"Монумент" - читать интересную книгу автора (Грэхем Йан)

Глава вторая

– Он выживет?

– Э… Возможно…

– Звучит не слишком-то обнадеживающе.

– Помню, пару лет назад я пользовал крестьянина, которого потоптал бык. Изрядно потоптал, скажем прямо. И все же навряд ли бы он согласился поменяться местами с этим беднягой… – Старческий голос затих, говоривший помедлил, потом досадливо вздохнул. – Ты посмотри на него. Живого места не осталось. От макушки до пяток – один сплошной синяк. Неизвестно, сколько крови из него вытекло. Наверняка половина костей переломана. И только Четверо знают, сколько у него внутренних ран.

– Внутренних ран? – переспросил второй голос, принадлежавший молодому человеку, который говорил тихо, однако настойчиво.

– Ну да, – отозвался старик. – Легкие, печень, почки… Все они очень хрупки, друг мой. И далеко не всегда очевидно, повреждены ли. Они могут кровоточить, однако ни пациент, ни лекарь этого не заметят, пока не станет слишком поздно. А есть и другие недуги, которые не распознать сразу. Заражение крови, к примеру, убивает не хуже яда. И тут уж ничего нельзя поделать…

– Но вы ведь приложите все силы?

– Разумеется, разумеется. Все же, Бретриен, будь наготове. Не исключено, что, несмотря на все мои усилия, тебе придется читать над ним отходную.

Баллас лежал неподвижно. Он попытался было разлепить глаза, но они так заплыли, что не открывались. Все тело мучительно ныло. Впрочем, чувство было знакомое: не впервые его поколачивали. Баллас знал это ощущение – когда собственное тело становится словно чужим, непривычным и слишком тяжелым. Что ж, он до сих пор жив…

Баллас хотел спросить, где находится, и даже попытался открыть рот. Губы неимоверно распухли и едва двигались, к тому же оказались слеплены засохшей кровью.

– Отходную… – В голосе молодого человека послышалось смущение. – Признаться, отходную я уже прочитал. По ошибке. Я нашел его на заре, он провел всю ночь на улице. Тело было в крови – и холодным к тому же. Разумеется, я решил, что он мертв…

– Немудрено, – буркнул старик.

– Тут подоспели священные стражи. Когда они начали грузить тело в повозку, из него пошла кровь…

– Стало быть, сердце еще билось.

– Я не мог поверить своим глазам. И сразу же послал за вами.

Послышался влажный «хлюп», будто что-то плюхнулось в миску с водой.

– Ну что ж, – проговорил старик, – раны я промыл, а кровь на теле мы пока оставим. Не стоит тревожить его без нужды.

Теперь раздался негромкий скрежет – медленный и ритмичный. Такой звук издает пестик, трущийся о ступку.

– Нитбана? – спросил молодой голос.

– Угу. Этому бедолаге повезло, что я прихватил ее. А вот луговица скоро закончится. Надо было взять побольше… – Скрежет стих.

Баллас почувствовал, что старик наклонился ближе – почти к самому его лицу.

– Он пил. Прелестное смешение ароматов чувствую я в его дыхании. – Голос старика сделался насмешливым. – Виски, эль, вино, ром… Все – не лучшего качества.

– Я нашел его на Винокурной улице, – объяснил юноша. – В том квартале расположены всякие кабаки, игорные дома и… э…

– Бордели, – закончил старик, поскольку его молодой собеседник явно затруднялся произнести это слово. – Я в курсе, что за квартал. И мне хотелось бы спросить, Бретриен: много ли ты знаешь о своем пациенте?

– О нем? Ничего не знаю. Я просто нашел его там, полумертвого… Мой долг обязывал ему помочь. Я же давал клятву. Как я мог бросить на произвол судьбы страдающую душу?

Старик пробормотал что-то невразумительное.

– Простите?

– Будь осторожен. – На этот раз голос прозвучал громче. – Ни один порядочный человек не станет шляться по кабакам на Винокурной улице. – Снова заскрежетал пестик. – Разверни-ка бинт. Спасибо. – Послышалось чавканье, словно старик возился с какой-то полужидкой массой.

– Мы ничего о нем не знаем. Мало ли какие обстоятельства его туда привели.

Старик рассмеялся.

– Обстоятельства!.. В чем тут сомневаться? Ты нашел его в одном из самых мерзких кварталов Соритерата, пьяного, избитого, на полпути к Лесу Элтерин…

– Я должен дать ему приют.

– И надолго?

– Пока он не поправится. Если, конечно, это…

– …это чудо…

– …произойдет, – закончил молодой человек.

Чавканье прекратилось. Что-то холодное и липкое размазалось по груди Балласа. Мазь приятно увлажняла и холодила кожу. Потом тело обхватил тугой бинт, и ребра мгновенно отозвались болью. Показалось – в грудь ударила молния. В глазах потемнело. Баллас дернулся и захрипел.

– Ага! Вот и ответ на твой вопрос. Видел? – В голосе старика сквозило удивление. – Ну что ж, ну что ж… Обнадеживает…

Возможно, старый лекарь говорил что-то еще, но Баллас уже не слышал. Сполохи ослепительно яркого света вспыхивали перед глазами. Боль нарастала, катилась по телу тяжелой волной, точно раздирая его изнутри острыми раскаленными когтями. Потом свет померк, и Баллас провалился в теплое черное забытье.

Минуло несколько дней. Баллас не мог наверняка сказать, сколько именно – редкие моменты, когда он приходил в сознание, быстро сменялись беспамятством. Наконец, в очередной раз открыв глаза, Баллас осознал, что чувствует себя несравненно лучше.

