"Дезире" - читать интересную книгу автора (Зелинко Анна-Мария)

Глава 13 Новогодняя ночь. Начинается последний год XVIII века

Звон колоколов, возвестивший о начале нового года, прервал мой кошмар. Звонил колокол на церкви в Соо, а издали доносился звон колоколов парижских церквей.

Я видела во сне, что я в нашей беседке в марсельском саду. Я разговаривала с человеком, очень похожим на Жана-Батиста, но знаю, что это не Жан-Батист, а наш сын.

— Ты пропускаешь уроки музыки и танцев, мама, — говорит этот человек голосом Жана-Батиста.

Я хочу объяснить, что я очень устала. Но в этот момент происходит ужасное: мой сын съеживается и на моих глазах уменьшается, уменьшается… и делается карликом, который едва достает до моих колен. Карлик (я знаю, что это мой сын) карабкается ко мне на колени и шепчет: «Пушечное мясо, мама, я — пушечное мясо и меня посылают на Рейн. Я стреляю из пистолетов редко, а другие стреляют „пиф-паф“, „пиф-паф“. Говоря это, мой сын заливается смехом.

Меня охватывает отчаянная тоска, я протягиваю руку, чтобы защитить его, но он убегает и прячется под стол в саду. Я нагибаюсь, но я такая усталая, я такая усталая и огорченная, и у меня совсем нет сил…

Вдруг рядом со мной оказывается Жозеф, протягивает мне бокал вина и говорит со злым смехом: «Да здравствует династия Бернадоттов!» Я смотрю ему в глаза и вдруг вижу, что это горящий взгляд Наполеона. И тогда зазвонили колокола и разбудили меня…

Сейчас я в рабочем кабинете Жана-Батиста и переставляю тяжелые фолианты и папки с картами, чтобы найти маленькое местечко для моего дневника. С улицы до меня доносятся песни, смех и веселые возгласы жителей Соо, встретивших Новый год.

Почему все бывают в хорошем настроении, встречая Новый год? Мне так грустно! Мы поссорились с Жаном-Батистом в письмах. И вообще я так боюсь наступающего года!

На другой день после отъезда Жана-Батиста я послушно отправилась по тому адресу, который дал Крейцер, к учителю музыки. Это был славный человечек, высохший как палка, живущий в неопрятной комнате в Латинском квартале, стены которой были увешаны пыльными лавровыми венками.

Этот маленький добрый человечек, у которого так ужасно пахнет изо рта, начал с того, что объяснил мне, почему он не концертирует, а дает уроки. Оказывается, из-за больных пальцев он не может более играть на концертах. В прежнее время он жил только своими концертами. Тут же он спросил, не смогу ли я уплатить ему вперед за двенадцать уроков. Я заплатила, потом я села за пианино и заучила названия нот и клавиш, которые соответствовали этим нотам.

Когда я вернулась с первого урока, у меня кружилась голова, и я боялась опять упасть в обморок. В дальнейшем я два раза в неделю ездила в Латинский квартал и даже взяла напрокат пианино, чтобы упражняться дома. (Жан-Батист хотел, чтобы я купила пианино, но я решила, что на приобретение инструмента жаль тратить деньги). Я прочла в «Мониторе», что Жан-Батист прошел победоносным маршем по Германии. Хотя он пишет мне каждый день, в своих письмах никогда не упоминает о военных действиях. Наоборот, он очень интересуется моими успехами в музыке. Я плохой корреспондент, и письма, которые я пишу ему, всегда очень короткие, поэтому я не могу сказать в них того, что хотела бы, а именно: что я очень несчастна без него и что я без него чахну.

Он же пишет мне, как старый дядюшка, доказывает необходимость заниматься, учиться, а узнав, что я до сих пор не начала брать уроки танцев и хороших манер, он написал мне вот что, слово в слово: «Я надеюсь тебя скоро увидеть, мне очень хочется, чтобы ты к тому времени закончила свое образование. Знание музыки и танцев сейчас необходимо. Рекомендую тебе взять несколько уроков у м-сье Монтеля. Я понимаю, что даю тебе много советов, и на этом заканичваю, крепко тебя целуя. Твой Жан-Батист Бернадотт, который тебя любит.»

Похоже ли это на письмо любящего человека? Я так рассердилась, что в своих последующих письмах я никак не ответила на его советы и не написала, конечно, что беру уроки у м-сье Монтеля.

