"Час дракона" - читать интересную книгу автора (Зайцев Михаил)

Глава 3 Я – мастер

В лесу я чувствую себя значительно лучше, чем в городе. Я вырос в тайге, деревья мне братья, кусты, мхи и травы мои друзья. Я умею понимать лес, знаю все его загадки и в трудную минуту могу попросить у него помощи.

Лес густо окружал с трех сторон то, что раньше называлось пионерлагерем «Звездный». С четвертой стороны к покосившимся воротам «Звездного» тянулась песчаная лента дороги, и деревья вокруг стояли редко, зато вовсю разросся папоротник, вымахал выше человеческого роста.

Я вразвалочку шел по дороге и слушал птичье щебетанье, стрекотанье кузнечиков, шорох ветра в листве. Нестройный лесной оркестр сигнализировал мне – рядом есть люди, они спрятались, выжидают, их много. Они вокруг, со всех сторон.

Трудно объяснить, как, но лесные шорохи говорили мне не только о наличии людей, они еще сообщали характеристики затаившихся бойцов. Слушая лес, я узнал о том, что эти люди считают себя большими мастерами по части маскировки. Они не просто прячутся, они священнодействуют, они, как малые дети, которые играют в индейцев и в момент игры свято верят, что действительно являются последними из могикан.

Милиционеры так засады не устраивают. Люди в сером действуют более прямолинейно и более эффективно. Они бы не стали рассредоточиваться по одному среди деревьев, пытаясь объять необъятное. Две вооруженные группы по краям дороги и еще несколько групп в лесу, по периметру забора вокруг лагеря – более чем достаточно, чтобы меня взять.

Подхожу к скособоченным железным воротам с красными звездами. Ворота закрыты на огромный ржавый амбарный замок. Пустая, никому не нужная формальность. Щель под воротами такая, что под них можно запросто подлезть и даже пройти гусиным шагом. Забор вокруг лагеря тоже чисто символический. Неизвестно, чего в заборе больше – досок или дырок. Умиляет ржавая колючая проволока поверху остроконечных досок ограды. Пионерские лагеря у нас строились по образу и подобию концентрационных. Те же бараки, плац, административные здания, хозблок, забор. Единственное, чего не хватает, так это вышек для часовых.

Советские табачные фабрики в любой момент могли переориентировать производство гильз для папирос на производство гильз для стрелкового оружия. Также и любой пионерлагерь в полдня можно было переоборудовать в лагерь для военнопленных. (Кто сказал, что это плохо? По-моему, это очень дальновидно и рационально.)

Мне было велено прогуливаться по лесу, вдоль лагерного забора. Ладно, буду послушным, потопчу мох, подышу свежим воздухом.

А воздух здесь прекрасный! Разве можно его сравнить с затхлой атмосферой мегаполиса под названием Москва? Между тем не далее как вчера вечером, в это же самое время, я сидел в директорском кабинете Михаила Коробова, и мне было плевать, каким воздухом я дышу. Как много всего случилось за одни сутки! В течение прошедших двадцати четырех часов я успел дважды сойти с ума. Сначала вообразил себя этакой безжалостной машиной для убийств, компьютером без комплексов, сомнений и угрызений совести. Потом, когда сгорела схема компьютера, не выдержала перепадов нервного напряжения, меня охватило яростное безумие благородного мстителя с пылающим взглядом и пламенным сердцем. И только пережив две эти крайности, я наконец снова смог обрести себя. Сейчас по лесу прогуливается не терминатор и не Робин Гуд. Вокруг пионерского лагеря совершает обход Мастер, человек, способный на сочувствие и переживание, но не стремящийся переделать этот мир, а воспринимающий его таким, какой он есть на самом деле, без прикрас и иллюзий. Роль Мастера в событиях предопределена изначально. Ему нужно лишь ПРИСУТСТВОВАТЬ И ОСТАВАТЬСЯ самим собой. Это как в шахматах – стоит в патовой ситуации выставить на доску ферзя, и все сразу меняется. На Востоке это называется «принципом недеяния»…

Сзади, за спиной, хрустнула ветка. Я обернулся. В трех метрах от меня стоял человек, одетый во все черное. Плотно облегающий капюшон скрывает лицо, оставляя для глаз продолговатое овальное отверстие. На ногах полусапожки с раздвоенным мыском. За плечами ножны, в руках длинный, прямой, остро отточенный меч.

Ниндзя. Такой, каким он представляется после просмотра изрядного количества соответствующих кинобоевиков. Так я и знал! Моя безумная догадка получила реальное подтверждение, и на многие вопросы сразу же отыскались ответы.

С соседней сосны спрыгнул еще один ниндзя. Обнажил такой же, как у товарища, самодельный меч. И сразу же еще один черный человек выскочил из кустов папоротника, и еще, и еще…

Они окружили меня со всех строи. Мальчики в карнавальных костюмах, с нездоровым блеском в глазах.

Я спокойно стоял и ожидал продолжения спектакля.

Ждать пришлось недолго. Меньше чем через минуту толпа ряженых подростков расступилась. В кольцо черных тел вошел ниндзя, одетый во все красное. Из-под красного капюшона на меня взглянули знакомые глаза супермена, которого я сегодня днем заклеймил неприличным, непечатным словом. В его взгляде присутствовали одновременно ненависть и восторг. Он с нетерпением предвкушал сладость возмездия и в то же время сознательно оттягивал блаженную минуту своего торжества над моим поверженным телом. Для него я был уже мертвецом, к счастью, пока еще способным чувствовать боль.

Верно угадываю момент, не даю супермену с клеймом под красным капюшоном заговорить. Театрально припадаю на одно колено и красивым жестом вываливаю из рюкзака все его содержимое.

На зеленый мягкий мох бесшумно падают сначала несколько деталей моей одежды, затем чужой пистолет с глушителем, а следом за ними целый набор разнообразного холодного оружия: цепочка-кусари с гирькой на конце, кастет-тэкко в виде шипастой металлической пластины с прорезью для захвата ладонью, какутэ – стальные когти, общим числом десять штук, по одному на каждый палец, синоби-танто – нож с тридцатисантиметровым лезвием специальной заточки и так далее и тому подобное.

Замечаю, что среди общей кучи средневековых орудий убийства наибольшее впечатление производят банальные нунчаки (если правильно, то нужно говорить «нунчаку», но у меня как-то язык не поворачивается выговаривать правильно, привык к сленгу московских каратменов и ничего с собой поделать не могу). Две короткие палки, соединенные цепочкой, завоевали бешеную популярность после триумфального шествия по экранам кинотеатров фильмов с участием Ли Сяо Луна – Маленького Дракона, более известного под псевдонимом Брюс Ли.

Если честно, то ниндзя нунчаками (еще раз извиняюсь за сленг) не пользовались. Нунчаки (в буквальном переводе – «две палки») – скрытое оружие крестьян в эпоху тотальных запретов на ношение настоящего боевого оружия. По сути, это цеп для обмолачивания риса, которым можно при желании еще и супостату по голове врезать. Лично я таскаю с собой сельскохозяйственную утварь японских землепашцев в качестве спортивного снаряда, тренажера для развития ловкости рук и цепкости пальцев. Эффектные восьмерки, которые со свистом в воздухе выписывал нунчаками Брюс Ли, имеют лишь эстетическую ценность. На самом деле, если уж драться «двумя палками», то совсем не так.

Между тем пауза затянулась. Мои погремушки шокировали собравшихся вокруг коржанских ниндзя. Они ожидали от меня чего угодно, но только не сдачи маленького оружейного арсенала. Впрочем, вскоре они опомнятся. Я ведь числюсь у них как член столичного клуба восточных единоборств «Дао». Чего уж такого из ряда вон выходящего в том, что увлеченный восточной борьбой мужик таскает с собой соответствующие аксессуары?

Не даю им опомниться. Глубокомысленно произношу нарочито серьезным торжественным голосом:

– Я, ниндзя, чунин из клана Тогакурэ, приветствую вас, братья. Я пришел с чистым сердцем и мирными помыслами. Если я в чем-то провинился перед вами, поймите меня – я всего лишь чунин, исполняющий волю своего дзэнина.

Критический момент. Все зависит от того, насколько глубоки познания в этнографии окруживших меня людей. Давным-давно, в пору своего расцвета, ниндзя объединялись в школы и кланы. Структура организаций имела четкую иерархию. Во главе клана стоял дзэнин (этот термин можно перевести как «руководитель, главный»). Дзэнин был один, он принимал принципиально важные стратегические решения, нес ответственность за правильный выбор союзников в вооруженных конфликтах. Непосредственно дзэнину подчинялись чунины – офицеры клана, а под началом чунинов находились рядовые воины – генины.

Если я правильно понимаю ситуацию, то мальчишки вокруг меня относятся к рангу генинов, а их более зрелый командир должен быть в чине чунина.

Я понимаю растерянность и замешательство вожака в красном. После подобных речей меня так просто убивать нельзя. Придется мне подыгрывать, иначе малолетние подчиненные утратят веру в своего лидера и начнут сомневаться: а взаправду ли он «красный ниндзя»? (Знать бы еще, почему он одет в абсурдный красный балахон, было бы совсем хорошо.)

– Я… – начал было говорить вожак малолетних ниндзя и запнулся.

– Я хотел бы удостоиться чести и предстать перед вашим дзэнином, брат.

Хвала Будде! По глазам вижу – он разбирается в терминологии (а значит, и его подчиненные тоже) и сейчас соображает, как мне ответить и что предпринять.

Мои напыщенные речи – сплошной бред. Я почти не задумываюсь об их содержании. Главное сейчас – попасть в унисон с атмосферой патологического идиотизма ситуации.

Вокруг больные дети, это понятно, я должен притвориться таким же больным, прикинуться своим, обескуражить блестящей игрой на их родном поле по известным только им одним правилам. Моя неожиданная компетентность должна сработать.

– Жди меня здесь, – клейменый ниндзя разрешился наконец вполне осмысленной фразой. – А вы стерегите его. – Это он мальчишкам с саблями. – Я скоро вернусь.

Отдав распоряжения, он сверкнул глазами и побежал в сторону забора, окружавшего пионерский лагерь.

Стараясь не делать резких движений, я сел на укрытую мхом землю, переплел ноги, как это делают йоги, принимая асану «лотос», выпрямил спину, прикрыл глаза. Пальцы рук я сложил в наиболее замысловатую фигуру из набора специальных комбинации кунзи-ин и замер, будто каменное изваяние.

Из-под полуприкрытых век я видел интерес в глазах окруживших меня мальчишек, но также я видел и их страх, и презрение, и недоверие.

Наверное, я при желании мог бы их всех убить за несколько минут, но это не было бы избиением невинных младенцев. Если понадобится, они будут сражаться с полной самоотдачей и бесстрашием, так, как умеют сражаться только герои и фанатики.

Невольно вспомнился рассказ Коли Малышева про то, как он в 1989 году ездил в составе какой-то спортивной делегации на фестиваль у-шу в город Киев.

В ту пору у-шу цвела буйным цветом. Под ширмой у-шу (этот термин тогда трактовался как «китайская гимнастика») возрождались ранее запрещенные секции карате, кунг-фу, таэквондо и так далее и тому подобное. Мастеров – море. Занимающихся – океан. В Киев съехалась целая толпа любителей, профессионалов и сочувствующих, но Николаю запомнилась лишь группа черноволосых жителей Закавказья из безвестного маленького (ну прямо как Коржанск!) городка.

Кавказцы одевались исключительно в китайские национальные одежды, кушали только палочками и не расставались с потрепанными книжками-цитатниками философа Конфуция. Любопытный, как ворона, Малышев сумел влезть к кавказским неокитайцам в доверие и узнал, что они из «школы Орла». Их шифу (в переводе с китайского – отец) обучался стилю Орла, разумеется, в Китае. Он для них бог и властелин. Далекий горный городишко живет по законам школы (сейчас бы сказали – «под крышей»), и каждый мальчишка мечтает стать Орлом. Горные Орлы тренируются самоотверженнее шаолиньских монахов, блюдут субординацию и дисциплину и ежегодно проходят очередной «обряд посвящения», сдают экзамены на степени мастерства.

После каждого успешно сданного экзамена экзаменаторы украшают тело ученика очередным знаком отличия в виде затейливой татуировки. Чем больше татуировок – тем выше ступень в иерархии школы. Коля рассказывал – большинство из Орлов просто синие, вся грудь, спина, руки – все в татуировках.

Со времен киевского фестиваля у-шу много воды утекло, и я бы совсем не удивился, доведись мне узнать, что тамошний шифу в настоящий момент объявил себя снизошедшим на землю Буддой или Шивой.

Восточные единоборства – лакомый кусочек для разного рода жуликов-пророков. А уж из ниндзютцу при желании запросто можно сделать некое подобие религиозного учения, этакий синтез сатанизма и синтоизма. (Как говаривал отец-основатель «науки о душевном здоровье» – дианетики, а до того писатель-фантаст Лафайерт Рон Хаббард: «Если кто-то действительно хочет сделать миллион долларов, то лучший путь – основать собственную религию».)

Немного наглости, чуть-чуть авантюризма, черный пояс карате, пара прочитанных книжек на интересующую тему, и вперед – можно объявлять себя дзэнином, искать единомышленников на роль чунинов и спокойно туманить мозги романтически настроенным малолеткам, а со временем повязать их кровью, полностью себе подчинить, поработить.