Он огляделся. В маленькой комнатке с белыми стенами и единственным, плотно занавешенным окном горел очаг. На столике возле кровати выстроились ряды баночек и флаконов с лекарствами. Здесь же лежали скрученные рулончики бинтов, тампоны, иглы и нитки для зашивания ран, травы, предназначенные для мазей и отваров.

Юноша, склонившийся над кроватью, оказался священником. Теперь, окончательно придя в себя, Баллас увидел темно-синий балахон, мешком свисающий с узких плеч, и белокурые коротко остриженные волосы. Бледнокожий, хрупкий – юноша, казалось, излучал набожность и смирение.

Он осматривал раны Балласа, а увидев, что тот пришел в себя, засыпал его вопросами.

– Как вы себя чувствуете? Кто вы? Откуда? У вас есть семья? Родственники? Кому сообщить о вашем местонахождении?..

Баллас угрюмо молчал. Суетливые вопросы священника раздражали его. Жизнь Балласа была его личным делом и никого – ровным счетом никого – не касалась. Тем более что и сообщать было некому. Баллас давно уже бродяжничал, болтаясь из ниоткуда в никуда, и ни одна живая душа в Друине о нем не беспокоилась. О его смерти между делом вздохнули бы разве что содержатели кабаков да шлюхи – в чьих кошельках оседало немало его, Балласа, денег…

Тесная комнатушка угнетала Балласа. Треск огня в очаге, бесцветные стены и запах лекарств доставляли ему беспокойство. Он к этому не привык. Баллас желал дышать чистым воздухом, холодным. Ему нужны были иные ощущения, кроме покоя и тепла. Более же всего прочего Баллас хотел выпить. В доме священника нашлось много разнообразных лекарств – кроме того единственного, которое ему требовалось.

В конце концов он решил, что уже может подняться с кровати, спустил ноги на прохладный пол и встал. Тянущая боль кольцом охватила грудь и спину. Прошипев проклятие, Баллас сел обратно на постель, ожидая, пока боль отступит. Он был раздет – лишь засохшая кровь покрывала тело словно вторая кожа. Постанывая, Баллас несколько раз согнул и разогнул Руку. Кровавые хлопья, отслаиваясь, посыпались на пол. Ссадины и кровоподтеки, сплошь покрывавшие грудь и живот, уже утратили черно-лиловый цвет и являли взгляду разнообразные оттенки желтого и зеленого. Недовольно бурча, Баллас ощупал лицо. Нос, разумеется, сломали – это уж как водится.

Челюсть распухла. Губы потрескались и раздулись – точно колбаски, которые передержали над огнем. Он выругался и смачно сплюнул. Сгусток красноватой вязкой слюны шлепнулся на пол.

На стуле в углу лежала аккуратно сложенная одежда. Коричневая рубаха, мягкая куртка и черные шерстяные штаны. Одежда была чужой, но явственно предназначалась ему… Штаны почти подошли, а вот куртка оказалась узковата в плечах. Что до рубахи – она с трудом вместила в себя огромный живот и натянулась, как кожа на барабане, едва не треснув по швам.

Лишь обувь, стоявшая под стулом, не вызвала у Балласа никаких нареканий. И неудивительно. Ведь это были его собственные старые сапоги, отмытые от грязи и рвоты и аккуратно починенные.

– Святой человек… – пробормотал Баллас. – Интересно, что ты потребуешь за свою доброту?

Он вышел из комнаты и огляделся. Длинный коридор впереди заканчивался приоткрытой дверью. За ней располагалась кухня. На полках стояла деревянная утварь. В потухшем очаге сиротливо стыли темные угли. За деревянным, чисто выскобленным столом сидел молодой жрец… как его? Бретриен. Юноша что-то сосредоточенно писал на пергаменте. Перед ним на столе лежала Книга Пилигримов, щедро украшенная виньетками и миниатюрами. Бретриен был облачен все в ту же синюю жреческую хламиду. С его шеи свисал бронзовый треугольник – миниатюрное изображение святой горы.

– Это не моя одежда, – сказал Баллас, перешагивая через порог кухни.

Священник подскочил от неожиданности. Чернила выплеснулись на стол, заляпав столешницу и пергамент. Ошарашено глядя на вошедшего, юноша недоуменно заморгал.

– Это не мое, – повторил Баллас, оттягивая борта узковатой куртки. – Где та одежда, в которой ты меня нашел? Верни ее.

– Вы так тихо подошли, – пробормотал Бретриен, нервно вертя в пальцах свой медальон – словно защитный амулет. – Я не услышал…

– В последний раз спрашиваю: где моя одежда?

– Я ее сжег, – отозвался священник.

– Сжег? – сумрачно переспросил Баллас.

– Она была просто ужасна, – объяснил Бретриен. – Кишела насекомыми. К тому же изношена до последней степени. Ей была прямая дорога в огонь… Простите, если я позволил себе вольность. Но право слово, вашу старую одежду было уже не спасти. И то, что вы сейчас носите, – он кивнул на новый наряд Балласа, – оно ведь лучшего качества. Вы обратили внимание, какая мягкая шерсть? А ваша прежняя рубаха была груба, как власяница. – Он неловко рассмеялся. – Святой Деритин всячески себя истязал, но, думаю, даже он отказался бы ее примерить…

Баллас мрачно взирал на Бретриена.

– Я… э… Вы голодны?