Бог ведает, кто рекомендовал Жану-Батисту этого надушенного танцовщика, эту помесь архиепископа с балериной, который заставляет меня делать грациозные реверансы перед невидимыми высокопоставленными персонами, а сам в это время порхает вокруг меня, чтобы видеть меня сзади и спереди и видеть, как у меня получаются эти реверансы.

Я смеюсь про себя, когда мне приходится по команде моего учителя провожать с изящными жестами невидимых пожилых дам к видимому мне дивану… Можно подумать, что м-сье Монтель готовит меня к приемам при королевском дворе… Меня, убежденную республиканку, время от времени ужинающую у Жозефа с директором Баррасом, о котором говорят, что он не прочь ущипнуть молодую девушку…

Поскольку я не написала Жану-Батисту об уроках хороших манер, однажды курьер привез мне следующее письмо: «Ты не упоминаешь о своих занятиях танцами, музыкой и прочими предметами. Поскольку я так далеко от тебя, я был бы счастлив, если бы моя маленькая подруга занималась этими предметами. Твой Ж. Бернадотт.»

Я получила это письмо однажды днем, когда меня одолевали черные мысли и у меня не было ни малейшего желания подняться.

Я лежала совсем одна на широченной постели, предназначенной для двоих, и была противна самой себе. В это время пришло письмо. Лист бумаги, на котором оно было написано, предназначался, видимо, для официальных писем, так как наверху листа было напечатано «Французская Республика», а ниже — «Свобода, равенство».

Я стиснула зубы. Почему меня, дочь честного торговца шелком, дрессируют как светскую даму? Жан-Батист, конечно, выдающийся генерал и «человек, подающий надежды», но он происходит из простой семьи. И, в конце концов, в Республике все граждане равны, а я совершенно не хочу посещать такое общество, где гостей приглашают к столу или в гостиную при помощи изящных жестов.

Я все-таки встала и написала ему длинное возмущенное письмо. Я плакала, пока писала его, и посадила немало клякс. Я написала ему, что вышла замуж не для того, чтобы он читал мне проповеди, а за такого человека, который понимал бы меня. Потом я написала, что этот маленький бедняк с плохим запахом изо рта заставляет меня играть такие упражнения, что у меня почти сломаны пальцы, а этот надушенный м-сье Монтель может идти к дьяволу, что мне довольно их уроков, довольно… довольно…

Я быстро запечатала письмо, не перечитывая, и попросила Мари нанять фиакр и отвезти письмо в военное министерство, чтобы оно немедленно было отослано генералу Бернадотту.

Конечно, уже на другой день я испугалась, что Жан-Батист очень рассердится. Я поехала на урок к Монтелю, потом два часа занималась дома за пианино, играла гаммы и постаралась сыграть маленький менуэт Моцарта, который готовлю сюрпризом Жану-Батисту к его возвращению.

Настроение у меня все равно было очень плохое, такое, как наш угрюмый каштан с облетевшими листьями.

Прошла неделя, и пришел ответ от Жана-Батиста. «Дорогая Дезире, я никак не могу понять, что обидного нашла ты в моем письме. Я совсем не хочу поучать тебя, как ребенка, а советую, как любимой супруге, которая меня понимает. Ты убедишься сама, что я прав». Затем он вновь вернулся к моему всестороннему образованию и сообщал мне, что приобретение знаний — тяжелая и упорная работа. В заключение он просил: «Пиши мне и скажи, что ты меня любишь.»

До сегодняшнего дня я еще не ответила на это письмо. А за это время произошла еще одна вещь, которая мне мешает сейчас писать ему…

Вчера, во второй половине дня, я сидела совсем одна в рабочем кабинете Жана-Батиста, как теперь часто бывает, и крутила глобус, стоящий на маленьком столике, удивляясь множеству стран и континентов, которые существуют и о которых я ничего не знаю. Мари принесла мне чашку бульона.

— Выпей-ка. Ты должна питаться получше.

— Почему? Я себя хорошо чувствую. Даже толстею. Мое шелковое желтое платье стало мне узко в талии, — ответила я, отталкивая чашку. — Кроме того, я не люблю супы.

Мари повернулась к двери.

— Нужно заставлять себя кушать. Ты прекрасно знаешь, почему.

Я подскочила:

— Почему?