Лидерам Белого Братства, Аум Сенрикё и прочим лжемессиям значительно сложнее вербовать приспешников, чем самозванцу-дзэнину. Вышеупомянутые лидеры тоталитарных сект тратили огромные деньги на рекламу, а ниндзютцу – уже раскрученный товар. Одних фильмов про ниндзя любой подросток с ходу перечислит несколько десятков. Множество юных созданий с уже вполне сформировавшейся мускулатурой, но еще совсем детским мозгом искренне верят киноэкрану и мечтают стать ниндзя, а спрос в наше безжалостное время, как известно, рождает вполне конкретные предложения…

Красный ниндзя вернулся через сорок минут. Коротко распорядился:

– Все вещи – обратно в рюкзак. Завяжите пленнику глаза, наденьте наручники и ведите его в додзе.

Додзе – японское слово. Значит оно место, где постигают Путь. «Додзе» в Японии принято называть тренировочный зал. В начале классической тренировки, например, карате, занимающиеся выполняют короткий ритуал – серию поклонов-приветствий: инструктору, проводящему тренировку, отцу-основателю школы, друг другу и додзе («священному додзе, в котором мы совершенствуемся»). При входе в зал для тренировки и выходе из него также необходимо кланяться, выражать свое уважение к додзе.

Я практически не встречал у нас в стране представителей других направлений восточных единоборств, которые так же трепетно относятся к понятию «додзе», как адепты карате.

– Вставай, пошли…

Встаю. На глазах повязка, руки за спиной, на запястьях наручники. Что ж, все это мне уже знакомо.

Идем на территорию бывшего пионерского лагеря. Я хорошо ориентируюсь в пространстве. Местность я успел осмотреть и теперь не заблужусь среди построек «Звездного». Сразу понимаю – мы идем к зданию столовой, к самому большому помещению пионерлагеря. Идем толпой. Впереди мужчина в красном, вокруг молодые люди в черном.

Дошли до столовой. Еле слышный скрип двери. Петли, однако, хорошо смазали, о них заботятся.

– Входи. Стой. Жди.

Вхожу, стою, жду. Двери за спиной закрылись. Копошение на полу справа. Что-то отодвинули, что-то сдвинули. Не к месту вспомнилась вошедшая в народ фраза из кинофильма «Белое солнце пустыни»: «Здесь должен быть подземный ход!»

– Полезай вниз по лестнице. Не упади.

Ах как трогательно! Какая забота о моем теле! Забавно, однако. Подземные ходы на моем жизненном пути уже встречались.

Ощупываю стопой пол перед собой. Вот оно – квадрат пустоты и перекладины лестницы вниз. Спускаться, держа руки за спиной, нелегко. Но я же ниндзя. Я должен справиться, за мной наблюдают, нельзя разочаровывать зрителей. Назвался груздем – полезай в кузов.

Лезу вниз, балансирую на лестничных перекладинах. Я справился – не упал. Под ногой твердая поверхность. Слабый запах пота щекочет нос. Вокруг обширное замкнутое пространство. Ясно – мы пришли, это додзе. Ладно, буду вежливым, буду соблюдать уставы чужого монастыря.

Выполняю церемонный поклон, говорю громко:

– Ос! Приветствую додзе, священное место, где познается Путь…

Молчание. Шаги за спиной, скрип досок пола. Легкий толчок в спину, знакомый голос Красного:

– Иди!

Иду.

– Стой!

Останавливаюсь. Чужие пальцы развязывают узел у меня на затылке. Повязка падает с глаз.

Подвал. Большой просторный подвал, переоборудованный в спортзал. Источник света – керосиновые лампы вдоль стен. В их неярком свете блестит дерматин боксерских мешков. Мешков маловато – всего четыре, по одному мешку в каждом углу. Вдоль стен справа и слева стоят в ряд, навытяжку, подростки в черных комбинезонах с капюшонами, скрывающими лица. Рядом с боксерскими мешками по углам помещения люди в разноцветных костюмах. С автоматами Калашникова в руках. Сзади, за спиной, в левом углу мужик в синем балахоне, в правом – мужчина в коричневом. Впереди тоже двое цветных – слева оранжевый, справа – фиолетовый. Все четыре автоматных ствола смотрят на меня.

Впереди у стены установлена шелковая ширма в псевдояпонском стиле. Где вы, пятидесятые годы, когда подобные ширмы отгораживали девичьи кровати в рабочих общежитиях? Пятидесятые отгремели рок-н-роллом, а ширма, вот потеха, пригодилась. Намалеванные на шелке тигры создают необходимый восточный колорит.

Рядом с ширмой, сбоку, стоит еще один ниндзя – в белых одеждах.

Старый знакомый, красный ниндзя, отошел к стене у меня за спиной.

Выходит, ошибся я насчет подземного хода. Это был не подземный ход, а вход в подземелье. Скучно, господа. И подобные зловещие подвалы я тоже повидал на своем веку. Единственное новое ощущение трудно передать словами. Однако попробую.

Представьте себе больничную палату сумасшедшего дома, в которую врачи собрали всех безумных, называющих себя Наполеонами. А теперь представьте, что в эту палату входит настоящий Наполеон Бонапарт…

Кто же здесь за главного? Рискну предположить, что это Белый. Церемонно кланяюсь Белому, вежливо произношу:

– Я принес деньги. Шесть тысяч долларов в обмен на похищенного.

Тишина. Белый никак не прореагировал. Хотя нет. Вот он встрепенулся и ушел за ширму. Голос из-за ширмы:

– Дзэнин спрашивает: что означают твои слова про клан Тогакурэ?

Ага! Все понятно! Как же я мог забыть? По идее, дээнина должны знать в лицо только чунины. Рядовые бойцы (генины) не удостаиваются чести лично лицезреть руководителя, вот он и спрятался за ширмой, а для пущей конспирации (чтобы и голоса его никто лишний не узнал) слова дзэнина озвучивает Белый подручный.

– Я не вправе сказать более, чем я сказал.

Действительно, что я могу еще сказать про клан Тогакурэ? Пересказать его историю? Нести бредятину, подобную той, что вешал мне лапшой на уши покойный братишка Федя Храмов? Лучше отделаться таинственным и многозначительным: «Я не вправе». Это загадочно, это интригует, и любой из тех, что находится сейчас в зале, волен трактовать мое многозначительное заявление сообразно со степенью своего сумасшествия.

– Ты ниндзя?

Голос Белого принял угрожающий оттенок.

– Да, я ниндзя, – отвечаю торжественным тоном.

– Генин?

– Чунин.

– Каков цвет твоего ги?

Что значит «ги»? Вспомнил – московские каратеки-полиглоты так называют одежду для занятий боевыми искусствами. Что мне ответить? Ниндзя отродясь не наряжались в разноцветные маскхалаты. Градуировка по цвету – местное изобретение. Конечно, коржанский дзэнин распустил слух: дескать, цветные одежды – великая тайна истинных ниндзя. Значит, меня сейчас проверяют на принадлежность к «истинным». Попробую не ударить в грязь лицом.

Если предположить, что здешние чунины – бывшие сенсей карате, то логична версия с аналогами цветных каратешных поясов и разноцветных ги.

Как там, в карате, величаются разряды? Кажется – кю. Восьмому кю соответствует белый пояс, седьмому – желтый и так далее, вплоть до коричневого. Черный пояс это уже не кю, это дан (в спортивных федерациях поиметь дан означает получить звание мастера спорта).

Концы с концами и сходятся, и одновременно не сходятся. Цвета – плагиат из классики карате, их значение – фантазия дзэнина из города Коржанска.

Организаторы секты ниндзя (или правильнее сказать – банды?) ощущали дефицит в символике и атрибутах и разрешили эту маленькую проблему попросту – чего не знали, то сочинили и объявили плоды своего творчества «истинными секретными таинствами».

Опошленные кинобоевиками понятия «белый ниндзя» и «черный ниндзя» здесь совершенно ни при чем. В кино белый ниндзя – хороший, черный – злодей. Почему так повелось? Объясню. В древних трактатах по искусству шпионажа есть такие понятия, как «шпионы жизни» и «шпионы смерти». Досужие сценаристы обозвали их, соответственно, белыми и черными. Между тем шпионы смерти – это ниндзя, сознательно жертвующий собой ради достижения высшей цели.

– Мое ги красного цвета, – отвечаю я уверенным голосом.

А почему бы и нет? Тот мужик с клеймом на лбу одет во все красное. Будем считать, что мы одного уровня. И мне спокойнее, и ему не так обидно.

Выслушав и переварив мой ответ, дзэнин за ширмой задал вопрос голосом своего Белого глашатая:

– Зачем ты оскорбил моего посланника?

Имеется в виду, как я понял, похабное словечко, вырезанное осколком стекла на лбу у посланника. Отвечаю на этот раз абсолютно честно, лишь самую малость покривив душой:

– Тогда я не знал, что он мой брат – ниндзя. Я думал, он просто бандит…

На самом деле я уже тогда начал обо всем догадываться, и даже еще раньше, сразу же после того, как мальчик-шпион пытался покончить с собой.

– …Я боялся, что принесу деньги в лес, и бандиты меня убьют без всяких разговоров. Оскорбив члена банды, я надеялся вызвать у него желание низменной мести. Надеялся спровоцировать бандита на поединок. Вы, братья ниндзя, понимаете – исход подобного поединка предрешен. Ниндзя не умеют проигрывать. Не так ли, уважаемый оякатасама?

Оякатасама – японское слово, означающее «глава клана», синоним слову «дзэнин».

Главарю за ширмой слово «оякатасама» явно незнакомо. Оно его озадачивает, в нашем диалоге возникает пауза.

Нагло осматриваюсь по сторонам. Получаю множество информации для размышления, спешно ее анализирую.

По правую руку вдоль стены восемнадцать подростков, по левую – шестнадцать. Возраст – от четырнадцати до двадцати – двадцати трех. Две трети подростков смотрят пустыми, безумными глазами. Разыгрывающийся здесь фарс они воспринимают совершенно серьезно. В принципе довести человека до состояния так называемого зомби элементарно просто. Методика провокации психических расстройств давно уже апробирована алчными лидерами тоталитарных сект и их приспешниками. Поменьше сна, побольше медитаций (сидения в позе лотоса и сосредоточения на процессе дыхания), обожествление наставника – гуру, формирование новой системы ценностей, в которой преданность – главное достоинство, и т. д. и т. п. Но далеко не все подростки из присутствующих здесь прошли полный курс промывки мозгов. Во многих глазах я вижу вполне осмысленное выражение. Кто-то из мальчишек боится, кому-то интересно. А вот в глазах тридцатипятилетних (ориентировочно) мужчин в цветных комбинезонах легко читается неприкрытая циничная усмешка. Мол, мы все понимаем. Здорово ты, фрукт столичный, извернулся. Ломаешь комедию нам под стать. Врубился, падла, как мы пацанов охмуряем, въехал в тему и гоношишься, думаешь, самый хитрый.

Голос Белого прерывает мои размышления:

– Ты принес деньги?

– Да. Я уже говорил.

– Бросай их сюда, мне.

Так сказано, будто забыли про наручники на моих запястьях. Издеваются, ждут, что я сам напомню про браслеты и напорюсь на вопрос: «Если ты ниндзя, неужели ты не можешь освободиться от оков?» Сами небось освоили какой-нибудь фокус с игрушечными наручниками из набора иллюзиониста-шарлатана и не раз демонстрировали его доверчивым пацанам. Теперь хотят меня разоблачить на глазах юной публики.

Спокойно опускаю руки по швам. Наручники с глухим стуком падают на пол.

Так и есть. Пацаны подобное уже видали. С их стороны никакой особой реакции, а вот зрачки у разноцветных сенсеев удивленно расширились.

Белый вышел из-за ширмы. А ну как баксы у меня были бы не в пакете, а россыпью? Пришлось бы тебе, любезный, подойти поближе и забрать купюры из моих умелых опасных рук. К сожалению, баксы завернуты в газету и перевязаны ниткой.

Лезу в карман за деньгами. Автоматные стволы оживают, прицелы корректируются. Что ж вы, братцы? Как детей зомбировать, так вы ниндзя, а как со взрослыми дело иметь – сразу же пушки наголо, будто простые бандиты?

Что ни говори, а бандюк остается бандюком и во фраке миллионера, и в рубище нищего, и в карнавальном цветастом костюме японского ниндзя.

Бросаю пакет с баксами Белому. Он ловит и перебрасывает за ширму.

– Оружие в карманах есть? – спрашивает Белый.

– Есть, – отвечаю я.

Ха! Такого ответа он не ожидал (и никто не ожидал). Купились на сдачу арсенала в лесу. Между тем обидеться на меня и прошить автоматной очередью нельзя. Я честно признался, я хороший.

Белый уходит за ширму посоветоваться. Уже оттуда, из-за ширмы, отдает распоряжение:

– Обезоруживайся!

Хм… «Обезоруживайся»… Какое интересное слово! Следует понимать: попробуй, мужик, сдать оружие так, чтобы не возникло повода тебя пристрелить. Изловчись, а мы, будь уверен, при малейшей возможности в тебя, родной, стрельнем.

Медленно лезу рукой в карман за сюрикэнами. Плавно вытаскиваю руку из-за пазухи. Ладонь открыта, звездочки-сюрикэны зажаты между пальцев.

