"Дезире" - читать интересную книгу автора (Зелинко Анна-Мария)

Глава 47 Апрель 1814

Тридцать первого марта войска союзных держав вошли в Париж. Казаки гарцевали на Елисейских полях с воинственными криками, пруссаки дефилировали по улицам с песнями. Австрийцы вошли в город с оркестрами, делали приветственные жесты и посылали воздушные поцелуи девушкам, глядевшим из окон.

Первого апреля было создано Управление страной, которое должно было работать под контролем союзников. Во главе Управления — Талейран. Царь остановился в его доме. Талейран дал в честь царя праздник, где присутствовали все аристократические фамилии Франции, возвращенные Наполеоном из эмиграции. Шампанское лилось рекой. Царь приказал обеспечить страну мукой и мясом.

Наполеон находится в Фонтенбло с пятитысячной гвардией. Коляска Коленкура все время курсирует между Парижем и Фонтенбло. Коленкур ведет переговоры с союзниками от имени императора. Союзники выдвинули Талейрана на пост президента нового французского государства.

Но ведь этот вопрос должны были решать сами французы…

Четвертого апреля Наполеон подписал акт отречения следующего содержания: «Союзное командование заявило, что император Наполеон является единственным препятствием установлению мира в Европе. Император Наполеон, верный своей клятве, данной им при вступлении на трон, заявляет, что он готов отказаться от трона, покинуть Францию и даже расстаться с жизнью для блага Родины, сохранив, однако, права своего сына под регентством императрицы для продолжения монархии. Подписано во дворце Фонтенбло 4 апреля 1814 г.».

Два дня спустя Сенат объявил, что не может быть и речи о сохранении монархии Бонапартов и признании Наполеона II. Во всех окнах вдруг появились белые флаги Бурбонов. «Монитор» пишет, что только восстановление Бурбонов может гарантировать прочный мир.

Трехцветных розеток в петлицах не видно, везде — белые розетки. Члены семьи Бонапартов вместе с императрицей уехали из Рамбуйе в Блуа. Императрица кинулась в объятия своего отца и просила его укрыть ее и сына. Ее сына, не сына Наполеона, а только ее сына… Император Австрии называет маленького короля Римского Франсуа. Наполеон ему не нравится…

Из Блуа Жозеф прислал несколько писем Жюли. Их приносили крестьянские дети, которые беспрепятственно бродят по всей стране. Жозеф пишет, чтобы Жюли ocтавалась у меня до тех пор, пока союзники не решат, судьбу императорской семьи и всех их поместий.

Первого апреля Жюли попросила у меня денег для выплаты жалования своей гувернантке.

— У меня нет ни одного су, — сказала мне она. — Жозеф увез в железном сундучке все наши деньги и все мои драгоценности.

Конечно, я сказала моему управляющему Пьеру, чтобы он уплатил гувернантке. Мариус хотел занять у меня денег. Я отослала его к Пьеру.

Марселина, взяв денег у Пьера, отправилась в моей коляске в Гостиный двор, хотя и побаивается толпы, продолжающей собираться у моего подъезда. Вернулась она с двумя новыми шляпками, а счет прислали мне…

Утром 11 апреля Мари подошла к моему изголовью, поставила на ночной столик чашку с черной жидкостью — некое подобие кофе, который имел ужасный вкус, рядом положила совершенно серую булочку и сказала:

— Тебе нужно переговорить с Пьером. У тебя совершенно нет денег.

Я нашла Пьера сидящим за рабочим столом. Его деревянная нога была прислонена к стене в углу. Он редко надевает протез. Рана заживает трудно, постоянно воспалена.

На столе перед Пьером стоял наш сундучок, где раньше хранились деньги. Он был совершенно пуст.

Я села к столу, и Пьер протянул мне листок, испещренный цифрами.

— Я записал все наши расходы с 1 апреля. Это огромная сумма. У нас нет больше денег и нет запасов, повару нечего приготовить сегодня на обед вашим гостям, Ваше высочество. Может быть Ваше высочество рассчитывает на присылку денег из Швеции?

Я пожала плечами.

— Может быть, наследный принц мог бы…

— Вы же знаете, что я не представляю, где он сейчас.

— Я мог бы занять под вексель для Вашего высочества какую угодно сумму. Вы знаете, что сейчас Его высочество может располагать огромными суммами. Только не знаю, захотите ли вы подписать вексель.

— Я не могу делать займы у ростовщиков, тем более в качестве наследной принцессы Швеции. Это может произвести очень дурное впечатление и совершенно не во вкусе моего мужа. Нет, это невозможно.

Вошла Мари.

— Ты можешь продать или заложить несколько серебряных блюд. — И Пьеру: — Нужно надевать протез, иначе ты никогда не привыкнешь к нему. Ну, Эжени?

— Да, Мари. Это, конечно, выход из положения, но и это невозможно. На блюдах везде монограммы «Ж. Б» и герб Понте-Корво, а на большом блюде для жаркого даже монограмма с короной наследного принца Швеции. В Париже сразу станет известно, что мы без денег. Это может уронить престиж Швеции.

— Я могу заложить что-нибудь из драгоценностей Вашего высочества, и никто не узнает, — предложил Пьер.

— А вдруг мне придется принимать кого-нибудь из наших августейших друзей, царя, например, или австрийского императора, ведь я принцесса Швеции. И я останусь без драгоценностей… Кроме того, я боюсь, что камни могут подменить.

