"Дезире" - читать интересную книгу автора (Зелинко Анна-Мария)
Глава 16 Париж, 22 марта 1804 (Только учреждения сохранили республиканский календарь и пишут — жерминаля, год XII)
Это было безумием — отправиться одной, ночью, в Тюильри, чтобы говорить с ним.
Я была предельно добросовестна. Я села в карету мадам Летиции и постаралась продумать, о чем я буду говорить. Часы пробили одиннадцать…
…Я пройду длинными пустынными коридорами Тюильри, я войду в его рабочий кабинет, я подойду к его письменному столу и я ему скажу…
Карета катилась вдоль Сены. За время жизни в Париже я узнала многие мосты. Но каждый раз, когда я проезжаю мимо того, ТОГО моста, мое сердце сжимается и на мгновенье перестает биться. Я останавливаю карету, выхожу из нее, подхожу к этому мосту…
Была одна из первых весенних ночей. Весна еще не наступила, но воздух был уже теплый и благоуханный. Весь день шел дождь, но сейчас облака разошлись и стали видны звезды. «Он не пошлет его на расстрел!..» думала я. В волнах Сены отражения звезд, казалось, смешивались с огоньками парижских фонарей. «Он не сможет послать его на расстрел!.. Не сможет?.. Он может все!»
Медленно ходила я по мосту. Я прожила эти годы без отдыха. Я танцевала на свадьбах и делала реверансы при дворе Наполеона в Тюильри. Я праздновала у Жюли победу при Маренго и я выпила так много шампанского, что утром на другой день Мари должна была держать мою голову над тазом… Я сшила у Роя желтое шелковое платье и еще одно платье, вышитое розовым жемчугом и три белых с отделкой из зеленого бархата и другими отделками…
Все это были мелочи. Крупное — это был первый зуб Оскара и первое «мама», сказанное Оскаром, и первые шаги Оскара от пианино к комоду.
Сейчас я часто думаю об этих пробежавших годах. Я восстанавливаю их в памяти в то время, когда я еду к первому консулу. Всего несколько дней, как Жюли вернула мне мой дневник.
— Я освобождала мой старый комод, который привезла из Марселя. Я поставлю его в детскую. У детей уже много вещей, и им нужен комод. Я нашла твой дневник. Теперь не нужно ведь прятать его у меня, правда?
— Да, — сказала я. — Теперь в этом нет необходимости. — И добавила: — Пока…
— Ты многое упустила в записях. Ты даже не записала, что у меня теперь две дочери, — поддразнила меня Жюли.
— Да. Ты знаешь, что я отдала тебе тетрадь в ту ночь, когда была свергнута Директория. Но теперь я опять буду писать регулярно и конечно запишу, что два с половиной года назад у тебя родилась дочь Зенаид-Шарлотт-Жюли, а через тринадцать месяцев — вторая дочь Шарлотт-Наполеонина. Я запишу также, что ты читаешь огромное количество романов и что ты так увлечена историями о гаремах, что назвала свою первую дочь Зенаид.
— Надеюсь, она меня простит, — улыбнулась Жюли.
Я взяла у нее тетрадь. Думаю, что первое, о чем следует написать, — это смерть мамы. Это было прошлым летом, и я сидела в нашем саду вместе с Жюли. К нам подошел Жозеф с письмом от Этьена. Мама умерла в Женеве после апоплексического удара.
— Теперь мы остались совсем одни, — сказала Жюли.
— Но у тебя ведь есть я! — возразил Жозеф.
Он нас не понял. Жюли имеет место возле него, а я — возле Жана-Батиста, но со времени смерти папы только мама помнила все обстоятельства нашей жизни, когда мы были еще маленькими…
Вечером Жан-Батист сказал мне:
— Знаешь, мы все послушны законам природы. Эти законы гласят, что мы переживаем своих родителей. Если бывает наоборот, то это противно законам природы. Нужно подчиняться им…
Это так он пытался утешить меня!.. Говорят, что все женщины в горе должны поделиться им как можно шире. На мой взгляд, это не так.
Возле моего любимого моста карета м-м Летиции была похожа на какое-то черное страшилище, которое меня сторожило, мне угрожало. На письменном столе Наполеона лежит смертный приговор, и я должна… Да, что я ему скажу? Можно ли говорить с ним так, как говорят с другими? Он не позволяет сесть, пока сам не предложит…
Утром, которое последовало за той бесконечной ночью, когда мы ждали ареста Жана-Батиста, между ним и Наполеоном произошло объяснение.
— Вы выбраны членом Государственного совета, Бернадотт. Вы будете представлять военное министерство в моем Государственном совете, — сказал ему новый консул.
— Вы думаете, что мои взгляды изменились за одну ночь? — спросил Жан-Батист.
— Нет. Но этой ночью я взял на себя ответственность за Республику, и я не могу позволить себе отказаться от услуг человека, наиболее способного… Соглашаетесь ли вы на эту должность, Бернадотт?
Бернадотт мне рассказывал, что после этого вопроса воцарилось долгое молчание, во время которого он рассматривал огромную комнату Люксембургского дворца, огромный письменный стол на ножках с золочеными львиными головами. Молчание, во время которого он сказал себе, что директоры согласились с консульством, и что перед ним человек, который оградил Республику от гражданской войны.
— Вы правы, Республика нуждается во всех гражданах, консул Бонапарт. Я согласен.
