"Князь Владимир" - читать интересную книгу автора (Никитин Юрий Александрович)

Глава 14

Новгород платил Киеву нелегкую дань, давал крепких молодых парней в княжескую дружину, отправлял отряды плотников, каменщиков, дикарщиков. Все это растворялось безвозвратно, но Владимир лишь стискивал зубы. Русь надо крепить общими усилиями. А что все силы в одной руке, так велено великим князем Святославом. Выживают лишь те, кто все по зову князя идут на врага, копают или строят, стоят заодно.

Дабы укрепить связи с новгородским боярством, он взял в жены дочь богатейшего Третьяка. Девка была смирная, робкая, он поселил ее в доме за две улицы от княжьего терема, дал челядь, велел блюсти верность и вскоре забыл. Затем взял второй женой роскошную красавицу, дочь старейшины Ляшского квартала, тем самым обеспечив себе поддержку ляхов и жителей окрестных улиц. К этой иногда заходил, благо лишь перейти в другой конец терема. Потом взял третью, ее тоже поселил в тереме, хоть и не на своей половине.

Он чувствовал свою растущую мощь, но тревожное предчувствие не покидало. И вот однажды утреннюю рань Новгорода взорвал бешеный конский топот.

По улице, распугивая прохожих, летел на взмыленном коне всадник. Конь шатался, всадник был серым от пыли и усталости. Струйки пота проложили дорожки по грязному лицу.

На полном скаку ворвался во двор княжеского терема, соскочил, упал на колени. Двое гридней подхватили под руки. Он с усилием поднялся, голос был едва слышным:

– К князю… важная весть…

На крыльце появился рослый молодой мужик в расстегнутой рубахе поверх кольчуги. Он ковырялся в зубах, смотрел с неудовольствием. День начался хорошо, а тут явно неприятности. Сказал сумрачно:

– Князь занят. Говори, я Звенько, княжий дружинник. Передам, коли что важное.

– Узнаете после князя, – сказал гонец пересохшим ртом. – Но не прежде!

Он с усилием пошел на крыльцо, отпихнул дружинника с дороги. Тот переменился в лице, кивнул гридням. Те взялись за топоры, пошли следом.

Владимир был в горнице. На столе и на лавках лежали карты. Отрок прилежно расстилал их, придавливал по краям тяжелыми ножами с золотыми ручками. Владимир оглянулся на топот, гонец вошел в сопровождении вооруженной стражи.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Владимир махнул рукой:

– Все свободны. Я буду с ним говорить один.

Звенько, войдя следом, проронил с некоторым беспокойством:

– Княже, снять бы с него оружие.

– Я тоже не гол, – коротко сказал Владимир.

Звенько с деланым безразличием пожал плечами, дал стражам знак отступить. Владимир увидел в этом невысказанную похвалу его воинскому умению. Другого князя Звенько не оставил бы наедине с рослым и быстрым с виду человеком в запыленной одежде.

Гонец притворил за ними дверь. Владимир поманил пальцем, провел в маленькую глухую комнатку, без окон. Сам зажег светильник, кивнул:

– Сядь, на тебе лица нет. Говори.

– Княже, – сказал гонец. – Тебе тоже лучше сперва сесть… В Киеве получены вести из ромейских земель. Нет больше Святослава.

Владимир, что уже садился, подскочил. Глаза стали дикими.

– Как? Где?

– Возвращаясь из ромейских земель, шел по Днепру. Войско оставил позади, а сам с малой дружиной торопился в Киев. В самом узком месте, где стрела перелетает с берега на берег, попал в засаду… Печенеги! Раньше их Хазарский каганат закрывал от нас, а когда Святослав там все порушил… Словом, сеча была великая, наш Святослав погиб. Говорят, печенежский каган Куря тут же велел сделать из черепа Святослава чашу, оковать ее златом и заявил, что отныне будет пить только из нее…

Владимир сел, кулаки были сжаты, лицо стало каменным. Так бывало лишь в часы, когда мысль работала как рабыня под ударами бича, когда он был весь в себе и не мог позволить выказать истинные чувства.

