Юрий Максимов И поднялось терние…

Ну что может быть лучше путешествия по тихой лесной речке? Я стоял на носу катера, и созерцал, как розовые облака отражаются в колышущейся глади, как стройные ивы клонятся к воде, как выглядывают белоснежные лилии из зелени у самого берега, – и вновь, словно мантру, повторял этот вопрос. Влажный воздух, трели цикад из прибрежных зарослей, монотонный шум мотора, тёплые поручни под ладонями: нет, лучше этой экспедиции у меня давно уже ничего не было.

Энергичное позвякивание за спиной. Это Птахин готовит завтрак. Умиротворяющая атмосфера июльского утра так тонко даёт себя прочувствовать во многом благодаря тому, что нас здесь только двое.

Конечно, своё очарование есть и в крепкой компании, но всё же там, где больше двух, нельзя так почувствовать другого, так сродниться с ним. В парных экспедициях бывают моменты, когда человек подлинно раскрывается. Начинаешь понимать напарника без слов и даже взглядов.

Разумеется, такая гармония возможна только если напарник – настоящий друг. Хорошо, что у нас с Птахиным именно так дело и обстоит.

После скупого мужского завтрака мы подготовились к высадке, и около десяти пристали к берегу. Я закрепил катер, привязав трос к двум сросшимся ивам, а Птахин тем временем перенёс пожитки на землю. Наконец с тросом покончено, мы взваливаем на плечи рюкзаки.

Я уж повернул к лесу, как вдруг – оклик.

– Ты что? – вылупился на меня Птахин, – надо же Шу подождать.

– Чего? – сморщился я, – какое ещё «шу»?

Он не успел объяснить, – в тот же миг из трюма раздались глухие шаги, а мгновеньем позже на палубу вылез упитанный бритоголовый китаец с необъятным чёрным рюкзаком за спиной.

– Это ещё кто? – севшим голосом спросил я напарника, впервые в жизни не веря своим глазам в буквальном смысле слова.

– Как «кто»? – непонимающе посмотрел Птахин, – Это же Шу, наш наладчик.

Шу тем временем, перемахнув через поручни, ловко спрыгнул с тяжёлой ношей на песок и, выпрямившись, встал перед нами.

– Я готов. – сказал он с ломовым спокойствием в раскосых глазах.

– Какой ещё наладчик? – я едва не сорвался на крик. – Что это за человек? Откуда он взялся?

Во взгляде Шу стрельнуло недоумение. Птахин нахмурился, потом хохотнул и хлопнул меня по плечу:

– Ладно, Вить, хорош шутки шутить. Пора уже топать.

Я стоял как вкопанный, ошарашенно пялясь то на напарника, то на этого невесть откуда рухнувшего «наладчика». Пауза затянулась, и Птахин, поёживаясь под рюкзаком, криво улыбнулся:

– Ну что, Вить, пойдём мы сегодня куда-нибудь?

Я развернулся и зашагал к лесу, взбираясь по отлогому берегу. Птахин и этот, возникший из ниоткуда Шу, топали следом. Заросли приняли нас. Солнце сквозь прорехи в листве тысячами лучиков пронзало лесной сумрак, высвечивая перистые ладони папоротников, мохнатые веточки можжевельника, хрупкие стебельки бересклета… Речка с катером остались позади. Идти оказалось легко, но мне уже было не до гармонии с природой: я пытался понять, что происходит.

Откуда могло появиться это китайское чудо-юдо в моей экспедиции? Конечно, в катере поместилось бы при желании и пятеро, но всё же как он, при своих-то габаритах, умудрился прятаться двое суток? Ведь я даже ничего не заметил! А мы до того ещё летели на вертолёте… Невероятно!

Ну ладно, допустим, прятаться Шу мог.

Но зачем?

Я вслушался. За спиной монотонно бубнит Птахин. Рассказывает истории, на это он мастак. Истории занятные, но редко со смыслом. А Птахин ждёт отклика, постоянно что-то спрашивает, вроде: «а как ты думаешь, ловко ему, с гвоздём-то в голове, было?» Обращается к нам обоим. Я-то, погружённый в мысли, отвечаю универсальным «угу», а вот Шу, напротив, следит за сюжетом и даже вставляет реплики. Явно, что они знакомы не первый день.