— Тогда попроси у Жюли что-нибудь из ее драгоценностей, — вмешалась Мари.

— Мари, ты же знаешь, что Жозеф увез все драгоценности Жюли, — сказала я, вздыхая.

— Как же ты думаешь кормить весь народ, который ты приютила под своей кровлей?

Я смотрела на пустой сундучок.

— Дайте мне подумать! Дайте мне подумать!

Они дали мне подумать. Воцарилось молчание.

— Мари, во времена папы дом Клари имел лавку в Париже, правда?

— Конечно. Магазин существует и сейчас. Каждый раз, как м-сье Этьен приезжает в Париж, он там бывает. Разве он тебе не рассказывал?

— Нет. Я никогда не интересовалась этим.

Мари подняла брови.

— Не интересовалась? А кто же получал доходы с половины дела, оставшиеся тебе от покойной матери?

— Я не знаю. Этьен никогда не говорил…

— По закону доходы с половины дела принадлежат вам и вашей сестре Жюли в равных долях, — заметил Пьер.

— Но ведь мы получили приданое, Жюли и я.

— Да. Это наследство вашего отца. Этьен получил в наследство половину дела. Ваша мать — вторую половину, — Мари прикидывала в уме. — После смерти матери ее половина принадлежит тебе и Жюли.

— Мама права. Вам принадлежит половина наследства вашей матушки, Ваше высочество, — подтвердил Пьер.

Я подумала, что нужно сказать об этом Жюли. Но она еще валялась в постели, и Иветт клала ей на голову компрессы с уксусом.

С трудом узнала я у Мариуса, где находится магазин его отца. Мальчишка-генерал не давал себе труда сопровождать отца, когда тот занимался коммерческими делами, а меня Этьен никогда не приглашал в свой магазин.

Мари позвала фиакр, так как Марселина опять укатила за покупками в моей коляске. Я надела шляпу и поехала в магазин Клари.

Фиакр остановился у большого магазина с элегантно оформленной витриной в Пале-Рояль. На вывеске золотыми буквами было выведено: «Фрасуа Клари — торговля шелком».

Я спустилась на три ступеньки и услышала, как в глубине магазина зазвонил колокольчик, едва я открыла дверь. В магазине было красиво, но полки были почти пусты. Лишь кое-где лежали тюки шелка.

За высоким бюро стоял пожилой мужчина с белой розеткой в петлице.

— Чем могу служить, мадам?

— Это вы ведете в Париже дела дома Клари?

Мужчина поклонился.

— К вашим услугам, мадам. К сожалению, весь белый шелк разобран, такое время. Но я могу предложить подкладочный шелк, который у нас очень высокого качества.

— Я по другому поводу, — сказала я нетерпеливо.

— О, я понимаю, мадам нужен туалет. До вчерашнего дня у меня был еще шелк с лилиями, но он, к сожалению, продан. Я могу предложить бархат или парчу…

— Дела идут хорошо, месье…

— Легран, мадам. Легран, — представился он.

— Я говорю о белом шелке, тканях с рисунком в лилиях, подкладке для штор типа Реставрации и прочих белых шелках. Как вы их получили? Разве дороги не перерезаны?

Он засмеялся.

— О, эти ткани уже давно выслал мне м-сье Этьен Клари. Первые партии прибыли вскоре после битвы при Лейпциге. М-сье Клари, хозяин нашего дома, хорошо разбирается в политике. Мадам может быть знает м-сье Клари… — он сделал таинственную мину. — М-сье Клари родственник императора Наполеона, а также родственник шведского принца, и мадам, конечно, понимает, что…

— И вы уже давно продаете эти белые шелка дамам из старой аристократии? — спросила я.

Он гордо кивнул. Я еще раз обратила внимание на розетку на его сюртуке.

— До сих пор я не понимала, как в одну ночь появились белые занавески на окнах и розетки во всех петлицах. Теперь я понимаю. Вы продавали шелк, а дамы-роялистки заранее готовили эти розетки…

— Мадам, прошу вас!

Но я была разъярена. Я была ужасно разъярена. Полки были почти пусты. Весь белый шелк был продан.

— И вы продавали тюки белого шелка в то время, как французские войска еще сражались, чтобы не допустить союзников во Францию?! Вы сидели здесь, продавали белый… белый шелк и получали за него деньги!.. Правда, месье?

— Мадам, я всего лишь служащий дома Клари, — запротестовал он. — Кроме того, многие счета еще не оплачены. У нас пока только должники, мадам, только должники. Дамы, покупавшие шелк, ждут возвращения Бурбонов. Тогда их мужья получат деньги и поместья, и дамы смогут оплатить свои счета. Но ведь должны же они одеться в придворные туалеты, когда их пригласят в Тюильри, — он остановился, удивленно посмотрел на меня и вновь спросил: — Чем могу служить?

— Мне нужны деньги. Сколько у вас в кассе?

— Мадам… я… я не понимаю.

— Четверть всех доходов дома Клари принадлежит мне. Я дочь основателя дома Клари. Сейчас мне нужны деньги. Сколько у вас в кассе, м-сье Легран?

— Мадам, я не понимаю вас. У м-сье Этьена только две сестры: м-м Жозеф Бонапарт и Ее высочество наследная принцесса Швеции.

