"Паразитарий" - читать интересную книгу автора (Азаров Юрий Петрович)К читателямЕстественно, я не могу себя считать автором этого труда, поскольку он создан замученным гением Степана Сечкина. А эти записки были действительно найдены мною на Каменном мосту, где после шестого перехода на рыночные отношения был сшиблен каким-то лихачом фонарный столб. Причем этот злосчастный столб был сшиблен не тогда, когда податливых граждан обчистили, как последних балбесов, а тогда, когда поголовное большинство уже не в состоянии было не только поднять светильник, но и волочить ноги. Именно в те дни я оказался на Каменном мосту, где фонарный столб уже не освещал ближние и дальние перспективы, а согнутый и искореженный, как нынешний наш режим, валялся на асфальтовой дорожке. Нижняя часть столба была чугунной, и кусок литья во время удара отлетел. В образовавшуюся дыру можно было сунуть далеко не одну рукопись. Когда я подошел поближе, откуда-то из глубин столба послышался молящий голос: "Возьми, возьми же…" Поверьте, у меня по коже мороз прошел. Какая-то сила заставила взять рукопись, на которую была наклеена крохотная фотография женщины с младенцем. Сходство с Божьей Матерью было достаточно явным, но это была не Божья Матерь: слишком приземленным было изображение, а глаза ребеночка точно переливались искрящимся топазом. Да, именно топазом. Дымчатым. Посмотришь сбоку — пробивается прозрачная сероватость, а прямо — две смородинки, омытые водой. Я оглянулся. Никого не было вокруг. Я схватил папку. В ней было шестьсот сорок страниц убористого текста и три кассеты. На одной из них было даже не письмо, а скорее черновик вступления к запискам. Я счел необходимым предварить произведение Сечкина[1] этим черновым наброском. Вот оно, это авторское обращение: "Убедительно прошу рассматривать мои записки лишь как часть той правды, которая отражает существо моего реального и нереального бытия. Могу поклясться чем угодно, в моих записках все достоверно, начиная от бородавки на левой щеке Агриппины Домициановны Зубаревой (настоящая фамилия Агенобарбова) и кончая легкой хромотой на правую ногу, но не Хромейки, который был горбат, а Горбунова, которому за неуспеваемость по пению классный руководитель сначала указкой, а затем эпидиаскопом отбил ступню. А ирреальным казались даже мне не столько мои очищающие душу полуобморочные состояния, сколько сопутствующие им элементы ясновидения. Это могут подтвердить все, кто соприкасался со мной: тот же Горбунов или Хобот, а еще точнее, лучший шпилевой и содержатель меблированных игорных комнат, предпочитавший всем играм "двадцать одно" и сожалевший о том, что только одна опера посвящена этому восхитительному состязанию ума и сердца. Элементы пророческих предсказаний зафиксированы также медицинской экспертизой, проведенной самым тщательным образом перед моей насильственной смертью. Из всего этого вовсе не следует, что я нездоров или психически ненормален. Напротив, я всегда был в отличной спортивной форме. Не гнул подков, но запросто жонглировал двухпудовой гирей. У меня даже перед распятием были отличный пульс и давление в пределах нормы. Если уж и говорить о моем мучительном своеобразии, то оно, я убежден, продукт паразитарного бытия. А мучительность-то главным образом оттого, что видения сопровождались, как правило, острой болью глазного яблока. Моя болезнь смущала докторов, стоявших, мягко говоря, на догматических позициях. Один психиатр мне прямо сказал: — Вы нам изрядно поднадоели. Давайте сговоримся на таком диагнозе: паразитарус эхинококкус обыкновенный, спровоцированный укусом энцефалитного клеща, завезенного из Марихуании с тремя колорадскими жуками во время одной из шестидесяти холодных войн. Мне его предложение показалось странным. И я ответил: — Представьте себе, у вас фурункул, а вам предлагают: "Давайте порешим: у вас не фурункул, а СПИД, экспортированный из Заокеании тремя беглыми каторжниками во время любвеобильных объятий наших президентов, поставивших целью перехитрить самих себя, а также народы Шакалии, Пегии и Каледонии". — Не хотите, как хотите, — злобно улыбнулся эскулап. — Падайте себе в обмороки на здоровье, а нас оставьте в покое. Другой врач покачал головой: — Типичный демократус паразитарус. Это данные семи синегальских машин и восьми агрегатов с острова Фиджи — лучшая в мире диагностика, мы ее едва освоили. Можно сделать еще авгиографию, но уже