На другой день Моро и все арестованные депутаты были освобождены. Моро даже получил должность. Наполеон готовился к новой кампании в Италии и назначил Бернадотта командующим всеми западными войсками.
Жау-Батист укрепил наши фронты на берегу Ла-Манша против англичан. Он съездил во все гарнизоны Бретани. Он проводил много времени в расположении своего Генерального штаба в Ренне и не был дома, когда Оскар заболел коклюшем.
Наполеон выиграл битву при Маренго, и Париж умирал от усталости, так много было праздников по этому поводу. В это время наши войска были уже во всей Европе, потому что Наполеон хотел, чтобы Французская Республика овладела всей Европой.
Сколько огоньков танцует сейчас в Сене! Гораздо больше, чем тогда… Раньше мне казалось, что нет ничего более грандиозного и более волнующего, чем Париж. Жан-Батист говорит, что наш нынешний Париж уже не город сказок, как в прежние времена, а я не вижу разницы…
Наполеон разрешил вернуться эмигрировавшим аристократам. В особняках предместья Сен-Жермен появились жители. Загородные дома, которые были конфискованы, возвратили их владельцам. Кареты и коляски Радзивиллов, Монтескье и Монморанси можно встретить в городе. Маленькими шажками эти бывшие знаменитости двигаются по гостиным Тюильри, чтобы склониться в реверансе или поклоне перед главой Республики, и целуют руку бывшей вдове Богарнэ, которая никогда не знала ни голода, ни эмиграции, счета которой оплачивал Баррас и которая танцевала с Тальеном на балу «Родственников жертв гильотины»!
Иностранные дворы присылают в Париж своих самых утонченных дипломатов. У меня кружится голова, когда я пытаюсь запомнить титулы всех этих принцев, графов, баронов, которых мне представляют.
— Я боюсь его! Вы же знаете, что у него нет сердца!.. — Я слышу этот голос очень ясно на моем мосту в тишине этой весенней ночи… Голос Кристины. Кристины, маленькой крестьянки из Сент-Максимина, жены Люсьена Бонапарта.
Сотня, что я говорю, несколько сот человек видели, как Люсьен вел своего брата к трибуне и с горящим взглядом первый крикнул: «Да здравствует Бонапарт!» Несколько дней спустя стены Тюильри дрожали от громкого спора, который произошел между министром иностранных дел Люсьеном Бонапартом и его братом — первым консулом Наполеоном Бонапартом. Сначала спорили о цензуре, которую ввел Наполеон. Потом об изгнании писателей, неугодных ему. Потом разговор перешел на Кристину, дочь трактирщика, которой отказали от дома в Тюильри. Люсьен не долго оставался министром, а Кристина скоро перестала быть поводом для семейных раздоров. Маленькая пухлая крестьяночка с ямочками на красных, как яблоки, щеках вдруг сырой зимней порой начала харкать кровью. Однажды я была у нее, и мы говорили о будущей весне, рассматривая журнал мод. Кристина хотела сшить платье, расшитое золотом.
— В этом платье вы поедете в Тюильри и будете представлены первому консулу, и вы ему так понравитесь, что он будет ревновать вас к Люсьену.
Ямочки Кристины разгладились:
— Я боюсь его! Вы знаете, что у него нет сердца!
Наконец м-м Летиция настояла, чтобы Кристина была принята в Тюильри. Через неделю Наполеон заявил своему брату:
— Не забудь завтра привести свою жену в оперу и представить мне ее.
Люсьен не удержался от колкости:
— Боюсь, что моя жена откажется от этого лестного приглашения.
Наполеон поджал губы:
— Это не приглашение, Люсьен, а приказ первого консула.
Люсьен покачал головой:
— Моя жена не послушается даже приказа первого консула. Моя жена умирает.
Самый дорогой венок у гроба Кристины был украшен лентой: «Моей дорогой невестке Кристине. Н. Бонапарт»…
Вдова Жубертон — рыжая. У нее пышная грудь и ямочки, которые напоминают Кристину. Она была замужем за банкиром. Наполеон требовал, чтобы Люсьен женился на девушке из аристократии, вернувшейся из эмиграции. Но Люсьен явился в бюро регистрации браков с вдовой Журбертон. В ответ Наполеон подписал приказ о высылке бывшего члена Совета пятисот, бывшего министра за пределы Республики. Люсьен был у нас с прощальным визитом перед отъездом в Италию.
— Тогда, восемнадцатого брюмера, я хотел сделать для Республики как можно лучше, вы знаете, Бернадотт, — сказал он.
— Я знаю, — ответил Жан-Батист. — Но вы обманулись тогда, восемнадцатого брюмера…
Два года тому назад, несмотря на плач Гортенс (она рыдала так громко, что дворцовая охрана поднимала глаза к окнам, откуда раздавались рыдания), Наполеон просватал ее за своего брата Луи.
Луи, толстый парень, страдал плоскостопием, не имел ни капли любви или нежности к бесцветной Гортенс. Он предпочитал актрис Комеди Франсез. Но Наполеон опасался нового мезальянса в семье. Гортенс заперлась в спальне и рыдала навзрыд. Она не впустила даже свою мать. Тогда послали за Жюли. Жюли царапалась под дверью Гортенс до тех пор, пока девушка не впустила ее.
— Могу ли я быть полезной вам? — спросила Жюли.
