"Знамение" - читать интересную книгу автора (Зельцер Дэвид)

Глава 5

Торн провел бессонную ночь. Он сидел на террасе спальни и курил, вкус сигарет был ему уже отвратителен. Из комнаты доносились стоны Катерины, и он задумался над тем, с каким демоном борется она во сне. Не вернулся ли это старый демон депрессии, который снова начинает преследовать ее?

Чтобы не думать о действительности, Торн начал размышлять и погрузился в свои фантазии, позабыв о реальных заботах и тревогах. В мечтах Торн провел всю ночь напролет.

Когда Катерина проснулась, раненый глаз распух еще сильнее и совсем закрылся. Уходя, Торн посоветовал ей все же обратиться к врачу. Больше они ни о чем не говорили. Катерина молчала, а Торн был занят проблемами нового дня. Оставалось собрать кое-какие мелочи для поездки в Саудовскую Аравию, но предчувствие, что ему не следует уезжать, угнетало Торна. Он боялся. За Катерину, за Дэмьена, за самого себя, и не мог понять почему. В воздухе ощущалось напряжение, казалось, что жизнь висит на волоске. Торн раньше никогда не задумывался о смерти, прежде она витала где-то очень далеко. Но сейчас сознание, что его жизнь каким-то образом находилась в опасности, занимало все его мысли.

В лимузине, по дороге в посольство, он небрежно заполнил бланки страховых полисов и набросал кое-какие указания, которые необходимо было соблюсти в случае его смерти. Торн делал это автоматически, не замечая, что подобное происходит впервые в его жизни. И только теперь, закончив писать, Торн вдруг ощутил страх; оцепенев, он просидел в напряженной тишине до тех пор, пока автомобиль не подъехал к посольству. Предчувствие чего-то страшного не покидало Джереми.

Лимузин остановился, и Торн вышел из него, дождавшись, пока машина уедет. Он увидел, как к нему стремительно приближаются двое мужчин. Один щелкнул фотоаппаратом, а другой принялся сыпать вопросами. Торн направился к посольству, но они встали у него на дороге.

— Вы читали сегодняшний «Репортер», мистер Торн?

— Нет, не читал…

— Там есть статья о вашей няне, о той, которая спрыгнула…

— Я не видел.

— В ней пишут, что няня оставила после себя записку.

— Чепуха.

— Посмотрите в эту сторону, пожалуйста. — Это сказал Дженнингс, он быстро передвигался и щелкал фотоаппаратом.

— Дайте мне пройти, — попросил Торн, когда Дженнингс преградил ему дорогу.

— Это правда, что она принимала наркотики? — спросил второй репортер. — Конечно, нет.

— После вскрытия в крови было обнаружено лекарство.

— Это было лекарство против аллергии, — ответил Торн, стиснув зубы. — У нее была аллергия…

— Говорят, там была передозировка…

— Не двигайтесь секундочку, — попросил Дженнингс.

— Уйдите же с дороги! — зарычал Торн.

— Это наша работа, сэр.

Торн шагнул в сторону, но они продолжали его преследовать и снова преградили путь.

— Она принимала наркотики, мистер Торн?

— Я уже сказал вам.

— А в статье говорится…

— Мне наплевать, что говорится в этой статье!

— Прекрасно! — воскликнул Дженнингс. — Еще секундочку не шевелитесь!

Он слишком быстро придвинул фотоаппарат, Торн резко толкнул его и вышиб из рук Дженнингса. Фотоаппарат с грохотом разбился о тротуар, и на какое-то мгновение все застыли, пораженные резкой вспышкой гнева.

— Неужели у вас нет никакого уважения? — выдавил Терн.

Дженнингс опустился на колени и снизу вверх взглянул на него.

— Извините, — удрученно произнес Торн. Голос у него дрожал. — Пришлите мне счет за убытки.

Дженнингс поднял разбитый аппарат, медленно встал и пожал плечами, глядя в глаза Торну.

