"Волкодав" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария)

15. ПРАВДА БОГОВ

Путешествие на плотах началось спокойно и мирно. Могучий Гирлим плавно мчался меж берегов, заваленных сырым, рыхлым, ненадежным еще снегом. Глубоко внизу оставались пороги, все лето скалившие из воды гранитные зубы. Минуя такие места, плотогоны с привычной зоркостью вглядывались в лес, черневший по берегам. Летом, когда неминуемо приходилось разгружать лодьи и тащить их волоком, перекладывая катки, здесь можно было напороться на лихие ватаги, охочие до чужого добра. Особенно лютовали разбойники в пору сегванского расселения, прежде битвы у Трех Холмов, когда не было порядка в стране. Благодарение Богам, с тех пор многое переменилось, лиходеи частью утихомирились, частью сложили головы под мечами добрых людей. А у порогов начали вырастать крепкие городки. В городках селился народ: половина – воины с предводителями, другая половина – работники, помощники гостям, прибывшим на волок. И в обиду не дадут, и лодьи перенесут чуть не на руках. Только плати.

Минуя такие городки, плотогоны оповещали о себе рогом, приветственно махали руками. С берегов отвечали, хотя и без особого воодушевления. Обмен любезностями немногого стоит, если все равно твои услуги без надобности, а значит, и денежек не заплатят.

В двух местах нашлись опытные стрелки, которые, прикрепив к стрелам, перебросили на плоты письма в Галирад. Доброе дело!

Никто не посягал на путешественников. Смрадная Препона поглотила, кажется, последних, кто мог быть опасен для такого большого отряда. Минует еще несколько лет, и Гирлим из опасной тропы станет накатанным большаком. Каковы-то будут перемены, несомые в здешний край союзом Велимора и сольвеннской державы?..

Когда Гирлим добежал наконец до Матери Светыни и мягко выплеснул ей на колени плоты вместе с людьми и конями, путники стали поглядывать на берега вовсе без страха. И мечтать о скором возвращении домой.

Волкодав чувствовал себя никому особо не нужным. С ним рядом больше не было ни мальчишек, нуждавшихся в наставлениях, ни госпожи, которую они сообща охраняли. Выезжая из Галирада, он, помнится, ожидал всякого. Что его прикончат по дороге убийцы, подосланные к госпоже. Что его, признав за кровного врага, убьет или велит убить Винитар… Лишь одно ему и во сне присниться не могло. Что его долг телохранителя оборвется именно так.

Он перебирал в уме свои действия и поступки и вроде не находил ни ошибок, ни недосмотра. Он совершил для госпожи все, на что был способен. К тому же ей наверняка лучше было у ичендаров, чем у ненавистного жениха. Что же грызло его?.. Он сам не мог разобраться. Он знал только, что душа у него все равно была бы не на месте, даже если бы он благополучно передал кнесинку с рук на руки Винитару. Который к тому же, как он теперь понимал, приходился Людоеду сыном по крови, но отнюдь не по духу. Может, узнав его любовь, кнесинка обрела бы счастье замужества и напрочь забыла свое девичье увлечение?.. Все так, но смотреть ей в глаза, когда она опять схватилась бы за его руки, моля одним взглядом: оборони…

Неужели это ему за то, что убил Людоеда посреди ночи, не дав стервецу поединка?..

Волкодав бродил по плоту, пытался разминать покалеченное ранами тело и мрачно думал о том, что Боги все-таки оставили ему лазейку. И ведь не в первый уже раз. Могли бы запереть его в подвале Людоедова замка – не заперли. И у Препоны сохранили ему жизнь. И перед окончательным выбором: кого предавать, кнесинку или себя? – тоже все-таки не поставили. Значит, еще не до конца разуверились в нем, значит, был еще зачем-то Им нужен. Вот только зачем?..

На вторую ночь после выхода в Светынь Волкодав, как всегда, устроился под парусиновым пологом, у теплого бока закутанного в попону Серка. Добрый конь поначалу пугался черной воды, журчавшей возле самого уха, потом, ободренный присутствием хозяина, успокоился и привык. А может, просто заговорила кровь; коней его породы сегваны исстари возили на кораблях с острова на остров и даже за море…

Волкодав прислонился к уютному, мерно вздымавшемуся боку Серка, поглубже натянул меховой капюшон, чтобы не холодил ветер. И подумал о том, что больная рука, похоже, опять не даст ему как следует выспаться. Сломанные кости все время ныли, порой так, что хоть прыгай в воду с плота. Да. Укатали сивку крутые горки. Раньше на мне все заживало как на собаке. Не тот стал, не тот. Волкодав поймал себя на том, что крепко надеется на Тилорна и Ниилит, ждавших его в Галираде. Еще он успел решить, что рука вовсе не даст ему нынче спать. Он примирился с этой мыслью. И незаметно уснул.

Конечно, очень скоро его разбудило нечаянное движение, причинившее боль. То ли сам пошевелился, то ли Серко. Волкодав открыл глаза и посмотрел на палатку Дунгорма. Его отделяло от нее полтора десятка шагов. Недреманный инстинкт телохранителя заставил обежать глазами мягкие холмики там и сям возле палатки. Это спали воины-велиморцы, укрывавшиеся от стылого ветра кто под одеялами, кто в спальном мешке. Пес есть пес, невесело сказал себе венн. Уже и хозяйки нет, а я все стерегу.

Он послушал сонное дыхание жеребца и опять подумал о том, сколько всякого повидал его плащ. Довольно, чтобы из торжественного одеяния стать просто одеждой. Потом еще раз открыл глаза, посмотрел на палатку… и мгновенно насторожился. У собаки, которой он себя наполовину считал, стала подниматься на загривке шерсть, а черные губы поползли в стороны, беззвучно обнажая клыки. На плоту спали все, кроме нескольких дозорных да плотогонов, неспешно орудовавших длинными веслами по оба конца. Требовалось ночное зрение венна, причем помноженное на немалую удачу, чтобы уловить неприметное движение одного из меховых холмиков, чуть-чуть сдвинувшегося в сторону походного жилища Дунгорма.

Мыш, прятавшийся в тепле под плащом, немедля почувствовал, как напрягся хозяин, и высунул наружу любознательный нос. Волкодав осторожно передвинул здоровую руку и накрыл зверька ладонью. Мыш уразумел привычный сигнал и затаился. Рука же Волкодава поползла дальше – к поясу, к ножнам боевого ножа.

Человек, притворявшийся спящим, снова пошевелился, еще на полпяди придвинулся к палатке, а Волкодав принялся лихорадочно соображать. Он привык предполагать худшее и успел мгновенно решить, что на плот затесался еще один из числа поклонявшихся Моране Смерти. Но если так – что тот предпримет? Попробует зарезать Дунгорма? Чуть-чуть подрежет уголок шатра и раскурит у отверстия крохотную кадильницу, наполненную зельем без вкуса и запаха, способного предупредить?.. Пустит в дырку хорька, обученного перегрызать спящему горло?.. Волкодав даже смутно припомнил, что у одного из велиморцев был-таки при себе маленький любимец. …Или просто подберется ко входу и оставит на бревнах полоски клейкого яда, убивающего даже сквозь одежду, даже сквозь толстые подошвы сапог?..

