За образцовое выполнение заданий командования в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в тылу противника и проявленные при этом отвагу и геройство и за особые заслуги в организации партизанского движения в Ленинградской области присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»:

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР

М. Калинин

Секретарь Президиума

Верховного Совета СССР

А. Горкин

Москва, Кремль, 2 апреля 1944 г.

В партизанском крае

По малоезженой и пустынной дороге шли двое: подросток с худым бледным лицом и женщина, еще более изможденная, чем мальчик. Они с трудом тянули за собой деревянные санки. Шли они медленно, часто останавливались – не шли, а брели по глубокому снегу. Санки казались им непомерно тяжелыми. Женщина и подросток напрягали силы, всем телом подавались вперед, и со стороны казалось, что они вот-вот упадут, а не падают лишь потому, что их удерживает натянутая веревка.

В груде тряпья, наваленного на санки, полулежала девочка и безразлично глядела на дорогу.

Мальчику было лет четырнадцать. Из-под его шапки выбивались темные потные волосы. Он очень походил лицом на девочку, которая сидела в санках: такие же прямые брови, такие же карие глаза, глядевшие исподлобья.

До села, которое виднелось впереди, было еще километра два, а женщина совсем выбивалась из сил. Подошли к овражку, через который прежде был перекинут мост на высоких сваях. Сейчас мост стоял разбитый, сожженный, и дорога проходила низам через дно оврага. Съехали туда легко, а подняться не хватало сил.

– Отдохнем, Митя, – сказала женщина и устало опустилась на край санок.

Подросток присел рядом на корточки. Путники и не заметили, как сзади к ним подошел человек в тулупе и басовито спросил:

– Что за люди будете? Откуда путь держите? Женщина медленно повернулась, посмотрела снизу вверх на бородача, стоявшего перед ней с берданкой, и нехотя ответила:

– Из Старой Руссы мы. С детьми в деревню иду, к родственникам. Притомились мы…

– Эх, горемычные, – вздохнул бородач. – Что же мне теперь делать с вами?.. Ванька!

С другой стороны оврага, будто из снега, вынырнула голова, и отозвался тоненький голосок:

– Я здеся! Чего, дядя Влас?

– Подь-ка сюда. Тащите вдвоем салазки, а я пособлю хозяйке.

– Да нет, я сама, – запротестовала женщина, носил у нее хватило лишь на несколько шагов. Тогда она оперлась на руку Власа и медленно стала подниматься в гору. А ребята вдвоем впряглись в санки, легко взобрались по откосу и стояли, поджидая остальных.

– Дядя Влас, а мы давно здесь, – встретил мальчик поднявшихся наконец взрослых.

– Давно-то давно, – проворчал Влас, – а не сообразишь, что в село надо сбегать за конями. Ну-ка живо – одна нога здесь, другая там!

Ванька тотчас же припустился по дороге.

– Пойдемте в землянку, там все потеплее будет, – сказал Влас.

По неглубокой траншее прошли к землянке, вырытой в бугре и совершенно невидимой со стороны дороги. С салазок встала девочка лет восьми.

Вошли в землянку. Огонь в железной печурке чуть теплился, в неплотно прикрытой двери светились щели, но было здесь все же много теплее. Вдоль стены тянулись нары, сбитые из жердей и покрытые мятой соломой. Женщина опустилась на нары и спросила:

– До Белебелки-то здесь далеко будет? Все идем да идем… Шестьдесят верст одолеть не можем.

– Считай, она самая и есть – километр ходу. А тебе в Белебелку надо? – спросил Влас, подкидывая в печку щепу.

– Нет, еще восемнадцать верст. – Она назвала деревню. – Гвоздева Ивана Федоровича, может, знаете? Это отец мой.

– Деревню как не знать, а Гвоздевых не слыхал, – ответил дядя Влас. – А Белебелка-то тебе зачем понадобилась?

– Нам говорили, здесь Советская власть начинается. Верно это?

– А как же! Фашисты сюда ни ногой. Как сунутся, им по мордам, как сунутся – по мордам. Так и отвадили. Я на что стар, а и меня тоже в дело определили. Дорогу сторожу. Как что – сигнал: немцам встреча! Вас-то я тоже давно приметил. В нашу республику со всех концов народ идет, все защиты ищут… Да что ж это, нечистая душа, не горят они?!