Мари улыбнулась. Потом она подошла ко мне и хотела прижать меня к себе.

— Ты же знаешь сама, правда?

Но я оттолкнула ее, крича:

— Нет! Я не знаю! Это неправда! — Потом я бегом поднялась в спальню, закрыла дверь на ключ и бросилась на кровать.

Честно говоря, я об этом догадывалась. Но я прогоняла эту мысль. Этого не могло случиться, это было невозможно!.. Да, это было просто ужасно! Может быть, я немного простудилась и менструации задержались… Ведь может же быть, что они не будут два или три месяца подряд… Я ничего не сказала об этом Жюли, потому что Жюли сразу же потащила бы меня к врачу. А я не хочу, чтобы меня осматривал врач, и не хочу узнать, что…

А Мари, конечно, знала! Я смотрела остановившимся взглядом на потолок и пыталась представить себе это… Хотя я уговаривала себя, что все это вполне естественно, что все женщины родят детей, мама и Сюзан и… да, Жюли уже была у двух врачей, потому что она очень хочет ребенка, а у нее его еще нет. Но дети… это такая ужасная ответственность!

Нужно быть очень образованной, чтобы воспитать и объяснить ребенку все, что он должен знать и как он должен вести себя… А я сама знаю так мало!

Это будет мальчик с черными кудрями как у Жана-Батиста. Сейчас в армию призывают мальчиков шестнадцати лет, чтобы защитить наши границы. У меня будет мальчик, похожий на Жана-Батиста, которого могут убить в Рейнской области или в Италии… Или он сам, стреляя из пистолета, заставит «кусать землю» сыновей других матерей…

Я положила руки на живот. Маленький новый человек живет во мне! Это невероятно!.. Мой маленький человек, думала я, частичка меня! На минуту я почувствовала себя счастливой. Потом я опять стала раздумывать: маленький человечек во мне! Это невозможно, так как никто не может принадлежать кому-нибудь. И почему мой маленький сын должен будет всегда понимать меня? Разве я всегда была покорна своей маме? А сколько раз я обманывала маму маленькой невинной ложью?..

Может быть, и мой сын будет поступать также в отношении меня? Он будет мне лгать, будет считать меня старомодной и даже будет сердиться на меня. «О, это не я тебя призвала к жизни, маленький недруг, поселившийся во мне», — подумала я сердито.

Мари постучала. Я не открыла ей. Потом я услышала, что она спустилась на кухню. Немного времени спустя она вернулась и постучала вновь. Наконец я ее впустила.

— Я подогрела твой суп, — сказала она.

— Скажи мне, Мари, когда ты ожидала твоего Пьера, ты была счастлива?

Мари села на кровать и заставила меня лечь.

— Нет, конечно нет. Ты же знаешь, что я не была замужем.

— Я слышала, что… Я хочу сказать, что если не хотят иметь ребенка, то можно… Что есть женщины, которые могут помочь избавиться…

Мари внимательно посмотрела на меня.

— Да, — сказала она медленно. — Я тоже слышала об этом. Моя сестра ходила к такой женщине, ты знаешь, сколько у нее детей, и она не хотела родить еще. После этого она была очень долго больна. Теперь она не может больше иметь детей и ее здоровье очень пошатнулось. Но дамы высшего света, я хочу сказать м-м Тальен, например, или Жозефина, они, конечно, знают хорошего доктора, который может тебе помочь. Но это запрещено.

Мы помолчали. Я лежала, закрыв глаза, положив руки на живот. Живот был совсем плоский… пока. Мари спросила:

— Ты хочешь, чтобы у тебя вынули твоего ребенка?

— Нет!.. — Я закричала: — Нет!

Мари поднялась с кровати с удовлетворенным видом.

— Иди кушать суп, — сказала она нежно. — А потом сядь и напиши генералу. Бернадотт будет рад.

Я покачала головой.

— Нет, я не хочу писать об этом. Я хочу ему сказать. — Потом я выпила суп, оделась и поехала на урок к Монтелю, где выучила еще одну фигуру контрданса.

Сегодня утром я была удивлена. Жозефина приехала ко мне с визитом. До сих пор она была у меня два раза и каждый раз вместе с Жюли и Жозефом. Но по ее виду никак нельзя было предполагать, что этот внезапный визит вызван особыми обстоятельствами. Она была очаровательно одета: белое платье из легкого шелка, крошечная жакетка и высокая шляпа со страусовым пером.

