"ГЧ [Генератор чудес]" - читать интересную книгу автора (Долгушин Юрий Александрович)

— …Вы понимаете, Наташа, что это значит? — увлеченно говорил, между тем, Федор. — Мы будем строить такие сушилки не в городах, на фабриках и заводах, а в лесах, на берегах сплавных рек, там, где добывают лес. Представляете: небольшая гидростанция — и такая сушилка. Лес подвозят и тут же сушат! Сейчас наши железные дороги возят лес, в котором больше пятидесяти процентов влаги. А тогда составы будут грузить готовым, высушенным лесом. Транспорт освободится от воды, грузооборот страны…

— Правильно, правильно, Федя! — улыбаясь, перебил Николай. — Только вот что, товарищи, нам необходимо достать где-нибудь немецкий текст «Интернационала».

— Я, кажется, знаю… только один куплет, — нерешительно произнесла Наташа…

— Вы? Ну, Наташа, вы сегодня прямо герой! Откуда же вы знаете?

— А мы в немецком кружке начали разучивать его недавно.

— Ну, замечательно! Давайте скорей запишем. Хватит и одного куплета, я думаю. Если каких-нибудь букв не окажется, обойдемся и без них.

Напевая мотив гимна, Наташа легко восстановила в памяти слова первого куплета и припева. Анна записала, и Николай сразу же обозначил буквы цифрами, начиная с нуля.

— Ура! — воскликнул Николай. — Не хватает всего шести букв и при том наименее употребительных. Давайте ваш латинский алфавит, Анна Константиновна, и пишите новые цифры.

Азбука была быстро составлена. Снова начали переводить цифры шифрованной радиограммы. И опять все с нетерпением ждали появления каждой новой буквы, стремясь уловить смысл.

— Двадцать три… шестнадцать… — начал Николай. — «Ph» — записала Наташа.

— Двадцать пять.

— Такой у нас нет, Николай Арсентьевич.

— Ничего, Наташа, сделайте пропуск и пишите дальше… Двенадцать… одиннадцать…

— «Si».

— Есть! Есть! — воскликнула Анна, как только появилась следующая буква «k». — Получается, Николай Арсентьевич. Пропущенная буква, очевидно, игрек. Тогда выходит «Physik», то есть «Физика!»

— Так. Прекрасно, — сдержанно прошептал Николай. — Но погодите, может быть, это случайное сочетание букв. Дальше! Семь… восемь… семнадцать…

— Выходит… выходит, честное слово! — шептала Анна. — Только пока непонятно.

Дойдя до конца строки, Николай остановился.

— Хватит пока. Давайте посмотрим, что получается.

Строка выглядела так:

Было очевидно, что это уже не случайный набор букв. Строка состояла из слов, пока еще не ясных, не разделенных промежутками и, очевидно, предельно сокращенных.

— Ну, думайте, Анна Константиновна, теперь все зависит от вас. Тут нужно хорошо знать язык…

Анна думала. Матовое лицо ее покрылось румянцем от напряженной работы мысли.

— «Ergross»… Сомнительно, нет такого слова, — соображала она. — Если «gross», тогда «еr» относится к первому слогу, к «Physik». А-а! Ну, конечно: «Physiker» — физик! A «gross»…

— Позвольте, — воскликнул Николай, — в Германии есть ученый Гросс, известный физик. Это о нем!

— Да, да, очевидно… — Анна улыбнулась Николаю. — Что-нибудь по вашей части. Во всяком случае, ясно, что мы теперь на верном пути.

— Да, благодаря вам.

Она склонилась еще ниже над листом бумаги.

— Ну, теперь остается преодолеть середину фразы с пропуском: «m» — пропуск — «nch»… это совсем непонятно.

— А давайте попробуем сначала заполнить этот пропуск, — предложил Николай. — Тогда все будет ясно. — Как же это сделать?

