"Сталин. На вершине власти" - читать интересную книгу автора (Емельянов Юрий Васильевич)

Глава 2. ТРУДНОСТИ НАСТУПЛЕНИЯ ПО ВСЕМУ ФРОНТУ И ЕГО ЖЕРТВЫ

В отчетном докладе на XVI съезде партии (июнь – июль 1930 года) Сталин уделил особое внимание мировому экономическому кризису, разразившемуся в октябре 1929 года. Многие политики и даже экономисты различных стран мира утверждали, что речь идет о временном спаде, который завершится к концу 1930 года. Но, как показали дальнейшие события, Сталин оказался прав, когда подчеркивал, что «нынешний кризис нельзя рассматривать, как простое повторение старых кризисов», что «нынешний кризис является самым серьезным и самым глубоким кризисом из всех существовавших до сих пор мировых экономических кризисов».

Сталин оказался также прав, предсказав, что «мировой экономический кризис будет перерастать в ряде стран в кризис политический. Это значит, что буржуазия будет искать выхода из положения в дальнейшей фашизации в области внутренней политики». Не ошибся Сталин и указав на то, что в области внешней политики «буржуазия будет искать выхода в новой империалистической войне».

Захват Японией Маньчжурии в 1931 году и рассредоточение японских войск по всей дальневосточной границе СССР свидетельствовали о том, что меморандум Танаки стал воплощаться в жизнь. Приход к власти в Германии в январе 1933 года Гитлера, не скрывавшего своего стремления расширить «жизненное пространство» для немцев за счет нашей страны, значительно обострил обстановку на западной границе СССР. Как и в 1918 году, перед нашей страной возникала опасность агрессивного нападения с востока и запада.

Н. И Бухарин имел основание поиронизировать, выступая на XVII съезде партии: «Гитлер… желает оттеснить нас в Сибирь,…японские империалисты хотят оттеснить нас из Сибири, так что, вероятно, где-то на одной из домн «Магнитки» нужно поместить все 160-миллионное население нашего Союза».

Угроза усиливалась по мере того, как на западе от нашей стране устанавливались режимы, идейно близкие нацистской Германии. В сентябре 1932 года в Венгрии регент Хорти поручил формировать правительство убежденному фашисту Гёмбешу. В марте 1934 года в результате военного переворота в Эстонии установилась диктатура К. Пятса. В мае 1934 года военно-фашистский переворот произошел в Болгарии. В том же месяце совершился переворот в Латвии, в результате которого была установлена диктатура Ульманиса. Везде, где к власти приходили фашистские правительства, политические партии, кроме государственной, распускались, коммунисты и социалисты арестовывались и подвергались казням, профсоюзы ликвидировались, печать подвергалась суровой цензуре и в стране устанавливался военизированный режим, опиравшийся на националистическую идеологию нетерпимости ко всем «инородцам». Пришедший к власти в Литве в результате переворота 1926 года Сметона предрекал в 1934 году, что XX век – это век фашизма. Руководители этих стран не скрывали свою враждебность к Стране Советов. Подписание в 1934 году договора о дружбе между Германией и Польшей свидетельствовало о сближении этих стран на антисоветской основе. Диктаторские режимы Гитлера и Пилсудского не скрывали готовности начать совместный поход против СССР.

В условиях растущей угрозы нападения на СССР Сталин видел единственный выход в последовательном проведении политики мира и одновременно в укреплении обороноспособности страны. С трибуны съезда Сталин провозглашал: «Наша политика есть политика мира и усиления торговых связей со всеми странами… Эту политику мира будем вести и впредь всеми силами, всеми средствами». И решительно заявил: «Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому». (Впоследствии эти слова стали лозунгом, они воспроизводились на плакатах и вошли в популярную песню.)

Чтобы защитить страну, надо было в кратчайшие сроки создать сильную армию, оснащенную современным оружием. Выступая 4 февраля 1931 года, Сталин поставил вопрос ребром: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Это был суровый, но весьма реалистический прогноз: если бы к февралю 1941 года оборонная промышленность СССР не вышла на уровень передовых стран, вряд ли наша страна смогла бы устоять через несколько месяцев под натиском гитлеровской Германии.

Объясняя необходимость в ускоренном развитии страны в своем докладе 7 января 1933 года об итогах первой пятилетки, Сталин подчеркивал: «Партия как бы подхлестывала страну, ускоряя ее бег вперед… Нельзя не подгонять страну, которая отстала на сто лет и которой угрожает из-за ее отсталости смертельная опасность… Мы не могли знать, в какой день нападут на СССР империалисты и прервут наше строительство, а что они могли напасть в любой момент, пользуясь технико-экономической слабостью нашей страны, – в этом не могло быть сомнения… Наконец, партия должна была покончить в возможно короткий срок со слабостью страны в области обороны. Условия момента, рост вооружений в капиталистических странах, провал идеи разоружения, ненависть международной буржуазии к СССР, – все это толкало партию на то, чтобы форсировать дело усиления обороноспособности страны, основы ее независимости».