Гортенс покачала головой.
— Вы любите другого, не правда ли? — спросила Жюли.
Гортанс кивнула.
— Я поговорю с вашим отчимом, — предложила Жюли.
Гортенс смотрела прямо перед собой.
— Этот человек принадлежит к окружающим первого консула? Ваш отчим сможет принять его как претендента на вашу руку?
Гортенс не двигалась. Слезы струились из ее широко раскрытых глаз.
— Может быть этот человек уже женат?
Губы Гортенс открылись, она постаралась улыбнуться, потом засмеялась. Она смеялась, смеялась, она захлебывалась смехом… Жюли потрясла ее за плечи.
— Перестаньте, возьмите себя в руки! Если вы не остановитесь, я позову доктора!
Но Гортенс не переставала, и моя терпеливая Жюли вышла из себя. Она залепила девушке пощечину Гортенс умолкла. Ее открытый рот закрылся, и она несколько раз глубоко вздохнула. Потом она успокоилась.
— Я люблю Его! — сказала она тихо. Жюли растерялась от неожиданности.
— Он знает об этом? — спросила она. Гортенс утвердительно кивнула.
— Он знает все. Нет вещи, которую бы он не знал.
Многое он узнает от своего министра полиции Фуше. — Ее голос звучал горестно.
— Выходите замуж за Луи. Это лучшая партия. Луи, во всяком случае, его любимый брат.
Несколько недель спустя сыграли свадьбу. Бедной Гортенс ставили в пример сестру Наполеона — Полетт. Как Полетт не отказывалась, ее выдали замуж за Леклерка. А как она плакала, когда Наполеон заставил ее сопровождать Леклерка в его поездке в Сан-Доминго! Вся в слезах она все-таки уехала со своим мужем. Леклерк умер от желтой лихорадки в Сан-Доминго, и Полетт положила в его гроб свои золотые волосы. Первый консул расценивал ее поступок как горе безутешной вдовы. Однажды я ему возразила:
— Наоборот. Это говорит о том, что она его никогда не любила и хотела дать ему что-нибудь, когда он умер.
Волосы Полетт отросли, и кудри падали ей на плечи, а Наполеон требовал, чтобы она поднимала волосы и закалывала их гребнями, украшенными жемчугом. Эти гребни были фамильной ценностью князей Боргезе. Боргезе — самая высшая аристократия Италии, она в родстве со всеми европейскими королевскими дворами. Наполеон толкнул свою сестру в объятия второго супруга — князя Камилло Боргезе, старика с трясущимися руками и ногами. Ее сиятельство, княгиня Боргезе! Господи! Полетт, которая когда-то встретилась мне на улице в Марселе в простеньком, коротком платьице…
Да, все они сильно переменились!.. Я в последний раз посмотрела на пляшущие в Сене огоньки…
— Почему я? Почему? — думала я. — Почему решили, что я одна смогу его отговорить?..
Я вернулась к карете.
— В Тюильри!
Я решилась выполнить возложенную на меня миссию. Арестован этот Бурбон, герцог Энгиенский, который считает себя на службе Англии и который грозил отвоевать Республику для Бурбонов. Но арест произошел не на французской земле. Герцог жил не во Франции, а в маленьком городке под названием Эттенгейм в Германии. Четыре дня назад Наполеон дал приказ напасть на этот город. Три сотни драгун переправились через Рейн, захватили герцога в Эттенгейме и привезли его во Францию. Сейчас он в крепости Венсен ждет решения своей судьбы. Военный совет сегодня приговорил его к смерти за измену и заговор против первого консула. Приговор передан первому консулу. Наполеон его утвердит или помилует осужденного. Бывшие аристократы, которые теперь имеют ходы к Жозефине, умоляли ее просить Наполеона помиловать герцога. Они все были в Тюильри, в то время как дипломаты осаждали Талейрана. Наполеон не принял никого. Жозефина за обедом пыталась поговорить с ним. Наполеон ответил коротко: «Прошу вас не вмешиваться»…
Вечером к нему пришел брат Жозеф. Наполеон через секретаря спросил, что нужно брату. Жозеф заявил секретарю: «По делу правосудия». Секретарь получил приказ ответить Жозефу, что Наполеон не хочет, чтобы его беспокоили.
За ужином Жан-Батист был более молчалив, чем обычно. Вдруг он ударил кулаком по столу:
— Представляешь, на что осмелился Бонапарт? С помощью трех сотен драгун он посмел захватить политического противника за границей! Он привез его во Францию и отдал под суд военного совета. Для всех, кто имеет хоть малейшее понятие о Правах человека, это пощечина!
— И что будет с этим узником? Скажи, его ведь не расстреляют? — спросила я со страхом.
Жан-Батист пожал плечами.
— И он еще говорит о присяге Республике, он уверяет, что защищает Права человека! — пробормотал он.
Больше мы не говорили о герцоге. Но я не могла не думать о смертном приговоре, лежащем на письменном столе Наполеона, о приговоре, который ждал одного росчерка пера…
— Жюли сказала мне, что Жером Бонапарт согласился развестись с этой американкой, — сказала я, чтобы прервать тягостное молчание.