— Очень просто. Возьмем наш алфавит с цифровыми обозначениями. Скольких букв не оказалось в первом куплете «Интернационале»? Всего шести. Одну из них мы уже нашли; это игрек в слове «Physiker». Запишите, Наташа, в наш алфавит: двадцать пять — это игрек. Значит, осталось пять. Вот и попробуем их подставлять вместо пропуска. Во-первых — «с». Ну, это сомнительно. Тут, конечно, должна быть гласная. Возьмем «j»… Ничего не получается, «q» — тоже, конечно. Дальше — «u». Это лучше… «unch»… Да-а! Тут ведь есть еще впереди «m», значит «munch»…

— Мюнхен! — воскликнули все разом.

— Ну, конечно! Из Мюнхена он и передавал, я теперь вспоминаю, это выяснилось в одном из первых наших разговоров, еще до появления шифра. Отметьте, пожалуйста, в нашем алфавите: двадцать четыре — это буква «u». Теперь вся строка ясна. «Физик Гросс в Мюнхене»… Чувствуешь, Федя? — Николай крепко хлопнул друга по плечу своей тяжелой ладонью. — Видно, у нас сегодня день удач. Мне кажется, сейчас мы можем узнать кое-что. Вы не устали? — обратился он к девушкам.

— Давайте дальше, — строго сказала Наташа, снова беря карандаш, — нельзя же остановиться на первой фразе. Диктуйте, Николай Арсентьевич. Переведем сначала весь остальной текст на буквы, а потом уж будем разбирать.

Снова началась диктовка, Наташа записывала:

Теперь расшифровка пошла быстрее. Пропуски были заполнены буквами, угаданными по значению слов.

Полный текст сообщения гласил следующее:

«Физик Гросс, Мюнхен, решил проблему передачи электроэнергии без проводов посредством ионизированного луча. Дальность действия по прямой практически беспредельна. Гросс арестован. Захвачены некоторые расчеты и единственный экспериментальный аппарат ограниченной дальности один километр. Однако главную деталь ионизатора удалось изъять и уничтожить. Случае восстановления угрожает серьезная опасность. Пытаюсь выяснить принцип. Сообщу. Слушайте в обычное время».

Наступило продолжительное молчание. Радиограмма была неясна, какая-то тревога звучала в отрывистых фразах немца, но в чём заключалась угроза, к кому она относилась, было непонятно. Друзья с недоумением поглядывали на Николая, ожидая от него объяснений. Николай молчал.

— Опять какая-то загадка, — сказал, наконец, Федор с досадой. — Вот это конспирация! Ключ зашифрован, текст зашифрован, смысл, оказывается, тоже зашифрован.

— Основное ясно, — заметила Наташа: — человек каким-то образом узнал о важном изобретении и хочет передать его нам. Непонятно только, зачем он сообщает все эти подробности.

— Что значит «опасность»? — спросила Анна. — Опасность чего?

Наташа пожала плечами.

Не отрывая глаз от текста, Николай вдумывался в каждую фразу, и с каждой минутой на его лице все больше сгущались тени тревоги. Наконец он поднял голову.

— Дело не так просто, товарищи. Если действительно Гросс сделал это открытие — а у нас нет оснований не верить немецкому другу, — то это значит, что решена проблема «лучей смерти».

— Как?! Почему?!

— Потому, что ионизированный луч представляет собой как бы невидимый воздушный провод, по которому можно направить электромагнитные волны или электрический ток, так же как по обыкновенному металлическому проводнику. Это и есть основа «лучей смерти», которые уже много лет с необычайным упорством ищут в военных лабораториях всех капиталистических стран. Вот о чем сообщает нам неведомый друг. Открытие Гросса имеет огромное военное значение, потому что аппарат, о котором идет речь, может служить страшным орудием истребления. Поэтому имейте в виду, товарищи, уже то, что мы узнали сейчас, — военная тайна, и каждый из нас несет ответственность перед государством за сохранение ее. Помните: никому ни слова… даже о самом факте моей связи с немцем…

Глаза друзей, взволнованных неожиданным смыслом радиограммы, смотрели на Николая, и он понял, что тайна в надежных руках.

— А теперь давайте разберемся в тексте. Я вижу, он составлен очень обдуманно. Тут между строк объяснено, по-видимому, всё, что кажется непонятным.

— О какой же угрозе идет речь? — снова спросила Анна. — И почему фашисты посадили Гросса, который дал им свое изобретение? — добавила Наташа.

