"ГЧ [Генератор чудес]" - читать интересную книгу автора (Долгушин Юрий Александрович)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ НА СЕВЕРНОЙ ГРАНИЦЕ

В темную безлунную ночь, весной или осенью, когда на Балтике гуляют свирепые штормы, и туманы плотной тягучей массой ползут по морю и по берегу, проскочить на советскую землю ничего не стоит. Встреча с «морским охотником» в таких условиях. — чистая случайность, да и локатор предупредит о ней вовремя: катер успеет уйти за пограничную зону, а шлюпку скроют волны. Дальше — холодная ванна у линии прибоя — с ног до головы, короткая борьба с отливной водой, скользкие, шевелящиеся под ударами «девятых валов» гранитные валуны, неизбежные падения, ушибы… Это — пустяки, конечно. Затем узкая — метров двадцать-тридцать — твердая песчаная полоска, за ней небольшой уступ и — лес! Таких мест на эстонском побережье много.

Так, по крайней мере, утверждали все преподаватели в школе.

Юханнес Риккерт досконально изучил всю эту обстановку, технику высадки и многое другое по специальной секретной литературе, и по рассказам опытных разведчиков. Он явно обладал острым деловым воображением, и на занятиях так искусно решал любые оперативные варианты, что руководителям самим не терпелось поскорее выпустить его в настоящее дело. Тем более, что такого «дела», солидного и непременно удачного, настоятельно требовали обстоятельства: престиж школы был сильно поколеблен несколькими провалами ее воспитанников, а престиж и деньги, которые текли из «центра» и оседали в карманах руководителей этой таинственной организации, было одно и то же.

Да, «Юхо» несомненно подавал надежды. Великолепный, готовый радист и радиотехник — этому его не пришлось обучать, наоборот, он сам вел практические занятия в школе с другими воспитанниками. Злой на советскую власть, разорившую его тетку, у которой он воспитывался после смерти матери в течение нескольких лет в ее прекрасном имении у озера Выртс-Ярви, недалеко от Тарту. Вот после этого отец-немец и забрал своего Ганса обратно на родину в Германию. А тетка — эстонка, лишившись своего имения, стала жить в уединенном лесном хуторке, около Рынгу, который теперь можно использовать, как базу: тетка очень привязана к своему племяннику Юханнесу. Ко всему этому — свободное владение эстонским языком. Правда, «Юхо» не блещет физическим развитием, он худоват, бледен, в гимнастике уступает многим другим. По-настоящему его следовало бы выдержать на санаторном режиме еще месяца два-три. Но сейчас это немыслимо, конечно. Да и не так уж это необходимо — ловкость, сообразительность, быстрота реакций, куда важнее физической силы.

Когда на школьных уроках преподаватели подробно расписывали, как легко им удавалось преодолевать морскую границу Советского государства, Юханнес внутренне улыбался. Он действительно понимал настоящую цену и этой науки, и этих специалистов. Если не считать таких «дисциплин», как радио, стрельба из пистолетов разных систем, шифрование донесений, способы избавления от служебных собак, новейшие приемы «джиу-джитсу» и кое-что другое, все остальное, касавшееся поведения, тактики было липой. Никакой «науки разведчика», по крайней мере здесь, в этой школе не было.

Да, действительно, в темную туманную ночь в случае удачи — если не напороться сразу на сторожевой катер или патруль на берегу, можно сравнительно просто и быстро оказаться в лесу. Но что дальше?

Дальше преподаватели сразу прерывали рассказ о конкретных случаях и начинали теоретизировать. Можно поступить так, можно этак. Так ориентироваться, так сообщить о себе «резиденту», так менять места, потом выйти в заранее намеченный пункт.

Все — чепуха. Юханнес прекрасно представлял себе: именно тут, в этом, будто бы спасительном лесу, и начинается самое опасное, самое страшное. И не зря с этого момента рассказы о действительных событиях превращались в «теорию»: тут-то, очевидно, большинство разведчиков находили свой конец.

Это и понятно, достаточно «войти» в обстановку. Ночь, туман. Куда именно занесло ветром и морским течением шлюпку или резиновую лодку — неизвестно. Подробная карта побережья бесполезна, тем более, что ничего не видно, никаких ориентиров нет. Как слепой кутенок, человек почти ощупью устремляется к лесу… При этом нужно не оставить следов на береговой полосе. Почти невыполнимая задача!.. Каждый валун на берегу, каждый куст кажутся, — и могут оказаться — пограничником. Где уж тут «заметать следы»!.. А через какой-нибудь час по берегу пройдет дозор с собакой… Наконец, лес.

Советская охрана, конечно, прекрасно знает этот «гениальный» способ высадки и соответственно строит систему наблюдения. Какова эта система? Какую полосу леса нужно пройти, чтобы оказаться за пределами регулярного обхода с собаками? И куда, собственно, идти? Компас, как известно, не помощник, если не знаешь точно по карте, откуда начал путь. Светящаяся стрелка укажет, конечно, «на юг», в глубь страны, потому что высадка произойдет на северном побережье, далеко за Таллином, где уже мало островов-часовых, зорко охраняющих советское побережье Балтики. Но там, как зубья старой пилы, торчат кривые полуострова, большие и малые, и если попасть на один из них, что весьма вероятно, то можно, идя на юг, угодить в самую опасную береговую зону и даже выйти опять к морю.

Но пусть удалось случайно угадать направление и «благополучно» провести остаток ночи, затаившись в лесу, под неизбежным в это избранное время дождем. Настало утро. Измученный, мокрый, вконец продрогший, грязный человек должен выйти из леса, оказаться среди людей, превратиться в ни чем не примечательного местного жителя. Нельзя ни помыться, ни развести костра… Ориентироваться можно по звукам: гудкам пароходов, заводов, автомобилей, шуму поездов. Если их нет, до них надо дойти, сохраняя наиболее вероятное направление. В сочетании с картой и компасом это может дать кое-какие указания. Их надо осторожно проверить, уточнить, каждую минуту рискуя быть обнаруженным. Перед тем, как выходить к людям, нужно найти место для тайника, подготовить его, наладить антенну, передатчик, в определенный час связаться с резидентом, закопать передатчик и все компрометирующее имущество и быстро уйти от этого места, ибо его, возможно, уже запеленговали сторожевые радионаблюдатели… Может быть даже, это место уже оцеплено пограничниками…

Нет… Все это очень наивна и примитивно. Остроумием классиков разведки таких, например, как Томас Лоуренс, тут и не пахнет!

