"Белый какаду" - читать интересную книгу автора (Эберхарт Миньон)

Глава 1

Пока я писал, попугай Пусси, которому было суждено сыграть важную роль в этой истории, приблизился ко мне и подозрительно поглядел на меня своим черным круглым глазом.

Я заполнил анкету, необходимую для каждого гостя, прибывшего в отель. Дата прибытия: 29 ноября 19... Фамилия: Сандин. Имя: Джим.

– Что касается пункта "Постоянное место жительства", то я заколебался, так как у меня нет постоянного адреса. Нью-Йорк, Чикаго. Денвер – одинаково могли претендовать на него. Но, чувствуя на себе подозрительные взгляды попугая, с одной стороны, и хозяина отеля – с другой, я написал: "Нью-Йорк, занятие – инженер. Прибыл из Берлина".

У попугая, казалось, был удовлетворенный вид, когда я вручил хозяину заполненный формуляр и вписал свое имя в книгу отеля. Страница, на которой я писал, была совершен" чистой, если не считать большой чернильной кляксы. Эта чистота служила доказательством того, что в ноябре в гостинице было очень мало гостей.

Стараясь не спускать глаз с попугая, хозяин посмотрел на мою подпись. Он был черноволосым толстяком низкого роста. На руке у него было четыре кольца с камнями разных цветов, и один из них – с бриллиантом необычного вида. С первого взгляда было трудно определить его национальность. Человек этот мог быть немцем, но с таким же успехом он мог оказаться и итальянцем. Его манера двигаться казалась типично французской, однако на лице имелись следы и еврейского происхождения: полные красные губы; черные, близко посаженные глаза и толстый загнутый нос. Поэтому я удивился, когда он поглядел на меня с улыбкой и, потирая свои толстые короткие пальцы, заявил:

– Я тоже американец.

Он протянул мне свою скользкую, потную руку и продолжал говорить о том, как он счастлив со мной познакомиться, прибавив, что сюда, чтобы посетить Историческую палату и Римские развалины, приезжает много туристов из Америки.

– Я из Чикаго, – продолжал он. – Меня зовут Ловсхайм, Марк Ловсхайм. У меня есть брат в Нью-Йорке, он занимается контрабандой алкогольных напитков. Дела у него идут отлично.

Невольно я задал себе вопрос: зачем этому американскому гражданину жить здесь, во французском городке, в роли владельца отеля? Здешние доходы должны быть ничтожными по сравнению с теми, что он мог бы получать, работая в Чикаго вместе со своим братом – контрабандистом.

Человек, очевидно, прочитал мой мысли и прежде, чем я успел прийти в себя от удивления, сказал:

– Вас удивляет то, что я здесь делаю, и вы задали себе вопрос: какого дьявола нужно этому американцу в отеле, который зимой почти пуст, в то время как он мог бы заработать хорошие деньги в Чикаго?

Он пожал плечами, погладил своего попугая рукой, унизанной кольцами, и продолжал:

– Такова жизнь, дорогой мой сэр. Это место мне предложили, и я был счастлив, что смог его получить.

Мне не хотелось пускаться с ним в дальнейшие разговоры, тем более что я был утомлен, голоден и озяб.

Я спросил его, могу ли я получить комнату с ванной. К моему удивлению, он ответил утвердительно. Несмотря на это, я ощутил странное желание как можно скорее уйти прочь из этого старого, мрачного и неприятного отеля; я успел даже взять в руки свой чемодан. Хозяин отнесся совершенно равнодушно к моему намерению уйти. И в то же время, когда я колебался, не зная, что делать, совершенно незначительное обстоятельство заставило меня изменить решение и остаться: до меня донесся вкусный запах печенья...

Хозяин объяснил, что моя комната находится в северной части здания, которая зимой из-за ветра бывает почти пустая. Затем он вышел в стеклянную дверь, ведущую во внутренний двор отеля. Середина двора была вымощена камнем, вдоль стен и ограды вились виноградные лозы и росли разные кустарники. С трех сторон двор был закрыт отелем, а с четвертой – серая ограда с большими воротами для автомобилей. Северное крыло находилось напротив меня, оно выглядело холодным и почему-то таинственным.

Наконец, появился слуга с моими чемоданами. Мы прошли через холл, в котором не было ковра и находились лишь несколько плетеных кресел и анемичные пальмы. Лифт был невероятно мал, а сам отель – гораздо больше, чем я предполагал. Как оказалось, я не приметил и очень странной архитектуры этого здания.