– А ты как думаешь? – проворчал Баллас. – Все эти дни я жрал какой-то сраный бульон. Разумеется, голоден… – Тут его взгляд упал на полку, где среди прочего стояло несколько винных бутылок. – Но еще больше я хочу выпить. – Баллас шагнул к полке, ухватил бутыль и принялся выдирать пробку.

Священник вскочил на ноги.

– Нет! – воскликнул он, пытаясь вырвать бутылку из рук Балласа. – Прошу вас! Это нельзя пить просто так! Запрещено!

– Да ну? И почему же? – Баллас посмотрел бутылку на свет. – Что там, святоша? Сдается мне – вино. А может, я ошибаюсь? Может, это моча святого мученика, а? Или блевотина Благого Магистра?

– Святое вино, – пробормотал Бретриен. – Его делают в монастыре Брандистера, а Благие Магистры освящают в соответствии со строжайшими ритуалами, предписанными Пилигримами… – Он запнулся. – Святое вино дозволяется вкушать во время церковной службы – и только. Иначе это великий грех, и такое деяние сулит несчастья. Прошу вас: отдайте!

– А есть у тебя вино, которое можно пить? – Баллас неохотно вернул Бретриену бутыль. – Не святое?

Юноша покачал головой.

Баллас нахмурился. Везет как утопленнику. Может, дешевле было сдохнуть, чем оказаться в доме этого святоши? Бретриен баюкал бутылку в руках, точно младенца. Потом осторожно водрузил ее на полку. Баллас хмыкнул.

– Ну ладно, а жратва у тебя есть?

– Да-да, конечно. Овсяная каша, картошка, морковка…

– А мясо?

– Четверо не дозволяют своим служителям употреблять в пищу плоть животных, – сказал Бретриен с легкой укоризной в голосе. – Поэтому мяса у меня нет. Извините…

Баллас углядел на столе четвертушку сыра, завернутого в льняную тряпицу. Он ухватил его, отломил кусок и закинул в рот. Губы тут же отозвались болью, на куске сыра осталась кровь. Баллас осторожно прожевал, оберегая разбитые зубы. Сыр был водянистым, безвкусным.

– Дрянь, – пробормотал Баллас, швыряя сыр обратно на стол.

Молодой жрец смотрел на него. В ясных голубых глазах читались беспокойство и неуверенность.

– Что-то не нравится, святоша? – спросил Баллас.

– Я… – Бретриен запнулся, словно пытаясь скрыть свои истинные чувства. – Если вам так уж хочется мяса, можно купить его на рынке.

Баллас издал невеселый смешок.

– По-твоему, у меня водятся денежки?

Бретриен порылся в складках одеяния и достал кошелек.

– Вот два пенни. Этого должно хватить.

Баллас обозрел медные монеты в ладони священника. Потом перевел взгляд на него самого.

– Ну что же вы? – досадливо сказал Бретриен. – Возьмите их, если и впрямь не можете обойтись без мяса.

Пожав плечами, Баллас забрал деньги. «Да ты и впрямь святой, – мысленно проговорил он. – Или же, что вернее, тот еще олух».

– У вас кровь идет, – заметил Бретриен. И впрямь, алые капли сочились из-под рукава рубахи. – Вы уверены, что сумеете дойти до рынка?

– Скоро выясним, – буркнул Баллас.

– Да. Думаю, сумеете. – Бретриен захлопал ресницами. – Я бы… э… Скажите, не могли бы вы оказать мне любезность? Это сущая ерунда, но… Вы меня очень обяжете.

– Короче, ты меня лечил, чтобы сделать мальчиком на побегушках? – хмыкнул Баллас. – Так, что ли, получается?

– Разумеется, нет! – воскликнул юноша, вертя в пальцах треугольный медальон. – Я просто… Вы были ранены, а Четверо предписывают нам заботиться о ближних своих в болезни и в горести… Вот и все. Я не собирался… – он запнулся, подбирая слова, – требовать что-то взамен. Отнюдь…

Поведение священника раздражало Балласа. Каждое движение, каждый взгляд, каждое нервное прикосновение к медальону скребло по нервам. Святоша был робок, как мышь. Что ж, неудивительно, что он встревожен. Не каждый день в твоем доме появляется избитый, истекающий кровью и дышащий перегаром незнакомец, чьи манеры далеки от совершенства. Но Бретриен, на взгляд Балласа, излишне нервничал – будто ожидал, что чужак в любой момент может на него наброситься… Ну да ладно. Валдае решил, что покинет обиталище священника в наиближайшее время. Такие места не для него. Лучше снова скитаться по борделям и кабакам, чем лишний день вдыхать затхлый воздух этого дома…

– Так вы исполните мое поручение? – Бретриен снова извлек кошелек. – Дело-то, в общем, нетрудное. – Он достал еще три монеты. – Один мой знакомый, по имени Кальден… Он оказал вам первую помощь и объяснил, как нужно за вами ухаживать. Хороший человек. Умный и сострадательный – а такое сочетание нечасто встречается в наше время… Так вот я…

– Короче, – перебил Баллас. – Что надо сделать? Священник замялся.

– Ну?

– Он вылечил вас, – пробормотал Бретриен. – И принес много всего из своих личных запасов. Травы, лекарства, инструменты. Я должен ему заплатить. Он отнюдь не богат…

– А вот здесь ты ошибаешься, – злорадно сказал Баллас. – Ни разу еще не встречал бедного врача. Они – что твои пиявки. Паразиты. Те высасывают кровь, а эти – деньги. Что оставляет врач после себя? Здорового банкрота, вот что. Они жиреют и наживаются на наших болезнях!