— Совершенно верно. Я — наследная принцесса Швеции. Сколько у вас в кассе денег?

М-сье Легран дрожащей рукой достал из кармана жилета очки, надел их и посмотрел на меня. Потом он низко поклонился мне. Когда я протянула ему руку, он, казалось, был на верху блаженства.

— Я был однажды у вашего папы в Марселе и видел вас еще маленькой. Вы были очаровательным ребенком, Ваше высочество.

— Вы меня не узнали, не правда ли? Даже в очках, — мне хотелось плакать. — Я пришла потому, что мне нужны деньги, м-сье Легран. В настоящее время…

Он низко склонил голову, потом подошел к двери и запер ее на ключ.

— Сейчас лучше обойтись без клиентов, Ваше высочество, — сказал он тихо. Слезы заструились по моим щекам. Я поискала в сумочке платок. Легран протянул мне свой. Шелковый, белоснежный.

— Я подумала, что мне лучше придти сюда и не делать долгов. Клари не может делать долги, не правда ли? Я жду только, когда мой муж… — я закусила платок зубами.

— Весь Париж ждет победителя Лейпцига, — сказал Легран. — уже прибыл, прусский король — тоже…

Я вытерла последние слезы.

— Все эти годы я не получала ни одного су из доходов дома. Сейчас я хочу взять все деньги, которые имеются у вас.

— У меня очень мало наличных денег, Ваше высочество. В день своего отъезда король Жозеф взял у меня очень много денег…

Я широко раскрыла глаза. Он не заметил моего удивления и продолжал:

— Король Жозеф дважды в год получал причитающийся его супруге доход от торговли. Он взял в конце марта все деньги, которые имелись в наличии в кассе. Нам остались только векселя от наших должников, Ваше высочество.

Боже мой! Боже мой! Жозеф Бонапарт тоже получил свою долю от продажи белых розеток! Знает ли он, за что выручены деньги или нет, какое это сейчас имеет значение?..

— Возьмите, — сказал мне Легран, протягивая пачку банковских билетов. — Это все, что у меня есть сейчас.

— Это уже кое-что, — прошептала я, пряча деньги в сумочку. Потом я решила:

— М-сье Легран, нужно немедленно получить оплату по счетам. Все говорят, что франк падает. У двери магазина стоит мой фиакр. Возьмите его и поезжайте по клиентам. Требуйте оплаты счетов. Если платить откажутся, берите обратно товар.

— Но я не могу уехать. Я отпустил приказчика, он у нас один.

— Пока вы будете отсутствовать, я останусь в магазине, — говоря это, я сняла пальто и шляпу. Легран пробормотал:

— Но, Ваше Высочество…

— Что вас удивляет? Я часто помогала в магазине в Марселе, когда была еще девочкой. Я умею торговать шелком. Отправляйтесь!

Легран направился к двери.

— Минуточку, месье!

Он вернулся.

— Прошу вас, снимите эту белую розетку, пока вы будете представлять собой дом Клари!

— Но, Ваше высочество, сейчас все носят…

— Да, но не прежние служащие моего отца. До свиданья, месье.

Оставшись одна, я села за бюро и уронила голову на руки. Я так устала! Я провела столько бессонных ночей, и мои глаза жгли невыплаканные слезы. Это напоминание о Марселе так взволновало меня!

Я была беззаботным ребенком, которого папа брал за руку и приводил в свой магазин. А там он объяснял мне все: и о шелках, и о торговле, и о Революции, и… Права человека: «Свобода, равенство, братство»… Как это было давно! Это время никогда не вернется!

Над дверью зазвенел колокольчик. Вошел прекрасно одетый мужчина с белой розеткой в петлице. Это был агент от Роя.

Я имела дело с мастерской Роя, но лишь как заказчица. Этот человек меня не знал.

— Я замещаю м-сье Леграна и к вашим услугам, месье.

— Я предпочел бы говорить с самим м-сье Леграном, но если он отсутствует, то будьте добры, мадам. Дело спешное. Императрица Жозефина хочет иметь туалет из бледно-лилового муслина. Она должна в нем принимать царя.

Я чуть не упала с лесенки, которую подставила, чтобы достать материю.

— Она хочет… принимать царя?

— Конечно. Она надеется, что он посетит ее, и она хочет, вероятно, говорить с ним о возвращении династии Бонапартов. А если не о возвращении династии, то хоть о сохранении тех средств, которые ей были ассигнованы на жизнь. О, этот материал слишком темный!

— Нисколько. Как раз к лицу Жозефине. Кроме того, мы торгуем сейчас только за наличный расчет.

— Об этом не может быть и речи. Наши клиенты нам не платят. Когда обстановка прояснится…, мадам.

— Обстановка ясна. Франк падает. Мы не продаем в кредит.

Я взяла материал с прилавка и положила его на полку. Он оглядел полки.

— У вас почти нет товара, — заметил он.

— Конечно. Товар расходится очень быстро и только за наличный расчет. Завтра, может быть, не останется и этого, а когда привезут — еще неизвестно. Ведь дороги опасны.

— А мне нужен материал еще и для жены маршала Нея.

— Ей нужен светло-голубой. У нее рубиновая диадема, а она очень пойдет к светло-голубому бархату.

Он посмотрел на меня с любопытством.

— Вы хорошо осведомлены, крошка! Вы состоите в пае в этом магазине?