– Ты, – сказал он медленно, видно было, что мысли его в другом месте, – помойся, поешь и отдыхай. Плохо, что открылся, но весть того стоила… Отныне ты – беглый холоп, убивший кого-то и где-то… Сам придумаешь. Прибежал ко мне, просясь в дружину. Все знают, что я охотно беру изгоев. Воин ты отменный, потому я и взял. Кто усомнится – докажешь в поединке.

Гонец усмехнулся замученно, вышел, зацепившись за косяк. Владимир минуту сидел молча, потом вышел в горницу, крикнул зычно:

– Тавра ко мне!

Заглянул гридень, огляделся:

– Боярина Тавра к князю новгородскому!

За его спиной послышалось многократно повторяемое: «Тавра к князю…», «Тавра к князю…» Владимир поморщился, вернулся в тайную комнатку.

Тавр, для всех – молодой боярин и друг по застольям, а для Владимира – тайный управитель делами скрытого дозора, прибежал встревоженный:

– Я здесь, княже.

– Сядь, не торчи у порога, – бросил Владимир отрывисто. – И дверь прикрой плотнее. Князь Святослав погиб.

Тавр раскрыл рот, но тут же губы с плямканьем захлопнулись. Мгновение смотрел на Владимира в упор, сказал отрывисто:

– Великокняжеский стол… Киевское княжество!

Владимир кивнул:

– Понимаешь. Великого князя нет. Осталось трое просто князей. Равных.

Тавр покачал головой:

– Эх, если бы не твое происхождение… И то диво, что ты получил Новгород!

Он отвел взгляд, а Владимир жестко усмехнулся. Как ему удалось получить Новгород, это умрет с ним. Правда, теперь хранить стыдную тайну вроде бы нет нужды, но осторожность никому не мешает, а попусту похваляться ловкостью – удел слабых.

– Три князя на Руси, – сказал он невесело. – А Русь не что-то особенное… И здесь, как везде, начнется собачья свара. Ярополк захочет подмять нас с Олегом под свою руку. Олег встанет на дыбки, да и мне не больно хочется снова в холопья… Готовь гонца к Олегу. Надо, чтобы он узнал о гибели Святослава от меня первым.

– Олег на брата не пойдет, – сказал Тавр предостерегающе. – Хоть и не любит, а не пойдет. Князья на Руси – это не пьяные мужики, что дерутся прилюдно. Сор из избы не выносят. Да и хорошо Олегу в древлянской земле. Города у него богатые, с Искоростенем за славу спорят. Олег завел себе жен и наложниц, сыт и пьян, уже забыл, за какой конец меча браться…

– О Святославе пусть узнает от меня, – повторил Владимир. – Любви ко мне не прибавится, верно. Зато задумается, почему Ярополк скрывает смерть отца. Не потому ли, чтобы успеть собрать больше сил, застать врасплох? Не забудь невзначай упомянуть, что к нам эта весть дошла давно!

Отпустив Тавра, он снова призвал гонца, расспрашивал долго и придирчиво. Тот пересказал, что ромейский император Цимихсий, одолев Святослава в страшной битве, но все равно убоявшись его, подкупил за большие деньги печенегов, дабы те тайно напали на дружину Святослава. Так погиб Святослав на обратном пути домой…

– Отдыхай до утра, – велел он. – Я буду думать.

Выпив кавы, он задумался. Гонец пересказал то, о чем говорили в Киеве. А говорили то, что услышали из княжьего терема. Пересказывали, нимало не задумываясь, что слова и дела расходятся. До чего же не любят думать, шевелить мозгами! Или это так трудно? Разве не странно, что Иоанн Цимихсий, одержав убедительную победу, заключив мир и снабдив дружину Святослава продовольствием и лекарствами, зачем-то тратил огромные деньги на подкуп печенегов? Да Цимихсий с его тремястами боевыми кораблями с легкостью бы сжег греческим огнем израненные и потрепанные ладьи с русскими дружинниками, не потеряв ни единого человека и не истратив ни одной монеты!