Юханнес внимательно слушает «преподавателей» и понемногу улавливает главное: никто из них сам не верит в этот «легкий» способ перехода границы. Если они и побывали в настоящем деле то уцелели лишь благодаря счастливой и редчайшей случайности. Это прямо вытекает из их рассказов, если хорошенько вдуматься.

А самое ценное наблюдение состоит в том, что вся эта организация — и школа, и совсем уже таинственный «центр» — ждут, жаждут, чтобы кто-нибудь нашел иной, новый, более верный и надежный способ.

У Юханнеса есть свои сокровенные цели и задачи. Ему во что бы то ни стало нужно выдвинуться в школе, чтобы по окончании ее сразу получить крупное «дело». В этом он уже преуспел, он — один из «первых учеников». Нужно стать первым.

И вот он начинает втайне творить свой новый, оригинальный проект. Основная идея ему давно ясна: «школьный» план порочен в самой основе, потому что относительная надежность его первой части — высадки под покровом ночи, тумана, бури, предопределяет неизбежные и почти непреодолимые, на следующем «лесном» этапе препятствия, связанные с трудностью ориентировки в этих условиях. Ведь задача разведчика — оказаться среди людей, не вызывая с их стороны никаких подозрений. Зачем же создавать этот лишний и такой рискованный этап. Нет, пусть будет достаточно сложным, трудным и, может быть дорогим первый этап, но зато он должен сразу, без особенного риска и этого дурацкого леса, приводить человека к людям днем, когда все видно вокруг и так легко понять, как вести себя дальше, куда направиться.

Как это сделать?

А вот как…

Проект был готов после нескольких дней напряженной работы мысли.

За три недели до окончания курса, когда должны были состояться выпускные испытания, — появился инспектор из «центра» для очередной, теперь уже последней проверки работы школы. Это был своего рода экзамен для ее руководителей.

Юханнес Риккерт учел ситуацию и, улучив момент, вскользь сообщил одному из преподавателей, что у него есть кое-какие новые мысли о тактике разведывательной работы. Как он и ожидал, последствия сказались почти мгновенно и с заметным эффектом. В тот же день Юханнес был вызван в кабинет директора, где собралась вся верхушка школы, во главе с представителем «центра».

…План Риккерта был признан оригинальным, смелым и заслуживающим немедленной практической проверки.

— Очевидно вам, как автору проекта, было бы желательно и осуществить первую такую операцию? — не то спросил, не то предложил инспектор.

— Буду рад оправдать ваше доверие, господин инспектор, — почтительно ответил Юханнес, стараясь скрыть охватившее его ликование. Теперь он видел, что его сокровенная цель приблизилась.

С этого же дня Риккерт был освобожден от занятии в школе и зачислен в штат агентов «центра» с соответствующим окладом. Его проект зачли, как выпускной экзамен. Теперь он должен был в кратчайший срок подготовить подробный, абсолютно конкретный план операции и обеспечить изготовление некоторых, необходимых для нее технических средств, им же самим предложенных.

Балтика — страна дождей, ветров и туманов. В Финском заливе порой выпадает до тысячи миллиметров осадков в год, — так утверждают метеорологические сводки. А туманных дней в среднем насчитывается около шестидесяти.

Правда, большая часть этих тоскливых, гнетущих для непривычного человека дней, приходится на зиму, весну и осень, но и в разгар короткого северного лета — в июле-августе, когда ночи пробегают над Балтикой, как тени от большой тучи, гонимой ветром, и морская вода, нагретая долго не заходящим солнцем до 17-18 градусов зовет к себе купальщиков и пловцов, — даже в это блаженное время то и дело врываются и дождливые дни, и туманные, вот уж действительно белые, как молоко, ночи.

В одну из таких ночей рыболовная шхуна неизвестной принадлежности, по-видимому из тех, что обычно бороздят воды Финского залива в поисках стад салаки, приблизилась к самой границе территориальных вод советской Эстонии значительно восточнее Таллина. Границу эту шхуна не пересекла, но, уменьшив скорость хода до самой тихой, развернулась и направилась вдоль береговой зоны дальше на восток, искусно следуя всем изгибам и поворотам невидимого берега. Через час шхуна легла в дрейф, двигатели были остановлены. Свежий северо-западный ветер стал относить ее к берегу; вот уже она оказалась во внутренних водах… Еще минут десять продолжался этот дрейф, затем вдруг заработали винты, шхуна сделала резкий поворот и на самом быстром ходу исчезла в нейтральных водах моря.

То, что произошло в самом начале, когда судно впервые приблизилось к двенадцатимильной полосе территориальных вод, не могло быть замечено никем и ничем. С кормы на воду был спущен человек в одежде, отдаленно напоминавшей скафандр водолаза. Он плашмя лег на воду спиной вверх и так и остался лежать на поверхности. Человек держал перед собой, ухватившись за две рукоятки, какой-то странный предмет сигарообразной формы длиной около полуметра и похожий на торпеду. Впереди эта торпеда заканчивалась небольшим гребным винтом.

Шхуна ушла, чтобы проделать свои отвлекающие эволюции, а человек с торпедой некоторое время продолжал лежать неподвижно.

Туман, все более освещаемый восходящим солнцем, становился белее и, казалось, гуще. Наконец человек сделал какое-то движение руками и ногами, и на момент встал в воде вертикально, как поплавок. Это дало ему возможность поднять голову над гребнями волн и определить пределы видимости. Да, туман начинал редеть. Теперь в его распоряжении не больше полутора часов. А до берега, как известно, двенадцать морских миль, то есть двадцать два с лишним километра. Пора.

Он нажал стартер и «торпеда» рванулась вперед. За ней, крепко сжимая поручни вытянутыми руками, мчался человек, пронизывая волны.

…Приблизительно, в километре от берега он выключил двигатель и стал наблюдать. Уже хорошо был виден пляж, сверкающий белым песком, освещенным солнцем, с редкими в этот утренний час, фигурками людей.

