"Избранные ходы" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 9. САМ — АРТУР

После празднества в «Лишенец» зачастил с проверками Додекаэдр. Магнаты доедали хлеб-соль, оставшиеся после презентации, и внимали инструктору, который объяснял визиты тем, что редакция не высылает контрольные экземпляры.

— А зачем они вам? — поинтересовался Макарон. — Только честно.

— Мы не можем понять, насколько объем рекламы в «Лишенце» превышает законный, — пояснил Додекаэдр. — Есть подозрение, что часть денег проходит мимо кассы.

— Вы бы проверили Фомината, — посоветовал ему Орехов. — Там такие налоговые гавани!

— Будет команда — проверим.

Додекаэдр был поражен ничтожностью бухгалтерии «Лишенца». Традиции хранить платежные документы там не наблюдалось и в помине. Трудности гостиничной жизни породили другую привычку — ежеквартально сжигать липу в мусорном контейнере, или, по выражению Орехова, проводить внутренний аудит. Поэтому в новый офис ничего поличного не переехало.

— Мы планируем перейти на издольщину, — объяснил Артамонов вездесущий бардак. — Хотим выплачивать подушные подати натуроплатой.

— Это расскажете налоговику, который придет завтра, — посоветовал Додекаэдр. — А меня интересует другое.

Роясь в остатках бумаг, обсыпанный оспиной Додекаэдр понимал, что ему не накопать столько, чтобы поставить «Лишенец» на колени. Это обстоятельство удручало его. Ему ничем не мог помочь ни Варшавский с неудобным угрем во впадине над левой ноздрей, ни Макарон, прочищавший ухо газетными скрутками, ни Орехов с Артамоновым, нависшие над шахматной доской.

— А что, товарищ инспектор, — обратился Орехов к Додекаэдру, который бестактно подсматривал за игрой, — раз вы так небезучастны, не учинить ли нам партию под интерес? Артамонов вывел новое начало, и не прочь обкатать его на постороннем. Мы планируем ввести новый дебют в учебники. Второй ход — королем. Ну, что, согласны? На кону — штраф, который вы намерены нам выкатить. Выигрываете вы — штраф утраивается, если мы — отменяется.

— Идет! — неожиданно согласился Додекаэдр. — Расставляйте!

— Правда, у нас, как у погорельцев, некоторая инвалидность фигур наблюдается — вместо короля свеча, пешки из доминошных костяшек… Но правила — такие же облигатные: взялся — ходи!

— И не в таком приходилось разбираться, — принял условия Додекаэдр. Он находился в полной уверенности, что в одночасье обставит любого из присутствующих. Его подмывало восполнить отсутствие в бухгалтерии документов хотя бы так — с помощью рокировки. И он бросился загонять в угол обезумевшего короля Артамонова табуном своих коней. Но игра затянулась. Начало Артамонова было не из простых. А продолжение — еще хуже. Выход короля на третью параллель приостановил действие мозга Додекаэдра. Путаясь в фигурах, он начал сливать партию.

— Цугцванг! — объявил Артамонов. — Каждый ход ведет к ухудшению позиции.

— Время поджимает, — выдавил из себя Додекаэдр атонально предыдущим высказываниям, — а то бы я посопротивлялся.

— Ничего страшного, доиграете по переписке, — предложил выход Орехов. — Но счет запишем: один — ноль!

— Не повезло, — огорчился Додекаэдр. — А вообще у меня первый разряд.

— При вашей должности разряд ни к чему, — поведал ему тайну Орехов. — Счастлив быть вашим современником. Приятно видеть неординарных, всегда чего-то ищущих у нас людей, — сказал он на прощанье.

— Не скрою, и мне было приятно, — вымолвил Додекаэдр с таким хрустом, словно под ним треснул созревший двустворчатый струк.

Покинув «Лишенец», Додекаэдр продолжал находиться в сетке вещания ренталловцев. Он догадывался об этом по икоте, которая шла в реальном режиме времени.

— Ну вот, видишь, опять победа! — Орехов тискал в объятиях Артамонова.

— К чему бы это, пятачок? — сформулировал Артамонов ритуальный после каждой партии вопрос.

— Денег прибудет, — как обычно растолковал Орехов. — Похоже, и в этот раз пронесло!

— Не говори «гоп», — притормозил его Макарон.

