"МАГИЧЕСКИЕ ЧИСЛА" - читать интересную книгу автора (РЫТХЭУ ЮРИЙ)

4

За мысом Еппын тянулась погребенная подо льдом и снегом узкая галечная коса, где по осени вылегали моржи. После забоя часть добычи закатали в кымгыты - рулоны из цельного куска моржа вместе с кожей, слоем жира и мяса. Это и был копальхен. Кымгыты складывались в неглубокие земляные ямы и прекрасно сохранялись до следующей зимы. В зимнее время они одинаково служили пищей и собакам и людям.

У Кагота там была небольшая доля. Собаки после долгого летнего безделья резво бежали по свежевыпавшему снегу, радуясь новой зиме и встречному холодному ветру.

Кагот ехал след в след за нартой Амтьша и мысленно высчитывал, сколько надо взять копальхена для приезжих, чтобы осталось и для себя и для своих собак.

Добравшись до хранилища, Амтын притормозил нарту и свалил ее на бок, чтобы собаки не убежали. Подошел к Каготу и уселся с ним рядом.

– Хорошо бы сделать так, чтобы народ сюда не ехал - осторожно сказал Амтын, набивая трубку мягким, похожим на осеннюю траву табаком.

– Это не в моих силах, - ответил Кагот. - Да и как можно запретить?

– Пусть бы ехали своей дорогой, - сердито/и озабоченно произнес Амтын. - Не останавливались здесь.

Кагот не думал, что Амтын так охоч до тангитанского добра. А может, это оттого, что в это крохотное становище не заворачивали даже самые захудалые торговые корабли? Должно быть, глянув на едва различимые три яранги, думали: ну чем можно поживиться на этом пустынном берегу? И чай и табак в становище Амтына доставали через своих же, кому удалось выменять заморский товар. С установлением нартового пути, по первой зимней дороге, в сторону Колымы проезжали кавралины - чукчи, занимающиеся меновой торговлей среди своих же сородичей. Они. брали то же, что и белые торговцы: пушнину, моржовые бивни, китовый ус, изделия из оленьих шкур - спальные мешки, торбаса, кухлянки. Но то, что они давали взамен, ценили намного дороже, чем купили у корабельных купцов. Кроме тех торговцев, которые приплывали на кораблях, кое-где сидели и постоянные. Так, недалеко отсюда торговал норвежец Бен Свенссон, а дальше, на мысе Восточном, уже долгие годы держал „торговый пост американец Чарльз Карпендель. Рядом с ним с недавних пор открылось и торговое заведение братьев Караевых, представителей русской фирмы из Владивостока.

Проехали узенький пролив, соединяющий лагуну с морем. Лед еще был тонкий и угрожающе поскрипывал под полозьями.

Мясные хранилища устраивались так, чтобы нетающая земля - вечная мерзлота - подступала снизу, и мясо не протухло, В таких условиях моржатина пропитывалась своими соками, что придавало копальхену необыкновенный вкус. Когда разрубишь кымгыт острым топором, щекочущий ноздри аромат разносится далеко, возбуждая аппетит и желание положить на язык кусок холодного моржового мяса.

Кагот с помощью китовой кости, насаженной на палку, разгреб снег и добрался до крышки, сколоченной из нескольких досок. Коротким острым багорчиком Кагот зацепил один кымгыт и вытянул на поверхность. Не в силах побороть искушение, достал топорик и огрубил с краю кусок. Копальхен был отменный: слой чуть позеленевшего жира постепенно переходил в розоватость крупноволокнистого мяса, переложенного кристаллами замерзшей влаги. Отстругав острым ножом тонкий кусочек, такой, что через него можно было смотреть на солнце, Кагот положил его на язык и подержал некоторое время, смакуя. Больше двух кымгытов не увезти, решил Кагот, так как лед в небольшом проливе, ведущем к лагуне, еще тонок и нарта может провалиться.