— Все в порядке, мистер посол, — сказал он. — Давайте считать… Что вы мне «должны».

Из посольства выбежал солдат морской пехоты, но увидел лишь последствия столкновения.

— Он разбил мою камеру, — обратился Дженнингс к солдату. — Посол разбил мою камеру.

Они постояли немного в замешательстве, потом разошлись каждый в свою сторону.

В кабинете Торна царил переполох. Поездка в Саудовскую Аравию была в опасности, потому что Торн отказывался ехать, не давая никаких объяснений. Разработка планов поездки заняла почти две недели, и теперь помощники требовали от него объяснений, считая, что их разыграли, и весь труд пропал даром.

— Вы не можете отменить ее, — убеждал один из помощников. — После всей подготовки вы не можете просто так взять и сказать…

— Она не отменяется, — возразил Торн, — она откладывается.

— Они воспримут это как оскорбление.

— Пусть будет так.

— Но почему?

— Я не могу сейчас уезжать, — сказал Торн. — Сейчас неподходящее время.

— Вы понимаете, что поставлено на карту? — спросил другой помощник.

— Дипломатия, — ответил Горн.

— Гораздо больше.

— Я пошлю кого-нибудь другого.

— Президент хотел, чтобы поехали вы.

— Я поговорю с ним. Я все объясню.

— Боже мой, Джереми! Мы планировали две недели!

— Тогда перепланируйте! — закричал Торн.

Такая внезапная вспышка гнева заставила всех умолкнуть. Зазвонил селектор, и Торн протянул к нему руку.

— Да?

— Вас хочет видеть отец Тассоне, — раздался голос секретаря.

— Кто?

— Отец Тассоне из Рима. Он говорит, что у него срочное личное дело.

— Я никогда о нем не слышал, — ответил Торн.

— Он говорит, что займет всего минуту. Что-то насчет госпиталя.

— Наверное, попросит пожертвований, — пробормотал один из помощников Торна.

— Или передачи даров, — добавил второй.

— Хорошо, — вздохнул Торн. — Пустите его.

— Я и не знал, что вас так легко растрогать, — заметил один из помощников.

— Общественные дела, — пробормотал Торн.

— Не принимайте окончательного решения насчет Саудовской Аравии. Хорошо? У вас сегодня плохое настроение. Давайте подождем.

— Решение уже принято, — устало ответил Торн. — Или едет кто-то другой, или мы откладываем поездку.

— Откладываем на какой срок?

— На потом, — ответил Торн. — Когда я почувствую, что смогу ехать.

Двери распахнулись, и в огромном проеме возник маленький человечек. Это был священник. Одежда на нем была в полном беспорядке, и весь вид его говорил о неотложном деле. Помощники обменялись настороженными взглядами, не будучи уверены, могут ли они оставить комнату.

— Можно ли… Попросить, — сказал священник с сильным итальянским акцентом, — … Поговорить с вами наедине?

— Это насчет госпиталя? — спросил Торн.

— Si.

Торн кивнул, и помощники неохотно двинулись к выходу. Когда они вышли, священник закрыл за ними дверь, затем повернулся с выражением боли на лице.

— Да? — с участием спросил Торн.

— У нас мало времени.

— Что?

— Вы должны меня выслушать.

Священник не двигался, прижавшись спиной к двери.

— И о чем же вы будете говорить? — спросил Торн.

— Вы должны уверовать в Христа, вашего Спасителя. Вы должны уверовать прямо сейчас..

На секунду воцарилось молчание.

— Пожалуйста, синьор…

— Извините меня, — перебил его Торн. — Если я вас правильно понял, у вас ко мне срочное личное дело?

— Вы должны уверовать, — продолжал священник, — выпейте крови Христовой и съешьте его тела, потому что только тогда он будет внутри вас, и вы сможете победить сына дьявола.

Атмосфера в кабинете накалялась. Торн протянул руку к селектору.

