро жажда странствий заявит о себе, и Дуг смоется в поисках лучшего места, более симпатичной женщины, радуги с кучей золота на конце[2].

Она вздохнула и неохотно проговорила:

— На одну неделю, Дуг. За одну неделю ты найдешь работу и уберешься отсюда. Тем временем возьмешь на себя часть заботы о доме.

Он кивнул:

— Справедливо.

Она позволила себе намек на улыбку и ядовито проронила:

— Отлично. Можешь для начала закончить уборку. А мы с Дональдом пойдем в парк.

— Парк? — возбужденно откликнулся Дональд.

Она выхватила его из рук отца.

— Верно, сынок. Мы с тобой повеселимся от души на качелях, потом полакомимся мороженым, быть может, покормим уточек.

— Точек? — крошечные ладошки захлопали. Дональд был в восторге от уток.

Трейси же была в таком восторге от возможности провести весь вечер на свободе, воспользовавшись появлением человека, который некогда оставил ее прикованной к дому, ребенку и неблагодарной работе дневного администратора в маленьком ресторанчике «Морти Дайэмонд», что не обратила внимания на выражение, лица Дуга. Если бы она это сделала, то немедленно послала бы его в меблирашки Эльзи Торнтон или сама бы упаковала чемоданы, чтобы сбежать к своим родителям на другой конец города.

Если бы она заглянула в его решительные ярко-синие глаза, то сообразила бы, что разрешить Дугу Магиру вернуться не только в ее дом, но и в ее жизнь — все равно, что пустить волка в овечье стадо.