— Нет, нет, товарищи! — ответил Николай. — Речь идет об угрозе нам, Советскому Союзу.

— Союзу? Каким образом?!

— А вот каким. Представим себе, что произошло в Мюнхене. Имя доктора Гросса мне знакомо. Это один из крупных немецких физиков, идеалист, ученый старой школы. Он посвятил себя изучению процессов ионизации в земной атмосфере, поднимался в стратосферу. У меня есть одна из его книг — «Ионосфера», переведенная у нас на русский язык. Очень сомнительно, чтобы Гросс сочувствовал фашизму, да еще преподнес ему «лучи смерти». Он, конечно, решил проблему ионизации воздуха на больших расстояниях, так называемую проблему «воздушного кабеля», имея в виду именно передачу электроэнергии без проводов. Очевидно, ему это удалось, но он держал в секрете свою работу. Если бы он опубликовал ее, о ней знал бы уже весь мир. Конечно, фашисты пронюхали об открытии и решили использовать его иначе. Вот и получились «лучи смерти». Вернее всего, что они просто отняли силой у Гросса принцип ионизации, а его изъяли, чтобы старик не разгласил свое открытие!..

Анна передернула плечами и встала.

— Какой ужас! — прошептала она.

— Да… человечество еще не знало такого цинизма, — добавил Николай. — Я думаю, что фашисты сделают все, чтобы восстановить аппарат Гросса и пустить его в ход… против нас, конечно… Вот это и есть та угроза, о которой, рискуя жизнью, предупреждает нас неведомый друг.

— Но кто же он?

— На это нет никаких указаний. И он правильно делает, что не говорит ничего о себе. Если бы эта радиограмма оказалась перехваченной и расшифрованной врагами, то всякий намек на личность ее автора навсегда лишил бы нас возможности узнать еще что-нибудь об этой страшной машине… А враги могут быть и тут, у нас…

Анна, взволнованно ходившая по комнате, заложив руки за спину, резко повернулась.

— Что же делать, Николай Арсентьевич?

Николай выдержал порядочную паузу, во время которой на его лице медленно выступала спокойная, едва заметная улыбка. Сразу стушевались острые, беспокойные мысли и ненужные страхи друзей, и уже весело встретили они ответ Николая.

— Спать. Мы все хорошо поработали сегодня, честно заслужили отдых. А уже… скоро два часа. Завтра я пойду к наркому и расскажу ему все. Он член ЦК партии. Партия должна знать это, и она сделает все, что нужно. А мы свою миссию пока выполнили. Но, друзья мои, сегодня случилось еще одно событие, крупное, потрясающее, о котором вы и не подозреваете. Впервые в жизни я почувствовал, как много можно сделать, когда работаешь и живешь не один, когда тебя окружают друзья.

— О! — вскрикнул Федор, бросаясь к столу. Он давно уже подумывал о последнем, прощальном тосте…

— Товарищ нарком?

— Да, я. Кто это?

— Инженер Тунгусов. Здравствуйте, товарищ нарком!

— А-а! Добрый день! Вы что же это исчезли вчера так скоропалительно?

— Было дело, срочное, о котором я и хочу с вами поговорить и, если можно, сейчас же. Минут на десять…

— Что-нибудь случилось с машиной? — в голосе наркома прозвучала тревога.

— Нет, совсем другое.

— Ну, ну, говорите, слушаю внимательно.

— Нет, по телефону нельзя…

— А-а… понимаю! Что ж, приезжайте. Я сейчас распоряжусь о пропуске.

Через полчаса Николай сидел в кабинете наркома, в том же глубоком кожаном кресле перед громадным письменным столом.

Он коротко рассказал наркому всю историю, начиная с первой встречи с немцем в эфире и кончая вчерашней расшифровкой таинственного сообщения.

— И вот что оказалось под этим шифром, — закончил он, передавая наркому аккуратно переписанный текст радиограммы.

Брови наркома сдвинулись, как только он пробежал глазами первые строки. Еще и еще раз он прочел сообщение, вдумываясь в каждую фразу. Потом медленно положил листок на стол, откинулся в кресле, глядя на Николая, и неожиданно спросил:

— «Лучи смерти», что ли?