Погрузив копальхен, Кагот тщательно прикрыл мясное хранилище и сверху для верности положил еще несколько тяжелых камней. Зимой бывает так, что голодные росомахи и песцы разрывают хранилища. А то может пожаловать и сам умка, хозяин ледовых просторов. Правда, он предпочитает свежатину, но когда голодный, не брезгует и. копальхеном.

Пока Кагот заваливал снегом крышу хранилища, большие черные вороны невесть откуда подлетели и подобрали крошки.

Амтын увязывал груз толстыми желтыми лахтачьими ремнями.

Кагот подошел к нему и, увидев груз на его нарте, спросил:

– Не тяжело - четыре кымгыта? Я слышал, как трещал лед, когда мы ехали через пролив.

Амтын немного подумал и ответил:

– Если как следует разогнаться, можно проскочить.

Амтын уселся на увязанные кымгыты и достал трубку. К запаху НОВОГО снега и копальхена прибавился аромат пахучего дыма. Амтын курил истово, сосредоточенно, медленно выпуская из себя дым. Синее облачко струилось из ноздрей, задерживаясь, путаясь в усах. Глядя на него, Каготу тоже захотелось курить.

Пока курили, разговаривали.

– Я бы отдал все кыгмгыты Амундсену, - рассуждал Амтын, - если бы знал, что он все-таки что-то продаст… Мне бы хотелось получить от него хороший винчестер. Мой старый совсем никудышный, мажет, жалко патронов. За новый я бы отдал все содержимое мясного хранилища.

– На собак-то ему не очень много копальхена нужно, - заметил Кагот. - Может, он захочет свежей нерпы или лахтака?

– Скоро уже можно за нерпой на лед, - сказал Амтын. - Как думаешь, какая охота будет в этом году?

Кагот остерегался делать предсказания, но тут как-то само собой

вышло:

– У меня такое предчувствие, что нерпы в эту зиму будет довольно…

– Вот это хорошо,- с удовлетворением заметил Амтын.- Хочу тебе вот что сказать… Только не обижайся на меня… Каляна жаловалась моей жене…

– Я не хочу об этом говорить, - тихо сказал Кагот.

Он еще не забыл Вааль. Не только не забыл, но и чувствовал, знал, что она недалеко. Иногда, обычно по ночам, она являлась ему, особенно под утро, когда не знаешь, проснулся ты или еще спишь. Это было так явственно, что, даже открыв глаза, Кагот еще долго ощущал тепло ее мягких, ласковых рук, слышал ее голос, чувствовал нежное дыхание. Он смотрел в тот угол мехового полога, где мгла была густой и непроницаемой, и именно там видел ее лицо, обрамленное густыми черными волосами, блеск ее глаз, и тихий, только ему слышимый голос доносился до его слуха. Он молча слушал, стараясь даже не дышать, боясь спугнуть ее неосторожным движением. А порой она голосом давала знать о своем присутствии, особенно в море или далеко в тундре, когда никого вокруг, кроме земли, камней и плывущих в небе облаков. Голос мог исходить откуда угодно, и Кагот дивился многообразию ее превращений, потому что Вааль могла вдруг окликнуть его со дна тундровой речки или озера, когда он нагибался, чтобы зачерпнуть ладонью чистой холодной воды, или заговорить с ним из нагромождения камней, из евражечьей норы. Ее облик мог внезапно возникнуть в очертаниях облаков, во вставшем над морем тумане, во льдах, в глубине морской воды уходящей, тающей тенью.

Он разговаривал с ней, говорил ей нежные слова, рассказывал о дочери, о ее играх, словах, улыбке, так похожей на ее улыбку. Вааль - или то, что осталось от нее, - никогда не интересовалась простой земной жизнью, ни разу не спросила, почему он покинул Инакуль, где живет, что за женщина сиит с ним в одном пологе. Она спрашивала только о чувствах и мыслях Кагота, словно боялась, что он забудет, потеряет, выронит ее из своей памяти. Может быть, поэтому она была особенно насторожена по ночам и являлась в темноте?

