Зеликов Иван Николаевич Завтра Была Война

Глава 1

Весёлое, нестерпимо яркое весеннее солнце поднималось над большим городом, даря ему новый день. Оно било лучами в окна, заставляя стёкла сверкать всеми цветами радуги, сыпать радостными искрами, становиться новыми источниками света. Оно находило мельчайшую щёлку в плотных шторах и жалюзи, забираясь внутрь домов и квартир, продолжая там свою сумасшедшую игру. Весёлыми зайчиками солнце прыгало по полу, по стенам, бесстыдно забиралось в постели, ни капельки не заботясь, потревожит ли оно сон младенца, согреет ли кости немощного старика, подарив ему надежду прожить ещё один день, или рассеет мрак над влюблённой парочкой, которой мало оказалось таинства ночи. Впрочем, солнце делало всё это с таким невинным озорством, что люди не обижались на такое вторжение. Люди вообще уделяли слишком мало внимания светилу, принесшему на Землю жизнь. Да и самой Земле, медленно и лениво ворочавшейся с боку на бок, было мало дела как до того, кто освещает и согревает её половину, так и до того, кто топчет её лик, копается в недрах, считает себя её властелином.

Солнце поднималось, как и миллионы лет до того, и как будет оно подниматься ещё миллионы лет, в городе, да и по всей Земле на этом меридиане, начинался новый день. Новый день приходил и приносил свои новые радости и новые проблемы. Правда, этот день был субботой, потому, может быть, проблем было чуть меньше, а радостей чуть больше, а может быть, всё было как раз наоборот. Но в любом случае, в новый день всё должно было быть новым. Новой была зелень лужаек перед домами, совершенно по-новому она и молодая листва деревьев конкурировали с изумрудами, естественно, каждый раз выигрывая это соревнование. Новым и одновременно таким привычным и естественным было голубое безоблачное мартовское небо. Сам город казался обновлённым, как только на него начало светить солнце нового дня. Впрочем, в таком ощущении виновно было не только солнце, город действительно менялся и обновлялся буквально на глазах.

Лос-Анджелес, как известно, во все времена был городом для развлечений, городом-Голливудом, городом-Диснейлендом, городом туристов и знаменитостей, городом вилл и пляжей. И одновременно самими же жителями считался скучнейшим городишкой в мире, как раз именно из-за своей ориентированности на увеселения.

Потом же, в чью-то голову пришла шальная мысль превратить Лос-Анджелес во вполне заурядный мегаполис. В то время кинематографическая промышленность переживала глубокий кризис, так как глобальная компьютеризация фильмопроизводства уже лишила работы декораторов, осветителей, каскадёров, гримёров и костюмеров, а в ближайшем будущем та же участь ждала и актёров. Голливуд трещал по швам, гигантская отлично настроенная машина по штамповке фильмов разваливалась под собственной тяжестью. Скоро та же участь постигла и парки развлечений во главе с, казалось бы бессмертным, Диснейлендом. Город терял своё лицо изнутри и очень скоро должен был измениться внешне. Несмотря на то, что Лос-Анджелес всегда был одним из крупнейших городов, его площадь расходовалась неэкономно, теперь же было решено исправить ошибку. Целые кварталы невысоких коттеджей были снесены, а на их месте возведены небоскрёбы, столь несвойственные этому городу. Лос— Анджелес, Америка, да и весь мир переходили на новый виток развития.

Но, как известно, времена меняются, как-то незаметно подкрались семидесятые годы, а вместе с ними и повальное увлечение ретро. Мода совершила виток и остановилась на уровне где-то середины двадцатого века. Люди же, как им это свойственно, пустились из одной крайности в другую. Если раньше во всю отрицалось прошлое, в науке, искусстве, даже в личной жизни была настройка на движение только вперёд, основанное в основном на абсолютном противопоставлении тому, что было раньше, часто доведённом до абсурда, то теперь полная стилизация тысяча девятьсот тридцатых-сороковых годов считалась верхом совершенства. Если раньше компьютер был символом прогресса и первым помощником, то теперь искусственный интеллект являлся главным конкурентом, злейшим врагом и поработителем человечества. В результате в кинематографе снова появился спрос на обычное, причём в основном черно-белое кино. Мало того, стоило пройти слуху, что фильм имеет хотя бы компьютерный набор титров, как самая гениальная картина была обречена на провал и поругание зрителями. Так под влиянием времени возродился Голливуд, и снова белая надпись на холме стала возвещать миру, что людям не о чем беспокоится, что они не умрут со скуки, смотря только древние фильмы.