— Да… Вам знакома проблема ионизации?

— Очень отдаленно. Я догадался по общему тону сообщения и по фразе о дальности действия. Ну, рассказывайте, в чем тут дело.

Николай изложил свои соображения. Нарком слушал внимательно, поглаживая бритый подбородок.

— Ионизированный воздух может быть хорошим проводником электричества. И если Гроссу действительно удалось найти метод ионизации воздуха в пределах узкого и бесконечно длинного луча, то тем самым проблема «лучей смерти» решена, потому что даже обыкновенный ток от динамомашины, направленный по этому невидимому пути, может служить источником смерти и разрушения. Идея эта возникла давно, но до сих пор никому не удавалось ионизировать воздух больше, чем на расстояние двух-трех метров.

— А Гросс умудрился сделать это на бесконечное расстояние?.. — спросил нарком. — Это что же… значит, сидя где-нибудь у границы враги смогут обрабатывать своими «лучами смерти» любые наши города?

— О, нет! Не так уж это ужасно, товарищ нарком. Вы упустили из виду два слова сообщения: «по прямой». Значит, ионизированный луч Гросса не обладает способностью огибать кривизну земной поверхности. Действие «лучей смерти» возможно только в пределах видимого горизонта, то есть в обычных условиях километров на пятнадцать-двадцать… Правда, можно поднять аппарат на самолете или аэростате, тогда радиус действия будет значительно больше.

— Ну, а что может быть применено в качестве противодействия или защиты?

— Трудно сказать… Если пускать по такому «воздушному кабелю» обыкновенный ток от динамо, то почти всякий экран, всякое препятствие, попавшееся на пути луча, замкнет этот ток или на землю, или на соседний такой же «кабель». Тогда нам придется экранировать всю нашу военную технику, а может быть, и бойцов. Если же враги воспользуются ультракороткими волнами, которые будут убивать, а не разрушать, то есть действовать только на нашу живую силу, то все зависит от метода ионизации… которого мы не знаем!

— Так. Ну ладно. Через два часа я буду на заседании Совета и увижусь с наркомом обороны. Все это я передам ему. Кто еще знает содержание сообщения?

— Только друзья, которые помогли мне раскрыть тайну. Но они знают, как надо вести себя, — добавил Тунгусов уверенно.

Нарком внимательно посмотрел на него.

— Обещайте мне, что никто больше не будет посвящен в это дело. Не забывайте, что люди, заинтересованные в этом, могут знать о вашей таинственной связи с Мюнхеном и следить за вами даже здесь. А как вы думаете, представляют ли для нас эти «лучи смерти» непреодолимую угрозу? — он прищурил глаза.

Николай помолчал. Потом сказал нерешительно:

— Если машину Гросса восстановят, то это будет, пожалуй, самое сильное из всех существующих орудий войны.

— А я думаю, что если в мире существуют такие люди, как вы, как ваши друзья, то никакие самые могущественные орудия уничтожения не сломят нашей крепости. И это не пустой ура-патриотизм, товарищ Тунгусов. Не забывайте, что техника сама по себе мертва. Ее силу, ее действенность определяют люди. Я не знаю, что предпримут наши военные специалисты в связи с вашим сообщением, но разве эти «лучи смерти» уже не стали на какой-то процент менее грозными только оттого, что мы знаем об их существовании, благодаря вам и вашим друзьям? И разве это не шаг к тому, чтобы еще более снизить степень опасности?.. Однако время идет, — перебил себя нарком, взглянув на часы. — А у меня есть к вам серьезное дело. Помните, в прошлый раз мы с вами говорили о разных возможностях использования высокой частоты. Вы тогда вскользь упомянули о стерилизующем и консервирующем действии ультракоротких волн. Скажите, насколько реальна эта перспектива, если мыслить о ней практически?