Жером — несчастный ребенок прежних времен, стал морским офицером и однажды попал в руки англичан. Чтобы избежать плена, он уехал в Америку. В Америке женился на американке мисс Элизабет Петерсон, девушке из Балтимора. Наполеон бушевал. Жером сейчас на пути во Францию и дал согласие на развод с бывшей мисс Петерсон. Единственное возражение, которое он привел Наполеону в свое оправдание, было:
— Но у нее много денег!
— Семейные дела первого консула меня совершенно не интересуют, — заявил Жан-Батист.
У подъезда остановилась карета. «Уже десять! Довольно поздно для визитеров!» — подумала я.
Фернан доложил:
— Мадам Летиция Бонапарт.
Я была очень удивлена. Мать Наполеона не приучила меня к своим визитам без предупреждения. Однако она сама появилась на пороге, отодвинув Фернана.
— Добрый вечер, генерал Бернадотт, здравствуйте, мадам!
М-м Летиция не постарела, она скорее помолодела за эти годы. Ее лицо, раньше хмурое от множества забот, как-то посветлело, складки в углах губ разгладились. Но в ее черных волосах проглядывали серебряные нити. Она причесывалась по-прежнему гладко, с большим крестьянским узлом на затылке. Несколько кудряшек, в угоду парижской моде, падают на лоб, что ей совершенно не идет.
Мы проводили ее в гостиную, и она села на диван, медленно снимая перчатки. Я невольно остановила взгляд на ее руке, украшенной огромным перстнем с камеей, который Наполеон привез ей из Италии. Мне вспомнились ее пальцы, покрасневшие от стирки…
— Генерал Бернадотт, допускаете ли вы возможность, что мой сын расстреляет герцога Энгиенского? — спросила она без предисловия.
— Это не первый консул, а военный совет вынес смертный приговор, — ответил Жан-Батист осторожно.
— Военный совет исполняет желания моего сына. Считаете ли вы возможным, что мой сын допустит приведение приговора в исполнение?
— Не только возможным, но и вполне вероятным. Иначе я не понимаю, зачем он взял в плен герцога, который находился не на французской территории, и зачем он отдал его суду военного совета.
— Спасибо, генерал Бернадотт, — произнесла м-м Летиция, рассматривая свою камею.
— Знаете ли вы мотивы, которые толкнули моего сына на этот поступок?
— Нет, мадам.
— Но у вас есть какие-либо предположения?
— Я предпочел бы их не высказывать, мадам.
Она промолчала. Она сидела на диване, наклонившись вперед, ноги слегка раздвинуты, как очень уставшая крестьянка, которая может себе позволить минуту отдыха.
— Генерал Бернадотт, знаете ли вы, к чему приведет исполнение этого приговора?
Жан-Батист не ответил. Он запустил руку в свои густые волосы, и по его лицу я видела, насколько тягостен ему этот разговор. Тогда она подняла голову. Ее глаза были широко раскрыты.
— К убийству! Это приведет к подлому убийству!
— Успокойтесь, мадам, — начал Жан-Батист.
Но она подняла руки и жестом заставила его замолчать.
— Успокойтесь, сказали вы?.. Генерал Бернадотт, мой сын на пороге подлого убийства, а я, его мать, должна быть спокойной?
Я села рядом с ней на диван и взяла ее руку. Ее пальцы дрожали.
— Наполеон имеет для этого политические основания, — прошептала я.
Но она сердито огрызнулась:
— Придержите язык, Эжени! — и вновь впилась взглядом в Жана-Батиста. — Для убийства нет оправдания, генерал! Эти политические основания…
— Мадам, — мягко сказал Жан-Батист. — Вы много лет назад отослали своего сына в военную школу, и он стал офицером. Вероятно, у вашего сына взгляды на жизнь человека несколько другие, чем у вас, мадам.
Она горестно покачала головой.
— Мы не говорим о человеческой жизни во время битвы, генерал! Разговор идет о человеке, которого силой привезли во Францию, чтобы лишить жизни. Этот расстрел лишит Францию уважения в глазах всего мира! Я не хочу, чтобы мой сын Наполеон стал убийцей! Я не хочу этого, понимаете!
— Вы должны с ним поговорить, мадам, — предложил Жан-Батист.
— Но, но [9], синьор, — ее голос хрипел и рот лихорадочно кривился. — Это ничему не поможет. Наполеон скажет: «Мама, ты ничего не понимаешь, иди спать!» или «Мама, хочешь, я увеличу твою пенсию?»… Нужно, чтобы к нему поехала она, Эжени!
Мое сердце остановилось. Я отрицательно затрясла головой.
— Синьор генерал, вы не знаете, но давно, когда мой Наполеон был арестован, и мы боялись, что его расстреляют, это она, маленькая Эжени, побежала к военному начальнику, и она пришла нам на помощь. Теперь нужно, чтобы она поехала к нему, нужно, чтобы она напомнила ему…
— Не думаю, что это может повлиять на первого консула, — сказал Жан-Батист.
— Эжени… пардон, синьора Бернадотт, мадам, вы же не хотите, чтобы ваша страна стала в глазах всего света Республикой убийц? Правда, вы этого не хотите? Мне рассказывали сегодня те, кто был у меня, что у этого герцога тоже есть старенькая мать и невеста… мадам, сжальтесь надо мной, помогите мне, я не хочу, чтобы мой Наполеон…
— Дезире, оденься и поезжай в Тюильри. — Жан-Батист говорил тихо и непреклонно. Я встала.
— Ты проводишь меня, правда, Жан-Батист? Ты проводишь меня?