Поутру «Лишенцу» всучили акт. Штраф ведомством Додекаэдра налагался за то, что реальный тираж не соответствовал объявленному в выходных данных. Иными словами — превосходил его. Штраф был пробным — чтобы понять реакцию. Инкассовое распоряжение легло на расчетный счет оперативно, не успели снять ни рубля. Пришлось раскошелиться. Зато потом порезвились. История со штрафом, опубликованная в ближайшем номере, развеселила даже Маргариту Павловну. Несколько дней в городе стояла мертвая тишина. От скоропостижного кондратия Додекаэдра спасло только то, что он находился в отъезде по причине улучшения породы. Поддавшись моде, он оплатил титул светлейшего князя по безналу из средств, предусмотренных на развитие материальной базы инспекции. Его пригласили в «родовое имение» для получения светлокняжеских грамот. Он отправился, но не прихватил с собой наличных. Выхлопотать звание ему удалось, а вот вытребовать в придачу и саблю — не получилось. Она стоила «штуку». Князь Додекаэдр был вынужден явиться миру без холодного оружия. Он бросился к этажерке с контрольными экземплярами — и опять не обнаружил «Лишенца». «Я обяжу их!» — постановил он себе и велел подать на неслухов в суд. Вечером Додекаэдр вынул номер из своего почтового ящика. Пробежав его глазами, он понял, что и со штрафом, и с судом поторопился. «Лишенец» попросту распял его на осях координат. Жизнь и раньше объявляла Додекаэдру строгачи за то, что он усаживался в президиум, не будучи туда избранным, но такого, как нынче, с ним не проделывал никто. Страсть инспектора к контрольным экземплярам в материале Бакарджиевой, занимавшем «подвал», объяснялась тем, что Додекаэдр, как к наркотику, привык к чистой речи-языку «Лишенца» и, стоит ему хоть раз не уколоться этой филологической благодатью, тут же начинаются ломка и беготня в защиту вредных привычек. Завершал распятие танец с саблями — в котором было выражено все: и как Додекаэдр решил стать светлейшим, и из каких средств оплатил титул, и почему вернулся безоружным.

Додекаэдр сжался в комок и решил подбросить работы заболевшему Нидвораю — затаскать «Лишенец» по судам. Теперь инспектор выставил блок перед честью и достоинством. Урон, нанесенный его душевным прелестям, исчислялся сотней минимальных зарплат. Суд уценил оскорбленные качества до стоимости трехколесного велосипеда и обязал «Лишенец» извиниться. Ответчики изготовили газету с извинениями в… одном экземпляре. Через минуту Толкачев сменил на печатном станке биметаллическую пластину, и весь остальной тираж пошел без извинений. На положенном месте красовался дружеский шарж.

На следующий день старина Додекаэдр явился в сопровождении судебных исполнителей.

— Вы стали настолько частым гостем, — сказал ему на входе Артамонов, — что вынуждаете нас завести для ваших чаепитий отдельную посуду. Чтобы соблюсти полную стерильность отношений.

— Вот видите! — воззвал Додекаэдр к исполнителям. — Они отказываются публиковать извинение, — ткнул он пальцем в Артамонова и Орехова.

— Как это отказываемся?! Мы уже опубликовали.

— Я просматривал газету, там ничего такого не было…

— Плохо читаете. Не от корки до корки. Вот оно.

— Но в моем экземпляре на этом месте какие-то пошлости…

— В вашем экземпляре — всегда пошлости, а в нашем — все как у взрослых. Один выпуск мы посвятили целиком вам. И присвоили ему отдельный номер. По закону имеем право — газета у нас апериодическая, тираж плавающий…

— Но как же население узнает, что я выиграл суд?

— Это проблемы населения. Отправляйтесь с газетой по улицам и показывайте. Люди быстро подтвердят наши догадки.

— Какие догадки?

— Что вы — лишенец, — сказал на прощание Артамонов.

Варшавский проявил сметку. На возможности изготавливать один экземпляр газеты он умудрился построить целый бизнес, словно всю жизнь занимался спортивным ориентированием в финансовой среде. Услуга сразу нашла спрос. Первым ее оценил «Самосад», вторым — Мошнак. Выяснилось, что они давно мечтали о публикации отчетов без засветки. Нашлись и те, кому нужно было тайно объявить о ликвидации фирмы, претензии к которой принимаются в течение месяца.