А печенеги, оставив важнейшую для себя заготовку сена, кочевья, без которых у них нет жизни, с осени до весны караулили возвращение Святослава? Но он мог вернуться через земли тиверцев или другие земли, куда печенегам не пройти, и все усилия степняков пошли бы коту под хвост. Нет, кочевники точно знали, как будет возвращаться дружина Святослава. И знали, где устроить засаду. А направили их в самом деле злейшие враги Святослава!

У стен Доростола, защищая отход русских войск Святослава, пал герой похода, друг и соратник князя, Икмор. Разъяренный поражением Святослав, как тут же стало известно на Руси, велел казнить попов, что шли с его войском, напутствуя дружинников-христиан, добил раненых христиан своего войска, сжег церкви в Доростоле и поклялся, что, вернувшись в Киев, сделает там то же самое. Именно этим он и подписал себе смертельный приговор!

Его злейшие враги сидят не в Царьграде, не в Степи и даже не в Саркеле, а… в Киеве. Эти враги тесной толпой окружали княгиню Ольгу, после ее смерти сгрудились вокруг Ярополка. Это их разгневанный князь обещал истребить по возвращении, детей отдать в жертву богам, а церкви сжечь! Их – самых богатых и влиятельных, самых сильных и умелых, на чьих плечах держится любое княжество, королевство!

Воевода Свенельд и уцелевшие христиане бежали от Святослава. Печенеги их пропустили и даже помогли добраться до Киева, ибо с Русью не враждовали, а были в союзе. Киевская верхушка, в ужасе, что вот-вот явится разъяренный князь-язычник со своим озверевшим от неудачи войском, сделала все, чтобы князь не дошел до Киева. Это они, за неимением своего войска, бросили на Святослава печенегов. Хан Куря всего лишь выполнил свои обязанности союзника Киевской Руси!

Киевские князья всегда старались не выносить сор из избы. Когда Святослав силой вырвал власть у матери, народу это преподнесли как добровольное отречение престарелой княгини Ольги в пользу подросшего сына. Сейчас же убийство великого князя вместе с его дружиной свернули на подлых ромеев. Тем за дальностью отпираться трудно. Ромеи – подлые, печенеги – продажные и ненадежные, простой народ в это поверит охотно, а доводы разума от него отскакивают, как от стенки горох. Простой люд руководствуется не умом, а чувствами, как козы, коровы, волки или птахи.

«Но я не волк и не овца, – подумал он зло. – Я сам из тех, кто за овечьей шкурой прячет свои волчьи зубы!»

До поры.

Не так велики расстояния меж городами славян, сколько недоступными те города делают непроходимые леса да болота. Вся Европа – сплошной и дикий лес, а отвоеванные у него распаханные поля не больше листков клевера, прилипших на спину гигантского тура.

К тому же каждую весну любые дороги в половодье размывает, на месте тверди образовываются болота, приходится дороги мостить бревнами заново, перебрасывать мостки… Намного проще посадить на ладьи рать и уйти в морской набег на далекий Царьград, еще более далекую Севилью, чем дойти до отказавшегося платить дань соседа, окопавшегося в лесной глуши!

Ярополк отписал грамоту осенью, но гонец прибыл в Новгород, когда мороз укрепил землю. По дороге он пересел с коня сперва на телегу, потом и вовсе на сани. Морозы крепчали, а когда сани въехали в ворота Новгорода, гонец лежал поверх вороха медвежьих шкур в тяжелой дохе на собачьем меху, лихую тройку сменила пара крепких коней, запряженных необычно, переняли у свеев или немцев, их в Новгороде полно, как гуси, ходят стаями, гогочут по-своему, языка не понимают, только мычат и руками разводят, за что их и прозвали немцами, хотя среди них тоже много своих языков и разных кровей.

