"Избранные ходы" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 11. ВЫБОРЫ ГУБЕРНАТОРА

Комбатанты «Лишенца» в ознаменование запуска машины «WIFAG» организовали вылазку на озера. Пользуя заброшенную турбазу, они возлежали на дресве, парились в бане по-черному и тешили себя шахматами в человеческий рост.

— Для Варшавского эти фигуры были бы неудобными, согласись, вспомнил Артамонов о делах минувших, снимая пешку на проходе.

— Почему? — спросил Орехов, с трудом передвигая гипсового ферзя.

— Руки бы оторвались по сто раз перехаживать, — сказал Артамонов.

— Что верно, то верно, — рассудил Орехов и засмеялся, вообразив, как сам-Артур гоняет из конца в конец увесистую ладью.

Из-под тесового, изъеденного шашелем навеса открывался удивительный вид на противоположный берег — Нилова пустынь в лучах заходящего солнца. Невдалеке от преисподней бани высилась огромная металлическая пирамида. Поговаривали, что она закрывает пуп земли, или, говоря научно — ее геомагнитный центр. Через пирамиду пролегали все окрестные туристические маршруты. Квелые туристы прислонялись животами к ее теплым граням и получали энергию напрямую из космоса. Никому не приходило в голову узнать, кто и зачем построил пирамиду. Коренное население кивало то на военных, то на синоптиков, а то и на Академию наук. Очевидно было одно — пирамида вписывалась в ландшафт как природный объект.

— Эти озера — самые чистые на земле, — сказал Артамонов.

— Даже электричество ощущается, — согласился с ним Макарон.

— Но почему эти умники хотят пустить магистраль именно здесь? воспалился Орехов. — Как будто для прогресса нет другого места!

— Дураки! — признал аксакал.

И посыпались в озеро, сотрясая криками бескрайний аэрарий. Брызгались, развлекая Дебору, катающую туда-сюда детскую коляску, и кувыркались перед самым носом Ульки, понуждавшей Бека вынимать из воды брошенную палку. Если снаряд улетал далеко, то доставать его приходилось Макарону, потому что Бек в гробу видал заплывать за буй. Глупым упражнениям Бек предпочитал заначенный под кустами батон.

Выполнив в очередной раз команду апорт, Макарон отряхнулся от воды и ткнул пальцем в небо, указуя на объект голубого света. Подавая знаки сидевшим там существам, он удивлялся, почему никто не видит столь отчетливо различимую точку.

— Да вот же, прямо над нами! Эх, вы, куриная слепота! — Макарон переживал, что больше никто не может разделить с ним радость созерцания. Я их шкурой чувствую! — метался он по берегу. — Все эти объекты появляются сразу, как только их хоть как-то поминают в разговоре. Вот видите, не успели мы обсудить пирамиду, как они тут же нарисовались. Они нас слышат. Меня, по крайней мере, точно. Эти товарищи, — Макарон ткнул изгрызанной палкой в синеву, — однажды чуть не похитили меня. Тоже случай наполз — сдавали мы зачеты по воздухоплаванию на шаре. Ну вот, надули материю, сели в этот гондон…

— В гондолу, — поправила Дебора, словно работница обллита.

— Так вот, — продолжал аксакал, согласившись с правкой, — втащили поклажу, недельный запас спирта взяли — вдруг не вернемся. И стали взлетать. Неожиданно — хоп — рывок, и все посыпалось. Ну, думаем, влипли, не успели ощутить полета — и сразу в могилу. А это сержант забыл веревку отвязать. И болтаемся мы на одной отметке, а нагреватель ревет, шар рвется вверх — того и гляди этот гондон разлетится на куски.

— Эта гондола, — поправила Дебора.

— Ну да, разлетится на куски. Не перебивай, а то канву упущу, отстранил он Дебору и продолжил: — Руби веревку, а то этот оторвется! кричу я сержанту, а он не слышит ни хрена! Но, слава Богу, в конце концов допетрил, отвязал. Нас как кинет в небо! Прямо за облака! Словно из катапульты. И понесло! Вдруг конфорка — хлоп — и погасла! Я кричу напарнику: «Скидывай лишнее!» А он орет: у нас, мол, кроме тебя, ничего лишнего, — и к краю меня подталкивает! Тут нас потащило вниз, по отвесной глиссаде прямо на нефтяные вышки! Никогда таких страшных вышек не видывал… Не успел я глаза закрыть — и со всего размаха мы как трахнемся этим… посмотрел Макарон на Дебору.

— Этой гондолой, — упредила Дебора.

— Ну да, этим… как трахнемся прямо об отроги! А концовку не помню отшибло. Наутро подобрали нас, вытащили из-под этого…

— Из-под этой… — опять успела Дебора.

— Ну да, из-под этого… Мы ни живы, ни мертвы. Но напарник не сдался, заплел прутьями этот свой… и через месяц снова позвал меня в полет. И знаете, что я ему сказал?

— Знаем! — запричитали Улька с Деборой, затыкая уши.

— Ну, а в какой же момент тебя чуть не похитили?

— Откуда я знаю? Я без сознания был! Моим коллегам пришлось конвульсиум собирать, настолько мы были сложны в болезнях после этой падучей истории.

По уверению Макарона, одинокий летающий объект всю ночь провисел над пирамидой, почти касаясь вершины. Длинным луженым шлангом он припадал к ней как к роднику. Возможно, соображал Макарон, пирамида установлена инопланетянами и играет роль зарядного устройства.

В предрассветной мгле Орехов отправился на рыбалку. Что поделаешь, любил он, насаживая по дороге червя, на ощупь подойти к берегу и с дрожью в руках приступить к зорьке. Добрался Орехов до акватории, а воды нет — один глей. Откуда он мог знать, что Фоминатово ведомство затеяло спуск озера под установку опор магистрали именно в эту ночь. Долго шлепал Орехов в потемках, останавливался, щупал грязь — воды и близко не было. И в горячке, сев передохнуть, напоролся копчиком на кованый сундук. Взломал его — а там дюжина бутылок. Неожиданная удача развеселила его. Он откупорил одну, попробовал, открыл еще. Вино оказалось на редкость съедобным.

Отсутствие Орехова было обнаружено, когда уже совсем рассвело. Улька засекла его согбенную фигуру посреди пустынной абиссали с помощью дальнобойного объектива. Сквозь оптику хорошо просматривалось, как Орехов, словно грабарь, с увлечением копался в земле. За ним была отправлена экспедиция во главе с Беком. Когда спасатели приблизились, непочатых бутылок в сундуке почти не осталось.

— Что это ты тут нашел? — насторожился Артамонов.

— Вот, чернила кто-то посеял, — еле вымолвил Орехов.

— Погоди, — тормознул его Артамонов. — Здесь что-то старинное. А ну, дай посмотреть!

— Нечего там смотреть! Вино как вино!

— Ты что, пятачок, оно не иначе как прошлого века!

— Сейчас протрем, — сказал Макарон и начал драить этикетку. Действительно, не молодое… Мошнаковский и К 0, - вчитался аксакал в мутную надпись.

— Да ты что? Не может быть! — запрыгал Артамонов, вырывая бутылку. Мы впилим этот сундук Мошнаку за долги! Надо срочно ехать за ним, — принял он решение и велел Орехову тормознуть поглощение.

— Да ладно тебе! — с трудом промямлил почти готовый Орехов.

— Вот тебе и ладно, — сообразил Артамонов. — За этот ящик с Мошнака лимон можно истребовать! Присмотри тут, а я мигом, — велел он Макарону и побежал к машине. Мошнака доставили к обеду. Он прибыл во всеоружии: пригнал с собой мотоплуг перепахивать дно и прицеп фашин для подстилки. Оставив хозяйство на краю аллювиальных отложений и напялив на седалище «багамы», Капитон Иванович поспешил на место происшествия.

Добежав до Орехова, он не смог сдержать себя и, вырывая добро из рук первооткрывателя, заголосил.

— Это же самая настоящая фелония! — хулил он Орехова. — Отдайте мои бутылки!

— А я как сидел, так и пью, — промямлил в ответ Орехов.

— Вы совершили тягчайшее преступление! — продолжал Капитон Иванович увещевать растлителя.

— У меня есть мысль, и я ее думаю! — нес, что приходило в голову, Орехов.

Бек долизывал горлышки, а Капитон Иванович Христом Богом умолял оставить недопитое и за каждую нетронутую бутылку обещал по ящику «Тверской горькой».

— Нам такие гандикапы ни к чему! — отказался Орехов. Весь облитый чудесным вином, он пытался размазать по себе капли и делился соображениями на этот счет: — Здесь есть два плюса, Капитон Иванович, первый — то, что вино — не губная помада, а второй — что не надо чистить майку от пивных пятен. — Видок у Орехова был не утренний, но все же он принял к сведению обещанные Мошнаком объемы, правда, с условием, что не прекратит лакомиться, пока встречный товар не прибудет на место уговора. Когда Капитон Иванович притащил из соседнего села обещанный прицеп «Горькой», в сундуке оставалась недопитой всего одна бутылка вина.

— Эх! — посовестил он Орехова. — Вы меня разорили! Это ж надо, все выпить за один присест!

— Хватит с вас и одной бутылки! — выплескивал наружу настроение Орехов.

— Можно было бы озолотиться, — причитал Мошнак. — На Сотби за сундук могли состояние отвалить.

— Вот как?! — изумился Орехов и, тщетно пытаясь насадить на крючок маленького красного мотыля, спросил на полном серьезе: — А где вода?

— Утрачена, — сообщил Капитон Иванович, взял сундук, поставил в него пустые бутылки и направился в сторону берега. Добравшись, он завел мотоплуг и, набросав под колеса фашин, принялся перепахивать злачное место. Пахал он до вечера, но так ничего и не обнаружил. Войдя в положение грязного по уши Мошнака, «лишенцы» пригласили его в баню.