Значит, это Птахин протащил сюда китайца. Зачем? Наладчик… вообще, хороший наладчик в экспедиции не помеха, но прежде мы и сами справлялись. Если уж Птахин решил нынче подстраховаться, отчего бы не сказать мне? Вышло бы по-людски… И парню не пришлось бы двое суток преть в трюме среди рюкзаков, приборов и мусора. Да, с Птахина станется такой прикол выкинуть. Ладно, присмотрюсь к этому Шу. Если и впрямь человек толковый, может, и к лучшему, что он появился. А с Птахиным надо будет как следует поговорить на привале. Всё-таки подобные сюрпризы лучше приберечь для дня дураков. А то прямо безобразие какое-то: взял человека, не сказавши, а потом на тебе, как чёрт из табакерки: «давай подождём Шу»…

До обеда прошагали шесть километров. Лес сухой, идти – одно удовольствие. Можно бы пройти и больше, но спешить незачем. Подыскав подходящую опушку, я дал сигнал остановиться. Рюкзаки отлипли от спин и один за другим повалились к стволу высоченного дуба, широко раскинувшего кряжистые ветви.

Не сговариваясь, каждый занялся делом: Шу, наломав веточек, принялся за костёр, Птахин приволок из зарослей пару брёвен для сидения, а я полез в рюкзак за консервами и, расстелив клеёнку, стал готовить обед – была моя очередь. Тут уж и разговорились как следует. Когда Птахин пошёл к ручью за водой, мы с Шу легко продолжили непринуждённую болтовню. В какой-то момент, склонившись над бутербродами и морщась от дыма, я поймал себя на том, как быстро привык к этому внешне замкнутому, но на самом деле отзывчивому и добродушному здоровяку. Словно мы знакомы уже лет пять.

Я боялся, что пищи будет маловато на троих, но, глянув в рюкзак, убедился, что припасов хватило бы на целую ораву. Странно, что я набрал столько провианта. Впрочем, всё к лучшему.

Костёр трещал на славу. Брёвна легли на оптимальном расстоянии от огня. Две кривые рогатины торчали справа и слева. Птахин наливал воду в кан. Шу подкидывал веточек, кормя весёлое пламя. Я, покончив с овощами и консервами, осторожно перенёс снедь и клеёнку к брёвнам.

И вот – первая трапеза на природе. Сидя вокруг беспокойного пламени, жуём бутерброды, запиваем недурным греческим вином, откуда-то взявшимся у Птахина, и травим анекдоты, глядя как пузырится в кане вода и как огненные языки вылизывают черное днище. Лес шумит, вода булькает, угольки потрескивают – идиллия. Я высыпал сухой суп и прессованную вермишель в кипящую воду. Птахин снова начал наполнять заветной красной жидкостью пластмассовые стаканы. После очередного тоста за успешность экспедиции, замечаю, что дрова-то на исходе.

– Сейчас Тоэрис притащит, – говорит Птахин, – давно уже за ними пошёл.

– Да уж, что-то он совсем запропастился, – качает бритой головой китаец, подхватывая очередной бутерброд.

Мы дружно засмеялись. Это известная у нас в конторе шутка – свалить нежелательную работу на несуществующего человека. Но смех застрял у меня в горле.

Под стволом дуба-великана я вдруг различил четыре рюкзака.

И тут же – шорох в зарослях. Справа.

– А вот и Тоэрис, – прокомментировал Птахин, откусывая огурец.

Я оцепенел, слушая, как нарастает шорох. И вот, с раздражённым пыхтением, из лесу вышел огромный ворох веток с обтянутыми джинсой ногами. Недопитый стакан выскользнул из моей руки и покатился по траве, выпуская остатки вина. Ворох веток приблизился и с громким треском свалился наземь, открывая высокого кучерявого молодца явно южных кровей с чёрными глазами и массивным, горбатым носом. Нервно отряхнув джинсовку от щепок, травинок и комочков земли, парень перешагнул бревно и примостился рядом с Птахиным.

