"Быть зверем" - читать интересную книгу автора (Стукалин Юрий)

Глава четвертая

14 ноября 1903 года. Город Мерида

«Неожиданно для себя я нашел ключ к расшифровке рукописи, проданной мне старым индейцем! Язык рукописи несколько отличается от известного мне языка юкатанских майя, но по прочтении ее вслух я легко стал узнавать большинство записанных в ней слов. Это легенда о Ягуаре (что на юкатанском наречии звучит „балам“, а на этом языке „балум“), Олене (чимай), Пауке (ах-той) и Солнце (кин). Они несли правителю некоего царства священную реликвию, обладающую огромной ценностью и мистической силой. Чем дальше я продвигаюсь в расшифровке текста, тем больше склоняюсь к мысли, что легенда сия основана на реальных событиях, произошедших много веков назад. Старый негодник не солгал мне. Эта рукопись действительно редкостная вещь – один из немногих дошедших до наших дней текстов, написанных индейцами майя времен конкисты. Она весьма ценна сама по себе, а кроме того, – и я более не сомневаюсь в этом – может привести меня к той самой реликвии. Послезавтра я отправляюсь в путь».

Гарсия вцепился в полоску солонины зубами, резанул ее ножом около самых губ и проглотил кусок не пережевывая. «Белые боги! – он усмехнулся, отрезая новый кусок. – Суеверные красножопые обезьяны… Одни плетут заговоры, другие о них сообщают в надежде занять место первых, а ты гоняешься теперь за ними по этим мерзким джунглям». Он разрезал остатки солонины на две равные части и бросил своим псам.

Нет, Гарсия не жаловался на судьбу. Напротив, именно здесь, в Мексике, он впервые почувствовал свою значимость и принадлежность к чему-то великому. Там, в Испании, он был никем. Обычным бедняком, промышлявшим мелким разбоем. Здесь же он стал воином, ревнителем христианства и рыцарем католической церкви, несущим язычникам слово Божье. И если кто-то противился этому, меч Гарсии всегда был готов призвать его к ответу. Он убил множество дикарей, но считал дело сие богоугодным, ибо, как сказано в Папской булле, «Всякий, оказавший сопротивление тому, должен считаться нанесшим оскорбление всемогущему Богу и святым апостолам Петру и Павлу». И сейчас он выполнял великую миссию – остановить гонцов, дабы не допустить объединения язычников. И никто не смел помешать ему в этом.

Гарсия много сражался с дикарями и на островах, и в северной Мексике. Их воинские способности оставляли желать лучшего. Но после событий сегодняшнего дня следовало быть настороже. Лошади были крепко привязаны к веткам деревьев. Пятеро солдат стояли на страже по периметру, а остальные, завернувшись в одеяла, спали на земле около разведенных костров. Гарсия посмотрел в сторону трех раненых соратников… Первая атака индейских лучников оказалась неожиданной, но не нанесла большого урона. Они убили одну из лошадей и исчезли в зарослях. Гарсия хотел пустить за ними собак, но в этот момент другая группа дикарей ударила с тыла, и одному из солдат стрела пронзила ногу. И в этом случае индейцы сразу же скрылись в сельве. Испанцы не слышали, как они бежали, просто в ту же секунду джунгли стихли, и только громкая брань солдат нарушала воцарившуюся тишину. «Трусливые скоты!» – в ярости крикнул Гарсия невидимому противнику. Их жалкие попытки остановить его вызывали лишь раздражение. Пока из бедра раненого извлекали стрелу и обрабатывали рану, люди и лошади смогли немного отдохнуть. Но вскоре Гарсия приказал снова продолжить путь. Солдат, лишившийся лошади, сел на лошадь погибшего в первом столкновении капитана. Индейцы начали выставлять заслоны, и это говорило о том, что они уже близко. Вторая засада была раскрыта благодаря боевым псам Гарсии. Но эти дикари не отступили, и бой выдался тяжелым. Краснокожие стреляли из луков и храбро ввязывались в схватку, ловко уворачиваясь от испанских мечей. Но на этот раз их копья били не по всадникам, а по лошадям. В итоге – убито три лошади и ранено два солдата. На тропе остались лежать четыре дикаря, еще, как минимум, двух в зарослях порвали собаки, и некоторые из них получили ранения. И снова индейцы растворились в сельве. Теперь Гарсия понял новую тактику краснокожих – если они не могли пробить испанские латы, значит, следовало перебить лошадей. Тогда, во-первых, белокожие не смогут преследовать их так быстро, а, во-вторых, передвигаясь пешими по такой жаре, они будут вынуждены снять с себя непробиваемые индейскими стрелами доспехи. «Хитрые обезьянки», – пронеслось в голове Гарсии.