Серое зимнее утро ее очень бледнило, и когда она смеялась, были видны маленькие морщинки вокруг глаз. Губы ее казались слишком сухими, и розовая помада на них лежала неровными полосами.

— Я хотела узнать, как вы поживаете без вашего мужа, мадам, — сказала она. — Мы, проводившие мужей, должны помогать друг другу, не правда ли?

Мари подала горячий шоколад двум супругам без мужей, и я галантно спросила:

— Регулярно ли вы получаете вести от генерала Бонапарта, мадам?

— Нет, не регулярно, — ответила она. — Бонапарт потерял свой флот, и англичане своей блокадой мешают ему наладить какую-либо связь с Францией. Время от времени проскакивает маленькая лодочка.

На это нечего было сказать… Взгляд Жозефины упал на пианино.

— Жюли рассказывала мне, что вы берете уроки музыки, мадам, — заметила она.

Я кивнула.

— Вы тоже играете?

— Конечно. Я училась играть с одиннадцати лет, — ответила мне бывшая виконтесса.

— Я беру также уроки танцев у м-сье Монтеля, — сообщила я. — Я не хочу, чтобы Бернадотт меня стыдился.

— Не так легко быть женой генерала, я хочу сказать генерала, который находится при армии, — сказала Жозефина, откусывая кусочек пирожного. — Очень легко могут пойти всякие слухи…

«Господи, — подумала я. — Вот что натворила моя глупая переписка с Жаном-Батистом!»

— Не следует писать в письмах всего, что хочешь сказать, — невпопад на всякий случай сказала я.

— Не правда ли? — вскричала Жозефина. — Потому что другие интересуются вещами, совершенно их не касающимися, а, может быть, и пишут недоброжелательные письма… — быстренько допила свой шоколад. — Жозеф, например. Наш общий зять Жозеф! — Она достала маленький кружевной носовой платок и легким движением вытерла губы. — Я должна сказать вам, что Жозеф хочет написать Бонапарту, что он вчера был у меня в Мальмезоне и встретил там Ипполита Шарля. Припоминаете Ипполита, этого очаровательного молодого фуражира?.. И что он увидел Ипполита в ночном белье. Он хочет досаждать Наполеону подобной ерундой, хотя у моего мужа сейчас и без того много забот.

— Но почему м-сье Шарль разгуливает в ночном белье по Мальмезону? — спросила я, не понимая, почему он не нашел более подходящей одежды для визита.

— Было всего девять часов утра, — сказала Жозефина, — он еще не закончил свой туалет. Ведь приезд Жозефа был совершенно неожиданным.

На это я не нашлась, что ответить…

— Я нуждаюсь в обществе, я не могу жить в одиночестве, я никогда не жила одна за всю свою жизнь, — сказала Жозефина, и глаза ее наполнились слезами. — И мы, одинокие жены, должны сплотиться против нашего общего зятя. Я надеюсь, что вы сможете поговорить с вашей сестрой. Жюли должна отговорить Жозефа от мысли написать моему Бонапарту.

Вот оно что! Вот чего хотела от меня Жозефина!

— Жюли совершенно не имеет влияния на Жозефа, — сказала я ей откровенно. Глаза Жозефины стали похожи на глаза испуганного ребенка.

— Вы не хотите мне помочь?

— Я поеду сегодня вечером на новогодний ужин к Жозефу и поговорю с Жюли. Но от этого разговора не следует ожидать многого, мадам.

Немного успокоенная, Жозефина скоро встала.

— Я знала, что вы мне не откажете. А почему я никогда не встречаю вас у Терезы Тальен? Две недели назад она родила маленького Уврара. Вам нужно посмотреть на ребенка.

Уже у двери она сказала:

— Надеюсь, что вы не скучаете в Париже, мадам? Нужно будет как-нибудь пойти вместе в театр. И, пожалуйста, скажите вашей сестре, что Жозеф может писать Бонапарту все, что ему заблагорассудится, но пусть умолчит об истории с ночным костюмом…

Я приехала к Жюли на полчаса раньше, чем остальные гости. Жюли была в новом красном платье, которое ей совершенно не шло, потому что подчеркивало еще больше ее бледность. Она ходила вокруг стола, который украсила маленькими серебряными подковами, чтобы принести нам счастье в Новом году.