– Тебя хоть за смертью посылай, – проворчал тот, наливая кучерявому гостю.

– Я два раза навернулся в этом проклятом лесу, пока шёл! – у Тоэриса оказался высокий, визгливый голос. – И каждый раз собирал эти проклятые ветки!

Птахин криво усмехнулся, наливая Шу. Бритоголовый наладчик сощурил узкие глазки и изрёк:

– Тяжело в ученьи – легко в бою.

Новопришедший скорчил мину и промолчал.

– Вить, давай стакан! – обратился ко мне Птахин с полупустой бутылкой в руке.

Стакан мой укатился к костру и теперь корчился от жара пламени. Геенна в миниатюре. Руки, словно ватные, сами упёрлись в бревно, я медленно встал, развернулся и, не чуя под собою ног, потащился в лес, еле выдавив два слова:

– Скоро вернусь.

– Смотри под ноги, а то кое-кто туда уже сходил, – напутствовал Птахин.

Шу громко хмыкнул. Странный незнакомец закашлялся и проворчал:

– Проклятый дым!..

Зайдя в заросли, я обессиленно упёрся в ствол ближайшей липы. В голове гулко стучало в такт ударам сердца. Лёгкие с шумом выпускали воздух. Что-то неладное творится с этим миром. Или с моей головой.

На миг ужалила мысль, что всё подстроено. Козни Птахина… Но нет. Мой рюкзак с кучей провианта укладывал я сам, и место для привала тоже выбрал я сам. На сотни километров вокруг ни одного человеческого жилища…

И всё же подозрения вернули мне силы. Я решил проследить по лесу след этого Тоэриса. Метров тридцать мне это удавалось, но затем пошла твёрдая земля со слоем прошлогодних листьев и вспученных корней – тут след терялся.

Вернувшись, я опустился в густую траву с края опушки и попытался незаметно подползти к моим спутникам со спины. Рубашка и брюки вымокли сразу, – наплевать. Я был напряжён до предела. К счастью, удалось подобраться незамеченным – а то иначе как бы я объяснил свои ползки? Скрываясь за дубом, мучимый смутной надеждой на разгадку, пусть даже самую страшную, я прислушался к негромким голосам, что доносились сквозь треск горящих веток и шипение кана.

Разговор шёл ленивый, неспешный и беспредметный. Про меня заговорили лишь однажды. Шу выразил беспокойство о том, что я, дескать, выгляжу сегодня как-то необычно (как будто он меня видел раньше!). Птахин ответил, что я, наверное, переживаю на счёт работы, и посоветовал китайцу не слишком налегать на бутерброды. Смех. Затем речь зашла про саму работу, причём каждый был в курсе дела. Тоэрис с ностальгией вспомнил двухдневное путешествие на катере. Шу поддержал его словами о белоснежных лилиях и розовых облаках в колыхающейся водной глади…

Я в ужасе схватился за голову.

До вечера мы прошли ещё километра четыре, делая иногда пятиминутные привалы. Один раз пересекли по бревну маленькую лесную речку. Ребята позади бурно общались, основным болтуном, как всегда, был Птахин. Из разговора я уловил, что Тоэрис, по-видимому, наш стратиограф. Я брёл впереди и тупо следовал стрелке на мониторе навигатора, целиком погрузившись в себя, силясь вспомнить, сопоставляя и боясь делать выводы…

Мать часто советовала в сложных ситуациях слушать сердце. Кажется, она подхватила эту фразу в каком-то сериале. Сердце твердило, что я нормален, что это вокруг что-то творится неладное… А гуру Раджни писал, что и сердце может лгать…

Тяжело признаться, но всё шло к тому, что у меня психическое расстройство, необычное нарушение памяти, из-за которого я не помню и до определённого момента не воспринимаю других членов экспедиции. Хотя, быть может, лишь для меня оно необычно, а какой-нибудь жирный мозгоправ в Городе сразу бы прошамкал пухлыми губами: «типичный случай».

Невероятно, но мне в самом деле стало легче, едва я допустил, что с головой у меня не в порядке. Я принял это как гипотезу и стал работать с ней.