Задачи, стоявшие перед советским народом, потребовали от него невероятных усилий, значительных жертв и лишений. Сталин признавал, что в связи с приоритетным развитием тяжелой промышленности производство потребительских товаров пришлось ограничить, иначе: «У нас не было бы тогда ни тракторной, ни автомобильной промышленности, не было бы сколько-нибудь серьезной черной металлургии, не было бы металла для производства машин, – и мы были бы безоружны перед лицом вооруженного новой техникой капиталистического окружения… Мы не имели бы тогда всех тех современных средств обороны, без которых невозможна государственная независимость страны, без которых страна превращается в объект военных операций внешних врагов. Наше положение было бы тогда более или менее аналогично положению нынешнего Китая, который не имеет своей тяжелой промышленности, не имеет своей военной промышленности, и который клюют теперь все, кому только не лень. Одним словом, мы имели бы в таком случае военную интервенцию, не пакты о ненападении, а войну, войну опасную и смертельную, войну кровавую и неравную, ибо в этой войне мы были бы почти что безоружны перед врагами, имеющими в своем распоряжении все современные средства нападения… Ясно, что уважающая себя государственная власть, уважающая себя партия не могла стать на такую гибельную точку зрения». Индустриализация и коллективизация рассматривались в контексте оборонительных мероприятий, и Сталин расценивал это как военную кампанию. Поэтому он назвал XVI съезд съездом «развернутого наступления социализма по всему фронту».

Успехи экономического развития СССР в период с конца 1928 года до середины 1930 года создавали впечатление, что плановые задания можно будет выполнить раньше намеченных сроков. Ссылаясь на данные о динамике производства, Сталин утверждал, что пятилетний план по нефтяной промышленности может быть выполнен «в каких-нибудь 2 /2 года», по торфяной промышленности «в 2 /2 года, если не раньше», по общему машиностроению «в 2 /2-3 года», по сельскохозяйственному машиностроению «в 3 года, если не раньше», по электротехнической промышленности «в 3 года». На основе этих данных Сталин делал вывод: «мы можем выполнить пятилетку в четыре года», а «по целому ряду отраслей промышленности в три и даже в два с половиной года». Исходя из того, что доля промышленности в экономике страны в 1929/30 хозяйственном году должна была составить не менее 53%, Сталин утверждал: «Мы находимся накануне превращения из страны аграрной в страну индустриальную».

Успехи в промышленности, о которых сообщал Сталин, позволили руководству партии пересмотреть задания пятилетнего плана. План по производству чугуна на 1932—1933 годы был увеличен с 10 до 17 млн тонн, меди – на 76%, цинка – на 65%, свинца – на 163%, алюминия – в 4 раза.

Судя по докладу Сталина, успешно развивалось и сельское хозяйство. Оценивая итоги первых лет пятилетки, Сталин обращал прежде всего внимание на увеличение числа совхозов и колхозов, расширение их общей посевной площади, рост производства зерна. Он утверждал, что задания пятилетнего плана по производству зерна совхозами будут выполнены в будущем 1931 году и провозглашал: «Пятилетка в 3 года!» Он уверял, что в текущем году колхозы перевыполнят задания пятилетки и выдвигал лозунг: «Пятилетка в 2 года!»

К началу XVI съезда в результате выхода крестьян из колхозов в них осталось лишь 21,4% крестьянских хозяйств, но, начиная с осени 1930 года, коллективизация возобновилась. Уровень коллективизации к ноябрю 1930 года достиг 22,8%, к декабрю – 24,5%, к январю 1931 года – 26,1%, к февралю – 29,4%, к марту – 35,3%, к апрелю – 42%, к маю – 48,7%, к июню – 52,7%. Таким образом, через год после XVI съезда партии коллективизация превысила уровень, достигнутый в период «головокружения от успехов».

Правда, теперь организовывались в основном мелкие колхозы, объединявшие в среднем по 30—35 хозяйств, их средняя посевная площадь составляла около 150 га. Хотя создать такие колхозы было проще, в них было трудно применять тогдашнюю технику. К тому же темпы коллективизации по-прежнему отставали от темпов развития сельскохозяйственного машиностроения, и на селе не хватало квалифицированных специалистов-аграриев. В1932 году тягловая сила сельского хозяйства была обеспечена лишь на 19,5% машинами. МТС обслуживали лишь 34% колхозов.

Трудности коллективизации усугубились после обычного для природных условий нашей страны неурожая летом 1931 года. Однако несмотря на недород, нормы сдачи хлеба государству для колхозов были установлены несколько выше, чем в урожайном 1930 году. К тому же вновь началось обобществление крестьянского скота. Вследствие этого приток крестьян в колхозы прекратился, а часть крестьян стала покидать колхозы. В первой половине 1932 года уровень коллективизации снизился с 62,6% до 61,5%.

Невзирая на рост антиколхозных настроений в деревне и трудности, которые испытывали крестьяне в связи с неурожаем, хлебозаготовки выполнялись неукоснительно. Если из урожая 1930 года в 835 млн ц. было заготовлено 221,4 млн ц (из них на экспорт пошло 48,4 млн ц), то из урожая 1931 года в 694,8 млн ц было заготовлено 228,3 млн ц (из них 51,8 млн ц было направлено на экспорт). Изъятие хлеба из деревни не могло не усугубить обычного для России голода в неурожайный год. Хотя, начиная с 1932 года, вывоз зерна за рубеж стал резко сокращаться (в 1932 году было вывезено 18,1 млн ц, в 1933 году – около 10 млн ц.), в 1933 году голод повторился.

Так как государственная статистика в то время умалчивала о страшном бедствии в стране, то точных данных о жертвах голода 1932—1933 годов нет. Сравнивая данные переписи населения 1926 года с данными переписи 1939 года, американский советолог Фрэнк Лоример пришел к выводу, что превышение обычного уровня смертности составило в этот период от 4,5 до 5,5 миллиона человек и это сопоставимо с гибелью 5 миллионов человек во время голода 1921 года. Не менее миллиона из этого числа, вероятно, погибло в Казахстане и Киргизии, где непосильные реквизиции скота спровоцировали попытку массового исхода местного населения в Синьцзян. Во время этого переселения множество людей, застигнутых в пути на горных перевалах и в степи ранними зимними буранами, погибло.