— А слабо нам напечатать немного денег? — придумал Орехов. — Для себя. Сделать некоммерческий выпуск черносотенных купюр! Ведь разрешается же самогонщикам гнать мутную не на продажу!

Затея не прошла. Печатная машина оказалась слишком газетной.

Что касается Артура, то ему с Галкой надо отдать должное — они всегда умудрялись внутри всеобщего рискового и нестабильного процесса, поддерживаемого на плаву всей общиной, организовывать свои личные небольшие рентабельные ручейки. На фоне постоянной угрозы выселения из «Верхней Волги» за неуплату Галка приглашала к себе море якутов — в большинстве случаев это были друзья Артура и ее подруги — и, подселив к Макарону, предоставляла им кров с полупансионом. А потом выставляла счет за постой. Ткацкая фабрика платила за рекламу шерстью в мотках, которые Ренгач натужно сбывал. Оставался брак. Артуру удалось поставить себе на службу и это обстоятельство. Он отвозил уплотненную массу перепутанных волокон в психдиспансер, где сумасшедшие — а сделать это могли только они — легко и свободно возвращали клубки в исходное положение. Из спасенной шерсти Галка вязала изделия и сбрасывала на рынок.

— Таскаете всякую ворвань! — обоссывался над ними Макарон.

Из типографских ролевых отходов Артур навострился изготавливать бумагу потребительских форматов и сбывал в общеобразовательной среде.

Наряду с юридическими адресами Варшавский пристрастился торговать красящими лентами для принтеров. Он уверял, что делает это не всерьез, а «для галочки», в целях диверсификации бизнеса. Для какой Галочки, было понятно и без Артура. А когда его важенка села на верстку рекламы в «Лишенце», он организовал ей контракт — пять процентов от вала. Все пожали плечами.

— Так у нее появится неподдельный интерес, — прокомментировал он свою задумку.

— А что, за оклад ей работать в падлу? — прямо так и спросил Артамонов. — Ведь объем рекламных поступлений не зависит от ее верстки.

— На контракте она будет производительнее. Я ее лучше знаю.

— Но она не обработает больше, чем принесут агенты, — поймал его на противоходе Артамонов. — Мы же пашем без процентов.

— Без процентов… Мы — в деле.

— Дебора с Улькой выпестовали газету, но не требуют никаких привилегий, — отстаивал свою точку зрения Артамонов. — А у вас с Галкой какой-то сибирский автономизм получается.

— Да ладно тебе — сибирский автономизм! Не понимаю, какие уж тут привилегии, — двурушничал Артур. — Пять процентов — это не более чем форма. Просто верстка рекламы — работа рутинная, — пытался он произвести перезахоронение мыслей, — и Галке порой хочется послать ее подальше.

— А ради тебя у нее не возникает интереса поработать?

— Я не могу этого требовать. Она имеет право на личную жизнь.

— Нет вопросов. Но по ситуации с рекламой, которую, заметь, мы добываем сообща, больше уместен оклад, и никакого величества здесь не требуется.

Артуру оставалось развести руками. Это означало, одно — продолжать заниматься ерундой он вынужден. Вынужден обслуживать мелкие выставочные сборища и таскать по ним издательский комплекс, чтобы дивить народ сиюминутными релизами. Вынужден снимать канитель фестивалей на бытовую камеру и продавать кассеты участникам. Вынужден повесить на баланс личную камеру — чтобы обобществить заработанные на ней копейки.

— Зачем ты тащишь в учет малооценку? — спрашивал его Артамонов.

— Пригодится. Мы ведь пользуемся этим сообща, — тянул Варшавский на дно, как грузило.

— Особенно бритвой с вибратором.

Потом Артур вообще пошел вширь — затарился акциями РИНАКО.

— Очень ловкий заработок, — сказал он, похлопывая бумажками по руке, как банкнотами. — Через месяц сдам — будет навар.

— Неужели ты думаешь, что Боровой спит и видит, как вернуть тебе вложенное с процентами?! Как бы не так. Я знаю одно: лучше нас наши деньги никто не прокрутит!

— Да разве это деньги? Купил пару бумажек, попробовать.

— Я бы за них ни рубля не дал! — сказал Артамонов.