— Идемте в преисподнюю, — позвал его Макарон. — Пока попаритесь, может, они и проявятся.

— Кто они? — спросил Мошнак.

— Сундуки.

— Да нет, остальные, видно, замыло, — с грустью произнес банкир. Что-то, я смотрю, вас как будто меньше стало.

— Угадали, Артура нет, — сообщил Артамонов.

— И где же он? — поинтересовался Мошнак, как будто имел с ним свои особые отношения.

— Макарон отнес его на себестоимость, — сказал Артамонов.

— Не иначе как уехал? — почти догадался Капитон Иванович.

— Жизнь смыла на вторичные рынки, — поделился тайной Макарон.

— К педикам, что ли?

— Что-то в этом роде.

— Ну, и где он сейчас?

— В каком-нибудь отстойнике выправляют статус беженцев. Сидят и пишут в анкете, что им не дали развиться в агентов по распространению «Herbolife».

— Через Интернет не пробовали искать? — проявил смекалку Мошнак.

— Мы не собираемся за ними бегать, — сказал Артамонов. — Пусть отдыхают.

— Вы не собираетесь, очень интересно! — удивленно произнес банкир. На кредитном договоре его подпись.

— Что верно, то верно, — согласился Макарон.

— Хороша банька, — похлопывал себя под мышками Орехов, вымазанный сажей и весь в чешуе, — и веники свежие, и пар натуральный, но жарко, очень жарко! — Он поскреб себя мыльницей по животу и продолжил: — Все честь по чести — и пиво подносят вовремя, и простыни, и таранку, но жарко, очень жарко!

— Все серьезные вопросы испокон веку решались через парилку, заметил Макарон.

— Если не через циклонную топку, — обусловил реплику квелый Орехов. — Как в случае с Лазо.

— А почему именно в бане, как вы думаете, Капитон Иваныч? — спросил Артамонов у Мошнака.

— Голый человек не так агрессивен, как разодетый, — легко поддержал беседу банкир. — Это доказано науками. Если бы «стрелки» проходили в банях, не требовалось бы столько туловищ.

— И выборы тогда тоже надо проводить в помывочной, — завершил разминку Макарон. — Для спокойствия.

— Продайте идею Платьеву.

— Хорошо бы все разговоры кодифицировать, — предложил перестраховаться Макарон. — Пространство наверняка прослушивается.

— Наши тексты никто не поймет, — успокоил его Орехов. — Разве что инопланетяне.

— Перво-наперво следует спросить у Платьева, где он был во время путча, — напомнил о повестке дня Артамонов. — Почему оставил народ один на один с безвестием?

— Сообщу вам по секрету, не для печати, что подчиненные зовут Платьева «куль с говном», — сообщил Мошнак. — За то, что не вышиб из центра ни одного трансферта.

— Если при разговоре с электоратом мы будем употреблять словечки типа «трансферт», то прочмокаем все выборы, — посоветовал Орехов. — Население вообще не явится к урнам. В такие сталийные дни следует быть несколько приземленнее.

— Надо запустить «утку» про куль малым тиражом, чтобы номер было не достать, — на ходу придумал Макарон. — Эффект будет мощнее. Все бросятся ждать следующего — тут мы их и приловим.

— Надо выплеснуть в массы вместе с ребенком, как Платьев «возрождает» земство, — продолжил наезд Артамонов. — Додекаэдр по его указке такие фуршеты закатывает, что любой земец из прошлого, попади он туда, принял бы схиму. В преддверии выборов сборища становятся масштабнее и пышнее. Интересно, на какие деньги? Вот о чем надо писать.

— И не забыть, как на миграционные средства Платьев купил виллу в Испании для поселения беженцев, — добавил Мошнак.

— Все это жмурки, — сказал Макарон. — Здесь требуется серьезный подход.

— Какой? — выпрямился во весь рост Орехов и едва не поднял матицу.

— Я считаю, к выборам надо привлечь артистов, — дописал аксакал еще один пункт в программу. — Устроить голографическое шоу: поет Лариса Долина, мужая от куплета к куплету и оборачивается Кобзоном. Тот на одной ноте свертывается в Алену Апину, дает петуха и, минуя стадию капиталистического развития, превращается в Хампердинка. На этом можно сыграть…

— Хорошая мысль. Но это лобовой прием. Надо зайти к вопросу со стороны, ненавязчиво, — сказал Орехов.

— Ведай.

— Нам не мешало бы выбрать кандидата поприличнее и поставить на него. Выступать против всех бессмысленно.

— Ты видел список потенциальных участников забега? Такой колхоз, хоть вешайся, — сказал Артамонов.

— Тогда поискать на стороне.

— На стороне опасно. Ты в него вложишься, в этого кандидата, а он придет к власти и кинет.

— Тогда выбрать кого-то из близкого нам окружения, чтоб понимать, о чем речь. Вот вы, Капитон Иванович, не согласились бы пойти от нашего имени?

Мошнака передернуло. Не вслушиваясь в пивной треп, он думал о своем: как ему не повезло с находкой Орехова и как завтра он поглубже перепашет дно.

— С моей фамилией у населения связаны устойчивые ассоциации, — легко отмазался Мошнак. — Коммерция, кредиты, проценты, ценные бумаги, валютные счета за рубежом — этот набор так тянет вниз, что никакое политическое течение не вынесет.

— А что, вы много воровали в перестройку? — cпросил Макарон.

— Да нет. Как все.

— Как раз такого и выберут. Пообещаете электорату денег — и выберут. Вы нам были бы очень удобны.

— Спасибо за предложение, но думаю, что меня не поймут. Вы, я вижу, не ощущаете обстановки.

— Вам видней, — сказал Артамонов. — А то на ваши выборы можно было бы кредит списать.

— Это понятно.

— Тогда надо протаскивать кандидата из своей среды. Я не понимаю, чем не губернатор Макарон, — предложил Орехов. — Просто вылитый. Комплекция у него самая что ни на есть сенаторская! А мозги — перекомпостируем.

— Хорошая идея. Хотя задатки крупного политического деятеля в нем скрыты на редкость глубоко, — сказал Мошнак.

— Но обстановку интуичит, согласитесь. Плюс — живой вес.

— Не спорю, в нем есть здоровое начало. Но медвежьего покроя мужик в плащ-палатке, не застегивающейся на животе… Визуально это очень трудно обыграть перед населением, — высказал сомнение Мошнак.

— Зато — военный врач в прошлом, — вступился за Макарона Орехов. Может заколоть и тут же откачать. Исповедует системный подход.

— Свободный журналист, — затоковал Артамонов. — Обличитель. А прессе пока еще верят. Когда она совсем пожелтеет, выдвигаться будет поздно.

— Редактор самой тиражной газеты, — перехватил инициативу Орехов. Любой избиратель, даже если и захочет пройти мимо, все равно воткнется в Макарона. Тут деваться некуда. Все обложено личностью.

— Одна беда — не прописан, — вздохнул Макарон.

— Цена вопроса — ящик водки, — успокоил его Артамонов.

— Думаю, что «Самосад» и «Ойстрах» в финансах не откажут, — уверил собрание Орехов.

— Им за вас такой абадон учинили! — донес Мошнак. — Платьев чуть не разорвал их за «Лишенца».

— Но из учредителей же они все равно не вышли! Значит, и в поддержке не откажут, — обнадежил Орехов.

— Куда им деваться! — сказал Макарон. — С вами только свяжись.

— К тому же, у Давликана с дивой начинается роман.

— Не начинается, а заканчивается. Он ее рисовал, когда нас и в помине не было.

— И общество трезвенников присоединится, — вспомнил Артамонов. — Оно давно по нам плачет. Вернемся, я позвоню Завязьеву.

— Изнанкина с Флегмой подтянут многотиражки, — не усомнился в «сестрах» Орехов. — А рабочих на этом градообразующем монстре — тысяч двадцать, не меньше.

Совершенно неожиданно по персоне Макарона выявился большой разброс мнений. Особенно, когда после бани к беседе присоединились дамы.

— Его неделю на воде с хлебом держать надо! — сказала Дебора. — А ногти, посмотрите какие! По сантиметру толщиной.

— Ну, отморозил человек, что поделаешь. Не ампутировать же, — прикрыл Макарона от гигиенических нападок Артамонов. — Так он ближе к электорату.

— А прическа! Здесь уже никакие имиджмейкеры не спасут. И эта трехдневная щетина, — вздохнула Улька. — И семейное положение сомнительное.

— Верно. Холостого не изберут, — сказала Дебора. — Здесь попахивает меньшевизмом.

— Это нетрудно поправить, — поклялся исполнить наказ Макарон. Теперь Лопате не открутиться. Спутница сенатора — звучит солидно.

— И, наконец, бутерброды с салом, — дожала Дебора. — С ними навсегда придется завязать.

— Почему навсегда?! — возмутился Макарон. — Достаточно до первого тура!

— А плащ-палатку куда? — не унималась Улька. — От нее необходимо избавиться.

— Наоборот, ее надо выпячивать, — воспрепятствовал Орехов. — Она может стать символом жесткой руки.

— Макарон и жесткость несовместимы, — заявила Дебора.

— Верно, — примкнул к ней Артамонов. — Он сдастся под напором первых же просителей, подпишет все письма, и от бюджета не останется камня на камне. И главное — подпишет не нам, а каким-нибудь проходимцам.

— Иметь нетрадиционное для политика такого ранга обаяние — слишком дорогая ноша, — сказала Дебора.

— Как ты считаешь, аксакал, — окончательно насели на Макарона, сможешь ты навести в регионе порядок? В качестве стеба.