Многие исследователи утверждают, что Сталин игнорировал сообщения о голоде в деревне. При этом ссылались на реплику Сталина, когда он оборвал сообщение секретаря КП(б) УССР Р. Терехова о голоде в Харьковской области и предложил оратору перейти в Союз писателей и писать сказки. В то же время есть примеры совершенно иной реакции Сталина на сообщения о голоде в стране. Об этом свидетельствует переписка Сталина и Шолохова в апреле – мае 1933 года.

Шолохов писал Сталину об отчаянном положении, в котором оказались его земляки: «В этом районе, как и в других районах, сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями. Словом, район как будто ничем не отличается от остальных районов нашего края». Писатель подчеркивал, что «Вешенский район не выполнил плана хлебозаготовок и не засыпал семян не потому, что одолел кулацкий саботаж и парторганизация не сумела с ним справиться, а потому, что плохо руководит краевое руководство».

Судя по письму Шолохова, многие партийные руководители, приехавшие из города, отличались бесчеловечным отношением к крестьянам, и требовали того же от местных деревенских коммунистов. Шолохов отмечал, что «исключение из партии, арест и голод грозили всякому коммунисту, который не проявлял достаточной «активности» по части применения репрессий». Он утверждал, что руководитель Верхнедонского района Шарапов «о работе уполномоченного или секретаря ячейки… судил не только по количеству найденного хлеба, но и по числу семей, выкинутых из домов, по числу раскрытых при обыске крыш и разваленных печей».

Из письма следует, что крайнюю жестокость проявлял не только Шарапов. Шолохов называл фамилии руководителей района, которые прибегали к вопиющим беззакониям, жестоким пыткам и угрозам расстрелов, чтобы вынудить крестьян сдать остатки зерна. Совершенно очевидно, что жестокость тех лет была типична для значительной части администраторов, которые видели лишь такую дилемму: либо уморить голодом город, разрушить растущую индустрию, обезоружить армию и обессилить страну перед лицом военной угрозы, либо пожертвовать материальным благополучием, здоровьем и даже жизнью крестьян, которые представлялись им жадными, корыстолюбивыми и темными дикарями. Ко всему прочему администраторы прошли школу Гражданской войны, а потому не знали и не умели действовать иначе, кроме как методами угроз и насилия.

О том, что репрессии не были делом рук одного или двух злодеев, свидетельствует их размах. В районе, в котором было 13813 хозяйств, «оштрафованными» оказалось 3350 хозяйств (в них изъяли почти все продовольствие и скот), выселено из домов – 1090 семей. Из 52 069 жителей этого района 3128 были арестованы органами ОГПУ, милицией и сельсоветами, осуждено по приговорам нарсуда и по постановлениям ОГПУ – 2300. При этом 52 было приговорено к расстрелу. Следует учесть, что все это происходило в районе, в котором уже были проведены мероприятия по «ликвидации кулачества как класса».

Одновременно Шолохов указывал, что пострадали от голода не только обобранные крестьяне, но и почти все деревенское население, лишенное продовольствия. Он указывал на недостаточность помощи голодающим: «Из 50 000 населения голодают никак не меньше 49 000. На эти 49 000 получено 22 000 пудов. Истощенные, опухшие колхозники, давшие стране 2 300 000 пудов хлеба, питающиеся в настоящее время черт знает чем, уж наверное не будут вырабатывать того, что вырабатывали в прошлом году… Только на Вас надежда. Простите за многословность письма. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю главу «Поднятой целины».

На письмо Шолохова от 4 апреля 1933 года Сталин 16 апреля ответил коротко и оперативно – телеграммой: «Ваше письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру. Сталин».

На второе письмо Шолохова Сталин тоже ответил телеграммой 22 апреля: «Ваше второе письмо только что получил. Кроме отпущенных недавно сорока тысяч пудов ржи отпускаем дополнительно для вешенцев восемьдесят тысяч пудов. Всего сто двадцать тысяч пудов. Верхне-Донскому району отпускаем сорок тысяч пудов. Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени. Сталин».

6 мая 1933 года Сталин написал Шолохову письмо:

«Дорогой тов. Шолохов! Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже. Для разбора дела прибудет к вам, в Вешенский район, т. Шкирятов, которому – очень прошу Вас – оказать помощь. (М.Ф. Шкирятов в 1933 году был секретарем Партийной коллегии ЦКК ВКП(б) и членом коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР. – Прим. авт.) Это так. Но не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов.

Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей советско-партийной работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию – без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с Советской властью. Война на измор, дорогой тов. Шолохов…

Конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как Божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали. Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш И. Сталин. 6.V.33 г.».

Из содержания переписки с Шолоховым следует, что Сталин полностью разделял традиционное недоверие к крестьянству, сложившееся в партии. Совершенно очевидно, что шокирующие свидетельства о злодеяниях, которые представил Шолохов, Сталин сопоставлял со сведениями, которые он получал из других источников, в том числе и от своих тайных информаторов. Скорее всего эти источники уверяли Сталина в том, что крестьяне, в том числе и объединенные в колхозы, ставя свои корыстные интересы превыше всего, занимаются саботажем и норовят уморить голодом городских рабочих и Красную Армию. Нетрудно предположить, что в этом были убеждены многие партийные руководители, отвечавшие за хлебозаготовки по всей стране, а также многочисленные городские партийцы и члены «рабочих бригад», откомандированные в села и деревни. Вероятно, немало среди них было и тех, кто прибегали к методам, описанным Шолоховым, либо смотрели сквозь пальцы, когда подобные методы применялись.