— Конечно. Так берете бархат для м-м Ней, чтобы она во всем блеске предстала перед Бурбонами в Тюильри?

— С какой горечью вы говорите это, мадам! Вы разве бонапартистка?

— Если вы возьмете этот материал, он обойдется вам по довоенной цене.

— Я возьму и этот, и тот материал, но только в кредит.

— Тогда вы не получите материала. Я имею строгие указания. Кроме того, на этот материал уже есть покупатель.

Он считал деньги, а я отмеряла и складывала муслин для Жозефины и бархат для жены маршала Нея. Я даже отрывала куски тем энергичным жестом, какой часто видела у приказчиков в папином магазине.

— Для Жозефины семь метров муслина, — сказал он, отсчитывая деньги.

— Возьмите девять, — сказала я, отрывая шелк. — Она заставит вышить себе еще шарф к этому платью.

Он взял девять.

Расплатившись, он сказал мне, понизив голос:

— Попросите Леграна оставить нам кусок зеленого шелка с золотыми пчелами. Может быть, понадобится…

Пчелы, золотые пчелы Наполеона…

Когда он ушел, я пересчитала деньги. Сколько времени мы проживем на них? Неделю, две? Отныне я буду требовать у Этьена отчета и получать свою долю, — решила я.

Легран вернулся, и я заняла его место в фиакре. Кучер протянул мне газету. Я прочла еще в коляске эти пляшущие буквы:

«Союзные власти объявили, что император Наполеон единственное препятствие для восстановления мира в Европе. Император Наполеон, верный своей клятве, объявляет, что отказывается за себя и своих наследников от трона Франции и Италии потому, что нет такой жертвы, не исключая и саму жизнь, которой он не принес бы в интересах Франции».

Все это было написано одной фразой. Фиакр остановился. Жандармы не пропускали нас дальше. Кучер объяснил, что проезд запрещен, что в моем доме ожидают приезда царя. Я пошла пешком по пустынной улице, охраняемой жандармами.

Когда я вошла в дом, Мари подала мне рюмку коньяку.

— Выпей, Эжени, и я тебя одену. Сейчас прибудет царь.

— Я не пью коньяк, ты же знаешь, Мари.

— Все равно, выпей, смотри, ты вся дрожишь.

Я выпила.

— У тебя еще четверть часа, — сказала Мари, опускаясь передо мной на колени и надевая мне чулки и туфли.

— Я приму царя в маленькой гостиной, так как в большой гостиной вся семья в сборе.

— Я приготовила все в маленькой гостиной. Шампанское и печенье, не ломай голову, — Мари надевала мне серебряные туфельки.

Вошла Жюли в открытом пурпурном платье, держа за руку одну из дочерей.

— Как ты думаешь, Эжени, должна ли я надеть корону?

— Во имя Господа, зачем ты хочешь надеть корону?

— Я подумала… Когда ты будешь представлять меня царю…

— Ты действительно думаешь, что тебе необходимо быть представленной царю, Жюли?

— Конечно. Я обращусь к нему с просьбой защитить мои интересы.

— И тебе не стыдно, Жюли Клари? — прошептала я ей на ухо. — Всего несколько часов, как Наполеон отрекся. Семья делила с ним его успехи, и ты получила из его рук две короны. Теперь ты должна ожидать решения своей судьбы, — я едва могла говорить. — Жюли, ты больше не королева. Ты просто Жюли Бонапарт, урожденная Клари. Не более и не менее.

Я услышала звон металла. Корона выскользнула из ее руки. Потом она вышла, хлопнув дверью.

Иветт вдевала мне в уши серьги королевы Швеции.

— Меня весь день спрашивали, куда ты уехала, — сказала Мари.

— И что ты сказала?

— Ничего. Ты отсутствовала очень долго.

— Я отправила главного приказчика за деньгами к клиентам, а сама в это время обслуживала клиента в магазине.

— И как идут дела? — поинтересовалась Мари.

— Блестяще! Шелк и бархат продаются женам бывших маршалов. Дай мне еще коньяку, Мари.

По лестнице я спускалась, как бы летя. Не знаю, было ли то действие коньяка, или усталость и волнение. Внизу в галерее все стояли наготове: дамы в нарядных туалетах, мой племянник генерал, тщательно причесанный, в полной генеральской форме.

Виллат подошел ко мне и просил освободить его от необходимости присутствовать в гостиной. Я поняла и отпустила его кивком головы. Затем посмотрела на остальных.

— Прошу всех пойти в большую гостиную, так как я буду принимать царя в маленькой гостиной.

Мне кажется, они удивились. Затем я сказала Розену:

— Вы, только вы, граф, будете со мной в маленькой гостиной.

— А мы? — не удержалась Марселина. Я была уже на пороге.

— Я не хочу ставить французов в положение, когда они должны быть представлены победителю прежде, чем будет заключен мир между Францией и союзниками. Ведь император Франции только сегодня отрекся от трона.

Затем я вошла в комнату, а они все, понурившись, ушли в большую гостиную.

Я стояла прямо и неподвижно в середине комнаты, когда широко открылись двери, и вошел ОН в белоснежной форме, с золотыми огромными эполетами и круглым мальчишеским лицом. Золотистые кудри, беззаботная улыбка. А сзади него… сразу сзади него Талейран. Я поклонилась и протянула руку для поцелуя.