В ренталловской компании не существовало никакого уровневого несоответствия, из которого бы могли вытечь иерархические проблемы. Может быть, потому, что лидер там больше подразумевался, нежели носил обстоятельный характер. Лидером была сама идея. Хотя внешне за лидера можно было принять Макарона. Пружиной развития был Артамонов. Орехов специализировался на оперативке. Стоило Артамонову бросить идею, как Ореховым она тут же исполнялась до последнего покашливания. Таким был расклад. Остальное шло вприкуску. Однако в последнее время между Варшавским и Артамоновым стали возникать непонятки. Словно один другому защемлял нерв. Артур без всякой муки мог провести любой календарный срок в камере с Ореховым или Макароном. Артамонов — то же самое. А вот с Варшавским его было лучше не сажать. Находиться рядом без прикрытия они не могли. Требовалось, чтобы кто-то разбавлял. Словно отсутствие фона выводило их на чистую воду. Кроме того, что Артамонов с Варшавским были погодками, ряд биографических фактов указывал еще и на то, что их жизненные линии вились неподалеку. Независимо друг от друга они отметили повесть «Граничные условия», опубликованную в «Литературной учебе». Это далеко не хрестоматийное сочинение могло привлечь не каждого. И не важно, о чем там велась речь, — показательно было то, что текст отложился в мозгах у обоих. Артамонов и Варшавский, каждый со своей о ту пору зазнобой, едва ли не одновременно испили воды из грота под Сигулдой. Согласно поверью, плошка мути из той пещеры скручивала влюбленных в бараний рог и не давала никаких шансов на разлуку. Таких пустяшных совпадений у Артамонова и Варшавского обнаруживалось множество. И всем им была бы грош цена, не распорядись ими Галка. Именно из них, из этих совпадений, она сделала вывод, что у Артура нет противопоказаний к лидерству. И купила ему оранжевый пиджак.

С него и началось. Утверждаясь в глазах Галки, Артур тянул одеяло на себя — предоставлял ей информацию о делах фирмы в искаженном свете — по его донесениям выходило, что он был идеологом происходящего. Резервов для поддержания авторитета внутри семьи Артуру не хватало. Да и не могло хватать — не существовало на свете такой суммы, чтобы завоевать Галкино расположение. Она вытоптала Артура, как ягель. Настолько вытоптала, что Артамонов не смог больше выносить его дурную привычку поминутно перехаживать — они перестали играть в шахматы. Артамонов все чаще реагировал на погруженный в нос палец Артура. Это было самым серьезным симптомом.

Галка действовала вероломно. Наблюдая, как Орехов отправляется в «исторические заплывы», она начала оттирать его на второй план, а Артура, наоборот, наущала выступать единым фронтом с Макароном. Таким образом Галка нейтрализовывала Орехова и лишала его права голоса в основных разборках.

— Чего ты ей наобещал, когда звал с собой? — спрашивал Орехов у Варшавского. — Какие горы?

— Ничего я ей не обещал, — двурушничал Артур.

— Не ври. Она могла поддаться только на обещания.

— Давай оставим эту тему.

— И поскольку гор не оказалось, она решила построить их сама.

— Ничего она не строит.

— И поэтому делает такие шаги.

— Какие шаги?

— Она ведет себя так, будто человек произошел от якута. От нее только и слышишь, что чай с молоком придумали якуты, что якуты изобрели изгородь.

Дрались Варшавские прилюдно. Доходило до того, что Галка бросалась в Волгу, как луч света Катерина. Имея в виду только одно — испортить настроение компании. Артур объяснял это так:

— У нас идет становления семьи.

— На хрена вы свои разборки выносите на общую территорию? — пытался навести порядок Артамонов.

— Просто завершается утряска отношений.

— А мне насрать на ваши отношения! Я не хочу в них участвовать! Не хочу!

Следом за инспекцией Додекаэдра в редакцию устремились представители организованных группировок. Газете предлагалось сотрудничество в обмен на безопасность бизнеса.