Одновременно проблемы перенаселённости решались радикальным способом: в пустыне было сооружено множество небольших посёлков, и те, кому не по карману становилась резко подорожавшая жизнь Лос-Анджелеса, переселялись туда. Небоскрёбы демонтировались, вновь возводились коттеджи, город опять становился местом для развлечений, городом знаменитостей, туристов, вилл и пляжей.

Был март две тысячи семьдесят шестого года, предпоследнего года, отпущенного человеческой цивилизации богом и самими людьми, хотя об этом ещё никто не знал. Весна вступила в свои права ещё в феврале, а теперь солнце сияло вовсю, покрывая лица и тела людей, не баловавшихся зимой солярием, здоровым загаром. Тёплый ветер шелестел листвой деревьев, океан катил свои волны на ослепительно яркий песок пляжей, переливаясь в лучах жаркого солнца. Однако, несмотря на установившуюся жару, мало кто решался открыть купальный сезон. Практичные янки, привыкшие не убирать с лица дежурной улыбки, слишком мало доверяли улыбкам других. Они знали, что за нежным тёплым ветерком и игривыми жгучими поцелуями весеннего солнца, за манящими вздохами океанских волн прячется холод калифорнийского течения, не слишком располагающий к водным процедурам.

Потому люди в основном предпочитали личный бассейн с подогревом или личную ванну с душем и гидромассажем. Солнце только что поднялось, потому на пляже отсутствовали не только купальщики, но и просто любители солнечных ванн. У причала, грустно уткнувшись носами в бетон, скучали яхты и катера, хозяева которых либо ещё спали, либо предпочитали проводить уик-энд в другом месте. Только на горизонте виднелось несколько парусов, то развлекались весёлые компании молодых бездельников, предпочитавших заходить в порт только для того, чтобы пополнить запасы продовольствия и спиртного. На самом краю пирса, там, где суда не заслоняли вид моря, свесив ноги с парапета, вполоборота сидела девушка лет двадцати пяти.

Широкая соломенная шляпка закрывала её лицо от яркого света, ни капли не скрывая его миловидность, а только оттеняя резкие черты, сглаживая неровности, добавляя красоты. Остальное же молодое сильное тело, облачённое лишь в узкий совершенно противоречащий моде купальник, покрытое лёгким золотистым загаром, жадно ловило солнечные лучи, купалось в них, казалось, светилось собственным мягким светом, светом молодости и здоровья.

Метрах в пяти от неё, удобно прислонившись спиной к борту одной из яхт, пристроился на корточках мужчина. На вид ему можно было дать лет тридцать, если бы не сетка мелких морщин вокруг глаз, которые немного старили его лицо. Одетый в лёгкие свободные шаровары, он подставлял солнцу свой могучий обнажённый торс, кожа которого, однако, вовсе не собиралась светиться каким-то особым светом. Эта кожа, вообще, была с солнцем на ты, в меру грубая и бронзово-смуглая, она сразу выдавала в мужчине южного человека. Первое впечатление не обманывало, так как он действительно был почти чистокровным индусом, проведшим своё детство и юность на равнинах Инда и Ганга. И очень странно было увидеть в руках этого гиганта и почти киношного красавца, такие предметы, как планшет и кисть. Палитра и несколько тюбиков с краской лежали рядом. Художник бросил ещё один взгляд на девушку, положил на бумагу несколько мазков и с явной неохотой отложил планшет в сторону.

— Знаешь, Фелис, мне иногда очень хочется, чтобы Лос-Анджелес находился намного севернее, а лучше даже за полярным кругом, — заявил он, поднимаясь и разминая затёкшие ноги.

— Ха, вот не думала, что тебе так по вкусу холод и северная природа. Чем дальше я узнаю тебя, тем всё более и более удивляюсь, неужели долгое проживание в Тибете так на тебя повлияло?