Главный холл поднимался на высоту всего здания, и свет в него проникал через стеклянную крышу. Каждый этаж имел своеобразную галерею. Мы шли по скудно освещенным коридорам, удаляясь от главной части отеля, затем сошли вниз по пяти-шести ступенькам и после странных поворотов оказались, наконец, в северном крыле. Коридор резко сворачивал в сторону. Пришлось открыть еще одну дверь, затем пройти еще коридор, в котором было зверски холодно. С одной стороны этого коридора находились две комнаты, с другой – несколько окон, выходящих во двор.

В одной из этих комнат мне предстояло жить. В северном крыле царила полнейшая тишина. Слышались лишь наши шаги. Моя комната, по-старомодному роскошная, была большой и холодной.

Как только приготовили ванну, я выкупался и полчаса спустя отправился ужинать. Выйдя из своей комнаты, я на минутку остановился и через окно коридора увидел на противоположной стороне двора свет в холле.

В конце коридора были застекленные двери. Подстрекаемый любопытством, я отворил их и очутился на веранде. Узкие ступени выходили прямо во двор. Вся веранда заросла виноградными лозами, и, почувствовав потребность в свежем воздухе, я покинул затхлое помещение.

Сойдя по ступенькам во двор, несмотря на сильный ветер, я услышал голоса. Мне показалось, что Ловсхайм на грубом английском языке делает замечания своему слуге, так как за конторкой его не было видно. Он утверждал, что он не станет платить, "если это случится". Другой голос уверял, что "этого не случится".

– Вы уверены в этом? – спросил голос, казалось принадлежавший Ловсхайму.

– Уверен, совершенно уверен, так как я знаю это место.

– Только смотрите, никаких глупостей! Я этого больше не потерплю!

– Нет, будьте уверены.

– Тогда все в порядке, предоставляю вам свободу действий.

Ловсхайм замолчал, затем вдруг произнес одно слово по-испански: "Мапапа". Оно напомнило мне сделки с мексиканцами. Тот, другой, ответил тем же словом "Мапапа", и Ловсхайм вышел из-за кустов, пересек двор и вошел в полосу света, льющуюся из холла. Было видно, как он сел за свой письменный стол и стал гладить своего попугая. Другой человек таинственно исчез. Сильный ветер колыхал кусты и лозы, мне стало холодно, и я пошел ужинать.

Проще всего мне было пересечь двор и войти в холл, но я боялся, что Ловсхайм остановит меня и завяжет разговор. Но если бы я так поступил, события могли бы принять совершенно иной оборот.

Когда я вернулся в свой коридор, прошел его, то вскоре заблудился и вынужден был обратиться за помощью к горничной. Я попросил ее указать дорогу. Она не говорила по-английски, но довела меня до лифта. Холл был пуст, а в баре не горел свет. В ресторане я заметил того слугу, который принес мои вещи в номер, теперь он исполнял обязанности официанта. Он показал мне мой стол и подал меню. Кроме меня в зале сидело всего три человека...

Наискось от меня сидела женщина, походившая на лошадь. На ней было платье из блестящего шелка и много фальшивых драгоценностей. Поскольку она читала "Дейли Мейл", я принял ее за англичанку, но позже узнал, что ее имя миссис Бинг и она американка.

По сей день я не могу понять, зачем она приехала в этот уголок Франции, зачем задержалась в городке А... Она до конца осталась для меня загадочной фигурой.

В другом конце зала сидел священник. Он был молод и имел рыжую бороду. Его коротко подстриженные волосы каштанового цвета резко отличались от редкой и длинной бороды. Это придавало ему какой-то неприятный вид.

Пока официант обслуживал миссис Фелицию Бинг, продолжавшую читать свою "Дейли Мейл", я обратил свой взгляд на третью особу, находившуюся в ресторане.

Сначала я взглянул на нее без особого интереса, но, заметив дивную линию ее спины, стал рассматривать внимательнее. Мне казалось странным, что она была одета в нарядное платье в таком холодном, полном сквозняков помещении. На ней также была короткая накидка из бархата, подчеркивавшая белизну ее рук, прекрасную линию шеи обрамляли каштановые волосы с золотистым отливом. Ногти холеных рук были покрыты лаком кораллового цвета.

Разглядев ее внимательно, я пришел к заключению, что она американка. Проведя долгое время в качестве инженера в далеких странах Востока, я давно не имел возможности видеть красивую, стройную женщину, которая – не редкость в Америке. Дело не в том, что я питаю особое пристрастие к женскому полу, но я провел последние два года в России, где широченные плечи, топорные лодыжки и заскорузлые ладони – не редкое явление у женщин. Теперь же я любовался этой девушкой.