— Ты прекрасно знаешь, девчурка, что это отнимет у герцога последний шанс, — сказал Жан-Батист с горькой усмешкой. Потом он обнял меня за плечи и прижал к себе. — Тебе нужно говорить с ним без свидетелей. Я почти уверен, что ты ничего не достигнешь, но все-таки стоит попробовать, моя любимая!
Его голос был полон жалости. Я согласилась с ним, но не могла не сказать:
— Будет, пожалуй, неудобно, если я поеду одна ночью в Тюильри. Достаточно женщин, которые в такой поздний час входят… — и, не заботясь о том, что слышит м-м Летиция, я продолжала: — которые входят к первому консулу.
Но Жан-Батист сказал:
— Надень шляпу, пальто и — в дорогу!
— Возьмите мою карету, мадам. И, если вы не возражаете, я подожду здесь вашего возвращения, — сказала м-м Летиция.
Я машинально согласилась.
— Я не буду вас беспокоить, генерал. Я сяду здесь у окна и буду ждать, — услышала я еще.
Потом я побежала в свою комнату и, торопясь, надела свою новую шляпу, украшенную бледной розой.
С тех пор, как четыре года тому назад адская машина взорвалась рядом с коляской Наполеона, и не проходит месяца, чтобы министр полиции Фуше не раскрыл заговора против первого консула, в Тюильри нельзя попасть без того, чтобы вас не останавливали каждые десять шагов и не спрашивали, зачем вы едете. Однако я преодолела все преграды легче, чем предполагала. Каждый раз, когда меня останавливали, я отвечала: «Я хочу говорить с первым консулом», и меня пропускали. У меня не спрашивали моего имени. Меня не спрашивали также и о цели моего визита. Национальные гвардейцы только понимающе ухмылялись, разглядывая меня, и мысленно меня раздевали… Все это было мне крайне неприятно. Наконец я оказалась у двери, которая должна была вести в приемную первого консула.
Я никогда здесь не была, потому что на тех семейных торжествах, на которых мы бывали в Тюильри, мы обычно были в апартаментах Жозефины. Два солдата Национальной гвардии, стоявшие на карауле у дверей, меня ни о чем не спросили. Я открыла дверь и вошла.
Молодой человек в штатском писал за большим бюро. Мне пришлось кашлянуть два раза, чтобы он меня услышал.
— Что угодно мадемуазель?
— Мне нужно поговорить с первым консулом.
— Вы ошиблись, мадемуазель. Вы находитесь в рабочих комнатах первого консула.
Я не поняла, о чем он говорит.
— Первый консул уже лег? — спросила я.
— Первый консул еще находится в своем рабочем кабинете.
— Тогда проводите меня!
— Мадемуазель! — было смешно видеть этого молодого человека, разглядывавшего меня от макушки до кончика туфель. — Мадемуазель, камердинер Констан вам, вероятно, сказал, что будет ожидать вас возле входа со двора. Здесь… здесь рабочий кабинет!
— Но мне нужно поговорить с первым консулом, а не с его камердинером. Пойдите к первому консулу и спросите его, сможет ли он уделить мне одну минуту. Это… это совершенно необходимо.
— Мадемуазель! — сказал молодой человек умоляющим тоном.
— И не называйте меня мадемуазель. Я мадам Жан-Батист Бернадотт.
— Мадемуа… о, простите, мадам… — он смотрел на меня так, как будто я была приведением его бабушки. — Это ужасно, — прошептал он.
— Возможно. А теперь доложите обо мне.
Он исчез и быстро вернулся.
— Прошу вас следовать за мной, мадам. У первого консула посетители. Первый консул просит вас, мадам, подождать минуту. Только одну минуту.
Он проводил меня в маленькую гостиную с креслами темно-красного бархата, которые стояли вокруг большого мраморного стола. Это, конечно, комната, ожидания. Но я ждала недолго. Открылась дверь, и я увидела мужчин, которые низко кланялись кому-то, приговаривая: «Спокойной ночи!» Дверь за ними закрылась. И тотчас секретарь провозгласил:
— Мадам Жан-Батист Бернадотт, первый консул просит вас войти.
— Вот самый прекрасный сюрприз, который я получил, — сказал Наполеон, когда я вошла. Он встретил меня у двери, взял мои руки и поднес их к губам. Он целовал мне руки. Я легонько высвободила их из затянувшегося пожатия…
— Садитесь, моя дорогая, садитесь! И скажите мне, как вы поживаете? Вы молодеете год от года!
— Это не совсем так, — ответила я. — Годы бегут, и в будущем году вам уже придется искать воспитателя Оскару.
Он усадил меня в кресло возле письменного стола. Но сам он не сел против меня, а стал ходить по комнате взад и вперед, и мне приходилось все время вертеть головой, чтобы не потерять его из вида. Это была очень большая комната, уставленная массой всяких столиков, заваленных книгами и манускриптами. Но на большом столе деловые бумаги были сложены двумя стопками. Они были уложены в деревянные коробки, напоминавшие ящики комода. Между ящиками на столе лежала бумага, скрепленная красной восковой печатью. В камине горел яркий огонь, и в комнате было жарко.
— Нужно, чтобы вы посмотрели это. Первые экземпляры, только что вышедшие из-под пресса. Вот!
Он поднес мне к носу несколько листков, покрытых текстом. Я увидела знаки параграфов.