Из письма Шолохова ясно, что люди, совершавшие злодеяния во время хлебозаготовок, были уверены в свой безнаказанности, так как им в прошлом сходили с рук подобные действия. Один из них – Овчинников, также упомянутый в письме писателя, рассказывал, что его уже собирались судить в прошлом за «перегибы», но тогда не только за него, но и многих лиц, виновных в подобных деяниях, вступился Молотов, который к этому времени сменил Рыкова на посту председателя Совнаркома. По словам Овчинникова, Молотов заявил: «Мы не дадим в обиду тех, которых обвиняют сейчас в перегибах. Вопрос стоял так: или взять, даже поссорившись с крестьянином, или оставить голодным рабочего. Ясно, что мы предпочли первое».

Подобные действия применялись и санкционировались членами высшего руководства страны. В 1932 году в житницы страны была направлена комиссия во главе с членом Политбюро Л.М. Кагановичем, которая в ходе принудительного изъятия запасов хлеба провела массовые репрессии партийных, советских, колхозных работников, рядовых колхозников (роспуск партийных организаций, массовые исключения из партии, выселение людей из станиц в северные районы). Докладывая И. В. Сталину в начале декабря 1932 года о ходе хлебозаготовок на Украине, первый секретарь КП(б) Украины С.В. Косиор писал: «За ноябрь и 5 дней декабря арестовано по линии ГПУ 1230 человек – председателей, членов правлений, счетоводов. Кроме того, арестовано бригадиров – 140, завхозов-весовщиков – 265, других работников колхозов – 195… вскрыты и переданы в суд 206 групповых дел кулацких и антисоветских элементов».

В то же время сведения о голоде, поступавшие из многих регионов страны, сильно преуменьшались. Об этом свидетельствует справка ГПУ УССР от 12 марта 1933 года. В то время как Шолохов сообщал, что в одном Верхнедонском районе голодают 49 000 человек, руководство структуры, отвечавшей за безопасность большой республики, сообщало Сталину, что «продовольственные трудности зафиксированы в 738 населенных пунктах 139 районов (из 400 по УССР), где голодало 11 067 семей. Умерших зарегистрировано 2487 человек». Однако даже эти явно заниженные данные подвергались сомнению в сообщении первого секретаря ЦК КП(б) Украины С.В. Косиора И.В. Сталину от 15 марта, в котором он утверждал, что «по Украине охвачено голодом 103 района». Правда, начальник Киевского облотдела ГПУ оспаривал заниженные данные о голоде на Украине. Однако он не сообщал точных или даже приблизительных сведений, а ограничился туманным замечанием: «Приведенные цифры значительно уменьшены, поскольку райаппараты ГПУ учета количества голодающих и опухших не ведут, а настоящее количество умерших нередко неизвестно и сельсоветам».

Создается впечатление, что большинство государственных служащих, знавших о голоде, предпочитало молчать или скрывать правду. Часто ссылаются на то, что, мол, за подобные выступления люди могли пострадать. Известно, что в 1932—1933 годы репрессиям подвергались лишь те коммунисты, которые оказывались членами подпольной организации, и аресты по политическим мотивам среди коммунистов были исключительным явлением. Когда секретарь Харьковского губкома Терехов рассказал на пленуме ЦК о бедственном положении крестьян, Сталин саркастически ответил, что товарищу Терехову следовало бы писать сказки для детей. Это свидетельствует о том, что обличителям тяжелого положения в деревне грозили не аресты, пытки и расстрелы, а лишь упреки в непонимании или злые насмешки. Правда, впоследствии их могли обвинить в уступках классовому врагу, но это было чревато лишь утратой высокого положения. Скорее всего многие руководители, государственные и партийные служащие на различных уровнях прежде всего думали о том, как скажутся на продвижении по службе их инициативы по спасению крестьян от голода.

В то же время нет сомнения в том, что Шолохов мог быть обвинен в «уступках классовому врагу». То, что он не побоялся таких обвинений, вероятно, понравилось Сталину. Скорее всего он поверил писателю, признав весомость его аргументов. Правда, могут сказать, что Сталин положительно откликнулся на письмо Шолохова лишь потому, что рассчитывал обрести таким образом политический капитал. Однако следует учесть, что эти письма не были преданы огласке при жизни Сталина, а потому трудно предположить, что Сталин поддержал писателя, стремясь выглядеть благодетелем народа. Хотя популярность молодого писателя уже в ту пору была велика, вряд ли стоит преувеличивать вес Шолохова в обществе. Угроза Шолохова описать во второй книге «Поднятой целины» ужасы коллективизации вряд ли могла бы напугать Сталина, который знал, что подобная книга не увидела бы свет в СССР. Не исключено, что если бы в стране было больше людей, подобных Шолохову, которые бы смело обращались к генеральному секретарю и приводили в защиту голодающих и преследуемых крестьян убедительные факты, то Сталин бы откликался на них. Так же ясно, что в период массового голода среди местного руководства и городской интеллигенции не нашлось много людей, которые подобно Шолохову рассказали бы Сталину о чудовищных методах хлебозаготовок и их последствиях.