Если так, то что делать? Разумеется, нельзя дать понять это другим членам экспедиции. Я всё-таки её возглавляю. Если ребята узнают, то могут и назад повернуть, заботясь обо мне. А тогда всё – ярлык «душевнобольной» до конца дней. Этого допустить нельзя. В том, что касается цели, мои ум и память работают идеально. Так что сейчас главное – успешно выполнить задачу и вернуться в Город, а там уже можно будет конфиденциально заняться головой…

Если это временное нарушение психики, то за несколько курсов его можно преодолеть. Да уж, я не пожалею денег на увальней в психиатрических кабинетах. Пусть хоть всё высосут из моего кошелька, лишь бы мне вернуться в строй!

Хуже, если это признак какой-то психической болезни. Насколько я слышал, ни одна психическая болезнь до конца не лечится. Сознание столь тонкий и сложный механизм, что стоит ему раз капитально сойти с рельс, и уже обратно встать на них невозможно.

Ладно, не будем о грустном.

Очнувшись от тяжёлых мыслей, я заметил, что спутники умолкли и сзади раздаётся лишь шорох шагов, треск сучьев, да громкое дыхание. Один Тоэрис, спотыкаясь, сыпет проклятьями. Устали. Да и мои мышцы постанывают об отдыхе. Отшагав ещё метров пятьдесят, я присмотрел сносную поляну для ночлега с небольшим лесным озерцом поблизости.

Всё!

Я скинул рюкзак и плюхнулся рядом.

Ребята с облегчением последовали моему примеру. Только крепыш Шу нашёл в себе мощи сразу же заняться костром. Птахин сел на кочку и, стянув рюкзак, начал в нём лениво копаться. Тоэрис притащился последним и даже не пытался сделать вид, что чем-то занимается. Просто рухнул куда пришлось и со стоном вытянул ноги. Аристократическое лицо стало красным, а кучерявые волосы взмокли от пота и превратились в чёрные сосульки. Уже один вид его навевал уныние.

Немного передохнув, мы тоже принялись за дела. Я вытряхнул на траву консервы для ужина. Птахин по частям извлёк из рюкзака палатку. Тоэриса, не смотря на его причитания, снова послали за дровами. Ещё было светло, до заката не меньше двух часов. С середины поляны раздался треск – стоя на коленях, Шу ломал палочки, складывая из них «шалашик» для костра. Едва я склонился над консервами, как заслышал шаги и, вздрогнув, вскинул взгляд.

Птахин.

– Слушай, Вить! – озабоченно глядит на меня. – Ты себя хорошо чувствуешь?

– Нормально, Птах… Только вот притомился что-то… Перенервничал, видно… Мало спал сегодня…

– И то правда! – рьяно закивал друг. – Но ты, знаешь… Отдохнул бы, а?

– Как это?

– Да так. Расслабься. Мы с ребятами сами управимся. А поужинаем вместе.

– То есть, все будут делом заняты, а я – сидеть?

– Не хочешь сидеть – прогуляйся. Серьёзно, Вить. Здесь ведь не до гусарства. Завтра будем на объекте. Надо, чтоб все были в форме.

Мне надоели пререкания и, кивнув Птахину, я и впрямь пошёл прогуляться. Что и говорить, а умеет он сказать то, что мне хочется услышать. Отдохнуть-то и впрямь неплохо.

Заросли были столь благородны, что мало чем отличались от английских запущенных парков. В воздухе клубились тучи мошек и комаров, но антимоскитный аэрозоль надёжно отбивал у них интерес ко мне. Сквозь листву просвечивали багрово-золотые башни облаков на темнеющей предзакатной лазури. Зрелище великолепное, но сейчас мне было не до неба. Немного пройдя, я приметил просвет меж деревьями и, двинув туда, оказался на соседней поляне. Тут росли высокие кусты с ярко-синими ягодами.

Я захотел было сесть помедитировать, но вовремя спохватился. Ведь процесс ещё может быть не завершён! А вдруг в экспедиции есть и другие участники, незамеченные мною? А вдруг кто-то из них стоит сейчас рядом? Мне стало не по себе. Я невольно огляделся, шаря взглядом по пустой поляне.