— Если родина прикажет…

— А знаешь ли ты, уважаемый кандидат, что, выдвинув свою кандидатуру, ты теперь уже не тайно, а открыто выступишь против вооруженного силовыми структурами и прикрытого идеологическим фронтом вросшего в кабинеты аппарата? — пытал Макарона Артамонов, как замполит. — Мы еще только размышляем о регистрации, а над твоим поражением уже трудятся целые цеха и мастерские по защите формации. Правильно я говорю, Капитон Иванович? обратился он за поддержкой к Мошнаку.

Банкир сидел в гуще спорщиков, как на заседании КВН, и не знал, что делать — смеяться или запоминать.

— До завершения регистрации — месяц, — сказал он что-нибудь на всякий случай.

— Наш кандидат имеет неоспоримое преимущество перед остальными — он играет в шахматы! — превознес Макарона Артамонов до самых небес. — К тому же он единственный, кто способен различить инопланетян.

Откиснув и подзарядившись у пирамиды, магнаты уселись в «Chrysler» и отбыли на родину. Компания была довольна машиной. Да и само это корпоративное имущество мертвой хваткой притерлось к «лишенцам». Едва заикнулись отдать его за долги, тут же отказали тормоза. Стоило вывесить объявление о продаже, Макарон въехал в жатку и испортил товарный вид. Если за руль садился кто-то не из команды, «Chrysler» глох, ел много бензина, у него начинали стучать пальцы — словом, он пытался всячески сжить со свету непрошеного седока. А как только за руль восседали хозяева, вновь преображался, как коза соседки Макарона — тети Пани: животина, прознав, что ее собираются забить, заплакала человеческими слезами. Тетя Паня тоже заплакала и оставила козу. Теперь она дает столько молока, что не каждой корове под силу.

Машина была семиместной. Наряду с Беком, для которого имелась специальная банкетка между передними сиденьями, в салоне легко размещались Артамонов и Дебора с дочкой, Орехов с Улькой и Макарон. Седьмое место пустовало. Оно в очередной раз навело аксакала на мысль привезти на жительство Лопату.

— Мотану-ка я за ней прямо сейчас, — объявил он. — Мне кажется, теперь я ее уговорю. Хватит ей болтаться без нас.

— Хорошая идея, жилье есть.

Все, что касалось жилья, было приятной правдой. Макарону выстроили дом. Один на плану. По собственному проекту аксакала — с камином и высокими потолками. На окраине Крупский-айленда, почти в лесу. Макарону достался участок в ряду домов работников вагонного завода, которые тупо брали на предприятии ядовито-зеленую охру и покрывали ею дома. Макарон, не ведая об устоях, выкрасил свой терем в ярко-желтый цвет. Соседи прозвали его эксцентриком.

Макарон не мог жить без солнца, поэтому первое, что он купил из мебели, — солярий. Когда этот белоснежный гробик вносили в дом, соседей охватил столбняк. Вечером Макарон влез в аппарат примерить и опробовать. Лег, включил лампу и принялся ловить кайф. Вдруг крышка гроба открылась, и Макарона начали молотить черенками лопат, пытаясь проткнуть. Руководила атакой тетя Паня.

— Ах, ты, сука зубатая! — приговаривала она. — Щас мы тебя по рогам!

Чисто человеческий вопль Макарона отсрочил кончину. Так познакомились с тетей Паней. А потом и подружились.

— Вы тут за собакой присмотрите, а я мигом, — бросил друзьям Макарон, выходя из «Chrysler» у вокзала. — Хочу стать женатым до безобразия.

И отправился за Лопатой.

По уложению Платьева, кандидатов в губернаторы от действующей власти было шестеро. «Чтобы обеспечить альтернативные выборы, — заявил он через СМИ, — и подлинно свободное волеизвержение на основе всеобщего и равного избирательного права». Но на самом деле люди Платьева шли по двум причинам — чтобы растащить голоса и получить иммунитет. Уже на этапе регистрации не обошлось без потерь. Несмотря на расположение комиссии, один кандидат не прошел люстрацию по моральному цензу, а второй — по цензу грамотности. Оставшиеся четверо двигались единым блоком. Платьев — на второй срок, а три его подставки — учитель, ветеринар и известный в регионе товаровед со стажем — для ассортимента и фона. Все четверо походили на биржевых игроков, промотавших активы трастовой компании, и даже не оттеняли друг друга. Не исключалась версия, что они наберут равное количество голосов и примутся управлять областью по системе сутки — трое. Перед ними стояла суперзадача — избраться тайно от электората, которого они боялись как черт ладана.

Город был увешан плакатами. Параллельно им творческие союзы вывесили у Доски почета портрет Пушкина навстречу 200-летию со дня рождения поэта.

— Этот, наверное, по партийным спискам идет, — предположил никуда не спешащий прохожий.

— Да нет, думаю, по одномандатному, — возразил ему первый встречный. — Дядька видный.

Консистория Платьева располагалась в элитной бане. Туда стекалась информация, там проводились трибутные комиции и стряпались рейтинги. Предбанник штаба тоже пестрел изображениями Платьева, но одетого. Умеренная температура в парилке позволяла привлекать к обсуждению предвыборных проблем широкий спектр специалистов. В групповых помывках принимали участие все фидуциары — прокурор, Авторитет, мэр с заместителем, Додекаэдр, Фоминат, Шабада, Мошнак, Шимингуэй, Фаддей и Альберт Смирный.

— Есть смысл расшить программу прямо сейчас, — открыл летучку Платьев. — Сколько у нас лежачего электората?

— Тысяч семьдесят.

— Срок назад, я помню, было двадцать.

— Работаем, — сказал человек от органов.

— А психов сколько?

— Две с половиной буйных и шесть тихих.

— Кто возьмется отвечать за передвижные урны?

— Давайте я, — вызвался Фаддей.

— Так, а в приходах? Товарищ Шабада, сколько под вами ревнительных верующих?

— Тысяч двадцать — двадцать пять, — доложил владыка.

— Маловато. Раньше за семьдесят улетало.

— Отлучили многих за неуплату.

— Ну ладно, Капитон Иванович перечислит по десятке за голос.

Шабада провел по бороде сложенными ладонями.

— Так, теперь СИЗО, — продолжил губернатор.

— Тридцать тысяч, — доложил прокурор.

— Хорошо, — сказал Платьев, — раньше и десяти не набирали.

— Работаем.

— Итак, сто двадцать — сто тридцать тысяч у нас гарантировано. Теперь по рискам — пенсионеры и бюджетники. Что у нас с ними?

— Отставание по зарплате шесть месяцев, — доложил человек от органов.

— Срочно наскрести половину и законсервировать, — записал себе в книжку Платьев. — Выплатить за три дня до срока. А остальное, когда выберут.

— Может, пораньше, а то рейтинги не дотянем, — предупредил Додекаэдр.

— Хорошо, давайте за неделю. Сколько можно набрать по открепительным талонам?

— Пять — шесть тысяч, не больше, — сообщил прокурор. — Иначе при проверке бросится в глаза. Это устоявшаяся величина.

— Не бросится. Доведите до пятнадцати. Тогда шестьдесят процентов у нас в кармане. Бюллетеней надо будет выпустить как минимум вдвое больше, сказал Платьев и посмотрел на Альберта Смирного.

— Избирком заказал только норму, — доложил начальник типографии.

— Мы заказываем еще столько же, — повелительным тоном произнес Платьев и, обратившись к Мошнаку, досказал мысль: — Капитон Иванович, оплатите недостающее.

— Учтем.

— Неплохо бы это сделать завтра, — предложил Платьев. — Чтобы товарищ Смирный не запел нам про бумагу да про краску перед самыми выборами.

— Как скажете.

— И еще: кто-то должен подобрать людей в комиссии на местах. Чтобы проставили по второму крестику. Да чтоб у каждого по набору ручек имелось. А то работают одним цветом! И не переусердствовать. По два-три надо оставить реальных, чтоб демократично получилось. А то наблюдатели понаедут — не открутишься.

— Люди подобраны по всем районам, — доложил человек от органов.

— Я понимаю. Чем лучше готовишься, тем больше проколов. Кто займется передислокацией? Попросите у новгородцев взаймы пять — семь тысяч военных.

— Без постановки в известность Главнокомандующего разрешается передислокация не более трех тысяч, — уточнил человек от органов.

— А вы договоритесь. Ввиду исключительности случая!

— Попробуем.

— А теперь решайте, — обратился Платьев взглядом по очереди к каждому из участников собрания, — кто и что будет делать конкретно. Начнем с радио. Товарищ Огурцов, прошу.

Семенной огурец на каблуках задумался. К планерке он был не готов ввиду абсолютного отсутствия идей. Он не умел организовывать передачи по-большому.

— Мы устроим дебаты, — ляпнул он первое, что пришло в голову.

— Годится. Теперь газеты.

— У нас есть план, — всполошился Асбест Валерианович. — Мы затеем перепалку между «Cменой» и «Губернской правдой». Сделаем отвлекающий маневр. Я буду нападать на «Лишенца», — сказал Шимингуэй, — а Фаддей пусть защищает его. Чтобы в споре родить истину следующего содержания: проходимцы, ступившие на газетную тропу, должны маяться в КПЗ, а не дурью!

Шутка несколько оживила сборище.

— Ясно. Ну, а конкретно что будем делать с ними? — обратился Платьев к человеку от органов. — Есть какие-нибудь предложения?

— Их надо на чем-то поймать, — придумал тот, перелистывая заведенную на «Лишенца» папочку.

— Мы пытались, — признался Додекаэдр. — Работают по закону, не подкопаешься. Их кто-то грамотно ведет. Они уже на пяти языках выходят. Нам удалось устроить прокол с финнами, а вот китайцы, несмотря на все наши усилия, — на подходе.

Губернатор непонимающе посмотрел на мэра.

— Какие китайцы?

— Мы недавно побратались с Инкоу, — виновато опустил глаза надомник.

— На кой ляд вам это нужно? — удивился Платьев.