— Ваше высочество, я почел необходимым засвидетельствовать свое уважение супруге человека, который столько сделал для освобождения Европы, — сказал царь.

Лакеи налили шампанское. Царь сел рядом со мною на диван. Напротив, в кресле, — вышитый мундир Талейрана.

— Князь Беневентский был так любезен, что предоставил в мое распоряжение свой дом, — сказал царь, улыбаясь. — Я сожалел лишь о том, что ваш супруг не вошел в Париж рядом со мной, — он поморгал и слегка прикрыл веками светло-голубые глаза. — Я рассчитывал, что мы будем в Париже вместе. Мы обменялись столькими письмами! У нас даже возникли некоторые разногласия по поводу будущего Франции.

Я улыбалась и маленькими глотками пила шампанское.

— Я с нетерпением ожидаю прибытия вашего супруга. Надеюсь, вы знаете, как скоро можно ожидать его приезда?

Я покачала головой и выпила еще глоток шампанского.

— Временное правительство Франции — под руководством нашего друга, князя Беневентского, — он поднял свой бокал и слегка наклонил голову в сторону Талейрана. Талейран поклонился. — Временное правительство сообщило нам, что Франция стремится к возвращению Бурбонов и считает, что лишь реставрация может сохранить мир. Я несколько удивлен. А что думает по этому поводу Ваше высочество?

— Я ничего не понимаю в политике, сир.

— В беседах с вашим супругом, мадам, я выразил свое предположение, что французский народ не очень желает реставрации Бурбонов. Я предложил вашему супругу создать во Франции новую династию — королем маршала Франции Жана-Батиста Бернадотта, наследного принца Швеции.

— И что ответил мой муж, Ваше величество?

— Это поразительно! Он ничего не ответил, Ваше высочество. Мой дорогой кузен, принц Швеции ничего не ответил на мое письмо с этим предложением. Его высочество не прибыл в Париж в нужное время, и мои курьеры не смогли его найти. Его высочество… исчез. Австрийский император и король Пруссии настаивают на возвращении Бурбонов. Англия уже приготовила военное судно, чтобы доставить во Францию Людовика XVIII. Поскольку принц Швеции не отвечает и его нет, я склоняюсь в сторону желаний французского правительства и моих союзников. Жаль! — И сразу: — У вас очаровательная гостиная, мадам.

Мы встали и подошли к окну. Мы стояли рядом. Я была ему по плечо.

— Какой прелестный сад!

Бог мой! Мой сад в этом году был такой заброшенный и неприглядный.

— Я живу в бывшем доме Моро.

Царь прикрыл веки.

— Пушечное ядро оторвало ему обе ноги. Моро принадлежал к моему штабу, он умер в начале сентября. Ваше высочество не знали разве?

Я прислонилась к холодному стеклу.

— Моро — один из наших старых друзей. Они вместе с моим мужем защищали Республику для французского народа.

Я говорила очень тихо. Мы были одни в нише окна — русский царь и я. Даже Талейран не слышал нас.

— Видимо из-за своих республиканских взглядов ваш муж не согласился на мое предложение, мадам.

Я молчала.

— Молчание — знак согласия.

Я молчала, и во мне поднимался гнев. Мне было необходимо все-таки высказаться перед ним.

— Сир…

Он наклонился ко мне.

— Дорогая кузина…

— Сир, вы ведь предлагали моему мужу не только корону Франции. Вы предлагали ему также руку одной из великих княжон России…

— Действительно, стены имеют уши. Однако я удивлен, что стены замка Або также имели уши… — он засмеялся. — Знаете, что ваш супруг мне ответил?

Я молчала. Мой гнев прошел, осталась только усталость.

— Наследный принц ответил мне: «Разве я уже не женат?» Более к этому вопросу мы не возвращались. Вы, надеюсь, успокоились теперь, Ваше высочество?

— Я не беспокоилась, сир. Во всяком случае, по этому поводу. Выпейте еще бокал, мой дорогой… кузен.

Талейран подал нам бокалы. Он больше не оставлял нас одних ни на минуту.

— Если я могу быть вам чем-нибудь полезен, приказывайте, Ваше высочество, — галантно сказал царь.

— Вы очень добры, сир, но я ни в чем не нуждаюсь.

— Может быть, почетный караул из офицеров моей гвардии?

— Ради Бога, не надо!

Талейран улыбнулся своей немного насмешливой улыбкой.

— Понимаю, — сказал царь. — Конечно, я понимаю, дорогая кузина, — он склонился к моей руке. — И если бы я познакомился с вами раньше, я никогда не сделал бы такого предложения наследному принцу Швеции. Я говорю о своем предложении в замке Або…

— Но вы же хотели ему добра, — сказала я, чтобы его утешить.

— Женщины в моей семье, об одной из которых шла речь, к сожалению, некрасивы. Вы же… дорогая кузина… — конец фразы потерялся в звяканье шпор.

Дверь уже давно закрылась за моим высоким гостем, а я стояла неподвижно посреди гостиной. Я так устала, что не могла двигаться. Мой взгляд упал на корзину фиалок.

— Граф Розен, откуда эти фиалки?

— Их привез Коленкур. Он привез их из Фонтенбло.

Я подошла к камину. Среди цветов лежало письмо.