Юханнес знал все, что ему полагалось знать. Часа через три этот, известный не только в Эстонии, пляж станет сплошь пестрым от загорающих на нем людей. Вот тогда по его плану и следовало действовать дальше, выждав здесь положенное время.

Но ему уже надоело играть. Да и «план» этот, пожалуй, отслужил свое. Теперь можно было переходить на другой план, настоящий, без кавычек.

«Торпеда» плавала тут же, рядом. Затекшие, окоченевшие от напряжения пальцы уже отошли и двигались нормально в свободных, непромокаемых перчатках.

Он сделал несколько сложных движений руками, потянул за какие-то шарики, выступавшие у запястий, у плеч, на шее. Холодная вода потекла струями внутрь комбинезона, обжигая руки, грудь, живот, а теплый воздух, свистя и булькая около шеи, стал выходить наружу. Тело его медленно погружалось в воду.

Юханнес взялся за ручки «торпеды» и пустил ее в ход. Передняя часть комбинезона под напором воды вдруг раскрылась, как пасть кашалота и «торпеда» вытащила из нее голого человека; на нем были только плавки, как у заправского спортсмена-пловца; за ним на шнуре тянулся полупогруженный в воду вздувшийся сверху пузырем мешок-рюкзак с каким-то имуществом.

«Скафандр»-комбинезон пошел ко дну.

Через несколько минут Юханнес снова остановил своего послушного морского коня, и перевел рычажок около рукоятки. Быстро погружаясь и пуская струйками пузыри, «торпеда» тоже исчезла в желтовато-зеленой глубине. Юханнес с сожалением проследил за ней и поплыл к берегу, с трудом таща за собой мешок.

Занятый всеми этими манипуляциями, он только теперь увидел приближавшуюся к нему моторную лодку с красным флажком на носу. Один из двоих ее пассажиров, стоя, рассматривал его в бинокль.

«Вот и все!» — улыбаясь подумал Юханнес.

— Разве вы не знаете, гражданин, что у нас запрещено заплывать так далеко? — сказал по-эстонски человек в лодке, когда пловец оказался у борта. — Линия ограждения ясно обозначена буйками. Пожалуйте-ка сюда!

Юханнес послушно ухватился за борт.

Через минуту он вытащил из своего мешка полотенце, белье костюм, молча вытерся и оделся.

Лодка шла куда-то в сторону от пляжа.

«Вот и все! — мысленно, ликуя, повторял Юханнес, — Задача облегчается!»

Допрос подходил к концу.

Да, это был необыкновенный случай, «ЧП» — чрезвычайное происшествие даже для органов государственной безопасности.

Фашистский разведчик, захваченный береговой охраной, не только не оказал сопротивления, но начал с того, что сам попросил доставить его «куда следует». По его поведению, да и просто по выражению лица, едва заметной улыбке, упорно приподнимавшей уголки губ, блеску спокойных, глубоко сидящих глаз, было видно, что он испытывает счастье, выполнив, наконец, свою трудную миссию, о которой только что рассказал, оказавшись в Советском Союзе. Далеко не так выглядели шпионы и диверсанты, уже побывавшие раньше в этой комнате, сидевшие на этом же стуле.

Допрашивавшие — майор и два капитана государственной безопасности с интересом выслушали его длинный, подробный рассказ. Это была целая эпопея сложной и очень опасной борьбы за выполнение порученного ему задания. Он говорил сухо, лаконично о фактах и событиях, а из них складывался образ смелого, самоотверженного антифашиста-подпольщика. Все, что он рассказывал, представлялось, по меньшей мере, правдоподобным. Некоторые факты секретного характера были известны офицерам, другие — могли быть проверены. Но основную цель разведчика — передать сведения об изобретении, имеющем важное оборонное значение, можно было оценить лишь после длительной проверки и изучения специалистами доставленных им данных.

Верить или не верить?.. Разве не может все это оказаться новым, талантливо разыгранным трюком?

— Почему все же, вы избрали такой сложный путь — через шпионскую организацию — чтобы выполнить свое задание, — спросил майор. — Можно было просто перейти границу где-нибудь и сдаться пограничникам.

— Вначале я так и думал поступить, — ответил разведчик. — Потом убедился, что это очень опасно. Меня могли поймать свои же. Или просто убить. Цель осталась бы не достигнутой. Разведка, по крайней мере, гарантирует безопасность перехода с одной стороны… А потом, уже в школе, я понял, что могу извлечь из неё больше пользы…

— То есть?

— Вот об этом я и хотел сейчас говорить. План, который я предложил разведывательному центру, касался не только техники проникновения на территорию Советского Союза. Я убедил их, что мне легко удастся организовать надежную базу на хуторе около Рынгу, у моей тетки, о которой вы уже знаете, — и переправить туда сразу целую группу диверсантов и шпионов. Операция разработана во всех деталях. Высадка группы произойдет после того, как у меня здесь все будет готово.

— Высадка — по вашему способу?

— Не совсем. Это еще эксперимент. Будут использованы только «торпеды» для переправки со шхуны на берег, считается, что они спасают от обнаружения локатором. Но это решено проделать ночью, в туман и с проникновением в лес — по старинке, — откуда я должен помочь им выбраться. При таких условиях они находят этот способ надежным… Таким образом, вам предоставляется возможность взять всю эту группу и, тем самым, значительно ослабить их разведку. Если, конечно… вы поверите мне…

— События сами покажут, насколько верно то, что вы нам сообщили, — сказал один из офицеров.

— Видите ли… тут есть одно осложняющее обстоятельство. Вся группа прибудет на промысловой шхуне «Эрвалла» — той самой, что привезла и меня. Она зафрахтована в Стокгольме для разведки рыбы, а на самом деле — обслуживает центр. Как только я сообщу об окончании подготовки, шхуна выйдет в Финский залив. Мне приказано превратиться в рыбака, на парусной лодке встретить ее в открытых водах и перейти на нее. Здесь я должен буду доложить начальству о своей высадке и обо всем, что мне удалось сделать в Эстонии. По-видимому, тут произойдет совещание с представителями центра. Будут обсуждать мой опыт. Затем я вернусь на берег, чтобы в первую же туманную ночь встретить десант в уже определенном месте и вывести группу из леса. К сожалению, у меня не было никакой возможности отказаться от этого дурацкого свидания в море, хотя оно, на мой взгляд, представляет собой опаснейшую для операции ошибку… Теперь вы видите, что никакие события не помогут вам проверить мою искренность. Они просто не произойдут. Если я не явлюсь на шхуну, это будет означать, что я провалился, и десант не состоится. А поверить и отпустить меня туда… у вас нет оснований, это я хорошо понимаю.