— Это более сложная задача, чем сушилка, — ответил Тунгусов. — Она не решена ни теоретически, ни экспериментально. Однако я уверен, что она может быть реализована, и вот на каком основании. В нашем институте питания несколько лет назад группа ученых работала над консервированием мяса. Сначала они изучили влияние высокочастотного поля на изолированные культуры гнилостных бактерий. Оказалось, что при определенных условиях эти бактерии моментально гибнут под действием поля. Тогда исследователи стали облучать мясо и вскоре убедились, что ферментативные процессы, приводящие к распаду тканей, в результате облучения сильно замедляются, а иногда и вовсе прекращаются. Первые же опыты дали поразительный результат: облученное свежее мясо в большой закупоренной пробирке пролежало у них в термостате двадцать три дня без всяких признаков гниения. Но это был единственный случай в своем роде. Повторить опыт с тем же или хотя бы сколько-нибудь похожим результатом им не удалось, несмотря на огромное количество проб. Так вот этот единственный, случайный результат и убеждает меня в том, что задачу консервирования мяса решить можно. Если хоть один раз получилось, значит, получится и много раз. Нужно только найти правильный метод работы. Этого-то как раз и не хватало нашим пищевикам, насколько я заметил.

— Хорошо. Положим, что мы нашли метод и решили задачу. Что это даст?

— О, очень много. Во-первых, значительно упростятся транспортировка и хранение всех скоропортящихся продуктов. Не нужны будут холодильные установки, изотермические вагоны, рефрижераторы, ледники. Техника изготовления консервов изменится. Продукты, приготовленные для консервирования, не нужно будет варить в автоклавах, достаточно только облучить их. И качество таких консервов, не подвергнутых действию высокой температуры, будет гораздо выше, витамины сохранятся; в любой момент года и в любой точке Союза мы будем иметь свежие фрукты, овощи, молоко, мясо… Свежие!

— Слушайте, товарищ Тунгусов… На днях на одном правительственном совещании мы обсуждали вопрос о снабжении нашей армии. Вы не можете представить, какая это сложная, громоздкая и дорогая штука. И вот выявилась необходимость строительства целой системы новых холодильных установок и консервных заводов. Так и решено: все это мы будем строить, потому что при любых случайностях наша армия не должна испытывать никаких перебоев в снабжении продуктами питания. Теперь вы догадываетесь, почему я заговорил об этом с вами? Медлить нельзя. Мы уже начали работу. Вот подумайте… Если ваши предположения оправдаются, мы переделаем все заново. Обдумайте и завтра сообщите мне ваше решение. Исходите из того, что в людях, материалах, помещении и вообще во всем необходимом вы не будете испытывать недостатка.

Николай вышел из наркомата мрачный. Отказаться невозможно. Нет оснований. Наконец, он не имеет права отказываться: этого требует государство. Значит, браться за новую работу? Сколько времени это потребует? Он прикинул в уме: генератор для опытов есть, к нему нужно только собрать новый стабилизатор частоты. Это пустяки, три-четыре дня. Дальше пойдут опыты. Они могут длиться и месяц, и год. Все будет зависеть от организации дела, от масштаба… Потом, когда задача будет решена, начнется проектирование установки, изготовление деталей, монтаж. Это во всяком случае надолго. Как же быть с профессором, ведь он уверен, что Тунгусов уже свободен и готов сегодня-завтра взяться за восстановление «ГЧ». Кроме того, не один Ридан ждет этого. Для Анны такая отсрочка в работе отца тоже будет ударом…

Николай решил откровенно поговорить с профессором, чтобы вместе с ним выяснить положение. Вечером он отправился в ордынский особняк.

Ридан встретил его радостно. Он был уверен, что сегодня Николай придет.

— Ну, прежде всего поздравляю! Артистически сделана эта самая сушилка! Шедевр!..

Когда впечатления вчерашнего вечера были исчерпаны, профессор с надеждой посмотрел на Николая.

— Итак, вы свободны теперь… — сказал он. — Приступаем?

— Сегодня я виделся с наркомом, — осторожно начал Николай. — Боюсь, что нам с нашей работой придется еще подождать.

Он подробно рассказал об этой беседе, о предложении наркома. Ридан умолк и внимательно слушал. Сначала он был явно огорчен. Когда же Николай упомянул об опытах в институте питания, он отбросил назад волосы, насторожился, глаза его заблестели.

