"Дезире" - читать интересную книгу автора (Зелинко Анна-Мария)

Глава 43 Париж, начало апреля 1813

«Через полчаса я буду говорить с ним в последний раз в моей жизни, — думала я, накладывая золотую пудру на веки. — Так закончится это долгое знакомство, которое началось моей первой любовью…»

Я провела по губам помадой, надела новую шляпу, высокую, подвязывающуюся под подбородком широкой лентой. Вряд ли она идет мне…

Такой я останусь в его памяти: наследной принцесссой, с позолоченными веками, в лиловом бархатном платье, с букетом пармских фиалок у выреза воротника. И в новой высокой шляпе…

В соседней комнате граф Розен спрашивает у м-м Ля-Флотт, готова ли я. Я поправила букет фиалок. Через полчаса мой старый роман будет окончен…

Вчера вечером курьер из Стокгольма привез мне ответ Жана-Батиста Наполеону. Пакет был запечатан, но граф Браге прислал мне копию этого письма. Граф Браге сообщал мне также, что копии письма наследного принца Швеции к Наполеону были отосланы во все газеты для широкой публикации. Я перечитала еще раз присланную мне копию.

«Бедствие, постигшее континент, требует восстановления мира, и Ваше величество не должны от этого отказываться. Самая мощная монархия на земле, будет ли она стремиться и впредь расширить свои пределы, с тем, чтобы менее мощной длани досталось печальное наследство бесконечных войн?

Не поставит ли Ваше величество себе задачей дать затянуться ранам Революции, от которой во Франции остались только воспоминания о ее военной славе и порядки внутри страны, достойные сожаления?

Сир, стремление к независимости можно ограничить, но вычеркнуть его из сердца наций — невозможно!

Пусть Ваше величество взвесит все эти доводы и со всей реальностью подумает о всеобщем мире, профанация которого заставила пролить столько крови.

Я родился в этой прекрасной Франции, которой вы правите, сир. Ее слава и процветание не могут быть мне безразличны. Но, не переставая желать ей счастья, я буду защищать всеми силами моей души права народа, который меня призвал, и честь монарха, который соблаговолил назвать меня своим сыном.

В этой борьбе между свободой мира и его угнетением я скажу шведам: «Я воюю за вас и с вами, и стремление свободных наций помогает мне в этом, а что касается моего личного честолюбия, то я признаю, что оно очень велико и заключается в том, чтобы служить делу человечности и обеспечить независимость Скандинавского полуострова»

Это письмо я должна передать Наполеону. Только со мной может произойти подобное! Я почувствовала, что на лбу у меня выступили капли пота.

Это письмо Жан-Батист адресует не только Наполеону, но и всему французскому народу. Письмо оканчивается фразой: «Каково бы ни было ваше решение, сир, то есть мир или война, тем не менее сохраню по отношению к Вашему величеству чувство прежнего брата по оружию».

Я положила копию письма на стол и встала. Граф Розен ждет меня. Я приглашена в Тюильри к пяти часам вечера. Император скоро уезжает к своей новой армии. Русские приближаются. Пруссаки ожидают их, чтобы присоединиться. Решение Наполеона принято уже давно. Я взяла запечатанный пакет и еще раз посмотрелась в зеркало.

Граф Розен был в парадной драгунской форме с адъютантским шарфом.

— Вы сопровождаете меня в трудный путь, граф, — сказала я, когда мы проходили парадные комнаты дворца. — Мое поручение очень деликатное.

После страшного вечера в госпитале между нами установилась почти дружба. Вероятно потому, что я видела, как его рвало. Подобные вещи могут создать неожиданную дружбу. Вечер был прекрасен, и везде в садах благоухали цветы. Подобное время более подходит для любовных свиданий, ради которых действительно стоило прикалывать к корсажу фиалки и покупать новую шляпу…

А я вместо этого должна передать императору Франции письмо наследного принца Швеции, написанное им так, чтобы отдаленные потомки поняли содержание, да еще должна выдержать приступ бешенства Наполеона. Обидно, в такое прекрасное весеннее время!

Мы не ожидали и минуты. Император принял нас в своем большом рабочем кабинете. Присутствовали Коленкур и Менневаль. Граф Талейран также был здесь. Он стоял у окна и обернулся, когда я уже прошла полпути до огромного бюро. Наполеон сделал вид, что не заметил моего верного графа Розена, шпоры которого громко звякали при каждом шаге.

Император был одет в зеленый охотничий костюм, он стоял со скрещенными на груди руками, слегка прислонившись к своему огромному бюро и смотря на меня с легкой сердито-насмешливой улыбкой.

Я поклонилась и, не говоря ни слова, протянула ему запечатанный пакет. Воск затрещал. Император стал читать. Лицо его было непроницаемо. Затем он протянул Менневалю листки, покрытые убористым почерком Жана-Батиста.