А может, человек этот вовсе ни в чем не виновен и просто ищет укромного местечка, недоступного порывам холодного ветра?

Волкодав посмотрел, как летели редкие снежинки, падавшие на бревна. Нет, не то. Ветер дул совсем с другой стороны.

Венн вытянул нож из ножен, перехватил его для броска и стал ждать. Надо было, наверное, вскочить и попытаться взять убийцу живьем, но этого он себе сейчас позволить не мог. Едва затянувшиеся раны через два шага уложили бы его наповал. А закричишь, поднимешь тревогу – и поди попробуй потом что-нибудь докажи. Поклонники Смерти как раз и славились тем, что никто не мог заподозрить в них убийц, пока не поймал с поличным. Значит, оставалось только ждать. И молиться, чтобы не было слишком поздно.

Время тянулось медленно. Человек то придвигался к палатке еще на вершок, то надолго замирал в неподвижности. Он тоже умел ждать. Волкодав не спускал с него глаз. Когда неизвестный оказался в полуаршине от угла палатки, из-под мехового одеяла появились руки и осторожно потянулись вперед. Венн, которого убийца в этот момент видеть не мог, резко приподнялся и сел, и в морозном воздухе свистнул брошенный нож. Волкодав до последнего страшился расправиться с неповинным. Тяжелый нож, способный расколоть череп, всего лишь пригвоздил к бревнам одну из тянувшихся рук. И только услышав глухой звук втыкающегося лезвия, Волкодав закричал. Закричал во все горло, зовя караульных. Он заранее знал, во что обойдется ему резкое движение и этот крик. И точно. Под ребра словно разом воткнулось несколько стрел, в глазах расплылась чернота. Но дело было сделано. Обнаруженный убийца уже вполовину не так страшен. А захочет оправдаться, пусть-ка объяснит, что он затевал посреди ночи возле палатки Дунгорма. Ведь не силой, в конце концов, Волкодав его туда затащил.

Испуганный Серко взвился на ноги. Волкодав потерял опору и тяжело повалился навзничь, сокрушенный приступом кашля.

Он смутно слышал шум всеобщего переполоха, топот, крики и ржание лошадей, а потом всплеск, словно в воду свалилось что-то тяжелое. Позже, когда он отдышался, ему рассказали: подраненный им человек выдернул нож из бревен и собственного тела и, не медля ни мгновения, перебежал на край плота, туда, где ближе был берег. Бросился в темную ночную воду и поплыл. Воины стреляли ему вслед, и кое-кто божился, будто слышал, как стрела втыкается в плоть. Но никто не мог с уверенностью сказать, что сталось с убийцей. Действительно ли его отыскали в темноте случайные стрелы, или отняла силы ледяная вода, или все-таки встретил спасительный берег – осталось неизвестным.

Еще некоторое время после этого Мыш с пронзительными воплями гонял по плоту небольшого зверька, гибкого и зубастого, уже одевшегося в белую зимнюю шубку. Ласка то пряталась, забиваясь в щели и под настил, то взвивалась пружиной, пытаясь достать крылатого недруга. Мыш не отваживался схватиться со свирепой маленькой хищницей, способной, как известно, забраться в ухо лосю и закусать его насмерть. Он просто неотступно висел у ласки над головой и истошно орал. Пока наконец та гибким прыжком не вскочила на крайнее бревно плота и не уплыла вслед за хозяином, по-змеиному извиваясь в черной воде, шершавой от падающего снега…

Люди на плоту ходили как потерянные. Особенно Дунгорм: ночной душегуб, как выяснилось, таился среди его велиморцев. Утром они недосчитались одного воина, далеко не новичка в отряде. Все его знали, все радовались веселым побасенкам, которые он был великий мастер рассказывать.

Все знали и его любимицу ласку. Кое-кто даже начал коситься на Волкодава. Но потом стали вспоминать пропавшего и вспомнили, что близкой дружбы, как бывает у воинов, с ним никто не водил. Никто не был с ним в бане: он всегда мылся один, объясняя это обычаем своего народа. А у ласки было страшноватое обыкновение ночью бегать по телам спящих, щекотать мордочкой шеи…

– Кому теперь доверять?.. – спрашивал Дунгорм, и голос его дрожал. Двуличие воина, которого он не первый год знал, потрясло благородного нарлака больше угрозы гибели. Даже больше, чем страшное испытание у Препоны, когда его собирались разорвать лошадьми.

Посовещавшись, велиморцы удалились в конец плота. Там они стали по очереди раздеваться догола. Товарищи осматривали скинувшего одежду от макушки до пят, разыскивая на теле тайный Знак Огня, вывернутый наизнанку. Ни у кого ничего не нашли.

Волкодав некоторое время хмуро бродил по плоту, потом подошел к воительнице Эртан и попросил ее:

– Ударь меня, пожалуйста, в живот кулаком. Только медленно.

И встал перед ней, для чего-то закрыв глаза. Эртан пожала плечами, кашлянула, и ее кулак плавно устремился вверх и вперед. Кулаки у вельхинки были, понятно, вдвое меньше мужских. Но, как утверждали успевшие их отведать, из-за своей малости они только били вдвое злей и больней. Волкодав, не открывая глаз, повернулся на носках, пропуская руку девушки мимо себя. Левая ладонь догнала сжатый кулак Эртан и обхватила его. Волкодав отшагнул в сторону и повернул пойманное запястье к себе.

– Ах ты..! – восхитилась предводительница, изворачиваясь и падая на колено. – Это опять твое… как там называл?

– Кан-киро, – напомнил Волкодав. – Да правит миром любовь.

– Такой любви… хм! – проворчала Эртан. Она казалась венну самим воплощением женственности. Такими его народ видел своих Богинь. Женская мощь и женская нежность. Грозная удаль и влекущая красота.

– Не торопился бы ты, – посоветовала Эртан. – Поправься сперва. Волкодав ответил:

– Станет он ждать, пока я поправлюсь.

– Он, это кто? – спросила воительница. Волкодав прямо посмотрел ей в глаза и сказал:

– Лучезар. Кому еще.

– Ты думаешь, он тебя?..

– Может, и нет, – вздохнул венн. – Но надо же знать, на что я нынче гожусь.

Эртан нахмурилась. Волкодав знал: она была не болтлива. Она только спросила:

– А глаза жмурил зачем?

Венн пожал плечами, вернее, одним левым плечом, потому что правым шевелить было больно.

– Это так, – сказал он. – Просто на случай, если вдруг ослепну, как Декша. Меня с моей разбойничьей рожей в тестомесы вряд ли возьмут.

В ту ночь, в глухой час, мимо плотов пронеслись развалины Людоедова замка. Еще через несколько суток снег по берегам стал пропадать, а в воздухе повеяло морем. И вот на рассвете по левую руку ненадолго открылась знакомая заводь, а за нею, над бережком, – поляна посреди соснового леса. Здесь невозвратным солнечным летом кнесинка училась себя защищать. Нынче день занимался мглистый и пасмурный, и прошло еще немалое время, прежде чем впереди замаячили деревянные башни стольного Галирада.