Инженер, которому приходится много путешествовать по разным странам, не имеет возможности избрать себе супругу. Профессия инженера несовместима с женитьбой, пока ему не удастся обосноваться на одном месте. К сожалению, мне этого до сих пор не удалось.

Итак, я описал трех человек, находившихся кроме меня в ресторане. В дальнейшем все мы оказались втянутыми в события, разыгравшиеся в этом отеле.

Слуга подал мне суп, и обед протекал спокойно, если не считать того, что миссис Фелиция Бинг на плохом французском языке настойчиво пыталась говорить со слугой, который прекрасно понимал по-английски. Она раздражалась из-за того, что ему не удавалось ее понять. Позже выяснилось, что ей требовалась лишь вода со льдом и о ее желании легко было догадаться. С сыром также произошел инцидент, который, как мне кажется, из всех присутствующих заметил я один.

Я сидел лицом к окнам, обращенным во двор. Они были загорожены примерно до высоты плеч кружевными занавесками, а поверх них кто-то повесил потертый коричневый велюр или бархат, видимо, пытаясь задержать таким образом приток холодного воздуха. Но, надо сказать, эта попытка оказалась совершенно безуспешной.

Наружные ставни были открыты, и я лениво глядел на черную блестящую поверхность окна, отражавшую хрустальную люстру, висящую в зале. Я подумал о том, что ветер усиливается, перерастая в шквал, о чем я мог судить по дрожащим ставням. Вдруг я заметил, что смотрю прямо в лицо человеку, и этим человеком был Ловсхайм. Из-за занавески мне была видна только верхняя часть его лица, но сомнений быть не могло.

Самым непонятным было то, что он со странным напряжением глядел на девушку, которой я недавно любовался. Он долго смотрел на нее, и его жирное лицо становилось все белее и отчетливее на фоне ночного мрака, а глаза делались темнее, меньше и блестели в темноте.

Я поставил стакан, который держал в руке, и это движение привлекло его внимание. Его взгляд блеснул в мою сторону, и в тот же миг он исчез. Он так поспешно исчез, а оконное стекло вновь стало черным и пустым, что казалось, будто его лицо было лишь призраком, мелькнувшим на одно мгновение и тотчас бесследно растаявшим.

Однако это был Ловсхайм во плоти и крови, я был в этом уверен. Впрочем, если человек пожелает смотреть через окно в свой собственный отель, я полагаю, что он имеет на это право, каким бы неприятным ни показался его взгляд.

Я помедлил немного, возясь с грушами, в надежде, что девушка с серебряными каблучками уйдет первой и я смогу взглянуть на ее лицо. Впрочем, это не имело особого значения, так как я заранее сказал себе, что ее лицо должно оказаться простым и лишенным всякой привлекательности. Она была так щедро награждена красотой тела, что казалось неразумным ожидать красоты ее лица. Но она не двинулась даже после того, как официант убрал со стола и скрылся.

В конце концов я встал, решив, что лучше оставить в памяти прекрасное видение неискаженным, не рискуя испытать разочарования, тем более что в зале становилось все холоднее. В холле никого не было и свет не горел. Я велел слуге затопить камин в моей комнате и подать мне туда кофе и бренди.

С приближением ночи непогода разыгралась уже вовсю. За то время, что я провел за обедом, ветер усилился, и мне казалось, что этот скрипящий старый дом каким-то странным образом стал частью ночной бури, разделяя ее мрачный натиск. Дом трясся и скрипел, жуткий ветер свирепствовал в коридорах. Когда я вошел в северное крыло и, наконец, открыл дверь, ведущую в свой коридор, струя холодного воздуха бросилась мне в лицо, подобно какому-то испуганному существу, вырвавшемуся на свободу. Я ощутил радость, увидев слугу, пришедшего несколькими минутами позже.

– Вы полагаете, они будут гореть? – спросил я, наблюдая, как он складывает дрова.

Он поглядел с сомнением на дымоход, затем пожал плечами и подтянул книзу губы, сделав прекрасный" французский жест, означавший, что он полностью снимает с себя всякую ответственность за дальнейшее. Он ясно говорил этим: "Вы просили огонь. Вы его получите. Но дует мистраль, и нельзя предвидеть, что произойдет. Что бы ни случилось, это уже ваша забота".

Он сложил небольшую кучку дров и зажег спичку.

– Много ли гостей сейчас в отеле? – спросил я.

– Нет, месье. Сейчас не сезон. У нас теперь живут только мисс Телли, миссис Бинг, отец Роберт и вы. Вот и все.