— Конституция готова! Конституция Французской Республики! Законы, за которые Республика сражалась, теперь записаны и закреплены. Они имеют законную силу! Я дал Республике новую Конституцию! Законы самые гуманные, какие когда-либо были. Прочтите здесь: это касается детей. Старший брат не получает наследства больше, чем его остальные братья и сестры. И вот: родители обязаны материально поддерживать своих детей. Посмотрите… — он стал искать другие листки на маленьких столиках и пробегать их глазами. Новый закон о браке. Он разрешает не только развод, но и разделение имущества. А здесь, — он достал еще один листок, — это касается знати. Потомственное дворянство упраздняется.
— Народ назовет эту вашу Конституцию Конституцией Наполеона, — сказала я.
Я хотела сохранить его хорошее настроение. Мне это удалось. Легким жестом он бросил листки на мраморную полку камина.
— Простите меня, мадам, что я вам докучаю, — сказал он, подойдя ко мне очень близко. — Снимите вашу шляпу, мадам.
Я покачала головой.
— Нет, нет. Я на минутку. Я хотела только…
— Но она вам не идет, мадам. Она вам, правда, не идет! Позвольте мне самому снять ее с вас.
— Нет. Это новая шляпа, и Жан-Батист сказал, что она мне очень идет.
Он отступил.
— Конечно… если генерал Бернадотт сказал…
Он опять начал ходить туда и обратно за моей спиной. «Я его рассердила», — подумала я с сожалением и развязала ленты своей шляпы.
— Могу ли узнать, мадам, причину вашего визита? — он дразнил меня.
— Я снимаю шляпу, — сказала я. Я услышала, как он остановился. Потом опять подошел очень близко ко мне. Его рука легла на мои волосы.
— Эжени, — сказал он. — Маленькая Эжени!..
Я быстро опустила голову, чтобы уклониться от его руки. Голос был тот, каким он говорил со мной тогда, во время грозы…
— Я хотела просить вас о чем-то, — сказала я и услышала, что мой голос дрожит.
Он пересек комнату и оперся о камин напротив меня. Пламя озаряло яркими отсветами его блестящие сапоги.
— Конечно, — заметил он коротко.
— Как… конечно? — не могла удержаться я.
— Я не мог ожидать вашего визита без того, чтобы у вас не было ко мне просьбы, — сказал он колко. И, наклонившись, чтобы подбросить в камин еще полено: — А вообще, люди, которые приходят ко мне, имеют с собой прошение, которое мне подают. Ну хорошо… Чем могу быть полезен вам, мадам Жан-Батист Бернадотт?
Его покровительственный тон вывел меня из терпения. И все-таки, даже с коротко остриженными волосами и в хорошем мундире он так походил… так походил на того Бонапарта, который был в нашем саду в Марселе!..
— Не думаете же вы, что я могла приехать к вам среди ночи без достаточно серьезного повода? — спросила я свистящим шепотом.
Мой гнев, казалось, его забавлял. Он покачивался с носка на каблук и с каблука на носок.
— Я, честно говоря, не задумывался над этим, но надеялся, что вы откроете мне этот секрет. Ведь надеяться можно, мадам, не правда ли?
«Так не может продолжаться», — подумала я и решила перевести разговор на серьезный тон. Мои пальцы теребили розу на шляпе.
— Вы испортите свою шляпу, мадам, — заметил он. Я не поднимала глаз. Я проглотила слюну и вдруг почувствовала горячую слезу, скатившуюся по щеке. Я слизнула ее языком.
— Чем я могу помочь тебе, Эжени? — Он опять стал Наполеоном прежних времен, нежным и внимательным.
— Вы говорили, что многие приходят к вам, чтобы просить о чем-то. Имеете ли вы привычку исполнять их просьбы?
— Если я могу взять это под свою ответственность, — конечно!
— Ответственность перед кем? Вы… вы — человек, который может все, что захочет…
— Ответственность перед самим собой, Эжени. Ну хорошо, изложи мне твою просьбу.
— Я прошу о помиловании.
Молчание. Огонь потрескивает в камине…
— Ты говоришь о герцоге Энгиенском? Я кивнула.
Я ожидала ответа всеми фибрами моей души. Он заставлял меня ждать. Я обрывала один за другим шелковые лепестки розы с моей шляпы…
— Кто послал тебя ко мне, Эжени, с этой просьбой?
— Разве это не безразлично? Многие посылают вам эту просьбу. Почему и я не могу просить?
— Я хочу знать, кто тебя послал, — сказал он, дразня меня.
Я обрывала лепестки розы.
— Я спрашиваю, кто тебя послал? Бернадотт?
Я покачала головой.
— Мадам, я привык, что на мои вопросы отвечают. Я подняла глаза. Он наклонил голову, он приоткрыл рот, маленькие комочки пены сбились в углах губ.
— Вы не должны кричать на меня, — сказала я. — Вы меня не испугаете. — Я действительно не боялась его в этот момент.
— Вы любите разыгрывать из себя храбрую даму. Я помню сцену в гостиной м-м Тальен, — сказал он сквозь зубы.
— Я совсем не храбрая, — ответила я. — В действительности, я даже трусиха. Но когда игра очень большая, я умею брать себя в руки.
— А тогда, в гостиной м-м Тальен, игра была большая, не правда ли?