Не только руководство и подавляющая часть членов партии, но и городское население, рабочие, служащие и интеллигенция не были готовы вступиться за крестьян, страдавших от голода. Очевидно, что традиционно отстраненное отношение к деревне не позволяло горожанам задуматься, почему не они, а крестьяне были принесены в жертву ускоренному прогрессу страны. Многие же писатели и журналисты видели в крестьянах опасных врагов, ненароком проникавших в их среду обитания. Об этом свидетельствуют строки из главы «Страна и ее враги» в книге «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства» (авторы главы – Г. Гаузнер, Б. Лапин, Л. Славин): «Вот с вокзала идет группа крестьян с угрюмыми и насмешливыми лицами, в сибирских шубах, неся пилы, обернутые войлоком… Это беглые кулаки. Часто они проникают на заводы. И вот в сломавшемся станке рабочий находит подброшенный болт».

В главе «Имени Сталина» из той же книги (авторы главы – С. Булатов, С. Гехт, Вс. Иванов, Я. Рыкачев., А. Толстой, В. Шкловский) есть такой фрагмент: «В стране еще живо охвостье кулачья и вредителей. Оно напрягает последние силы и вновь и вновь вредит и разрушает, разворовывает колхозный урожай, калечит колхозных лошадей, посылает на кражу, на поджог своих детей. Не останавливается ни перед чем. Бои продолжаются, и ярость масс выбрасывает из колхозной страны последние отряды врага. И снова сталкиваются на Беломорском канале культура социализма и дичь темного средневековья… Вновь из дымной пропасти истории выплывает всклокоченная борода, та, которую некогда с бешенством стригли петровы ножницы». Авторы главы приветствовали разгром и пленение врагов: «В Медвежьей горе выгружаются с имуществом, с семьями, с коровами и курами спецпереселенцы – разгромленная кулацкая армия».

Разделяя схожие взгляды, Сталин говорил на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 11 января 1933 года: «Нынешние кулаки и подкулачники, нынешние антисоветские элементы в деревне – это большей частью люди «тихие», «сладенькие», почти «святые». Их не нужно искать далеко от колхоза, они сидят в самом колхозе и занимают там должности кладовщиков, завхозов, счетоводов, секретарей и т. д. Они никогда не скажут – «долой колхозы». Они «за» колхозы. Но они ведут в колхозах такую саботажническую и вредительскую работу, что колхозам от них не поздоровится… Чтобы разглядеть такого ловкого врага и не поддаться демагогии, нужно обладать революционной бдительностью, нужно обладать способностью сорвать маску с врага и показать колхозникам его действительное, контрреволюционное лицо»

Выступая перед «колхозниками-ударниками» 19 февраля 1933 года, Сталин поставил задачу «в ближайшие 2-3 года… сделать всех колхозников зажиточными». Он считал, что превращению колхозников в зажиточных людей мешает прежде всего их неумение организовать крупное сельскохозяйственное производство. «Наши машины и тракторы используются теперь плохо, – говорил Сталин. – Земля наша обрабатывается неважно». «Чтобы стать колхозникам зажиточными, для этого требуется теперь только одно – работать в колхозе честно, правильно использовать тракторы и машины, правильно использовать рабочий скот, правильно обрабатывать землю, беречь колхозную собственность».

В речи «О задачах хозяйственников» 4 февраля 1931 года Сталин подчеркивал, что первостепенным является не проведение репрессий, а решение хозяйственных проблем, и выдвинул лозунг, который постоянно повторялся в газетах, на плакатах и на транспарантах: «Техника в период реконструкции решает все».

В своей речи «Новая обстановка – новые задачи хозяйственного строительства», с которой он выступил на совещании хозяйственников 23 июня 1931 года, Сталин сформулировал «шесть условий» развития промышленности, снова подчеркнув приоритет не административных, а хозяйственных и научно-технических мероприятий для решения задач пятилетки:

1) организованный набор рабочей силы и механизация труда;

2) ликвидация текучки рабочей силы путем уничтожения уравниловки, правильной организации зарплаты, улучшения быта рабочих;

3) ликвидация обезлички, улучшение организации труда, правильная расстановка сил на предприятии;

4) создание производственно-технической интеллигенции из представителей рабочего класса;

5) изменение отношения к старой интеллигенции путем большего внимания к ней и привлечения ее к работе;

6) внедрение хозрасчета, развитие внутрипромышленного накопления.

То, что Сталин поставил шесть условий развития промышленности, означало, что только энтузиазма и администрирования оказалось недостаточно для выполнения пятилетнего плана. В своих выступлениях 1931 года Сталин указывал, что некомпетентность партийного руководства в вопросах техники и производства стала серьезной проблемой, помешавшей выполнить задания пятилетки: «Не хватило уменья использовать имеющиеся возможности. Не хватило уменья правильно руководить заводами, фабриками, шахтами… И именно потому план оказался невыполненным. Вместо 31—32% прироста мы дали только 25%».

Несмотря на огромное напряжение сил всей страны, лишения миллионов людей, массовые аресты и выселения в ходе «наступления по всему фронту», итоги пятилетнего плана были далеки от тех, что наметило руководство партии в 1930 году. К концу 1932 года стало ясно, что эти расчеты основывались на том, что успехи отдельных предприятий в начале пятилетки принимались за темп развития целых отраслей, что рапорты о достижениях часто не соответствовали действительности. Вместо плановых 10 млн тонн чугуна, в 1932 году было выплавлено 6,2 млн тонн, вместо плановых 10,4 млн тонн стали было выплавлено лишь 5,9 млн тонн, вместо 8 млн тонн проката было получено 4,4 млн, вместо 75 млн тонн угля было добыто 64,4 млн тонн. Надежды Сталина на успешное выполнение пятилетки в 4-3-2,5 года не сбылись.