Некоторое время длилось молчание. Майор смотрел прямо перед собой, в пространство, и думал о том, как странно устроена душа человека. Она может знать, верить, но если надо реализовать эту уверенность, превратить ее в поступки — как жадно она ищет каких-нибудь внешних, хотя бы совсем пустых и чуждых ей зацепок, чтобы ими эти поступки подкрепить, обосновать…

— Скажите, нет ли в Советском Союзе кого-нибудь, кто знал бы вас в последние годы? — спросил он.

— Нет. Никого…

И вдруг помрачневшее было лицо разведчика прояснилось.

— Если не считать… одного знакомства в эфире, — добавил он. — Но я не знаю ни имени его, ни — кто он, кроме, разве того, что он — опытный коротковолновик-любитель. У нас с ним была довольно продолжительная связь, — он рассказал более подробно об этой связи.

— Позывные его не помните?

— Помню, конечно. Eu2bd.

— А он что знает о вас?

— Пожалуй, еще меньше, чем я о нем… Впрочем, он всегда вспомнит обо мне вот по этому… шифру… разрешите… — Он приподнялся, взял протянутую ему майором ручку, и написал на листе бумаги:

Когда Ганс, пришвартовав свою лодку у кормы, поднимался по штормтрапу на борт шхуны, его вдруг охватило гнетущее чувство нерешительности, какого-то неосознанного беспокойства. «Засосало под ложечкой». В сознании прошмыгнуло неприятное слово: предчувствие. Он удивился и тому, и другому.

В самом деле, все шло по намеченному плану, никаких промахов он за собой не знал. Правда, следовало бы за эти дни и в самом деле съездить к тетке на хутор, так сказать, для освежения впечатлений, — придется ведь докладывать об этой поездке… Ну, да все можно выдумать. Никто из тех, с кем он сейчас встретится, не мог знать, при каких обстоятельствах ему пришлось выйти на советскую землю, и что он там делал эти несколько дней. Он сам расскажет им об этом так, как найдет нужным.

Конечно, неприятно было снова погружаться в эту отвратительную атмосферу воплощенной лжи, преступления, маскировки, особенно после того, как он с такой радостью хлебнул свободы на этой земле. А ведь свобода была только относительная: он продолжал оставаться под строгим надзором, каждый шаг его контролировался; но зато впервые за все последние годы он мог свободно говорить правду, ничего не скрывать о себе, не притворяться кем-то другим… Какое же это было блаженство!

Сегодня он почувствовал его особенно остро — после того, как ему позволили выйти в море на это свидание без провожатого. Ему поверили! А ведь у них, по-видимому, не было для этого никаких оснований.

Теперь нужно было мгновенно внутренне перестроиться, снять все следы этого блаженства — и с души, и с лица, снова превратиться во врага своих новых друзей…

Вступив на знакомую палубу «Эрваллы», Ганс уже вполне овладел собой.

Тут было пусто и тихо, как обычно ночью, в спокойную погоду. Матрос, спускавший трап, свернул его и не проронив ни звука, исчез за ходовой рубкой. Ганс ждал, осматриваясь, быстро по привычке конспиратора, изучая обстановку. Все здесь было так же, как в ту ночь, когда его с «торпедой» спустили на воду.

Ветер слегка усилился и стал теплее, а туман явно сгустился. «Плохо», — подумал Ганс. Если разыграется шторм, ему не удастся сегодня же вернуться на берег.

Через минуту какая-то фигура в неуклюжем брезентовом плаще с капюшоном появилась из-за той же рубки и подошла вплотную, напряженно всматриваясь в его лицо. Ганс сразу узнал маленькие сверлящие глаза «инспектора» и по его крепкому рукопожатию, по улыбке понял, что все в порядке, им довольны, его ценят выше, чем рядового, начинающего разведчика. Впечатление это подтвердилось, когда они вошли в небольшое помещение кают-компании. За столом сидели три человека; Ганс видел их впервые.

— Вот это он самый и есть, — представил его «инспектор»: очевидно только что о нем шел разговор. Они не встали, не назвали себя, но поздоровались с ним за руку, через стол, рассматривая его с явно благожелательным интересом. По их поведению, а главное, по осторожной угодливости «инспектора» Ганс понял, что здесь собрались какие-то «киты» из разведывательного центра. По крайней мере, один из них выглядел «шефом», обладающим неограниченными полномочиями. «Десантники», видимо, где-нибудь в каютах запасались сном перед предстоящими опасными испытаниями.

На столе стояли бутылка коньяка, едва начатая, вазочки с тонко нарезанными лимонами, сахарной пудрой, небольшие рюмки, и один обеденный прибор, перед которым и усадили гостя. По звонку появился кок с шипящими на сковороде бифштексами. Все было очень предупредительно, быстро и кстати: Ганс проголодался. Пока он торопливо закусывал, хозяева тянули коньяк небольшими глоточками, курили и непринужденно болтали на темы, никакого отношения не имевшие к делу, ради которого они бодрствовали здесь в эти ночные часы. Говорили они на чистейшем немецком языке, только в речи шефа проскальзывали какие-то чужие, англообразные интонации.

Ганс ел с увлечением, и в рамках приличия участвовал в разговоре — взглядами, мимикой, улыбками. Казалось, этим было целиком поглощено его внимание.

На самом деле мысли его напрягались в поисках объяснения тому, что происходит. Бдительное внимание ловило факты, убеждавшие, что не все так просто и безмятежно вокруг него, как кажется. Не зря то один, то другой из собеседников поглядывал на часы. Дважды в каюту, кроме кока, входил человек с бумажкой, которую он передавал главному из «китов». Листок прочитывался и передавался из рук в руки, никогда не доходя до Ганса и не поворачиваясь к нему даже издали лицевой стороной. Прислушиваясь к шагам этого человека, Ганс установил, что они ведут в радиорубку, расположение которой он знал. Значит это были радиограммы, но, судя по мимике читавших — не те, какие им сейчас были нужны.