Дядя Влас встал на колени, низко пригнул голову и, сощурившись, начал дуть. От его ласковых слов, от заботливого отношения к незнакомым людям, от того, как старательно раздувал он огонь, веяло такой добротой, таким задушевным человеческим теплом, что и женщина как-то повеселела.

– Спасибо вам, дядя Влас. Так, кажется, вас зовут?.. Спасибо! Доброта теперь нам в диковинку. Ой намучились мы! Вспомнить страшно! Сперва на Ловать ушли, потом на плотах уплыли, как все. На лиманах жили. К осени выгнали нас немцы. Привезли пушку, сказали – стрелять будут. Мы назад в Руссу подались. Мужа в гестапо забрали. Тут тиф, голодуха… Сынок, спасибо, посадил нас на санки да и повез. Два дня вез, потом я понемногу начала вставать, а под конец и сама впряглась.

Дядя Влас с удивлением взглянул на подростка.

– Так вон ты какой жилистый! Звать-то как?

– Митяем. То есть Дмитрием, – поправился мальчик.

– Мать, значит, в беде не покинул. От гибели спас. Молодец! Ну теперь вам полегче будет. Мы уж как-нибудь вас до места доставим. Недаром у нас советская лесная республика.

– Дядя Влас! Коней пригнал! – раздался снаружи тоненький голосок.

– Ну вот и подвода пришла. Вас в правление колхоза доставят, а что дальше, там видно будет. Я к вечеру сменюсь, тоже зайду. Ох вы, горемычные мои! Сколько народ русский терпит!

Старик проводил их до подводы.

Впервые за всю дорогу из Старой Руссы Митяй увидел несожженное село. Вытянулось оно вдоль реки на крутом берегу. Остановились около правления колхоза. Здесь все уже знали, что дядя Влас присылал за подводой, что из Старой Руссы пришла женщина с двумя детьми.

Была суббота, бабы топили бани, и прибывших сразу отправили мыться. На квартиру их поставили к пожилой женщине, жившей со взрослой дочерью. В избе пахло печеным хлебом, несколько больших караваев, покрытых полотенцем, лежали на лавке, а обе хозяйки в большой деже месили тесто.

Утром, когда Митяй проснулся, он снова увидел женщин, возившихся около жарко натопленной печи. Старшая укладывала на деревянную лопату упругие хлебцы, смачивала их водой и совала в печь, а дочка сыпала муку в освободившуюся дежу.

Митяй с удивлением спросил:

– Теть, а зачем вы столько хлеба печете? Женщина улыбнулась:

– Партизан кормим, сынок. Едоков много. У нас тут вроде пекарни. Бывает, что два раза в сутки печем.

Митяй с матерью и сестренкой пробыли в этой деревне несколько дней, а потом на попутной подводе их отвезли в деревню, где жили их родные. Здесь, как и в Белебелке, все осталось но-старому, как до войны. Утром звонили в подвешенный на перекладине рельс – сзывали колхозников на работу. Не видно было только мужчин. Они были либо в армии, либо в партизанских отрядах. Говорили, что партизанская республика тянется на запад до реки Шелони, а на юг простирается чуть ли не до самого Холма. Но точно размеров своей лесной республики никто не знал. Было ясно только одно: что гитлеровцев здесь нет и в помине, что советским людям в глубоком тылу врага удалось сохранить Советскую власть, избавить народ от притеснений, произвола, насилий.

Недели через две к Гвоздевым заехал нежданный гость. Это был Иван Иванович – дядя Митяя, который в начале войны, еще до прихода гитлеровцев, ушел в партизаны. С тех пор пропал он без вести, как в воду канул. И вдруг нежданно-негаданно объявился в отцовском доме, живой и невредимый. Приехал он в розвальнях с двумя товарищами и, войдя в избу, прежде всех увидел, к своему изумлению, сестру Марию и племянника. Женщина бросилась к брату.

После крепких объятий, поцелуев, радостных возгласов все уселись за стол, и дядя Иван рассказал, что все это время был в партизанах, что сейчас назначен командиром отряда, что они перешли линию фронта и действовать будут в лесной республике. Отряд остановился неподалеку на отдых, вот и решил он завернуть в гости.

Митяй начал было расспрашивать, сколько народу в отряде, куда пойдут дальше, но дядя Иван отшутился и сказал, что про такие дела не рассказывают.

