"Рассказы о Дзержинском" - читать интересную книгу автора (Герман Юрий Павлович)

НАЧАЛЬНИК СТАНЦИИ

Выходя из кабинета, чтобы ехать на вокзал, он поднял воротник шинели, поглядел в заиндевевшее окно и спросил:

— Холодно сегодня?

— Девятнадцать градусов, — ответил секретарь. Дзержинский поежился и вышел.

Внизу, вместо автомобиля, стояли санки с облезлой волчьей полостью. На облучке — в кожаных рукавицах с крагами и с кнутом — сидел шофер Дзержинского.

— Одна лошадиная сила, — хмуро пошутил он. — Пришлось сменить автомобиль на этакую штуковину. Садитесь, Феликс Эдмундович.

С видом заправского лихача шофер отвернул полость и, подождав, пока Дзержинский сядет в сани, рассказал, что сегодня «дошли до ручки»— горючее есть только для оперативной машины, и хотя ребята предлагали перелить, но он отказался, боясь, что Феликс Эдмундович рассердится, если узнает.

— Правильно, — сказал Дзержинский. — Только поедемте поскорее, а то очень холодно.

— А кучера я не допустил, — продолжал шофер, — решил, что сам справлюсь. С автомобилем справляюсь, а тут с одним конягой не справлюсь! Верно?

— Верно, — ответил Дзержинский.

Было очень холодно, а конь плелся, как назло, таким шагом, что Дзержинский совершенно окоченел. Шофер явно не справлялся с конем, размахивая кнутом, очень много кричал «но-но-о, соколик!», а когда спускался с горы, Дзержинский заметил, что шофер по привычке ищет ногой тормоз.

Феликсу Эдмундовичу хотелось выйти из санок и дойти до вокзала пешком, но он боялся обидеть шофера и мерз в санках, потирая руками то лицо, то уши…

Наконец доехали. Шофер сказал на прощание, что с автомобилем куда проще, чем с «одной лошадиной силой», и пожелал Дзержинскому счастливого пути. Дзержинский нашел свой паровоз с вагоном и сел отогреваться к раскаленной буржуйке. Все уже были в сборе. Минут через двадцать паровоз загудел, и специальный поезд наркома двинулся в путь. Проводник принес начищенный самовар, стаканы, сахар, хлеб и масло. И даже молочник с молоком.

— Вот, уже удивляться перестали и на белый хлеб, на масло, на сахар, — сказал Дзержинский, — а помните сахарин и чай из этого… как его…

— Из лыка, — подсказал кто-то, и все засмеялись. Потом стали рассматривать самовар и выяснили, что он выпущен заводом совсем недавно.

— И хорош, — говорил Дзержинский, — очень хорош. Вот только форма очень претенциозная. Модерн какой-то. Но материал хорош.

Подстаканники тоже были советские, и ложечки советские. И о подстаканниках, и о ложечках тоже поговорили и нашли, что ложечки ничего, хороши, а подстаканники ерундовские…

После чаю Дзержинский ушел в свое купе работать. Его купе было крайним, рядом с этим купе было отделение проводника, а проводник разучивал по нотам романс и мешал Дзержинскому. Романс был глупый, и Дзержинский сердился, что проводник поет такую чушь, но потом заставил себя не обращать внимания на звуки гитары и жидкий тенорок проводника, разложил на столе бумаги и углубился в работу. И только порою усмехался и качал головой, когда вдруг до сознания его доходила фраза:

Под утро специальный поезд народного комиссара пришел на ту станцию, из-за которой было предпринято все это путешествие. Станция была узловая, но маленькая, и все пути ее были забиты составами, идущими на Москву, на Петроград, в Донбасс и дальше на юг. Заваленные снегом, стояли цистерны с бензином для столицы Союза. Состав крепежного леса для шахт Донецкого бассейна стоял на дальних путях. На площадках — руда для заводов Петрограда…

Молча, хмуря брови, в шинели, с фонарем в руке ходил Дзержинский по путям, покрытым снегом. Было холодно, под ногами скрипело, от колючего мороза на глазах выступали слезы…

Вот и еще состав с крепежным лесом, вот третий состав. Сколько времени стоят здесь эти поезда? А шахтерам Донбасса нечем крепить шахты, добыча угля останавливается, шахты замирают из-за безобразий на маленькой станции, всероссийская кочегарка стоит под смертельной угрозой…

Дзержинский шел и шел вдоль состава, порою поднимая фонарь над головой, проверял пломбы на вагонах с крепежным лесом, — по крайней мере, цел ли лес, не расхищен ли?

Как будто бы цел.

Но вот вагон с раскрытой дверью, и еще один, и еще. Лес расхищен. Вагоны наполовину пусты. А этот и совсем пуст.