— Нет, дорогая, ты не до конца поняла мою мысль, — мужчина ласково улыбнулся, — здесь слишком быстро встаёт солнце, тогда как на севере рассвет тянется намного дольше, и всё это время я мог бы тебя рисовать.

— Ага, значит, заставил бы меня сидеть в одном купальнике на берегу Ледовитого океана и почти пол года, пока тянется полярное утро писал бы мой бледно синий портрет. Ну спасибо, Раджан, я всегда знала, что ты очень заботливый. Надеюсь, ты хотя бы научишь меня замораживаться в ледяную глыбу, ты же, вроде как йог, или скажешь, что тебя в монастыре этому не учили? — Фелис соскочила на причал и со смешным выражением бесконечной мольбы подошла к своему спутнику, положила пальцы рук ему на плечи и заглянула в глаза снизу вверх, что шляпка сползла ей на спину.

— Да нет… Бледно синий меня не устраивает… Ты мне нужна золотисто-розовой дочерью южных морей, — проговорил Раджан как бы про себя, стараясь отвести взгляд от шальных глаз Фелис.

— А что, замороженная женщина — идеальный вариант, — продолжала та, пропустив слова Раджана мимо ушей, — сидит, не двигается, можно обойти со всех сторон, сколь угодно долго рассматривать, и взаимной любви не просит. Всё, дорогой, я тебя наконец-то раскусила, признайся, что ты любишь во мне модель, источник вдохновения, а вовсе не женщину! — девушка картинно надула губки, убрала руки с плеч мужчины и резко отвернулась, сложив руки у себя на груди.

— Фелис, ты… Ты что, обиделась? А я ведь только хотел показать свою любовь, глупо получилось, извини.

— Ну, ты просто как ребёнок, даже покраснел весь, несмотря на свою бронзовую кожу. Вот оно хвалёное индийское философское отношение ко всему! — Фелис вскинула руки к небу, но, однако, не обернулась.

— Знаешь, получается, что любовь стоит выше любой философии, даже если эта философия на ней и основана. Так ты действительно обиделась? — теперь нотки обиды слышались уже в голосе Раджана.

— Ха, он ещё спрашивает! Конечно, обиделась, притом настолько сильно, что искупить обиду ты сможешь только, — она задумалась, как бы выбирая страшную куру, потом вдруг резко обернулась и, поднявшись на мыски, клюнула оторопевшего Раджана в губы, — поцелуем! — закончила она и бросилась бежать по пирсу, заливаясь звонким смехом.

— Ах ты притворщица, вот догоню и заставлю тебя извиняться, — крикнул Раджан, срываясь с места вслед за своей подругой, оставив валяться недописанный портрет и краски, — не даром имя твоё означает тигрица!

— Если ты думаешь, что первый заметил это, то очень сильно ошибаешься! — Крикнула та, резко останавливаясь и нагибаясь, так что разогнавшийся Раджан пролетел мимо. Поймав рукой лишь воздух. — Вот только переводят они его, как киска.

— Кто это тебя так называет?! — выпалил мгновенно помрачневший Раджан.

— Так меня называет… — нарочно медленно, растягивая слова, произнесла Фелис, — мой любимый… — тут она сделала значительную паузу, и на всякий случай отошла на несколько шагов назад, так как Раджан уже начал сжимать кулаки, — папочка. — Закончила она, проглотив окончание слова, и снова рассмеялась. Когда же поток смеха понемногу иссяк, Фелис наконец-то взглянула на своего любимого, побитый вид которого снова её развеселил. — Нет, Радж, какой же ты всё-таки ревнивый, я просто не могу, — с трудом сдерживая смех и слёзы, проговорила она, — ты ревнуешь меня буквально ко всему, что движется и даже что не движется, неужели ты считаешь меня настолько извращенной?

— Положим, ты тоже ревнуешь меня к собственному портрету, — наконец-то вставил слово Ражан.