Да, так и до паранойи недалеко. Надо бы как-то узнать, сколько же всего участников в экспедиции. Но как? Не спросишь ведь прямо! Голова уже начала гудеть от напряжения.

На мгновенье мелькнула дикая догадка, что всё как раз наоборот: это моё воспалённое сознание создаёт «дополнительных» участников.

Вспомнился вдруг серый коридор, пыльное окно с видом на гудящий проспект, и бородатый Серёга из «картографии». Перекур. Разговор зашёл о мантрах, и тут Серёгу словно переклинило. Начал мне вкручивать, будто за этими именами индийских богов стоят демоны. Я ему втолковываю, что мантра – лишь способ очищения ума. Мантрой могут быть имена и древнеегипетских богов, да и вообще любые слова или фразы, слоги, и просто звуки – вся фишка в том, чтобы через их повторение вытеснить лишние мысли из головы. А он мне в ответ: мол, просто слогов или звуков не бывает. Всякий звук или слово при повторении в бессознательную пустоту может оказаться призывом. И неизвестно ещё, кто отзовётся из пустоты и какое чудовище может пробудить этот зов.

Забавный Серёга. Я ведь и сам когда-то был таким… Потом уже как-то всё устоялось. Помню, смешными казались эти речи в прокуренном коридоре. А теперь вот что-то серьёзное шевельнулось внутри. После всего, что я пережил сегодня, мне уже ничего не кажется невероятным.

Если я проверял другое, почему бы не проверить и это?

Я ещё раз внимательно огляделся – никого. Тихо.

Крадучись пересёк поляну. С каждым шагом сердце всё больше распаляется тревогой. Замер перед кустами. Закусил губу. Снова глянул по сторонам. Никого. Узкие листья передо мной неподвижны, как и синие шарики на тонких стебельках: А дальше – тень, темнота. Набираю в грудь побольше воздуха:

– Эй! Кто там?!

Тишина. Только комары вокруг гудят, да листва шелестит вверху. Во рту пересохло. Вдох-выдох. Ещё раз, в тень, громче:

– Выходи давай! Живо!

Опять тишина.

И тут в тени что-то зашевелилось. Послышался звук застёгиваемой молнии, недовольное кряхтение, и кусты стали раздвигаться. Я в ужасе отпрянул. Дыхание перехватило. Руки упали и безвольно повисли как плётки.

Из листвы вылезла голова седого, гладко стриженого старика в старомодных очках, а секундой позже на поляну вышел он весь, в ярко-синей куртке и потёртых брюках.

– У Вас своеобразное чувство юмора, Виктор, если Вы находите это забавным, – сухо обронил он. – неужто Вам целого леса мало?

Вздёрнув подбородок, он повернулся и заковылял в другую сторону.

– Кто Вы? – невольно вырвалось из меня.

Звук моего дрожащего голоса был столь слаб, что я и сам едва уловил его, но старик расслышал. Остановился. Обернулся, и снисходительно скривил губы:

– Мы все – лишь символы того, что есть на самом деле.

– Что?

– Я – гидрогеолог этой экспедиции, Виктор. Доктор С.Т. Гор. Мы знакомились ещё в Городе две недели назад. Уж меня-то Вы могли бы запомнить.

Повисла пауза. Старик упёрся в меня пристальным взглядом:

– У Вас ведь амнезия, не так ли?

Словно ледяные пальцы сдавили мне сердце. Не отводя взгляда, я заставил онемевшие губы выговорить:

– С чего Вы взяли?

– Вы спрашивали с утра, что здесь делает Шу. В полдень на вернувшегося к костру Тоэриса посмотрели как на призрак из преисподней. Теперь вот не узнали мою скромную персону… – старик надменно поджал губы, продолжая холодно разглядывать меня словно насекомое через микроскоп. – Что Вы помните, Виктор? Когда это случилось?

Злость закипела во мне. Но я сдержался. Не покраснел, не побледнел:

– Я тронут Вашим беспокойством, но оно не по адресу. Я в полном порядке.

– Правда? А не подскажете тогда, о чём я Вам говорил в первый вечер на катере?

Та-ак, следить за лицом! Приподнять левую бровь, губы вытянуть в улыбке:

– Это допрос?