Амтын смотрел на задумавшегося Кагота и терялся в догадках: то ли парень не в своем уме или же он вправду из тех высоковдохновенных шаманов, чьи мысли большей частью вне здешнего мира?

– Ну, двинулись, - сказал Амтын, тщательно выколотив трубку о подошву торбаса. - Ты езжай вперед, а я за тобой.

Собаки рванули, и Кагот вскочил на нарту, усевшись бочком, чтобы видеть едущего следом. Ему приходилось притормаживать: тяжело груженная нарта Амтына шла медленно, седок вынужден был соскакивать и помогать собакам.

От занесенной снегом галечной косы поначалу взяли направление на тундру, чтобы миновать прибрежную полосу льда с торчащими обломками торосов и ропаками. Собаки бежали по целине, но не проваливались, так как слой снега был еще тонок, и под ним чувствовалась промерзшая до каменной твердости земля. По-прежнему погода оставалась пасмурной, и время от времени темные тучи, нависшие над землей, разражались снегопадом. Иногда задувал ветер и поднимал легкий, еще не слежавшийся снег, словно пробуя свою силу перед долгими зимними пургами.

Кагот старался и никак не мог найти удобное место на окаменевших бугристых кымгытах, чувствуя, как постепенно сквозь нижние меховые штаны и верхние нерпичьи к телу начинает проникать накопленный моржовым мясом и жиром холод. Приходилось менять положение, соскакивать с нарты, бежать рядом, держась рукой за срединную дугу. Несколько раз Кагот останавливался, чтобы дать возможность Амтыну догнать его: тяжело груженная нарта шла с трудом, и собаки высунули языки. За лето они отвыкли от тяжелой работы и первое время быстро уставали.

Будь Кагот один, он давно бы уже проехал маленький пролив и приблизился к селению со стороны замерзшей лагуны. Морской лед напротив пролива, соединяющего море с лагуной, выделялся темным цветом: видно, на поверхность выступила вода и снег на льдине был мокрый.

Прежде чем спуститься с берега на лед пролива, Кагот подождал Амтына.

– По своему следу поедем?

Амтын притормозил нарту, закрепил ее остолом - палкой с железным наконечником - и спустился на лед. Вернувшись, сказал:

– Самое надежное место. Езжай вперед, а я следом двинусь.

Каготу не потребовалось много времени, чтобы съехать с довольно крутого склона и быстро проскочить короткое пространство до противоположного берега. Перейдя на другой берег, Кагот, не напрягая голоса, мог разговаривать с Амтыном.

– Ну как? - спросил тот.

– Вроде лед крепкий. На этот раз даже треска не было слышно. Но, может, лучше твои кымгыты перевезем по два, а не все сразу?

– Ничего, проскочу, - уверенно произнес Амтын. - Я этот пролив знаю хорошо. В это время лед на нем уже достаточно крепкий.

Вынув из снега остол, он громко крикнул на собак и помог им сдернуть нарту. Собаки взяли дружно, с лаем двинувшись на лед, на котором отчетливо виднелся след от полозьев первой нарты.

Уже на середине пролива вдруг в одно мгновение нарта провалилась, а вслед за ней и Амтын. Кагот, оцепенев от ужаса, видел только четырех собак, которые пытались уцепиться за края неожиданно образовавшейся полыньи. Они жалобно, хрипло визжали, а остальные время от времени безмолвно показывались в кипящей от сильного течения воде.

Вынырнула голова Амтына. Его небольшие узкие глаза так выпучились, что в первое мгновение Каготу показалось, что из воды возник другой человек.

Амтын издал невероятный, животный вскрик, от которого у Кагота похолодело в груди. Он недвижно стоял у нарты, возле своих собак, которые, видя и чуя неладное, громко и протяжно завыли.