– Кальден не врач, – возразил Бретриен. – Он смотритель музея на улице Полумесяца. Зайдите туда и отдайте ему эти деньги. Я думаю, Кальден будет рад вас видеть: он не верил, что вам удастся выжить. И тем более – так быстро выздороветь. У вас сильный организм. Он…

– Я все сделаю, – перебил Баллас, принимая монеты.

– Вы знаете, где находится улица Полумесяца?

– А там поблизости есть кабаки?

– Думаю, да.

– Тогда найду.

Пять пенни! Баллас сжал кулак, чувствуя, как твердые края монет врезаются в ладонь. Какое приятное ощущение! Пять пенни – это вечер с вином, элем и девками… Эх, кабы все кражи в мире совершались так же легко! Какой простой и приятной была бы жизнь, будь все люди наивны и легковерны, как этот священничек.

– Передайте Кальдену мои наилучшие пожелания, – сказал юноша.

Слова его догнали Балласа уже на пороге…

Баллас неторопливо шел по Соритерату. Оказывается, за дни, проведенные в затхлом жилище священника, он успел привыкнуть к теплу. Уличный мороз обрушился на него резко и внезапно. Он почти успел позабыть, что грядет зима. Что очень скоро в Друин заявятся ледяные ветры и метели. Ляжет снег. Земля затвердеет, как камень, и канавы, где он обычно спал, будут завалены высокими сугробами…

Двадцать последних лет из прожитых сорока пяти Баллас бродяжничал. Он знал, что такое мороз, дождь и ветер. Не раз и не два ему случалось промокнуть до нитки или трястись от холода…

На пути в Кранстин-Мор он спал в канаве. Ночью ударил мороз, и поутру Баллас обнаружил, что почти целиком закопался в землю. Рубаха заледенела и стала твердой, как доска, пальцы изодрались в кровь… В другой раз, в городе Геналлин, он основательно нажравшись, свалился в пруд. Добрых две недели после того одежда не желала просыхать и по утрам искрилась кристалликами льда… А на дороге из Коарта в Фалранан, под нескончаемым ветром и градом, он едва не загнулся от истощения и холода. Тогда его спас проезжий купец. Дал Балласу сухую одежду, накормил и влил в него добрых полбутылки виски. Потом развел костер и долго растирал ему руки и ноги. Баллас был искренне растроган такой добротой и бескорыстием… что, впрочем, не помешало ему наутро ограбить купца, приложив того – для верности – поленом по голове.

Те давние ощущения, воспоминания о холоде и страданиях, давно уже смазались в памяти. Значение имело лишь то, что происходит сейчас. А сейчас Балласу было зябко и неуютно. Промозглый холод забирался под куртку, пронизывая до самых костей. Навряд ли сильно подморозило; просто Баллас отвык. Размяк. Разбаловался в теплом доме священника. Да и если на то пошло, то одет не по погоде. Святоша не дал ему плаща. Штаны, рубашка, куртка – да. Но как насчет теплого шерстяного плаща с капюшоном? Очевидно, щедрость священника все же имела пределы.

Баллас брел вперед, думая о монетах в кармане и мало заботясь о том, куда несут его ноги. Вскоре он начал узнавать местность. Определенно, он здесь уже бывал… когда? А так ли это важно? В тот раз, помнится, стояли сумерки, но и сейчас, при свете дня, длинный ряд обветшалых зданий показался смутно знакомым. В особенности – одно. Над дверью виднелась вывеска: толстая горящая свеча – знак борделя. Тотчас вспомнились комнатенка на втором этаже, пышноволосая полнотелая шлюха и острый аромат трав…

А ведь и верно – это та самая улица, где его избили каменщики. Как назвал ее священник? Винокурная?.. Баллас остановился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Ему определенно не хотелось еще раз встретиться с рыжим ублюдком и его приятелями. Баллас представил их удивленно-ненавидящие взгляды… Удивление быстро превратится в ярость; они захотят исправить дело и довершить начатую работу…

Баллас развернулся на каблуках и поспешил прочь от опасного места. Он шел куда глаза глядят, покуда ноги не вынесли его на широкую рыночную площадь.

Торговля была в самом разгаре. На площади громоздились деревянные прилавки и лотки. Баллас побродил среди них, раздумывая, на что бы потратить деньги священника. Ничего особенного он не углядел. Его не привлекали горшочки со специями, посуда или кухонные ножи. Не вызывали особенного интереса и культовые предметы, вроде стихов из Книги Пилигримов, вырезанных на дереве или написанных на свитках и украшенных многочисленными цветными виньетками.

Баллас миновал рыбные прилавки, заваленные треской, лососем и радужной форелью, сверкавшей серебряной чешуей. Прошел и мясные ряды, где торговцы на разные лады расхваливали свой товар – жирные окорока, шматы свинины, говядины и оленины, исходящие кровавым соком…

Добравшись до рядов приготовленного мяса, Баллас остановился. Он алчно созерцал приправленные мятой котлеты, жареную свинину с толстой хрустящей корочкой, бифштексы с подливой… В конце концов Баллас выбрал цыпленка в меду. Мясо было изжарено еще утром и оказалось холоднее льда, но Балласа это не беспокоило. Он в один присест заглотил цыпленка, обсосал косточки и вытер жирные руки о штаны. Теперь настало время винных рядов. Баллас купил самую дешевую бутылку виски, заботясь не столько о вкусе, сколько о крепости. Выбравшись из сутолоки рынка, побрел через площадь – и лишь теперь понял, где очутился.