Он энергично подул на маленькое пламя, начинавшее разгораться. Видимо, он старательно зачесывал то небольшое количество волос, которое у него оставалось. Черными, влажными нитями они проходили над лысиной и теперь блестели, отражая огонь камина. Его энергичное смуглое лицо стало красным в свете вспыхнувшего пламени. Он перевел дух и сел на корточки. В его черных глазах теперь играли отблески огня, а белый фартук свисал с его колен.

– Мисс Телли (он отчетливо произнес слово "мисс") – это та красивая леди, которая сегодня вечером была в ресторане в красных туфельках с серебряными каблучками. А миссис Бинг – это... – Он поколебался в нерешительности, затем просто добавил: – ...а это та, другая.

Итак, она была красива. Услышав это, я почувствовал некоторое удовлетворение. Конечно, у этого слуги представление о красоте могло отличаться от моего. Однако он сделал все возможное, чтобы быть вежливым по отношению к миссис Бинг. Понятно, это не имело ни малейшего значения, но мне почему-то было приятно, что мисс Телли все же была красивой.

Ставни хлопнули, слуга, выпрямившись, подошел к высокому окну и открыл его. Пока он пытался более надежно закрепить ставни, в комнату ворвался неистовый ветер, заставивший пуститься в дикий пляс языки пламени и вызвавший страшный дым в комнате. Я подозреваю, что слуге ничего не удалось сделать, так как он бросил свое занятие и, пожав плечами, закрыл окно и задернул его толстой шторой.

Когда он подложил в камин дрова и удалился, я сел к огню и стал лениво нежиться. Огонь горел довольно хорошо, но слегка неровно из-за ветра. Я протянул ноги и с комфортом отдыхал. Возможно, здесь было несколько безлюдно и слишком тихо, если не принимать в расчет ветра, но все же было неплохо.

Мои глаза лениво блуждали по комнате. Я разглядел толстый потертый красный ковер, старые кресла в атласных чехлах, фантастическую хрустальную люстру, огромный мрачный шкаф, зеркало в золоченой раме над камином и веселые французские часы на камине. Мое внимание привлекли не столько сами часы, сколько тщательно выполненная подставка к ним, в виде отлитой из бронзы фигуры человека на коне.

Вероятно, именно тогда я задремал, потому что последним запомнившимся мне предметом была эта бронзовая фигура. Она отчетливо запечатлелась в моем сознании: лошадиная грива, развевающийся хвост, а также шляпа и плащ всадника, откинутые назад, даже его рука в перчатке и длинная шпага, которую он держал.

Все это я запомнил до мельчайших подробностей. Помню, я подумал, как безобразна и громоздка эта фигура в качестве украшения для часов. Одна шпага была не менее 12-15 сантиметров длиной, и все остальное было выполнено в соответственных пропорциях. Это все я помнил, когда внезапно проснулся, осознав, что ветер бешено гонит дым по трубе в мою комнату, ставни отчаянно стучат по окну, а я окончательно замерз и окоченел.

Я встал, зевнул и понял, что спал. Время было уже за полночь, и я решил лечь в кровать. Однако в наполненной дымом комнате спать было невозможно.

Недогоревшие дрова, видимо, еще тлели, и порывы ветра гнали в комнату клубы голубого дыма. Надеясь, что ветер скоро переменит направление, я открыл дверь, чтобы выпустить дым, и вышел в коридор, бросив взгляд во двор.

Была подходящая ночь для ведьм. Право, можно было поклясться, что они уже были здесь, носясь по двору в дикой пляске, яростно празднуя шабаш.

Под входной аркой мерцал свет, черные тени казались гротескными. Густые кусты и виноградные лозы ожили и бешено колыхались. Окна в коридоре скрипели. На другой стороне двора холл был погружен во мрак, и через ставни окон не пробивалась ни одна полоска света. Лишь над входной аркой мерцал тусклый свет.

Я вдруг остро почувствовал сожаление, что выбрал такое уединенное и ветреное место. Инстинкт всегда проявляется отчетливее, когда находишься в полусонном состоянии: мне был не по душе этот старый отель и особенно не нравился этот двор с пляшущими в нем ведьмами. Он уже казался зловещим: Это не было преувеличением, право же, я не был человеком, подверженным фантазиям или наделенным излишним воображением. Это было единственное подходящее определение – место было зловещим, оно угрожало.

Вдруг ветер стал завывать еще громче. Он выл и стонал над моим ухом. Нет, он как будто говорил:

– Впустите меня. О, пожалуйста, дайте мне войти!