— Имею законное право! — Ничуть не смутившись, парировала Фелис. — В твоих умелых руках моё изображение становится, намного прекраснее, чище, возвышенней, чем оригинал. Есть от чего прийти в возмущение, мне даже иногда завидно становится, что это я живая Фелис, а не та анупамсундарта, краса ненаглядная с безжизненного листа бумаги. Тогда как ты, Радж, единственный и неповторимый, и никого другого мне не надо.

— Ты слишком меня перехваливаешь, создать красу ненаглядную мне пока не под силу, у меня нет нескольких веков опыта, что были даны в распоряжение древним мастерам, чьи работы, увы, до нас не дошли.

— Ну вот, я как всегда права! Ты цепляешься за любое слово, чтобы перевести разговор на свою живопись. Я вообще не понимаю, с чего это ты выбрал меня моделью для своей будущей великой картины, я же вовсе не индуска.

— Истинная красота не имеет национальности, но раз уж на то пошло, твоё средиземноморское лицо, столь странное для дочери страны свободы, — «свободы» он произнёс с некоторой иронией в голосе, — в сочетании с крепким и одновременно гибким телом северянки подходят мне как нельзя лучше.

— Ну, что касается моей средиземноморской внешности, то ты прекрасно знаешь, что моя мать была родом с Балкан. Отец любил её без памяти, а эта гурия-фурия вышла за него только ради денег, а после моего рождения сразу затребовала развод, притом хотела оставить меня себе, но отец от неё откупился, так я и выросла папиной дочкой.

— Не очень-то ты почтительна к своей матери, — покачал головой Раджан, — ведь именно она подарила тебе свою красоту.

— Зато характер у меня папин! И любить я всегда буду человека, а не деньги, не будь я Фелис Стомберг, так что ты, Радж, от меня не откупишься даже своими картинами. — Она запечатлела на его губах долгий поцелуй, для чего потребовалось напрячь всю силу обеих рук, чтобы склонить непокорную голову к себе. Когда же она, наконец, отстранилась, чтобы перевести дыхание, то спросила, нежно проводя кончиками пальцев по щекам, шее и груди любимого. — Теперь ты тоже будешь меня ревновать?

— Именно теперь и буду, и намного больше, чем раньше, — улыбнулся Раджан, — именно такую я не хочу тебя потерять, — прошептал он, приподнимая Фелис и ища губами её губы.

— Подожди, — она проворно выскользнула из его объятий, — мы тут разговорились, а ты так и не показал, что у тебя получилось с портретом, я хочу лицезреть свою главную конкурентку!

— У тебя не может быть конкуренток, любимая!

— А вот это мы сейчас и проверим! — Откликнулась та, подбегая к месту, где остался лежать планшет с портретом, — Ну вот, что и требовалось доказать! Ведь это же не я! Раджан, дорогой, ну разве у меня такое ослепительно-золотое тело, и эти ярко-зелёные глаза, откуда они?! Нет, ты решительно любишь двух женщин, меня и ту, что сидит в твоём воображении, а может быть даже только одну, — Фелис снова надула губки, но на этот раз трюк не удался, так как Раджан спокойно подошёл, поцеловал сначала эти самые губы, потом глаза и возвышенно произнёс:

— Когда в твоих глазах светится любовь, они начинают гореть непонятным мистическим огнём, правда, ты не можешь этого видеть, так как в такие моменты тебе не до зеркала, тогда твои очи напоминают два изумруда…

— Во-во, как гипнотизирующий взгляд самой коварной змеи, спасибо, Раджан! — Вставила реплику Фелис, но тот этого, казалось, даже не заметил и спокойно продолжал всё с тем же пафосом:

— В твоих глазах тогда сосредоточена вся зелень травы и листвы деревьев, зелень морских волн, когда сквозь них светит живительное солнце, это светится жизнь, которая и есть любовь! Когда же ты гневаешься, глаза становятся серо-стальными и блестят, так остриё жертвенного ножа, занесённого над бессильным ягнёнком. В этом сером цвете проглядывает и алая кровь жертвы, которая скоро прольётся, и синева неба, которую она уже больше никогда не увидит, и бледно жёлтый свет луны, скорбящей о страданиях, но ничего не способной сделать. Я не люблю твоих серых глаз, так пусть же они вечно будут дарить жизнь и любовь.