— Сделайте копию для архива Министерства внешних сношений, а оригинал сохраните в моих личных бумагах… Вы так нарядны, Ваше высочество! Лиловое вам к лицу. Только шляпа… Разве сейчас в моде высокие шляпы?

Это было страшнее, чем взрыв его гнева, которого я ожидала. Это было нарочитое презрение в адрес наследного принца Швеции. Я сжала губы.

Наполеон повернулся к Талейрану:

— Вы знаток красивых женщин, Ваша светлость. Нравится ли вам последняя шляпа наследной принцессы?

Глаза Талейрана были полузакрыты. Он, казалось, смертельно скучал. Наполеон опять повернулся ко мне:

— Не для меня ли вы постарались быть такой нарядной и красивой, Ваше высочество?

— Да, сир.

— И фиалки, даже в то время, как вы мне передали это… — он засопел, — это послание, эту… простыню бывшего маршала Бернадотта… Фиалки, мадам, цветут в тени и имеют нежный запах. А это предательское послание, которое уже передано во все газеты, это предательство, оно смердит до неба, мадам.

Я поклонилась.

— Прошу вас, сир, разрешить мне удалиться.

— Я не только разрешаю, я приказываю вам удалиться, — зарычал он. — Неужели вы предполагаете, что я буду продолжать принимать вас при дворе, в то время, как Бернадотт стал моим противником и повернул свои пушки против тех полков, которыми командовал когда-то? А вы посмели явиться сюда, украшенная фиалками?!

— Сир, в ночь вашего возвращения из России вы просили меня написать моему мужу и привезти вам его ответ. Я прочла копию этого письма и уверена, что вы видите меня сегодня в последний раз, сир. Я считаю, что фиалки мне к лицу. Может быть, они смогут оставить обо мне приятное воспоминание. Могу ли я теперь удалиться… навсегда?

Наступило молчание. Тягостное молчание! Граф Розен держался позади меня. Менневаль и Коленкур с удивлением смотрели на императора. Талейран широко открыл глаза и всем видом показывал заинтересованность в новом повороте разговора. Наполеон посмотрел вокруг с каким-то беспокойством. Наконец он прошептал:

— Прошу вас, господа, подождать здесь. Я хочу поговорить с Ее высочеством с глазу на глаз. — Он показал на дверь за гардиной. — Прошу вас следовать за мной в мой отдельный кабинет, Ваше высочество. Менневаль, прикажите подать господам ликер.

Я смогла еще заметить, как Менневаль открыл другую дверь кабинета, потом я вошла в ту комнату, где много лет назад, посланная м-м Летицией, я просила императора сохранить жизнь герцогу Энгиенскому. Здесь ничто не переменилось. Те же столики на тонких ножках, гардины и гобелены. Те же досье на письменном столе. Документов там, наверное, прибавилось! На ковре перед камином валялись разноцветные кубики. На них были сделаны зарубки: одна, две, три, пять… Машинально я наклонилась и подняла один, красный.

— Что это такое? Игрушки маленького короля Римского?

— И да, и нет. Я пользуюсь ими, когда готовлюсь к битве. Взгляните, каждый из них представляет собой определенный корпус. Тот, который вы взяли — корпус маршала Нея. В нем пять дивизионов. Видите, пять зарубок. Когда я расставляю их на ковре, я мысленно представляю себе весь ход битвы.

— Неужели ваши успехи зависят от этих кубиков? — спросила я, вертя в руках красный кубик с пятью зарубками. Потом я положила его на ковер. — Вы хотели что-то сказать мне, сир. Но я отказываюсь говорить с вами, как представительница Его королевского высочества, наследного принца Швеции.

— Кто говорит о Бернадотте? — он раздраженно махнул рукой. — Ты прекрасно знаешь, что не об этом, Эжени. Просто… — он подошел ко мне очень близко и всматривался мне в лицо, как будто хотел запечатлеть мои черты в своей памяти. — Просто ты сказала, что я должен запомнить тебя такой красивой и что ты прощаешься со мной навсегда, и я подумал… — он повернулся на каблуках и отошел к окну. — Нельзя сказать «прощай» вот так, если мы так давно знаем друг друга. Не правда ли?

Я оставалась возле камина и тихонько двигала носком туфли разноцветные кубики, представлявшие собой целые армии. Корпус Нея, корпус Мармона, корпус Бернадотта… Их нет больше. Вместо прежней армии надвигается армия, состоящая из русских, шведов и пруссаков. Армия Бернадотта — против французской армии…

— Мы не можем расстаться так, — сказал он, глядя в окно.

— Почему нет, сир?

Он повернулся.

— Почему? Эжени, ты забыла Марсель, ваш сад, аллею? Наши разговоры, нашу молодость, Эжени, нашу молодость!.. Ты не поняла, почему я пришел к тебе в ту ночь, когда я вернулся из России. Я был такой замерзший, усталый и одинокий!..

— Когда вы диктовали мне письмо к Жану-Батисту, вы сами, кажется, забыли, что знавали меня когда-то под именем Эжени Клари. Ваш визит был к наследной принцессе Швеции.