Амтын так и ушел с криком в воду, за ним постепенно утягивались одна за другой собаки, оглашая окрестность истошным воем. Кагот не знал, куда деться от этого воя и от звучащего в ушах нечеловеческого вопля Амтына. Ушла, захлебнувшись ледяной водой, последняя собака упряжки, а Кагот все стоял недвижно у своей нарты, и только одна мысль билась в голове: он не может, не имеет права - согласно обычаю и велениям Внешних сил - спасать человека, к которому протянули руки морские боги. Неожиданно вспомнились предсмертные судороги Амоса, его ожесточенные рывки, когда старый шаман пытался освободиться от неумолимо стягивающегося вокруг его шеи лахтачьего ремня.

И тут случилось неожиданное: из темной, почти успокоившейся воды снова показалась голова Амтына с выпученными остекленелыми глазами, с широко раскрытым ртом. Но голоса не было, не было крика, слышалось только странное сипение, будто из туго надутого поплавка - пыхпыха - медленно выходил воздух.

Не думая о том, что делает, Кагот бросился вперед, распластавшись на непрочном льду, он скользнул к Амтыну и ухватил его за откинувшийся край капюшона. Обессилевший и потерявший сознание Амтын невероятно отяжелел, но Каготу некогда было размышлять об этом, как и о том, что Внешние силы неодобрительно отнесутся к его действиям.

Вытянув Амтына на лед, он потащил его к своей нарте. Перевернув его лицом вниз и положив животом на свое согнутое колено, принялся энергично нажимать на спину. Изо рта и носа Амтына обильно полилась вода, но дыхание не появлялось. Время от времени Кагот останавливался и прислушивался. Когда-то старый Амос учил, что в таком случае надо быть терпеливым, оживление человека, потерявшего дыхание, может продолжаться долго. Собаки перестали выть, но взвизгивали и тревожно посматривали на хозяина, занимавшегося непонятным и странным делом. Кагот понимал - главное, не останавливаться, не прекращать движения. Стало жарко, пришлось откинуть капюшон, потом снять малахай Рукавицы лежали поодаль, сброшенные и наполовину втоптанные в снег.

Каготу казалось, что еще немного - и он сам потеряет сознание, свалится рядом с Амтыном. Но снова возникало воспоминание о пережитом, о бившемся на конце лахтачьего ремня Амосе. Прибавлялись силы, и он опять принимался ритмично давить на спину бездыханного Амтына.

Слова вырывались из разгоряченной гортани, смешивались с паром, с хриплым дыханием, помогая тяжелой работе.

Вдруг Кагот почувствовал какое-то движение, бездыханное тело дернулось, а тихий стон заставил умолкнуть скулящих собак. Приподняв уши, они замерли в ожидании. Кагот приложил ухо к груди Амтына и сквозь толстую меховую кухлянку уловил частые, тяжелые удары ожившего сердца.

– Где я? - со стоном спросил Амтын, открывая глаза.

– На берегу Пильгына, - ответил Кагот, понимая, что Амтын думает, будто он уже на другом, нездешнем берегу.

– Что же случилось?

– Нарта утонула… Вместе с собаками и копальхеном. А тебя я выловил.

– Ты меня спас, - тихо молвил Амтын. - Ты меня спас.

Чувство безмерного счастья и облегчения охватило Амтына. Да, не каждому удается вырваться из такой беды… Но как же боги? Как посмотрят на это те Внешние силы, которые запрещают спасать человека. попавшего в воду или унесенного на дрейфующем льду, ибо он считается добычей морских богов? Но похоже, что у его спасителя были свои отношения с Внешними силами или же он о них сейчас не думает.

Кагот развязал тяжелый груз, столкнул с нарты округлые кымгыты и подтащил упряжку к распростертому на снегу Амтыну. Он положил его на нарты и гикнул собакам.

Собаки рванули и понеслась с такой резвостью, словно понимали серьезность положения. Каготу приходилось вставать на полоз, чтобы не отстать от нарты, не упустить мчащуюся упряжку.