— Он уже убил один раз, — прошептал священник, — и убьет еще. Он будет убивать до тех пор, пока все ваше имущество не перейдет к нему.

— Если вы подождете немного в коридоре… Священник стал приближаться, в голосе его росло волнение.

— Только с помощью Христа вы сможете бороться с ним, — угрожающе произнес он. — Уверуйте в Христа. Выпейте его крови.

Торн нащупал кнопку селектора и нажал ее.

— Я запер дверь, мистер Торн, — сказал священник.

Торн напрягся, его испугал тон священника.

— Да? — раздался в селекторе голос секретаря.

— Пришлите охрану, — ответил Торн.

— Что случилось, сэр?

— Я умоляю вас, синьор, — воскликнул священник, — послушайте, что я вам скажу.

— Сэр? — повторила секретарша.

— Я был в госпитале, мистер Торн, — сказал священник, — в ту ночь, когда родился ваш сын.

Торн застыл. Он не мог отвести взгляда от отца Тассоне.

— Я был… Акушером, — сказал священник запинающимся голосом. — Я… Был… Свидетелем рождения.

Опять послышался голос секретаря, на этот раз в нем звучало беспокойство.

— Мистер Торн? — спросила она. — Извините, я не расслышала вас.

— Ничего, — ответил Торн. — Просто… Будьте на месте.

Он отпустил кнопку, с ужасом глядя на священника.

— Я умоляю вас… — произнес Тассоне, едва сдерживая слезы.

— Что вам угодно?

— Спасти вас, мистер Торн. Чтобы Христос простил меня.

— Что вам известно о моем сыне?

— Все.

— Что вам известно? — строго переспросил Торн.

Священник задрожал, в голосе его чувствовалось крайнее волнение. — Я видел его мать, — ответил он.

— Вы видели мою жену?

— Его МАТЬ, мистер Торн!

Лицо Торна стало жестким.

— Это шантаж? — тихо спросил он.

— Нет, сэр.

— Тогда что вы хотите?

— РАССКАЗАТЬ вам, сэр.

— Что рассказать?

— Его мать, сэр…

— Продолжайте, что там насчет его матери?

— Его матерью, сэр… Быласамка шакала ! — Священник застонал. — Он родился отшакала . Я сам это видел!

Послышался треск, и дверь распахнулась. В кабинет ворвался солдат, за ним помощники Торна и секретарь. Торн сидел, не шевелясь, мертвенно-бледный. По лицу священника катились слезы.

— Здесь что-нибудь произошло, сэр? — спросил солдат.

— У вас был странный голос, — добавила секретарь. — А дверь оказалась запертой.

— Я хочу, чтобы этого человека выпроводили отсюда, — сказал Торн. — А если он когда-нибудь снова появится, посадите его в тюрьму.

Никто не шевельнулся. Солдат не знал, что ему делать со священником. Тассоне медленно повернулся и пошел к двери. Здесь он оглянулся на Торна. — Уверуйте в Христа. Каждый день пейте кровь Христову, — грустно прошептал он и вышел.

— Что он хотел? — спросил один из помощников.

— Не знаю, — тихо ответил Торн, глядя вслед священнику. — Он сумасшедший.

На улице рядом с посольством Габер Дженнингс прислонился к автомобилю и проверял запасной фотоаппарат, отложив разбитый в сторону. Он увидел, как солдат сопровождает священника из посольства, и сделал пару снимков. Солдат заметил Дженнингса и подошел поближе, недовольно глядя на него.

— Вам недостаточно хлопот с этой штукой? — спросил он, указывая на аппарат.