Срыв выполнения повышенных обязательств и плановых заданий стал предметом острой критики со стороны части членов партии. Р. Медведев пишет о росте бунтарских настроений среди молодых членов партии, о том, что в этой среде появлялись небольшие кружки. Правда, «в большинстве случаев дело ограничивалось встречами и разговорами в домашнем кругу и на вечеринках». Непременным объектом острой критики был Сталин. О подобных фрондерских настроениях поэт О. Мандельштам писал: «А где хватит на полразговорца, там припомнят кремлевского горца». Однако, по словам Р. Медведева, порой «происходили и публичные манифестации с разбрасыванием листовок».

Более всего Сталина критиковали те, кто пострадали в ходе борьбы против различных «уклонов». Под руководством бывшего первого секретаря Краснопресненского райкома Москвы и исключенного из партии М.Н. Рютина весной-летом 1932 года сформировалась «Платформа «Союза марксистов-ленинцев». Рютин и его сторонники имели связи с «правыми» и членами разгромленной «школы Бухарина»: Н.А. Углановым, А.Н. Слепковым, Д.П. Марецким, П.Г. Петровским. Осенью 1932 года, вскоре после того как подпольный «Союз марксистов-ленинцев» стал распространять этот документ в Москве и Харькове, его члены были арестованы. Даже хранение «платформы Рютина» наказывалось исключением из партии. За это «преступление» был исключен из партии восстановленный в ее рядах Г.Е. Зиновьев.

В этом документе говорилось, что «вместо выполнения плана – фразы о выполнении плана», что страна в середине 1932 года находилась в состоянии глубокого кризиса: «Страна обнищавшая, ограбленная, разоренная, нагая и голодная, с подорванной в корне производительной, покупательной и платежной способностью, потерявшая веру в дело социализма, терроризированная, озлобленная, представляющая сплошной пороховой погреб, – все дальше и дальше загоняется в тупик… Таково сталинское руководство!»

При Сталине выступление Рютина изображалось как контрреволюционная вылазка, по мере же «развенчания» Сталина Рютин обрел ореол отважного борца за правду. Очевидно, что обе характеристики не учитывали того обстоятельства, что до утраты своего властного положения Рютин был рьяным защитником сталинского курса, а не контрреволюционером и стал говорить горькую правду о теневых сторонах этого курса лишь после исключения из партии. Хотя в критических выступлениях Рютина против Сталина и его политики, как и ряда деятелей партии, сохранявших высокое положение, было немало справедливого, их нельзя было воспринимать в отрыве от борьбы за власть, которая не прекращается в любой властной структуре любой страны мира.

Воззрения, схожие с теми, что популяризировали Рютин и члены его подпольной организации, разделялись и на более высоком уровне. Бунтарские настроения против верховного руководителя всегда обостряются в периоды кризисов государственной политики. В1932 году ряд видных советских деятелей – секретарь ЦК ВКП(б) и член коллегии ВСНХ СССР А.П. Смирнов, нарком снабжения СССР Н.Б. Эйсмонт, нарком внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачев – были уличены втом, что обсуждали возможность отстранения Сталина и его ближайших соратников от руководства страной.

Еще ранее в высших кругах страны распространялась записка, в которой содержалась критика политики Сталина. Ее авторами были кандидат в члены Политбюро, председатель Совнаркома РСФСР С. И. Сырцов и первый секретарь Закавказского крайком партии В. В. Ломинадзе. И. Дейчер утверждал, что Сырцов и Ломинадзе настаивали на отстранении Сталина от власти. Очевидно, что в случае своей победы над Сталиным Сырцов и Ломинадзе, а также Эйсмонт, Толмачев и Смирнов постарались бы отстранить от власти и многих других людей, и прежде всего наиболее верных сторонников Сталина, таких как Молотов, Каганович, Ворошилов.

В то же время не исключено, что эти люди могли рассчитывать на поддержку некоторых членов или кандидатов в члены Политбюро. Перевод Я.Э. Рудзутака в 1934 году из членов в кандидаты косвенно свидетельствовал о недовольстве им Сталиным и его сторонниками в Политбюро. Возможно, подобные настроения разделяли и другие члены Политбюро. Известно, например, что Г.К. Орджоникидзе защищал В. В. Ломинадзе и критиковал В.М. Молотова, возлагая на председателя Совнаркома вину за провал выполнения пятилетнего плана.

Теперь, когда открытые дискуссии в партии после разгрома оппозиций закончились, поиск альтернатив принятому курсу зачастую превращался в дворцовую интригу с закулисными фрондерскими сговорами и тайными записками, распространявшимися среди ограниченного числа лиц. Любое выступление против сталинской политики стало расцениваться как мятеж, а потому члены подобной фронды подлежали наказанию. Смирнов, Эйсмонт, Толмачев, Сырцов и Ломинадзе были сняты с высоких постов, а Эйсмонт и Толмачев были к тому же исключены из партии. Они вместе с Рютиным и его сторонниками в течение нескольких месяцев упоминались в партийной печати как носители идеологической скверны, наряду с вождями оппозиции, разбитой в 1920-х годах. В день открытия XVII съезда партии «Правда» писала: «В жесточайших боях с троцкистами и их оруженосцами – Каменевым, Зиновьевым, с правой оппозицией, возглавлявшейся Бухариным, Рыковым и Томским, с право-«левацким» блоком Сырцова – Ломинадзе, с контрреволюционными последышами оппозиций – Углановыми, Марецкими, Слепковыми, Рютиными, Эйсмонтами, Смирновыми – партия выковала ленинское единство воли и действий».