И почему эта компания не спит, ведь можно было распорядиться разбудить их, когда он появится. Да, по-видимому, они ждут какого-то сообщения, связанного с его прибытием на шхуну, с планом высадки разведчиков. Все это плохо пахло и беспокоило Ганса.

Когда он кончил есть, «хозяин» прервал беседу, снова наполнил его рюмку коньяком, и предложил приступить к делу.

Для начала — несколько вопросов. Считает ли он, что его способ высадки в общем оправдал себя на практике («Безусловно», — убежденно ответил Ганс). Нужны ли какие-либо изменения в его первоначальном проекте («Да, кое-что не было учтено из-за неточного знания советской действительности»). Считает ли он, что план высадки группы, которая находится сейчас на борту шхуны, остается в силе и операция может быть произведена в любой момент?

— К сожалению, операция рассчитана не вполне по-моему плану, и тем самым поставлена в зависимость от погоды, — ответил Ганс.

— К сожалению, — иронически повторил «хозяин», — это было необходимо, — по некоторым соображениям. Ваш план очень интересен, но он нуждается еще в практической проверке — и неоднократной. Вы же сами нашли какие-то дефекты. Вот обсудим их, устраним, снова попробуем… Ну, докладывайте все по порядку.

Ганс уверенно рассказал, как прошел его рейс с «торпедой», как он спокойно и безмятежно, при свете утреннего солнца выбрал подходящее место на пляже, где было поменьше людей, затем вышел на песок, разматывая за собой капроновый шнур с катушки, спрятанной в плавках, как подтащил за этот шнур поближе к берегу полузатопленный рюкзак… Из плавок же он достал, отдыхая на берегу, тщательно сложенный мешок из тончайшего шелка, незаметно надул его, делая вид, что вырыл его из песка, и с этой копией своего рюкзака (демонстративно неся его на виду у купальщиков) пошел снова в воду, «чтобы его отмыть». Тут уж нетрудно было заменить фальшивый рюкзак настоящим, вернуться, открыто достать белье, костюм, одеться…

Вся эта фантазия, обильно начиненная мелкими фокусами и техникой, придуманной Гансом и известной слушателям только по его знаменитому «проекту», выглядела в этом живом рассказе очень занятно и убедительно. Она отвлекала внимание, уводила от щекотливых вопросов.

Затем он, с тем же увлечением, изложил заранее им придуманный и всячески продуманный рассказ об организации базы для подготовленной группы разведчиков. Да, он посетил свою тетку Лайне Тооп на хуторе Вооркиле, около Рынгу. Она по-прежнему полна хорошо скрытой ненависти к советской власти и нежности к нему, Юханнесу, своему племяннику и приемному сыну. Получилось очень удачно: она собралась построить небольшой дом дачного типа для своей дочери, вышедшей замуж в прошлом году. Участок тут же, на хуторе уже получен, даже строительные материалы подготовлены. Юханнес обещал ей на днях вернуться, подыскать артель строителей, помочь деньгами. На время работы «артель» разместится у тетки, места вполне достаточно, конечно, без особого комфорта, но время летнее. Так что никому не придется даже скрываться, во всяком случае, недели три-четыре…

Снова шеф посмотрел на часы, и «киты» переглянулись. Краем глаза Ганс уловил жест одного из них, сидевшего сбоку от него: он утвердительно, как бы одобряюще кивнул головой. Шеф встал и подошел к телефону. Ганс умолк.

— Как там с погодой, Эрвин?

Мембрана зазвучала с такой силой, что шеф отвел трубку от уха. Теперь всем в каюте было слышно, что отвечали шефу.

— Погода отменно рыболовная, ваша честь, — игриво вещал низкий, прокуренный голос морского волка. — Тепло, сыро и мутно. Самое время выбросить сеть. Прикажете?

— Точнее, точнее, Эрвин. И без шуток, пожалуйста.

— Пожалуйста: ветер три балла, зюйд-ост, иначе говоря, советский, но, несмотря на это, ласковый и теплый. Температура восемнадцать и пять десятых, комнатная. Волна — четыре балла, колыбельная… Как будто все…

— Не валяйте дурака, Эрвин! Туман?!

В трубке раздался добродушный смех.

— Простите, ваша милость, я забыл, что вы предпочитаете чистому виски — парное молочко. Могу угостить, выходите на палубу. К сожалению, метеорологи не придумали балльной системы для тумана, так что точнее — не могу…

— Значит прогноз оправдывается?

— Точнейшим образом, ваше превосходительство. Я же говорю — можно выбрасывать сети.

Ганс уже понял все, — так, по крайней мере, ему казалось. Да и последующие события укрепили его уверенность в этом. Теплый воздух, хлынувший на Балтику с юга, вызвал туман и операция начнется сейчас же… С точки зрения «китов» не столь уж существенно, встретит ли он разведчиков на берегу или выйдет на этот самый берег вместе с ними и дальше будет действовать по плану.

Для него же этот неожиданный вариант оборачивался почти наверняка провалом его собственного плана, возможно, гибелью. Предупредить своих новых друзей он уже не сможет. Конечно, они обнаружат высадку, ибо знают место ее, видят обстановку, и будут ждать. Но высадится ли с ними Ганс? Разве не может случиться, что его задержат на шхуне, а разведчики будут действовать самостоятельно, и совсем не так, как предполагалось. Наконец, почему «там» должны настолько верить ему, чтобы не допустить, что он, попавшись, просто выдал им план высадки, чтобы улизнуть самому!.. При этих новых обстоятельствах они не пустят, не имеют права пустить группу в лес. Будет бой… В таких случаях тот, кто бросает оружие и поднимает руки, бывает убит своими же. Всегда находится человек, который готов выполнить «долг», согласно строжайшему закону разведчиков, и в последний момент раскусить ампулу с цианистым кали…

«Что ж, — подумал Ганс, — пусть даже так. Я свое главное задание выполнил». Эта мысль обрадовала и успокоила его. Он поднял рюмку и выпил свой коньяк одним глотком.

Разговор по телефону заканчивался.