– Конечно, нет, – доктор сухо усмехнулся. – Прошу прощения за бестактность. С Вашего разрешения, вернусь к коллегам.

– Пожалуйста.

Я отвернулся и посмотрел на кусты, из которых только что вылез очередной член моей экспедиции. Шаги старика стихли в том направлении, откуда доносился приглушённый хохот Птахина. Ужас и злоба одновременно терзали меня. Теперь я завишу от того, решит ли эта высокомерная развалина разболтать остальным, или нет. Откуда же он взялся? Почему именно здесь? Говорит так, словно я их позабыл, а на самом деле они все тут с самого начала. Но уж слишком невероятно совпадение!

А что, если Серёга прав? Сумасбродно, но… Будь что будет, лишь бы разобраться. Лишь бы знать наверняка!

Я снова склонился, едва не касаясь листьев щекою, и негромко, но чётко позвал:

– Эй, там! Выходи!

– Может, хватит на сегодня призывов в пустоту? – спросил кто-то сзади.

Я дёрнулся. На другом краю поляны стоял доктор Гор и внимательно смотрел на меня.

– Не бойтесь, я никому не скажу, – не дожидаясь ответа, он шагнул в заросли…

Этой ночью я никак не мог заснуть. От супа из рыбных консервов, приготовленного Шу, тошнило. От винного перегара, стоявшего в нашей палатке, было нестерпимо душно. В другое время я бы, конечно, вылез на свежий воздух, но в настоящем моём положении никак нельзя выделяться. Именно поэтому я вместе со всеми сидел в темноте у костра и через силу пел песни, именно поэтому проглотил стряпню Шу, именно поэтому пил вместе со всеми набившее оскомину вино, надеясь, что опьянение принесёт хотя бы временный покой от мыслей. Тщетно. Лишь голова тяжелела, словно наливаясь свинцом, да казалось, что темнота вокруг костра, поглотив моих спутников и оставив одни голоса, становится всё чернее.

Ум и чувства пребывали в таком напряжении, что алкоголь почти не пьянил. А других развезло порядочно: язык Птахина, распевавшего всё более похабные песни, совсем заплёлся и пение перешло в мычание. Шу объелся супом и постоянно икал. Тоэрис плакался мне, что он никто, и что какая-то Ида не отвечает ему взаимностью. Отличился даже доктор Гор – пытаясь встать, спесивый старик, отяжеленный выпитым, завалился на спину, и никак не мог подняться; время от времени он звал кого-нибудь на помощь, но ответом были лишь взрывы хохота с нашей стороны.

В общем, для научной экспедиции пьянка случилась невообразимая. Прежде бы я нипочём не допустил подобного безобразия. Но теперь привлекать к себе внимания не мог. Самым мерзким оказалась необходимость подстраиваться под всеобщее безумие: я был вынужден икать как Шу, мычать вместе с Птахиным, отвечать заплетающимся языком на рыдания Тоэриса и ржать над жалким Гором.

Тьма и тусклые отсветы пламени на искажённых лицах, хохот и алые угли под мятущимися языками огня – всё навевало стойкие ассоциации с христианским адом. Наконец, дрова кончились, костёр погас и мы наощупь расползлись по двум палаткам. Я оказался вместе с Птахиным и Тоэрисом. Птахин захрапел почти сразу, а из угла Тоэриса ещё долго доносились всхлипыванья и приглушённые проклятия. Я надеялся, что смогу успокоиться, оставшись наедине с мыслями, но этого не произошло. Духота, мерзкий перегар, храп Птахина, колючий спальник, вкус рыбных консервов – бесило решительно всё.

Я изо всех сил пытался вспомнить хоть что-то об этих людях. Но память, напротив, словно крошилась под волевым напором: я уже не мог точно сказать, плыли ли мы изначально вместе с Шу, а потом появился Птахин, или было наоборот.