— Так значит, ты хочешь, чтобы я дарила любовь всем? Что-то ты очень непостоянен в своей ревности, мой дорогой философ.

— Не ты, но твой портрет, пусть он вещает всему миру о твоей любви, ибо мир, потерявший веру в любовь, не сможет долго существовать. Ты же будешь принадлежать лишь мне, как и сама того желаешь.

— Какой же ты всё-таки эгоист, несмотря на то, что ты философ и йог, впрочем, любовь всегда эгоистична, и не мне тебя порицать. — Фелис подошла к парапету, на котором до того сидела и уставилась на море. — Кстати о йогах, ведь они же вроде не боятся холода, тогда почему я ещё ни разу в этом году не видела тебя купающимся?! Вон, например, молодой человек, явно не йог, а уже более получаса не выходит на берег.

В море и вправду виднелась чёрная голова и руки пловца. Мощными движениями он загребал воду и буквально за несколько минут исчез из виду в открытом океане, только иногда на гребне очередной волны мелькала чёрная точка и вновь пропадала.

— Бесстрашный пловец, настоящий мужчина, — тараторила с явным восхищением Фелис,

— И как он только не боится плавать в открытом океане, ведь там же могут быть акулы.

— Какие акулы в наше время, дорогая, опомнись, — с саркастической усмешкой заметил подошедший Раджан, обнимая Фелис сзади за плечи, — к тому же, против случайных акул и других больших рыб бухта защищена слабым шоковым силовым полем…

— Ты просто завидуешь и снова ревнуешь, дорогой, — парировала Фелис, — ведь сам— то так не можешь. С другой стороны, ты прекрасно знаешь, что на зиму генераторы поля сокращают в числе и подтаскивают поближе, чтобы сэкономить энергию, а этот парень плавает далеко за пределами поля. К тому же он плавает не в мелкой бухте с тёплой, прогретой солнцем водичкой, а в открытом море, где злобствует холодное течение, тогда как ты со своим хвалёным самоконтролем и самовнушением не окунулся даже здесь. Никакие отговорки о том, что ты не любишь солёной воды, не принимаются, ты просто трусишь!

— Ах, я трушу?! Ну смотри! — Раджан отступил на несколько шагов и с разбегу рыбкой нырнул в воду, даже не касаясь парапета, прямо как был в белых шароварах. Несколько секунд было видно, как он старается уйти на глубину, но раздувшиеся штаны ему явно мешали. Тогда он резким движением сбросил их, выпустив при этом множество пузырей воздуха, среди которых исчезло его тёмное тело. Фелис смеялась почти минуту, наблюдая, как эта тряпка, пропитавшись водой и потеряв запас плавучести, пошла на дно, ей было очень интересно, как же Раджан пойдёт в город в одних широких трусах. Придётся ему снова нырять и доставать свою одежду, а тут почти десять метров глубины. Когда же пошла третья минута, а Раджан всё не появлялся на поверхности, Фелис начала беспокоится, хотела звать кого-нибудь на помощь, но кроме неё, мужчины, скрывшегося за горизонтом, да маленькой девочки, плескавшейся на мелководье, видимо пришедшей вместе с мужчиной, никого не было видно. Фелис сама неплохо плавала, но нырять с трёхметровой высоты на десять метров, а потом искать на глубине тело любимого она не решалась. На исходе пятой минуты, её охватило отчаяние, она дико закричала, слёзы сами собой брызнули из глаз, а руки в нервном движении смяли и разорвали соломенную шляпку. Фелис не выдержала и, не преставая кричать, забралась на парапет и прыгнула ногами вниз в ближайшую волну. Тут же её, разогретую на солнце, сдавил обруч холода, но почти сразу отпустил, так как она начала энергично выдыхать воздух и загребать руками, чтобы скорее оказаться на дне, где предположительно покоился Раджан. Она не открывала глаз, дабы как можно дольше не увидеть его тела, потому, холодные руки, внезапно обвившие её за талию, и холодные губы, впившиеся в неё поцелуем, оказались такой неожиданностью, что она мгновенно потеряла сознание, решив что уже умерла. Очнулась Фелис оттого, что кто-то несколько раз энергично, но предельно ласково и осторожно ударил её по щеке, ещё не веря в то, что произошло. Не поверила она и тогда, когда, открыв глаза, увидела лицо смеющегося

Раджана, услышала этот смех. Только незнакомый, но такой узнаваемый запах соли в сочетании с его телом окончательно привёл её в чувства.