— Ведите судно к назначенному месту, — говорил шеф. — Когда мы там можем быть?

— Мы ведь ищем рыбу, ваша светлость! Но если это богоугодное занятие вам надоело, то минут через тридцать можем лечь в дрейф.

— Хорошо. Действуйте без промедления.

— Слышали? — спросил шеф, усаживаясь в свое кресло. — Придется воспользоваться этим туманом, Юхо, и значит несколько изменить план. Вы отправитесь вместе с ними. Надеюсь, это не внесет особенных осложнений?

Юханнес согласился, что иначе поступить нельзя: другой такой случай может представиться не скоро.

…На шхуне началось движение. Она как бы вдруг проснулась в тревоге среди ночи. На палубе, у кормы команда налаживала какую-то технику для спуска людей на воду. Шесть разведчиков, поднятые с коек начальством, спешно одевались, упаковывали свои рюкзаки, размещали на себе оружие, готовясь к бою, которым могли ознаменоваться их первые шаги на берегу.

Все приборы наблюдения, какими шхуна была оснащена под стать новейшему военному кораблю — локаторы, радиопеленгаторы, акустические улавливатели звуков в воде, настороженно вели свою круговую вахту, чтобы вовремя предупредить об опасности, с какой бы стороны она ни появилась.

«Эрвалла», окутанная плотным, мокрым туманом, медленно, осторожно, как кошка, подкрадывалась к береговым водам Советского государства.

В кают-компании тоже шла лихорадочная подготовка: Ганс получал последние инструкции, разведывательные задания; выучивал наизусть адреса явок, имена разведчиков, о существовании которых в Эстонии он до сих пор и не подозревал, сроки встреч и связи по радио с центром. Все это он повторял по несколько раз вслух, потом, чтобы крепче запомнить, записывал на маленьких блокнотных листках, которые тут же у него отбирал и сжигал в пепельнице сидевший против него инструктор.

Почти все уже было закончено, когда в каюту снова вошел радист с бумажкой в руке. При общем молчании, листок этот, как и прежде, обошел всех, кроме Ганса и вернулся к шефу. Только реакция теперь была иная. Раньше их лица довольно откровенно выражали: «не то!». Теперь они совсем ничего не выражали. Как будто они просто посмотрели на заведомо чистый лист бумаги.

И Ганс понял: это было «то». И почувствовал как какая-то непонятная глухая стена сразу отделила их всех от него и порвала все человеческие ниточки, понемногу протянувшиеся от них к нему за время этой встречи.

А внешне все было по-прежнему. Шеф снова подлил коньяку себе и Гансу и Ганс тут же медленно выпил, чтобы заполнить чем-то эту минуту страшной неопределенности.

Внезапно наступила тишина: остановились машины «Эрваллы». Это было очень хорошо слышно, и означало, что судно пришло и стало на указанное место; но никто, будто и не заметил этого.

Инструктор, сидевший напротив, выискивал что-то в своей записной книжке. Шеф небрежно протянул ему полученный листок и тут же впервые спокойно назвал его по имени. И в этом было что-то угрожающее.

— Ну, что ж, Герхард… Действуйте соответственно, — сказал он.

— Осталось немного, — пробормотал тот. — Я только отмечу у себя некоторые данные… Итак, Юхо, как звать вашу тетушку?

— Лайне Тооп.

— Лай-не То-оп, — повторил Герхард, записывая. — Ее возраст?

— Сорок три года.

— Живет она где?

— На хуторе Вооркиле, около местечка Рынгу.

— Там вы с ней и встретились?

— Да.

— Когда?

— Пять дней тому назад. Двадцать четвертого июля.

Ганс отвечал с твердостью обреченного, потому что теперь, наконец, он действительно все понял.

— Ну вот и все, — бодро сказал Герхард, пряча свою записную книжку в задний карман, а левой рукой протягивая через стол листок, принесенный радистом. — Теперь прочитайте вот это.

И все же Ганс не ожидал того, что там было написано.

«…Вчера посетил хутор Вооркиле близ Рынгу. Привет Риккерта передавать некому. Лайне Тооп скончалась в апреле сего года воспаления легких — 852».

В первые секунды мысли Ганса с бешенным напряжением искали выхода из положения. Снова и снова он перечитывал текст, чтобы продлить время. Не поднимая глаз, он все же увидел, как правая рука Герхарда вернулась из-за спины и над краем стола появилось дуло пистолета.

Звякнул телефон, шеф схватил трубку.

— Уж не заснули ли вы там, ваше сиятельство… — забасил голос из трубки.

— К черту! — раздраженно закричал шеф. — Все к черту, слышите, Эрвин?! Поворачивайте немедленно на север и — полный вперед! Самый полный!..

Необычайное спокойствие вдруг снизошло на Ганса. Он понял, что все его планы и надежды рухнули, что ничего больше сделать нельзя. Можно только ждать, когда наступит конец. Ждать и, пожалуй, лучше всего просто молчать.

— А теперь, Риккерт, — произнес тихим, свинцовым голосом Герхард, — рассказывайте, как все было на самом деле.

Ганс поднял глаза, встретил холодный, угрожающий взгляд… И вдруг почувствовал легкое головокружение. В следующий момент все его члены охватила непреодолимая слабость, голова начала клониться к столу, веки неудержимо смыкались. Сознание быстро отдалялось куда-то прочь от него.

Успела промелькнуть мысль: «отравили… в последней рюмке — яд». И больше никаких мыслей не стало.

Никто из людей, находившихся на «Эрвалле», не знал, и никогда не узнал о том, что произошло дальше.

Минут через сорок после того, как судно легло в дрейф, войдя в береговые воды Эстонии, туман, окружавший его, осветился сильными прожекторами двух советских сторожевых катеров. Один из них остановился в некотором отдалении, другой подошел ближе и сигналами запросил судно о его национальной принадлежности. Шхуна не ответила. Она казалась мертвой. Судовые огни были погашены, люди не появлялись.

Катер приблизился вплотную к борту, и в тот же момент отряд вооруженных пограничников, как стайка птиц, перенесся на «Эрваллу».

Странную картину увидели они там.