Ну очень медленно (даже чересчур) вытягиваю руку вперед. Ладошка смотрит вниз, металлические многоугольники расположены вертикально – по три сюрикэна между каждым (не считая большого) пальцем.

Расслабляю тело, «пускаю волну» от стопы левой ноги к ладони вытянутой вперед правой руки. Я сознательно работаю на публику, точнее, на безумных мальчиков. Чем больше замусоренные мозги паствы уверуют в мою принадлежность к ниндзя, тем сложнее будет пастырям-умникам отыскать повод для моего убийства.

Пантомима с волной очень эффектна. Все тело неподвижно, извиваются только лишь отдельные участки, по которым «бежит волна». Цирковой номер под названием «мужчина-змея».

Волна доходит до кисти правой руки, задает импульс пальцам, и девять сюрикэнов синхронно взлетают вверх, будто сами собой.

Металлические многоугольники, плавно вращаясь, втыкаются в деревянный дощатый потолок. Хорошо воткнулись, ровненько, как по линейке.

Ну, чего, мальчишки? Показывали вам ваши цветные наставники похожие фокусы? По глазам вашим восторженным видно, что не показывали.

– Я обезоружился и теперь надеюсь увидеть похищенного юношу.

– Ты удостоен ги красного цвета?

Отвечать вопросом на вопрос – дурной тон. Не слушать собеседника – в одних случаях симптом шизофрении, в других – следствие плохого воспитания. Видимо, устав здешнего монастыря подобные тонкости и деликатности игнорирует. Ладно, я с самого начала играю по их правилам. Отвечу.

– Да, я уже говорил.

– Если ты, как говорил, удостоен ги цвета крови, значит, ты прошел испытание деревом?

Полный бред! Что еще за «испытание деревом»? Впервые о таком слышу. Наверное, опять местное изобретение. Ясно, что вопрос Белого – ловушка, ну да делать нечего, придется ломать комедию до конца.

– Да, я выдержал это испытание.

Если сейчас спросят, в чем оно заключается, я не смогу ответить…

– Дзэнин просит тебя показать свое искусство.

Какое искусство? О чем это он? По идее сейчас меня должны были попросить еще раз пройти загадочное «испытание деревом», и во время этого испытания я должен погибнуть. Пацанам тогда можно будет просто и наглядно объяснить: «Видали? Ихний красный ниндзя слабее нашего оказался! Не сдюжил».

Мягкие шаги по полу, и вплотную ко мне подходит старый знакомый в красном. В руках у Красного мои нунчаки.

– У тебя, брат, хорошие нунчаки, – говорит Красный шепотом мне в ухо, делая упор на слове «брат», – из хорошего, старого бука. Пройти «испытание деревом» означает у нас выжить после пяти ударов палкой. Бук – тоже дерево, поэтому я буду бить тебя нунчаками. Приготовься показать свое искусство «держать удар».

Здорово они придумали «испытание деревом». Палкой можно по-разному ударить. Можно эффектно с замахом, показушно сильно и совсем безопасно для здоровья того, кого бьешь. А можно и по-другому. Внешне скромно, но смертельно…

Чтобы получить краповый берет, знак принадлежности к «элите», молодые десантники пробегают двадцати километровый кросс с кучей препятствий, а потом должны выдержать рукопашную схватку со свежими и бодрыми старослужащими. После утомительного кросса ни о каком серьезном спарринге не может быть и речи. Не нравится молодой десантник дедам – его в рукопашке все равно уделают, будь он хоть чемпионом карате, хоть кем, и не видеть парню крапового берета. Так же здесь, очень похоже, тот же принцип…

Красный придвинулся еще ближе (провоцирует меня, гад), подмигнул злорадно и прошептал совсем-совсем тихо:

– Усы для конспирации сбрил, а?

– Нет, – ответил я тоже шепотом. – Попался под руку острый осколок стекла, дай, думаю, побреюсь.

Мой собеседник побагровел. Это выглядело забавно: мужик в красном с красной рожей. Еще бы клеймо на лбу обнажить, картина получилась бы загляденье! А вообще-то я рад его злости, ею он прогоняет свой страх. Пройдет злость, и страх снова вернется, но уже более сильный, и это хорошо.

– Разденься до пояса! – громко командует Красный.

Послушно раздеваюсь и понятливо подмигиваю судьбе.

И это в моей жизни уже было! Подвал, экзамен, садист в униформе…

– По голове бить не дам, – говорю я Красному спокойным тихим голосом.

– Бить буду по туловищу, – «успокаивает» меня экзекутор.

Сейчас многое зависит от того, насколько хорошо он знает секреты «двух палок».

Красный отошел от меня на несколько шагов, подбросил в воздух нунчаки, поймал их на лету и начал в бешеном темпе вращать палками в воздухе. Красиво. Совсем как в фильмах Брюса Ли.

Встаю в «позицию воздуха». Отхожу от канонической стойки лишь в одном – разведенные в стороны руки сгибаю в локтях, так, чтобы кончики пальцев «смотрели» в потолок, дабы палачу было сподручней колотить по обнаженному торсу.

Подбадривая себя отрывистыми, яростными вскриками (опять же как Брюс Ли), Красный крутанул нунчаки над головой и нанес первый удар. Сверху вниз, наискосок, по ребрам.

Хвала Будде! Он не умеет драться нунчаками! То есть он думает, что умеет, считает себя мастером, обучен выписывать восьмерки в воздухе, перехватывать палки за спиной и еще множеству подобных трюков. Но он не знает главного: в финальной стадии удара, когда оружие соприкасается с целью, обе скрепленные цепочкой палки должны превратиться как бы в одну, вытянуться идеально прямой линией. Вот и все «секреты» нунчаков. Других нет. Красный же бьет с захлестом, эффектно, болезненно, но терпимо.

Однако и тот удар, что пришелся на мои ребра, способен запросто покалечить неподготовленного человека. К счастью, я владею техникой, которая в Китае называется «железной рубашкой». Мой мышечный корсет развит десятилетиями упорных упражнений, энергия из точки дань-тянь быстрее мысли течет навстречу удару, а короткий выдох сквозь полусжатые губы привычно помогает погасить болевые ощущения.

Зрелищем моего искалеченного, переломанного тела, корчащегося на полу в судорогах, тебе, браток, насладиться не удастся! Твое незнание и мой опыт оставляют надежду лишь на синяки и царапины.

Второй хлесткий удар Красный нанес, зайдя сбоку. Бил по почкам. Промазал, разозлился и ударил еще раз. Попал. И снова больно, но терпеть можно. Дыхание не перехватило, в глазах светло, значит, особого вреда нет. Кровоподтеки и ссадины не в счет.

Четвертым ударом он поцарапал кожу у меня на груди. По опыту знаю – царапина будет заживать долго, почти так же долго, как шрамы на лбу у Красного.

И тут он решился раскроить мне череп, ударить меня по голове! Мы так не договаривались! Что делать? Убить его на месте? А потом сразу же начать «работу» – прикрывшись трупом Красного, рвануть навстречу одному из автоматчиков, в другого метнуть нунчаки, воспользоваться тем, что еще два автомата начнут стрельбу и, безусловно, уложат добрую половину пацанов в черных балахонах… А вдруг один из этих мальчиков с глазами зомби мой сын?

Рискую. Остаюсь абсолютно неподвижен. Однажды подобный риск уже принес мне победу. Профессиональный боец по кличке Грифон испугался моего нелогичного поведения, не выдержал «войны нервов» и в результате проиграл. Красный, естественно, помнит, что я предупредил его: дескать, не дам бить по голове, на это он и рассчитывает. Уверен, что автоматные пули быстрее моих кулаков. Решил, гад, нарушить свои же правила и спровоцировать меня. Не выйдет!

Тридцатисантиметровая буковая дубинка со свистом приближается к моей макушке. Рубящий удар сплеча, будто в руке у Красного не нунчаки, а меч. Чтобы такой удар стая смертельным, бойцу нужно максимально расслабить руку в начальном движении и мысленно рассечь противника пополам.

Хвала Будде, Красный повторяет ошибку Грифона. В последний момент сгибает колени, напрягает кисть. Я же, в свою очередь, мешаю дереву стукнуть меня по макушке. Еле заметным движением шеи в то неуловимое мгновение, когда палка уже коснулась волос, чуть-чуть поворачиваю голову набок. (Уверен, мои микроманевры никто не заметил.) Японский цеп, скользнув по голове, царапает ухо, бьет по плечу, отскакивает…

Красный смотрит на меня с ужасом. Мы привыкли ставить себя на место других. Красный на моем месте вел бы себя иначе.

– Ты сумасшедший! – шепчет Красный.

– Я был им. Теперь уже нет, – отвечаю я тоже шепотом, после чего спрашиваю громко: – Доволен ли дзэнин демонстрацией моего искусства?

Тишина. Я выиграл. Завоевал в безумных глазах мальчишек авторитет. Еще немного, и приезжий чунин затмит местных сенсеев. Нужно ковать железо, пока оно горячо.

– Я выполнил все ваши требования. Ответил на все вопросы, на которые был вправе отвечать, и теперь хотел бы увидеть того, ради которого я здесь.

Белый ответил без промедления. Очевидно, те сорок минут, что я в лесу дожидался возвращения Красного, не прошли даром. Властители юных душ продумали варианты нашего общения. (Невольно подумалось – вот бы мафиози по кличке Папа таких подручных, вот бы ребята развернулись!)

– Ты его увидишь, – сказал Белый. – Но вначале дзэнин просит тебя об одной маленькой услуге…

Белый многозначительно замолчал, и его молчание послужило командой одному из задрапированных в черное мальчиков в ряду возле стены.

Черная фигура вышла из строя. Уверенным шагом юноша подошел ко мне. Остановился в трех шагах. Быстрым, заученным движением разделся до плавок. Это был тот самый парень, который пытался откусить себе язык.

– Ты помешал ему выполнить приказ, – произнес Белый. – Помоги ему смыть позор поражения и совершить сипоку.

Какие сволочи! Офицера в красном опускают, рисуют на его лбу матерное слово – и ничего, проехали! А несчастный пацан вынужден отвечать за то, что ему помешали совершить самоубийство!

Сипоку и харакири – синонимы. Ритуальное вспарывание живота – прерогатива самураев. Ниндзя относились к понятиям чести несколько иначе. Но чему я удивляюсь? Что общего у собравшихся здесь людей с ниндзя? Что общего у Наполеона Бонапарта, императора Франции, и пациента «желтого дома», заявляющего, что он Наполеон?

Мальчик встал передо мной на колени. Еще один мальчик в черном вышел из строя, подошел к коленопреклоненному товарищу, положил на пол рядом с ним короткий острый нож и к моим ногам – самодельный меч.

Убить себя, вспоров живот, технически не так легко, как может показаться. Поэтому, в то время как один самурай вонзал в живот клинок, другой синхронно отрубал ему голову. (О Будда! И отрубленные головы я уже сподобился лицезреть, и это уже было в моей жизни!)

Отбросим эмоции. Проанализируем ситуацию. Я голый по пояс, рядом голый мальчик. Я отрубаю ему голову самодельным мечом и… Допустим, мои действия фиксирует скрытая видеокамера, потом отснятая видеокассета вместо похищенного пацана уезжает в Москву. Любуйтесь, уважаемый мистер Коробов! Ваш посланец оказался сумасшедшим убийцей. Что делать Коробову? Вопрос без ответа.

– Чунин не виноват в своем поражении, – вещаю я ровным, безразличным голосом. – Всему виной мое мастерство. Если дзэнин пожелает, я могу совершить обряд синкэн-гата. Передать этому юноше «духовный меч». Мне понадобится всего десять минут, по истечении которых чунин родится заново, другим человеком. Он обретет новые силы и сможет победить в открытой схватке любого из ваших генинов. Если он проиграет в схватке, то умрет, как и подобает, в бою, и это будет не только его смерть, но и мое поражение. В этом случае я буду просить вас убить меня…

Я бросил противнику перчатку, которую невозможно проигнорировать. Слишком велик соблазн! Ведь все равно им придется меня убивать, как ни крути, а так через десять минут меня можно кончить по моей же просьбе. Пастыри не то что не упадут, они даже еще более поднимутся в глазах своей паствы.

Ну?! Почему Белый тянет с ответом? Не знает, что такое синкэн-гата, передача «духовного меча»? Синкэн-гата – один из методов передачи знаний, заключающийся в сообщении ученику лишь малого количества информации, очень важной и емкой, на основе которой преемник «духовного меча» вырабатывает свой путь выживания в бою. Синкэн-гата требует много больше времени, чем десять минут. Я блефую. Мой «духовный меч» останется при мне, но приговоренный к смерти мальчик сослужит мне службу и первоначальные планы руководителей секты я поломаю!

– У тебя есть десять минут, о которых ты просил, – говорит Белый.

Время пошло. Ассистент в черном забирает меч, что лежит у моих ног, и нож рядом с приговоренным к смерти мальчишкой. Я делаю несколько шагов и усаживаюсь на колени напротив своего ученика, так, чтобы мои речи слышал только он.

Помню, я сетовал на судьбу: дескать, у меня нет ученика. Шалунья Судьба услышала меня и показала мне язык. Распухший от укусов язык полоумного мальчика…

– Слушай меня внимательно, ученик. Ты знаешь, чем отличается Мастер от Учителя?