– Поедем со мной, тогда сам все увидишь. Фразу эту он обронил не случайно и вскоре вернулся к своей мысли.

– А что, Мария, – обратился он к сестре, – не взять ли мне и вправду племянника? Все будет при деле, и тебе легче… Пойдешь, Митяй, в партизаны? У меня есть один такой малец. Шустрый – Ленькой зовут. Вот и будете вместе.

Митяй не понял сразу: шутит дядя Иван или говорит серьезно. Поэтому решил промолчать.

– Ну если не хочешь, не надо, конечно…

– Как это не хочу?! Хоть сейчас поеду! Пустишь, мам?

Мать сперва замахала руками, но на семейном совете порешили, что Митяю лучше быть при дяде Иване, что болтаться без дела ему нечего.

– Тогда тянуть не будем, собирайся! – сказал дядя Иван и поднялся из-за стола. – Я ведь сюда мимоходом, к вечеру надо быть в отряде.

Собрался Митяй быстро. Он натянул пиджачок, валенки и нетерпеливо, боясь, как бы не передумали, топтался у двери. Мать завернула в узелок ломоть хлеба, кусочек сала, пару вареных яичек. Вскоре партизаны выехали из села. Вместе с ними в розвальнях сидел и Митяй.

Часа через полтора они были на месте.

– Ленька, а я тебе товарища привез, – сказал командир отряда, – знакомьтесь!

Ребята отнеслись друг к другу настороженно. Разговор сперва не клеился, но вскоре дело пошло на лад. В детстве и на войне дружба возникает быстро.

– Ты сам-то откуда? – спросил Ленька.

– Из Старой Руссы. А ты?

– Из Лукина.

– Не слыхал. Где это?

Ленька немного обиделся: про такую деревню и не слыхал!

– Думаешь, на Старой Руссе свет клином сошелся! Может, ты и про Парфино не слыхал?

– Нет, про Парфино слышал. Фанерный завод там большой. Мы мимо него на плоту плыли, когда от фашистов тикали.

– Ну вот, а рядом там Лукино. Только не на Ловати, а на Поле… У Парфина я видел, как бой шел.

– Ну да! – недоверчиво воскликнул Митяй.

– Мы с ребятами тогда на берегу были.

– А это твоя? – спросил Митяй, указывая на Ленькину винтовку. Он проникался все большим уважением к стоявшему перед ним парню, который видел настоящий бой и владеет настоящей винтовкой.

– Моя, – ответил Ленька. – Самозарядная, СВТ называется. Погоди, мы тебе тоже достанем. Как бои начнутся, так и достанем. Вместе будем в разведку ходить.

В ту же ночь отряд получил приказ: с рассветом идти дальше – в район Серболова, где сосредоточивались и другие отряды партизанской бригады. На этот раз переход был значительно легче. Шли днем вдоль причудливо петлявшей реки Полисти, а на ночлег располагались в деревнях. Спали в тепле. Колхозники встречали партизан как дорогих гостей и угощали всем, что имели. Но под Серболовом все же остановились в лесу, в землянках: опасались налетов авиации. Готовых землянок на всех не хватило, пришлось копать новые.

Митяй с Ленькой вместе таскали бревна, помогая строить землянки, спали на одних нарах рядом с дядей Василием. А дядя Василий оказался мастером на все руки. Умел он и землянку построить – топор в его руках будто играл, когда он тесал бревна, умел и валенки подшить, и сбрую починить, – кажется, не было такого дела, которого не знал бы дядя Василий.

Раз он взволнованно сказал ребятам:

– Ну, орлы, идите в штабную землянку, задание вам будет. Да живо, не мешкайте, по-партизански чтобы!

Штабная землянка была попросторнее других. Здесь, кроме нар, ближе к окну стоял дощатый столик на кольях, вбитых в земляной пол. На столе лежала стопка школьных тетрадей и какие-то бумаги.

– Вот что, – сказал Василий Григорьевич, когда они вошли, – дело для вас есть. Слушайте внимательно. Писать не разучились?

– Нет, конечно…

– Так вот, жители партизанского края решили написать письмо в правительство и отправить его в Москву. Поняли?

Но ребята сразу не поняли.

– Как в Москву? – спросил Ленька. – Туда разве почта ходит?