— Обещали гуманитарную помощь, — оправдывался мэр.

— Вам что, жрать нечего? Упали вам эти города! Какой от них прок?! Только информация растекается! Этот «Лишенец» проходит как сквозь пальцы!

— А что если вырубить электричество у них в цехе? — придумал Додекаэдр.

— Они установили дизель-генератор, — пояснил человек от органов.

— А если в «унитазе»?

— Пробовали, — сказал мэр.

— Ну, а эти что? — поинтересовался Платьев.

— Эти? Эти зажгли свечку и сели за шахматы.

— Н-да, оригинально. Долго играли?

— Трое суток. Энергию пришлось включить снова. «Унитаз» нельзя надолго обесточивать, там в подвалах федеральные убежища на случай ядерной атаки.

— Тогда забейте пенькой канализацию! — заорал губернатор. — Пусть пару недель посидят в говне!

— Что-нибудь придумаем, — пообещал мэр.

— Отключите телефоны! Заведите уголовное дело, наконец! Но надо же с ними что-то делать!

— Может, лучше тормознуть распространение? — присоветовал Огурцов.

— Они создали свою систему доставки, — пожаловался Додекаэдр.

— Тогда хотя бы из «Союзпечати» выдавить…

— Они развертывают сеть своих киосков, — сказал Додекаэдр. Тридцать точек.

— Упустили вы их, упустили, — метал взгляд по присутствующим Платьев, выискивая, кому бы конкретно адресовать негодование.

Светлейший князь Додекаэдр, предложивший себя в качестве виновного, встал и неловким движением потрогал место, где должна была висеть сабля.

— Что остается? — бросил итоговый вопрос Платьев.

— Надо думать, — сказал князь.

— Если из-под кредита вышибить залог, они останутся голыми, рассудил Мошнак. — Но есть одно «но» - их могут профинансировать.

— Кто?

— «Самосад» и «Ойстрах».

— Вы же с ними беседовали! — возмутился Платьев и осуждающе посмотрел на человека от органов.

— И тем не менее, — сказал Мошнак. — Мне известно наверняка. Но запасных ходов по деньгам у них нет, я знаю.

— Зачем было вообще давать кредит? — вопросил Платьев.

— Очень выгодный процент, — оправдался банкир.

— Понятно, — сказал Платьев. — А что у них интересного по договору с Шарлоттой Марковной?

— Я думаю, творческие союзы не имели права продавать «унитаз» без нашего ведома, — рассудил заместитель мэра Гладков. — Они балансодержатели, а собственник — фонд имущества.

— А вы говорите, ничего интересного, — пристыдил горемык Платьев. Так, значит, сделка совершена незаконно?

— Очень даже может быть, — пообещал прокурор.

— А счет я могу перекрыть хоть завтра, — пообещал Мошнак. — Но дело в том, что они выставляют своего кандидата.

— Кого, если не секрет?

— Макарона.

— Кишка тонка. Он непроходной.

— А может, всю эту ботву в расход? — спросил Авторитет.

— Ясный перец, в расход. Куда ж еще? — дал добро Мошнак.

Макарон вернулся через несколько дней. Не с Лопатой, а с черноплодным мальчиком. Макарон и раньше был знаменит тем, что вместо сказок читал детям инструкции по дезактивации дезинтерийных очагов, от которых молодая поросль стихала в три секунды, но то, что Макарон зайдет в этом так далеко, никто не ожидал. Все явились к нему и заняли очередь за новостями. Макарон молча рассматривал гостей.

— Ты что, решил стать ему посаженым отцом? — cпросил Орехов, рассчитывая подурачиться.

— Поломались все паломники, — произнес в ответ Макарон, и на его лице дрогнул мускул.

— Что-что? — не поняли его.

— Она так и сказала: поломались все паломники.

— Ну и что?

— Приехал я вероломно. И по обстановке понял, что к ней давно никто не ходит. Она отфиксировала мои ходы и, чтоб я не мучался, прямо так и сказала: поломались все паломники.

— Ну и забрал бы ее сюда, раз никто не ходит! — не поняла сложности момента Дебора.

— Интересная ты какая-то, — все не мог перейти к главному Макарон. Как бы я забрал, если она не баба, а мужик?

— Как это понять — мужик? — всполошился Орехов.

— Да вот так! Операцию сделала!

— Ты что?!

— Я сначала не поверил, показывай, говорю! Она и распахнула фалды меня чуть не стошнило. Ну, я этого кудрявого в охапку — и сюда!

— А его-то зачем?

— Как зачем? Я лишил ее материнства! Какая из нее, на хрен, мать? Вы бы посмотрели — это теперь такое создание, что и во сне не привидится!

— Отец-одиночка, связанный интернациональными узами, — неплохо звучит! А? Макарон? — восхитился Орехов. — Пиарщики до такого и за деньги не додумаются. Образ отца региона.

— Да больше, больше, — поощрил Артамонов. — Образ содружества ущемленных. Должно сработать. Ну, а кем он тебе приходится, этот мальчик?

— Брючатым племянником!

— Тогда уж и познакомь, раз привез. Как его зовут?

— Дастин.

— Как, как? Дастин? — оживился Орехов.

— Ну а что тут такого?

— Ничего. Просто наш словарь пополняется еще одним понятием: ДАСтин рожденный в ДАСе.

После горячечных высказываний Макарон взял на руки негритенка, поманил Бека и отправился к тете Пане договариваться насчет присмотра за приемышем.

Вскоре «Лишенец» получил исковое заявление. Прокуратура выступила истцом в защиту общественных интересов. Чтобы обосновать дело, прокуратура истребовала десятки писем от известных танцоров, которым в связи с продажей «унитаза» стало негде выступать проездом на северо-запад. Не в Путевом же дворце Екатерины Великой, в конце концов! И прокуратура как бы учла просьбу звезд. Пострадавшим выставили фонд имущества, а соответчиками — «Лишенца» и творческие союзы во главе с Шарлоттой Марковной, за то, что заключили ничтожную сделку.

— Неплохое продолжение, — оценил все это паникадило Артамонов, дочитывая исковое заявление. — Что будем делать?

— Я бы не стал тягаться с прокуратурой, — сник Орехов.

— А зачем с ней тягаться? — воодушевился Нидворай. — Пусть она тягается с законами. Мы — добросовестные покупатели, а чье было имущество — пусть разбираются меж собой. Мы заплатили — до свиданья!

— Вот это разговор, — поощрил Нидворая Макарон.

— Мне кажется, рано поднимать шум, — успокоил всех Нидворай. Ничего особенного не произошло. Подумаешь, подали в суд! Его еще выиграть надо.

— И верно, — согласился Макарон. — «Лишенец» не закрыли, а это самое главное. Все остальное — больные придатки.

— Предлагаю на суды не ходить, — посоветовал Нидворай. — Чтобы не позориться. Надо пустить дело на самотек — куда выведет кривая.

— Я не понимаю одного: неужели произвол существует? — наивно вопросила Дебора. — Ведь мы оплатили как положено.

— Именно только он и существует, — объяснил Макарон, — а законность — это такая игра. Правила узнаешь по ходу.

Первая инстанция в иске прокуратуре отказала. Сделку по продаже «унитаза» признали действительной.

— Я же вам говорил — суд надо еще выиграть! — ходил петухом Нидворай.

Прокуратура подала на апелляцию. И снова получила отказ, но продолжала трамбовать. Дело № 1880, как литерный поезд, спешно прошло инстанции и поднялось до пленума Высшего арбитражного суда, который тоже в иске отказал. Торжеству «лишенцев» не было предела!

Но прокурор не унимался. По его просьбе Генеральная прокуратура опротестовала решение пленума, и дело вернули на повторное рассмотрение.

Дом на Озерной, как дом Павлова в Сталинграде, перереходил из рук в руки.

Для повторного рассмотрения не хватило судей, привлекать одних и тех же не полагалось, ведь новых обстоятельств по делу за время его хождения по инстанциям не возникло. В запасе оставались только трое неаттестованных Нофал, Хвирь и Отрыгин. Тот самый, с которым Орехов не пожелал срать в одном правовом поле.

Запасной тройке, как по закону военного времени, быстро вручили аттестаты. Отрыгина назначили старшим. Вектор состояния судебного разбирательства развернуло на сто восемьдесят.

— Дело принимает серьезный оборот, — сказал Артамонов Нидвораю. Иди на заседание и вникай. Теперь просто так не отвертеться.

Жизнь опять свела Отрыгина и нездорового Нидворая.

— До сделки «унитаз» был не объектом, а грудой стройматериалов, увещевал суд Николай Иванович, покашливая в кулак. — Поэтому вернуть стороны в исходное положение не представляется возможным. Статус объекта строительные затраты обрели после сдачи Государственной комиссии. А сдавался объект Ренгачом.

Аргументы, которые приводил Нидворай, вызывали у Отрыгина легкую усмешку.

— Продавец ущемил права владельца, — одним махом поверг Нидворая Отрыгин. — Он не согласовал продажу.

Отрыгин так измудрился, что неожиданно для себя принял решение о частичном возврате сторон в исходное положение — законному владельцу возвращались только отделанные этажи. А остальными, уважаемые ответчики, владейте. Обживайте их, чистите, приводите в порядок — забирание состоится позже. Такой прыти от Отрыгина не ожидали даже коллеги. Бывало, он брал за работу коробку конфет, но чтоб вот так замахнуться на квартиру без очереди…

Дело № 1880 было опубликовано в специальном журнале как образец социального заказа.

Через месяц Отрыгин переехал в новую квартиру.

— Говорил я вам, давайте возьмем Отрыгина, — метался по кабинету Артамонов. — Он был гораздо перспективней даже на вид. А вы заладили с Артуром — Нидворая, Нидворая! Он согласен за меньший оклад! Он потому и был согласен, что квалификация низкая!