Мальчик отрицательно мотает головой.

– Учитель дает знания. Мастер изменяет сознание. Смотри мне в глаза. Смотри и слушай мой шепот… Твое дыхание замедляется, тело охватывает приятное тепло, вокруг пустота, есть только мои глаза и мой голос…

С глубокой, дикой древности и до наших «просвещенных» времен гипноз был и остается загадкой. Ниндзя не стремились ее разгадать, они воспринимали гипноз как естественную способность человека, очень полезную в жизни демонов ночи и, следовательно, необходимую в освоении.

У моего деда была неплохая библиотека. Дедушка поощрял мою тягу к чтению и невзначай подсовывал мне разные полезные книжки. Из книг я узнал, что первый обличитель шарлатанов-магнетизеров, английский врач Джеймс Брэд, живший на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков, с удивлением обнаружил, что лично им разработанные приемы самогипноза совершенно аналогичны тому, что практикуют индийские йоги вот уже более трех тысяч лет. Еще из одной интересной букинистической книжки под названием «Идеализм как физиологический фактор», изданной в 1908 году русским врачом Александром Яроцким, я узнал про то, что пациенты доктора Яроцкого гораздо лучше излечивались от желудочных болезней (на них специализировался автор), если фанатично верили в то, что они обязательно выздоровеют. Я был поражен не меньше, чем Джеймс Брэд! Это же тот же принцип манипуляции сознанием людей, который мне так долго и путано объяснял дедушка!..

– Ты должен верить мне, ученик! Все получится. Я поручился за успех своей жизнью. Ты помнишь, как я заморозил твою челюсть, ты видел, как я умею метать сюрикэны и держать удар! Ты понимаешь – я самый Великий Мастер, которого тебе доводилось видеть. Ты мечтал стать Мастером, готов был расстаться с жизнью ради своей мечты, и сейчас твое желание осуществится…

Я снова играл на поле противников. Они много часов калечили сознание мальчишки, и я лишь завершаю их работу, вношу некоторую коррекцию.

– Сейчас я скажу тебе на ухо, ученик, магическую мантру, молитву, которую будешь знать только ты. Ты один. Единственный во всем мире. Произнеся мантру про себя во время схватки, ты разбудишь дремлющую глубоко в тебе внутреннюю энергию и превратишься в демона с телом человека…

Он бы и не смог ничего произнести вслух. Язык его распух от покусов и, наверное, очень болел.

Идею с индивидуальной мантрой – молитвой я цинично украл у предприимчивого американца индийского происхождения. Могу ошибаться, но, кажется, звали его Махариши Махишь Йоги. Сколотив состояние на доверчивости американцев, вышеупомянутый гуру на заре перестройки приехал в Москву, и за вполне умеренную плату его эмиссары сообщали всем желающим индивидуальную мантру, якобы излечивающую и просветляющую. Оцените: каждому заплатившему индивидуальную мантру! Один мой приятель явился на рекламную презентацию американизированных йогов и спросил напрямик, откуда взялось такое бешеное количество мантр? Его вопрос выслушали и вместо ответа попросили зайти после презентации для индивидуальной беседы. Он зашел, его тут же, как шибко умного, стали вербовать в ряды инструкторов-йогов Махариши.

Я наклонился к мальчику и тихо прошептал первое пришедшее в голову сочетание слогов, короткое, непонятное и простое. Потом, сделав ради понта несколько сложных пассов руками, вывел пацана из гипнотического состояния. Мальчонка сморгнул и взглянул на меня преданными собачьими глазами.

Я взглянул на других ребятишек. А ведь мое священнодействие произвело впечатление! Ишь как глазенки сверкают. В среде больных восточными единоборствами давно ходят легенды о мастерах, «просветляющих» учеников за рекордно короткое время. Сам слышал про некую группу из пяти человек, якобы тренировавшуюся у некоего китайца. Молва гласит: после последней тренировки, перед отъездом на родину, китаеза всех из спортзала выгнал, а одного мужика попросил остаться и полчаса беседовал с ним с глазу на глаз. После тот мужик стал Мастером, а остальные так и остались недоучками. Подобные вышеприведенной легенды рождаются от элементарной лени и нежелания тренироваться. Чисто русское устное народное творчество, современный вариант сказки про Емелю. Конечно, можно сделать из человека, владеющего базовыми знаниями, приличного бойца довольно быстро, но не по «щучьему велению» и не за десять минут…

– Десять минут истекло! – громко объявил голос Белого.

– Мне их хватило! – столь же громко ответил я.

Разноцветные апостолы, все, кроме Белого, покинули свои углы и с автоматами наперевес подошли вплотную ко мне, жестом предложили прогуляться к противоположной от ширмы стене тренировочного зала. Очень хорошо, рядом лестница наверх, вдруг я захочу выйти, подышать свежим воздухом.

Я встал, прижавшись спиной к холодной шершавой стенке. Стволы автоматов Синего и Коричневого, устроившихся по бокам, щекотали мне ребра. Остальные сектанты руководящего звена стояли поодаль, так, чтобы держать меня на мушке и одновременно не мешать любоваться зрелищем о6наженного юноши с торжественно-просветленной физиономией, оставшегося сидеть на коленях в центре зала.

– Сейчас ты увидишь того, ради которого ты здесь! – С этими словами из-за ширмы появился Белый. В его руках было два меча. – Выйди!

На команду «выйди» откликнулся мальчишка в черном комбинезоне, такой же, как и все здесь, ничем не выделяющийся. Парень шагнул из общего строя, коротко поклонился Белому. Вот он какой, оказывается, мой сын…

– Вот он, – произнес Белый, обращаясь ко мне, – смотри! Сейчас он, тот, кого ты считал похищенным, будет сражаться с тем, кому ты передал «духовный меч», но схватка будет происходить не на воображаемых, а на настоящих боевых мечах.

Этого я одновременно боялся и ожидал. Мой сын – зомби. Существо без сердца и мозга. Послушная игрушка в чужих руках! Осталось убить меня, приказать умереть сыну, и все, дело сделано, концы спрятаны. Не было похищения и шантажа – все чисто. В пассиве несколько трупов, в активе кучка баксов. Вооруженные пока что только мечами-самоделками, подростки наглядно убедятся, что возмездие далеко не всегда настигает преступников…

Белый повел головой в сторону моего сына. Мальчик выхватил из ножен самодельный меч и встал в экзотическую позицию, отдаленно напоминающую «рюсу-но камаэ» – позицию «водяного дракона».

– Начинать по моей отмашке! – распорядился Белый, поигрывая одним из своих двух мечей. – Эй ты, принявший «духовный меч», лови теперь настоящее оружие!

Мой ученик прыжком вскочил на ноги, развернулся лицом к Белому и замер в ожидании. Он был спокоен и уверен в своей победе, на издевательский тон Белого не обратил никакого внимания. Он был учеником Великого Мастера и верил в себя.

«Лишний» меч выскользнул из руки Белого, со свистом рассекая воздух, полетел в сторону обнаженного юноши. Все невольно замерли, провожая полет полоски острой стали глазами.

Как раз такого момента я и ожидал. Надеялся, что мой «ученик» хоть на мгновение отвлечет общее внимание.

Медленно поворачиваю голову. Синий проморгал мое плавное движение, он справа, ему удобнее, чем Коричневому слева, держать автомат, его нужно нейтрализовать в первую очередь.

Языком нащупываю спрятанную за щекой хари – миниатюрную иглу, специально придуманную для плевка в глаз противнику.

Плюю. Истошный вопль. Синий роняет автомат, хватается обеими руками за лицо.

Левым локтем сбиваю ствол автомата Коричневого.

Коричневый инстинктивно нажимает на спуск, длинная очередь в пол, свист отрикошетивших пуль, чей-то крик.

Падаю на колени, сбиваю с ног Синего. Вовремя! Кто-то из сенсеев стреляет в меня, но спина Синего принимает на себя порцию свинца.

Подхватываю автомат Синего. Стреляю. Коричневый падает…

И тут неожиданно для всех, и для меня в том числе, с треском ломается деревянный люк, закрывающий путь наверх. В подвал шумно вваливается здоровенный омоновец, падает мешком, не замечая ступенек, на голове каска, на груди – бронежилет, в руках автомат.

– Всем лежать! – кричит омоновец, а следом за ним вваливается еще один головорез с автоматом, и в проеме видны уже тяжелые ботинки следующего…

Выходит, что менты давно уже взяли нас «под колпак» и несколько впопыхах ринулись на штурм исключительно потому, что услышали автоматные трели. Интересный расклад…

Выпускаю из рук автомат. Я безоружен, я весь в крови, не надо в меня стрелять, господа омоновцы!

Вокруг мгновенно началась паника. Некоторые мальчишки упали на пол, как и было велено, другие стоят в оцепенении, но нашлись и такие, которые спешно обнажают мечи.

Ниндзя-сенсеи всех цветов и оттенков обалдели больше своих подопечных. Ни один из них, судя по всему, и не собирается сопротивляться. Красный с ходу брякнулся мордой в пол. Зеленый опустил автомат, глаза в вырезе капюшона округлились, и, честное слово, на них навернулись слезы, не ровен час супермен замочит штаны своего боевого наряда. И только Белый не растерялся, змеей юркнул за ширму и затаился.

Между тем парнишка в плавках ловит брошенное ему оружие и бежит навстречу моему сыну, будто ничего экстраординарного вокруг не происходит. Мои сын замер с мечом на изготовку. Эти двое явно не в своем уме.

Знает ли мой сын, что его мать мертва? Не удивлюсь, если знает! Также не удивлюсь, если выяснится, что не кто иной, как он наблюдал за тем, как урка-наркоман вспарывал живот Николаю Малышеву. Мальчик болен, и его нужно лечить, а с теми, кто ввел ему вакцину безумия, мы сейчас потанцуем! Знать бы еще, откуда взялись омоновцы? Может быть, Миша Коробов не выдержал и раскололся? Рассказал о воскресшем Ступине из лучших побуждений, и теперь меня ловят? Или, правильнее сказать, уже поймали?

Некогда размышлять, потом разберемся. В первую очередь нужно спасать ребенка. Никогда не думал, что во мне, оказывается, так развит отцовский инстинкт.

Автомат выпал из моих рук. Сбрасываю с себя мертвое тело Синего и бегу, нет, не бегу, лечу к двум пацанам с мечами на изготовку. Так быстро я в своей жизни не бегал никогда, даже в пик формы, в пятнадцать лет.

Одиночный выстрел. У местных сенсеев автоматы настроены на стрельбу очередями, значит, стрелял милиционер. Среагировал омоновец на мой стремительный бросок. Он не виноват, я знал, что так будет, но я надеялся на промах. Редко чисто автоматический выстрел, инстинктивная реакция на неожиданное резкое движение, достигает цели.

Омоновец попал. Пуля прошла сквозь мою икроножную мышцу. Я споткнулся, упал, по инерции «проехал» несколько метров по полу, перекувырнулся через голову и очутился лежащим на спине у ног сына.

Глаза ослепило отражение света керосиновых ламп от лезвия меча. Ведомый рукой сына, меч неотвратимо опускался. Я понял, что не успею ничего сделать. Сейчас он убьет меня…

Я зажмурился и с удивлением услышал звон металла о металл. Открываю глаза… О Будда! За что?! Обнаженный мальчик в стремительном броске отводит своим оружием клинок, несущий мне успокоение, и вонзает сталь в горло моему сыну!

Закрываю глаза. Тело сына падает на меня, его щека рядом с моей, кровь из раны в горле сына теплым ручейком стекает по моей шее. Сталь пробила горло и сломала шейные позвонки. Его голова неестественно повернута, пальцы скребут пол, грудь сотрясается судорогами – Еще секунда конвульсий, и он замирает…

А ведь я так и не увидел его лица… Только безумные пустые глаза в прорези черного капюшона…

Заставляю себя поднять веки. Вижу довольную мальчишескую физиономию. Распухший язык мешает моему ученику улыбнуться. Он счастлив, только что он спас от неминуемой гибели Великого Гуру, поведавшего ему таинство магической мантры.

Еще сегодня утром я готов был убить этого малыша, сейчас же, как это ни странно, я испытывал к нему лишь жалость.

Поворачиваюсь на бок. Мертвое тело сына скатывается с меня, кровь все еще сочится из изуродованного горла.

Глубоко внутри все мое естество разрывается отчаянием и плачем, но разум остается чист и светел. Я больше не бесчувственная машина и не мститель. Я – Мастер, и я должен сделать то, что должен…

Бью улыбающегося мальчика с распухшим языком в точку покоя. Отправляю его в недолгий паралич для его же блага. Хватит с него на сегодня глупостей, пусть отдохнет. Парню и так еще предстоит отсидеть изрядное количество времени в камере, пока его не отправят на психиатрическую экспертизу. Потом его будут лечить.

Вскакиваю на ноги. Отмечаю, что подстреленная правая нога плохо меня слушается, и бегу, почти скачу на одной ноге в конец зала, к пошлой старомодной ширме.

– Стой? Буду стрелять!

Это – мне. Громкий окрик сзади сквозь грохот топочущих по полу армейских ботинок, лязг самодельных мечей о стволы автоматов и отборный яростный мат закованных в бронежилеты рыцарей порядка.