Освещенный прожекторами туман бросал серый сумеречный свет на палубу, и обнаруживал на ней там и сям распростертые тела людей. Тотчас же выяснилось, что все они живы и даже, по-видимому, невредимы — об этом говорили здоровый цвет лиц, отсутствие каких бы то ни было внешних повреждений. Похоже было, что они спят, но все попытки разбудить их, привести в сознанье, в чувство, оказались безуспешными.

В таком же состоянии были найдены штурман в своей рубке, вахтенный у штурвала, радист, часть команды, отдыхавшая в кубрике, словом, все население шхуны.

Внимание лейтенанта — командира отряда особенно привлекла картина, обнаруженная в кают-компании. Там было четыре человека. Один из них, на вид самый молодой, в простой рыбацкой одежде, сидел за столом, уронив голову на сложенные руки. Прямо против него, навалился грудью на стол другой, хорошо одетый, как и остальные два. Из правой руки его, прижатой грудью к столу, вывалился пистолет, лежавший тут же. Третий, пожилой, сидел в капитанском кресле, запрокинув голову назад, и громко храпел; четвертый лежал на полу; около обоих тоже валялись пистолеты, которые они, казалось, только что выронили из рук.

Тут уже сильно пахло каким-то насилием, преступлением, и командир решил пока не касаться «спящих». Он только собрал их пистолеты и, оставив в каюте усиленный наряд охраны, помчался на палубу.

Тем временем к другому борту «Эрваллы» приблизился второй катер и с него на шхуну перешла группа, состоявшая из майора, двух капитанов государственной безопасности, и одного штатского. Командир отряда рапортовал им о положении дел: на шхуне обнаружено всего двадцать восемь человек, все живы, но… находятся в состоянии, похожем на сон. Разбудить, однако, никого пока не удалось…

Лейтенант был очень озадачен — и не только тем, что произошло на шхуне. По лицам прибывших, в которых отражались и удивление, и восторг, он видел, что они понимали, в чем тут дело. И первое, что они сделали после его рапорта — стали горячо поздравлять штатского с каким-то невероятным успехом!

Потом, как бы вспомнив об очередной важной задаче, офицеры бросились к лежавшим на палубе «живым трупам», быстро осмотрели их, заглядывая каждому в лицо, будто разыскивая среди них кого-то, но, по-видимому, не нашли. Лейтенант смекнул, что тут кают-компания может оказаться полезной, и повел их туда.

Офицеры переглянулись, когда узнали Ганса, мирно спящего в компании явных «хозяев», за бутылкой коньяка. Однако «мирная» сцена стала выглядеть иначе, когда лейтенант доложил о пистолетах, найденных им здесь. Майор осторожно поднял голову Ганса, послушал его дыхание, пощупал пульс… Взгляд его привлек листок бумаги, выглядывавший из-под сложенных на столе рук молодого человека. Он пробежал глазами текст, передал листок капитанам. Снова переглянулись они… Подойдя к одетому в штатское, высокому темноволосому человеку, внимательно следившему за происходившим, майор сказал:

— Знаете, профессор, что тут сейчас случилось? Помимо всего прочего, вы спасли жизнь вот этому… очень хорошему парню…

Тот с улыбкой развел руками. Он и не пытался вникнуть в смысл событий, слишком далеких от того, что его тут интересовало.

— Такова уж природа этого… явления, — ответил он. — Оно призвано губить плохое и спасать хорошее.

…Операция была закончена к утру; людям с катеров пришлось немало поработать на «Эрвалле». Все спящие подверглись самому тщательному обыску, особенно те, кто явно был причастен к разведке. У шести шпионов-диверсантов, лежавших на кормовой части палубы вперемешку с их «торпедами» и комбинезонами-скафандрами, которые они не успели надеть, пограничники, руководимые теперь капитаном, нашли и изъяли даже маленькие ампулы с ядом, спрятанные в углах воротников, в пиджачных отворотах, в обшлагах и носовых платках… Рюкзаки со сложным и хорошо продуманным шпионским снаряжением — портативными коротковолновыми рациями, миниатюрными фотоаппаратами, сделанными в виде портсигаров, спичечных коробок и авторучек, шифровальными блокнотами, наборами снотворных и отравляющих папирос и сигарет, чернилами для невидимого письма, предметами маскировки — накладными усами, бородами и многим другим; фальшивые, а отчасти и подлинные документы — паспорта, удостоверения, справки в непромокаемых карманах костюмов; наконец, те средства защиты от людей и собак — химикаты и боевое оружие, — которые могли понадобиться в первые же минуты после выхода на берег, — все это было собрано, сложено и помечено соответственно номерам, проставленным химическим карандашом прямо на теле разведчиков, «на загривках», «за шиворотом», — как говорили веселые и заинтригованные этим происшествием бойцы-пограничники.

Неудавшихся десантников связали, перенесли вниз, в одну из кают, и оставили под конвоем. Экипаж судна во главе с капитаном-штурманом Эрвином был весь сосредоточен в кубрике.

«Китами» в кают-компании занялись майор и другой капитан — опытные следователи. Обыск дал богатый «улов». Организаторы антисоветской разведки, видимо, чувствовали себя на этом, внешне невзрачном «рыборазведывательном» судне, как дома.

Тут, пользуясь всеми преимуществами изоляции и неприкосновенности судна в нейтральных водах, они спокойно жили сколько было нужно, отсюда продолжали руководить по радио уже ранее проникшими в Эстонию агентами. Ни ампул с ядом, ни оружия, кроме тех пистолетов, которые они выхватили, разоблачив «Юхо», у них не оказалось. Нет, касаться опасности они не собирались. Поэтому и держали в своих карманах планы операций, расписания радиосвязи, адреса, имена, даты встреч, явки и многое такое, что привело в восторг следователей. Пожалуй, тут было все, что давало им возможность уничтожить даже самые корни вражеской разведки, предусмотрительно насаженные еще до недавнего установления в Эстонии Советской власти.

Вернулся второй капитан и доложил майору, что «уборка» на судне закончена.

Всем спящим, кроме Ганса, надели наручники и оставили их на своих местах. Взоры офицеров устремились к человеку в штатском, по-прежнему молча наблюдавшему за их работой.

— Будить? — понял он. — Тогда свяжите меня с маяком… И если это возможно — отсюда.