– Ходит, не ходит – это не ваша забота. А сделать нужно вот что. Письмо уже колхозники написали и подписей много собрали. Каждая подпись, если враги узнают, грозит смертью и тем, кто подписи собирает, и тем, кто подписывает. Все же по партизанскому краю подписи почти везде собраны, вот они. Это только из нашего района.

Василий Григорьевич взял со стола несколько тетрадей и полистал верхнюю. На первых страницах было что-то написано, а дальше шло множество подписей.

– Видите, собраны уже тысячи подписей. Тысячи людей шлют свой привет родному правительству. На границе партизанского края жители тоже хотят подписать письмо. Там это труднее: немцы рядом. Вот это дело я вам и поручаю. Конечно, поедете не одни, со взрослыми. А сейчас садитесь за стол и перепишите письмо. Это вам тоже полезно: небось забыли, как буквы пишутся. Если с ошибками напишете, двойку получите. Поняли? На каждое село надо приготовить по одному письму. Вот вам тетрадки, а я пойду. Выступать будем ночью.

Мухарев вышел, и ребята остались одни. Они разделись, сели за стол и принялись за работу. В письме жители партизанского края обращались к великой партии, к Москве, которая олицетворяла собой все лучшее, все дорогое, что было в сердцах людей, сражавшихся с ненавистным врагом. Там было написано:

«Москва, Кремль. От партизан и колхозников энских районов Ленинградской области, временно оккупированных врагом».

– А что такое энский район? – спросил Митяй. Ленька диктовал, а он писал, по-ученически склонив голову набок.

– Энский район?.. – Ленька почесал затылок. – Наверное… Нет, не знаю.

– О чем, писари, задумались? – спросил вошедший снова Василий Григорьевич. – Энский район что такое? Эх вы, разведчики! Энский район – значит, неизвестный район. Гитлеровцам, конечно, неизвестный. Знают они, что есть партизанский край южнее озера Ильмень, а где он, точно не знают: бьют-то их повсюду. Если бы мы написали, что в лесную республику входит и Белебелковский район, и Ашевский, и Дедовичский, и часть Старо-Русского, для гитлеровцев это было бы находкой. Выходит, что название районов – это военная тайна. Пусть они ищут, где такие энские районы…

В письме говорилось о том, как борются с врагом советские люди на русской земле, захваченной фашистами, как ни днем, ни ночью не дают они покоя гитлеровским захватчикам. Говорилось там, как живут люди в партизанском крае, как сохранили они Советскую власть и берегут эту власть пуще зеницы ока.

В конце письма сообщалось, что жители лесной советской республики решили послать в подарок героическим защитникам Ленинграда обоз с продовольствием.

– «Пусть знает враг, – диктовал Ленька, – что советский народ никогда не будет стоять на коленях, пусть наш партизанский обоз с продовольствием, который мы доставим через линию фронта, покажет всем, что и мы, советские люди, борющиеся в фашистском тылу, стоим в одних рядах с защитниками Родины. Враг может временно захватить нашу землю, но не покорить ему русских людей».

– Здорово! – не удержался Митяй. – А нам про это Василий Григорьевич не говорил. Значит, прямо через фронт! Прорвутся с боем и привезут… «Вот, – скажут, – наш подарок от партизанского края…»

– Я в Ленинграде был перед войной, – задумчиво сказал Ленька. – Знаешь, какой город!.. Гитлеровцы, гады, со всех сторон его окружили, голодом хотят взять.

– А как же тогда обоз доставят, если кругом враги?

– Как, как… Кругом нас тоже враги, а видишь – целый обоз люди снаряжают. Прорвутся и привезут, вот как!

– Подожди, а где продовольствие-то возьмут?

– Каждый даст, что сможет, вот и наберется. На весь город, конечно, не хватит, но они между собой поделятся. Все-таки помощь!..

– Ну ладно, давай писать. Теперь я подиктую.

Под конец они знали письмо почти наизусть. Часа через два, когда Василий Григорьевич вместе с командиром зашел в землянку, на столе лежала целая стопка тетрадей, и в каждой из них – аккуратно переписанное письмо в Москву, в Кремль.

– Молодцы! – похвалил мальчиков Мухарев. – А ошибок много наделали? Сейчас проверять сяду. Я тоже давно не сидел за школьными тетрадями… А вы отдыхать идите. Поспите, ночь будет тяжелая.