Кнес Глузд Несмеянович, сопровождаемый боярами и народом, сам вышел встречать бесславно вернувшееся посольство. Светынь возле устья разливалась чуть не на полторы версты и текла неспешно, величественно. Волкодав видел, как приблизился и встал возле берега передний плот, и кнес обнял соступившего с него Лучезара, как отец обнимает любимого сына после долгой разлуки. Подозрительному венну это показалось несколько странным. Винитар сам говорил, что отправил с голубем послание кнесу. Сам Волкодав, конечно, того письма не читал, но догадывался, что молодой кунс в нем Лучезара излишне не восхвалял. Надобно думать, решил венн, Левый тоже вез с собой голубей и тоже написал письмо кнесу. И тот предпочел поверить родственнику. И вообще, долетел ли голубь Винитара? Лучезар ведь, кажется, и ловчего сокола с собой не забыл?..

Тем временем его глаза проворно обшаривали высыпавшую из города толпу. Волкодав пытался рассмотреть знакомые лица, волнуясь и виновато вспоминая, что так и не добрался в берестяной книге до последней страницы. Ему показалось, будто за цепью стражников (зачем, кстати, поставили стражу?..) мелькнули пепельные кудри Тилорна, но тут их плот, гоня перед собой небольшую волну, со скрипом и шорохом наехал на песчаную прибрежную отмель. Воины уже крепко держали коней под уздцы: те, стосковавшиеся по надежной привычной земле, ржали и готовы были выпрыгивать на сушу безо всякого порядка и чина, хозяевам на посрамление.

Вначале, как подобало знатному воину, на берег сошел со своими велиморцами Дунгорм. Потом ступили на знакомый обледенелый песок ратники. Волкодав высадился с плота одним из последних. Едва он успел поставить ногу на сухое, прозвучал голос кнеса, обращавшегося к Лучезару, и венн вздрогнул: говорили о нем.

– Как вышло, что ты привез мерзавца не в цепях? – громко, чтобы знал народ, спрашивал государь Глузд. Его простертая рука с вытянутым пальцем указывала на Волкодава.

Первой мыслью венна была мгновенная мысль о мече, висевшем за спиной. Он по-прежнему носил «ремешок добрых намерений» распущенным. Благо деревянную бирку со знаком дозволения кнесинки у него еще не отняли. Даваться в цепи Волкодав не собирался ни при каких обстоятельствах. Пускай лучше убьют. Следующая его мысль была о Тилорне и остальных. Что будет с ними, если…

Стражники, возглавляемые Бравлином, неохотно двинулись к нему, замыкая круг. Они-то знали, что без боевых рукавиц его не возьмешь.

– Эй, эй, вы там, не очень! – решительно вмешалась Эртан. Стражники с большим облегчением остановились, удивленно разглядывая красавицу вельхинку в старшинском, почетном, сияющем золотыми бляхами поясе. А Эртан, сильной рукой отодвинув кого-то из них в сторонку, подошла к Волкодаву и встала с ним рядом, и за ней подтянулись ратники, двадцать шесть бывалых мужчин, сами почти все – бывшая галирадская стража. – Добро тебе государь Глузд Несмеянович, много лет жить и править на земле твоих предков! – отчетливо и звонко разнесся голос Эртан. – У нас чтут твою правду вождя и знают, что ты никогда не велишь наказывать человека, не разобравшись как следует! Ты и твоя дочь – воистину справедливые судьи!

– Кто такова?.. – углом рта, в четверть голоса спросил ближников кнес.

– Девка драчливая из Ключинки, никто замуж не берет, так она к нам пристала, – презрительно скривил губы Лучезар. – С венном спит, говорят.

Крут, стоявший справа от вождя, прогудел громче, чем следовало:

– Это Эртан, дочь Мохты Быстрых Ног и внучка славного Киарана Путешественника. Она была с тобой у Трех Холмов и похоронила там жениха.

– Вот как, – пробормотал кнес, присматриваясь к воительнице. И спросил с хмурой горечью, но уже без былой грозы в голосе: – Мне вас что, всех в поруб сажать?..

Сквозь цепь стражников, не подумавших останавливать своего, проник Авдика. Он встал рядом с отцом и сказал:

– Против родича я даже за тебя, кнес, не пойду. Его взгляд все скользил вверх-вниз по полупустому рукаву Аптахара.

– Видишь, сын, вот я и отвоевался, – сказал ему Аптахар. – Станешь кормить? Не бросишь калеку? Авдика с обидой ответил:

– За что срамишь при честном народе, отец? Тем временем кое-где в толпе народа поднялся горестный плач. Иные из горожан, выбежавших на берег, не доискались среди молодых ратников кто брата, кто сына. Те, кому повезло больше, напирали на тонкую цепь охраны, стремясь скорее обнять спасшихся родственников, утащить их по домам мыть, лечить и расспрашивать. Волкодав высмотрел наконец среди людского прилива Тилорна. Таких платиновых волос, как у мудреца, даже среди светлоголовых сольвеннов и сегванов было наперечет. Ниилит приподнималась на цыпочки, выглядывая из-за его плеча. Немного позже рядом с ними вынырнула голова в золотистых тугих завитках. Эврих. Деда Вароха с внучком они, конечно, оставили дома. Волкодав убедился, что друзья заметили его, и коротко кивнул. И ощутил в ответ, как незримая рука погладила его по щеке.

Дунгорм покинул своих велиморцев и подошел туда, где стоял галирадский правитель.

– Государь, – с поклоном обратился он к Глузду. – Позволь, государь, от имени моего господина и от моего собственного уверить тебя, что мы вполне разделяем твою досаду и скорбь и так же, как ты сам, горим желанием покарать виноватых в случившемся. Позволь, однако, спросить, что именно подвигло тебя возложить столь страшную вину на телохранителя госпожи, именуемого Волкодавом?

Суров был Глузд. И нрав его, по общему мнению, отнюдь не улучшился после гибели любимой жены. Дивно ли, что он готов был рвать и метать, утратив еще и дочь! Бывал он и немилостив, и гневлив, и временами тяжкосерден, и на затрещину скор, однако безвинных голов ни прежде, ни теперь не рубил. Он буркнул:

– Мой витязь и родственник, которого я привык считать сыном, прислал мне голубя с письмом. Там обо всем говорилось. Тебе этого не довольно?

Дунгорм снова поклонился, уважая волю и мнение кнеса. Но отступать и не подумал. Он сказал:

– Мой господин тоже отправил тебе голубя, государь. Я, недостойный, по мере своего разумения помогал благородному кунсу составлять это письмо, и потому вышло так, что я близко знаком с его содержанием. И, уверяю тебя, государь, никаких обвинений против телохранителя госпожи в нем не было! Позволь спросить тебя, получил ли ты письмо моего господина?

Сперва Волкодав увидел, как отрицательно мотнул головой боярин Крут. Потом услышал раздраженный ответ самого правителя;

– Ничего я не получал!