Гонец отдыхать не стал, прямо заявился в княжий терем. Гридни пытались остановить, но не могли: гонец проламывал дорогу грозным именем великого князя. Владимир разъярился: Ярополк еще не был великим, задаст трусливой страже… Выручил Звенько. Прикинулся тупым и нерасторопным, чуть слюни не пустил, выказывая себя дурнем, задержал, а Владимир тем временем выбрался через окно, пробежал, пригибаясь под окнами, на задний двор, вывел коня и ускакал созывать бояр и знатных мужей.

На улице поймал еще своих дружинников, погнал искать Тавра, велел привезти верховного волхва Новгорода, а также собрать и доставить в терем старейшин купеческих кварталов.

Лишь к полудню он осторожно выехал на улочку, ведущую к терему. Выглянул, ощутил себя чуть увереннее. Перед воротами уже с десяток нарядных повозок, а со двора доносится ржание коней. Заметно суетится челядь, голоса звучат громкие, возбужденные.

Гридень у ворот вытаращил глаза:

– Княже!.. А мы думали… мы думали, ты в тереме!..

– Индюк думал, – буркнул Владимир. – Так-то охраняете? Ладно, сегодня я ночевал в другом месте. У одной из своих новых жен. Или не своих, не упомню. Но с завтрашнего дня чтоб комар мимо не пролетел!

Гридень бросился отворять ворота, на ходу выкрикивая:

– Княже!.. Там к тебе посол от великого князя!

– От какого великого? – спросил Владимир злобно.

Гридень ощутил, что ляпнул что-то не то, но не понял, где допустил промашку, заорал преданно:

– Да от Ярополка, от кого ж исчо? Не от Мечислава же польского! Сказывают, грамоту тебе привез!

– Ладно, – сказал Владимир, стиснув зубы. Что сердиться на дурака, если все считают, что великокняжеский стол по праву принадлежит Ярополку. – А что за народ здесь? Почему понаехали?

Страж пожал плечами:

– А хрен их знает. Видать, как-то дознались о приезде гонца. Вот и набежали. Народ больно любопытный! И чо им не спится? А исчо бояре…

Владимир въехал во двор, потеснив стража конем. У коновязи два десятка коней, во дворе три повозки: Кресана, Стойгнева и Годовита. Кресана пропустили во двор из почтения к старости, Годовита на днях конь выбросил прямо на угол колоды, а Стойгнева пропускали всегда, к нему у Владимира было особое благоволение. Ближе к крыльцу Владимир узнал статного жеребца Звенька и смирную, но резвую кобылу Тавра.

Отрок выбежал навстречу, ухватил коня за узду. Владимир неспешно направился в терем. Добрыню бы сюда, подумал тоскливо. Как недостает крепкого плеча могучего дяди! Но Добрыня неустанно объезжает рубежи земель новгородских, крепит мир с окрестными племенами, кого-то склоняет на свою сторону, кого-то примучивает…

В главной палате бояре и старейшины купцов стояли кучками, переговаривались вполголоса, бросали острые взгляды по сторонам. Чувствовалась близкая гроза.

Тавр от порога бросился навстречу. Лицо его было белым как мел.

– Уже знаешь, что он хочет?

– Знаю.

– И что ответишь?

– А ты бы сунул голову в петлю сам?

Тавр отступил, давая дорогу. Дыхание перехватило, когда переступил порог в главную палату, а сердце забилось часто-часто, нагнетая тяжелую кровь в голову и кулаки. Пальцы непроизвольно поползли к поясу, где висел короткий меч.