Ленька с Митяем вышли из штабной землянки. Кругом стоял густой дремучий лес. Дул теплый ветер, и с еловых ветвей с шумом обрушивались нависшие за зиму сугробы снега.

– Теперь весна скоро, – сказал Ленька, наблюдая, как с деревьев осыпается снег. – Елки шубы снимают.

По тропинке, вытоптанной между деревьями, они прошли к своей землянке.

Ночью их разбудили. Первую часть пути ехали на подводах, а потом двинулись пешком. С рассветом пришли в Заполье. Василий Григорьевич, видимо, здесь уже бывал. Он уверенно подошел к одному из домов, постучал щеколдой. В сенях послышались шаги, кто-то спустился по лестнице и осторожно спросил:

– Кто здесь?

– Свои, Андрей. Гостей принимай.

– Да кто свои-то?

– Я это, Мухарев. Отвори!

За дощатой дверью звякнула задвижка, и на пороге возникла фигура коренастого широкоплечего человека.

Он застегнул распахнутый ворот домотканой рубахи и радушно сказал:

– А, Василий Григорьевич! Заходи, сделай милость! Я сразу-то не признал… Да ты никак не один?..

Дети в доме еще спали, а хозяйка спозаранку возилась у печки.

– Ну как, Андрей, новости есть? – спросил Мухарев. – Да как сказать, особого ничего нет. Немец пока не суется. Вроде бы тихо. А ты обещанное привез? Меня всё мужики спрашивают, боятся, как бы без нас не отправили.

– Привез. Затем и приехали. Ты народ собирай, вместе прочитаем.

Андрей заторопился. Сунул босые ноги в валенки, накинул кожух и вышел. Скоро в избу начал собираться народ.

Вернулся Андрей. Следом за ним вошло еще несколько человек. Люди рассаживались на скамьях вдоль стен, но места всем не хватило, и многие стояли у входа. А народ все подходил. Пришлось раскрыть дверь, и запоздавшие теснились в сенях.

– Я только свой край обежал, Василий Григорьевич. Других отдельно собирать придется. Можно начинать, – сказал хозяин. – Однако, тесновато в избе, – улыбнулся он. – Гляди, сколько набилось…

Ленькин учитель поднялся из-за стола, снял шапку. Как всегда, волосы его топорщились ежиком.

– Так вот, товарищи, – сказал он. – Просили вы привезти письмо, которое мы посылаем в Москву от жителей партизанского края. Разрешите мне прочитать его?

Василий Григорьевич стал медленно читать письмо; в избе наступила такая же тишина, как там, в лесу, когда партизаны давали клятву. Закончив, Мухарев добавил:

– Должен вас предупредить, товарищи, что, если фашисты прознают об этом письме, каждая подпись будет грозить смертью. Мы никого не неволим, каждый должен поступить так, как подсказывает ему сердце. Кто робеет, пусть подписи не ставит. А насчет продовольствия тоже дело добровольное… Вот и все, товарищи.

Все разом заговорили. Сначала даже трудно было разобрать отдельные слова. Потом из гула выделился голос немолодой женщины. Она протиснулась вперед и сказала:

– А ты нас не обижай, Василий! Кто это из нас сробеет? Мы что, не русские люди? Да неужто мы врагу поклонимся?! Давай я первая подпишу.

Женщину поддержали все собравшиеся в избе. Когда шум немного утих, жители села начали подписывать письмо в Москву. Одна за другой в тетради появлялись все новые подписи. Общий порыв захватил и Митяя с Ленькой. Пошептавшись, они протиснулись к Василию Григорьевичу, и Ленька тихо спросил:

– Василий Григорьевич, а нам подписать можно?

– А почему же нет? Это письмо от партизан и колхозников. Вы же партизаны!

– А может, скажут – несовершеннолетние…

– Подписывайтесь, вы теперь полноправные партизаны – на задания ходите.

Ленька взял карандаш, вывел в тетрадке свою фамилию и пододвинул тетрадь Митяю.

– А разреши к тебе обратиться, милый человек, не знаю, как величать тебя. – К столу подошел седой старик с густой бородой. – Сам-то я не здешний – из Папоротна. Не дал бы ты нам это письмо в деревню? Сделай милость, пошли кого-нибудь. Я бы на лошадке и доставил. Тут всего до нас верст пять будет.