По мнению венна, всех лучше о судьбе голубя мог бы поведать ловчий сокол, давно переваривший его нежную плоть. А невесомый пепел письма разнесли, должно быть, веселые ветры, всегда дувшие по осени у Северных Врат Потаенной Державы.

– Мой господин, – сказал Дунгорм, – хорошо представлял себе важность того письма и даже предвидел, что по дороге с ним может что-то произойти. Ибо несовершенен наш мир, и происки Зла в нем нередки. Поэтому благородный кунс снабдил меня полным списком письма, заверенным его рукой и печатью, хорошо знакомой тебе, государь. Вот оно! Со времени отъезда я сохранял его на груди.

Дунгорм расстегнул подбитый теплым мехом камзол, снял через голову плетеный шнурок и протянул кнесу ярко-красный цилиндрик из вощеной кожи. И Волкодав отчетливо понял, к чему стремился подосланный среди ночи убийца. Он хотел забрать вот этот самый цилиндрик. И, вероятно, вместе с жизнью Дунгорма, в гибели которого были бы повинны опять-таки они, ратники.

Кнес тем временем сломал желтую восковую печать, вытащил и развернул перевязанный цветными тесемками свиток. Галирадцы сдержанно гудели, ожидая, чтобы правитель огласил приговор. Кто-то переживал за друзей. Для прочих суд кнеса был чаемым развлечением.

Прочтя первые же несколько строчек, Глузд Несмеянович покосился на Правого:

– Читай и ты тоже.

Седовласый великан дальнозорко сощурился через плечо государя. Вождь был на полторы головы меньше него.

– И что он такого там понаписал… – проворчала Эртан. Она очень волновалась, – и из-за суда, и из-за непривычного еще старшинства, которое кнес то ли признает, то ли, чего доброго, осмеет.

– Правду, наверное, написал, – так же негромко ответил Волкодав.

Государь кнес обычно принимал решения быстро.

– Поди сюда, ты!.. – сквозь зубы велел он Волкодаву. Если венн что-нибудь понимал, Глузд Несмеянович люто досадовал на судьбу, не давшую тотчас сорвать ярость на подвернувшемся под руку висельнике. Но и душой покривить галирадский кнес себе позволить не мог.

Волкодаву не слишком понравился его тон, но делать было нечего, подошел. Народ притих, ожидая, что будет.

– Почему по моему городу с развязанными ножнами шастаешь? – напустился на венна правитель.

Волкодав чуть не огрызнулся – не город, мол, твой, а ты, кнес, городом призван на службу. Кабы еще путь-то не показали, если начнешь ни за что людей обижать. Он, однако, воздержался и ответил так:

– Мои ножны своей рукой развязала твоя дочь, государь. И ее изволения никто еще не отменил.

– Моей дочери с нами нет! – прорычал кнес. Волкодав вспомнил сапфировые глаза своего кровного врага и сказал:

– Винитар отыщет госпожу, кнес. Не тот человек, чтобы так легко ее потерять.

– Вот что, – притопнул сапогом Глузд Несмеянович. – Мой зять тебя не казнил, и мне не пристало. Но в городе моем чтобы я тебя больше не видел. Пошел вон, говорю!

Боярин Крут, недовольный решением вождя и близкого друга, хмурил косматые седые брови. Позже, когда кнес поостынет. Правый, как то нередко бывало, попробует заговорить с ним и заставит смягчиться. Он и теперь бы вмешался, да знал из опыта – помочь не поможет, только навредит.

Волкодав о намерениях боярина не знал. Да и знать не хотел. Он мрачно сказал:

– Не так, кнес!

Мыш, сидевший у него на плече, угрожающе развернул крылья и зашипел.

Глузд Несмеянович, казалось, сделался выше ростом:

– Молчи!

Волкодав ответил с угрюмой решимостью и так, словно у него за спиной была не кучка потрепанных ратников, а войско раза в три поболее галирадского:

– А ты рот мне не затыкай! И ноги о мою честь тебе, кнесу, не вытирать! Я либо виноват, либо прав! Виноват если – руби голову. А не виноват, так и из города гнать не моги!

– Вот видишь, родич, с каким наглецом мне приходилось иметь дело, пока я сестру в Велимор вез, – устало вздохнул Лучезар.

– Венн дело говорит! – сказал Крут.

– Может, мне тебя еще и наградить, телохранитель? – недобро щурясь, спросил кнес.

Волкодав смотрел на него не мигая. Он сказал:

– Наградой мне было доверие кнесинки. Ты лучше спроси своего боярина хоть о том, почему он так рвался везти госпожу через Сивур вперед всего войска! На том берегу велиморцы поймали…

– Ты на кого клеплешь, безродный? – перебил Глузд Несмеянович. – Ты кто таков, чтобы витязя и родственника моего обвинять?

– Государь… – начал Дунгорм, но Волкодав был вполне способен сам за себя постоять.

– Человек я! – сказал он, по-прежнему глядя кнесу прямо в глаза. – Богами создан, и Их справедливость надо мной простерта так же, как и над тобой!

Позже он вспоминал этот разговор на берегу и дивился собственным небывало складным речам. Тут задумаешься, то ли подстегнула умишко нужда, то ли кто незримо нашептывал в ухо. Боги? Тилорн? Прадедовский меч?..

– Государь, – сказал Дунгорм. – Переправа через Сивур происходила в точности так, как рассказывает венн. Я сам свидетель тому. – Он обежал глазами тихо переговаривавшихся ратников и добавил: – Есть и еще свидетель. Добрый Аптахар был тогда старшиной над сегванским отрядом.

Аптахар, застигнутый врасплох, вскинул голову, шагнул вперед и кивнул. И, кажется, только потом сообразил, что свидетельствовал в пользу ненавистного венна. Дунгорм же докончил:

– А на дальнем берегу Сивура, государь, мои воины поймали убийцу, затаившегося на ели. И должен сказать тебе, что его гнездо угадал Волкодав! Что сталось бы с госпожой, не будь она посреди войска? Прости, государь, я никого не хочу обвинять, но…

Кнес промолчал. На его лице, худом лице могучего воина, проступили багровые пятна. Он обернулся к Лучезару, и, видно, нешуточно грозен был его взгляд, потому что молодой боярин вполголоса ответил:

– Я вырос у тебя в доме и был сыном тебе, дядька Глузд. Может ли статься, чтобы ты слушал наветы каких-то чужеплеменников? Чтобы верил им против моего слова родича и витязя дружины твоей?.. Ты же сам знаешь, что я…

Кнес отрезал:

– Я знаю, что я велел тебе отвезти девочку к жениху, а теперь она неведомо где! И я выслушаю хоть Жадобу, если он поможет мне разобраться! – Повернулся обратно к Волкодаву и приказал: – Говори, венн! И Волкодав стал рассказывать:

– Дальше мы должны были объехать Кайеранские топи Новой дорогой. Боярин настоял, чтобы мы ехали по Старой. Моя вина: я не сумел отговорить госпожу.