— Хлопот? Их никогда не бывает достаточно, — улыбнулся Дженнингс, еще раз сфотографировав маленького священника, прежде чем тот исчез вдали…

Поздно вечером Дженнингс сидел в своей темной комнатке и разглядывал фотографии. Чтобы убедиться в исправности запасной камеры, он сделал тридцать шесть снимков с разной диафрагмой и выдержкой, и три из них вышли неудачными. Это был тот же дефект, что и несколько месяцев назад, когда он снимал няню на дне рождения в поместье Торнов. Теперь нечто похожее было на снимках со священником. Опять создавалось впечатление, что повреждена эмульсия, но теперь это было не на одном снимке. Брак задевал два негатива, потом шли два хороших кадра, потом опять точно такой же брак. Самым поразительным, однако, было то, что брак, казалось, преследовал определенного человека: странное мутное пятно зависло над головой священника.

Дженнингс вынул из проявителя пять фотографий и принялся рассматривать их вблизи. Два снимка священника с солдатом, два снимка солдата крупным планом и еще один, с удаляющимся священником. На последнем снимке пятно стало меньше, в соответствии с размерами самого священника. Как и раньше, этот брак напоминал какое-то свечение, но в отличие от пятна на снимке с няней оно было продолговатой формы и зависло над священником. Пятно походило на призрачное копье, готовое вот-вот пригвоздить священника к земле.

Дженнингс достал опиум и погрузился в размышления. В свое время он вычитал, что эмульсия фотопленки очень чувствительна к сильному теплу, так же, как и к свету.

Возможно, тепло, которое вырабатывается при чрезмерном волнении, прорывается через человеческое тело, и его можно заснять на пленку рядом с человеком, находящимся в состоянии сильного стресса.

Все это взволновало Дженнингса, и он стал рыться в справочниках, отыскивая самый чувствительный в мире образец фотопленки — номер Три-Х-600. Пленку начали выпускать только недавно. Чувствительность ее была настолько высока, что позволяла запечатлеть предметы, освещенные пламенем свечи. Видимо, она была также чувствительна к теплу.

На следующее утро Дженнингс купил двадцать четыре кассеты пленки Три-Х-600 и набор сопутствующих фильтров, чтобы испытать пленку на улице. Фильтры будут закрывать часть света, но пропускать при этом тепло, и он таким образом скорее обнаружит то, что ищет. Ему надо было найти людей в состоянии сильного стресса, поэтому он направился в больницу и скрытой камерой снимал обреченных на смерть больных. Результаты разочаровали его: из десяти использованных пленок ни на одном кадре не появилось пятна. Теперь стало ясно, что бы ни означали эти пятна, они не связаны с предчувствием смерти.

Результаты этой съемки несколько разрушили теорию Дженнингса, но он не упал духом, интуитивно чувствуя, что находится на верном пути. Вернувшись в свою темную комнату, он отпечатал еще несколько снимков с няней и священником на разной фотобумаге и исследовал каждое зерно этих отпечатков. При большом увеличении было видно, что там на самом деле присутствовало нечто, невидимое невооруженным глазом.

Всю последующую неделю мысли и время Дженнингса были заняты этим таинственным явлением. А потом он решил еще раз выйти на Торна.

Торн выступал на территории местного университета, на деловых завтраках, даже на фабриках, и все могли прийти послушать его. Посол был очень красноречив, говорил страстно и неизменно овладевал аудиторией, где бы ни выступал.

— У нас так много разделений! — выкрикивал посол. — Старые и молодые, богатые и бедные… Но самое главное деление — на тех, кто имеет возможность, и на тех, у кого ее нет! Демократия — это равные возможности! А без равных возможностей слово «демократия» превращается в ложь!

Торн отвечал на вопросы и контактировал с публикой во время таких выступлений, но самым ценным являлось то, что он мог заставить людейповерить .

Эта страстность, на которую так охотно откликались люди, рождалась от отчаяния. Торн убегал от самого себя, пытаясь заполнить свою жизнь общественными делами, ибо растущее предчувствие чего-то ужасного стало преследовать его. Два раза в толпе, собиравшейся на его выступления, он замечал знакомую черную одежду священника. Торн не придал серьезного значения словам Тассоне: просто человек, религиозный фанатик, преследующий политического деятеля, сошел с ума, а то, что он упомянул ребенка Торна, могло быть простым совпадением. И тем не менее слова священника врезались в память. Ему пришла в голову мысль, что священник, возможно, потенциальный убийца, но Торн отринул и это предположение. Разве смог бы он куда-нибудь выходить, если бы все время думал, что в толпе его может ожидать смерть? И все же Тассоне был хищником, а Торн — жертвой. Он чувствовал себя, как полевая мышь, постоянно опасающаяся ястреба, кружащегося над ней высоко в небе.