На дальнем конце площади вздымался гигантский дуб. Его ствол был в два раза толще любого из деревьев, которые Баллас повидал за свою долгую и богатую впечатлениями жизнь. Голые ветви исполина тянулись к небесам, похожие на толстых черных змей.

С веток свисали три человеческие головы. Издали Баллас не мог разглядеть лица и не сразу сообразил, что это. Он прищурился, разглядывая непонятные темные шары, а когда понял – заинтересованно направился к дубу, на ходу откупоривая виски.

Одна из голов принадлежала старику: крошечные, глубоко посаженные глаза расширены от ужаса, рот раззявлен в безмолвном крике. К соседнему суку прибили голову юноши. Огромные глаза даже в смерти сохранили ярко-синий цвет; кожа была бледной, почти прозрачной. Во лбу между бровей поблескивала шляпка гвоздя, на переносице и щеках виднелись потеки засохшей крови. На фоне белой кожи они казались несуразными – слишком яркими и кричащими, словно дешевая помада на губах шлюхи…

Баллас глотнул виски. Обжигающая жидкость хлынула в горло, и по телу заструилось приятное тепло. Он перевел взгляд на последнюю голову. Молодая женщина с темными глазами и пышной копной вьющихся рыжих волос. При жизни она была хороша собой. Баллас посмотрел на обрубок шеи, размышляя, каково было ее тело. Наверное, пышное, полногрудое, с широкими сильными бедрами… Как раз такие женщины и нравились Балласу больше всего…

Какое преступление совершила эта женщина? Занималась колдовством?

А впрочем, какая разница? Ее голова висела на Дубе Кары, а значит, женщину казнили за святотатство. Дуб предназначался не для воров и убийц. Сюда попадали те, кто преступил закон Церкви Пилигримов. Не исключено, что рыжеволосая красотка и в самом деле баловалась магией – те, кто практиковал запретное искусство, частенько оказывались на этом дубе. Для Церкви не имело значения, использовали они свои умения на благо или во зло. Согласно учению Четверых, магия была преступлением, и колдуна ждало суровое наказание. Впрочем, к Дубу Кары прибивали не только магов, но и тех, кто просто пользовался их услугами. А еще – еретиков, богохульников и святотатцев. Эти люди оскорбляли Церковь Пилигримов и заслуживали возмездия…

Баллас отвернулся от мертвых голов и снова отхлебнул из бутылки.

– Эй! – рявкнул грубоватый голос у него за спиной. – Как ты смеешь пить возле Дуба? Баллас и ухом не повел.

– Горожанин! – крикнул голос. – Ты что, не знаешь, что Дуб свят? Это богохульство!

К Балласу спешили двое священных стражей – блюстители закона королевства, воины святой справедливости. Они носили черные мундиры с синим треугольником, вышитым на груди. При каждом был меч и длинный кинжал. Отполированные шлемы ярко блестели на солнце.

Один из стражей требовательно протянул руку.

– Дай сюда бутылку, – велел он. – На Храмовой площади запрещено пить.

– А я не пью, – отозвался Баллас. Страж приподнял брови.

– В этой бутылке виски, – сказал он, – я отсюда чувствую запах. А ты заливаешь его себе в глотку. Стало быть, пьешь, горожанин. Так что перестань нести чушь и отдай мне бутылку.

– Это виски, – согласился Баллас. – Но я его употребляю в лечебных целях.

– В лечебных целях?

– Чтобы не умереть от холода, – насмешливо пояснил Баллас.

– Хватит болтать! – резко сказал стражник. Каштановая челка выбивалась из-под шлема. Ему было лет двадцать пять. Уж точно не больше, решил Баллас. И этот щенок собирается отобрать его виски?

– Отдай бутылку, – повторил стражник.

– А если не отдам? Тогда что? Приколотите меня к Дубу? Но ведь Четверо – добродетельные, всепрощающие Пилигримы, которые любят каждую живую душу и прошли пешком наши земли из края в край, чтобы вымолить прощение для всех людей. Вы думаете, они потребуют моей казни лишь за то, что я выпил немного спиртного?..

Баллас понимал, что он уже несколько пьян. Бутылка была наполовину пуста.

– Давайте договоримся, – продолжал он. – Я оставлю виски у себя, найду какое-нибудь местечко подальше отсюда и прикончу его. Тогда все будут счастливы, да? Я согреюсь и напьюсь, а вы восстановите порядок на площади. Идет?

И, развернувшись, он нырнул под нижнюю ветку дуба.

– Стой!

Баллас проигнорировал приказ, но цепкая рука стражника опустилась ему на плечо. Хватка была несильной, предназначенной остановить, а не удержать. Однако избитое тело Балласа отозвалось мгновенной и резкой болью. Он вскрикнул и рванулся. Локоть угодил стражу в грудь. Тот охнул от неожиданности и отпустил плечо, а потом с размаху двинул Балласа по лицу. Из разбитых губ брызнула кровь. Кулак врезался Балласу под дых. Он отшатнулся, судорожно пытаясь вдохнуть. Следующий удар пришелся в живот. Баллас застонал и рухнул на колени.

Молодой страж ринулся вперед, но тут напарник ухватил его за локоть.

– Полегче, Джаннер. – Он был гораздо старше своего товарища. На плече мундира виднелись две красные нашивки – знак офицера.

– Он ударил меня, – возмутился молодой страж.

– Это священная земля, – сказал офицер. – Будь ты на улице – сделал бы с ним, что хочешь. Но не подле Дуба. И не рядом с Сакросом.