На его княжеском столе, или троне, как именовали северные соседи, сидел огромный… Варяжко! Он за эти годы, со дня той позорной для Владимира драки, чудовищно раздался в плечах, грудь была широка, а кольчуга из толстых булатных колец так плотно облегала налитое силой тело, что казалась рыбьей чешуей. Поверх кольчуги были приклепаны широкие булатные пластинки, широкий пояс был в сплошных железных бляхах. Варяжко и раньше весил больше, чем двое мужиков, но в доспехе перетянул бы и троих.

В мертвом молчании все перестали двигаться, лишь глазами следили за приближающимся князем. Владимир вышел на середину палаты. С огромным усилием он заставил голос прозвучать ровно:

– Кто ты, осмелившийся сесть на княжеский стол?

Варяжко оглядел его нагло с головы до ног. Ответил неспешно, с рассчитанным оскорблением:

– Где здесь княжеский стол?

Ему никто не ответил, а Владимир очень медленно опустил ладонь на рукоять меча. Их взгляды скрестились, глаза Варяжко смеялись. Он тоже положил огромную ладонь на свой меч, длинный и широкий. В глазах был триумф, он знал свою мощь. И помнил, как однажды уже заставил этого сына рабыни наесться грязи.

Тавр сказал что-то коротко, и, оттеснив бояр, из коридора ворвались старшие дружинники. Опытные, вооруженные до зубов, они выставили копья и с двух сторон молча пошли на Варяжко. Тот сразу посерьезнел. Никакая чудовищная сила или умение не спасет от удара копьем между лопаток.

– Стойте!.. – рявкнул он свирепо. – На кого руку подняли? Я воевода великого князя Ярополка!.. А в Новгороде отныне нет князя. Будет посадник, как и всегда. И нет здесь, как бы кому-то ни хотелось… княжеского стола!

Дружинники остановились сами, без команды Тавра. Тот сам пребывал в нерешительности, оглянулся на Владимира. Тот исподлобья смотрел на Варяжко:

– Потому-то ты, как свинья, и залез в отсутствие хозяина на его место? Как бы его ни назвать, хоть простой лавкой?

Среди бояр и гостей послышался сдержанный говор. По тону Варяжко понял, что новгородец этот спор выиграл. А он просчитался, думая, что байстрюка презирают и в Новгороде, где уже немало родовитых бояр и вообще знатных родов.

С неохотой он слез с трона:

– Ладно, это шутка. Вот наказ великого князя: Владимиру отбыть в Киев, там ему найдется работа. А терем и все здесь передать княжескому посаднику… которым Ярополк назначил меня!

В молчании Владимир смотрел в смеющиеся глаза своего врага. Слышно было, как во дворе фыркали кони, высоко в небе громко прокричала ворона. А в палате было тихо, как в могиле.

– Найдет работу, – повторил Владимир тихо, но в этой тиши услышали все. – Да, я покорился бы воле брата, если бы он объединил силы Руси, повел бы на брань супротив врагов… Я стал бы у него тысяцким, сотником, десятником… Даже пешим ратником пошел бы за Русь, за земли наши! Я с гордостью шел бы под его знаменами, если бы он… шел дорогой отца!

Его слушали внимательно как свои, так и Варяжко. Юный князь новгородский говорил взволнованно, чистым ясным голосом, глаза блестели, а руки прижимал к сердцу.

– Но… – продолжил он другим голосом, – брат мой проводит время в прелюбодеяниях и разгулах. Он позорно замирился с печенегами, убившими нашего отца, великого Святослава!.. Хуже того, он отдал им исконно русские земли по Днепру, в самом сердце земли Русской!.. Можно ли такое терпеть? Но Ярополк не только терпит, но и принимает послов ромейских, что натравили печенегов на войско отца нашего, что уплатили златом за убийство князя Святослава!.. Он пьет и прелюбодействует, что приличествует только рабу, попавшему на волю. Это недостойно князя. Потому я признаю его великим князем всей Руси… но не принимаю единственным князем!