Не обращаю внимания на окрик. Некогда. Все же краешком сознания надеюсь услышать выстрел и обрести наконец покой. Выстрела не последовало, судьба не смилостивилась надо мной. Значит, так надо…

Хромаю за ширму. Вот черт! За ширмой, оказывается, дверь. Через эту дверь «священный додзе» покинули дзэнин и его холуй, которого я про себя прозвал Белым.

Толкаю дверь, она оказывается запертой на засов с другой стороны. Нужно ломать. Не обращая внимания на боль в ноге, сгибаю колени, встаю в низкую устойчивую позицию и резко, на выдохе выбрасываю вперед правый кулак. У меня не зря была когда-то кличка Стальной Кулак. Засов выдерживает, но дверь срывается с петель.

Протискиваюсь в тесное, пахнущее землей пространство. Я на дне земляного колодца. Возле одной из стен шахты колодца деревянная лестница. Ступеньки ведут наверх, в каменную темень, кажется, что они ведут в никуда, в пустоту, в небытие.

Лезу наверх, автоматически отмечаю, что вот-вот должен упереться головой в потолок, то есть в пол первого этажа бывшей лагерной столовой.

Вот и потолок. Ощупываю его рукой, ищу кромку крышки люка и не нахожу ее. Чувствую легкую воздушную тягу сбоку от себя. Так вот в чем дело! Лестница помогает подняться до уровня земли, далее запасной, секретный выход из зала (мафиози Папа сказал бы «эвакуатор») уходит в сторону. С точки зрения инженера, крайне примитивное коммуникационное решение. Вырыли канаву, заложили сверху досками, замаскировали доски дерном, и получился подземный ход. Рыли его открытым методом, по тому же принципу, что и новые ветки московского метро. Проложить такой подземный ход можно быстро и далеко.

Покидаю лестничные перекладины, ложусь животом на мягкую сырость крытой канавы и ползу. Над головой подгнившие доски. По секретному ходу продвигаться можно только ползком.

Я умею ползать очень быстро, и, если бы не простреленная нога, я, безусловно, нагнал бы беглецов максимум через минуту. Но раненая нога меня здорово тормозит, онемела, зараза, почти до бедра, никак не желает меня слушаться. К тому же я потерял (и продолжаю терять) довольно много крови. Задержаться бы на минуту, наложить жгут…

Сзади зашумели, загомонили. Ясно – омоновцы добрались до двери за ширмой, сейчас и подземный ход отыщут. Вот и отыскали. Слышу гулкие голоса далеко позади:

– Вась, глянь…

– Че тебе? Помоги лучше выход наверх шукать!

– Да не тряси ты лестницу, навернемся! Глянь лучше сюда! Нора вбок уходит…

– А ну посвети.

Кромешную тьму «норы» пронизывает луч мощного фонаря.

– Вась, глянь, кажись, там кто-то ползет!

– Эй! Там! В норе! – орет Вася. – Ползи взад! Стреляю!

В свете фонаря замечаю впереди, метрах в двадцати, резкий поворот подземного хода на девяносто градусов. Если не успею свернуть – мне конец. О возвращении и сдаче в плен не может быть и речи.

– Последний раз говорю: стой… тьфу ты… ползи назад, а то стреляю!

Пятнадцать метров до поворота.

– Не стреляйте! – ору я во все горло.

Двенадцать метров до поворота.

– Остановись, тогда не будем стрелять!

Восемь метров до поворота.

– Не стреляйте!

Пять метров до поворота.

– Вась, он нас дурит, давай стреляй, уйдет!

Два метра до поворота.

– Ну, мужик! Пеняй на себя! Стреляю.

Вот он, поворот, в метре от меня.

Одиночный выстрел.

– Вась, левее, в землю бьешь! Глянь, как надо…

Автоматная очередь… Но я уже успел свернуть.

– Мать твою! Васек, куда он подевался?

– Поворот там! Че варежку разинул? Ползи за ним, а я пойду доложу про нору.

– Почему я ползи? Ты и ползи.

– Я толстый, не пролезу. И к тому же у меня фонаря нет!

– Фонарь я тебе отдам…

Крики омоновцев стали неразборчивыми. Я уже уполз далеко, и чем дольше вы, ребята, будете препираться, тем меньше у вас шансов меня догнать. И тем больше шансов уйти у тех, кого действительно нужно догонять.

Чувствую впереди движение. Я их почти нагнал! Еще один поворот. Да! Вон они! Уже близко.

Еще яростнее, еще сильнее работаю локтями. Чужие ноги скребут по земле в нескольких метрах от меня. Они ползут друг за другом, иначе и невозможно. Здесь действительно очень тесно (если Вася, как говорил, толстый, может и правда застрять). С трудом могу приподняться на четвереньки, вправо и влево возможности маневра практически нет.

Кто ползет вторым номером? Кто ближайший ко мне? Напрягаю зрение. Перед носом ноги Белого. Последний раз, когда я его видел, у него в руках был меч. За ширмой меча не валялось, и далее по маршруту я его не находил. Значит, меч еще при нем. Учту.

Бросаю тело вперед, хватаю Белого обеими руками за стопу, резко поворачиваю. Есть! Перелом лодыжки.

– А-а-ай! – вопль Белого.

– Ты чего?.. – голос того, кто ползет впереди, дзэнина. Этот голос мне кажется знакомым…

Они не слышали, как я ползу, нагоняя их. Слишком спешили, сопели, кряхтели, крики омоновцев разобрать не могли, были уже далеко. Если и ожидали преследования, то от милиционеров, а те, по их расчетам, были еще очень-очень далеко. Я в расчет беглецов не входил. Приподнимаюсь на руках, отталкиваюсь ладонями и наваливаюсь сверху на Белого. Рослый, гад, моя голова упирается ему между лопаток. Белый пытается повернуться на бок. Как я и думал, в правой руке у него меч. Вытягиваю руки вперед, пальцами нахожу шею Белого. Напрягаю пальцы. Белый хрипит. У него есть в запасе три секунды, потом он потеряет сознание, потом умрет.

Впереди отчаянное копошение. Дзэнин прибавил темп, уползает, падла, боится и правильно делает.

Белый извивается подо мной. Прошла одна отпущенная ему секунда – Вот черт! Белый изловчился, вонзил острие меча в мою раненую ногу. Лезвие порвало джинсы на коленке и давит на мою голень. Больно! А раньше казалось, что нога потеряла чувствительность. Я невольно ослабил пальцы. Белый гулко втянул воздух, вздохнул полной грудью, обрел свежие силы.

Вытягиваю шею, зубами ловлю его плечо, сжимаю челюсти. Белый хрипло воет, выпускает меч из руки, и я снова с прежней силой сдавливаю ему горло.

Раз, два, три… Белый подо мной обмяк. Четыре, пять, шесть… Аминь! Встретимся в аду.

Переваливаюсь через агонизирующее тело, ползу дальше. С правой ногой совсем плохо. На смену недавнему онемению пришла жгучая боль. Впереди вижу еще один поворот. Да, черт возьми, я его вижу хорошо и отчетливо! Кромешная тьма вокруг рассеивается. За поворотом должен быть выход на поверхность. Жалко, я не успел настигнуть дзэнина под землей. Там, наверху, мое положение сильно осложнит покалеченная нога…

Ползу за последний поворот, над головой темно-синее небо. Дзэнин убрал несколько досок «с потолка» и выбрался на свет. Он ушел всего минуту-две назад. Земля еще осыпается по краям траншеи.

Опираюсь на здоровую левую ногу, помогаю себе руками. Вот я и наверху, на земле. Однако далеко я уполз. Здание, в подвале которого оборудован спортзал, виднеется метрах в ста пятидесяти сквозь остатки ограды вокруг пионерлагеря. А впереди лес, и между березовых стволов мелькнула и исчезла сутулая спина беглеца. Снова показалось, что я его знаю. Где-то я уже видел эту спину. Где? Не помню!

Приходится давать беглецу еще одну дополнительную фору. Сажусь на землю, снимаю с раненой ноги кроссовку, выдергиваю шнурки и накладываю некое подобие жгута выше колена.

В траве рядом замечаю полутораметровую палку. Очень кстати. Подбираю палку, встаю, опираясь на нее, как на костыль, и продолжаю погоню.

Если я и сетую по поводу своего ранения, то лишь для того, чтобы дать выход вполне естественным эмоциям. Внутренне я спокоен. Случилось то, что случилось, нет смысла винить кого-то или впадать в отчаяние, нужно меняться самому вместе с ситуационными изменениями. Когда лисица попадает в капкан, она отгрызает себе лапу и скачет на трех в свое логово зализывать рану. Мне же еще рано зализывать раны. Как телесные, так и душевные…

Скачу между деревьев на одной ноге, помогаю себе костылем. Голова слегка кружится, сказывается потеря крови, физические и нервные напряги. Ничего. Я сильный, я в отличной форме. Будучи миллионером, я хорошо кушал и следил за здоровьем. Сдюжу, есть резервы.

Уже темнеет, осень как-никак. Дзэнин небось торопит заходящее солнце, полагает, что ночью легче уйти. В принципе он прав, однако ночь – мое время. Я знаю, что настигну беглеца. Иной финал невозможен, вопрос лишь в цене, и моя жизнь в обмен на его смерть – вполне достойная сделка.

Впереди, за деревьями, утробно ухнул и застрекотал мотоциклетный мотор. Убыстряю ход как могу, пру напролом через молодые сосенки. Сухие иголки липнут к потному лицу, колючие ветки царапают тело. Хвала Будде, бурелом остается позади. В ноздри лезет запах бензина, глаза слепит сизый дым. Я опоздал секунд на сорок. По узкой петляющей тропинке с ревом уносится мотоцикл. Сутулая спина седока снова кажется ужасно знакомой. Еще успеваю заметить, что мотоциклист почти совершенно лыс, и он исчезает за поворотом. Одет байкер, кажется, во вполне цивильный перепачканный костюм безлико-серого цвета. Черт меня дери! И цвет этого костюма я помню! Выходит, мы с дзэнином старые знакомые… Неплохо, однако, он придумал. Подземный ход, спрятанный в буреломе мотоцикл, тропинка поблизости, ведущая… Куда? Очевидно, что на дорогу. Не ту дорогу, по которой я пришел в пионерлагерь, другую. Пробую сориентироваться, замираю, внимательно слушаю рокот мотоциклетного мотора. Лесные тропинки, маршруты грибников, как правило, изрядно петляют. Если мне удастся угадать, в какой стороне дорога и как попасть на нее, срезав путь по лесу, есть шанс заметно скомпенсировать мотопреимущества беглеца. И уж, если есть дорога, должен же кто-нибудь по ней ездить, кроме дзэнина-мотоциклиста.

Кажется, дорога должна быть вон там, справа. Попробую поверить своим ощущениям.

И снова я скачу по лесу как кенгуру, скрипя зубами от боли в правой ноге. Гул мотоцикла постепенно тает вдали, зато мое ухо улавливает еле слышный шум автомобильного мотора. Машина едет в нужную мне сторону, я должен успеть!

Я различил сквозь переплетение веток серую ленту дороги, когда автомобиль был уже совсем рядом, мотор надрывался метрах в ста от меня. Мне повезло, лесистый склон перед самой дорогой резко уходил вниз, наверное, когда-то очень давно, в другую геологическую эпоху, на месте нынешнего проезжего тракта протекала глубокая река с высокими берегами.

Машина показалась из-за поворота. Допотопный милицейский джип канареечного цвета с голубой полосой на борту, прозванный в народе «козлом». Все без разбору поголовье советских джипов почему-то неизменно получало это рогатое прозвище.

Ну что ж, на худой конец и козел скакун, мне выбирать не приходится, к тому же я в прошлом носил фамилию Козловский, так что все органично.

Отбрасываю палку-костыль, прыгаю и, сгруппировавшись, обхватив руками колени, качусь по склону между деревьями. Перед самой дорогой, на рубеже лесной травы и утрамбованного колесами песка, пружинисто распрямляю тело, отталкиваюсь левой ногой и после непродолжительного полета падаю грудью на землю в десяти метрах от быстро приближающегося автомобиля.

Визг тормозов, пыль и щебень из-под колес. Хвала Будде! Человек за баранкой успевает затормозить в нескольких метрах от моего распластанного тела.

Лежу неподвижно, имитирую если не смерть, то полную потерю сознания.

Щелкнул замок, открылась автомобильная дверца. Сквозь полуприкрытые веки вижу ноги вылезающего из автомобиля пассажира, того, что сидел рядом с водителем. Обут он во вполне штатские полуботинки. На нем дорогие твидовые брюки, и, судя по размерам, он велик ростом.

Ну, давай, родной, не томи! Иди скорее ко мне, и я тебя…

– Семен Андреевич Ступин? – громко спрашивает меня покинувший автомобиль человек в твидовых брюках. – Вы живы?

Неожиданный и крайне неприятный поворот событий. Значит, Миша Коробов все же раскололся. Эх, Миша, Миша…

Открываю глаза, приподнимаюсь на локте.

– Да, я жив. С кем имею честь?

– Капитан Чернышев из Москвы.

– ФСБ?

– При чем тут ФСБ? МВД, Семен Андреевич… Давайте я вам подняться помогу.

– Спасибо, я сам…

Но капитан Чернышев уже рядом и хлопочет вокруг меня.