Дзержинский сделал еще несколько шагов вперед и остановился. Перед ним стоял огромный человек в тулупе, в драной ватной шапке, повязанной поверх платком. В руках у человека было охотничье двуствольное ружье.

— Вы сторож? — спросил Дзержинский.

— Не совсем, — сказал человек хриплым от мороза голосом.

— Что вы тут делаете?

— Пытаюсь сторожить.

— Значит, вы сторож?

Человек, повязанный платком, молчал.

— Ружье-то у вас заряжено? — спросил Дзержинский.

— Заряжено, — сказал человек. — Дроби у меня нет, так я его солью зарядил. Говорят, от соли в высшей степени неприятные ранения бывают.

— Не знаю, — сказал Дзержинский.

— А вы кто такой, осмелюсь поинтересоваться? — спросил странный сторож.

— Я не понимаю — вы тут один сторожите? — не отвечая на вопрос, спросил Дзержинский.

— Нет, не один, — сказал сторож. — Нас тут довольно много… Вот, если угодно, я сейчас маневр произведу.

Сторож сунул себе что-то в рот, и в ту же секунду морозный воздух огласился пронзительным свистом.

— Теперь слушайте! — приказал сторож и поднял руку вверх, как бы призывая Дзержинского к особому вниманию.

Где-то далеко, за составом слева раздался ответный свист, потом такой же раздался сзади, потом еще и еще…

— Не спят все-таки, — заметил Дзержинский.

— На таком морозе не больно поспишь, — ответил сторож, потом добавил — Я дал так называемый тревожный свисток: все ко мне, аврал, рифы брать, по левому борту замечен корабль под пиратским флагом… Сейчас они все будут здесь.

— Он, кажется, сумасшедший! — подумал Дзержинский, но промолчал. Очень скоро где-то совсем близко заскрипел снег, и из-под вагона вылез невысокий человек, весь замотанный тряпками. В руке у человека было нечто вроде алебарды. Потом появился крошечный гномик, вооруженный японским штыком. За ним прибежал гном побольше вместе с огромной собакой, покрытой инеем…

— Можете идти по местам, — сказал странный главный сторож. — Это была пробная мобилизация. Если кто очень замерз, пусть сходит в камбуз и выпьет стакан доброго грогу. Только чур маму не будить: она сегодня очень устала.

В ответ главному сторожу что-то пропищал тонкий голос, гавкнула овчарка, и гномы исчезли. Дзержинскому сделалось смешно.

— Ничего не понимаю, — сказал он. — Как же при такой замечательной охране у вас могли раскрасть три вагона крепежного леса?

— Очень просто, — ответил сторож, — охраны тогда не было. Ведь что у нас происходит? По правилам, здесь паровозы получают топливо. А топлива у нас нет. Вот и останавливаются поезда — не на чем идти дальше. Так и лес застрял крепежный, и прочие составы… Но вот как-то застрял состав с людьми — люди и разворовали лес, чтобы их паровоз мог, изволите ли видеть, идти дальше. Уж я кричал-кричал, дрался с ними — не помогло. Сами судите, их целый состав, а я один. Ясное дело — они осилили.

Чем-то этот человек очень нравился Дзержинскому, и он с удовольствием слушал его спокойный, сиплый от холода голос. Постояли, поговорили, выкурили по самокрутке, потом Дзержинский зашагал дальше по скрипучему снегу.

В вагон Феликс Эдмундович вернулся, когда совсем уже рассвело. Он промерз до дрожи, пил чай большими глотками и хмурился. Товарищи посматривали на него с опаской. Он молчал, и они тоже молчали. Погодя он послал за начальником станции, чтобы тот немедленно явился в вагон к нему, а сам ушел к себе в купе.

— Когда явится, пусть пожалует ко мне, — сказал он в дверях.

У себя он сел возле стола и задумался. В протертое проводником окно были видны запорошенные снегом составы, бесконечные составы — с рудой, с нефтью, с лесом… И безжизненные, заиндевевшие паровозы.

Как просто мог поступить начальник станции, если бы он обладал доброй волей! Потратить один-два вагона крепежного леса, затопить паровозы, доставить лес на шахты, а шахты дали бы уголь, и пробка на станции рассосалась бы в несколько дней…

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Дзержинский.

Дверь в купе откатилась в сторону.

— Входите, — повторил Дзержинский.

На пороге стоял человек высокого роста, усатый, в железнодорожной форме, вычищенной и отглаженной. Из-под кителя вылезал накрахмаленный воротник.

— Вы начальник станции? — спросил Дзержинский.

— Так точно, — сипло ответил вошедший, — я начальник станции.

Голос начальника станции показался Дзержинскому знакомым, он пристально поглядел в бледное усатое лицо и узнал вдруг странного ночного сторожа.

— Позвольте, — сказал Дзержинский, — мы с вами говорили ночью там, на путях…

— Так точно, — сказал начальник станции, — вы изволили со мной беседовать…

— Садитесь!