У северной оконечности Храмовой площади поднималась стена из белого отполированного мрамора, тридцати футов в высоту. Хитроумные строители сложили ее столь искусно, что отдельных каменных блоков не было видно; казалось, стена состоит из огромного мраморного монолита. Стена окружала пирамидальное здание из алого камня головокружительной высоты. В высоту двести – если не триста – футов, оно высилось над городом словно гора цвета крови. Трудно было поверить, что это творение рук человеческих, а не самого бога-создателя. Узкие стрельчатые окна были заключены в блестящие металлические рамы, возможно, бронзовые, но вернее всего – золотые. По четырем углам здания возвышались башни – каждая пятисот футов в высоту. Они, как было известно Балласу, символизировали Пилигримов. На вершине башен реяли флаги со знаком каждого из Четверых – ткацкий станок, парус, свеча и нож дубильщика. В дневном свете башни отбрасывали на площадь длинные узкие тени. Офицер кивнул в сторону стены.

– Надо быть осторожнее, – сказал он молодому товарищу. – Если мы нарушим закон и нас увидят… – Он замолчал. Продолжать не требовалось. В алом здании, которое звалось Эскларион Сакрос, обитали Благие Магистры. Семеро иерархов, возглавляющих Церковь. И поскольку не было в Друине иной власти, Благие Магистры безраздельно правили страной, повелевая ее землями и жизнью людей, их населяющих…

– Давай отволочем его в проулок? – предложил молодой страж. – Тогда можно будет…

– Мы оставим его в покое, – сказал офицер. – Малый получил урок. Довольно с него… Ты живешь в этом городе? – спросил он, оборачиваясь к Балласу.

– Не твое дело.

– Бродяжничество – серьезное преступление, – заметил офицер.

– У меня был дом, – пробормотал Баллас, – но я оттуда ушел. И я уеду из города. Он приносит мне одни несчастья…

– Всем нам временами не везет. – В голосе офицера неожиданно промелькнуло сочувствие. – Судя по всему, в последнее время неприятностей у тебя было хоть отбавляй. Возможно, ты их заслужил. Возможно, нет… Но вот тебе мой совет: возвращайся домой. Если будешь бродяжничать, рано или поздно тебя арестуют. Вдобавок ты не в том состоянии, чтобы шляться по дорогам. Да и зима на носу. Замерзнешь до смерти.

– Не замерзну, если у меня будет виски, – буркнул Баллас.

Офицер решительно забрал у него бутылку. У Балласа не было сил сопротивляться.

– Ублюдки, – пробормотал он, когда стражники удалились на безопасное расстояние. Потом осторожно попытался подняться на ноги. Тело мгновенно откликнулось болью. Постанывая, Баллас сполз по стволу Дуба и, закашлявшись, выплюнул сгусток желчи. Ему было холодно. Ледяной ветер пронизывал до самых костей. Никогда прежде Баллас не чувствовал себя таким слабым. Таким уязвимым. Таким беспомощным. Непривычное и мерзкое ощущение. Оно ужаснуло Балласа, и невероятным усилием воли он заставил себя подняться. Задрожали ноги. Баллас ухватился за ствол… Тщетно. Колени подогнулись, и он снова тяжело осел на землю.

Возле Дуба собралась кучка прохожих – праздная парочка стайка мальчишек и пожилая женщина со строгим лицом. Они глазели на него с любопытством и отвращением.

– Какого хрена вам надо? – рявкнул Баллас.

Под ребрами снова взорвалась боль. Он застонал; мальчишки рассмеялись. Баллас яростно погрозил им кулаком. Они отпрыгнули в стороны, словно стайка белок. Потеряв равновесие, Баллас рухнул на четвереньки.

– Вам бы следовало послушаться офицера, – сказала женщина. – Гляньте на себя – и поймете, что он был прав. Вы жалки…

– Заткнись! – крикнул Баллас. – Оставьте меня в покое, вы все! Пошли прочь!

Как бы там ни было, слова старухи заставили Балласа задуматься.

Он сидел, привалившись к дереву, борясь с болью и тошнотой. В горле стоял едкий привкус желчи. Перед глазами прыгали темные круги. Теперь Баллас в полной мере осознал, что поторопился покинуть дом отца Бретриена. Одна-единственная ночь на улице убьет его. Он замерзнет насмерть. Или же загноятся раны; в этом грязном городе заражение крови не заставит себя ждать. Блеяние молодого священника бесило Балласа. Но лучше уж так, чем сдохнуть в канаве. Он должен вернуться к Бретриену. А значит, придется выполнить его поручение…

Оставив Храмовую площадь, Баллас побрел к улице Полумесяца. Дорога заняла немало времени. Баллас шел медленно, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух. Его то и дело рвало, он задыхался. К тому времени, как неверные ноги донесли Балласа до музея, все тело превратилось в единый комок боли, а рубаха пропиталась кровью и желчью.

Он миновал высокие двустворчатые двери и оказался в большом зале со сводчатым потолком. Зал был уставлен стеклянными витринами, но Баллас едва глянул на экспозицию. Краем глаза он замечал посуду, одежду, оружие, костяные фигурки людей и животных. Эти экспонаты были отголосками прошлого – или же привезены из далеких, неведомых стран. Или и то, и другое одновременно… Баллас не интересовался подобными вещами и не жаловал историю. Кому нужно бесцельное копание в пыли и старых костях? Он жил настоящим. Грязная комнатенка шлюхи была для него дороже всех будуаров мира. Общая зала кабака сулила больше радостей, чем все интриги королевских дворов. А петушиные бои во сто крат интереснее любой давней, позабытой войны. Лишь в настоящем существуют наслаждения, удовольствия и радости плоти…

Баллас прошел зал, за ним другой. В третьем он услышал голоса. Они доносились из-за небольшой дверцы в левой стене. За ней Баллас увидел ведущую вниз лестницу. Дойдя до нижней ступени, он остановился и прислушался.