– Слушай, Чернышев, я тут за одним гадом бегал…

– Мы так и поняли, – перебивает капитан. – Омоновский сержант доложил, что чуть вас не шлепнул, раздолбай. Пошли в машину, обопритесь на меня…

– Еще раз спасибо, сам доковыляю, не хочу вас пачкать. Поверх твидовых брюк Чернышев носил голубую фланелевую рубашку, а поверх рубашки перевязью болталась кобура-босоножка и из-под мышки у Чернышева торчала рукоятка «стечкина».

– Садитесь на заднее сиденье, Семен Андреич, сможете пролезть?

Я забрался в кабину «козла», поздоровался с сидящим за рулем невысоким стареющим мужчиной атлетического сложения.

– Майор Дроздов, – представился водитель.

Одет Дроздов, как и Чернышев, во все штатское. Кобура с пистолетом висела у Дроздова на поясе. Майор был много старше капитана, носил аккуратную короткую бородку и уже начинал лысеть, в то время как Чернышев имел гладко выбритое лицо и пышные вьющиеся волосы.

Кроме этих двоих, в машине больше никого не было.

– Сейчас вас в больницу отвезем, – сказал майор, когда капитан уселся в кресло справа от него.

– Отставить больницу, ребята. Слушайте, чего расскажу…

Я кратко поведал о своей погоне за дзэнином и предшествующих событиях (разумеется, опустив некоторые детали). Начал рассказ с того, что с каждой секундой все увеличивается расстояние между нами и преступником на мотоцикле. Майор сразу все понял, завел мотор и до отказа вдавил педаль газа в пол. Когда я закончил рассказывать, Чернышев спросил:

– Как вы смогли войти в доверие к э… э… сектантам?

– Воспользовался методом ками-гакурэ, в переводе с японского это звучит как «прикрытие божественным духом». Один из методов внедрения к врагу, играя на его религиозных чувствах, придуман еще лет триста назад.

– Понятно, – вежливо сказал Чернышев, хотя, само собой, ничего не понял.

Вообще я был довольно откровенен, описывая случившееся со мной с того момента, как в лесу меня окружили подростки в черных комбинезонах. Скрывать что-либо не имело смысла, все равно менты очень скоро узнают детали.

– Соболезную вам, Семен Андреич, – произнес майор Дроздов. – Смерть сына… Я понимаю…

Майор замолчал, не зная, что еще сказать, и капитан поспешил перевести разговор со скользкой темы на насущные проблемы:

– Семен Андреич, там рядом с вами аптечка валяется, не стесняйтесь, воспользуйтесь.

– Благодарю. И еще, ребята, вы очень меня обяжете, если объясните, что все это значит? В смысле милиция, штурм подвала и все, что вокруг этого. Кстати, вы представляете маршрут беглеца, вдруг он свернет с дороги?

Милиционеры переглянулись. Матерые столичные сыскари, элита органов, понимают друг друга с полуслова и полувзгляда.

– Я за рулем, – сказал Дроздов. – Коллега объяснит. А насчет мотоциклиста не волнуйтесь. По этой дороге один путь – к шоссе. Я примерно представляю, куда он едет. Не волнуйтесь, догоним. Я по молодости баловался автогонками, водить умею…

– Майор однажды на горбатом «Запорожце» «Мерседес» сделал, – подхватил Чернышев. – Представляете? Моторы – ерундистика, главное, кто рулит…

– Семену Андреевичу это сейчас неинтересно, капитан.

– Ну да, я понял. Рассказываю…

– И покороче.

– Слушаюсь, товарищ майор. В общем, так… Про события с вашим другом Коробовым вы, надеюсь, знаете и можете догадываться, что его одноклассник в Москве, полковник…

– Уже генерал, – перебил майор.

– Уже?

– Я, когда сегодня днем в Москву звонил, узнал. Тебе забыл сказать.

– Круто… Извините, Семен Андреич, продолжаю. В общем, пол… генерал погнал волну, и в результате в Коржанск приехали мы с коллегой разбираться на месте. Изучили материалы дела по ранению Малышева, понюхали вокруг и узнали, что в соседнем городке случилось нечто похожее. Конкретнее, вымогательство и подставка попки на момент передачи денег. В соседнем городе попка взял деньги, ушел, а потом его нашли со стрелой от арбалета в груди. Михаил Валерьевич Коробов, к сожалению, про факт вымогательства даже не заикнулся, по понятным причинам тряхнуть Коробова как следует мы не могли, руки коротки…

Громко дала о себе знать автомобильная рация. Капитан чертыхнулся, вышел на связь, и через минуту выяснилось, что в «Звездном» неприятности. Некто «одетый в красное» сумел воспользоваться суматохой и ушел от милиционеров, сбежал.

– У Красного есть одна заметная примета, – вмешался я в переговоры Чернышева. – Передайте, что у него на лбу нацарапано одно слово.

– Какое? – спросил Чернышев.

Я сказал.

– Что, серьезно? – изумился Дроздов.

– Без шуток, – ответил я.

– Э-э-э, Семен Андреич! – обиделся майор. – Чувствую, вы что-то недоговариваете. Откуда знаете про метку на лбу?

– Капитан закончит рассказывать, и я все объясню. Договорились?

– Будем считать, что да. Сообщи нашим друзьям примету, Чернышев, и рассказывай дальше, только, умоляю, короче.

Чернышев, давясь от смеха, передал приметы, заодно сообщил, куда и зачем мы едем, сказал, что помощь не нужна, и продолжил вводить меня в курс дела:

– В соседнем городе вымогали тысячу долларов за фотографии, компрометирующие тамошнего мэра в сексуальной связи с малолетками. Мы с коллегой тряхнули мэра, все выяснили, мы умеем колоть, поверьте. Дальше – дело техники. Выяснилось, что фото сделали молоденькие участницы оргии и передали их одногодкам, дальше…

– Я просил покороче.

– Так точно, товарищ майор. Если короче, то мы очень быстро вычислили непонятную организацию наподобие молодежного бандформирования с религиозным уклоном под руководством старших товарищей. Сами понимаете, Семен Андреич, как нас путала вся эта мистика и конспирация в японском стиле…

– Сворачиваем на шоссе, – в который раз перебил Дроздов. – Марку мотоцикла опознали, Семен Андреевич?

– quot;Яваquot;.

– Понятно. Продолжай, капитан.

– Удалось завербовать одного подростка. Он сначала играл в войну с удовольствием, но после первых трупов перепугался. От подростка мы узнали про аферу с вашим сыном, Семен Андреич. Простите, но идею вымогательства придумал как раз ваш сын. Ваш московский адрес он узнал, найдя старые письма, те, что вы писали его матери…

– Но я с тех пор столько московских адресов сменил!

– Ну и что? Строго говоря, этим вопросом мы вплотную не занимались. Механику поиска адреса не выясняли, но по личному опыту могу заверить, что цепочку любых адресов можно легко вычислить, если маниакально идти по следу… Простите.

Ну что ж, про то, что гражданин Ступин вот уже скоро два года, как числится без вести пропавшим, вам, господа сыскари, неизвестно, и это обнадеживает. Пока у нас с вами общие цели и задачи, рассчитываю на вашу помощь, а там посмотрим…

Ничего, капитан. Я знаю, что мой сын был психически болен.

– В этой банде половина была психов. Мы установили личность одного, скажем так, бригадира-тренера. Он трешник по молодости отсидел в середине восьмидесятых за незаконное преподавание карате. На зоне его опустили, у него от этого случился сдвиг по фазе, и после зоны он еще года два в психушке лечился. Мозги пацанам засирал капитально. Шизу клиническую делал из мальцов…

– Семен Андреич, вы аптечку можете положить, не бойтесь, – деликатно вставил постороннюю фразу Дроздов и многозначительно посмотрел на младшего сотрудника.

– Аптечка может на пол упасть, машину-то трясет, – подыграл я майору. Мне действительно было неприятно слушать, что мой сын являлся «клиническим шизиком». Хотя «неприятно» – это не то слово.

– Ну, что было дальше, вы знаете, – продолжил Чернышев. – Зря ваши сразу все не рассказали в милиции, в смысле про вымогательство.

– Извините, Семен Андреич, – опять вклинился в разговор Дроздов. – А почему в тот первый раз не вы, а друзья привезли выкуп?

– Меня в Москве не было, – ответил я. – Деньги требовали срочно и…

– Ясно. Заканчивай, капитан.

– В основном банда состояла из коржанцев, но были и филиалы в соседних городах. Мы попробовали взять все под контроль. Городки тихие, маленькие, и это возможно. Выяснилось, что главарь шайки живет в соседнем городе…

– Куда как раз и ведет это шоссе! Смекаете, Семен Андреич?

– Смекаю.

– Я закурю, а, майор? Угоститесь сигареткой, Семен Андреич? Нет? Зря… Ну, в общем, когда сегодня днем нам сообщили про труп в гостинице, мы решили наплевать наскажем так, на знакомство Коробова с шишкой из столицы и позвонили Михаилу Валерьевичу…

Я разговаривал как старший. Сказал про труп в гостинице, и Коробов сразу же говорит – это Ступин, в обмен на его сына у нас вымогали деньги. Собственно, ничего нового мы не узнали, про вымогательство, как вы поняли, давно сами догадывались. Долго я с Коробовым говорить не стал, спросил, напишет ли он заявление, узнал ваши приметы и побежал дальше работать… Кончай дымить, капитан, или стекло опусти.

– Опущу стекло… Про то, что убитый не вы, Семен Андреич, мы поняли, осмотрев труп. Приметы-то ваши Коробов нам сообщил, помните?.. Побеседовали с девушкой-администраторшей и, простите, дали вас в розыск. Сразу хочу задать вам, Семен Андреич, множество вопросов. Почему вы сбрили усы? Кто стрелял в вашем гостиничном номере? Откуда у вас фальшивый паспорт с питерской пропиской? Кто убит сегодня днем в гостинице? Известно ли вам про убийство одного из членов банды сегодня вечером, недалеко от места пожара, где погибла…

– Хватит, капитан. Будет время, Семен Андреич сам все объяснит. Ты же слышал, он обещал.

Спасибо, майор, не дал капитану протрепаться про смерть Нади. Бережешь мои нервы, ценю.

– Вам будет интересно, Семен Андреич, – все же не выдержал капитан, уж так ему хотелось хоть немного отыграться за всю ту суету, что свалилась сегодня на него по моей вине. – Не сбрей вы усы, вас бы давно уже задержали. Вас случайно видел один участковый возле кладбища, на выходе из города. Участковый сначала растерялся, лопух, но потом доложил о похожем на шпиона типе в черных очках.

– Я сказал: достаточно, капитан… Если бы наш информатор не сообщил, где тусуются бандиты-малолетки, вам бы полный абзац, Семен Андреич, и… И нам тоже. Генерал ждет результатов, а тут сплошные трупы. Напрасно вы. Семен Андреич, стали играть в Джеймса Бонда. Если вам рассказать, как капитан выколачивал сегодня из информатора место тусовки, вы не поверите. Парень-то хоть с нами и сотрудничал, но продолжал бояться, мы с ним до этого ювелирно работали, аккуратно, а сегодня пришлось пороть горячку… А как потом местных ментов на уши ставили – это песня! Как на объект выдвигались, как…

– Мотоцикл! Вон, гляди!

– Вижу, капитан. Держитесь, мужики, сейчас будет ралли! Выкинь сигарету, блин, достал…

Лес давно остался позади, шоссе прямой линией пересекало свежеубранное поле. В лучах пурпурного заходящего солнца неправдоподобно красиво по коричневым складкам плодоносящей земли стелился сизой, прозрачной дымкой туман. Я поймал себя на мысли, что мечтаю сейчас выйти из машины, упасть спиной на теплый чернозем и потонуть, раствориться в тумане…

Движение по шоссе, несмотря на поздний час, было оживленное, и майору Дроздову приходилось несладко. Но, несмотря ни на что, он принципиально не сбрасывал скорость и шел на обгон очередного грузовика, будто играл в компьютерные гонки.

– Мигалку и сирену врубать? – спросил Чернышев у Дроздова.

– Не-а, дичь воем спугнешь.

– Может, скинем скорость? Неохота помирать в ДТП.

– Угомонись, капитан, мешаешь.

– У меня последний вопрос, капитан, можно?

– Можно, Семен Андреич. Отвечу, если успею… Легче, майор! Почему сирену нельзя включать? Он же нас все равно в зеркальце заметит…

– Правильно, Семен Андреич. Отвлеките его разговорами. Капитан – парень хороший, только быстрой езды не любит, чем постоянно позорит свою нацию.

– Капитан, мой последний вопрос про деньги. Как вы думаете, отчего вымогали настолько малые суммы? Относительно малые, конечно…

– Чего тут думать? И так все ясно. Репетировали они…

– Что?

– Репетировали. В Москве привыкли уже к репетициям киллеров перед большим делом. Перед тем как какого-нибудь бандита шлепнуть, обязательно подстрелят безобидного лоха, чтобы продемонстрировать заказчику крутость и способность работать чисто, уходить без следов… Майор! Ну, будь человеком! Полегче, прошу ведь… Репетиции вымогательства тоже случаются, правда, редко. Или хотели заказ получить, или…

Майор чудом ушел от столкновения лоб в лоб с катящим навстречу «КамАЗом» и изящно подрезал «Волгу» на нашей полосе. Спина мотоциклиста замаячила всего в пяти метрах от нас.