Между тем за каждым видным фрондером в высших эшелонах власти стояла группа его помощников, которые рассчитывали на значительное улучшение своего положения в случае успеха его дела. Группировки, сложившиеся в ходе внутренних склок в борьбе за власть, подобные тем, что Сталин описал в своем докладе XII съезду партии, существовали в самых различных звеньях партийного и государственного аппарата. Борьба за власть против руководителей ведомств и местных партийных органов нередко обретала форму протеста против политики Сталина, Молотова, Ворошилова или других руководителей высшего и среднего звена, являвшихся сторонниками Сталина. Идейному оформлению борьбы за власть способствовала зарубежная деятельность Троцкого, не оставившего надежд на триумфальное возвращение в СССР.

Сталину сообщали, что Троцкий развил кипучую деятельность по организации в СССР троцкистского подполья, вовлечению в него всех недовольных правительством. С июля 1929 года за рубежом стал издаваться «Бюллетень оппозиции» Троцкого. По словам И. Дейчера, «Члены партии, возвращавшиеся из загранкомандировок, особенно сотрудники посольств, контрабандой провозили «Бюллетень» и распространяли его среди друзей».

Это свидетельствовало о том, что идеи Троцкого находили отклик, или, по крайней мере, вызывали большой интерес в правящих кругах СССР.

Как отмечал И. Дейчер, «убежденные троцкисты, поддерживавшие переписку со своими лидерами из тюрем и исправительных колоний, направляли ему (Троцкому. – Прим. авт.) коллективные поздравления по случаю годовщин Октября и Первого мая; их имена появлялись под статьями и «тезисами» в «Бюллетене оппозиции». В одном из «Бюллетеней» в 1932 году было опубликовано анонимное письмо из СССР (его автором был троцкист И.Н. Смирнов, работавший директором Горьковского автозавода), в котором говорилось: «В виду неспособности нынешнего руководства найти выход из нынешнего экономического и политического тупика, растет убеждение в необходимости сменить партийное руководство».

Зная об этих настроениях, Троцкий обратился в марте 1933 года с открытым письмом к работникам партийного аппарата: «Сила Сталина всегда была в механизме, а не в нем самом… В отрыве от механизма… Сталин ничего из себя не представляет… Настало время избавиться от сталинского мифа… Сталин завел вас в тупик… Настало время пересмотреть всю советскую систему и беспощадно очистить ее от всей грязи, которой она покрыта. Настало время воплотить в жизнь последний и настойчивый завет Ленина: «Убрать Сталина!» Поскольку внутри партии невозможно было создать фракцию, оппозиционную Сталину, Троцкий в октябре 1933 года объявил в «Бюллетене оппозиции» о необходимости создать подпольную партию. Он подчеркивал, что «не осталось нормальных конституционных путей для устранения правящей клики. Только сила может заставить бюрократию передать власть в руки пролетарского авангарда».

Обострение политических противоречий в стране, шумно отмечавшей 15-летие Советской власти пропагандистскими сообщениями о достигнутых успехах, совпало в жизни Сталина с самоубийством его жены Надежды Аллилуевой в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года. Разумеется, это событие может быть истолковано как случайное, не имевшее никакого отношения к общественным процессам тех лет. К тому же по имеющимся свидетельствам, повод для ссоры, которая завершилась самоубийством Аллилуевой, был абсурдным. Говорят, что во время ужина в честь 15-й годовщины Октябрьской революции Сталин, пытаясь развеселить ее, крикнул ей: «Эй, ты, пей!» На это якобы Аллилуева ответила: «Я тебе не – ЭЙ!» и ушла из зала. Некоторые авторы добавляют, что Сталин перед этим в шутку кинул в нее не то долькой, не то коркой апельсина. Существует и версия о том, что якобы Сталин после этого приема поехал не к жене, а на дачу в Кунцево вместе с некоей женщиной, о чем Аллилуева узнала, позвонив охраннику дачи.

Однако трудно предположить, что взрослая женщина, мать двоих детей и воспитывавшая еще двоих чужих детей, решила свести счеты с жизнью лишь потому, что ее муж в ходе застолья крикнул ей: «Эй!» и бросил в нее коркой апельсина. Также трудно предположить, что, узнав об измене мужа, Аллилуева решила сразу же застрелиться, даже не выслушав его объяснений.

Совершенно очевидно, что все упомянутые обстоятельства, даже если они имели место на самом деле, могли сыграть лишь роль «капли, переполнившей чашу терпения» женщины. Что же было в этой «чаше»? Одни уверяют, что отношения между Сталиным и Аллилуевой были на самом деле не такими безоблачными, как это может показаться при знакомстве с их перепиской или воспоминаниями очевидцев. Другие говорят о психической неуравновешенности Аллилуевой, не подтверждая это утверждение какими-либо фактами. Однако вряд ли причиной самоубийства супруги высшего руководителя страны была обычная бытовая ссора.

Известно, что непосредственно перед самоубийством Надежда Аллилуева долго прогуливалась по территории Кремля с женой Молотова – Полиной Жемчужиной и о чем-то беседовала. О чем – осталось тайной. Но можно предположить, что даже если они говорили о семейных отношениях, то неизбежно касались деятельности своих мужей. Постоянно занятый государственными делами, Сталин скорее всего все меньше уделял внимания семье. Это обстоятельство не могло не отразиться на отношениях супругов.