— Постойте, постойте!.. Как вы говорите? Консервировать ультракороткими волнами? Значит, тоже путем нагревания? Так же, как вы изгоняете воду из древесины в вашей сушилке? Почему же вы говорите «свежее» мясо? Ведь оно будет вареное?

— Нет, нет, Константин Александрович! Тут совсем другое. Никакой варки. Температура, правда, поднимается при облучении, но немного, не больше чем до сорока — сорока пяти градусов. Так, что белок остается невредимым. Облучение продолжается всего около одной секунды, даже меньше. Тут, очевидно, только биологическое действие высокочастотного поля. В том опыте, о котором я вам только что рассказал, мясо, пролежавшее в термостате двадцать три дня, было именно свежее.

— Результаты анализа вы видели?

— Конечно. Никаких изменений в сравнении с анализом, произведенным перед облучением, не оказалось, если не считать гибели бактерий и очень незначительной потери влаги. Проба была герметически закупорена.

Ридан оживлялся все больше.

— Позвольте… Если это так… А вы уверены, Николай Арсентьевич, что вас не надули эти самые пищевики?

— Не думаю. Да это и не важно.

— Как?!

— Видите ли… я ведь и сам кое-какие опыты проделал. Такого результата, как у пищевиков, я, правда, не получил, но зато убедился в двух основных положениях. Во-первых, тщательным подбором условий облучения — волны, мощности генератора, экспозиции — можно сравнительно легко добиться полного уничтожения бактерий, в том числе и всех гнилостных. А, во-вторых, мне во многих случаях удавалось сильно задержать течение химических процессов, которые приводят к распаду. По-видимому, высокочастотное поле действует каким-то образом на ферменты, вызывающие эти реакции. И я не удивлюсь, если окажется, что таким путем можно вовсе прекратить реакции распада. Так что эффект пищевиков принципиально вполне реален.

Профессор Ридан был явно взволнован.

— А вы знаете, какова была степень свежести мяса в этом опыте?

— Оно было доставлено с бойни в холодильной машине при температуре около четырех градусов выше нуля. Подверглось облучению через час сорок минут после убоя.

— Так ведь это была живая ткань! Вы понимаете? Не «свежая», а живая!

— Почему живая? — недоумевал Николай. Он видел, что от огорчения, вызванного началом разговора, у Ридана не осталось и следа. Профессор был захвачен какой-то новой идеей, очевидно, только что возникшей у него под влиянием рассказа Николая.

— Потому, что она ничем не отличалась от живой, и если бы это был не кусок мяса, а какой-нибудь целый орган животного, то его можно было бы снова приживить к организму, водворить на место такого же, но испорченного органа у другого животного и он продолжал бы функционировать через двадцать три дня после изъятия! Теперь вы чувствуете, в чем дело? Впрочем, скажите, вы знаете что-нибудь о так называемом «переживании» органов или тканей?

— Нет, ничего не знаю.

— Так слушайте. Сейчас вы увидите, почему меня воодушевил ваш рассказ о консервировании. Вы, конечно, понимаете, что меня интересуют не консервы для кухни…

Николай уже понимал, что дело налаживается как нельзя лучше: задача, поставленная наркомом, была для профессора, очевидно, не менее важна, чем восстановление «ГЧ». Значит, они могут вместе провести эту работу!

— Знаете ли вы, — продолжал Ридан, — что около девяноста процентов людей умирает не потому, что их организм неспособен больше жить, а только оттого, что какой-нибудь орган вышел из строя, испортился или не успел приспособиться к изменившимся почему-либо условиям. Здоровый, вполне жизнеспособный организм перестает жить только потому, скажем, что испортился какой-нибудь клапан в сердце или закупорилась артерия. И вот врач констатирует смерть.

«Смерть»! Мы привыкли к тому, что если жизнь в организме замерла, остановилась хотя бы на минуту, то это конец, смерть. Чепуха! То, что обычно «констатирует» врач, есть только остановка. Тут трудно удержаться от избитого, но замечательного сравнения Бахметьева: живой, действующий организм — это идущие часы. Остановим маятник — часы стоят, несмотря на достаточный запас энергии, накопленный в заведенной пружине. И они никогда больше не пойдут, если мы не толкнем маятник. А толкнем — они снова идут, так же как прежде. То же самое с организмом, который «остановился». Его клетки перестали получать питание, кислород, начали голодать и задыхаться и потому прекратили работу. Но они совсем не «мертвы». Стоит только восстановить нормальные условия температуры, питания, дыхания — и клетки снова будут работать.