Начальник неловко сел на край дивана и поджал под себя ноги в залатанных, но начищенных до блеска сапогах. Он глядел на Дзержинского исподлобья, и левая щека дергалась. Видимо, он только что побрился и, бреясь, порезался, потому что на подбородке у него был наклеен кусочек бумаги. «Торопился, — подумал Дзержинский, — торопился и порезался. И боится».

— Так, — сказал Дзержинский. — Что же у вас тут делается на станции, а?

Начальник молчал. Большой, сильной ладонью он поглаживал отворот шинели и смотрел на Дзержинского в упор.

— Можно подумать, что у вас тут просто какая-то организация саботажников и негодяев, — сказал Дзержинский, — что вы нарочно не отправляете крепежный лес в Донецкий бассейн.

— Нет уж, — сказал начальник станции.

— Так ведь вы могли потратить один вагон леса и отправить эшелон… Ведь голова же у вас есть на плечах? Ведь вы думать умеете?

— Никак нет, — негромко произнес начальник станции, — хоть голова у меня и имеется, но думать и рассуждать я не обучен. Мне действительно это в голову приходило, но я не решался.

— Почему?

— Боялся.

— Да чего, чего? — воскликнул Дзержинский.

— Боялся, что скажут: тебя, дурака, поставили дело делать, а не рассуждать. Ты должен выполнять приказание, а ежели приказания не было — и исполнять тебе нечего.

Он был бледен, но смотрел теперь прямо, и в глазах его больше не было страха. Только щека по-прежнему дергалась да ноги он поджимал под себя.

Помолчали.

— А сторожили вы по собственному почину? — спросил Дзержинский.

— Так точно, — ответил начальник станции. — Для того, чтобы сторожить, не надо было тратить казенное добро.

— Не казенное, а народное, — сказал Дзержинский, — Народное.

— Так точно, — повторил начальник, — народное.

Опять помолчали.

— Я буду арестован? — спросил вдруг начальник станции.

— Что? — не понял Дзержинский.

— Буду ли я арестован? — повторил начальник станции.

— Нет, не будете, — внезапно улыбнувшись своей удивительной скорбной улыбкой, сказал Дзержинский. — За что же вас арестовывать?

И, дотронувшись до руки начальника станции, он добавил:

— Только вот что. Вы дальше думайте сами. Я понимаю: старая Россия старалась нас всех превратить в бездушные машины, мы все были лишены самостоятельности, за самостоятельность нас жестоко били, но сейчас совсем не то: нам нужно думать и делать самим. За нас никто не будет думать. Поняли?

— Понял! — тихо сказал начальник станции.

— Ну вот и хорошо.

Дзержинский встал. За ним встал и начальник станции.

— Идите и отправляйте поезда, — сказал Дзержинский. — Поймите раз навсегда, что вы больше не маленький человек, не захолустный начальник станции, а что вы такой человек, от которого очень многое зависит… Ну… до свиданья.

И, протянув руку начальнику станции, он спросил:

— А что это были за люди — маленького роста, с которыми вы по ночам дежурите?

— Они не маленького роста, — сказал начальник станции. — Это просто мои дети. Мальчики. И для своих лет они даже довольно рослые.

— Вот что, — сказал Дзержинский, — дети! И много их у вас?

— Шестеро.

— Да, — сказал Дзержинский, — порядком. А мне, знаете, даже в голову не пришло, что это дети. Как сон какой-то: «с левого борта пиратский корабль», «выпей стакан доброго грогу».

Начальник слегка порозовел и опустил голову.

— Что же это значит — пиратский корабль с левого борта? — спросил Дзержинский. — И грог?

— Это игра у нас, товарищ народный комиссар, — сказал начальник станции, — иначе им скучно сторожить эшелон. Вот я и придумал такую игру со словами насчет пиратов и грога. Я раньше выписывал для них журнал под названием «Природа и люди», а также «Мир приключений». Они и начитались. За этими словами и мороз ребятам переносить легче.

Начальник станции совсем покраснел и, смущенно улыбаясь, добавил:

— А насчет грога вы не думайте. Это у нас кипяток называется, для интересу, — грог. Как-то ловчее грогу выпить добрый стакан, чем незаправленного кипяточку…

Еще два дня специальный поезд Дзержинского простоял на станции. За это время ушли эшелоны, и начальник станции со своим взводом пиратов и с супругой приходил в вагон председателя ЧК пить чай. В этих случаях Дзержинский называл чай грогом, а на прощание рассказал мальчикам о том, как в свое время бежал из ссылки и как со своими товарищами бунтовал в Александровском централе. Мальчики слушали раскрыв рты. Провожая гостей, Дзержинский сказал мальчикам, что если им случится быть в Москве, пусть зайдут к нему в гости.