Мухарев подумал и повернулся к Леньке.

– Леня, а что, если вам с Митяем поехать? Прочитайте письмо, подписи соберите и сейчас же обратно. Мы тем временем в других деревнях побываем, а к вечеру обратно тронемся. Как?..

Ленька вспыхнул. Слишком уж неожиданным было такое доверие.

– Ну что ж! А справимся мы? – спросил он.

– Справитесь! Берите тетрадь и езжайте. К вечеру чтобы здесь быть. Винтовку-то оставь. Никуда она не денется. А вы, дедушка, мальцов обратно доставите?

– Доставим, доставим, как же их не доставить. Пойдемте, я вас мигом домчу.

Сначала дорога шла полем, потом замерзшим болотом. Вскоре открылась и деревенька. У околицы их встретили двое – женщина, закутанная в платок, и подросток, на котором надет был, видно, отцовский тулуп, потому что рукава болтались до самых колен. Женщина и подросток вышли из-за овина, одиноко стоявшего при въезде в деревню. Удостоверившись, что едут свои, они поздоровались с дедом и пропустили подводу.

– Гляди, во всех деревнях стерегут, – шепотом сказал Митяй.

Старик подвез Митяя и Леньку к своему дому, привязал лошадь у ворот, покрыл ее рядном, бросил сена и, велев ребятам идти в избу, сам отправился к председателю. В избу ребята заходить не стали. Они остановились на крыльце и оглядывали незнакомую улицу. Было пустынно. Из соседнего двора вышла собака, лениво тявкнула раз-другой и вернулась обратно. В проулке появилась женщина с ведрами на коромысле. Она набрала воды из обледеневшего колодца и, подцепив ведра, медленно пошла вдоль улицы. Потом из дальней избы вышли трое. Среди них был знакомый дед. Старик пошел дальше, а двое повернули к ребятам. Они прошли уже половину дороги, когда из проулка навстречу им выскочил паренек с длинными рукавами. Он что-то испуганно говорил, указывая назад, в сторону огородов. Один из мужчин свистнул и вернул старика. Дед торопливо подбежал. Они, посоветовавшись втроем, что-то сказали подростку, и тот нехотя пошел в проулок. Дед крикнул ему вдогонку; парень быстро исчез за углом.

– Что-то случилось, – сказал Ленька. – Сейчас узнаем.

Они спустились с крыльца. Тяжело переводя дыхание, к ним спешил старик.

– Гитлеровцы пришли! – проговорил он. – Прячьтесь в сарай. Вишь ты, какая вам незадача!..

Он раскрыл ворота, ввел лошадь во двор и показал ребятам, где лучше спрятаться.

– Наверх лезьте, на сеновал… Я послал вашим сказать, как бы их врасплох не застали…

Ребята шмыгнули в сарай, взобрались по лесенке на сеновал и забились в самый дальний угол. Сначала на улице было тихо, но вскоре послышался гул мотора, голоса гитлеровцев, крики. Свирепо залаяла собака. Раздалось несколько выстрелов, и лай прекратился. Ленька и Митяй прильнули к щели. Им было хорошо видно противоположную сторону улицы. Там стояла немецкая машина, а около нее расхаживало десятка два немцев. Вскоре с другой стороны подошла вторая машина и остановилась рядом.

– Деревню, видать, со всех сторон окружили, – едва шевеля губами, прошептал Митяй. – Гляди, гляди, народ сгоняют!..

– Бежать нам надо, пока по домам не пошли, – сказал Ленька.

– Дотемна не убежишь: увидят. Лучше здесь ждать. Ленька согласился.

– Эх, винтовку я не взял! – пожалел он.

– А что ты с одной винтовкой сделаешь? Видишь их сколько!

– Ну и что же. Как дал бы гадам!

– Тише…

Ребята услыхали нараставший шум, чей-то плач и сердитые голоса. Но жердь, торчавшая перед щелью, загораживала часть улицы, и нельзя было разглядеть, что там делается. Потом ребята увидели, как два солдата приволокли паренька в отцовском полушубке и поставили его перед офицером. Парень был белее снега и рукавом размазывал по лицу слезы.

– Ты куда бежал? – спросил его переводчик, одетый, как и другие солдаты, в черную форму.

– Не бегал я никуда. Пустите меня! – Подросток хотел вырваться, но его крепко держали за плечи.