— Да при чем здесь Нидворай! — оправдывал провал Орехов. — Когда наезжает государство, никакие правозащитники не помогут!

— Сами себе подложили свинью! — не унимался Артамонов.

— Коллизия законов, — сказал Нидворай и написал заявление на увольнение.

— Да будет вам, Николай Иванович! — успокоил его Макарон и порвал бумагу.

Виндикацию прокуратура провела успешно. Залог из-под кредита вышибли вчистую. Ничего не оставалось, как ждать выселения, что на фоне предвыборного коловращения было очень некстати. Регион просто кипел. Чтобы замутить воду, избирательная комиссия сделала хет-трик — совместила выборы губернатора с выборами глав муниципальных образований и в Государственную думу. Поэтому баллотировались все кому не лень и куда попало.

«Лишенцы» оказывали желающим полный цикл услуг — от написания листовок до разноски их по адресам и публичной читки вслух в местах массового оскопления людей. Клиенты завлекались заголовком «Депутат под ключ», который оглавлял следующее содержание: «Делаем глав муниципальных образований, губернаторов и депутатов Дум всех уровней из материала заказчика». Кандидаты валили косяком, словно неподалеку открыли депутатское месторождение. На всех обратившихся заводилось досье с фотороботами.

— Это не выборы, а какой-то плебисцит в потолок! — возмущался Макарон.

Для обработки электората устроили совмещенный санузел — завязали кафе «Папарацци» и галерею «Белый свет» в единый комплекс. В галерее велась первичная обработка, а в кафе производились доводка и закаливание. Один процент интеллигенции выходил оттуда цельнотянутым и горячекатанным.

— С помощью инструмента выставок мы подтянем под себя элиту, потирал руки Орехов. — А элита хороша тем, что вокруг нее кучкуются. За каждым интеллигентом идет сотня уличных зевак!

Внушения по политическому розливу инициировал Давликан. Он начинал с того, что «Белый свет» — первая частная галерея, и если у избирателей есть возможность оказать содействие ее развитию, то милости просим в кафе… А там уже Ренгач… На столах простая русская еда — соленый огурец, вареная картошка, водка. В разгаре очередная «политическая среда». За столами блок левых. В следующую среду за теми же столами — блок правых, а еще через неделю — центристы. Приходилось лавировать. Чтобы вытащить из народа голос, надо иметь с ним единое членство. Ренгач не выдерживал ежедневных метаний от радикалов к либералам, быстро накидывал себе полон рот рюмок и начинал буянить:

— А вот возьму и пойду по одному округу с Додекаэдром!

Делая зачистку, в разговор вступал Макарон. Не тратясь попусту, он рассказывал всем по очереди одну и ту же историю:

— Давно это было. Решило начальство забаллотировать меня в местное болото. Расклеили плакаты, все, как у взрослых. Один бомж посочувствовал мне. «За вас голосовал», — бросил он мне мимоходом. И то приятно. Шли годы, я стал замечать, что бомж является каждое утро и — по имени-отчеству. Откуда он меня так близко знает? — мучился я. Прошли выборы Президента СССР, бомж встречает меня и опять: «За вас голосовал, благодарствуйте». И по имени-отчеству, пытаясь всячески завязать светскую беседу. Общесоюзный референдум по Конституции прошел — он опять с почтением: за вас голосовал! Оказалось, мой плакат был присобачен на недосягаемой высоте аккурат над окошком пункта приема стеклотары. И ни ветры его не сдули, ни конкуренты не сорвали. Каждый свой день бомж начинал одинаково: выудит бутылки из контейнера и — сдавать. А над окошком — мой портрет со всеми реквизитами. Он на меня перекрестится и — к пивному ларьку, а тут — я навстречу. И все пять лет ему ничего не оставалось, как уважительно произносить: за вас голосовал! И по имени-отчеству.

Подытоживая «политические среды», Макарон говорил:

— За голосами надо идти не в избирательные курии, а в сердце! Чтобы навсегда имя-отчество запомнилось! Временщики нынче не пройдут! Ситуация в стране не та! На халяву не проскочит никто! Ты избирателя сначала накорми да напои, а уж потом требуй с него свободного выбора! — В заключение Макарон бросал поверх столов свой любимый лозунг: — Задача власти — не мешать жить народу!

Чтобы придать тусовкам значимость и апеллировать к мировой общественности в случае выселения из «унитаза», Давликан созвал Международный симпозиум художников по проекту Улицы породненных городов.

— Пусть мастера из побратимов наделают бесплатно множество вариантов, — грамотно рассуждал директор картины. Общение с «лишенцами» повлияло на него благоприятно, он научился делать большие дела без особенных затрат. Мы выберем лучший и соберем деньги с инвесторов. А если судебные исполнители активизируются по выселению нас отсюда, в обнимку с гостями дольше продержимся. Не станут же выгонять на улицу приличных людей.

— Очень перспективная мысль, — наделил его даром провидца Макарон.

Давликан рьяно взялся за симпозиум. Наехала тьма участников. Под горячую руку Давликана попались немцы, французы и даже венгр Ласло Сабо из Капошвара. На вступительный банкет им подали вересковую настойку и нарезанную толсто докторскую колбасу с черным хлебом. Ласло Сабо никак не мог въехать в происходящее. Кроме дынной паленки, он не умел пить ничего.

— Попробуй водки, — предложил ему Давликан и поднес граненый стакан.

Ласло попробовал и закусил колбасой. А когда попадался на глаза Давликана снова, уже сам аккуратно подходил к столу, наливал полный с верхом, методично выпивал и занюхивал корочкой. К вечеру его лицо уже неугадывалось на фоне зеленой куртки, а утром надо было приступать к работе. Ласло приволокся в галерею чуть живой и сел на пуфик.

— Не могу работать! — сдался он на поруки организаторам.

— Не переживай, мы твою голову мигом выправим, — приветствовал его Давликан, — айда к нам! — и подтянул к ящику пива. До обеда Ласло был твердо выставлен на обе ноги. Все последующие дни он самостоятельно покупал вересковую, а с утра обретал два добрых «Афанасия».

Работа, которую он представил на суд жюри, потрясла умы. Выполненная из бристольского паспарту мясная лавка в виде заштопанного шатра стала апофеозом симпозиума. За внешностью Ласло Сабо угадывалась судьба человека, у которого от долгого общения с Давликаном произошел душевный надлом.

Дом на Озерной превратился в большое торжище. Таксисты заруливали туда с закрытыми глазами. Земельный комитет обнаружил расхождение по границам участка и принялся перемещать бетонный забор. Затеянная волочная помера вызывала бурю восторга, она зацепила станцию защиты растений по соседству, и в нее, лишенную ворот, никто и не смог въехать. Наряду с земельным переделом возникли и другие неурядицы.

— А сейчас хор судебных исполнителей исполнит шлягер «Где деньги, где?» — объявлял Артамонов очередную группу экскурсантов.

Исполнители смешивались с потоками, возникшими в связи с пребыванием в Твери Артура. Один поток представлял покупателей, выдавших гражданину Варшавскому задатки, но никакой техники не получивших. Другой — кредиторов фирм, которым Варшавский продал юридические адреса. А когда разного рода жаждущих собиралось больше нормы, Макарон, чтобы проредить ряды, демонстративно кричал в трубку:

— Алло! Это Грозный?! Мне кого-нибудь из оппозиции! Руслан, привет! Почему не можем приехать?! Да потому, что все мы работаем в одной большой прокуратуре!

Растерянные ходоки сматывались от греха подальше, чтобы прийти завтра, когда, может быть, будет поспокойнее.

У подножия анклава не прекращались пикеты. На плакатах народным почерком было выведено требование: «Верните музыку музыкантам!»

— Ну просто плановые санитарно-эпидемиологические мероприятия! обзывала толчею Улька. — Нас остается посыпать хлоркой!

— А мне приснился сон, — делилась внутренним Дебора. — Будто я проснулась, а вокруг — одни гиены. Сосед-гиена копается в мусоропроводе, гиенята идут в школу, по телевизору три гиены ведут передачу, и куда ни гляну — всюду они. Села в такси — за рулем гиена, которая даже и не заметила, что я — нормальная. И вдруг меня одолел страх, что еще миг — и меня обнаружат, увидят, что я — засланный казачок. У меня мурашки по коже побежали. А гиен вокруг все больше. Изредка мелькнет в подворотне человек-другой, и все! Меня взяла оторопь, я проснулась от дикого сердцебиения.

— Гиены — это к дождю, — сказал Макарон.

«Губернская правда» и «Смена» злостно нахваливали Платьева. То он задвижку газовую открыл до упора, то сеялку из-под снега вытащил, а потом выбросился в канализационный люк в знак протеста против действий «Водоканала». Вот такой положительный товарищ. Мироволили ему и попутно долбили «Лишенца». Выпустили даже специальную энциклику против него в виде складывающейся гармошкой листовки. Дзскуя регулярно «находил» у входа в «унитаз» дискредитирующие документы, в которых имелись прямые доказательства того, что задержки пособий малоимущим матерям — дело рук Макарона. Но заметки на эту тему, скверно изложенные силами Асбеста Валериановича и Фаддея, были трудны для непосвященных, как история болезни околоточного, умершего от подагры в середине прошлого века.

На телевидении разыгрывалась предвыборная карта строительства высокоскоростной магистрали. Прямую линию с Фоминатом и владыкой вела Огурцова-старшая. Легко, как кондуктор, отвечала она на близлежащие к трассе вопросы. Фоминат стоял на том, что магистраль должна пройти через национальный Валдайский парк, в этом случае поезда из Москвы в Питер будут приходить на десять минут раньше. Шабада сидел рядом и благословлял затею. Как только в эфире появлялись все эти говорящие головы, на экране лопались сосуды, образуя гематомы. Приходилось убавлять красноту.