отечественным способом. — Что это такое? — Мы без наркоза вспарываем вам глотку, вставляем металлический, желательно нержавый зонд и окрашиваем ваши мозги в фиолетовый цвет — это даст нам возможность получить достоверную картину сосудов… — А потом меня обвинят в причастности к шовинистической партии фиолетовых?! Да я вас разукрашу в такой цвет, что вас родная мама не узнает! — Я сильно вскипел. И даже упал в обморок. Господи, как же чудно все представилось мне тогда. Залитая солнцем арена цирка. Я беру в одну руку горсть кадмия красного, а в другую киноварь пурпурную и перекрашиваю физиономию врача. И это уже не врач, а император Нерон, который еще в 62 году принял решение не просто казнить Апостола Павла, но и согласно римским нравам сделать из казни праздник, из зрелища — публичные игры с представлением, с двойным снятием кожи: небывалая эксдермация![2] Осужденных, собранных со всего света, покрывали шкурами диких зверей, выпускали на арену, где их разрывали собаки, львы и шакалы. Греция была поражена этим соединением дикости с эстетикой. Все в истории повторяется. Я ненавидел Рим и все, что связано с катастрофами, революциями, контрреволюциями, распятиями, терновыми венками, стрелами, пронизывающими мучеников. Я и по сей день вижу оргийные нероновские картины, где Меркурий железным, докрасна раскаленным прутом трогает кожу убиенного, чтобы узнать, двигается человек или нет. Я гляжу на жирную женоподобную физиономию императора, и тоска меня берет оттого, что трачу последние минуты моей жизни на распроклятого Агенобарба, что означает в переводе на язык пегих — рыжебородый. Не знаю, каким образом нероновское прозвище перешло в чисто пегую фамилию Агенобарбов, впрочем претерпевшую некоторые метаморфозы, поскольку по ней прокатились голыми задами (сам видел, как это было) евреи, мерлеи, татары, поляки, литовцы, русские, арийцы, каледонцы и другие народы. Думаю, и Нерон возник не случайно. В его клещевидном, рыхлом теле была зарождена паразитарная бацилла, поразившая все страны Востока и Запада, Юга и Севера. (Признаюсь, это одно из моих мировых исторических открытий.) Это он положил начало изысканному, интеллигентному, рафинированному паразитаризму. По его мановению в стремительном беге промелькнули в истории его двойники — Борджиа и Наполеон, Робеспьер и Гитлер, Ленин и Троцкий, Мао и Пиночет — и столько крови: алой и кроваво-темной, краплаково-бурой, жгуче-огненной, бесстыже-липкой, мутно-сладкой — и какой только крови не было в этом безумном беге по бытийным тропам. И горы черепушек с оскаленными зубами, с безднами глазниц, принадлежавших царям и королям, сапожникам и пахарям, скупщикам краденого и нотариусам, сводникам и прокураторам, внучкам и ассенизаторам, детям и шулерам, трактирщикам и пекарям, воинам и нищим, партийным идеологам и живодерам, скотоводам и балеринам, цирковым артистам и пожарникам, мясникам и кардиналам, центурионам и рабам, врачам и охотникам, гончарам и потаскухам. В тот день, оказавшись дома, но еще не оправившись до конца от обморока, я успел самым подробным образом воспроизвести все виденное на бумаге, и с тех пор вот уже второй год веду эту своеобразную летопись моих душевных скитаний. Откровенно признаюсь — в самом начале у меня и мысли не было создавать нечто цельное, если бы не Лиза Вольфартова из Колдобинской редакции. Она сказала: — Веди дневник. — А зачем? — Можно продать. — Кому он нужен? — Не скажи. Сейчас всё скупают. Кстати, в Заокеании и в Шакалии за такого рода записки большие деньги дают. — Но это же за пределами сознания. Чертовщина. — Вот именно. Кто знает, может быть, есть не только эта реальность, но и жизнь за пределами сознания. И если она есть, тогда твоим записям не будет цены. — Не понял. — Чего уж тут понимать? Если существует подсознание, то и подсознательная жизнь социальных общностей — реальность! Где истоки этой безудержной ненависти одних народов к другим? Почему нас раздражают некоторые человеческие лица? А ответ может быть и таким: общаемся не мы, а наши подсознательные начала. Я понятно объяснила? Должно быть, она еще больший псих, чем я, подумалось мне. Но что-то задело меня тогда. И уже после очередного обморока я стал лихорадочно фиксировать зигзаги моей прожитой и непрожитой жизни. И кто знает, возможно, Вольфартова права: когда-нибудь подсознательная жизнь народов явит нам неожиданно свое обличье, покажет нашу изнанку и