— Неужели это так?!

— Ну, конечно! Опыты над изолированными органами разоблачили эту «ложную смерть». Нам пришлось целиком отказаться от такого, освященного веками «незыблемого» представления, как ненарушимость, неделимость организма. Это оказалось заблуждением. Несмотря на всю связанность и величайшую координированность в своих функциях, все органы животного в то же время чрезвычайно автономны и вполне могут существовать и действовать вне организма. Оказалось даже, что они довольно неприхотливы и нормально работают даже в том случае, когда условия, в которые мы их переносим, только приблизительно сходны с естественными условиями в живом теле… Сомневаетесь? — прервал он себя, заметив непроизвольное движение протеста на лице Николая. — Да, «непосвященным» трудно представить себе это. Слишком сильны традиции в наших представлениях. Однако все именно так, как я говорю. Хотите убедиться?

— Как? — опешил Николай.

— Очень просто. Я покажу вам это. Идемте в лабораторию.

Николай быстро поднялся. Ридан вдруг затих и несколько мгновений был неподвижен. Потом он взял связку ключей и молча стал перебирать ее, подыскивая нужный ключ. Казалось, он не решается выполнить свое обещание. Николай заметил это колебание.

— Может быть, это неудобно сейчас?

— Нет… Я думал о том, что не все можно видеть. Идемте.

В «свинцовой» лаборатории, где уже раньше побывал Николай, Ридан открыл незаметную дверь направо и, пропустив гостя, быстро прошел в глубину комнаты. Николай успел заметить только, что Ридан поднял там какой-то большой цилиндр и покрыл им что-то на отдельном круглом столике.

— Будьте осторожны, Николай Арсентьевич, тут тесно.

Действительно большая комната была вся заполнена длинными столами, причудливыми штативами с какими-то сложными комбинациями, стеклянных шаров, трубок, колб и колпаков, под которыми видны были другие сооружения из стекла, резины и металла. Всюду слух улавливал движение. Капали жидкости, ритмично звякали счетчики, жужжали механизмы самозаписывающих приборов, гудели моторчики насосов. Трубки разной толщины свисали от больших бутылей по стенам, оплетали столы и аппараты.

— Тут нас трое, — сказал Ридан, и Николай быстро оглянулся, но никого не увидел. — Третий… в разобранном виде.

Ридан говорил медленно и резко. Движения его стали спокойными, уверенными. Так преображался он всегда, входя в свои рабочие комнаты.

— Несколько дней назад мне доставили самоубийцу, пролежавшего в холодильнике морга три дня. Человек был вполне здоров физически. Он повесился, спрыгнув со стола. Смерть наступила мгновенно от вывиха шейного позвонка. Теперь идите сюда. Вот его сердце…

Николай прильнул к стеклянному колпаку.

Там на коренастом штативе, опираясь о кольцо, затянутое марлей, билось большое человеческое сердце. Обрезок его аорты был прикреплен к концу гуттаперчевой трубки. Сердце ритмично сжималось, фонтаном выбрасывая из себя прозрачную, бесцветную жидкость, и снова расширялось, набирая эту жидкость из трубки.

Сердце билось. Оно жило, работало, сердце мертвого человека, и гуттаперчевая трубка, провисавшая около колпака, вздрагивала в такт его пульсу.

Николай молча, не отрываясь, следил за его движениями.

— Объясните же, Константин Александрович, — проговорил он наконец.

— Да тут все очень просто. Я отделил сердце, промыл его в обыкновенном растворе Рингер-Локка, сжал просто рукой несколько раз, и оно стало сокращаться. Если бы этот массаж не подействовал, я бы впрыснул немного адреналина, эффект получился бы тот же, и оно работало бы без всякого питания, без этой жидкости до тех пор, пока не исчерпало бы все свои энергетические ресурсы.