– Догнали. Капитан, скажи ему в матюгальник, чтобы тормозил.

Майор ощутимо сбавил скорость.

– Ну, слава богу… – вздохнул капитан и, широко улыбнувшись, обернулся ко мне, подмигнул. – Сейчас сделаем его, спасибо Семен Андреичу, помог нам, грешным…

Мотоциклист впереди повернул голову, взглянул на нас через плечо, и я вспомнил, где раньше его видел! Я его узнал!

Продолжая удерживать руль левой рукой, мотоциклист сунул правую за пазуху.

– Осторожно! – крикнул я, но было поздно…

Беглец выхватил из-за пазухи нечто уродливое, с двумя короткими толстыми стволами, и выстрелил.

Я нырнул под сиденье. Со странным грохотом, напоминающим треск льда на реке во время весеннего ледохода, вдребезги разлетелось ветровое стекло, и в салон автомобиля хлынул поток холодного осеннего воздуха.

Я влез обратно на сиденье, сощурился и увидел, как мотоцикл выскочил на вспаханную полосу, обошел фургон-грузовик и исчез из поля зрения.

Отчего там, в лесу, он не попробовал меня подстрелить? Обрез, полагаю, был спрятан там же, где и мотоцикл, вполне мог снять меня с хвоста одним выстрелом. Что ему помешало? Страх! Он меня боится, а на ментов ему плевать. Надеюсь, он не догадывается, что в «козле», помимо ментов, спрятался Семен Ступин. Это дает мне некоторые преимущества.

– Из обреза бил! – заорал майор, стараясь перекричать гул встречного ветра. – Я еле успел голову убрать! Из обоих стволов бил. Вместо дроби патроны снаряжены головками от гвоздей. Я такое уже видел. Держись, капитан, сейчас снова быстро поедем! Капитан! Капитан!

Капитан развалился на сиденье, будто живой. Между тем он был мертв. Голубая рубашка на груди изодрана в мелкие клочья, лоскуты материи быстро впитывают в себя кровь из великого множества мелких ранок. Голова упала на плечо, рот приоткрыт в улыбке, в глазах с застывшими зрачками отражается заходящее багряное солнце.

– Капитан! Ты чего, капитан? Ты ранен?!

– Он убит, майор. Мне очень жаль…

Визгливо пискнули тормоза, прогудела слева, обгоняя нас, «Волга» цвета «мокрый асфальт», и допотопный милицейский джип остановился.

Майор бросил руль, развернулся ко мне всем корпусом, взглянул, словно только что обнаружил пассажира на заднем сиденье. Лицо его посерело и исказилось злой, оскалившейся, сморщенной гримасой.

– Мудак! Все из-за тебя, мудила! Во что ты вперся, ублюдок! Какого…

– Молчать! – заорал я что было сил. – Прекрати истерику, баба! Посмотри на дорогу, майор. Эта сволочь на мотоцикле уходит. Что? Отпускаешь его?! Пусть уезжает, да?

– Ты, мудель, еще будешь мне… – Майор замолчал, отвернулся, нахохлился и вцепился в руль так, что побелели пальцы.

Я думал, что уже видел все, на что способен майор Дроздов за баранкой. Я ошибался. Желтый «козел» с голубой полосой рванул с места на пределе доступной для его движка скорости. Недавно обогнавшая нас «Волга» мелькнула справа, и казалось, что она дала задний ход.

Ту же иллюзию я испытал относительно грузовика, что спрятал от наших взоров мотоцикл беглеца. Когда майор пошел на обгон грузовой машины, я закрыл глаза. По встречной прямо на нас мчался ископаемый гигант «БелАЗ». Столкновение было неизбежно.

Меня кинуло вправо, швырнуло влево. Я открыл глаза. Как мы не врезались в «БелАЗ», для меня осталось загадкой.

– Вон он! – крикнул майор. – Здорово оторвался, паскуда! Ступин! Возьми у капитана под мышкой пистолет, будешь бить ему по колесам!

Я вытащил из кобуры-босоножки капитанский «стечкнн», снял пистолет с предохранителя. Стрелять было еще рано, слишком велик разрыв. Одно хорошо – наконец-то между «козлом» и мотоциклом нет больше машин. Если движок не сгорит, догоним!

Лента шоссе пошла круто вверх. Движок «козла» издал странный рокочуще-надрывный звук. Наша скорость стала падать.

– Майор! Сделай что-нибудь!

– Херня, Ступин! Дотянем! Сейчас только на горку влезем…

Мотоцикл влетел на горку и пропал за линией горизонта. К счастью, до этой линии было совсем недалеко.

«Козлик» взобрался по асфальту на холм, хрипя и чихая. Перевалив через рубикон вершины, наш драндулет помчался вниз уже значительно шустрее.

– Ступин, блин, ты видишь?!

Я увидел! Шоссе уходило вниз, как и прежде, серой прямой линией, только теперь впереди, у подножия холма, асфальт трассы под прямым углом пересекала железнодорожная ветка.

– Ступин, ты паровоз видишь?!

Да, я все видел. Трудяга товарняк неотвратимо приближался. В том месте, где перекрещивались асфальт шоссе и рельсы железной дороги, торчала пеньком белая будка под красной крышей. Рядом с будкой колодезным журавлем нагнулся полосатый шлагбаум.

– Не успеем, Ступин! Метров десять не дотянем. А он успеет, проскочит!

Майор прав. Мотоцикл успеет проскочить перед самым носом поезда, а нас остановит бесконечная череда приземистых открытых платформ, груженных чем-то сыпучим. Сейчас стрелять по мотоциклисту бесполезно. Мы его нагоняем, но расстояние пока слишком велико. Могу попробовать стрельнуть, но только время потеряю. Счет идет на секунды.

– Майор, гони, сшибай шлагбаум и тормози как можно ближе к рельсам. По возможности резко тормози, понял?

– Не понял. Чего ты задумал?

– Некогда объяснять, делай, как я сказал!

Я схватил пистолет зубами, открыл дверцу автомобиля рядом с собой и полез на крышу «козла».

– Ты сумасшедший! – крикнул мне вдогонку Дроздов. Если бы зубы не сжимали ствол «стечкина», я бы ответил, что был им совсем недавно, но излечился. Ответил бы точно так же, как и Красному чуть больше часа назад.

Раненая нога совсем не мешала, вполне хватило обеих рук и здоровой левой нижней конечности. Я зацепился здоровой ногой за болтающуюся дверь, бросил тело на крышу, подтянулся и встал на колени.

Под трель электрического звонка плавно пошел вниз шлагбаум. Мотоцикл вильнул, обогнул полосатую палку, подпрыгнул на рельсах и исчез за железной громадой товарняка. Все звуки потонули в протяжном гудке. Бедняга машинист переживал не самые приятные минуты своей жизни. Мотоциклист успел прошмыгнуть перед его носом, чуть-чуть не задев задним колесом морду железнодорожной гусеницы. Секунда, и перед глазами стробоскопом замелькали низкие платформы с горками рыхлого груза. Я снова увидел мотоциклиста. Он почти что врезался в дисциплинированно застывший с другой стороны переезда одинокий «жигуленок» и все же сумел его обойти, при этом круто наклонил мотоцикл, задел коленом асфальт, но не упал.

Между тем «козел» подо мной приближался к шлагбауму. Я сел на корточки, балансируя на левом носке, пригнул плечи, расслабился.

Майор плавно вывел машину на пустую встречную полосу. Разумно, лучше задеть палку шлагбаума, чем ломать. Я приготовился.

Удар о шлагбаум, скрежет металла, истошный поросячий визг тормозов, машину немного заносит, и она замирает грудой желтого металла в метре от мелькающих серых бортов железнодорожных платформ.

Ловлю нужную долю секунды. Отталкиваюсь левой ногой так, чтобы сила инерции работала на меня. Лечу под перестук колес, гудок машиниста и звон электрозвонка. Лечу над открытой платформой товарного поезда, груженной чем-то сыпучим.

Две с половиной секунды полета тянутся вечность, но всему приходит конец, даже вечности. Возникает странное ощущение, словно не я падаю на асфальт, а шоссе обрушилось на меня. Вытягиваю руки, ловлю ладонями летящую навстречу шершавую серую субстанцию. Локти сгибаются, как только пальцы почувствовали холодок камня. Разжимаю челюсти, пистолет падает на твердь асфальта. Прижимаю подбородок к груди, колени упираются в лоб. Качусь по асфальту.

Первое, что увидел, когда все перед глазами перестало крутиться, – открывающуюся дверь «жигуленка» и вытянутую морду его водителя, молодого, бритого «под ноль» парня.

– Во дает! – философски заметил водитель «жигуля». – Жить надоело?

Я прыжком вскочил на ноги, вскрикнул невольно от боли в правой и поскакал к валяющемуся на асфальте пистолету.

– Мужик, ты чего? – удивился еще больше владелец «Жигулей», когда я выразительно повел стволом «стечкина», ловя на мушку его бритую голову.

– Некогда трепаться, вылезай из машины!

– Мужик, не психуй! Я уже вылез. Бери машину, только не стреляй, я к невесте еду.

– Привет ей от меня…

На одной ноге скачу к машине. Бритый шарахается в сторону. Передняя левая дверца распахнута, мотор тихо урчит. Падаю в еще теплое, нагретое чужим задом кресло.

– За машину не бойся, – кричу жениху, подав «жигуль» назад и готовясь развернуть его в нужном мне направлении, – я из милиции.

– Все, кабздец машине…

Интересная у него реакция на слово «милиция».

Управляться одной ногой с двумя педалями тяжеловато. Ну да ничего. Педаль тормоза меня пока не интересует. Жму на газ.

Мотоцикл я нагнал быстрее, чем ожидал. Через пару километров после железнодорожного переезда он сбросил скорость. Вероятно, успокоился, решил, что ушел. Проскочил перед поездом и даже не оглянулся. А к чему оглядываться? Что могут придумать менты в «козле»? Ничего. Разве что по рации с гаишниками свяжутся.

Шоссе по-прежнему пересекало поля, но их уже нельзя было назвать бескрайними. Слева виднеется темный душистый островок леса, за ним еще один островок, потом полуостров, а дальше целый океан деревьев. Я понял, почему мотоциклист сбрасывает скорость – боится проскочить мимо еле различимого в лучах заката ответвления от основной магистрали. Неприметная грунтовая дорожка бежит наискосок через поле и теряется где-то за первым лесным островом. Майор Дроздов ошибался. Мотоциклист спешил не в соседний город, а к этой развилке, и, если бы не мой каскадерский прыжок, то он бы успел свернуть и растаять в полумраке, прежде чем наш «козлик» замаячил на горизонте.

Беглец слишком поздно сообразил, что сзади еще довольно долго в принципе никто не может за ним следовать, кроме тех двух автомонстров (автобуса и трактора), которые он обогнал после того, как товарняк остановил погоню. До вожделенной развилки оставалось всего-то метров сорок, когда я с ним поравнялся и пошел на обгон. Мотоциклист повернул голову, увидел меня, окровавленного, полуголого, за рулем «Жигулей», изумленно открыл рот… и тут я резко вывернул руль вправо.

«Жигуленок» передернуло судорогой. Звук при столкновении получился странный, казалось, все ударные инструменты невидимого симфонического оркестра разом взяли одну протяжную низкую ноту. Жму на тормоз, в общую какофонию ввожу диссонансом писк резины об асфальт.

Звон литавр, мотоцикл завалился на бок, вылетел на обочину. Ухнули барабаны – мотоциклист вылетел из седла, отскочил, как мячик, от тверди шоссе, перевернулся в воздухе и замер, распластавшись на дышащем паром черноземе вспаханного поля. Оба колеса скакуна породы «Ява» бесполезно жужжат в воздухе, а сам механический конь замер, лежа на боку, зарывшись хребтом в землю. Мотор «жигуленка», кашлянув, замолкает. Мотоциклист пытается подняться и не может, с глухим уханьем падает навзничь, обратно на вспаханную плугом землю. Заключительным аккордом хлопает дверь автомашины, и все, концерт окончен, безумие звуков завершилось. Лишь мерный холостой рокот мотора мотоцикла да перестук моих одноногих прыжков по асфальту нарушают тишину остывающих после жаркого дня полей.

Прыгать на одной ноге по земле сложнее, чем по асфальту. Один раз я чуть не падаю, но сохраняю равновесие и с горем пополам добираюсь до замершего в позе раненой птицы мотоциклиста. Он лежит на спине, раскинув руки, правая неестественно вывернута, сломалась при падении, но он жив и в сознании.

– Здравствуй, дзэнин. Хотя о чем это я, мы ведь сегодня уже виделись.

– Я хочу сделать заявление! Я сдаюсь добровольно и готов к сотрудничеству.

– Поздно, Колобок. Если бы ты сдался сегодня днем, в гостинице, когда шел убивать Талика и нечаянно столкнулся в дверях со мной, возможно, я бы тебя и не тронул, а сейчас…

– Кто ты? Мент? Фээсбэшник?

– Я Мастер, но это неважно. Скажи-ка лучше, отчего ты сам порешил Толика, почему не повесил мокруху на холуев?

– Все скажу, не убивай меня, все скажу!

У него началась истерика – он заметил пистолет в моей правой руке.

Я выстрелил в землю, рядом с его лысой головой. Терапия подействовала, он сразу же заговорил по делу:

– Я был вынужден, понимаешь? Я должен сам, в назидание остальным. В педагогике личный пример имеет огромное значение.