брякнет на весь мир: — Глядите-ка, как вы безобразны! Я пока что окончательно не решил, куда отослать мои записки: в издательство или в органы государственной безопасности. Убежден, скрытый в них подтекст может сослужить немалую службу в деле защиты Отечества и его паразитарных основ, какими каждый наш соотечественник привык дорожить, особенно после тщательно проведенных репрессий, политических процессов с поджариванием ягодиц и прокалыванием барабанных перепонок грязными швайками. Патриотизм, окрепший в еврейских погромах, в литовском омонстве, согретый афганским солнцем и омытый Персидским заливом, очистившийся от духовных и материальных излишков после очередного ограбления с помощью рынка, после восьмидесяти денежных реформ и ста шести повышений цен на хлеб, кукурузные палочки, морковный кофе и другие привозные и непривозные товары, — этот патриотизм нуждается в слиянии с истинным паразитаризмом. Только слиянность и способна породить исключительную борьбу за свою исключительность, безмерную, бесконечную… впрочем, именно в этом я крепко сомневаюсь, а говорю с такой уверенностью в силу врожденного, воспитанного и хорошо развитого конформизма, будь он трижды проклят! Таким образом, я глубоко самокритичен и не считаю свое слово истиной в последней инстанции. Эта моя установка проходит красной нитью по всем моим запискам. Развиваемая в моем труде концепция паразитаризма содержит, полагаю, открытия не только государственного, но и гносеологического порядка. И дело не в том, что я обстоятельно доказываю, что рационализм тупиков губителен, что им придуманы семантические капканы, этические ловушки, коварства мнимых реальностей, какими являются прежде всего так называемый Дело не в том, что я не приемлю иррационализма, который темен и смертельно опасен, ибо прямой дорогой ведет в пропасть, откуда уже нет выхода, где можно лишь задохнуться и умереть. И дело даже не в том, что я стою на позициях Божественного феноменализма и считаю, что только Духовный Ум и Духовное Сердце способны к поискам Истины, к Откровению, к сближению с Природой. Спросите у неба, у моря, у деревьев, у камней, у травы, у леса, когда они пребывают в радости и в любви. И они вам ответят: всегда. Это и есть вечное состояние Красоты, живой и бодрствующей: смиренной и непокорной, лишенной злобности, подделок под добро, лишенной суррогатов лжереальностей, типа коллективизации, техницизации, демократизации, химизации, провокации, национализации, интернационализации, эксдермации и популяризации! Ухищренный рационализм, разукрашенный блестками мишуры и оснащенный компьютерами и многознанием, и есть тот Дьявол, который Падшим Ангелом вошел в людскую душу, задурманив нас мнимыми красотами, лжедобром и псевдокультурой. Господь дал нам чувство прекрасного, дал способность целостно созерцать мир — в Красоте его познавать, в Любви наследовать и в Любви преумножать то, что зовется Любовью. Все это я понимал умом и даже глубинами своей души, но всякий раз что-то мешало мне добраться до конца родниковых глубин моей Любви. Я всегда трепетал от осознания того, что Любовь и есть Бог. Я, наверное, потому так сурово наказан, что постоянно предавал свою Любовь, свою Трепетность, свои Чистые Слезы. Во мне, может быть, по соседству с моей сокровенной Любовью осели темные силы Зла, увлекавшие меня притягательностью суеты, предательства, жестокости, нелюбовью к себе, к народам, к инакомыслию, жаждущие паразитаризма, личных катастроф, умерщвления всего светлого на этой земле. Мои подсознательные силы звали пребывать постоянно в Любви, не ухудшая и не уродуя великого Бытия, не насилуя его катастрофами и ухищрениями рассудка, способными привести к еще большему потрясению, каким считаю Я понимаю, насколько странными могут показаться мои вольные обращения с исторической мифологией и мифологическими заблуждениями моей души. Но поверьте, и это одно из моих важнейших открытий, без этих глубинных погружений не найти ключей к Большой Феноменологии. Душа истории, как мифы. Находясь будто бы вне нас, она соединяет Космос с волнениями нашего сердца и ума. Только таким образом рождается планетарное мышление, благодаря которому созданы эти записки. Большая Феноменология — наука будущих поколений. Она и есть биография подсознательной жизни народов, отдельных личностей. Она источник последующих пророчеств, генотипных образований, мученических деяний, евангелий… |
||
|