И тут один звонок возьми да спроси Огурцову в прямом эфире:

— А какое, вам, милая, дело до скоростной магистрали? В ней же надо понимать. Вы что, работаете там?

— Да нет, я ведущая, — сказала Огурцова.

— А владыка почему у вас в консультантах сидит? — не унимался назойливый телезритель. — Он что, сведущ в высоких скоростях?

— Он за магистраль молебны читает, — ответствовала Огурцова.

— А кто он такой и почему его мнение должно быть интересно? продолжал давить зритель во все наушники.

— А вы что — против магистрали? — растерялась Огурцова.

— Я не то чтобы против, просто не пойму, при чем здесь вы? Вы что, видели подобные магистрали? Или обобщили опыт их строительства в Европе? Вряд ли. Но вы сидите и рассуждаете с таким умным лицом, будто Помпиду! А теперь, внимание, вопрос… — бросил в трубку Макарон — и затих.

Огурцова долго напрягалась в ожидании вопроса, который Макарон и не собирался задавать. Она разволновалась от тишины, стала извиняться перед телезрителями за заминку, смутилась и… неосторожным движением руки открыла ухо. Оператор привычно взяла его крупным планом. Население прыснуло.

— Ну вот, а ты говоришь, не сработает, — сказал Макарон.

Вскоре должников вызвал Мошнак и сказал:

— Верните кредит, а то я не разовьюсь.

— Как мы вернем? У нас отняли здание, — сказал Артамонов. — Вы же знаете!

— Как хотите. Это ваши проблемы, — отвел глаза в сторону Капитон Иванович. — И давайте без заморочек. Мое дело предупредить.

После этой встречи битой от бейсбола измочалили крышу микроавтобуса, который был припаркован у дома Макарона. Ночевавший в машине Бек от страха обгадил весь салон.

— Это серьезное предупреждение, — сказал Макарон, поднимая биту, брошенную налетчиками. — Дело разворачивается не на шутку.

На следующий день из отдела по борьбе с преступностью позвонил доброжелатель и, назвавшись реальным именем, сообщил:

— Мы вас хорошо знаем и поэтому хотели бы сообщить о подслушанном разговоре. Мы не в курсе, в чем там у вас проблема, но вами занялась какая-то бригада.

— Спасибо за предупреждение. Но все это очень странно. Раз вы знаете, что произойдет, почему ничего не предпринимаете?

Человек на том конце замолчал. Он не ожидал вопроса. В его задачу входило забросить информацию. Он добавил, что некая залетная юридическая контора, обслуживающая долги по кредитам, будет опираться на местную группировку.

В этот вечер дежурной по номеру была Дебора. Но ее всегда подменяла Ясурова, потому что, стоило Деборе приблизиться к компьютерам, сразу зависали программы и номер нужно было верстать сначала.

Поздно вечером к Ясуровой в присутствие ворвались двое и спросили:

— Где Макарон?

— Он потащил всех в филармонию. Что ему передать? — спросила Ясурова.

— Ничего. Скажите, что приходила служба безопасности банка «СКиТ».

«Лишенцы» в это время аплодировали «Хануме». После трех вызовов на бис Орехов проснулся, привстал и как дурак захлопал еще.

— Очень низкий акустический импеданс, — сказал он.

Труппа, и без того выходившая с неохотой, собралась по домам, но в пику выходке Орехова решила сыграть по новой все второе отделение.

— Ну вот, дохлопались на свою голову, — сказал Макарон, чувствуя, что буфет уплывает как минимум на полчаса.

Вернувшись домой, Орехов с Улькой обнаружили у подъезда машину.

— Странно, — сказала Улька. — Я вижу ее не в первый раз. Подъедет, постоит и снова уезжает. Из нее никто не выходит. Будто пасут кого-то. Стекла затемненные, сколько там человек, непонятно. Вот видишь, опять — нас засекла и отваливает.

— Придурки какие-нибудь, — промямлил Орехов, все еще находясь под впечатлением буфета.

Не успели Орехов с Улькой войти в квартиру, как следом ворвались двое.

— Как будем отдавать долги? — спросили они.

— Из-под нас вышибли залог, — произнес Орехов заученную фразу. — И вообще, дома я финансами не занимаюсь. Подтягивайтесь завтра в присутствие, там и разберемся.

— В офис мы заходили, вы от нас бегаете. Когда будут бабки?

— У нас их нет. По крайней мере, сразу всех.

— Тогда будете отдавать равными лобными долями в течение года!

— Минуточку, — сказал Орехов и нагнулся развязать шнурки. — Я же отдал Мошнаку его дурацкое вино!

Удар битой по голове отвлек Орехова от дальнейших ухаживаний за обувью. Кровь не брызнула по стенам, но лужа на полу образовалась порядочная. Орехов упал, обхватив голову руками. Улька заорала на весь подъезд. Бойцы не обратили на вопли никакого внимания. По тому, как они бросили в угол бейсбольную биту, было понятно, что они не боятся последствий и действуют в рамках абсолютной безнаказанности.

— Даем три дня, — бросили они на прощанье. — Если не вернете, прибьем ваши черепа к дверям «унитаза»! Но уже после того, как передадите банку оборудование!

Улька бросилась вызывать «скорую» и своих.

— Макарон, Артамонов, скорее сюда! Орехова убили!

— Как убили?

— Сильное сотрясение!

Следом за «скорой» явился участковый, сославшись на то, что сводка поступила в дежурную часть УВД. Он посоветовал Орехову не подавать заявления.

— Это будет означать, что вы не признаете долга, — растолковал он смысл сказанного. — И тогда никто не может ручаться за последствия. Вас поставят на счетчик и будут доставать всю жизнь. Лучше отработать в нормальном капитуляционном режиме.

Примчались Артамонов с Деборой и Макарон с собакой. Бек бросился к луже и принялся жадно лизать линолеум, брызгая слюной. Даже аксакал не смог оторвать его от этого занятия. Осклабившись, Бек подошел к бите и долго ее нюхал, запоминая понятный только ему узор папиллярных линий, оставленный пальцами налетчиков.

— Что будем делать? — Макарон сделал попытку устроить некое подобие мозгового штурма и забрал для коллекции вторую биту.

— Завтра с утра надо идти к Мошнаку, — сказал Артамонов. Разговаривать нужно только с ним.

— Нет никакого смысла, — воспротивился Макарон. — Этих ублюдков он наверняка направил сюда сам. Они работают в одной упряжке. Такие парни за мертвые дела не берутся, потому что просчитывают все до мелочей. Понятно, что наши печатные станки подвисают. А с ними и все остальное.

— Может, об этом срочно сообщить через спецвыпуск? — предложила Дебора. — Пусть узнает население.

— Само собой, заявить публично надо как можно быстрее, — согласился Макарон. — Но это дранка, а не решение проблемы. Население за нас деньги не отдаст. А если мы не рассчитаемся с банком, дальше будет только хуже. То ли дело в старину — платишь виру и мочишь кого хочешь. А если покалечить надо — полувирье, и все дела.

— Ты предлагаешь ввязаться в бойню по закону Талиона? — спросил Артамонов. — Око за око, глаз за глаз? В таком случае с нами разберутся еще быстрее.

— Да нет, я к тому, что, может, на самом деле пора обратиться к вашему куратору? Пока не поздно.

В воздухе повисло молчание. Орехов нашел в себе силы переглянуться с Артамоновым.

— Видишь ли, Макарон, — вкрадчиво произнес Артамонов. — Нас сюда никто не посылал. Мы все придумали. Извини.

— В таком случае, неплохо придумали, — спокойно воспринял сообщение Макарон. — А где ж вы тогда были, если не в Завидове?

— Пиво в «Фазане» пили.

— Весь этот цирк с призванием на службу затеял Артамонов, пробормотал приходящий в себя Орехов, путаясь в бинтах. — Я пристроился к нему от безделья. Это ему пришло в голову посадить дерево, построить дом, создать собственное дело и написать об этом книгу. А что касается Варшавского, мы не ожидали, что он дернет за нами. Он же все бил себя в грудь, что ему есть чем заниматься в жизни и без нас.

— Да, Артур бы вас точно искромсал, узнай правду, — сказал Макарон. — Он и так не выдержал, а раскуси, что вы прикалываетесь, вообще сошел бы с ума.

— Зато мы проверили его на вшивость, — сказал Орехов, медленно перетирая зубами таблетки, которые не удалось проглотить целиком.

— Ну, а потом все понеслось, — продолжил Артамонов, — остановиться было невозможно… Так что придется выкручиваться самим.

— Интересные вы парни, — рассудил Макарон. — Но мне-то вы могли сказать правду.

— Могли, только случая не представилось.

— Посадить, значит, дерево, построить дом, написать книгу, — Макарон принялся перечислять задумки Артамонова, поглаживая заспанного Дастина, которого было опасно оставлять дома одного. — Что же остается из этого списка, если книга написана и дом построен?

— Посадить дерево, — сообразил Орехов.

— Значит, посадим! — многозначительно произнес Макарон и бросил Артамонову: — Собирайся!

— Куда?

— Сажать, — объявил Макарон. — У нас нет другого выхода.

В этот момент заявилась Ясурова, прознавшая об инциденте, подбежала к Орехову и запричитала в голос, выдавая с головой все то, что тщательно укрывалось долгое время.

— Что они с тобой сделали?! Я же тебе говорила — давай сбежим отсюда!

— Все нормально, — выкручивался Орехов.

— А мне что делать прикажете? — развела руками Улька. — Ты всю свою сперму, если не пропьешь, то разбазаришь! — выкрикнула она и направилась к выходу.

Макарон тормознул ее.

— Сейчас не до разборок, — объяснил он. — Нас того и гляди перемолотят, как пацанов, а вы придумали конкурсы устраивать!

— Да отстаньте вы от меня! — вырывалась Улька.

