"Нострадамус" - читать интересную книгу автора (Зевако Мишель)

IV. Брабан-Брабантец

Одновременно простодушная и жестокая, чуть ли не до самых глаз заросшая щетиной, насмешливая, но выдававшая бессознательный скептицизм физиономия этого человека говорила о том, что перед нами — один из тех в высшей степени воинственных, пылких нравом висельников и негодяев, которые всегда готовы продать собственную шкуру, предаться душой и телом тому, кто предложит больше денег, даст самую высокую цену. Он участвовал в последних кампаниях Франциска I, он раздавал и получал затрещины, ему были знакомы все поля сражений. Но он не был новичком и на дорогах Франции, точнее, он был завсегдатаем большой дороги: везде, где можно было поживиться, был ему и стол, и дом. Он — тайком, в глубине души — презирал принца Анри, но ему нравился туго набитый кошелек королевского сына, а также то, что тот, не торгуясь, оплачивал оказанные ему услуги.

Вот какому человеку была поручена важная миссия: передать ребенка Мари палачу вместе с приказом казнить безгрешное создание, виновное лишь в том, что его посчитали дьявольским отродьем.

Как происходило дело? В момент, когда в подземелье тюрьмы Тампль Мари, потрясенная услышанным от принца, упала без чувств на каменный пол, Анри перехватил из ее рук младенца и отдал его наемнику, ожидавшему указаний. Мы слышали, какой приказ он получил. А теперь узнаем, как он исполнил этот приказ.

Брабан вынес из тюрьмы малыша, который кричал, сучил ножками и размахивал сжатыми кулачками. Ребенку было явно не по себе: во-первых, потому что его оторвали от материнской груди, а во-вторых, его ослеплял даже рассеянный вечерний свет, потому что с рождения он привык жить в потемках. Наемника не трогали ни крики, ни беспокойные движения младенца. Он хладнокровно отнес его в свою берлогу на улице Каландр — убогое жилище на чердаке с хромоногим столом, у которого стояла дрянная табуретка, и с грязной подстилкой в углу. Брабан уложил ребенка на эту подстилку, приговаривая:

— Ложись-ка сюда, волчонок, ложись, дьяволенок, успокойся, говорю тебе, исчадие ада, отродье Сатаны, тихо, тихо! Убей меня бог! Черт меня побери! Что за глотка, как он орет! А лапы-то, лапы! Хоть ты и задохлик, а по всему видать: будешь ловкий малый… Если, конечно, тебя сегодня же не отправят туда, откуда пришел… Да замолчите же, сударь, а то я возьму святую воду!

Угроза не возымела никакого действия на маленького демона. Тогда Брабан с простодушной верой трижды осенил его крестом, убежденный, что уж от этого-то нечистый лишится силы, а его отродье — чувств.

Ничуть не бывало. Упрямец закричал еще громче. Вся причина была в том, что ему хотелось есть.

— Вот те на! — удивился наемник. — Я целых три раза перекрестил этого мальчугана, а он не унимается и продолжает вопить. Что такое? Если бы я знал хоть какую молитву, то заставил бы его замолчать!

И взял малыша на руки. Что за диво! Ребенок тут же умолк, открыл полные мольбы глаза и зачмокал губами, словно сосет. Увидев это, разбойник тоже замолчал, по спине его пробежали мурашки, и он впал в глубокую задумчивость. Наемный убийца, бродяга с большой дороги, разбойник, привыкший с легкостью совершать дурные дела, он вдруг почувствовал, как в его очерствелой душе зашевелилось незнакомое до тех пор чувство, что-то очень сильное и очень нежное проникало в нее без спросу: это была жалость. Он никогда не знал ее. Никогда не жалел никого и ни о чем.

Внезапно глаза ребенка закрылись, он уснул. Но, несмотря на это, как нередко бывает с совсем маленькими детьми, когда их постигает большое горе, он продолжал плакать: слезы бесшумно катились по исхудалым щечкам. Бережно, очень бережно наемник уложил своего подопечного обратно на подстилку и, не отрывая от него взгляда, чуть отступил. Он стоял и смотрел на малыша, покачивая головой и вороша растопыренными пальцами свою буйную черную шевелюру, уже начинающую седеть на висках.

Потом Брабан-Брабантец вышел за дверь, спустился на улицу и впервые в жизни отправился покупать вместо вина с пряностями — молоко! Потом снова взобрался в свое логово, тщательно отмыл оловянный кубок, служивший непременным компаньоном его одиноких размышлений, и налил туда молока. Потом подошел к младенцу и приподнял его головку.

Тот сразу же проснулся. После нескольких неловких попыток приспособиться к сосуду, из которого лилась драгоценная влага, — а ему было и на самом деле очень трудно, как было бы трудно всякому маленькому ребенку, не знавшему никакого источника пищи, кроме материнской груди, — сын Мари наконец-то зачмокал губами, втягивая в себя молоко из кубка… Насытившись, он посмотрел на наемника, с радостным смехом потянулся ручонками к его рейтарским усам и стал тянуть их к себе. Брабан-Брабантец, стоявший на коленях у подстилки, неподвижный и безмолвный, позволял младенцу делать что угодно — чем бы дитя ни тешилось… А малыш, наигравшись, вдруг снова заснул, и сон его на этот раз был спокойным и счастливым.

Наемный убийца долго не поднимался с колен, глядя на спящего ребенка. Он не пошевелился до тех пор, пока до его жилища не донесся гулкий звон: колокол собора Парижской Богоматери объявлял горожанам, что время течет, и эхо разносило отзвуки над спящим городом. Только тогда наемник встал с колен, прислушался и проворчал:

— Час ночи…

Это было время выполнения чудовищной миссии, возложенной на него принцем Анри: к ней следовало приступить в случае, если тот не появится в назначенный час и не прикажет вернуть ребенка матери. Брабан встряхнулся, как потревоженный кабан, бросил долгий и злобный взгляд на развешенное вдоль стены оружие, выбрал там кинжал с широким клинком и вышел с ним на середину комнаты.

— Что ж, тем хуже для него, — проворчал наемник. — Если он придет и велит отправляться к палачу, я распорю ему брюхо, принц он там или не принц…

Мы слышали, что ответил Брабан, когда принц спросил его о ребенке. В день отбытия в Прованс Анри тщетно искал наемника среди солдат и сопровождавшей королевскую семью свиты: его нигде не было. Брабан-Брабантец исчез, и никто не мог сказать, что с ним и где он находится.