Наконец, уже под утро, я всё-таки забылся неспокойным сном. Странные образы виделись мне. Росток, распустивший над влажным чернозёмом первые зелёные листочки. И красочные, цветастые сорняки, один за другим вылезающие со всех сторон. Они росли неестественно быстро, и их непроглядная тень накрыла маленький всход…

Разбудил меня бархатистый, насмешливый женский голос:

– Кажется, джентльмены не собираются сегодня вставать…

Я вскочил с выпученными глазами. Ещё бабища какая-то на мою голову! Когда же всё это кончится?! Она была снаружи, совсем рядом с палаткой. Выбравшись из спальника, я натянул ботинки и полез к выходу, переступая через дрыхнувших Птахина и Тоэриса.

Утреннее солнце ослепило, а свежий воздух одурманил. Поляна блестела от росы. На бревне у пепелища сидел Шу и ковырял пальцем в банке из-под консервов. Распрямившись, я обернулся к обладательнице удивительного голоса и остолбенел: такой красоты я ещё не видел.

Стройная фигурка, воздушные пепельные волосы убраны назад, холодный и насмешливый взгляд ярко-зелёных глаз, густые, изогнутые дугой брови, прямой и тонкий носик, и, наконец, сложенные в холодную улыбку нежные губки, которые и обронили слова приветствия:

– Хорошо ли Вам спалось, Виктор?

– Спасибо, хорошо, – ответил я, не отводя ошеломлённого взгляда.

– Мне повезло, что я ночевала на соседней поляне, – продолжила незнакомка с той же лёгкой насмешкой во взгляде. – Такого шабаша я давно не слышала.

– Простите за беспокойство, – выдавил я. – Обещаю, что впредь подобного не повторится.

– Спасибо, что обнадёжили, – красавица наградила меня сдержанной улыбкой и обжигающим взглядом, а затем направилась к лесу.

Шу, пряча вылизанную банку, встрепенулся:

– Ида, может, ещё воды принести?

– Нет, благодарю, – и она, изящно склонив головку, вошла в заросли.

Только тут я понял, как ужасно выгляжу – невыспавшийся, грязный, непричёсанный. Раздражённо тряхнув головой, я зашагал к прудику и бросил на ходу Шу:

– Поднимай всех. Пусть приводят себя в порядок, собирают рюкзаки и палатки. Через полчаса выходим.

– А завтрак?

– Съедим по дороге. Иначе не успеем.

Когда я вернулся, мои распоряжения и не думали выполняться. Растрёпанный Тоэрис, сидя на бревне, апатично наблюдал, как Шу нарезает батон на куски и жадно глотает их один за другим. Птахин бродил с безумным взглядом и просил у всех чего-нибудь от головы, пока я не напомнил, что аптечка у него в рюкзаке (ещё у кого из нас амнезия!). Один доктор Гор, презрительно поглядывая на остальных, с демонстративной энергичностью скатывал свою палатку.

Конечно, не через полчаса, но минут через сорок мы продолжили путь. До объекта было километра три. Настроение моё поднималось всё выше. Разумеется, благодаря тому, что за мною следом, а иногда даже рядом изволила шествовать наш фотограф – восхитительная и неприступная Ида. Наконец-то у меня появился гораздо более приятный предмет размышлений, чем прежде. И это было превосходно.

Ноги мои едва касались земли рядом с нею, сердце трепетало и пело как в пору давней юности. Я болтал без умолку, рассказывая то о различии даосской и йогической медитации, то о буддийских коанах. Собеседница слушала со сдержанной, даже снисходительной улыбкой, но взгляд её загадочных глаз не скрывал заинтересованности и это распаляло меня всё больше. Я и представить не мог, что во мне может подняться такой вихрь нежных чувств – с моим-то жизненным опытом!

Я забыл рядом с ней про всё. Словно одержимый, жадно ловил каждый взгляд, каждый жест, каждый звук её изумительного голоса. Меня пьянило от счастья находиться рядом. Положительно, за всю жизнь я не встречал подобной женщины! Единственное, что удивляло, – как меня угораздило целых два дня не воспринимать такое чудо рядом с собой?

Но вскоре я и об этом перестал думать.

Три километра до объекта я пролетел как на крыльях. Насчёт остальных не знаю. Меланхоличный Тоэрис поглядывал исподлобья, да и толстячок Шу стал вдруг менее душевным, но оттого было ещё сладостней: пусть завидуют и ревнуют, им ничего не светит, светит мне!