Я открыла конверт и вынула белый листок, на котором была выведена одна буква: «Н»… Я погрузила руки и лицо в корзину фиалок. Они пахли так нежно, они были еще живые и уже почти мертвые.

В эту ночь с 12 на 13 апреля я не гасила свечи на своем рабочем столе. Пробило час ночи. Я была вся напряжена. Я вслушивалась в тишину ночи, и она казалась мне такой глубокой!

Пробило два часа. Послышался стук колес. Потом колеса замолкли, и я услышала звяканье оружия, звук, который происходит, когда берут «на караул». Хлопанье дверьми, голоса, три, четыре… И тот, который я так ждала… Я легла на постель и закрыла глаза. По лестнице быстрые шаги… Они приближались. Кто-то перескакивал через две ступеньки. Кто-то широко распахнул дверь моей комнаты, кто-то целовал меня в губы, в глаза, в щеки… Жан-Батист, мой Жан-Батист!..

— Тебе нужно выпить чего-нибудь горячего. Ты проделал такой долгий путь, — сказала я не к месту. Жан-Батист стоял на коленях возле моего изголовья, уткнувшись лицом мне в руку.

— Путь долгий… да, такой долгий путь, — произнес он очень усталым голосом.

Я ласкала его волосы свободной рукой. Он поседел. Да, он стал почти совсем седой.

— Жан-Батист, иди в свою комнату и отдыхай. Я спущусь в кухню и сделаю тебе горячий омлет.

Он не двигался. Он прижался лбом к моей руке и не шевелился.

— Жан-Батист, разве ты не дома? Ты же вернулся домой…

Тогда он медленно поднял голову. Морщины вокруг губ заметно углубились за то время, что я его не видела. Глаза потухли.

— Жан-Батист, встань! Твоя комната ждет тебя…

Он провел рукой полбу, как бы отгоняя воспоминания.

— Да, да, конечно. Ты можешь их разместить?

— Кого?

— Ты знаешь, что я не езжу один. Со мной граф Браге, мой адъютант, Левенгельм, мой камергер, затем адмирал Штедикк и…

— Невозможно! Дом переполнен. За исключением твоей комнаты и твоей туалетной, у меня нет ни одной свободной комнаты.

— Дом переполнен?

— Господи! Жюли с детьми, дети Гортенс и…

Он вскочил.

— Ты хочешь сказать, что у тебя живут все Бонапарты и ты кормишь их за счет Шведского государства?

— Нет, я только открыла дом для Жюли и всех детей. Детей, Жан-Батист! И для некоторых Клари. Ты сам прислал мне двух наших адъютантов — Виллата и Розена. А что касается средств на содержание их всех, то я плачу сама…

— Что ты хочешь сказать? Сама платишь?

— Я торгую шелком. В магазине, понимаешь? — Я накинула свой капот. — Мы живем на средства, вырученные от продажи шелка в магазине дома Клари. А теперь я сделаю тебе яичницу, тебе и господам твоей свиты.

Тогда он засмеялся. Он сел на мою кровать и покатывался от смеха.

— Девчурка! Моя смешная, очаровательная девчурка! Наследная принцесса Швеции торгует шелком в магазине… Пойди, пойди ко мне!

Я подошла.

— Не представляю, что ты находишь в этом смешного. У меня совершенно не было денег, и, кроме того, продукты так вздорожали.

— Две недели тому назад я послал к тебе курьера с деньгами.

— Он, к сожалению, не прибыл. Послушай, когда эти господа поедят, мы должны будем подыскать им помещение в гостинице.

Он наморщил лоб.

— Наш генеральный штаб расположился в гостинице на улице Сен-Оноре, в доме, который уже давно реквизирован. Они могут поместиться там, — потом он открыл дверь, которая вела из моей спальни в его комнату. Я подняла свечу.

— Твоя кровать готова, все сделано так, чтобы ты мог в любую минуту поселиться здесь.

Он осматривал комнату, как будто видел ее впервые.

— Я буду жить также в помещении штаба. Мне нужно принимать много народа, а здесь это невозможно, Дезире. Ты же понимаешь?

— Ты не хочешь жить здесь?

Он обнял меня за плечи.

— Ты знаешь, что я нарочно не приехал в Париж в то время, как шведские войска входили в город торжественным маршем. Теперь мне необходимо вести переговоры с царем. Кроме того, я ведь говорил тебе, Дезире, что я никогда не вернусь в эту комнату.

— Боже мой, но ведь пять минут назад ты предполагал поместиться здесь вместе со всем своим штабом, — сказала я растерянно.

— Я тогда не видел этой комнаты. Прости меня, но я сюда никогда не вернусь, — он прижал меня к себе. — Теперь давай спустимся. Моя свита надеется поздороваться с тобой. А Фернан, конечно, приготовил нам поесть.

На другой день, когда по всему Парижу зазвонили колокола, я прошла в мой садик. Колокола возвещали начало победного парада войск союзников. Я не хотела видеть этот парад. Я знала, что для Жана-Батиста это тяжелое испытание, и не хотела видеть его в этот момент. Мои домашние уехали смотреть, а я сидела в своем садике одна.

Неожиданный гость посетил меня в это время. Согнувшись почти до земли, он низко поклонился мне. Тонкий нос, маленькие глаза и зрачки, как острия булавок…

Когда Наполеон узнал, что его министр полиции состоит на секретной службе у англичан, он выгнал его. Незадолго до битвы под Лейпцигом он дал ему поместья в Италии и удалил из Парижа.