– Мы тебе ничего не сделаем, мальчик, – вдруг ласково заговорил переводчик, – только скажи, куда ты так торопился. Мы дадим тебе хлеба, конфет. Хочешь конфет?

Переводчик дал знак, и солдаты отпустили парня.

– Ну, говори. Мы тебе не сделаем плохого.

– Никуда я не бегал!

Натянутая улыбка исчезла с лица переводчика. Он выпятил челюсть и со всего размаха ударил парня кулаком в лицо. Тот упал в снег, из носа потекла кровь.

– Дяденька, не бейте! – взмолился он. – Меня послали. Не сам я…

– Куда тебя послали?

– За партизанами. Не бейте меня!.. Я больше не буду!.. Все расскажу…

Солдат пнул подростка сапогом, заставил его встать и подтолкнул к переводчику.

– Так что ты хотел рассказать?..

Парень, всхлипывая, заговорил, но теперь уже так тихо, что на сеновал не доносилось ни единого слова.

Тем временем жителей согнали к машинам, и они стояли, окруженные цепью солдат. Парень все говорил, а переводчик быстро записывал что-то в блокнот. Потом он вырвал листок и передал его офицеру. Тот, усмехнувшись, кивнул. Переводчик взял листок и начал выкликать фамилии людей.

– Вот гад… Предатель… – сквозь зубы процедил Ленька.

Мальчики видели, как из расступавшейся толпы медленно выходили мужчины и становились рядом с переводчиком, а тот называл все новые и новые имена.

– Гляди, сколько выдал, – прошептал Митяй. – И дедушку тоже… Куда же их теперь?

– Небось на допрос поведут. Ух, я бы ему!.. Слюнтяй! Меня бы хоть режь – слова бы не сказал!

– И я тоже…

Ребята продолжали наблюдать. Переводчик вызвал последнего, девятого по счету, затем повернулся к офицеру и указал на подростка с разбитым лицом – видимо, спрашивал, что с ним делать. Офицер небрежно махнул рукой, и солдат толкнул подростка в группу тех, кого он предал. Гитлеровцы больше в нем не нуждались…

Переводчик почтительно выслушал распоряжение офицера, взобрался на кузов машины и поднял руку. Он требовал тишины, но было и без того тихо.

– Господин командир отряда, – сказал он, – приказал сообщить, что за связь с партизанами, за выступление против германской империи и ее армии виновники из деревни Папоротно приговариваются к смертной казни. Они немедленно будут расстреляны. Остальные жители подлежат выселению, а деревня будет сожжена. Сроку на сборы дается пятнадцать минут.

Переводчик посмотрел на часы и спрыгнул с машины. Толпа ахнула, всколыхнулась. Ленька судорожно ухватил Митяя за руку и почувствовал, что тот весь дрожит. Расширившимися глазами следили они, как повели мужиков на огороды. Спотыкаясь, шел среди них и подросток в отцовском полушубке. Через несколько минут за плетнями затрещали автоматные выстрелы. После первой очереди люди на улице шарахнулись в стороны, побежали, поняв наконец, что все это происходит в действительности, что это не страшный сон. А солдаты, так же как там, в Парфине, взяли канистры с бензином, намотали на палки паклю и пошли в конец деревни. Запылали первые избы, заголосили бабы.

– Сгорим. Бежать надо! – воскликнул Ленька.

– Может, задами уйдем? – предложил Митяй.

– Нет, светло еще. Задами нельзя. Идем прямо на улицу.

– Как на улицу?! Там немцы!

– Ну и пусть. Схватим какие-нибудь узлы, будто мы здешние, и пойдем со всеми. Пошли!

Ребята спустились с сеновала, подошли к двери, но вдруг Ленька взглянул на Митяя.

– Назад! – испуганно потянул он его от двери. – Ленточки-то!

Оба совсем забыли, что на их шапках алели узенькие партизанские ленточки. Это могло стоить им жизни. Мальчики оторвали ленточки, сунули их в карман.

– А письмо где? – спросил Митяй. – Может, спрячем где вместе с лентами? Найдут – не сдобровать!

– Нет, прятать не будем. Ни за что не будем! Пошли!

Они выбрались из сарая, двором пробежали к избе, вошли в сени. Две плачущие женщины торопливо совали что-то в розовую наволочку. Одна удивленно взглянула на мальчиков.