— Йог, чёртов! — Выдохнула, наконец, она, резко вырываясь из его объятий и направляясь к берегу, чтобы хоть немного согреться, так как руки Раджана продолжали быть страшно холодными после длительного пребывания на глубине.

— Не всё же тебе надо мной издеваться! — Весело крикнул ей в след Раджан и тоже поплыл, пытаясь настичь Фелис. Но та, казалось, его не замечала и на большой скорости приближалась к берегу, опередив Раджана на несколько метров.

Выйдя на берег, она без сил опустилась на песок и снова заплакала, а может быть это просто капельки солёной воды скатывались с её ресниц. Метрах в двадцати от неё резвилась абсолютно голенькая девочка лет трёх, не старше. Она занималась тем, что заходила в море по пояс, ловила набегающую волну и вместе с ней выкатывалась на песок, оглушительно при этом хохоча. Вышедший на берег вторым, посрамлённый в заплыве Раджан попытался было устроится рядом с Фелис, но та резко встала и подошла к девочке. И когда та, в очередной раз выкатившись на берег, развалилась на тёплом песке, спросила, не очень-то надеясь получить ответ от такой крошки:

— Ты такая смелая девочка, как тебя зовут?

— Натали, — прозвучал звонкий детский голос, — папа говорит, что так звали мою маму, а я тоже назову свою дочку Натали.

— А ты не боишься утонуть в таких высоких волнах, Натали? — продолжила разговор Фелис, просто так, чтобы не возвращаться к Раджану, который демонстративно отвернулся, также всем видом показывая обиду.

— Нет, не боюсь! Море любит смелых и добрых, так говорит папа. —Девочка немного промолчала, а потом продолжила. — Вы так сильно кричали, потому что боялись, что ваш жених утонул, да? Не надо было бояться, он художник, а значит добрый и очень смелый!

— С чего ты взяла, что он мой жених, — рассмеялась Фелис.

— Но ведь я же видела, как вы целовались на причале.

— Ничего-то ты ещё не понимаешь, Натали, поцелуи обычно ничего не значат…

— А вот и понимаю! — Ответила девочка полным уверенности в собственной правоте голосом. — Папа говорит, что я очень умная!

— И как твой папа не боится оставлять такую умную девочку одну? Ведь это он уплыл далеко в море? — Натали кивнула, и Фелис продолжила. — Ведь тебя может кто-нибудь украсть, или, может быть, твой папа о тебе не заботится?

— Мой папа меня очень любит! Он самый лучший папа на свете! — Выпалила Натали, казалось, сейчас у неё из глаз брызнут слёзы, но она так и не заплакала. — А если кто-то захочет меня украсть, я выбью ему все зубы, исцарапаю лицо и откушу пальцы! — Заявила девочка, мгновенно развеселившись и представив, как она будет это делать, впрочем, зубы и ноготки у неё действительно были острые.

— Вон, подплывает мой папа, хотите, я вас познакомлю? — Вдруг спросила она. — Он вам понравится.

— Да нет, лучше не надо…

— А! Ваш жених будет ревновать! Я бы тоже ревновала на его месте, вы такая красивая, я тоже буду красивой, когда вырасту!

— Всё-то ты знаешь, — снова рассмеялась Фелис, — ладно, беги встречай своего папу, а я пойду к своему жениху, чтобы он не ревновал. — И, хохоча во всё горло, она действительно направилась к хмурому Раджану, который уже раскаялся в своей глупой шутке и теперь только и ждал момента для примирения, уставившись в песок тяжёлым взглядом. Фелис подобралась к нему сзади на цыпочках, обвила руками мощную шею и поцеловала в плечо, в знак того, что всё забыто.

— Это что, Иудин поцелуй? — Спросил Раджан, не поворачивая головы — он обычно пользовался терминологией той культуры, с представителями которой общался, и Фелис всё чаще и чаще поражалась его безграничным энциклопедическим познаниям — на что она перегнулась через него и поцеловала уже в губы, запрокинув голову любимого на себя.