Он был обеспокоен. Из отряда конкистадоров, состоявшего из сорока всадников, один был убит и трое ранено. Двое, оставленные хоронить капитана, так и не объявились. Кроме того, погибли четыре лошади и трое солдат вынуждены ехать за спинами своих товарищей. Люди и лошади устали так, что пришлось устроить привал на всю ночь, чтобы восстановить их силы. Его беспокоили не столько возможные нападения дикарей, а раненые и потерявшие лошадей солдаты. Он не мог тащить за собой первых, а пешие замедляли темп погони. Надо было спать. Гарсия растянулся на земле и закрыл глаза.

Одна из собак приподняла голову и зарычала, вглядываясь в темноту. Тут же к ней присоединилась вторая. Гарсия открыл глаза. Что-то было не так. Он начал подниматься, и в этот момент в темноте раздался свист спускаемых тетив, а с неба посыпались десятки стрел. И опять таинственные стрелки метили в лошадей. Животные заметались, несколько из них упало на землю и забилось в конвульсиях. Ложась спать, солдаты сняли свои доспехи, и в судьбе некоторых это сыграло роковую роль. Они выскакивали из-под одеял, хватая мечи и арбалеты. А затем из темноты в освещенный кострами круг ворвалось десятка полтора вопящих индейских воинов с копьями и палицами в руках. Впереди них мелькала фигура могучего дикаря, размахивающего над головой испанским мечом. Солдаты быстро пришли в себя. Индейцы намеревались пробиться к привязанным лошадям, и им это удалось. Несколько воинов кололи несчастных животных копьями, а остальные пытались сдержать наседавших испанцев. Завязался неравный бой. Насколько бы ни были ловки и умелы десять краснокожих, они не могли долго противостоять трем десяткам хорошо вооруженных испанцев. Через несколько минут они рассеяли дикарей, изрубив большую часть из них. Только троим, включая могучего воина с мечом в руке, удалось прорваться и скрыться в ночной сельве.

Гарсия отозвал псов, терзающих трупы дикарей, и они послушно подбежали к нему, тычась в ноги окровавленными мордами. Он хотел послать их за бежавшими дикарями, но потом передумал, не желая рисковать своими верными друзьями. Он мог доверять только им. Они не бросят и не оставят в беде, в отличие от людей. Испанец потрепал собак за ушами, и они ответили ему радостным повизгиванием. Надо было посчитать потери, и он пошел, раздавая по пути приказы солдатам. Двенадцать дикарей нашли свою смерть от испанских мечей. Но последствия ночного набега привели Гарсию в ужас – шесть лошадей мертвы, три ранены, один солдат убит, раненых двое. Испанец сел у костра и долго смотрел на огонь.

– Командир, три дикаря еще живы, – один из солдат оторвал его от размышлений.

– Выколоть глаза, отрезать яйца, а затем сжечь живьем. – Он даже не посмотрел на подошедшего солдата. – Остальные трупы повесить в назидание другим.

Солдат повернулся и ушел выполнять распоряжение. Надо было принять решение, как поступить дальше. Из оставшихся тридцати шести человек его отряда пятеро ранены, а в этих проклятых джунглях даже легкая рана вскоре начинает распухать, гнить и наполняться толстыми белыми червями. Лошадей осталось всего двадцать восемь голов, из которых три также ранены дикарями. Их ранения были легкими, но они все равно уже не смогут выдержать такую гонку. За сутки индейцы убили десять лошадей. Если так будет продолжаться дальше, скоро всем придется идти пешком. Раненых и безлошадных становилось слишком много.

И Гарсия принял решение. У него оставалось двадцать пять здоровых лошадей и, считая его самого, тридцать один здоровый боец. Завтра он отправит назад пятерых раненых, дав им в подмогу двух солдат и трех раненых лошадей. Четверо же безлошадных поедут вместе с его отрядом преследователей за спинами других солдат – по двое на одной лошади. Ветер донес до него запах паленого мяса. Гарсия встал и пошел к трем большим кострам, чтобы посмотреть, как сжигают живых индейцев.

