Юрий Сотник Ясновидящая, или Эта ужасная улица

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эта остросюжетная повесть высмеивает ребячий конформизм.

Управляющая домом Мария Даниловна шла крупным мужским шагом. Лицо у нее было красное и сердитое. Вот она свернула за угол и очутилась, как говорится, в своих владениях. Тут стояли два больших жилых корпуса, разделенных просторным двором, где сохранились липы и тополя. Возле многих подъездов стояли грузовики или фургоны с надписью "Перевозка мебели". Рабочие снимали с них диваны, шкафы, холодильники и несли все это в дом. Возле иных подъездов грузчиков и машин уже не было, но там громоздились вещи помельче, их таскали сами новоселы.

Лица у новоселов были усталые, замороченные, но счастливые, а вот лицо Марии Даниловны сохраняло мрачное выражение.

Она вошла в подъезд, рядом с которым висела табличка "Домоуправление", поднялась на второй этаж, открыла ключом дверь своей квартиры и грозно крикнула:

– Матильда!

Никто не отозвался, и она вышла из квартиры, хлопнув дверью.

Мария Даниловна потому и согласилась стать управляющей этим домом, что ей тут не надо было тратить время на дорогу к месту работы: спустилась со второго этажа на первый – и вот уже на работе. Войдя в контору, она не положила, а швырнула портфель на стул и подошла к окну.

– Матильда! – крикнула она в открытую форточку и стала ходить из угла в угол.

Прошло какое-то время, потом дверь открылась и вошла двенадцатилетняя Матильда. Выглядела она своеобразно. Костюм состоял из полосатой трикотажной кофточки, похожей на матросскую тельняшку, только с короткими рукавами, и коричневых брюк, узких в бедрах и широченных внизу. Брюки эти Матильда сшила под руководством мамы и сама, невзирая на протесты Марии Даниловны, украсила их вышивкой. На правом бедре у нее красовалось сердце, пронзенное стрелой, а под коленками по цветку, отдаленно напоминавшему розу. На широком лице Матильды выделялся большой рот и очень большие глаза. Эти глаза были карие с длинными темными ресницами, а стриженые волосы Матильды были светлые и жесткие, как старая солома.

Мария Даниловна продолжала возбужденно ходить, и дочка ее почувствовала недоброе.

– Мам... Ну, ты чего? – спросила она.

Мария Даниловна остановилась.

– А вот чего. До коих же это пор ты из меня дуру перед людьми будешь делать?

Матильда пожала плечами.

– Мам... Ну, а что такое?

– А то такое, что на улице Картузова моя ДЭЗ находится.

– Какой дэз?

– Не какой, а какая. Дирекция эксплуатации зданий.

– Ну а я тут при чем? – спросила Матильда.

– Да ты что, в самом деле... Совсем не помнишь, что три часа тому назад мне наплела? Встречает меня – глаза вот такие! "Мама, говорит, сейчас я видела, как балкон с третьего этажа обрушился и женщину с ребенком насмерть!" – "Где это?" – спрашиваю. "На улице Картузова", говорит. Я, значит, дура дурой, прихожу в ДЭЗ, сочувствие выражаю, спрашиваю, в каком же это доме такое несчастье произошло, а на меня глаза выпучили: "Да что с вами, Мария Даниловна?! Да откуда вы это взяли?! Да ведь вся-то наша улица длиной в сто метров, неужели мы бы не узнали, если бы такое случилось?!" – Мария Даниловна перевела дух. – Ну, вот скажи: зачем ты все это нагородила?

Матильда потупилась, повертела опущенными кистями рук.

– Не знаю, мам... Может, мне это показалось, что на улице Картузова. Может, где-нибудь на другой...

– Нет, мать моя, ничего тебе не показалось. Наплела ты все это потому, что уж больно врать полюбила. Это и раньше за тобой наблюдалось, а в последнее время... ну, прямо вожжа под хвост! Позавчера про слона какого-то бешеного молола, будто он в зоопарке на свободу вырвался, а за день до этого про летающую тарелку плела, дескать, сама ее ночью видела... И ведь была бы тебе от этого хоть какая польза, а то ведь просто так, за здорово живешь! – Мария Даниловна села за стол, подперев подбородок рукой. – Не знаю, Матильда, что мне с тобой делать, – сказала она вдруг тихо и грустно. – Может, у тебя это что-нибудь психическое, может, тебя врачу следует показать... Просто не знаю. – Она вздохнула и умолкла.