На ветру и холоде Амтын задрожал, и сквозь клацающие зубы, рискуя прикусить язык, все говорил:

– Ты меня спас, Кагот… Ты меня спас…

– Лежи и молчи,- сказать ему Кагот.- Для тебя сейчас главное - тепло и покой.

Начался снегопад, косой, густой. Ветер дул с моря, и снежинки были крупные, тяжелые и мокрые. Они падали на лицо и медленно таяли, цеплялись за ресницы, затрудняли обзор. Собаки бежали тише: полозья плохо шли по мокрой дороге, не раскатались еще после долгой летней сушки.

Амтын тихо постанывал, все пытался что-то сказать, но в открытый рот летел снег, вызывая кашель и надрывный, идущий из глубины тела стон.

Кагот прислушивался к внутреннему своему состоянию и с тихой радостью обнаруживал в себе что-то новое. Мысль о том, что на нарте лежит живой человек, наполняла его особым ощущением. Чувства вины перед богами не было. Не было и страха, только легкая тревога. Кагот понимал, что если бы он не бросился на помощь Амтыну, собственный суд был бы для него куда более жестким, чем суд богов. Амос говаривал, что относиться к ним с должным почтением и пониманием их могущества - это не значит бояться их. Боятся богов те, кто ведет нечестную, неправедную у лживую жизнь. А тому, у кого душа и помыслы чисты, тот, кто чтит могущество Внешних сил и помит о них, совершая в положенное время жертвоприношения, тому опасаться нечего. Внешние силы руководят жизнью человека не во вред, а на пользу ему.

Погибли собаки, ушла под лед нарта, брошены кымгыты, с таким трудом добытые в канун зимы, но человек жив!

Дорога пошла вверх. Это был последний подъем перед ярангами.

Вот уже можно различить колеблющийся огонек. Каждый раз, когда мужчина уходит в море или отправляется в путь, те, кто остается в яранге, к ожидаемому часу возвращения ставят перед отворенной дверью или, если нет ветра, прямо снаружи огонь в каменной плошке. Светлое пятнышко ведет усталого путника к дому, обещая;тепло и горячую еду.

Кагот направил упряжку прямо к жилищу Амтына. Остававшиеся в селении собаки встретили путников тревожным лаем, а женщина, ожидавшая возле яранги Амтына, молча смотрела на Кагота и лежащий на его нарте необычный груз. Она уже поняла, что случилось несчастье, потому что второй нарты не было. Еще неизвестно, мертвое это тело или человек еще жив.

Чейвынэ с непокрытой головой, с распущенными волосами, в кэркэре 12 медленно подошла к остановившейся нарте и услышала от Кагота:

– Он жив… Провалился под лед в Пилыыне. Собаки, нарта пропала, а вот он спасся.

Амтыт открыл глаза, посмотрел мутным взглядом на жену и прохрипел, выплевывая сьшавшийся в его рот мокрый снег:

– Он меня спас… Он меня вытащил из воды… Он меня спас…

Кагот с Чейвынэ бережно подхватили Амтына и внесли в ярангу, прямо к меховому пологу.

– Раздень его донага, - распорядился Кагот, - дай ему горячего чаю. Как можно больше горячего чаю, оленьего бульону… Я сейчас вернусь.

Кагот отвел упряжку, распряг собак и, наказав Каляне покормить их, вернулся в ярангу Амтына.

Раздетый и раскрасневшийся от выпитого чая Амтыи лежал на ойленьей шкуре и медленно повествовал о случившемся;

– Тьма накрыла меня вместе с холодом… И я тогда подумал: ну все, кончилась моя земная жизнь и сейчас я предстану в другой. Разум смирился с этим, а тело все не хотело умирать - руки и ноги бились изо всех сил, старались вытолкнуть меня на поверхность. Сразу я не почувствовал холода, потом только, когда вода хлынула мне в рот, в уши… Наверное, я уже был там, в других краях, когда Кагот вытянул меня из воды. Я поначалу и не поверил, что еще на земле. Грудь сильно болела и желудок… И-и-и,- простонал Амтын и закрыл глаза.