— Нет, это два Иудиных поцелуя, а это все три отречения Петра, а это тебе за Брахму и Мохини, — продолжала она, целуя его снова и снова, — надеюсь, ты не забыл эту легенду и помнишь, что бывает, если отвергают женщину?

— Нет, не забыл, — наконец-то рассмеялся Раджан, — и ни за что не желаю повторить участь Брахмы. — Сказал он, покрывая поцелуями и её лицо. — Так значит, ты уже не сердишься?

— Сержусь, потому что очень тебя люблю, Радж, и не могу без тебя. Ведь ты же знаешь, как я дорожу твоей жизнью, не стоило меня так пугать!

— Ладно, больше не буду! Только сейчас сбегаю, достану со дна свои утопшие штаны, чтобы не возвращаться в город голым.

— Нет! Я тебя не отпущу! Лучше довезу в машине до самого дома, но вот сбегать и забрать портрет, а заодно и мои вещи я тебе разрешаю. А то солнце уже высоко, пляж оживает, и портрет может кто-нибудь украсть. — Раджан убежал, весело поднимая ногами облачка песка, а Фелис растянулась на песке, с интересом наблюдая за выходившим из воды мужчиной. Это оказался совсем молодой парень, лет двадцати двух-двадцати трёх, если ростом он почти равнялся Раджану, то в фигуре явно проигрывал. Он казался скорее тощим, чем стройным и мускулистым с не очень широкими плечами и грудью, и было очень странно, как он мог так быстро и долго плавать, притом в холодной океанской воде. Тёмные мокрые его волосы, казавшиеся почти чёрными в ярком солнечном свете, спадали на плечи, липли к шее и спине, почти достигая лопаток. С аккуратных усиков и бородки длиной не более сантиметра стекала вода. Видно было, что он порядком продрог, так как вся его загорелая кожа пошла пупырышками, хотя и не подавал виду. Девочка с криком «Папа!» бросилась к нему, и он с неожиданной лёгкостью подхватил её набегу и одним движением водрузил себе на плечо, направившись к месту, где лежала их одежда.

Когда они проходили мимо Фелис, она расслышала, как Натали, наклонившись к уху своего папы, проговорила неожиданно громко:

— А что ты подаришь мне завтра на женский праздник?

— Рожок клубничного мороженного в три килограмма весом с дольками ананаса и банана тебя устроит? — спросил тот, улыбнувшись лишь кончиками губ. «Совсем не по-американски,» — отметила про себя Фелис.

— А я не простужусь? — Деловито осведомилась девочка.

— Конечно же нет, и ты прекрасно об этом знаешь!

— Ура! — Натали чмокнула отца в щёку, соскользнула с плеча и бросилась вперёд, чтобы первой успеть к единственному полотенцу. Дальше наблюдать счастливую семью Фелис не пришлось, так как подкравшийся сзади Раджан набросил ей на голову её собственное длинное платье, сшитое, в отличии от легкомысленного купальника, в полном соответствии с модой.

— Что, на молоденьких парней с маленькими дочками потянуло? А я старик тебе уже и не нужен стал?

— Да что ты, Радж, конечно нужен, лучше скажи, что ты мне подаришь завтра к женскому празднику, если такой вообще существует?

— Существует, дорогая, только, почему-то, у вас его не празднуют, а жаль. Я сам вместе с мороженым, клубникой, ананасами и бананами тебя устрою? — Спросил Раджан, каким-то чудом слышавший весь разговор.

— А я не заболею? — Шутливо переспросила Фелис, стараясь скопировать интонацию Натали.

— Если будешь использовать подарок по назначению, то, конечно же, нет, и ты сама это прекрасно знаешь! — продолжил игру Раджан.

— Браво! — воскликнула Фелис, не решаясь воспроизвести незнакомый ей возглас, услышанный от девочки, о назначении которого она, впрочем, догадалась правильно. После этого она попыталась чмокнуть Раджана в щёку, но тот подставил губы, и пришлось ответить затяжным поцелуем, который их окончательно примирил.