— Тогда это было все, что я имела, — ответила я просто, ожидая новой насмешки, которая должна была последовать.
Но он молчал. Я подняла голову и поискала его глазами.
— Но однажды я показала себя очень храброй. Это было давно, когда мой жених, вы знаете, я была невестой когда-то… гораздо раньше, чем познакомилась с генералом Бернадоттом. Так вот, давно, когда мой жених был арестован после казни Робеспьера. Мы боялись, что его расстреляют. Его братья предостерегали меня, думали, что и мне грозит опасность, но я все-таки пошла к коменданту города Марселя с пакетом, в котором были кальсоны и пирог…
— Да. Поэтому я хочу знать, кто послал тебя ко мне сегодня вечером.
— Какое это имеет значение?
— Я объясню тебе, Эжени. Люди, пославшие тебя ко мне, знают меня очень хорошо. Они нашли очень эффективный способ спасти жизнь этому Энгиенскому… Я говорю — способ, возможность! Мне интересно знать, знать, кто так рассчитывает повлиять на меня, чтобы использовать этот шанс, и вмешивается таким образом в мою политику. Ну?
Я ответила улыбкой. Как односторонне он видит все вещи! Как он все смешивает с политикой?
— Постарайтесь понять ситуацию так, как вижу ее я, мадам. Якобинцы уговаривают меня впустить эмигрантов и дать им место в обществе. В то же время они шумят, что я должен освободить Республику от Бурбонов. Наша Франция — это Франция, которую я спас… Франция, получившая Конституцию Наполеона… Разве это не бессмысленно?
Говоря это, он подошел к письменному столу и взял в руки лист с красной печатью. Он прочел несколько слов, которые были там написаны. Потом он бросил документ на стол и повернулся ко мне:
— Если этот Энгиенский будет расстрелян, я покажу всему свету, что я считаю Бурбонов сбродом, который должна презирать нация. Понимаете ли вы меня, мадам? Но если…
В несколько шагов он опять был передо мной и опять раскачивался с носка на каблук.
— Но если я сглажу мои отношения со всеми — и с недовольными, и со всеми этими редакторами, памфлетистами, этими горячими головами, которые считают меня тираном… Нет, я должен расправляться со всеми, кто мешает Республике и защищу Францию от всех врагов, внутренних и внешних.
Внутренние враги… Где я уже слышала это? Баррас говорил так; это было давно. И он все время глядел на Наполеона… Золоченые часы на камине показывали уже час ночи…
— Уже поздно, — сказала я, поднимаясь. Но он взял меня за плечи и усадил в кресло.
— Не уходите еще, Эжени. Я так рад, что вы пришли ко мне! А ночь еще долгая.
— Вы тоже, вероятно, устали, — проговорила я.
— Я сплю плохо и очень мало. Я…
Дверь, которую я сначала не заметила, так как она завешана ковром, приоткрылась. Наполеон не обратил внимания.
— Кто-то приоткрывает дверь вон там, за ковром, — указала я.
Наполеон повернулся.
— Кто там, Констан?
В проеме открывшейся двери показался маленький человечек в ливрее. Он жестикулировал. Наполеон сделал шаг к нему. Маленький человечек зашептал:
— Она не хочет ждать. Не хочет больше ждать. И не слушает уговоров.
— Пусть одевается и уходит, — услышала я.
Дверь бесшумно закрылась. Я подумала, что это, мадемуазель Жорж из Комеди Франсез. Весь Париж знает, что Наполеон, когда-то обманутый Жозефиной, теперь находится в дружеской связи с «Жоржиной» — шестнадцатилетней актрисой — мадемуазель Жорж.
— Я не хочу задерживать вас дольше…
— Вы слышали, что я ее отправил, теперь вы не можете оставить меня одного, — ответил он быстро и вновь усадил меня в кресло. Его голос стал нежным: — Ты просила меня о чем-то, Эжени, впервые в твоей жизни. Ты просила меня?
Я закрыла глаза. Я устала. Смена его настроений меня очень утомляла. Жара в комнате была невыносимая. В то время возле него я чувствовала себя в состоянии лихорадочной дрожи, и это делало меня совершенно больной. Как странно, что после стольких лет я могу еще понимать все смены настроения этого человека! Я знаю, что сейчас он борется с самим собой, что он не может решиться. Сейчас я уже не могу уйти. Может быть, он уступит доброй половине своей души?.. Великий Боже, может быть, он уступит?..
— Но ты просто не понимаешь, о чем просишь, Эжени. Ты прекрасно знаешь, что дело не только в этом Энгиенском, что он мне безразличен. Мне нужно, наконец, показать Бурбонам, показать всему миру, что значит Франция! Французский народ сам выберет своего господина…
Я подняла голову.
— Свободные граждане свободной Республики идут к урнам… [10]
«Он декламирует поэму или повторяет какой-то текст?» — думала я. А он уже опять был у своего бюро и держал документ в руках. Печать на бумаге напоминала огромное пятно крови.
— Вы спросили меня, кто послал меня к вам сегодня ночью, — сказала я громко. — Прежде, чем вы примете решение, я хочу ответить на ваш вопрос.
Он не поднял глаз.
— Правда? Я слушаю!
— Ваша мама.
Он медленно опустил листок, подошел к камину и посмотрел на огонь.
— Я не знал, что мама интересуется политикой, — пробормотал он. — Она, конечно, волнуется!