Макарон продолжал удерживать ее, а потом спросил:

— Интересно, Уль, а твое дуло достанет с «унитаза» до новой бани?

— Думаю, да, — ответила Улька и успокоилась, загоревшись профессиональной затеей. — Если немного нарастить. Пара объективов не помешала бы.

— Сегодня мы с Артамоновым кое-что подготовим, а завтра понадобишься и ты.

— Но ведь там непроницаемая крыша, — вспомнила Улька. — Бассейн открыт, а кабины — под матовым стеклом.

— Для начала мы запустим туда Дебору, чтобы у них заклинило сигнализацию. А потом бомбанем крышу, набросаем туда шлака и обстучим битами соседние строения. — Макарон разбил операцию на этапы. — После чего сообщим в газете, что участившиеся полеты НЛО вызвали метеоритный дождь. Причем, местами. Прослеживается четкая закономерность — наиболее кучное падение небесных тел произошло в точках с отрицательной энергетикой.

— Баню снова застеклят, — додумалась Улька.

— Правильно, но уже простым оконным стеклом. Матового в этом городе за три дня они не сыщут, — пояснил Макарон. — А сквозь оконное мы отснимем все что надо.

— Неплохо придумано, сынок, — улыбнулась Улька.

Операцию с метеоритным дождем провели грамотно, словно всю жизнь занимались звездными войнами. Все произошло именно так, как задумал Макарон. Шлак легко сошел за обугленную плоть метеоритов. Крышу бани после стихийного бедствия застеклили оконным стеклом.

— Теперь они все как на ладони, — приговаривал Макарон и в полной темноте тащил Ульку за руку на крышу «унитаза». — Мы им такое жесткое порно устроим, что мало не покажется! А Ренгача, как гаерного шута, надо повесить на гайтане! — сопел аксакал, одолевая этаж за этажом. — Устроил из лифта курилку!

Ульке вспоминала, как вместе с Ореховым они погорели на системе лифтовых кнопок в ДАСе, и всласть похохотала, пока поднимались на верхотуру. Отдышавшись, папарацци приступили к работе. Улька собрала свое фотодуло, и оно стало почти метровым. Макарон из любопытства посмотрел в него. Обзору бани мешал бетонный выступ, на котором висела забытая строителями люлька для штукатурных работ.

— Надо вывести в окно пару досок, — подсказала Улька, — чтобы можно было вытянуться и лечь. Тогда все будет видно.

— Попробуем, — согласился Макарон и принялся городить конструкцию. Он отыскал два бруса, связал проволокой и выдвинул далеко за фрамугу. Потом укрепил все это хозяйство двумя бетонными блоками как противовесами. Попробовал улечься сам — получилось. Если брусья не рухнули под ним значит, Ульку выдержат точно.

Улька влезла на конструкцию, проползла вперед и велела подать фоторужье. Аксакал осторожно протянул ей аппаратуру. Улька настроила оптику, навела ее на объект и приступила к съемке. Сквозь стекла было хорошо видно, как Платьев нежился в кабине в приятной близости с Додекаэдром. В других комнатах занимались подобными интимными беседами еще несколько пар. В бассейне в окружении стайки пацанов плавали Шабада и Мошнак. Мэр сидел у кромки с человеком от органов, за прокурором, осклабясь, бегал авторитет.

Улька работала не покладая рук. Макарон держал ее за ноги. Увлекаясь, она продвигалась вперед, чтобы достать точку, с которой вынимались солидные крупные планы.

Отработав пленку, Улька перезарядила аппарат и передала отснятую катушку Макарону, едва дотянувшись до его руки из неудобной позы.

— Может, хватит? — сказал он ей.

— Сейчас, Платьев вышел в бассейн к мальчикам, — сказала Улька.

— Ну, давай, доснимай его, и валим.

— Погоди, тут такая групповуха начинается! — сказала Улька и подалась вперед. Ее ноги, находившиеся в начале съемки по эту сторону окна, были уже на той. Она и не заметила, как оказалась снаружи почти вся.

Брусья имели ширину, достаточную, чтобы чувствовать себя уверенно, только немного расходились в конце.

— Ну все, давай обратно, — заволновался Макарон.

— Ползу. Возьми ствол.

Макарон потянулся за аппаратом.

— Ну, что у вас тут? — cпросил вбежавший на площадку Артамонов.

От резкого окрика Улька упустила лямку, и фотоаппарат заболтался в воздухе. Улька потянулась за ним, опервшись всем телом на один брус, который тут же съехал вниз и развернул Ульку перпендикулярно к себе.

— Спокойней, Уля, спокойней, — контролировал ситуацию Макарон. — Я доползу до тебя и затащу сюда.

— Сначала втащи аппарат.

— Конечно, он же ближе.

— А потом разверни меня. И я сама вползу назад.

— Хорошо.

Артамонов затих и наблюдал за происходящим. Луч прожектора разрезал пополам придуманную Макароном конструкцию и углом уходил в темнеющую пустоту. Свет растворялся во тьме, не доставая дна.

Пока Макарон тянулся за ружьем, железобетонный противовес под двойной нагрузкой ушел в сторону. Вползая назад, Макарон не заметил, как окончательно сбил его. Это увидел Артамонов и бросился удерживать корпусом поднимающийся в горизонтальное положение брус.

Улька ойкнула. Теперь она висела на брусе, придавленном к полу Макароном, а второе бревно от перевертывания удерживал Артамонов.

— Брось его на фиг и помоги мне! — скомандовал Макарон.

— А Ульку не зацепит?

— Вроде нет.

Артамонов отпустил свой брус. Страшный грохот сотряс тишину.

— Забери аппарат, — попросил Артамонова Макарон.

— Я не пройду на ту сторону. Могу только через тебя.

— Перелезай, только быстрее.

Артамонов перевалился через Макарона, забрал ствол и вернулся на площадку. Все шло нормально. Теперь Макарон спокойно удерживал второй брус, а Артамонов, потянувшись за окно, готовился помочь Ульке влезть обратно.

Так бы все и получилось, но никто не знал, что творится в голове у Ульки. То ли она вспомнила, как пугала Орехова прыжками из окна ДАСа, чтобы он перестал заниматься ерундой, то ли на морозе у нее ослабли руки, но так или иначе она не проявила никакого интереса к приближающемуся Артамонову. Занятно, что ответил бы ей Орехов сейчас? Опять бы сказал: «А не сбегать ли лучше в лавку?» Теперь бы это прозвучало просто глупо. Все давно перестало быть смешным. От такого бесконечного юмора, кроме усталости, ничего не осталось. Все эти мысли, возведенные в степень, полностью овладели ею. На секунду она вообще забыла, где находится. И когда Артамонов протянул ей руку, она просто разжала свою.

Чтобы ничего не видеть, Макарон разбил булыжником прожектор и побежал вниз, спотыкаясь и грохоча. Артамонов вполз на подоконник и бросился следом.

Ситуацию спасло то, что Улька родилась в сорочке. Ее угораздило упасть прямо в лифтовую шахту. После приземления бездыханную Ульку еще долго покачивал батут курилки. Она очнулась, когда сетка почти не шевелилась.

— Ну, ты даешь! — обрушился на нее Макарон. — У меня чуть сердце не разорвалось.

Улька ошалело вращала головой и не понимала, где находится.

Сообщили Орехову, Деборе, остальным. Вызвали «скорую». Врачи сказали, что на выход из шока уйдет несколько дней. На место происшествия приехал следователь. Дача показаний для Макарона и Артамонова была хорошим поводом облегчиться. Рассказывать все, что было, просто так не поворачивался язык настолько с Улькой все получилось неожиданно.

— Что вы делали наверху? — спрашивал следователь.

— У нее была мечта — снять город с высоты птичьего помета, — отвечал Артамонов.

— Неужели об этом можно мечтать? — удивился следователь.

— А почему бы и нет?

— А больше вы ничего не снимали?

— Нет.

— А где пленка?

— Все упало вниз.

— Внизу ничего не нашли.

— Плохо искали.

— Вы занимаетесь сокрытием, товарищ Артамонов. Это преследуется законом.

— Мы знаем, чем занимаемся. И знаем, что все, чем мы занимаемся, у нас преследуется.

После допроса Макарон с Артамоновым отправились к Орехову, но в квартиру к нему попали не сразу. Полет Ульки отнял у него дар речи. Орехов заперся и никому не открывал. Но Артамонов настоял.

— В этой жизни пристрелян каждый наш шаг, — сказал он Орехову. — Не ценишь деньги — отнимут, не любишь жену — уведут. У денег и дружбы есть одна тонкость — их надо защищать, как диплом. Заслужить и потом защитить. Это две части одной работы. И еще — от жизни надо брать чуть меньше, чем она позволяет взять.

Орехов молчал.

— Пойдем проявлять пленки, — сказал Макарон Артамонову.

Они доехали до «унитаза», поднялись в лабораторию, достали из тайника фоторужье, вынули пленку и приступили к проявке. Потом сканировали кадр за кадром и по очереди вытаскивали на монитор. Снимки получились отчетливыми. Снятые в инфракрасном диапазоне, они придавали фактам дьявольский оттенок.

— Теперь эти ребята в наших руках, — сказал Макарон. — Главное промурыжить судебных исполнителей. Нам нельзя съезжать из детинца. Вплоть до того, что мы здесь забаррикадируемся.

— Надо призвать на помощь трезвенников, — вспомнил Артамонов, — и устроить из амбалов живое оцепление.

— Как мы раньше не додумались?

Утром с белым флагом на Озерную явился Фоминат. Платьев заслал его к «лишенцам» как бывшего у них в употреблении. На Фомината возлагались функции парламентера. Он сказал, что если в выходящей завтра газете будет снята первая полоса, то найдутся люди, которые хорошо за это заплатят. Он дал понять, что та сторона в курсе всего, что происходит в лагере противника.