Позавтракав, мы прошли в закрытый двор отеля, сели в джип и поехали в сторону древнего Ушмаля. Ник расположился за рулем, мулатка примостилась рядом с ним на переднем сиденье, а мы с Камилой – на заднем. Она сразу придвинулась поближе, всунула свою ладошку в мою руку и опустила голову мне на плечо. Из Мериды мы выбирались медленно, поскольку дороги в этом городе существуют не для автомобилей, а для пешеходов. Лишь благодаря местным «гибэдэдэшникам», пытающимся свистком и взмахами жезла регулировать беспорядочное движение, нам удавалось продираться сквозь толпы людей. Никто сим гибэдэдэшникам не перечит, потому что у каждого из них за спиной висит большое ружье.

Дорога к Ушмалю была долгой, и Камила заснула на моем плече. Панамка о чем-то оживленно болтала с Ником, а я смотрел на проносящиеся мимо пейзажи, с сожалением думая о том, что завтра нам придется расстаться.

– Камила! – смеясь окликнул Ник, не отрывая взгляда от дороги. – Скажи, пожалуйста, твоя подруга как-нибудь выключается?

– А что?

– Она говорит не умолкая с тех пор, как я открыл глаза. Вернее, я открыл глаза оттого, что услышал, как она говорит.

– Да, она любит поболтать, – улыбнулась Камила и снова опустила голову мне на плечо.

Панамка рассмеялась, кокетливо шлепнула Ника по ноге и продолжила ему что-то рассказывать.

– Она даже когда трахается – либо стонет, либо говорит без умолку, – перейдя на русский, сказал Ник, обращаясь ко мне. – Все несет какую-то чепуху не по делу.

– А ты ей рот скотчем залепи, – посоветовал я.

– Говорите на испанском! – вмешалась в разговор панамка.

– Я сказал, что ты постоянно болтаешь, – честно признался Ник.

– Если тебе не нравится, я могу замолчать. – Она надула губки, отвернулась к окну, но тут же обернулась: – Но сперва дорасскажу про своего брата!

Рассмеялась даже полусонная Камила, а мы с Ником еще долго не могли успокоиться.

– Что я такого сказала? – не поняла нашего смеха мулатка.

– Ничего, говори, говори. – Ник вытер выступившую слезу, после чего не выдержал и забился в истерическом смехе.

Камила забралась на сиденье с ногами, положила мне голову на колени и свернулась калачиком. Я аккуратно убрал ей длинные волосы с лица. Она улыбнулась мне и, закрывая глаза, сказала:

– Спасибо, любимый.

Она заснула, а я откинул голову на подголовник и сидел не шелохнувшись, боясь потревожить ее сон…

Мы подъехали к развалинам древнего города. Когда-то он был огромным, но археологи пока смогли восстановить лишь малую его часть. Еще издали мы увидели жемчужину Ушмаля – величественную пирамиду метров тридцати, словно молчаливый страж, возвышающуюся над сельвой.

– Смотрите! Пирамида Волшебника! – радостно воскликнул Ник. – Я ее в книгах столько раз видел!

Это была первая майяская пирамида, увиденная Ником, и можно было понять его восторг. Года четыре назад все желающие еще могли спокойно взбираться на нее, но с тех пор власти разумно запретили делать это, поскольку иногда смельчаки по неосторожности падали вниз, а потому перед ней красовалась табличка, запрещающая проход на лестницу. Как и в некоторых других древних городищах, в Ушмале за соблюдением порядка наблюдают несколько смотрителей, но нам повезло, и вокруг никого из них не оказалось. Упустить такую возможность было бы непростительно, и, когда мы подошли ближе, я повернулся к Камиле:

– Полезли?

– Конечно! – ответил за нее Ник и потащил панамку за собой в сторону крутой лестницы.

– Нет. Нет. Нет, – несколько раз твердо произнесла панамка, с ужасом глядя на вершину пирамиды. – Я боюсь высоты.

– Да? – Ник удивленно посмотрел на нее, после чего прошептал что-то ей на ухо.

– Да? – удивленно посмотрела на него панамка, затем задрала голову и окинула взглядом находившуюся на вершине пирамиды постройку. – Ну, пойдем.

Надо сказать, что лестница действительно оказалась очень крутой. Когда взбираешься на пирамиды майя, чувствуешь, как по коже порой пробегает мерзкий холодок. Малейшее неверное движение, и ты мячиком полетишь вниз, пересчитывая острые выступы полуразрушенных ступеней. Кроме того, высота ступеней доходит до колен, и требуется немало усилий, чтобы попасть на вершину пирамиды, к расположенному там небольшому храму. Но великолепный вид, открывающийся оттуда, того стоит.

– Море сельвы, – сказала Камила, и сравнение было удивительно точным. Со всех сторон до линии горизонта город окружали ядовито-зеленые леса, и лишь кое-где возвышались большие холмы.