Мне было грустно. «Он лжет! Лжет! Он лжет даже в момент прощания!» — подумала я. Но он покачал головой.

— Я с утра в этот день думал о Бернадотте. Но когда я приехал в Париж, я хотел видеть тебя, именно тебя. Я шел к тебе, но, когда мы заговорили о Бернадотте, я вдруг опять забыл Марсель. Не можешь понять?..

Стемнело. Никто не зажигал свечи, чтобы не беспокоить нас. Я перестала различать его черты. Чего он хочет от меня?

— Я вновь собрал армию из двухсот тысяч человек. Англия дает миллион ливров, чтобы вооружить армию Бернадотта. Знаете ли вы это, мадам?

Я не ответила. Я этого не знала.

— Знаете ли вы, кто посоветовал Бернадотту послать свое письмо в газеты? Мадам де Сталь. Она в Стокгольме. Конечно, она каждый вечер читает Бернадотту свои романы. Знаете ли вы хоть это, мадам?

— Знаю. Ну и что из этого?

— Бернадотт в Стокгольме окружил себя приятными ему людьми.

— Не совсем так, сир, — сказала я, смеясь. — Мадемуазель Жорж находится в турне в Стокгольме, но она играла для Ее королевского величества. А вы это знаете, сир?

— Боже мой, Жоржина?.. Маленькая, добрая Жоржина?..

— Его королевское высочество скоро будет принимать у себя своего старого друга Моро. Моро возвращается в Европу и хочет сражаться под командованием Бернадотта. Знаете ли вы и это, сир?

Какое счастье, что между нами легли вечерние тени!

— Поговаривают, что царь обещал Бернадотту корону Франции, — сказал он задумчиво.

Мне показалось, что я ослышалась, а хотя… почему бы и нет? Если Наполеон будет побежден, что тогда?

— Ну хорошо, мадам. Даже если Бернадотт забавляется этой мыслью, это предательство, самое большое предательство, которое он позволит себе в отношении Франции.

— Конечно, сир. Это будет предательство его собственных убеждений, прежде всего. Теперь мне можно уйти, сир?

— Если когда-нибудь вы поймете, что вам что-нибудь угрожает, если народ Швеции будет чинить вам неприятности, вы должны прибегнуть к покровительству вашей сестры Жюли. Обещаете ли вы мне это?

— Конечно, сир. И наоборот…

— Что вы хотите сказать — наоборот?

— Что мой дом всегда открыт для Жюли. Конечно, до тех пор, пока я здесь.

— Ты предполагаешь, что надвигается беда, Эжени? — он подошел ко мне. — Твои фиалки пахнут так сильно! Я предполагаю, что ты будешь теперь всем рассказывать, что император Франции будет побежден. Кроме того, мне не нравится, что ты всюду таскаешь за собой этого шведа.

— Но это мой адъютант. Мне необходимо всюду быть с ним.

— Боюсь, что это не пришлось бы по вкусу твоей покойной матушке. И твоему брату Этьену…

Он нашел мою руку и приложил ее к своей щеке.

— Сегодня, по крайней мере, вы побриты, сир, — сказала я и отняла руку.

— Как жаль, что ты замужем за Бернадоттом! — сказал он.

Я быстренько двинулась к двери.

— Эжени!

Но я была уже в большом кабинете. Все сидели вокруг большого бюро и пили ликеры. Вероятно, Талейран острил, так как Менневаль, Коленкур и мой швед покатывались со смеху.

— Примите и нас в свое веселье, господа, — сказал император.

— Мы как раз говорили о том, что армия состоит из двухсот тысяч рекрутов, на что Сенат дал согласие, — сказал Менневаль, давясь от смеха.

— Мы говорили о том, что эти рекруты набора 1814 и 1815 годов будут настоящими детьми, — сказал Коленкур. — Князь Беневентский сказал, что на будущий год нужно будет объявить для армии один день — день первого причастия и конфирмации.

Император засмеялся. Он смеялся деланным смехом. А я подумала: «Боже мой, эти рекруты ровесники моему Оскару!»

— Это не смешно, а грустно, — сказала я, откланиваясь в последний раз. Император проводил меня до двери. Мы не обменялись больше ни одним словом.

На обратном пути я спросила Розена, действительно ли царь предлагал Жану-Батисту корону Франции?

— Это «секрет Полишинеля» в Швеции. Разве император знает об этом?

Я кивнула.

— О чем еще вы с ним говорили? — спросил Розензастенчиво.

Я раздумывала. Потом я отколола букетик фиалок от своего воротника и выбросила его на дорогу.

— О фиалках, граф, только о фиалках.

Вечером мне передали маленький пакет, присланный из Тюильри. Лакей сказал, что это предназначается наследной принцессе Швеции. Я открыла пакет и нашла в нем маленький красный кубик с пятью зарубками. Когда я увижу Жана-Батиста, я передам ему этот кубик.