Варяжко напрягся, пальцы стиснули рукоять меча. Владимир закончил:

– Я не ищу брани с братом. Я буду исправно присылать ему дань, как платил прежде великому князю Святославу. Буду давать ему людей в войско, строить для него корабли, посылать для него обозы. Он – великий князь Руси, я – малый князь Новгорода. На том и передай.

Варяжко смотрел в упор. Глаза метали молнии.

– Ты знаешь, что отныне ты, подлый раб, преступник и надлежишь наказанию?

Среди бояр послышался грозный ропот. Посланец великого князя в который раз оскорбляет их князя. А кем тогда считает их, вольных новгородцев, если подлый раб у них князем?

– Так и передай, – повторил Владимир. – А за то, что ты вел себя недостойно послу, а как драчливый пес аль петух, то и честь тебе будет оказана как петуху… В смолу его! А затем в пух и перья!

Варяжко выхватил меч. Он был так страшен, что к нему не осмелились приблизиться. Выругавшись страшно, он бросился из палаты. Это была его ошибка: предусмотрительный Тавр велел захватить веревки, одну успели протянуть поперек. Варяжко зацепился, грохнулся с разбегу всем громадным телом. Терем содрогнулся от удара.

Тут же угостили обухом по голове, скрутили руки и ноги, потащили во двор. Там, под гогот мужиков и смешки девок, его раздели догола, щедро вымазали горячей смолой, затем вываляли в перьях. Кипящая смола накрепко приварилась к телу, отодрать можно только с мясом, а теперь еще и перья облепили так, что грозный воевода в самом деле походил на огромного петуха.

С веселыми воплями, радуясь неожиданному развлечению, молодые мужики, накрепко связав воеводе руки за спиной, посадили на две толстые жерди, связали ноги и вытащили на мороз.

– Кукарекни, воевода!

– Ты в перьях, тебе тепло…

– Слушай, а петухом тебе краше!

– А кур топтать могешь?

День был на редкость ясный, солнечный. На улице поднялся веселый крик, народ сбегался навстречу, хохотал, тыкал пальцами. В Варяжко полетели снежки, сосульки. Когда он зарычал и попытался вырваться, его шарахнули палицей. К тому же по бокам бежали гридни, острые копья смотрели в покрытые перьями бока. Кое-где перья уже закрасило кровью. И Варяжко видел по быстро звереющим лицам, что им только дай повод, чтобы заточенное острие вошло поглубже и достало сердце.

Он молчал, люто скрипел зубами. Перья лезли и в рот, смолой мазали густо, лицо тоже было покрыто перьями так плотно, что узнать его было бы трудно. Горланы бежали впереди, орали:

– Воеводу Ярополка прут!.. Умора!

– Гляньте на Варяжко! Бросил воеводство, к нам петухом идет!

– Оборотня пымали!.. Оборотня пымали!

– Кто купит петушка на палочке?

Распевая непристойные песни, его понесли через весь город. Парни и девки швыряли комья снега, легкий ветерок румянил им щеки. Снег под сапожками скрипел весело. Варяжко сперва не ощущал холода, толстый слой перьев укрывал даже от ветра, затем мороз пробрался под кожу, застудил тело. Ярость выветрилась с холодом, он чувствовал только тупое оцепенение.

– Я расплачусь, – прошептал он твердыми, как деревяшки, губами. – На палю всех… За ребра на крюки вдоль всей городской стены… А из этого… что князем себя… кишки буду вытаскивать медленно-медленно…

Он начал представлять, каким изощренным мукам подвергнет своего врага, сердце застучало чаще. Он ощутил, что кровь начала разогреваться, будто он уже стоит возле багровых углей, где раскаляются крючья, щипцы, прутья, иглы…

И только эти горячечные мысли не дали ему замерзнуть, ибо раззадорившиеся новгородцы таскали его по всем улицам, сменяя плечи, до самого вечера.