Молчала и Матильда, глядя на кеды, чуть видневшиеся из-под расклешенных брюк. Вдруг она подняла голову и заговорила довольно громко, даже с некоторым вызовом:

– Мама, ну, я признаю: иногда я и правда что-нибудь придумаю. Только, мама, ты вот журнал "Семья и школа" выписываешь, а сама его не читаешь.

Мария Даниловна посмотрела на дочь.

– А ты что, читаешь?

– А я вот читаю, – еще громче ответила Матильда. – И я прочла там статью профессора одного... Про таких детей, вроде меня.

– Ну и что же ты там вычитала?

– Что бывают дети, которые любят выдумывать без всякой пользы. Ну, приврать, одним словом.

Мария Даниловна еще больше заинтересовалась:

– Ну, дальше! Ну и что?

– И этот профессор пишет, что такие дети часто врут не потому, что они испорченные, а потому, что у них фантазия очень богатая, и эта фантазия из них выпирает.

Мария Даниловна хотела что-то сказать, но дочка не дала ей этого сделать. Голос Матильды зазвенел теперь очень громко.

– И еще, мама, в этой статье говорится, что из таких вот детей иногда даже талантливые люди получаются – всякие там писатели, всякие там поэты, всякие там компози...

Мария Даниловна вскочила.

– Ах, вот оно что! – загремела она. – Оправдание себе нашла! Вместо того чтобы стыд почувствовать, она мне еще лекции читает! Ну, так слушай ты, Бэлла Ахмадулина: если еще раз при мне соврешь, я в твою "Семью и школу" заглядывать не буду, я старинную педагогику применю и так тебе всыплю, что... – Она не договорила, потому что дверь открылась и вошел посетитель.

– Разрешите?

Голос управдома сразу стал другим.

– Заходите, товарищ Тараскин, присаживайтесь!

Тараскин не сел. Это был худощавый человек лет сорока.

– Спасибо! Спешу на самолет. Я к вам за паспортом, Мария Даниловна. Моим и жены.

Мария Даниловна достала из несгораемого шкафа пачку паспортов и стала их перебирать.

– Что же это так: не успели поселиться и уже уезжаете?

– Ничего не поделаешь: геологи. Я лишь на неделю из партии выбрался в связи с переездом.

– А ваша жена?

– Она в партии осталась. Только паспорт прислала со мной для прописки.

Тараскин говорил неохотно, отрывисто. Но Мария Даниловна не заметила, что он не в духе, и продолжала из вежливости разговор.

– А сынишка ваш... он в лагере?

– Сын? Нет, он не в лагере. В деревню его отправили, к бабушке. У нас, к моему удовольствию, целых четыре бабушки: две родных и столько же двоюродных. Сегодня он изволит прибыть на все готовое.

– Сын с поезда, а папа на поезд, – заметила Мария Даниловна, протягивая Тараскину два паспорта.

– Благодарю! На самолет. Если папа вообще успеет на самолет. Бабушки так заняты устройством апартаментов для своего любимца, что папе приходится самому покупать продовольствие в дорогу.

Тут Игорь Иванович Тараскин покривил душой. Все, что требовалось в дорогу, было уже куплено, оставалось только запастись сигаретами "Опал", которых в глубинке не найдешь. Но Тараскина довели до белого каления Лешины бабушки. Ему вполне хватало тещи Антонины Егоровны, которая жила в семье. Но после переезда на помощь теще явилась его собственная мать и сестра тещи, и все трое принялись обустраивать новую квартиру. У каждой из них было свое мнение, как это следует сделать, да еще все трое, несмотря на возраст, обладали кипучей энергией. Прилетев в Москву, Тараскин два дня с утра до вечера двигал по их указаниям мебель, шлямбурил стены, вешал книжные полки – и все это под гомон взволнованных и часто раздраженных голосов.

– Счастливого пути, товарищ Тараскин! – сказала Мария Даниловна.

– Спасибо! Всего хорошего. – Тараскин двинулся к двери, но Матильда обратилась к нему:

– Извините, пожалуйста!.. А сколько лет вашему сыну?

– Лешке? Тринадцать. Скоро четырнадцать.

Тараскин ушел, а Матильда вздохнула. Ребят во дворе было очень мало, а четырнадцатилетний Леша Тараскин едва ли захочет с ней познакомиться.

Гнев Марии Даниловны поостыл, и она сказала уже спокойней:

– Значит, запомнила? Теперь иди. Мне работать надо.