Дунгорм вздохнул и опустил голову. Он тоже считал себя непоправимо виновным.

– Мы хотели бы знать, – подхватила Эртан, – где был со своими людьми твой боярин, пока мы отбивались в святилище? Мы не нашли никаких следов боя!

– Лягушек в болоте ловили! – звонко, с вельхским акцентом, предположил кто-то в толпе. Галирадские вельхи Лучезара Лугинича вовсе не жаловали.

– Зато, – сказал Декша, – погибла служанка Варея, очень похожая на госпожу. Она была одета в платье, что подарила ей госпожа! Ее убили, приняв за твою дочь, государь кнес!

Декша придерживался за чье-то плечо, но голову нес гордо.

– Девушек такой знатности редко убивают разбойники, – заметил Крут. – Их похищают, чтобы потребовать выкуп. Какая корысть им в ее смерти?

– Кнесинку уже пытались убить тогда на торгу, – напомнил кто-то из витязей. – И тоже непонятно зачем.

– То на торгу, – проворчал Крут. – А то посреди леса.

Лучезар отрешенно смотрел в пространство. Когда человек не желает оправдываться, это всегда впечатляет.

– Мы можем доказать, что за государыней охотились! – вновь подала голос Эртан. – Мертвой служанке отрубили голову, а потом бросили в костер. Увидели небось – не та!

Было слышно, как далеко в толпе горько заплакала женщина.

– В ту ночь, государь, – сказал Дунгорм, – твой боярин окончательно рассорился с телохранителем и предложил госпоже выбирать, с кем она будет советоваться в дальнейшем, с ним или с венном. И госпожа выбрала венна!

– Твой боярин очень обиделся, кнес, – хмыкнула Эртан. – После этого кнесинка шла пешком с нами, с ратниками, а он ехал в полуверсте позади.

– Потому, наверное, он и не подоспел к нам на выручку, когда нас теснили к Препоне, – сказал Дунгорм. – Его воины появились одновременно с конниками моего господина, когда исход боя был предрешен, а мост, по которому перешла государыня, обрушен.

Стало тихо, только негромко шептались ратники. Они многое могли припомнить Лучезару Лугиничу. Кнес тоже повернулся к молодому боярину. И было видно, что галирадскому правителю больше не хотелось спрашивать, почему это он привез Волкодава не в цепях.

– Что скажешь, Лучезар? Левый пожал широкими плечами:

– Скажу, родственник, что никогда даже не думал, как, оказывается, легко измыслить навет. Но теперь убеждаюсь: любой поступок можно превратно истолковать…

– Этим ты в своем письме и занимался! – дерзко проговорила Эртан.

Кнес ожег ее взглядом:

– Вы!.. Вы хоть понимаете, что вы тут наговорили?..

– Кроме нас, здесь двадцать шесть человек, – ответил Дунгорм. – И я осмелюсь утверждать, государь, что на клятве перед Богами ни один из них не станет опровергать наших слов.

– Мои воины тоже могут присягнуть перед Богами, – равнодушно сказал Лучезар. – А их куда как побольше. К тому же всем нам известно, что Боги далеко не всегда и не сразу изобличают клятвопреступников…

– Можно и поторопить Их справедливость! – сказал Волкодав.

Никто не заметил движения, просто меч каким-то образом перекочевал из развязанных ножен в его левую руку. Узорчатый клинок серебрился в пасмурном свете, указывая прямо в грудь Лучезару. Это был вызов на поединок. На Божий Суд.

День перевалил полуденную черту. Божьему же Суду совершаться лучше всего на рассвете, пока небо еще не замутнено грехами людей и юный Бог Солнца взирает на мир в утренней славе, полный сил и готовности присмотреть за земным правосудием. Остаток дня и всю ночь поединщикам предстояло провести в кроме, в уединенных клетях. Там они будут поститься, размышлять и беседовать с Богами.

Волкодаву не удалось даже заглянуть домой, в мастерскую Вароха. Стражники окружили и его, и Лучезара и повели в крепость. Все видели: Лучезар шествовал с поднятой головой, венн же хмуро смотрел под ноги. Еще не хватало споткнуться при всем честном народе и раны разбередить!

На пороге клети Бравлин придержал Волкодава за плечо:

– Ты, венн, дай-ка сюда оружие… До завтра пускай в святилище полежит.

Оба помнили, как Бравлин уже пытался забрать у него меч полгода назад.

– Оружие, – спокойно сказал Волкодав, – я отдам только кнесу, или кнесинке, или боярину Кругу.

– Сейчас тебе! – фыркнул один из молодых стражников. – Вот так прямо государь сюда припожалует!

Волкодав ответил ровным голосом, не двигаясь с места:

– Тогда отними.

Парню не захотелось с ним связываться: был, видно, наслышан о безобразиях, которые этот венн время от времени учинял.

– Иди, – сказал ему старшина. – Позови Милованыча.

В это время к ним подошел Атталик. Мальчишка показался Волкодаву значительно возмужавшим. Это чувствовалось не в осанке, не в ширине плеч, скорее – во взгляде, в выражении глаз.

– А мне отдашь, Волкодав? – спросил юный сегван. – Я старший сын кунса, и род мой никакому в этом городе не уступит!

Пряжки ремней не были особенно удобны для левой руки. Волкодав, повозившись, расстегнул их и протянул Атталику двое ножен – с боевым ножом и с мечом. Он знал: мальчишка скорее умрет, чем позволит кому-нибудь прикоснуться к оружию. Тем более испортить его.

Стражники расположились возле двери и всю ночь приглядывали за Волкодавом сквозь дверную щель. Мало ли, вдруг примется колдовать, творить черное непотребство. Да и любопытно опять же.

Они видели, как венн, посидев немного на лавке, встал, очень осторожно стащил теплую куртку и стал делать какие-то движения. Опытные воины сразу поняли, что он готовился к бою. То, что он совершал, наводило на мысль и о танце, и о священнодействии. Неторопливый танец постепенно усложнялся, становился грозней. Стражники прилипли к щели – приди старшина, узрел бы пяток согнутых спин. Волкодав словно встречал кого-то, наседавшего с оружием, вызывал его на удары, ловил их и отражал, потом вышибал из вражьей ладони меч… и добивал супротивника. Добивал жестоко и страшно, без малейшей пощады. И все это – левой рукой.

Стражники отлично знали, каков боец был Лучезар. Сперва они полагали, что он шутя расправится с венном. Теперь посоветовались и переменили свое мнение. Поединок с одноруким навряд ли покажется Лучезару детской забавой. Им, по крайней мере, меняться местами с боярином совсем не хотелось.

Окошка в клети, даже волокового, не было: сруб располагался внутри насыпи под земляной стеной крома. Волкодав занимался своим делом в скудном мерцании лучины. Потом, к окончательному изумлению стражников, он медленно обратил в сторону светца развернутую ладонь. И огонек, трепетавший на расстоянии двух аршин, погас, как задутый. До сих пор парни о таком только слышали. Самим видеть не приходилось.