– Каждый из этих холмов когда-то был пирамидой, – тихо сказала Камила, спустилась на пару ступенек вниз и села, молча всматриваясь вдаль. Я присоединился к ней.

– Ник! Идите сюда, посмотрите, какая красота! – окликнул я друга, удалившегося вместе с панамкой в небольшое помещение храма, находившегося на вершине пирамиды.

– Не-е, мы храм осматриваем, – бодро ответил он мне.

– Ага… ага… смот… рим… х-храм… – подтвердила панамка срывающимся голосом.

Мне было нечего ответить им, и я лишь развел руками, а Камила покачала головой и тяжело вздохнула.

– Ты устала? – спросил ее я.

– Нет, мне просто грустно, – ответила она, беря меня за руку. – Завтра утром ты поедешь в одну сторону, а я в другую. Но ты не обращай внимания, сейчас я успокоюсь.

– Ты можешь поехать с нами.

– Нет, через два дня я должна вернуться на работу.

– Судя по твоему лицу, я тебе испортил отпуск.

Она покачала головой, высвободила руку и достала сигарету. Пальцы ее дрожали. Я поднес ей зажигалку, а потом прикурил сам.

– Ты хочешь, чтобы я после Чиапаса заехал к тебе?

Камила внимательно посмотрела на меня и кивнула.

– Я хочу, чтобы ты не уезжал. Чтобы поехал со мной. – Она затянулась, выпустила дым и добавила: – Я хочу, чтобы ты остался со мной.

– Остался? – я улыбнулся. – Но ты совсем не знаешь меня.

– Мне не надо тебя знать. Я тебя чувствую. Ты приедешь ко мне?

– Я приеду к тебе, но ты должна обещать, что приедешь ко мне.

– В Москву? – она удивленно заглянула мне в глаза.

– Да, – кивнул я.

– Ты хочешь, чтобы я там замерзла в вашем снегу? – укоризненно покачала она головой, но в ее голосе проскользнули веселые нотки.

– Только об этом и думаю.

– Тогда, конечно, приеду.

– И останешься?

– Ты делаешь мне предложение или боишься, что я могу остаться?

– Нет, я боюсь, что ты можешь уехать.

– Кто куда уехать? – панамка всунула голову между нами, обнимая нас руками за плечи.

– Сходи-ка ты лучше руки помой, – отстранился я.

– Ты чего мою девушку обижаешь, – раздался за спиной голос Ника, полный доброжелательного удовлетворения осчастливленного самца.

– Ник, тебе не стыдно? – я повернул голову и осуждающе посмотрел на него. – Здесь люди к богам взывали, а ты взял и все опаскудил.

– Это все она, – он указал пальцем на свою подругу. – Я ей говорю: посмотри, какая красота, а она…

– Тебе под юбку лезет, – закончил за него я.

– Ну, типа да.

– Ладно, не ссорьтесь, лучше пойдем дальше. – Камила встала и начала осторожно спускаться вниз по крутым ступенькам.

Спуск с индейских пирамид всегда дается гораздо сложнее, чем подъем на них. Ты смотришь себе под ноги и видишь лишь маленькие точки проходящих внизу людей. Многие спускаются, перенося свои ягодицы с одной ступени на другую – отлепил от одной, прилепил к другой, отлепил, прилепил, передохнул и снова отлепил. А ступеней обычно – ой как много.

Мы бродили по Ушмалю часа два, разглядывая творения людей, живших здесь много сотен лет назад. Повсюду со стен построек на нас взирали изображения Чака – Бога Дождя, напоминающего морду слона, с большими и круглыми, как мексиканские лепешки, глазами и змееобразным хоботом. В свою прошлую поездку мне не удалось попасть сюда, и теперь я ходил наслаждаясь величественными видами некогда могущественного города майя. Отдыхающих искателей приключений здесь хватает, но большую их часть чаще все же везут из Канкуна в другой город – вылизанную до блеска, сувенироподобную Чичен-Ицу, где каждый камешек говорит не столько о былом величии, сколько о хорошо налаженном туристическом бизнесе. Но Чичен-Ица не может сравниться с Ушмалем, где время останавливается и ты зависаешь между прошлым и настоящим.

Мы сверились с планом и, свернув на одну из многочисленных тропок, уводящих в сельву, пошли под сенью нависающих над головами ветвей в сторону развалин, находившихся вдали от центральной части города.

– Может, устроим перекур? Ноги уже отваливаются, – донесся до меня недовольный голос плетущегося позади Ника.