Впереди простирался длинный, освещенный факелами сводчатый коридор. Темные каменные плиты покрывали пол. На стенах висели полки с разложенными костями животных. Баллас увидел череп оленя, за ним – быка, волка, барана. Были здесь и другие, которые он не сумел опознать. Один венчался загнутым остроконечным рогом, выступавшим из переносья. В другом имелась лишь одна глазница, расположенная посередине лба. Третий обладал огромной, явно тяжелой и непропорциональной нижней челюстью. Рядом с черепами были навалены и другие кости – грудные клетки, лопатки, панцири…

На соседних полках разместились древние вазы, статуэтки, каменные барельефы. Словно бы продолжение экспозиции, оставшейся наверху. В дальнем конце коридора стояли двое людей – старик в серой хламиде и высокий мужчина средних лет со смуглым обветренным лицом.

– Ну а как дела в Академии? – спросил старик. – Наука процветает?

– А то как же, – отозвался его собеседник. – Пытается, во всяком случае… насколько это возможно, покуда Церковь держит нас за горло.

– Благие Магистры и сюда успели добраться? – Этот голос Баллас слышал в доме священника, впервые придя в себя после побоев.

– Не то слово! Что ни день – выходят новые распоряжения о том, что можно изучать, а что нельзя. Некоторые дисциплины вызывают у Магистров опасение. Они не одобряют лингвистику и не позволяют изучать скрижали Девяти Свидетелей. Я не понимаю, в чем тут проблема: подлинность скрижалей не вызывает сомнений. Тем не менее Церковь почему-то волнуется. А больше всего досталось истории. Нашим профессорам разрешено преподавать только официальную версию, одобренную Церковью, – ту, что подтверждает существование Четверых, но не углубляется в их биографии. Нельзя даже подробно рассказывать про эпоху, когда они жили. У нас связаны руки, Кальден…

– А как же Красная Война?

– Все то же самое. Официальная версия. Со времен нашего конфликта с лективинами влияние Друина и Церкви возрастали. И точка. Мы не имеем права пересматривать историю этого периода. Церковь полагает, что мудрее не ворошить прошлое и не копаться в подробностях…

– Хотелось бы знать, чего они боятся, – негромко сказал Кальден.

– Боятся? Вряд ли Магистрам знакомо это чувство. Что до войны, то здесь существует масса исследований. Они охватывают все – от прибытия лектвинских кораблей и до полного уничтожения Бледной Расы. Все обсосано бессчетное число раз. Тут не найти ничего нового… Я-то думаю, Церковь опасается, что люди возьмутся изучать самих лективинов. И в конце концов те перестанут казаться… – Смуглый мужчина помедлил.

– Необычными? – подсказал Кальден.

– Да, – кивнул его собеседник. – Ведь что для нас лективины? Демоны. Темное порождение зла. Мы склонны в это верить, поскольку так привычнее и удобнее. Но если только мы возьмем на себя труд задуматься, придется признать, что лективины были всего лишь иной расой. Они ничуть не более странны, чем собаки, птицы или рыбы… Или мы сами, если уж на то пошло. Церковь не может этого допустить. – Он замолчал. А потом, чуть понизив голос, точно выдавая опасную тайну, прибавил: – Ты слыхал о раскопках в Галдирранских холмах?

– Некоторые сплетни до меня доходили, – кивнул старый смотритель. – Там нашли предметы лектвинской культуры. Церковь прикрыла раскопки.

– Можно подумать, что это были какие-то кошмарные артефакты. Или магические предметы страшной и неведомой силы. Ужасные вещи, которые могли потрясти основы Церкви…

– А нет?

– Археологи выкопали миски, ложки, кинжалы – вот и все. Простые вещи, очень похожие на наши собственные. В том-то и загвоздка, Кальден. Лективины не так уж от нас и отличались. Да, они выглядели иначе, но так же, как мы, молились, строили храмы… и ели ложками. – Ученый невесело рассмеялся. – Такие крошечные детали могут уничтожить атмосферу зловещей тайны. Трудно представить, что истинный демон станет пользоваться ложкой. Чтобы сохранить традиционный облик лективинов, раскопки, как ты выразился, и прикрыли. А все находки конфисковали и зарыли обратно.

– А что же археологи?

– Точно не знаю. Но в Академию они не вернулись. Возможно, их прикопали там же, где и находки. В наше время ученый – опасная профессия.

На долгое время воцарилось молчание.

Затем Кальден сказал:

– Ну, надеюсь, твою науку еще не запретили?

– Нет, слава Четверым. Геология покамест считается перспективной. – Мужчина ухмыльнулся. – Магистры очень любят красивые разноцветные камешки, которые иногда удается вырыть из недр земных.

– Кстати о маленьких камешках. У меня есть вещица, которая тебя заинтересует, – сказал Кальден, направляясь к одной из полок.

Баллас подался вперед, едва не высунувшись в коридор. Беседа двух ученых заинтересовала его. Опомнившись, он собрался вернуться на темную лестницу, однако помедлил. Поведение Кальдена изменилось. На протяжении всего разговора старик оставался спокойным и насмешливым, но теперь, вынимая деревянную шкатулку, заметно напрягся. Словно внутри лежало что-то действительно необычное.