После недолгих переговоров с радистом, который теперь орудовал в радиорубке шхуны, связь была налажена.

Передавая телефонную трубку штатскому, майор спросил его:

— Нам что же… придется перейти на катер?

— Нет, не надо. Нам это не принесет вреда. И даже не коснется нас. Так что располагайтесь, как вам удобнее… Алло! Маяк Стеншер? Мне нужен инженер. Это вы? Николай Арсентьевич, немедленно давайте следующую волну, как мы условились… Да, тут все готово… Все до единого! Не забудьте зафиксировать расстояние. Итак, действуйте.

Он отошел к стене, так, чтобы видеть сразу всех спящих.

— Как долго придется ждать? — спросил майор.

— Ждать не придется. Смотрите!

В первый момент то, что произошло сразу за этим возгласом «смотрите», было воспринято всеми как нечто колдовское, страшное и исходящее от этого спокойного, неторопливого человека.

Между тем ничего особенного не случилось. Началось пробуждение. Прекратился клокочущий храп «шефа», неподвижные раньше тела обнаружили слабое движение; оно проскользнуло по глазам, ртам, пальцам, плечам… Впечатление страшного, колдовского шло от одновременности этих признаков пробуждения, говорящей о том, что тут действовала какая-то могучая внешняя сила, непонятная и непреодолимая.

Дальше картина резко изменилась. Они стали открывать глаза и уже различно, каждый по-своему, входить в реальную обстановку. Общим для всех было только молчаливое остолбенение и ужас в глазах, нараставший по мере того, как они начинали понимать свое положение. Все молчали.

Одного только Ганса не коснулась эта эволюция. Едва открыв глаза, он поднял голову и сразу же увидел знакомые, и такие желанные лица майора и двух капитанов — единственных пока настоящих друзей в этой новой его жизни.

В нем еще жили чувства, с которыми он погрузился в сон: провал, гибель, полная невозможность оправдать доверие этих друзей… И вот теперь, каким-то непонятным чудом они появились, чтобы спасти его… Он увидел наручники у запястий тех рук, которые только что направляли на него дуло пистолета… у шефа, и того третьего — тоже. Его руки — он посмотрел на них, пошевелил ими — были свободны!

Он снова повернул голову туда, где стояли друзья, встретил дружелюбный взгляд майора… Это было уже слишком много для него.

Не зная, можно ли встать, нужно ли продолжать роль разведчика, — как вести себя вообще в этой непонятной, еще не разгаданной им обстановке, он опустил голову и закрыл лицо руками, не будучи в состоянии сдержать счастливых, облегчающих слез.

Около полудня шведское рыборазведочное судно «Эрвалла», нарушившее территориальные воды Эстонской Советской республики, и, согласно международным правилам, арестованное пограничной охраной, под конвоем сторожевого катера вошло в бухту Кунда, затем пришвартовалось в порту.

Второй катер, принимавший участие в поимке судна, еще утром подошел к маленькому островку Стеншер, где возвышался один из многих советских маяков Финского залива, и, приняв на борт одного человека, после минутной остановки, взял курс на Таллин.

Ридан и Николай сидели рядом.

Глаза у обоих были красные, лица серые, утомленные.

Неудивительно: за эти двое суток после внезапного вызова по телефону и затем вылета из Москвы им удалось поспать, в общей сложности, не более трех часов. А сколько произошло событий, перемещений из одной обстановки в другую, сколько необычных впечатлений за это время!

На таллинском аэродроме перед вылетом они подремали минут двадцать, а вот теперь, когда можно было спать верных два часа, сон улетучился.

Ридан осторожно, сбоку заглянул в лицо Николая, увидел, что тот тоже не спит, и легонько толкнул его локтем.

— Здорово, все-таки, получилось, — сказал он. — Сколько, вы говорите? Тридцать один километр?.. Маловато, конечно… Но вы теперь понимаете, что я был прав?

— Вероятно так.

— Вероятно! Не вероятно, а так точно!.. Ведь ни одной осечки, все двадцать восемь человек, как миленькие…

Некоторое время оба молчали. Потом снова заговорил профессор.

— Во всей этой фантасмагории мне непонятно одно… Нас вызвали в Наркомат государственной безопасности позавчера вечером. Они только познакомились с нашим предложением об испытании аппарата, с его возможностями… Помните, о чем нас расспрашивали? Можем ли мы пустить в ход аппарат в море, ночью, в туман; а что, если объектом будут люди на судне, не помешает ли «обшивка», и так далее. Понимаете? А вчера вечером нас буквально в пожарном порядке, перебросили на этот маяк с локатором. Никакого тумана тогда еще не было, так ведь? Как же они могли знать заранее, что именно в эту ночь внезапно нахлынет туман, и какой-то шведский корабль пожалует к нашему берегу, и именно в этом месте?!

— Да, непонятно… У них — своя наука… мы ее не знаем… Но как остроумно они решили задачу испытания «ГЧ»… Правда?..

Николай говорил медленнее обычного, глухим, беззвучным голосом. Сквозь гул самолета его почти не было слышно. Ридан снова покосился на него, немного подумал, встрепенулся.

— Слушайте, Николай Арсентьевич, — заговорил он решительно, твердо, будто нарочно противопоставляя свой звонкий баритон его бледному голосу. — Через… два часа мы будем дома. Вот какая будет программа жизни. Вы тотчас же идете в ванну, потом за стол, плотно ужинаете, и — спать. Никакой болтовни, тем более, что мы и не можем ничего рассказать нашим. Спать будете до отказа. Об этом уж я позабочусь… Я сегодня даю распоряжение девчатам срочно собираться на Уфу. Звоню Федору Ивановичу. Через два дня вы должны выехать.

— Но… ведь теперь… «ГЧ» уже знают. В любой момент нас могут…

— Да, знаю, что «нас могут», — резко перебил Ридан. — Но вас не смогут! Я знаю наверняка, что если вы останетесь в Москве, вам не дадут покоя и это плохо кончится. Уж, если я сам то и дело нарушаю ваш отдых, чего же ждать от тех, кто ничего о вас не знает! Сейчас я беру всю ответственность на себя, и поверьте, ни одна живая душа не будет знать, где вы находитесь!

— Ну… х-хорошо, — ответил Николай.