Волкодав, которому светец был не особо и нужен, удовлетворенно кивнул в темноте. Вытащив загасшую лучину из железного расщепа светца, он загнал ее между бревнами, – для Мыша. Завернулся в плащ и лег спать.

Отец Волкодава не каждый день делал оружие, но сын помнил, как в гостевом доме рода останавливались славные воины, нарочно приезжавшие заказывать у кузнеца Межамира клинок знаменитой веннской узорчатой стали. Разборчив был Межамир. Никакая плата не побудила бы его создавать меч для злого, разбойного человека или богатого лодыря, возмечтавшего о драгоценной игрушке. Не все продается за деньги, не все покупается. Меч же – свят. В нем Правда Богов.

Лучшими кузнецами в древности и теперь были Серые Псы. Не бывало недовольных мастерством Межамира. Он же умел не только сварить чудесную сталь и обратить се в добрый клинок, он способен был сам и показать все, на что тот клинок был способен. Русоголового Межамирова первенца в такие дни из кузницы было не выгнать. Во все глаза смотрел за отцом, силился перенять науку, к которой его, по неразумной малости лет; пока что не допускали. Малец вовсе не мечтал заделаться витязем и следовать за боевым кнесом. Он будет кузнецом, как отец. Но разве может венн называться мужчиной, если не знает, с какой стороны у меча рукоять?

Он так ждал возраста мужества, мечтая дать строй и порядок обрывкам подхваченных знаний, постичь то необозримое в себе и вокруг, что дает право называться воином и мужчиной…

В ночь разгрома Межамир погиб от стрелы, ударившей в спину. Его так и не взяли мечом, но, один против многих, он не уследил за стрелком, подобравшимся сзади. А сын кузнеца, когда справилась душа с первым отчаянием неволи, понял: ту стрелу, не иначе, направили милосердные Боги. Что сталось бы с отцом, начни Людоед добиваться от него рабской работы?.. В другой клетке сидел бы, напротив Тилорна?..

В каменоломне Серый Пес изумил сотоварищей, заведя странное обыкновение: когда заканчивался дневной урок и измочаленные люди замертво оседали на каменный пол, чтобы кое-как прожевать безвкусную пищу и немедля уснуть, костлявый юнец принимался скакать туда-сюда, размахивая воображаемым мечом. Сначала в него швыряли обломками породы: громыхание цепей не давало уснуть. Потом однажды его подозвал молчаливый мономатанец с телом блестяще-черным, словно выточенным из камня кровавика. Рудничный кашель уже добивал его, догрызал последние клочки легких.

«Я был воином, – сказал он Серому Псу, – Смотри, как это делается у нас…»

Мономатанец умер через два дня. Он стал первым из многих наставников, встреченных Серым Псом за семь лет в неволе. Правда, их наука мало помогала ему в бесконечных драках с надсмотрщиками. Потому что воображаемый противник, так же отличается от настоящего, как мысль о смерти – от Нее Самой. И еше потому, что очень мало народов создало боевые ухватки в расчете на колодки и цепи, и Серый Пес в то время о них даже не подозревал…

Ночью Мыш обнаружил под притолокой щель, выбрался наружу и отправился на охоту. Проснувшись перед рассветом, Волкодав спустил босые ноги на берестяной пол, тщательно расчесал волосы костяным гребешком, встал на колени и начал молиться. Вообще-то венны редко падали ниц перед своими Богами. Ибо Светлые Боги хотят, чтобы люди тянулись к ним ввысь, а не ползали на брюхе от страха. Но теперь Волкодав звал не Богов. Он разговаривал со своими наставниками. А наставник – это такой же человек, как ты сам, только мудрее и лучше. И оттого перед ним не грех склонить голову и колени.

Вернувшийся Мыш возбужденно заверещал, повиснув над головой Волкодава. Венн подставил ему ладонь. К лапке зверька был привязан клочок бересты, крепко перетянутый ниткой.

«Милый наш Волкодав! – с бьющимся сердцем разобрал он четкие сольвеннские буквы. – Мы так любим тебя. Ты обязательно победишь. А за нас не беспокойся».

Подписи не было, но венн в ней не нуждался. Как ни убога была его грамотность, руку Ниилит он узнал бы из тысячи.

Никто никогда не присылал ему писем… Он захотел прочитать записку еще раз, но строчки отчего-то расплылись перед глазами.

Середину торговой площади Галирада никогда не загромождали лотки и палатки. И деревянная мостовая здесь была не бревенчатая и даже не дощатая, как вблизи крома. Середину площади выстилали дубовые шестиугольные шашки. Там висело на двух столбах звонкое било, которым призывали народ несправедливо обиженные. Там, на разостланном ковре, помещался столец государыни кнесинки, когда она принимала вновь прибывших купцов. Там ставили свой помост жрецы, возвещавшие истины Богов-Близнецов. Там совершался и суд, если речь шла о деле значительном. Не о простой тяжбе, как тогда у Волкодава с Варохом.

Сегодняшнее дело, без сомнения, требовало присмотра Богов. И, конечно, присутствия всех горожан от мала до велика. Безродный телохранитель кнесинки обвинял знатного боярина в умысле против молодой государыни. И даже вызвал его на поединок, хотя у самого – все это видели – правая рука висела в лубке. Крепко, значит, веровал и в себя, и в свою правоту. Что-то будет!..

Людей, точивших зуб на Лучезара Лугинича, в городе было предостаточно. Зато нелюдимый венн, как это ни удивительно, успел приобрести горячих сторонников. И в вельхском конце, и на ремесленных улицах, и среди городской стражи. И даже в дружине. Народ еще до рассвета запрудил торговую площадь. Молодежь, как водится, запаслась калеными орехами и печеньем. Тех, кто не захватил из дому, рады были снабдить смекалистые лотошники. Старики вынесли складные скамеечки. Люди ждали.

Как только поднялось солнце, со стороны крома показалось торжественное шествие. Самым первым, на любимом гнедом жеребце, рысил Глузд Несмеянович, мрачный как туча. Следом за кнесом – боярин Крут и избранная дружина. Посреди дружины ехали двое поединщиков. Лучезар на своем вороном, с Канаоном и Плишкой в оруженосцах. И Волкодав на Серке. Атталик, сосредоточенный и бледный после бессонной ночи, вез его меч. Ночью мальчишка отважился выдвинуть его на полпальца из ножен и рассмотреть узор на чудесном клинке. Теперь он боялся, как бы Боги не прогневались за своеволие. Хорошо хоть, что не дерзнул прикоснуться! Воительница Эртан сохраняла круглый красный щит работы мастера Вароха. Щит, правда, ехал на площадь больше для порядка и красоты. Чтобы держать его в схватке с врагом, требуется рука. А рука у Волкодава нынче была одна.

Волкодав плавно приподнимался и опускался в седле, стараясь не растрясти больное плечо. И так сейчас мало не будет, зачем вередить зря. Он зорко обшаривал взглядом толпу, ища знакомые лица. Знакомых лиц пока было немного. Разве что мальчишка-булочник с лотком на ременной перевязи. Те, кто в самом деле собирался пожелать ему удачи в бою, наверняка уже обосновались на площади. Волкодав искренне удивился, заметив, что ему махали руками люди, с которыми он ни разу даже не здоровался. Он поразмыслил и приписал это всеобщей нелюбви к боярину Лучезару.