— Ваша мама не рассматривает этот случай как политический.
— А как же?
— Как убийство.
— Эжени, ты переходишь границы!
— С каким же жаром ваша мама просила меня поехать и поговорить с вами! Бог свидетель, что это не такое уж большое удовольствие!
Тень улыбки промелькнула на его лице. Потом он стал перекладывать бумаги на своем столе. Наконец он нашел то, что искал. Он поднес лист к моим глазам.
— Посмотри, как ты находишь это? Я еще никому не показывал.
В верхнем углу большого листа бумаги была нарисована пчела. А в середине — набросок: квадрат из пчел, нарисованных через равные промежутки.
— Пчелы… — сказала я удивленно.
— Да, пчелы, — подтвердил он, удовлетворенно кивнув головой. — Знаешь, что это обозначает?
Я сдержала дыхание. Он решился!.. Он смотрел на меня и буквально пронзал меня взглядом.
— Поняла меня, Эжени, моя маленькая невеста?
Я почувствовала, что мое сердце бьется сильными толчками. А он уже доставал другой лист. Па нем были львы во всевозможных положениях. Львы отдыхающие, прыгающие, львы лежащие и нападающие. Наверху листа, как раз под рукой Наполеона, был загнут угол. Он сбросил лист на пол и показал другой. На нем был изображен орел с распростертыми крыльями.
— На этом я остановился. Он тебе нравится? Это мои гербы. Гербы императора Франции.
Может быть, эти слова мне приснились? Я наклонилась и взяла лист с рисунками. Мои пальцы дрожали. А Наполеон вновь вернулся к своему бюро и держал в руках лист с красной печатью.
Он был неподвижен, губы крепко сжаты, подбородок резко очерчен. Я почувствовала, как на моем лбу выступают капельки пота. Я смотрела на него, не спуская глаз. Тогда он наклонился вперед. Взял перо. Написал слово на листке и присыпал песком, чтобы просушить. Потом быстро схватил бронзовый колокольчик. На колокольчике был изображен орел с распростертыми крыльями.
Секретарь вошел в комнату. Наполеон аккуратно сложил листок.
— Запечатайте!
Секретарь поторопился покапать воском одной из свечей. Наполеон смотрел на него внимательно.
— Немедленно отправляйтесь в тюрьму Венсен и передайте это коменданту. Вы отвечаете за вручение этого лично коменданту тюрьмы.
Пятясь и кланяясь, секретарь покинул комнату.
— Я хотела бы знать, что вы решили, — сказала я внезапно охрипшим голосом.
Наполеон наклонился и стал собирать с пола лепестки от моей растерзанной розы.
— Вы испортили свою шляпу, мадам, — заметил он и протянул мне горсть лепестков.
Я поднялась, положила рисунок орла на маленький столик и бросила кусочки шелка в огонь.
— Не огорчайтесь, — сказал он. — Эта шляпа вам не идет.
Наполеон проводил меня пустынными коридорами. Я смотрела на стены. «Пчелы, — думала я. — Пчелы будут украшать Тюильри».
Каждый раз, как караульные преграждали мне путь, я вздрагивала. Узнав Наполеона, они сразу «брали на караул». Он проводил меня до кареты.
— Это экипаж вашей матери. Она ожидает моего возвращения. Что я должна передать ей?
Он склонился к моей руке, но на этот раз не поцеловал ее.
— Пожелайте маме доброй ночи. А вас, вас я благодарю от всего сердца за ваш приезд, мадам!
В моей гостиной я нашла м-м Летицию в том же положении, в каком оставила ее. Она сидела у окна в кресле. Небо уже посветлело. В саду чирикали птички. Жан-Батист что-то писал.
— Простите, что я так задержалась, — сказала я. — Но он меня не отпускал и болтал о разных вещах. — Железный обруч сжал мне горло.
— Послал ли он приказ в тюрьму? — спросила м-м Летиция.
Я кивнула.
— Конечно. Но он не захотел сказать мне, на что он решился. Он просил передать вам «доброй ночи».
— Спасибо, дитя мое, — сказала м-м Летиция, вставая. У двери она еще раз повернулась ко мне. — Что бы ни случилось, спасибо!
Жан-Батист взял меня на руки и унес в нашу спальню. Он снял с меня платье и сорочку, потом попробовал надеть на меня ночную рубашку. Я была такая усталая, что не могла поднять рук. Тогда он просто завернул меня в одеяло.
— Знаешь, Наполеон хочет стать императором, — прошептала я.
— Я слышал об этом. По-моему, это распространяют его враги. Кто тебе сказал?
— Сам Наполеон!
Тогда Жан-Батист наклонился ко мне и посмотрел на меня побелевшими глазами. Потом он быстро отошел и отправился в свою туалетную. Я долго слышала, как он ходил по комнате. Я не заснула, пока не почувствовала его рядом с собой и не спрятала лицо на его плече.
Спала я до позднего утра, и во сне я протестовала против чего-то, что меня мучило. Я видела во сне белые листы бумаги, по которым ползали пчелы.
Мари принесла завтрак и утренний листок «Монитора». На первой странице я прочла, что герцог Энгиенский был расстрелян сегодня в пять часов угра в тюрьме Венсен.
Несколько часов спустя м-м Летиция пустилась в дорогу, к своему изгнанному сыну в Италию.