Когда они уже выезжали с пляжа на серебристом форде Фелис, полностью стилизованном под спортивную модель середины двадцатого века, и даже работавшем на настоящем бензине — такая машина стоила бешеных денег, но Рен Стомберг отец Фелис мог себе позволить баловать дочь дорогими подарками — к машине подбежали два парня и начали махать руками, прося остановиться. На обоих были потёртые джинсы, непонятно, стилизация или настоящие, оба носили длинные непричёсанные волосы и были босяком. Внешность парней была настолько странной, что Фелис резко нажала на тормоз, успев, правда, проехать почти двести метров, а Раджан отметил, что если бы он не был уверен, что движение Хиппи благополучно закончилось почти век назад, а в начале двадцать первого века так и не смогло возродиться, то принял бы парней именно за хиппи.

— Вы Раджан? — Спросил первый подбежавший к машине, как только он смог отдышаться.

— Да я, а что вас интересует?

— Вы читали лекцию о древней индийской культуре и о современной роли Индии в Восточном Альянсе в Чикагском университете месяц назад, так?

— Так, но вряд ли вы сами были на той лекции, — улыбнылся Раджан, скользнув взглядом по одежде парня и решив, что джинсовому костюму, в который тот одет действительно не менее тридцати лет.

— Конечно не был, это же университет для детей миллионеров, сенаторов и других видных деятелей, но об этой лекции много писали в газетах и если хотя бы половина того, что написано там правда, то, могу поспорить, у вас осталось от неё не самое приятное впечатление.

Да Раджан помнил, как после получасового доклада, когда наступило время вопросов из зала, его завалили вопросами типа: «А правда ли, что женщины Индии должны ходить в чадре и парандже?», «А не стали ли по улицам индийских городов разгуливать медведи, после того, как часть сибирских территорий присоединились к Восточному Альянсу?», «А правда ли, что для казни недовольных правительством йогов использовали молекулярные дезинтеграторы, так как из любых мест заключения они выбирались за считанные секунды, а другие способы умерщвления на них не действовали?». Было ещё много подобных глупых вопросов, которые если и не показывали низкий уровень информированности американской молодёжи, то уж точно свидетельствовали о намеренной провокации рассчитанной на то, чтобы сконфузить заезжего лектора. Если о значении индийского сари и отличии его от атрибутики женского костюма мусульманских стран Раджан мог ещё рассказывать спокойно, тоном наставника, просвещающего чуть менее осведомлённых друзей, то остальные действительно вывели его из себя. Раджан открытым текстом назвал их глупостью и провокацией и покинул ораторский подиум под свистки из зала.

После лекции у него действительно сложилось весьма неприятное впечатление об американском студенчестве, верящем любой антивосточной пропаганде, что обильно сочится из всех средств массовой информации, которые контролировались монополией «Галакси Ньюз», а значит напрямую государством в обход всех законов о свободе слова и праве на достоверную информацию. Говорят, подобная же ситуация была век назад, когда мир также был двуполярным, а «Империей Зла» являлся Советский Союз. Теперь, после того, как история совершила очередной виток, роль противовеса и, следовательно, козла отпущения досталась коммунистическому Китаю и лояльному к нему Восточному Альянсу. А вот про русских, потерявших более половины своих территорий, никто уже и не вспоминал, несмотря на то, что ядерный потенциал страны был всё ещё очень велик. Растроганный воспоминаниями месячной давности, Раджан с интересом взглянул на парня и спросил:

— А вы хотите что-то предложить?

— Да, мы хотим исправить то впечатление, что сложилось у вас о нашей молодёжи и приглашаем вас присутствовать на студенческом митинге «Против ядерной смерти» в этот понедельник на рассвете в долине около голливудского холма. Вы не пожалеете, обещаем вам.

— Хорошо, я прибуду!

— Отлично, значит, договорились, мы вас встретим, только там будет много народу и около километра вам придётся идти пешком, оставив машину в городе, это вас не затруднит?

— Да нет, лёгкая прогулка никогда не помешает, пока! — Фелис и Раджан крепко пожали руки парня и его молчаливого товарища и почти сразу забыли об этом разговоре, поглощённые друг другом.