Галирадские жрецы не посягали на непременное посредничество между людьми и Богами. Они лишь вычертили на шершавой мостовой площади ровный круг для поединка, вычертили дубовым углем, нарочно принесенным из святилища в маленькой жаровне. Народ только диву давался: жрецы, молодой и постарше, брали рдеющие угли голыми пальцами и не обжигались. Место Божьего Суда должно было быть чисто. А злая сила, как известно, ничего так не бежит, как огня, железа и доброго дуба.

Выехав на площадь, поединщики спешились и встали перед кнесом, уже занявшим подобающее место на красном стольце. Волкодаву показалось, что Глузду Несмеяновичу было одинаково тошно смотреть и на него, и на Левого. Уж чего тут не понять! Является висельник из тех, о ком в Галираде говорят никто и звать никак, и заявляет, будто человек, которого ты вырастил у себя на коленях, вздумал против тебя умышлять. Да еще берется это доказывать!..

Кнес кивнул Кругу, и боярин стал говорить.

Многие из горожан вчера ходили на берег, остальные были подробно наслышаны. Однако Правда требовала подробно огласить дело. Крут напомнил народу, как собирали для кнесинки охранный отряд, как поставили Лучезара над ним воеводой. И о том, как молодая государыня наняла себе в телохранители венна, именуемого Волкодавом. И пожелала, чтобы он непременно сопровождал ее в путешествии.

– Тогда уже, – сказал Крут, – было видно, что у этих двоих друг дружке доверия ни на грош. Боярин при всех называл венна вором, а венн отказался взять в подручные людей, которых привел Лучезар Лугинич…

Волкодав высмотрел в толпе пятерку своих домочадцев, а рядом с ними – дюжих унотов мастера Крапивы, и на душе полегчало. Он попробовал мысленно потянуться к друзьям и вновь, как в достопамятный день отъезда, ощутил теплое прикосновение разума Ниилит, а потом и Тилорна. Они изо всех сил желали ему победы. И очень боялись за него, хотя пытались этого не показать.

Правый между тем прочитал людям письмо Лучезара. В народе послышался возмущенный ропот. Наверное, кому-то письмо показалось бессовестно лживым. Или, наоборот, убедительным. В конце концов, оно ведь и самого государя кнеса почти убедило. Волкодав слушал равнодушно. Еще не хватало выходить из себя перед боем.

Крут поднял руку, призывая галирадцев к тишине и порядку, и стал читать письмо Винитара, пояснив, что это самое послание хотели выкрасть дорогой. Письмо оказалось примерно таким, какого и ожидал Волкодав. Винитар беспристрастно излагал все, чему сам был свидетелем. А также показания пленных разбойников – то, что они кричали под пыткой, прежде чем их побросали в Препону. Письмо не давало оснований в чем-либо обвинять Волкодава, зато бой у моста был описан, пожалуй, даже с прикрасами: здесь Винитар воспользовался рассказами очевидцев. Из подозрительного письмо содержало лишь упоминание о мече, который некто якобы пообещал вернуть разбойничьему главарю.

– Речь идет о твоем мече, Волкодав? – спросил Правый. – Он ведь принадлежал раньше Жадобе?

Волкодав немного подумал, потом хмуро ответил:

– Ты стоял у трона государыни, когда она творила суд об этом мече.

Пришлось Кругу напомнить людям и кнесу еще и о том, как мастер Варох «признал» в Волкодаве Жадобу и что из этого получилось:

– Государыня оправдала венна и сказала, что отныне видит этот меч в хороших руках.

Глузд Несмеянович сидел молча, но Волкодав отметил про себя, что ладонь кнеса то гладила дубовый поручень стольца, то стискивала его так, что крепкое дерево готово было растрескаться. Боярин Лучезар был полон такого достоинства, словно это его, а не Волкодава пытались несправедливо винить. Венн внимательно следил за ним взглядом, ловя малейшие приметы, способные поведать ему о телесном здоровье и намерениях Лучезара. И вскоре убедился, что верные отроки все-таки передали якобы постившемуся вожаку чашу вина и крупинку серого порошка. Одну-единственную. Чтобы до предела обострились чувства и разум, а каждый мускул заиграл убийственной силой. То-то плечи боярина бугрились под плащом так, словно он полночи упражнялся с мечом. Когда Лучезар мельком встретился с ним взглядами, Волкодав окончательно понял, что не ошибся. Налитые кровью глаза и зрачки, как две булавочные головки. Волкодав еще по каторге помнил, на что способен человек в таком состоянии.

Третий раз в одно лето дерусь на Божьем Суде… – подумалось венну. Но впервые – за свою честь. Хотя это с какой стороны посмотреть…

Глузд Несмеянович поднялся на ноги, и народ заволновался. Началось!..

– Боярин, – обратился кнес к Лучезару. – Ты знатного рода и можешь потребовать замены себе на бой против этого человека. Желаешь ли ты замены или предпочтешь сам отстаивать свою правоту?

Плишка и Канаон одновременно посунулись вперед. Волкодав казался им, верно, противником как раз по зубам. Но Лучезар ответил:

– Моя честь такова, что ее не может нарушить прикосновение безродного человека и негодяя. Я сам отплачу ему за сестру.

Волкодав изумленно спросил себя: неужели Лучезар до такой степени презирал Богов и ни во что не ставил Их Суд?.. Потом вспомнил: приверженцев серого порошка трудно было мерить аршином здравого разума. Чего доброго, Лучезар вправду уверил себя, будто не он, а Волкодав продавал разбойникам «сестру» и обрекал ее смерти!

Кнес между тем повернулся к бывшему телохранителю дочери и сказал:

– Ты, Волкодав, еще не оправился от ран. Ты тоже можешь возложить свое дело на другого бойца.

Венн переступил с ноги на ногу и произнес слова, которые галирадцам суждено было запомнить надолго:

– Я буду биться сам, государь, И пусть неправого покарает его же собственный меч.

У Лучезара был отличный и очень дорогой клинок знаменитой нарлакской работы, обоюдоострый и почти, в два локтя длиной. На лезвии стояло клеймо славного мастера, рукоять переливалась цветными камнями, привезенными с Самоцветных гор. Волкодав взялся бы сказать, с какого именно прииска. Достойный меч для знатного человека.

Самому кнесу не стыдно было бы носить такой у бедра. Хорошее оружие – первейшее дело для воина. Волкодаву, впрочем, доводилось видеть, как настоящие мастера выходили против железного боевого меча, держа всего лишь деревянный учебный, – и побеждали. Здесь, понятно, все было иначе. Когда воины вроде Волкодава и Лучезара сходятся дружески размять кости, это очень красиво. Когда они бьются насмерть, это тоже красиво. Но еще и ужасающе страшно.