Скорее всего в шкатулке не окажется ничего интересного. Кусок старого горшка. Или заржавевшая рукоять меча, которым владел какой-нибудь знаменитый воитель древности. Или перо известного философа… Любая из этих чепуховин могла вызвать экстатический восторг ученого.

Но как знать? На всякий случай Баллас снова поднялся на несколько ступеней и затаился в тени.

Кальден поставил шкатулку на стол, снял через голову цепочку с ключом и отпер Миниатюрный замок.

– Вот из-за этой вещицы я и пригласил тебя сюда, – сказал он, вынимая из шкатулки небольшой металлический диск. В его центр был вправлен голубой камень размером в дюйм. По краям диска размещались четыре камня поменьше. Кроваво-красные, они располагались симметрично, словно отмечая стороны света.

– Ну как? – Кальден протянул вещицу геологу.

– Красиво, – отозвался тот. – Что это?

– Честно говоря, понятия не имею. Возможно, просто украшение. Или какой-то талисман. Несколько недель назад умер один ученый. Он завещал мне свою коллекцию, в которой была и эта штучка. Скорее всего он знал о ее предназначении не больше, чем я. Да и в любом случае теперь у него уже не спросишь. Но скажи-ка мне, друг: что это за камни?

– Красные – несомненно, рубины. – Геолог тронул один кончиком пальца. – Однозначно.

– А голубой?

– Сапфир, – отозвался геолог. – Хотя… погоди-ка. Слишком уж он темный. Возможно, алмаз. Камни похожего оттенка иногда привозят из Гоави.

– Это не алмаз.

– Откуда такая уверенность?

– Поднеси его к пламени свечи, – предложил Кальден, – и ответь: хоть один алмаз в мире так выглядит?

Геолог приблизил диск к нише, в которой горела свеча. Со своего места Баллас едва мог рассмотреть, что происходит с камнем, но увиденного хватило, чтобы поразить его до глубины души. Поток синего света ударил вверх, озаряя лицо геолога. Свет был ярок; геолог резко откинул голову назад и зажмурился. Открыв глаза, ученый обернулся к старому смотрителю.

– Кальден, – прошептал он, – я никогда не видел ничего подобного…

– Чудо?

– Такая чистота… Такая игра света… Он не просто переливается, он… Он… – Казалось, геолог не может подобрать слов. – Эти вспышки – словно искры в огне… Или солнечные блики на воде. Тот ученый – который завещал тебе коллекцию, – где он взял эту вещь?

– Не знаю. Он много путешествовал и по Друину, и за его пределами. Я просмотрел все основные труды. «Каталог даров земли» Банна, «Минералис универсалис» Таркана. Никто не упоминает о подобном камне. Возможно…

– …он уникален, – докончил геолог. Кальден кивнул.

– Не исключено, что он и впрямь единственный в своем роде. – Геолог с вожделением смотрел на загадочный камень.

– Если хочешь изучить его получше, – в голосе Кальдена проскользнула нотка сомнения, – я одолжу тебе эту вещицу. Только обещай мне, что с ней ничего не случится.

Геолог опустил диск. Пламя свечи больше не падало на камень, и синий свет погас.

– Я не могу тебе этого обещать, – тихо ответил он.

– Думаешь, церковники отберут?

– Такое не исключено, Кальден. Сам диск довольно примитивен. Он напоминает предметы эпохи, предшествующей Воссоединению. Церковь может счесть вещь культовым предметом того времени… И заявить, что ей место в сокровищнице, да и мои студенты – они больше интересуются выпивкой и девушками, чем наукой. Такие раритеты недешевы. Из нашего хранилища постоянно воруют. Подобная вещица – огромное искушение. Лучше не выставлять ее на обозрение всяческих… сорок. Я пойду, Кальден. У меня сегодня еще лекция по катарианским изумрудам. Сами по себе они очень красивы, хотя в сравнении с этим камнем, конечно, – не более чем куски угля. Удачи тебе, дружище. – И, распрощавшись, геолог направился к выходу.

Баллас на цыпочках поднялся по лестнице и притаился за дверью.

В скором времени Баллас вернулся в дом священника. В кухне горел огонь. Здесь было тепло и уютно – не то что на улице. Отец Бретриен склонился над очагом, поправляя дрова.

– Вы встречались с Кальденом? – спросил он?

– Угу, – отозвался Баллас. Это была чистая правда.

– Он вам обрадовался? Знаете, в какой-то мере вы уязвили его самомнение. Он ведь был уверен, что вы не выживете. Вместе с тем, полагаю, ему стоит гордиться. Ведь именно его стараниями…

– Мы не разговаривали. Я просто отдал деньги и ушел.

И снова – чистая правда. Как только геолог ушел, Баллас спустился в подвал и передал Кальдену монеты. Старый смотритель и впрямь был настроен поговорить, но Баллас поспешил откланяться.

Бретриен, кажется, намеревался сказать что-то еще, однако Баллас не стал его слушать, а прямиком отправился в свою спальню. Здесь он устроился на кровати и откупорил бутылку виски, стянутую с прилавка на рынке. Потягивая пойло, Баллас раздумывал о металлическом диске. О четырех сверкающих рубинах. И о голубом камне.

Он вспоминал изумление геолога и его разговор со старым смотрителем.

– А кто я такой, – пробормотал Баллас, – как не та самая сорока? Наслаждайся своей игрушкой, Кальден, покуда она у тебя есть. Скоро не будет…