Бывший якобинец был скромно одет, но в петлице красовалась огромная белая розетка.

Я указала ему место на скамейке возле себя. В это время смолкли колокола, и я услышала, что он говорит:

— Простите, Ваше высочество, что я вас побеспокоил.

Я забыла Фуше. Я забыла его, но сейчас, когда я его увидела, во мне вновь поднялось чувство неприязни, и мне было трудно скрыть это.

— Я приехал к м-м Жюли Бонапарт по поручению Талейрана, — сказал Фуше, вынимая из кармана лист бумаги. — Талейран очень занят и поручил мне… а кроме того, я хотел засвидетельствовать Вашему высочеству… в этом документе, — сказал он, увидев мою гримасу, — будущее членов семьи Бонапарта, — он протянул мне бумагу.

— Я передам сестре, — сказала я. Он похлопал по бумаге ладонью:

— Посмотрите, Ваше высочество. Я прочла:

«Матери императора 300000 франков

Королю Жозефу 500000 франков

Королю Луи 200000 франков

Королеве Гортенс с детьми 400000 франков

Королю Жерому с королевой 500000 франков

Принцессе Элизе 300000 франков

Принцессе Полине 300000 франков».

— Ежегодно, Ваше высочество, ежегодно, — объяснил Фуше. — Наше правительство великодушно.

— А где будут жить члены семьи Бонапарта?

— За границей, Ваше высочество, только за границей.

Жюли, которая всегда чувствует себя несчастной, покидая Францию, будет эмигранткой! Всю жизнь в эмиграции! И почему?.. Потому, что я однажды привела Жозефа в наш дом. Нужно ей помочь! Я сделаю все, чтобы помочь моей бедной сестре!

— Вероятно, вы попросите Его высочество похлопотать о м-м Жюли Бонапарт. Не правда ли? Быть может, вы сами будете просить аудиенции у короля Людовика, чтобы похлопотать за сестру?

— У короля Людовика?.. — повторила я, пытаясь приучить себя к этому новому звучанию.

— Его величество ожидают в Тюильри в ближайшие дни.

«Чем занимался этот король Людовик в продолжение всех лет своей эмиграции? Чем он занимался?» — спрашивала я себя.

— А что будет с генералом Бонапартом? — спросила я, пытаясь вновь привыкнуть к прежнему имени Наполеона.

— Ему предложили хорошие условия. Он может выбрать для жительства любое место за пределами Франции. Какой-нибудь остров, например. Может быть, остров Эльба, или пересечь океан. Его может сопровождать группа из четырехсот человек, которых он выберет по своему усмотрению. Кроме того, генералу сохраняется титул императора. Это милостивое решение, не правда ли?

— И что решил император?

— Говорят, он выбрал остров Эльбу. Это очаровательный небольшой остров, который напоминает родину генерала. Мне говорили, что растительность там такая же, как на Корсике.

— А императрица?

— Ей сохраняется титул герцогини Пармской при условии, что она откажется от всех прав наследства для своего сына. Но все эти детали будут уточнены в Вене на конгрессе. Там будут решать вопрос организации новой Европы, возвращения изгнанной Бонапартом династии и признания ее законных прав. Предполагаю, что Его высочество, ваш супруг, также будет в Вене.

Наконец, он ушел. Если бы он остался еще минуту, я, вероятно, позвала бы на помощь, так он был мне противен.

Вечером Жюли сказала мне:

— Жозеф пишет мне из Блуа. Он хочет поехать в Швейцарию и купить там имение. Я должна уехать к нему с детьми, как только смогу. Но я не хочу ехать. Не хочу! Дезире, не прогоняй меня, не бросай меня! Останься со мной, хотя бы пока мои дела не будут устроены здесь в Париже, умоляю тебя!

Я утвердительно кивнула.

— Я останусь с тобой, Жюли.

20 апреля Наполеон выехал на Эльбу. В это же время в газетах появились заметки, одинаково заинтересовавшие Францию и Швецию. Я прочла, что наследный принц Швеции намерен развестись со своей женой Дезире Клари, сестрой м-м Жюли Бонапарт. После развода бывшая принцесса Швеции будет жить в своем доме на улице Анжу под именем графини Готландской.

Что касается наследного принца, то он еще не сделал выбор между русской великой княжной и прусской принцессой. В газетах промелькнуло также, что наследный принц Швеции может породниться с домом Бурбонов. Газеты считали, что для бывшего Жана-Батиста Бернадотта подобный брачный союз весьма желателен.

От чтения этих противных листков меня оторвали чьи-то быстрые шаги на лестнице.

— Надеюсь, я не разбудил тебя, девчурка? Мне жаль, что ты еще в постели. Я хотел проститься с тобой. Завтра я уезжаю.

Мое сердце сильно билось. Уже завтра!.. Его взгляд упал на газеты на моем ночном столике. Он прочел.

— Ты мог бы стать членом старинной династии благодаря новой женитьбе, Жан-Батист, — сказала я. И поскольку он продолжал читать:

— Ты разве не читал этой статьи?