Народ стоял очень тихо и смотрел во все глаза, временами забывая дышать. У многих непроизвольно ходили ходуном плечи. Лучезар сразу занес меч двумя руками и прыгнул вперед, желая покарать венна за самонадеянность. Волкодав отвел удар, направив его в сторону и вниз, – из более слабой ладони выскочила бы рукоять. Лучезар удержал. И уже сам перехватил меч венна, устремившийся к шее. Узорчатое лезвие лишь оставило на его плече неглубокий порез.

Оба дрались обнаженными по пояс, без щитов и доспехов. Того требовал обычай, когда звали Богов судить чью-то жизнь или смерть. Лучезар, отлично сложенный и поджарый, был сыт, силен, подвижен и гибок. Волкодав еще не отделался от повязок, и правая рука была плотно притянута к телу. Волосы, повязанные тесьмой, липли к потной спине. Каждое столкновение мечей отзывалось тошнотворной болью, от которой дрожали колени. Но Волкодав был прав.

…Когда Мать Кендарат сжалилась над саженным «малышом» и взялась ею вразумлять, он вскоре убедился, что ухватки благородного кан-киро невероятным образом сочетались с веннскими, предназначенными для вооруженной руки. Он сказал об этом жрице, и та нисколько не удивилась. Люди разных племен различаются внешне, но внутри устроены одинаково, сказала она. Открытие Волкодава не заинтересовало ее. Вера Богини Кан не одобряла оружия. Настырный ученик, однако, продолжал что-то изобретать…

Мыш блаженно спал, повиснув вверх лапками на деревянной рукояти щита, который держала воительница Эртан. Она загодя опоила зверька маковым отваром, подмешанным в его любимое молоко. Нечего ему лезть не в свое дело и мешать Волкодаву.

Вельхинка во все глаза следила за поединком, временами стискивая кулаки и забористо ругаясь сквозь зубы. Ноги отказывались стоять на месте, тело порывалось «помогать» Волкодаву справляться с ударами боярина. Спустя некоторое время Эртан начала узнавать приемы, которыми еще на плоту сокрушал ее Волкодав. Только тогда они всего лишь танцевали. Не более.

Она поняла, что разведка окончилась, когда узорная сталь снова перехватила нарлакский клинок Лучезара, заставив его вычертить в воздухе замысловатые спирали и косо, с глухим стуком врубиться в дубовые шашки мостовой. Лучезара выручила быстрота. Менее проворный искалечился бы, налетев на рукоять животом. Меч Волкодава взвился над его спиной… и опустился плашмя, сшибив боярина с ног.

Мать Кендарат оставила Волкодава, когда он пошел сводить счеты с Людоедом. Ей жаль было покидать полюбившегося ученика, но и вступить вместе с ним на путь мести и крови она не могла. Ради ее памяти Волкодав теперь давал шанс врагу, не стоившему пощады. Но только один. Второго не будет.

Эртан ни о чем не договаривалась с венном заранее. Она просто поняла, что он сделал. И почему. Наитие снизошло на нее, и она крикнула:

– Меч не служит неправому! Повинись, Лучезар, останешься жив!

Лучезар мгновенным прыжком взвился на ноги, выдернул меч из мостовой и снова бросился на Волкодава.

Венн ждал его, стоя возле черты. Он не был ранен и даже не слишком запыхался, но сквозь повязки на руке и груди проступила свежая кровь. Боль наверняка его мучила, но он ничем этого не показывал. Меч Лучезара свистнул низом, коварно метя ему по ногам. Пусть-ка попрыгает. Волкодав, не отвечая, легко взвился на полтора аршина вверх. Бешеный замах пропал впустую, Лучезара развернуло боком, и венн еще в прыжке успел крепко достать его ногой. Боярин потерял равновесие, но опытного воина смутить было трудно: он мягко перекатился через плечо и сразу вскочил. Кто-то из его сторонников зашумел, возмущенный действиями Волкодава. Они могли шуметь сколько душе угодно. В Божий Суд не смеет вмешиваться никто. Священный круг не принадлежит этому миру. В нем живут лишь поединщики и два их меча. И Правда Богов.

Когда Лучезар, униженный и утративший терпение, в очередной раз метнулся вперед, Волкодав… внезапно положил свой меч наземь. Люди ахнули. Многим показалось, будто он просто шагнул вперед, под удар. Вряд ли кто, кроме Эртан, видел, что он сделал на самом деле. Точно так он поступил на плоту, когда в самый первый раз попросил ударить его. Он словно проплыл по воздуху вбок, уходя от опускавшегося меча. Он оказался справа от Лучезара, плечо в плечо. Разворот на левой ноге… Пальцы, годившиеся завязывать узлом гвозди, обхватили кисть Лучезара вместе с рукоятью меча. Шаг в сторону и назад. Боярина подхватила и повлекла вкруговую сила, порожденная его собственным яростным размахом. Шаг вперед, плавное движение кисти…

Было слышно, как у Лучезара затрещало запястье, мгновенно ослабевшие пальцы безвольно обмякли, и самоцветная рукоять перешла в ладонь Волкодава, Давать Лучезару еще какие-то возможности?.. Венн и так уже совершил подвиг милосердия, вовсе ему не присущего. Неужели старая жрица, случись она здесь, попыталась бы что-то объяснять человеку, с такой легкостью топтавшему жизни других?..

Глубоко в сердце Волкодав знал: попыталась бы. А ему еще попеняла бы – не пожалел Лучезара, не вразумил, не отвел от серой отравы!.. Волкодаву до таких духовных высот было далеко.

Все произошло в доли мгновения, без задержек и раздумий, одним непрерывным движением. Рукоять нарлакского меча переменила владельца, но клинок всего лишь дочертил дугу, затеянную самим Лучезаром. Тяжелая отточенная сталь разорвала боярину горло и рассекла шейные позвонки. Тело, еще не понявшее собственной смерти, жутко забилось, поливая кровью дубовые шестиугольники. Волкодав остался стоять, держа в руке меч Лучезара. Справедливый меч всегда карает неправого. В том числе и собственного хозяина.

При виде смерти толпа ахнула, задышала, качнулась назад, потом снова вперед. Раздались крики. Волкодав слышал их смутно. У него гудело в ушах, перед глазами расплывались бесформенные багровые пятна. В груди жгло. Он безразлично подумал, что этак недолго и помереть. Вот некстати пришлось бы. Он знал свою правоту и не мог проиграть бой. Он знал и то, что победа должна была дорого ему обойтись. Потому что даром в этом мире не дается вообще ничего, кроме родительской любви.

Волкодав слегка удивился тому, что еще стоял на ногах, и здраво подумал, что это, не иначе, сказывалось возбуждение поединка. Он забрал свой меч, перешагнул угольную черту, до которой уже добрались струйки растекшейся крови, и пошел навстречу Эртан. Ему казалось, будто он шел необыкновенно прямо и ровно, но люди видели, что он шатался, как пьяный. Эртан бросилась навстречу, забыв уронить никому не нужный щит. Ей оставалось каких-то два шага, когда Волкодав неуклюже повалился на колени, и кашель, рвущий нутро, пригвоздил его к мостовой.