Кагот попросил всех выйти из полога. Они с Амтыном остались вдвоем. У задней меховой стенки полога ярко горел жирник, заполняя пространство желтым огнем и пахнущим горелым жиром теплом.

– Послушай, Амтын, - заговорил Кагот, - раз уж так получилось, что ты вернулся в мир живущих, нужно подумать о будущем.

– Ты так говоришь, будто жалеешь, что спас меня, - усмехнулся Амтын.

– Я не жалею, - спокойно ответил Кагот. - Наоборот, я все больше укрепляюсь в мысли, что поступил правильно. Пожалеть могут другие…

– Кто же? - тревожно спросил Амтын.

– Внешние силы. Те, кто звал тебя в другую жизнь… Разве ты не слышал зова?

– Не помню…- неуверенно ответил Амтын. - Может, и был зов…

– Был зов, - с уверенностью сказал Кагот, - и тот, кто пренебрег этим, может навлечь на себя гнев богов.

– Да? - в испуге спросил Амтын. - Что же делать? Не возвращаться же, в самом деле, в ту холодную полынью…

– Есть другой путь,- молвил Кагот.

Амтын в надежде посмотрел на него и даже приподнялся на локте на оленьей шкуре.

– Говори скорее - какой путь?

– Ты должен стать другим.

– Как это - стать другим? - с недоумением спросил Амтын.

– Ты должен сменить имя, - продолжал ровным голосом Кагот,- изменить свои привычки, одежду. Ты где ложишься, когда спишь?

– В пологе.

– Я спрашиваю, с какой стороны ложишься с женой - справа или слева?

– Обычно слева, - немного подумав, ответил Амтын. - Чейвывэ у самого полога. Она раньше меня встает.

– Ты должен спать на ее месте, а она - на твоем, - строго сказал Кагот.

Амтыну передалось тревожное состояние Кагота, но он, потрясенный своим спасением, еще плохо соображал и отвечал невпопад.

– А как все остальное?

– Что ты имеешь в виду? - не понял Кагот.

– Все-таки я мужчина, - с некоторой обидой в голосе напомнил Амтын.

– А, ты об этом?

Амтыну показалось, что Кагот усмехнулся, хотя сам он в этом не видел ничего смешного.

– Об этом сам думай… Делай иначе, не так, как привык, - посоветовал Кагот. - Не это главное. Главное сейчас, чтобы твои внешние признаки, поступки, известные людям, изменились.

– Ну как обо всем этом можно помнить? - жалобно простонал Амтын. - Уж лучше бы мне утонуть!

– Не говори так! Раз ты спасся, значит, и воля богов была на это. Те боги, которые хотели твоей смерти, уступили тем, кто помог спасти тебя. Но злые Внешние силы все помнят! Завтра с утра ты уже доджен носить другое имя,- напомнил Кагот.

– Где же мы возьмем новое имя?- беспомощно развел руками Амтын.

– Имя я сам тебе дам,- сказал Кагот, чувствуя, как в груди у него растет что-то большое, радостное, как ветер восторга.- Я тебя нарекаю Амосом! Ты слышишь меня, Амос?

– Слышу,- тихо ответил человек, в изнеможении закрывая глаза, словно обретение нового имени отняло у него последние силы.

Кагот выбрался из полога и сказал собравшимся в чоттагине:

– Здесь больше нет Амтына… Тот человек, который сейчас спит в пологе, носит имя Амос! Запомните, его зовут Амос!

Снег пошел еще гуще, и поднявшийся ветер закрыл все видимое пространство. То темное и тяжелое, что лежало на сердце Кагота с того ясного весеннего утра, когда он лишил жизни старого шамана, ушло, исчезло, унесенное ветром с мокрым снегом.