– Вам чего здесь?

– Мы с дедушкой приехали, он привез нас, – ответил Ленька. – Давайте, мы вам поможем.

– Да вы хоть сами-то спрячьтесь. И вас застрелят, не поглядят…

– Нет, мы с вами. Так незаметнее. Женщина поняла.

– Таскайте на улицу, – указала она на свои пожитки.

Деревня горела со всех концов. Солдаты гнали жителей по улице, били прикладами тех, кто мешкал. Бабы, мужики шли с узлами, а иные пустые – не успели взять даже самое необходимое. Едва поспевая, за взрослыми бежали дети.

Женщина, наказавшая ребятам носить узлы, вывела со двора дедушкину лошадь – она так и стояла нераспряженная. Но солдат, проходивший мимо, грубо оттолкнул женщину, взял коня под уздцы и повел в противоположную сторону.

Ребята взвалили на плечи первые попавшиеся узлы и вместе с хозяевами пошли в проулок, куда гнали всех. На мальчиков никто не обратил внимания.

– На дорогу гонят, где мы ехали, – прошептал Митяй, когда Ленька приостановился, чтобы поправить на плече узел.

Как скот, гнали каратели жителей деревни Папоротно. Солдаты шли сзади плотной черной цепью с автоматами на изготовку. Нестройной толпой брели все сорок пять семей, живших в деревне. Солдаты вывели людей на дорогу, остановились около сарая и знаками приказали идти, не останавливаясь, вперед.

– Ой, сейчас нас всех стрелять будут! – в страхе крикнула какая-то женщина.

Все бросились вперед. Бежали по дороге и вдоль обочины, по глубокому снегу. Бежали до самого болота, боясь оглянуться, каждое мгновенье ожидая выстрела в спину. Но солдаты не стреляли. Они неторопливо шли обратно, выполнив приказ офицера.

Люди пошли медленнее. А позади горело Папоротно. Горело так жарко, что, когда стемнело и люди отошли уже за несколько километров от деревни, зарево все еще освещало дорогу.

Выбравшись из деревни, мальчики долго не могли прийти в себя. Только миновав болото, почувствовали они, что опасность позади.

– Ушли все-таки! – глубоко вздохнув, сказал Ленька.

– Да, – ответил Митяй. – А я уж считал – конец! Не выберемся.

– А знаешь, что я думал на сеновале, когда этого слюнтяя допрашивали? Была бы у меня самозарядка, прицелился бы я и первым делом в него, в предателя. Как вдарил бы!.. А потом, если б успел, в офицера, в переводчика, дальше в солдат, в кого попало. А предателю – первую пулю. Всех наших можно было бы спасти.

– Может быть, – согласился Митяй.

– Думал свою шкуру сберечь. «Не бейте!.. Все расскажу!..» Рассказал, а его самого фрицы убили. Туда ему и дорога! Гнилая печень!

Ленька и не заметил, как употребил выражение дяди Василия, которое тот применял к самым ненавистным своим врагам.

Весть о расправе в Папоротне, о появлении карателей дошла в Заполье еще до того, как добрались туда жители сожженной деревни. Мухарев беспокоился за судьбу мальчиков, корил себя, что поступил так опрометчиво, послав в деревню ребят одних. Он снарядил разведку, которая кружным путем пошла к горящей деревне. Разведчики еще не вернулись, а стрельба, глухо доносившаяся со стороны Папоротна, зарево, поднявшееся над деревней, заставляли предполагать самое худшее.

Но Ленька и Митяй пришли вместе с погорельцами живые и невредимые.

Бездомных людей расселили по избам, обогрели, накормили, и до глубокой ночи в селе никто не спал, слушая страшные рассказы о налете карателей.

Разведчики пришли поздно, за полночь. Они доложили, что, кроме Папоротна, каратели сожгли соседнюю деревню Чертово. На обратном пути одна машина карателей подорвалась на мине. Вероятно, партизаны из другого отряда заминировали дорогу, и многие фашисты не вернулись в свой гарнизон.

Из-за налета карателей сбор подписей пришлось отложить. Но наутро партизаны снова разошлись по округе, а Митяй с Ленькой ходили по избам в Заполье. Снова и снова читали они письмо, и в тетрадке, которую в минуты смертельной опасности хранил Ленька на своей груди, появлялись все новые подписи.