– Но только перекур, – оборачиваясь, погрозила ему пальцем Камила. – А то вы сейчас опять в кусты нырнете.

– О чем ты? – Ник закатил глаза к небу, обнял панамку. – Больше ко мне не приставать.

– И не буду. Ты меня абсолютно не интересуешь. – Панамка хихикнула и, сделав обиженную мину, отвернулась от него.

– Верю. Камила, например, сразу оставила Глебу номер своего телефона, а ты даже не подумала сделать этого. – Ник отстранил девушку и вытер со щеки несуществующую слезу. – Не любишь ты меня… дура.

– Не плачь, любимый. – Панамка сунула руку в сумку, достала оттуда портмоне и раскрыла его, вытаскивая свою визитку.

– Ой! Дай посмотреть! – Ник выхватил из ее рук портмоне, в пластиковый карманчик которого была вставлена небольшая фотография. На фоне одноэтажного дома стояли трое – пожилой мужчина с женщиной лет пятидесяти и мальчик лет тринадцати, удивительно похожий на панамку.

– Твои родители? – спросил Ник, рассматривая фотографию.

– Ага, – кивнула мулатка.

– Это твой брат? – я указал на мальчишку.

– Нет, это я, – выпалила панамка. – Незадолго до операции.

Я поперхнулся, догадываясь, что она имеет в виду, но Ник продолжал любознательно вглядываться в картинку.

– Какой такой операции? – наконец отвлекся он.

– По смене пола, – глядя на него невинными глазками, уточнила панамка.

Лицо Никиты несколько одеревенело, затем побледнело, после чего стало покрываться красными пятнами. Он вновь посмотрел на фотографию, на панамку, снова на фотографию и снова на панамку. Медленно закрыв портмоне, бедняга протянул его темнокожему представителю панамской молодежи, после чего сел, тупо глядя в землю, достал сигарету, вставил ее себе в рот фильтром наружу и прикурил. Едкий дым заставил его закашляться. Он отбросил испорченную сигарету в сторону и достал новую.

– Ну, что, Ник, – сказал я, присаживаясь рядом. – Теперь ты, как честный человек, должен на нем жениться.

– На ком? – спросил он, отрешенно глядя куда-то вдаль.

– На этом мужике с сиськами.

Он не ответил, а я взглянул на Камилу с… «панамком». Как теперь называть это чудо природы, а вернее, плодов цивилизации, я не знал. Они смотрели на нас с загадочными улыбками на лицах.

– Что-то смешно? – голос мой был раздраженным, но история, в которую попал Ник, честно говоря, и мне начинала казаться весьма забавной. – Можно было предупредить его сразу. Намекнуть как-нибудь.

Лицо Камилы стало серьезным, а Никитин «новый панамский друг» прикусил пухлые губки и смущенно опустил голову. И тут мне в голову закралась страшная мысль:

– Камила! – окликнул ее я. – А ты не это… мужиком никогда не была?

Она озабоченно взглянула на меня, замялась, а затем решительно кивнула.

– Твоя тоже? – в голосе Ника прозвучали мерзкие нотки надежды.

– Ага, – ответил я, вдумчиво всматриваясь в живописные изгибы сигаретного дыма.

– Хорошо, – злорадно протянул он.

Я поднял голову и посмотрел на Камилу. Лицо ее оставалось серьезным, но, встретившись со мной взглядом, она не выдержала и засмеялась. Панамка тоже перестала кусать губы и, согнувшись пополам, забилась в истерическом смехе.

– Да это шутка такая! – Камила вытерла с глаз проступившие слезы, а панамка, улыбаясь своим белозубым ртом, утвердительно закивала.

– Над тупыми иностранцами?

– И не только, – гордо вставила панамка. – Но шутка старая, и я даже подумать не могла, что вы на нее попадетесь!

– Правда? – наконец приподнял голову Ник.

Камила попыталась что-то ответить, но снова захлебнулась веселым смехом. А панамка ехидно ткнула в Ника пальцем и с гаденькими интонациями в голосе произнесла:

– Это была моя коварная месть. Тебе надо было внимательнее слушать меня в машине, когда я пыталась рассказать о своем младшем брате, а не говорить, что кто-то слишком много болтает.

– Никит, а она мне нравится, – ухмыльнулся я.

– А мне нет. И сейчас я ее убью! – протянул он и начал подниматься.

– Да, да! – согласился я. – Убей ее жестоко. Пусть ей это послужит уроком на будущее!

Панамка, увидев поднимающегося с земли Ника, радостно взвизгнула и бросилась бежать, преследуемая улюлюкающим самцом…