В Пирфорде все казалось спокойным. Но за внешним спокойствием скрывалось волнение. Торн и Катерина виделись редко: из-за своих выступлений он был постоянно в разъездах. Когда же они встречались, то говорили лишь о мелочах, избегая тем, которые могли бы их расстроить. Катерина стала уделять Дэмьену больше времени. Но это только подчеркивало их отчуждение: в ее присутствии ребенок был замкнут и молчалив, долгие часы томясь в ожидании возвращения миссис Бэйлок.

С няней Дэмьен играл и смеялся, а Катерина неизменно вызывала в нем оцепенение. Чего только не пробовала Катерина в поисках способа пробить, наконец, его замкнутость. Она покупала детские книжки и альбомы для раскрашивания, конструкторы и заводные игрушки, но он принимал все это с неизменным равнодушием. Правда, один раз ребенок проявил интерес к альбому с рисунками зверей, и вот тогда она решила поехать с ним в зоопарк. Собираясь на прогулку, Катерина вдруг подумала о том, как резко отличается их жизнь от жизни обычных людей. Ее сыну было уже четыре с половиной года, а он ни разу не был в зоопарке. Семье посла все подавалось на блюдечке, и они редко искали развлечений вне дома. Возможно, именно отсутствие путешествий и переживаний лишило Дэмьена способности веселиться. Но сегодня глаза у него были веселые, и, когда он сел рядом с ней в машину, Катерина почувствовала, что наконец-то сделала правильный выбор. Он даже заговорил с ней: пытался произнести слово «гиппопотам» и, когда оно получилось правильно, рассмеялся. Этой мелочи было достаточно, чтобы Катерина почувствовала себя счастливой. По дороге в город она без умолку болтала, и Дэмьен внимательно слушал ее… Тигры похожи на больших котов, а гориллы — это просто большие мартышки, белки — все равно что мыши, а лошади — как ослики. Ребенок был восхищен, старался все запомнить, и Катерина даже придумала что-то вроде стихотворения, повторяя его по дороге. «Тигры — будто бы коты, а лошадки — как ослы. Белки — словно мышки, гориллы — как мартышки». Она быстро повторила его, и Дэмьен рассмеялся, потом она пересказала его еще быстрей, и он рассмеялся громче. Они хохотали всю дорогу до зоопарка.

В тот зимний воскресный день в Лондоне было солнечно, и зоопарк был заполнен посетителями до отказа. Звери тоже наслаждались солнцем, их голоса были слышны повсюду, даже у входных ворот, где Катерина взяла напрокат прогулочную коляску для Дэмьена.

Они остановились около лебедей и наблюдали, как ребятишки кормят этих красивых птиц. Катерина с Дэмьеном подошли поближе, но в эту минуту лебеди вдруг прекратили есть и, величественно развернувшись, медленно отплыли к середине пруда. Там они остановились и с царской надменностью смотрели на ребятишек, кидающих им хлеб и зовущих вернуться. Но лебеди не трогались с места. Когда Катерина с Дэмьеном отошли, лебеди снова подплыли к детям. Подходило время обеда, и людей становилось все больше. Катерина пыталась отыскать клетку, у которой стояло бы поменьше зрителей. Справа висел плакат «Луговые собаки», и они направились туда. По пути она рассказала Дэмьену все, что знала о луговых собачках. Подойдя к вольеру, Катерина увидела, что и здесь народу не меньше.