Работа звала, и, погрузившись в неё, я испытал едва ли не сопоставимое блаженство. Родная стихия! Я всё помнил и знал, – что, когда и как нужно делать. Мои указания подхватывались на лету. Панибратство осталось у холодного кострища, теперь я – требовательный начальник, глава экспедиции. Впрочем, отдавая строгим голосом распоряжения Иде, я каждый раз задерживал взгляд в её лукавых и дерзких зелёных глазах.

Нужно признать, – все сотрудники работали отменно, каждый знал своё дело. Мы управились менее чем за два часа. И как это мне казалось, будто я могу совладать со всем в одиночку? Но ничего. Жизнь повернулась ко мне светлой стороной. Работа выполнена на отлично, а главное – я определённо встретил ту, к которой неосознанно стремился всю жизнь. Два неудачных брака, десятки романов – всё это были лишь поиски Иды. Теперь я знал точно. Интересно какая спутница жизни выйдет из Иды?

После короткого обеда прямо на объекте, мы собрались и повернули назад. Весь следующий путь я провёл словно в тумане, из которого ясными контурами выступала только одна фигура – очаровательной спутницы. Когда мы пересекали реку по бревну, я подал ей руку и её прикосновение обожгло мне сердце. После второго привала она уступила моим мольбам и позволила взять несколько её вещей в мой рюкзак. Подмигивания Птахина, снисходительные улыбки доктора Гора, косые взгляды Тоэриса и Шу – всё это сплеталось в обрамление портрета одновременно холодно и озорно улыбающейся Иды.

Да, впереди ждало счастье. Что же ещё? Вот-вот мы окажемся на катере. Я покажу ей, как озарённые солнцем облака отражаются в речной глади, как тоскливо склоняются к воде ивы, как лилии весело выглядывают из листвы… А там уже моя рука невзначай ляжет на её руку и…

Ида шла рядом, смотрела на меня и улыбалась. Я пел очередную оду её совершенству. Со стороны это должно было выглядеть как характеристика проделанной работы. Я уже и думать забыл про странности с памятью. Больше никто не появлялся. Видимо, локомотив моего сознания вернулся на рельсы и бодро заколесил вперёд. Даже не надо и к мозгоправам идти. Да, был инцидент, но всё утряслось. Всё отлично.

Уже смеркалось, когда мы наконец ощутили долгожданный запах реки. Это вызвало прилив сил и через полчаса мы вышли точно к тому месту, откуда сошли на берег. Красавец катер ждёт нас. Радостные крики, смех. Рюкзаки полетели на борт, затем все стали подниматься. Я предложил Иде помощь, но та с гордой улыбкой отказала и проворно поднялась сама. Последним залез Птахин, попросив меня отвязать трос. Я бодро побежал к сросшимся ивам – ведь на меня смотрела Ида. У деревьев я начал распутывать собственные узлы, как тут за спиной раздался хлопок, словно щёлкнула мышеловка, и натянутый трос обмяк. Я глянул назад. Трос оборвался.

Точнее, его обрезали! Лучи заходящего солнца высвечивали длинное лезвие кухонного ножа в руке улыбающегося Птахина. Катер отдалялся от берега, а все мои подчинённые стояли на палубе и с недобрыми улыбками глядели на меня.

Я бросился к воде, не веря глазам:

– Что за шутки, Птах?

– Никаких шуток, Вить! – весело ответил он, – ты же сам знаешь, что на катере больше пяти человек не поместится.

Катер уплывал всё дальше.

– Кто Вы? – невольно вырвалось из меня.

Звук моего дрожащего голоса был столь слаб, что я и сам едва уловил его, но на палубе расслышали.

– А то ты не знаешь… – ответила глубоким бархатистым голосом Ида, показав в обворожительной улыбке острые жемчужные зубки и задорно мне подмигнула…

Заработал мотор. Катер уплывал всё дальше и дальше, и фигуры стоящих на палубе становились всё призрачнее, теряя очертания в лучах пламенеющего заката. На берегу оставалась одинокая фигурка человека, растерянно опустившего руки среди сгущающегося сумрака бесконечного леса.