— Я посадила Луи Бонапарта рядом с тобой. Этот толстяк так скучен, что мне просто не к кому посадить его, — объявила она мне.

— Я хочу попросить тебя кое о чем. Не можешь ли ты поговорить с Жозефом, чтобы он ничего не писал Наполеону по поводу одежды м-сье Шарля в Мальмезоне?

— Письмо Наполеону уже отправлено, все разговоры напрасны, — сказал Жозеф. Я не слышала, как он вошел в столовую. Сейчас он стоял возле закусок и наливал себе рюмку коньяку. — Держу пари, что Жозефина была у вас сегодня, чтобы просить вашего заступничества. Правда, Дезире?

Я пожала плечами.

— Мне очень странно, что вы согласились принять ее сторону, а не нашу, — продолжал Жозеф возмущенно.

— Что вы называете «нашей стороной»? — спросила я.

— Я, например, и, конечно, Наполеон.

— Это в данное время ничего не значит. Наполеон в Египте, ничего сделать он ей не сможет, а ваше письмо только причинит ему огорчение. Зачем?

Жозеф посмотрел на меня с интересом.

— А, значит вы все еще влюблены в него? Как это трогательно, — сказал он насмешливо. — Я думал, что вы его давно забыли.

— Забыла? — спросила я, тоже удивившись. — Разве можно забыть первую любовь? О Наполеоне, как таковом, Боже мой, я не думаю почти никогда. Но волнение сердца, которое меня тогда поглощало, но ощущение счастья, которым я жила, и все тяжкие переживания, которые последовали за этим, я никогда не забуду!

— И поэтому вы против того, чтобы его огорчать? — Разговор явно занимал Жозефа. Он налил себе большой стакан.

— Конечно. Я же знаю, что ощущаешь, когда узнаешь об обмане.

Жозеф сделал довольное лицо.

— Но письмо уже в дороге…

— Тогда, — сказала я, — о чем говорить?

Жозеф налил два других бокала.

— Идите сюда, мои девочки. Пожелаем друг другу счастливого года. Будьте в хорошем настроении, гости могут приехать каждую минуту.

Послушно Жюли и я взяли бокалы, которые он нам протягивал. Но, еще не пригубив коньяка, я вдруг почувствовала себя очень плохо. Запах коньяка вызывал тошноту, и я быстро поставила свой бокал.

— Ты плохо себя чувствуешь? — обеспокоено спросила Жюли. — Ты вся позеленела, Дезире!

Капли пота выступили у меня на лбу. Я бросилась в кресло и покачала головой.

— Нет, нет, это ничего! Со мной случается… — сказав эти слова, я закрыла глаза.

— Она, вероятно, беременна, — сказал Жозеф.

— Невозможно! — ответила Жюли. — Я бы знала об этом.

— Если она больна, нужно написать Бернадотту, — сказал Жозеф.

— Подождите, Жозеф. Вы ничего ему не напишите об этом. Я хочу сделать ему сюрприз.

— Какой сюрприз? — спросили в один голос Жюли и Жозеф.

— Родить сына, — ответила я и вдруг почувствовала огромную гордость.

Жюли опустилась на колени возле моего кресла и обняла меня.

— Но это может быть дочка…

— Нет, это будет сын. Бернадотт не таков, чтобы иметь дочерей, — ответила я, вставая. — А сейчас я пойду к себе. Не провожайте меня. Мне хочется лечь в постель и встретить Новый год во сне.

Жозеф налил коньяку, и они с Жюли выпили за мое здоровье. Глаза Жюли были полны слез.

— Да здравствует династия Бернадоттов, — сказал Жозеф, смеясь. Шутка мне понравилась.

— Да, — сказала я. — Наши наилучшие пожелания династии Бернадоттов!

Потом я вернулась домой.

Колокола помешали мне встретить Новый год во сне. Они уже давно умолкли, и мы уже давно в 1799 году. Где-то в Германии Жан-Батист пьет с офицерами своего Главного штаба. Быть может, они пьют за здоровье мадам Бернадотт?..

Но я совсем одна встречаю Новый год. Нет. Не совсем. Теперь мы вдвоем идем в будущее: мой маленький, еще не родившийся сын и я.

И мы шлем свои наилучшие пожелания… династии Бернадоттов!