— Нет, у меня нет времени читать эти скандальные хроники. Жаль, что ты в постели, а то у меня внизу экипаж, и я хотел предложить тебе…

— Ты пришел проститься и хочешь предложить мне что-то? — мой голос звучал грустно. — Скажи мне то, что хотел, но говори скорее, иначе я могу сойти с ума.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Это не так срочно. Я просто хотел просить тебя прокатиться со мной еще раз по парижским улицам. В последний раз, Дезире.

— В последний раз? — я потеряла голос. Вопрос прозвучал хрипло, шепотом.

— Знай, что я никогда не вернусь в Париж!

Сначала я не поняла, потом расплакалась.

— Но что с тобой, Дезире? Ты больна?

— Я думала, что ты мне сейчас скажешь о разводе, — проговорила я, всхлипывая, и откинула одеяло. — Я быстро оденусь, и мы поедем еще раз по улицам Парижа вместе в коляске, вместе, Жан-Батист, правда, вместе?

Коляска катилась вдоль Сены. Верх был откинут. Я положила голову на плечо Жана-Батиста и почувствовала его руку на своей талии.

Еще не совсем рассвело, и огни фонарей танцевали в воде Сены. Жан-Батист приказал кучеру остановиться, и мы пошли на «наш мост», держась за руки. Мы наклонились над водой, облокотившись о парапет.

— Всегда так, — сказала я грустно. — Я всегда ставлю тебя в неловкое положение. Сначала в гостиной м-м Тальен, потом в гостиной королевы Швеции. Прости меня, Жан-Батист!

— О, это безразлично! Я только очень беспокоюсь о тебе. Я хотел бы знать, как ты представляешь свое будущее, Дезире.

Я бормотала что-то неразборчивое, но потом взяла себя в руки, и слова нашлись:

— Если ты считаешь, что для тебя будет лучше, если ты разведешься со мной и женишься на принцессе, если это будет лучше и для Оскара — по своему усмотрению. Я ставлю одно условие.

— Какое?

— Чтобы я осталась твоей любовницей, Жан-Батист!

— Невозможно. Я не могу ввести при шведском дворе режим адюльтера. Кроме того, мне противно иметь любовниц. Придется тебе остаться моей женой.

Наша Сена струилась у ног с тихим шепотом. Это было так похоже на музыку очень отдаленного вальца.

— Даже если случится самое худшее? Даже если ты станешь королем Швеции?

— Да, моя любимая, даже если я стану королем.

Медленно мы возвращались к коляске.

— Не согласишься ли ты сделать мне одолжение и прекратить самой торговать шелком? — заметил он.

Мы остановились возле Нотр-Дам. Жан-Батист на минуту прикрыл глаза, как бы для того, чтобы навсегда запечатлеть в памяти стройные формы этого здания. Потом он открыл глаза и повторил свою просьбу.

— Я поручила Пьеру следить за регулярным получением моей доли прибыли дома Клари, — сказала я. — Пьер будет моим мажордомом, Мариус Клари будет маршалом моего двора, а Марселина — фрейлиной.

— Ты довольна графом Розеном?

— Поведением — да, но не деловыми качествами.

— Что ты хочешь сказать?

— Подумай, граф не умеет даже завернуть пакет и завязать его бечевкой. Я попросила его помочь мне однажды за прилавком, и он…

— Дезире, не хочешь же ты сделать из лейтенанта шведских драгун торговца?

— Нельзя ли прислать мне вместо Розена кого-нибудь, кто не родился с графской короной на голове? Неужели при шведском дворе совсем нет выскочек?

— Там только один выскочка — Бернадотт, — сказал Жан-Батист, смеясь.

Потом мы еще поехали в Соо, где был наш первый дом. Тот дом, который Бернадотт, верный своему слову, купил для меня и ребенка…

— Этот путь я проделывал дважды в день, когда был военным министром, — сказал Жан-Батист. — Когда могу я ждать тебя в Стокгольме, моя дорогая наследная принцесса?

— Не сейчас. — Его эполеты царапали мне щеку. — Грядущие годы будут для тебя достаточно трудными. Я не хочу делать твою жизнь еще более сложной. Ты же знаешь, что я не подхожу к шведскому двору!

Он внимательно посмотрел на меня.

— Ты хочешь сказать, что никогда не привыкнешь к шведскому двору, Дезире?

— Когда я приеду, я сама введу этикет своего двора, — сказала я задумчиво. — Посмотри, вот наш дом. На первом этаже Оскар появился на свет.

— Подумай, Оскар уже вынужден бриться. Он бреется два раза в неделю, — с улыбкой сказал Жан-Батист.

Во время возвращения мы так тесно прижались друг к другу, что нам было не до разговоров. Только на улице Анжу Жан-Батист спросил:

— У тебя нет других мотивов, чтобы оставаться в Париже? Правда?

— Да, Жан-Батист. Здесь я нужна, там — я мешаю. И я должна помочь Жюли…

— Я победил Наполеона под Лейпцигом и все-таки не могу избавиться от этих Бонапартов!

— Дело не в них. Разговор идет о Клари, прошу тебя, не забывай этого.

Экипаж остановился. Мы вошли в подъезд, взявшись за руки. Часовые смотрели на нас…

— Что бы ты ни прочла в газетах из этой светской болтовни, не верь, прошу тебя, не верь, понимаешь? — сказал Жан-Батист и поднес мою руку к своим губам.

— Жаль! А мне так бы хотелось быть твоей любовницей!.. Ах!..

Жан-Батист укусил меня за палец. А часовые смотрели на нас…