Сердце черепахи, только помещенное во влажную среду, работает исправно в течение двенадцати суток. Ну вот. Потом я укрепил его на этом штативе и, чтобы продлить ему жизнь, стал кормить тем же раствором Локка, содержащим в качестве питательного элемента виноградный сахар. Сердце стало не только расходовать свою энергию, но и приобретать ее, питаться. Теперь оно будет жить долго, несколько месяцев.

Как видите, сердцу очень немного нужно, чтобы жить. Ведь жидкость Локка — это далеко не кровь: в ней нет белка, нет всяких гормонов, ферментов и множества прочих элементов. Тут нет и той температуры, при которой сердце обычно работает. Условия далеко не «органические»! И, несмотря на это, оно живет — даже после трехдневной «смерти».

— Константин Александрович, но можно ли назвать это жизнью в том же смысле, что и в нормальных условиях организма? Может быть, тут, так сказать, биологический автоматизм, несовместимый с настоящей жизнью?

— Э-э, нет!.. Это очень существенный вопрос, но на него приходится ответить отрицательно. Это сердце не только сокращается. Оно сохраняет все свои нормальные свойства и реакции. Сейчас покажу вам… Вы знаете, конечно, что для того, чтобы усилить работу сердца, достаточно, например, ввести в кровь человека камфару. Вот камфара…

Он открыл специальный краник в трубке, входящей под колпак, и пипеткой ввел в раствор, питающий сердце, каплю камфары.

— Теперь смотрите сюда. Это кардиограф.

Только сейчас Николай увидел, что рядом с колпаком стоял прибор, соединенный с сердцем. Каждое сжатие сердца отмечалось черным штрихом на равномерно движущейся бумажной ленте. Получалась зигзагообразная кривая, по которой можно было следить за ритмом и степенью расширения сердца.

Через минуту Николай увидел, как чернильный штифтик прочертил на ленте один за другим несколько более длинных и быстрых зигзагов.

— Видите! — воскликнул Ридан. — Камфара действует. Этот препарат служит нам для изучения влияния различных лекарственных веществ на деятельность сердца. И реакции, которые вызывает препарат, в точности повторяются на «живом» сердце. Значит, это не «автомат». Ну, теперь, пожалуйста, сюда.

Один за другим перед пораженным Николаем проходили органы самоубийцы. Он видел часть кишечника, погруженную в такой же раствор, заменяющий кровь. Кишечник работал. Перистальтика его продолжалась. Он сжимался, как червь, чтобы продвинуть пищу, введенную внутрь. Он вырабатывал нужные соки и переваривал пищу. Он даже всасывал эту пищу в свои стенки и выделял ее наружу, в окружающий его раствор. Почки производили мочу. Железы выделяли вещества, которые им положено было выделять. Нервные клетки образовывали отростки.

Удивление Николая достигло крайних пределов, когда он увидел перед собой кисть руки самоубийцы. Питательная жидкость сквозь парафин, покрывающий срез, входила под небольшим постоянным давлением в артерию и, пройдя все сосуды, частыми каплями стекала из вены. Каждый день Ридан делал небольшие порезы на руке. И вот они заживали; от первых порезов уже остались только шрамики, более поздние были покрыты струпьями. Ногти продолжали расти. Пилокарпин, введенный в питательную трубку, заставлял кожу руки покрываться потом, совершенно так же, как у живого человека.

Человек порвал связь между своими органами в одном только месте и перестал существовать. Ридан разобрал его на составные части, и оказалось, что все они продолжают жить.

— А тут что у вас? — спросил Николай, проходя мимо круглого столика-штатива, покрытого цилиндрическим колпаком и обильно оснащенного со всех сторон разными трубками и приборами.

— Это… этого не следует смотреть.

Николай понял и остановился.

— Неужели… голова?

— Да.

— Почему же…

— Я не знаю ваших нервов, Николай Арсентьевич, — перебил Ридан, — но думаю, что смотреть не стоит.

Николай вздрогнул.

— Скажите только, она тоже… живет?

— Да.

— Как, слышит? Смотрит? Может быть, даже…

— Идемте, идемте, Николай Арсентьевич, не стоит даже представлять себе это.

Быстрыми шагами они вышли из лаборатории.