Макарон встал навстречу, чтобы устроить Фоминату дисмисл — иными словами, чтобы дипломата, которого корчил из себя Фоминат, объявить частным лицом и потом по этому лицу как следует настучать. Но Артамонов тормознул его.

— Это наш человек, — сказал он. — Мы с ним проводили лотерею.

— Ну, извини, — сказал Макарон. — Так это и есть тот самый Фоминат натрия?

— Конечно.

— Похож.

— Сколько платите за пленки? — cпросил Артамонов у Фомината.

— Сто пятьдесят.

— Всего-то?

— А сколько вы просите?

— Мы ничего не просим. Нашу константу вы знаете — триста. Она не меняется на протяжении уже нескольких лет, поэтому не обсуждается.

— Я передам заявку губернатору.

— Но это не все, — сказал Артамонов. — Положение о лотерее до сих пор не подписано. Вы должны вернуть назад видеодвойку. Мы выставим ее в галерее, как в музее. Она дорога нам как память и чтобы замкнуть круг.

— Я принесу, — сказал Фоминат. — Завтра.

— Сегодня, — сказал Артамонов. — В четыре мы привезем в «Чикен» оригинал полосы и обе пленки. Деньги и техника должны быть при вас.

Было понятно, что Артамонов оттягивает время. Когда Фоминат ушел, Артамонов дал команду снять с номера сверстанный материал.

— Зачем? — спросил Макарон. — Мы, что, свертываемся?

— Нет. Мы снимем с полосы фотографии и отвезем, как обещали. А Дебора тем временем поставит другие, поконтрастнее. Они ведь думают, что мы не успели распечатать пленки.

Оригинал-макет снятой полосы Артамонов сложил вчетверо и опустил в боковой карман.

— Тираж надо поднять до миллиона, — начал он расписывать коллективу порядок действий. — Пока мы с Макароном будем разбираться по существу вопроса, вы должны успеть отпечатать тираж и вывезти его из цеха. Ночью придут опечатывать имущество — нам придется подписать акты, иначе не затянуть время. Если мы промурыжим их пять — семь часов, вам будет достаточно. При разноске газеты использовать только своих людей. Никого слева не нанимать. В каждый почтовый ящик — по две газеты: одну поглубже, вторую — чтоб торчала. За почтальонами будет зачистка, люди Платьева пойдут по пятам вынимать газету из ящиков. На три оставшиеся полосы поместите приветы от Леха Валенсы, Жоржа Помпиду и так далее. Внутри телепрограммы поместите фотографию Макарона с Дастином на руках. Это придаст шарму. Надо расписать подробнее все как было — и про биты, и про «Chrysler», и про Орехова. Будем взывать к народу. Текст должен быть убийственным. Газета должна попасть в квартиры к утреннему чаю. Дата выхода — вчерашним числом, чтобы не смогли пришить нарушения закона. За главного остается Ренгач, Артамонов заговорил бодрее, а то все казалось, будто диктует завещание. Журавлева записывала за ним каждую букву. Коллектив стоял вокруг и ждал. Получив ценные указания, все отправились выполнять.

«Может, никуда не ходить?» — хотел сказать Артамонову Макарон, но вспомнил, как падала Улька, и раздумал. Было понятно, что своего решения Артамонов не отменит.

— Сделать из нас аманатов у них не получится, — сказал в конце концов Макарон и свистнул Бека.

До встречи с людьми Платьева оставалось несколько минут.

Декабрьский день путался под ногами без всякой отчетливой идеи. Начинало темнеть. Ступенек до «Chrysler» оказалось девятнадцать. «Когда бы еще пришло в голову сосчитать?» — подумал Артамонов.

Трезвенники разомкнули ряды и пропустили Артамонова с Макароном за пределы оцепления.

«Chrysler» вернулся на базу под утро. Он появился из-за угла соседнего здания с включенной аварийкой. Машина медленно катилась к подъезду «унитаза».

— Странно, — сказала Журавлева, вместе со всеми не смыкавшая глаз целую ночь.

— Может, движок не тянет? — поразмыслила Дебора и сама себе ответила: — Должен тянуть, там ведь одни свои.

Воткнувшись в бордюр, машина остановилась.

Все побежали вниз. Салон оказался запертым изнутри. Артамонов с Макароном сидели с закрытыми глазами. Макарон — за рулем, Артамонов на заднем сиденье. Бек по очереди лизал им лица.

Дебора с Журавлевой начали стучать по кузову, чтобы хоть что-то делать. Бек метался от окна к окну, предъявляя то одной, то другой кровавую близну на морде. Похоже, он не понимал, зачем девушки пытаются проникнуть в салон. Что еще требуется, если сделано все? В мозгу Бека продолжала висеть раскадровка всего, что произошло в «Старом чикене». Как только Артамонов с Макароном прибыли в подвал, их принялись угощать. Потчевали бесконечно долго, подливали и подсыпали в бокалы разные вкусности с приятным запахом, причем достаточно знакомым. Где-то он уже попадался, этот запах. Очень запоминающийся и влекущий. Во всяком случае, Беку понравился. Но как раз псине никто ничего и не предлагал. Пришлось отправиться на кухню самостоятельно. Понятно, что оттуда сразу разбежались повара, и Бек учинил, как любит выражаться Макарон, тотальный бертильонаж. Все закончилось тем, что Бек зафиксировал человека, которым пахли биты, и схватил его за локоть прямо в подсобке. Беку показалось странным, что у людей при внешней дубоватости внутри такие мягкие кости: едва прикоснулся, а они хруп — и все. Когда Бек вернулся в зал, угощение подходило к концу. Начали прощаться. Макарон позвал собаку и нетвердой походкой дошел до машины. Бека два раза звать не надо, он прыгнул на место, завели машину и поехали. Потом вспомнили, что забыли Артамонова. Стали возвращаться назад и застряли в воротах. Через некоторое время притащился Артамонов. Боковые двери были зажаты забором, и Артамонову пришлось влезать через заднюю дверь. Кое-как выкарабкались из узкого прохода и покатили домой. Потом поехали еще медленнее. Макарона выкручивало наизнанку, но наружу ничего не выходило. Такое бывало и раньше, но тогда он блевал веществом, которое Бек тут же пытался сожрать, за что ему и попадало под ребро. А в этот раз рвало насухую. Макарон несколько раз останавливал машину, потом опять трогался. Бек видел, как он пытался написать что-то на бумаге, но у него выпадала из рук авторучка. Он отключался и снова приходил в себя, чего нельзя было сказать об Артамонове, который, как только сел, сразу спекся. Вот так не спеша и добрались до «унитаза». «Открывайте, здесь нечем дышать!» — додумал свою мысль Бек и громко завыл.

Пока девушки догадались, что надо разбить стекло, прошло время.

Макарон сказал, словно во сне:

— Палас сухой, как палубы со всеми бригадирами. На трассу всех бригадиров! Как в Цюрихе. Да, мам?

Между сидениями лежал лист бумаги с нацарапанным текстом: «Не хоронить три дня». И подпись — «Клофелин».

Результатов выборов дожидались за городом. Оставаться на виду было опасно. Спаренный номер «Лишенца» произвел эффект разорвавшейся бомбы, бризантный заряд которой перешиб все информационные потоки. А вышедший за ним следом еще один — просто размазал всех по земле. В нем расписывалось по пунктам все, что произошло накануне выборов.

Город проголосовал за Макарона целиком и полностью, а вот область уклонялась до последнего. К часу ночи у Макарона набралось тридцать процентов голосов, а у Платьева — сорок. Потом поступили уточненные данные: тридцать девять процентов у Макарона и сорок один — у Платьева. После этого информацию сообщать перестали. К четырем утра не отчитались только три района. Как они изменят предварительный расклад, предположить было трудно. Окончательные результаты выборов утаивались до обеда следующего дня. И только когда тянуть было уже некуда, избирательная комиссия сообщила итоги — Макарон победил с перевесом в три процента. Он собрал половину всех голосов, что означало победу в первом туре.

Избирательная комиссия долго не вызывала Макарона для вручения Свидетельства о вступлении в должность. Квазисудебные органы рассматривали споры, связанные с итогами голосования. Макарону вменяли в вину то, что его фамилия была выделена синим цветом и вся информация игрою красок подавалась так, будто выборы уже состоялись и результаты известны, а материалы в «Лишенце» были смонтированы так, будто новый губернатор — не Платьев, а Макарон. Введенный в заблуждение электорат якобы ничего не понял, подошел к урнам формально и проголосовал, как бросилось в глаза. Это явилось основанием для того, чтобы оспорить результаты. Проигравшая сторона подняла хипеж, но фокус не прошел. Да и не мог пройти. По той причине, что губернатор Платьев, как лежачий больной, уже давно «делал под себя». Делал все. В том числе и Устав области, который был сделан настолько под Платьева, что обратного хода не могли дать даже форс-мажоры.

Когда страсти улеглись, «лишенцы» вернулись в город.

Четыреста тысяч избирателей, проголосовавших за Макарона, были неплохим стартовым капиталом для очередного рывка.

Вступив в должность, Макарон устроил прием на дому. Пришли все: Нидворай, Маргарита Павловна, топ-модель с Давликаном, комендант Ренгач, старший печатник Толкачев, трезвенник Завязьев с половиной своих коллег, «сестры» Изнанкина и Флегма, Шарлотта Марковна, отец Волович, Журавлева, Ясурова. На кухне хозяйничала тетя Паня. Дастин ездил верхом на Беке и требовал живую лошадь. Улька штудировала медицинскую энциклопедию на предмет, можно ли забеременеть после полета. Дебора занималась дочкой. В камине потрескивали дрова. Артамонов с Ореховым играли в шахматы. Доску они придерживали коленями, а сбитые фигурки бросали в огонь.

_{1995 — 2000.}