– Ты учитель?

– Завуч в средней школе в соседнем городе.

– Живешь по чужим документам?

– Ты уже знаешь. Откуда?

– Ни хрена я не знаю. Догадался. За что сидел?

– Совращение.

– Малолетних?

– У меня два высших образования. Я закончил два института – Литературный и ГИТИС, жил в Москве, вращался в обществе. Я тонкая, чувствительная натура, понимаешь? Я стихи писал! Печатался в журналах. Ты должен понять! Ты Набокова читал? «Лолиту»? Ну или кино хотя бы смотрел?..

– Понимаю. Жил в Москве, печатался в толстых журналах, ходил на просмотры в Дом кино… Богемная жизнь начала восьмидесятых… И, конечно же, занимался модным, запрещенным карате?

– Нет. Занимался кунг-фу в группе у Лебедева, пока его не посадили.

– Ого! Тебе повезло, Лебедев настоящий мастер. Не пойму только, как он тебя, гниду, проморгал. Лебедев обычно сволочей чуял и гнал от себя… Думаю, ты не зря окончил ГИТИС, если Лебедев лопухнулся. Да и я тоже сегодня тебя не учуял…

– Я все расскажу! Ты поймешь! Ты же интеллигентный человек! На зоне я сошелся с ребятами из Коржанска. Они вели тут подпольную секцию карате и залетели, как и Лебедев…

– Все! Остальное – детали. Картина ясна, дальше можешь не рассказывать…

– Ты не понял! Я жертва социальных катаклизмов! Я просто хотел выжить, утвердиться на теневой социальной лестнице, раз уж официальный социум был для меня закрыт несправедливым приговором. Я ведь никого не принуждал, ни тогда, в Москве, ни здесь, в Коржанске. Девушки меня любили высокой и светлой любовью, понимаешь? А здешние парни до меня были просто несчастны, большинство из неполных семей или брошены де-факто родителями. Понимаешь? Я дарил им любовь и идеалы, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Слишком мудрено говоришь для меня, сиволапого. Да и не священник я…

– Ты должен понять! Я все, абсолютно все смогу объяснить…

– Пожалуй, действительно смог бы. Нашлись бы и адвокаты, и журналисты, которые с удовольствием тебя бы выслушали. Именно этого я и боюсь. Скажем, почему ты вымогал деньги у Малышева, а не у отца похищенного мальчика?

– У него нет отца. Мы были Сеньке вместо отца, понимаешь? Тот, кто чисто биологически его зачал, пропал без вести…

– Я знаю, но откуда тебе об этом известно?

– Один из моих парней учится в Москве, в МГУ, и ходит тренироваться в клуб «Дао» к Малышеву. Еще прошлым летом он рассказывал о…

– Я догадываюсь, о чем, дальше!

– Он услышал, как тренеры в разговорах между собой поминали Коржанск, место, где служил Ступин. Мы случайно узнали, что в Коржанске растет сын Ступина, отыскали мальчика, приблизили к себе, окружили его любовью, и он сам принес фото, на котором…

– Хватит! Я все понял. Молиться будешь?

Я поднял пистолет, прицелился лежащему подле моих ног человеку между прищуренных глаз с блуждающими зрачками.

– Ты не имеешь права! Есть закон! Суд! Правила…

– У меня свои правила и свой закон!

– Ты не сможешь. Убить беззащитного человека непросто! Тебя потом совесть замучает.

– Ты же смог сегодня днем убить Толика? Пусть и не такого уж беззащитного. А насчет совести… Знаешь, Семен, тот мальчик, который умер сегодня в подвале столовой пионерлагеря «Звездный»… он был моим сыном.

Пузатый человечек с лысым черепом, такой забавный и безобидный внешне, открыл было рот, но не нашелся, что мне ответить, и лишь когда палец моей руки начал плавным движением давить на курок, он поймал мой взгляд и закричал:

– Ты сумасшедший!

– Я был им…

Выстрел. Маленькая дырочка на переносице. Струйка крови. Если Будда был прав, то в следующей жизни он будет копошиться в дерьме, пока какому-нибудь рыболову не потребуется опарыш для наживки…

…Когда рядом со мной на шоссе, чихая и кашляя, затормозил милицейский джип с майором Дроздовым за рулем и телом капитана Чернышева в кресле справа от бывшего автогонщика, я уже сидел верхом на мотоцикле.

Дроздов вышел из машины, бегом подбежал ко мне, узнал и грязно выругался:

– …мать! Машина, блин, совсем сдохла! Еле на двадцати тянет… Где этот?

– Вон там лежит с дыркой во лбу.

– Пристрелил?

– Да. Пистолет найдешь рядом с трупом.

– Правильно! Машина, блин, совсем того, но я рискнул, не стал радировать, подмогу звать, чтобы не помешали его кончить. Знаешь ли, не доверяю я судам и знаю, на что способны адвокаты… А ты за каким хером его раздел и шмотки с трупа на себя напялил? С ума сошел?.. Да и мало тебе это тряпье…

– Я сейчас уезжаю, майор.

– Куда?

– Не знаю. Поеду вон по той грунтовке к лесу, а там видно будет.

– Какой грунтовке? Не вижу ни хера в темноте… Погоди! Как это ты уезжаешь?

– На мотоцикле.

– Нет, ты точно сбрендил!

– Майор, ты когда сегодня с Москвой связывался, до или после того, как Коробову звонил?

– А это здесь при чем?

– А при том, что, когда твое начальство услышит фамилию Ступин и проверит ее по картотекам да компьютерным базам данных… в общем, сам увидишь, что будет.

– Ты что, шпион? Диверсант?

Я грустно улыбнулся. Ниндзя и есть средневековые шпионы-диверсанты.

– Угадал, майор.

– Ну и какого же государства ты шпион? – усмехнулся Дроздов. – Диверсант хренов.

– Правильнее будет сказать, что я шпион не другого государства, а другой эпохи. Диверсант Средних веков.

– Ну точно – ты тронулся!

– Пусть так. У меня к тебе есть одна просьба: будь другом, дай мне полчаса, не труби сразу тревогу. Ладно?

– Послушай, Ступин, ты же взрослый мужик, должен понимать, что полчаса тебя не спасут, уедешь из Коржанского района, все равно найдут, если серьезно искать начнут.

– И все же выполнишь мою просьбу?

– Нравишься ты мне, хоть и псих.

– Да или нет?

– Ну да, да!

– Спасибо, майор, прощай!

– Езжай, увидимся на допросах.

– Сомневаюсь…

Я завел мотоцикл, развернулся и медленно поехал по обочине шоссе, зорко вглядываясь в темноту. Вот и грунтовка. Сворачиваю, еду в полной темноте. Ночь мне сестра, мы с ней друг друга понимаем. И она, и я – источники людских страхов, так принято считать, и в этом есть свой глубокий смысл.

Я сжег сегодня вечером на опушке леса, в километре пути от пионерлагеря «Звездный», паспорт Толика и документы Творогова. Обратно в Питер пути нет. Впереди меня ожидает маленький одноэтажный деревянный домик в окрестностях города Ярославля. Совсем такой же домик, как и тот, что был у Нади. Вечность тому назад, когда я преображался из недотепы Козловского в бизнесмена Творогова, в соответствии с постулатами древнего искусства йомогами-но дзютцу, искусства двух параллельных жизней, я обзавелся еще одним паспортом, помимо паспорта Творогова. Йомогами-но предполагает, что человек живет в двух разных местах одновременно и в обоих местах его знают как другую личность. Под Ярославлем меня знают как удачливого «челнока», специализирующегося на перевозке радиоэлектроники из Турции. Я подолгу пропадаю за границей, и в мое отсутствие за домом присматривает пожилая соседка. Милая, разговорчивая бабушка, очень похожая на ту, с которой я сегодня утром беседовал возле дома Надежды. Я всегда привожу старушке из дальних странствий какой-нибудь гостинец, и она всегда рада и мне, и гостинцу, В свой последний приезд я сказал бабушке, что следующий раз привезу с собой невесту, женщину по имени Клара, и дочку, не родную, но мою дочку. Теперь придется оправдываться, объяснять, почему приехал один, без гостинцев, без невесты, без дочки…

Клару я больше никогда не увижу. Я понял за прошедшие сутки, что ее жизнь вместе со мной будет похожа на жизнь рядом с миной замедленного действия с проржавевшим детонатором. Я приношу дорогим мне людям одни несчастья, все, с кем я, так или иначе, близок, платят за это слишком большую цену. У меня генетическая несовместимость с людьми этой эпохи, я случайно забрел в этот век из прошлого, я мыслю и действую по-другому (эрудиция и интеллект не в счет – это количественные, а не качественные величины), у меня иное тело, рефлексы и разум, чувствовать так же, как окружающие, для меня означает сойти с ума. Я другой, и я обречен на одиночество. Чужой всем пришелец из минувших эпох, изгой Средневековья, последний ниндзя… Нелегко будет добраться до Ярославля без документов и еще находясь в розыске, а ведь травля неизбежна. Люди этого времени боятся меня, как когда-то их предки боялись моего предка – демона-оборотня Тэнгу. Ну да ничего, шесть тысяч американских долларов, спрятанных на груди, мне помогут. Та сумма, в которую была оценена жизнь сына, поможет бежать отцу.

В который раз судьба улыбнулась мне улыбкой бультерьера! Улыбкой существа, с радостью смыкающего челюсти на шее любого, кто покусится на жизнь хозяина… О Великий Будда! Не дай мне сойти с ума!!!

Мужчина расплатился с шофером такси по счетчику и добавил «сверху» пятнадцатикопеечную монету – «на чай!»

– Забери пятнашку, сынок. – Шофер вернул монетку. – Нечего деньгами сорить. Ты, как я погляжу, не завскладом и не продавцом в мясном отделе работаешь.

– Угадал, отец, я инженер.

– Оно и видно. У меня внук инженер. Сто двадцать в месяц, зато двадцать четыре дня отпуска. Ты, наверное, как раз из отпуска едешь?

– Нет, отец. Я возвращаюсь с похорон. Деда хоронил.

– То-то, я смотрю, хмурый и неразговорчивый.

– Прощай, отец, мне еще нужно успеть привести себя в порядок и к восьми пятнадцати быть на работе.

– А у меня, считай, смена закончилась. Сейчас загоню машину в гараж и домой, на боковую.

– Завидую…

Мужчина вылез из старенькой «Волги» с шашечками на борту и побрел к подъезду блочной пятиэтажки.

На площадке первого этажа мужчина задержался. Его удивили блики белой бумаги в дырочках почтового ящика с номером его квартиры. Чтобы парторг на работе не придрался, он выписывал газету «Известия», но сегодня был понедельник, а по понедельникам газет не носят. А может быть, это и не ему вовсе корреспонденция, а очередное письмо соседям по коммуналке, привет от родственников из Свердловска? Или это письмо от девушки Нади? От нее что-то давно уже нет писем…

Мужчина открыл почтовый ящик, достал конверт с портретом космонавта Титова на лицевой стороне и в графе «Кому» прочитал свою фамилию. Почерк деда он узнал сразу. Характерное написание буквы «эс», знакомая чудная закорючка буквы «тэ». Сомнений нет – письмо от деда, с похорон которого он только что вернулся…

Бегом, через три ступеньки, мужчина поднялся к себе на пятый этаж. Дверь открывал, не боясь шума, знал, что соседи по коммуналке неделю как уехали в отпуск, в Гагры.

Через минуту он уже сидел на раскладушке в своей двенадцатиметровой комнате и распечатывал странное послание. В конверте оказался сложенный пополам листок в косую клетку из школьной тетради за две копейки. На листке рукой деда было написано всего два слова: «Прости меня». И все. Больше ничего.

Ему захотелось крикнуть: «За что, дедушка?» Но он знал, что это бесполезно. Дед задал ему последний коан, на решение которого, возможно, уйдет половина жизни…

Мужчина пожал плечами, тряхнул головой, поднялся с раскладушки и сделал два шага к подоконнику, на котором лежал коробок со спичками и стояла пепельница для друзей. Сам он не курил, но друзей в его доме, на горе соседям, бывало множество, и большинство из них баловались сигаретами. Даже некоторые девушки втайне от строгих мам не прочь были разок-другой затянуться дефицитной «Явой» явской.

Мужчина зажег спичку, и огонек пламени жадно лизнул листок в косую линейку, а потом и конверт с портретом Титова. Бумага скорчилась в пепельнице, застыла причудливой инсталляцией гонимых художников-авангардистов. Сжигать личную переписку вошло последнее время у него в привычку…

Мужчина собрался было скинуть с плеч плащ-болонью, но не стал этого делать. Часов в комнате не было, однако он знал, что сейчас ровно семь утра… До работы добираться почти полтора часа, он опаздывал.

Направившись было к выходу, хозяин двенадцатиметровой комнатушки замер на пороге, секунду подумал и нагнулся к паркетным половицам. Ловко поддев прямоугольник паркетной доски, он достал из тайника цепочку-кусари, поставил пахнущие мастикой досточки на место и сунул кусари в карман плаща. Дед учил всегда быть начеку и постоянно готовить себя… К чему? Мужчина не знал, но он верил деду и помнил его слова: «Если клинок хорошо заточить – рано или поздно на нем появится кровь».