— Мы не занимаемся бизнесом в том смысле, в котором вы его понимаете, — отвечал Артамонов всем по очереди. — А что касается безопасности, то давайте смоделируем ситуацию: Фаддей нарушил издательский договор и задолжал нам десять тысяч долларов, которые мы вложили в «Смену». Что вы сделаете с Фаддеем в целях возврата наших денег? Я вам отвечу — ровным счетом ничего. Это не тот случай. Монтировкой тут ничего не попишешь. Чтобы Фаддея поставить на место, нужно обойти его профессионально и пережить годами. Страшнее наказания для него не существует. Или, например, взять типографию — Альберт Смирный нам просто гадил. Или взять Додекаэдра… Вы можете порешать эти вопросы? Думаю, что у нас на это не хватит денег, поскольку вопросы деликатные и решаются по большей части мозгом. А мозг нынче дорог.

— Мне кажется, господа, — говорил Макарон бандитам, культурно их выпроваживая, — это вы должны платить нам.

Текст звучал правдоподобно и убедительно. Искатели партнеров по бизнесу понимали, что да — это, действительно, не тот случай. И оставляли «Лишенец» в покое.

Учредив информационное агентство, «Ренталл» начал приторговывать информацией. Базы данных забивались всем подряд — когда-нибудь пригодится. В ответ на это спецслужбы завели информационные папочки на учредителей. В «унитаз» зачастили люди из органов. Артамонов раскрывал им изнанку того, что объяснял делегатам от группировок — у «Ренталла» нет амбиций изменить ситуацию в регионе в смысле расклада власти. Если она сама не полезет на рожон.

— По большому счету, нам все по барабану, — говорил Артамонов. — Мы ничего не делаем, мы просто инсценируем.

Успокоенный требник от органов уходил.

— Интересно, кому все это надо? — чесал репу Варшавский.

— Что именно? — лениво проявлял участие Артамонов.

— Инспекция, бандиты, органы…

— Не переживай, на днях заявятся пожарные, СЭС, землемеры, электронадзор и гортеплоэнерго. И, если покажется мало, придет уличком с профессором оккультных наук на десерт.

— Я спрашиваю, кому это нужно? — вдумывался в жизнь Артур.

— Никому. Особенно ни к чему это губернатору, мэру, прокурору, Додекаэду, Шимингуэю и шефу от КГБ — никому. Зачем им всем наша неконтролируемая пресса?!

— Да позвоните вы куратору или дайте всей этой братве номер телефона! — расходился порой Варшавский, допустив руку к носу и дав ей полную волю. — Пусть все эти прихожане сами узнают, кто мы такие!

— Нет необходимости, — сдерживал напор Артамонов. — Если мы не выстоим без внешних подпорок, грош нам цена! Заметь, мы работаем в издательской нише, делаем личную жизнь и должны знать, чего мы стоим сами по себе. А обратиться за помощью к «крыше» всегда успеем.

— Я считаю, пора сказать всем залетным, что мы завербованы на более крутом уровне! Чтобы у них челюсти повыпадали! — не переставал настаивать Варшавский.

— Тебе уже объясняли, Артур, что у нас есть право обращаться в центр только в крайнем случае.

— Но пусть нам хотя бы подскажут способ, как этих граждан поставить на место!

— Да что тебя все подмывает сообщить о нашей охранной грамоте? притормаживал его Артамонов. — Надо делать так, будто мы сами по себе. Нам же сказали — звонить по крайней нужде.

— Принципалы хреновы! — мыкнул Варшавский. — У меня от безденежья иванчики в глазах! В животе бурлаки от питания, а вы все крайнего случая ждете! Если случая нет, его надо устроить!

— Ты лучше расскажи, где прибор? — спросил Варшавский.

— Где прибор, где прибор? В производстве!

— И давай с тобой договоримся: если тебе хочется чаще летать на родину за счет фирмы, зачем придумывать сложные зигзаги с фарцой?

— Если бы не фарца, нам всем не на что было бы жить.

— Да уж прямо! Вместо красной рыбы ели бы селедку! А Орехов занимался бы винокурением под «Приму», а не под «Мальборо». Вот и вся разница. А по большому счету — ничего бы не изменилось. Можешь легко перестать финансировать наши излишества, тебя никто не просит. Или тебе неудобно употреблять все это одному на наших глазах? Для меня такие вещи проходные, они вторичны, главное — развиться и удержаться на рынке. Чуть позже это автоматически даст остальное. А фарца скоро закончится, и перекидки товара выйдут из моды, потому что не смогут обеспечивать даже хлеб. Сейчас надо развивать базу, или, как учили на политэкономии, — товары группы А.