Неожиданно животные попрятались в свои норы, а толпа разочарованно зашумела и начала расходиться. Когда Дэмьен вытянул шею, чтобы посмотреть на собак, он увидел только кучи грязи и разочарованно взглянул на мать.

— Наверное, они тоже пошли обедать, — сказала Катерина, пожимая плечами.

Они пошли дальше, купили сосиски и булочки и съели их на скамейке.

— Мы пойдем смотреть обезьян, — сказала Катерина. — Ты хочешь посмотреть на обезьян?

Путь до вольера с обезьянами сопровождали таблички с названиями животных, и они подошли к длинному ряду клеток. Глаза у Дэмьена засветились от нетерпения, когда он увидел первое животное. Это был медведь, уныло передвигающийся взад-вперед по клетке, равнодушный к галдящей толпе. Но стоило Катерине с Дэмьеном подойти поближе, медведь встрепенулся. Он остановился, посмотрел на них и сразу же удалился в свое логово. В соседней клетке сидела большая дикая кошка; она застыла, не сводя с них своих желтых глаз. Дальше жил бабуин, который неожиданно оскалился, выделив их из толпы проходящих мимо людей. Катерина ощутила действие, которое они производили на зверей, и, проходя мимо клеток, внимательно наблюдала за животными. Они не сводили глаз с Дэмьена. Он тоже почувствовал это.

— Наверное, ты им кажешься вкусным, — улыбнулась Катерина. — По-моему, это верно.

Она подтолкнула коляску на соседнюю дорожку. Из павильона доносились крики, веселый смех, и Катерина поняла, что впереди вольер с обезьянами. Она оставила коляску у входа и взяла Дэмьена на руки.

Внутри было жарко и противно пахло, ребячьи голоса звенели повсюду, и звук этот усиливался, эхом отражаясь от стен. Они стояли у дверей и ничего не видели, но по возгласам посетителей Катерина поняла, что обезьяны играют в самой дальней клетке. Она протолкнулась вперед и увидала, наконец, что происходило в клетке. Это были паукообразные обезьяны, находившиеся в прекрасном расположении духа: они раскачивались на шинах, бегали по клетке, развлекая публику акробатическими трюками. Дэмьену это понравилось, и он рассмеялся. Катерина продолжала проталкиваться, ей хотелось встать в первом ряду. Обезьяны не обращали внимания на людей, но, когда Катерина и Дэмьен подошли поближе, настроение их резко изменилось. Игра сразу же закончилась, животные начали нервно выискивать кого-то в толпе. Люди тоже замолчали, удивляясь, почему замерли животные. Все, улыбаясь, ждали, что они так же внезапно снова разыграются. Вдруг внутри клетки раздался вой — сигнал опасности и тревоги. К нему присоединились крики других обезьян. Звери заметались по клетке, пытаясь выскочить наружу. Они бросались во все стороны, разламывали проволочную сетку, в безумии царапали друг друга, пуская в ход зубы и когти, на их раненых телах выступа кровь. Толпа в ужасе притихла, а Дэмьен хохотал, указывая на обезьян, и с удовольствием наблюдал за кровавой сценой. Страх внутри клетки разрастался, и одна большая обезьяна кинулась вверх к проволочной сетке на потолке, зацепилась шеей за проволоку, тело ее задергалось, а потом бессильно повисло. Люди в ужасе закричали, многие бросились к двери, но их крики тонули в визге животных. С вытаращенными глазами и оскаленными пастями обезьяны метались от стены к стене. Одна из них начала биться о бетонный пол и упала, дергаясь в судорогах, остальные прыгали рядом и кричали в страхе. Люди, расталкивая друг друга, рванулись к выходу. Вместо того чтобы убежать от вольеров, Катерина продолжала стоять, будто окаменев. Ее ребенок смеялся. Он указывал на истекающих кровью обезьян и заливался смехом. Это именно ЕГО они испугались. Это ОН все сделал. И когда бойня в клетке усилилась, Катерина пронзительно закричала.