Следует учесть, что Аллилуева была членом партии, которую возглавлял ее муж, и обсуждала с ним вопросы общественно-политической жизни страны. Известно, что она сообщала мужу о настроениях коллеги людей на улице. Она не могла не слышать самые различные суждения о Сталине, распространенные в кремлевской среде. М.А. Сванидзе, частая участница их семейных застолий, писала в своем дневнике, что откровенно высказывала Сталину свои критические замечания: «Сказала, что я не верила в то, что наше государство правовое, что у нас есть справедливость, что можно где-то найти правый суд». Сванидзе не скрывала своей неприязни к некоторым руководителям Советского государства. Вероятно, ее мнение разделяла и Надежда Аллилуева. Она вполне могла поддерживать взгляды тех, кто противостоял Сталину, и резко обвинять его во всех бедствиях страны. В то же время она могла яростно защищать его от нападок, требуя немедленного наказания его противников, что также могло раздражать Сталина. Не исключено, что предметом разногласий могли стать те или иные государственные руководители и их деятельность, лидеры новых и старых оппозиций. В любом случае эти разговоры могли стать причиной разлада в семье. То обстоятельство, что последней в ее жизни собеседницей была Полина Жемчужина, наводит на мысль, что предметом беседы могли быть споры, которые велись вокруг В.М. Молотова. Многие влиятельные люди в Кремле требовали его отставки, а Сталин упорно защищал Молотова. Не исключено, что факты, которые сообщила Надежде Аллилуевой о подоплеке этих споров Полина Жемчужина, особа весьма прямолинейная, могли потрясти Н. Аллилуеву до глубины души. Обвиняла ли П. Жемчужина Н. Аллилуеву в невольной поддержке антиправительственного заговора, или поставила ее перед каким-то выбором, осталось неизвестным.

Наконец, совсем не исключено, что определенные силы могли спровоцировать самоубийство Аллилуевой, прекрасно сознавая, каким сильным стал бы такой удар для Сталина.

Единственный оставшийся в живых очевидец похорон Аллилуевой, приемный сын семьи Сталина А.Ф. Сергеев, в телепередаче весной 2000 года опроверг утверждение Светланы Аллилуевой о том, что Сталин якобы не присутствовал на похоронах супруги, а подойдя к гробу, в котором она лежала, оттолкнул его от себя. Воспоминания С. Аллилуевой основаны на чужих рассказах, так как она была еще слишком мала, напугана видом матери в гробу, а потому она отшатнулась от покойной и ее не взяли на похороны. Впоследствии свое поведение 6-летней девочки она приписала отцу. По словам А.Ф. Сергеева, который присутствовал на гражданской панихиде, Сталин буквально рыдал, стоя у гроба своей жены, и долго не мог оправиться от горя.

Впрочем, С. Аллилуева, ссылаясь на рассказы близких к ней людей, говорила, что Сталин «был потрясен случившимся… Он был потрясен, потому что он не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный удар в спину? Он был слишком умен, чтобы не понять, что самоубийца всегда думает «наказать» кого-то… И он спрашивал окружающих: разве он не был внимателен? Разве он не любил и не уважал ее, как жену, как человека? Неужели так важно, что он не мог пойти с ней лишний раз в театр? Неужели это так важно?… Он говорил, что ему самому не хочется больше жить… Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Временами на него находила какая-то злоба, ярость». С. Аллилуева говорила, что под конец своей жизни «он вдруг стал говорить часто со мной об этом, совершенно сводя меня этим с ума… То он вдруг ополчался на «поганую книжонку», которую мама прочла незадолго до смерти – это была модная тогда «Зеленая шляпа» (автор – Мишель Арлен. – Прим. Ю.Е.). Ему казалось, что это книга сильно на нее повлияла… То он начинал ругать Полину Семеновну (П.С. Жемчужина), Анну Сергеевну (А.С. Аллилуева – сестра Надежды), Павлушу (Павел Сергеевич Аллилуев – брат Надежды), привезшего ей этот пистолетик, почти что игрушечный… Он искал вокруг – «кто виноват», кто ей «внушил эту мысль»; может быть, он хотел таким образом найти какого-то очень важного своего врага».

Все названные люди находились в близком окружении Сталина, и читателям воспоминаний С. Аллилуевой может показаться странным, что Сталин высказывал подозрения в отношении них. Однако Сталин справедливо полагал, что подтолкнуть его жену к самоубийству, даже неосознанно, скорее всего мог человек, близкий Надежде Аллилуевой, а не малознакомое ей лицо. Кроме того, интриги, порожденные завистью или иными чувствами, среди родни и близких людей – не столь уж редкое явление, и большая родня Джугашвили, Аллилуевых, Сванидзе (по первому браку Сталина), а уж тем более широкий круг их друзей и знакомых не были свободны от антипатий и порождаемых ими склок.

После самоубийства жены Сталин долго не мог обрести душевного равновесия. Об этом косвенно свидетельствует его биографическая хроника, опубликованная в 13 томе его собрания сочинений. После похорон Аллилуевой Сталин до конца года не участвовал ни в одном значительном общественном мероприятии, ничего не написал, кроме небольшой заметки «Господин Кэмпбелл привирает» в связи с публикацией в США книги некоего Кэмпбелла «Россия – рынок или угроза?», в которой содержалось описание беседы Сталина с автором книги в январе 1929 года.

Французский журналист В. Серж утверждал, что после гибели Н. Аллилуевой Сталин находился в крайне подавленном состоянии: «Человек из стали, как он себя называл, оказался один на один с трупом. В один из последовавших дней он встал во время заседания Политбюро, чтобы объявить о своем желании уйти в отставку. «Возможно, что я стал препятствием на пути единства партии. Если так, товарищи, то я хочу искупить свою вину…» Прервав долгое молчание собравшихся, «Молотов наконец промолвил: «Хватит, хватит. Партия тебе верит…» Инцидент был исчерпан». Хотя документальных подтверждений этого рассказа нет, он свидетельствует о том, что в то время многие имели основания полагать, что Сталин крайне тяжело пережил гибель своей супруги.