— Ну, и много вы наморосили этими товарами?! Я знаю одно — до сих пор мы жили на мои телодвижения.

— Не занимайся приписками, лучше расскажи, что с прибором и где деньги? Пора оплачивать телеоборудование. На носу выборы, нам нужен канал или программа. Если не захватим эфир, придется туго.

— С прибором проблемы — мой друг влетел, — признался Варшавский. Деньги подвисли.

— Не понял, — нахмурил бритый череп Артамонов.

— Проплатил за микросхемы в оффшор — и ни микросхем, ни денег, промямлил Артур.

— Прекращай говорить на своих дурацких алголах! Меня начинает это раздражать! Ты можешь ответить конкретно — какие перспективы по возврату денег?

— Не знаю.

— Что обещает друг?

— Окончательного ответа нет.

— Тогда ты летишь в Якутск и возвращаешься, если вырвешь деньги. Или не возвращаться никогда!

— Мы с Галкой можем уехать отсюда прямо сейчас! Я понимаю, у меня не пошли дела, акции РИНАКО ничего не дают, сделка по прибору провалена! Мне не везет. Здесь у меня никаких перспектив.

— Не смеем задерживать. Но есть одно но… Этому региону за время нашей совместной деятельности мы задолжали миллиард. Пиши расписку на треть суммы и катись!

— Ничего я писать не буду!

— Тогда тащи из дома технику, она висит на балансе! А после этого вперед и с песнями!

— А кто мне заплатит за годы, которые ушли ни на что?! За потерянное здесь с вами время! Я ведь остался ни с чем.

— Ты и был ни с чем! Ты сам принимал решение приехать сюда. Тебя никто не звал. Никто твоих моральных потерь оплачивать не собирается. Но мы находимся почти у цели, надо немного выждать — и все срастется.

— Я устал от вечного выжидания. Пашем здесь на каких-то непонятных кураторов!

— Меня тоже иногда подмывает бросить все дела и уехать на Селигер, закопаться там в сарае у воды и описать наши ходы с легкой иронией! поделился тайными желаниями Артамонов. — Но сейчас не до этого — мы почти у финиша. В принципе, нет ничего страшного в том, что пропали деньги. Меня пугает твое отношение к этому. Нет никакой беды в том, что мы не вернули «СКиТу» часть кредита, мы ведь запустили его в дело. И, случись неудача, виноваты не мы одни, потому что подписывались под бизнес-планом вместе с банком. Главное — «унитаз» стоит на месте, его никто не увел. Отделывай потихоньку, сдавай в аренду и возвращай деньги. А вот с твоим долгом, Артур, не поработаешь. Разве что бандитов нанять, но они заберут половину, а то и вообще все. Ты увел деньги не у нас, а из города, в котором они взяты. Деньги — черные, какие угодно — должны оставаться на месте и крутиться неподалеку. Только тогда можно довести задуманное до конца, никого не опасаясь. Эта мысль, что деньги кредитора рядом и не уплыли — успокаивает его. Он живет в иллюзии, что они вернутся. И, наконец, привыкает, что они уже — не его. И если деньги не пропиты и не протраханы, а пущены в дело, и, особенно, если дело это кредитору не ведомо — его начинает одолевать гордость, что именно на его деньги создано неведомое. И он всем говорит, что самолично выделил деньги на ловкую идею — на телестудию, типографию или на картинную галерею. Поэтому прав тот, кто обеспечивает перманентный напор идеи! Чтобы получилось дело, паренек, из него нельзя выводить оборотные средства. Их туда надо без конца подтягивать и вваливать, вваливать! Увод денег наказуем. Такое не прощается. Нас достанут и будут вправе наказать! Себе надо брать меньше, чем позволяет обстановка!

Надо ли объяснять, что Варшавские исчезли по-английски. Ни за какими деньгами ни в какой Якутск Артур не поехал, да и не собирался.

Макарон загрустил. Во всех спорах он не придерживался ни одной из сторон. Как сушка от легкого нажатия, он в момент распадался на четыре равные части — для Артамонова, Орехова, Варшавского и Лопаты, за которой собирался когда-нибудь выехать.

После исчезновения Варшавских Макарон купил папаху и выгуливал Бека исключительно в ней. А когда спрашивали:

— Куда вырядился?

Отвечал:

— Крышу сменил!