"Берег слоновой кости" - читать интересную книгу автора (Жаколио Луи)

ГЛАВА III. Бегемоты. — Приготовления к отъезду

На восходе солнца наши путешественники были разбужены криками двух негров и Буаны с каким-то странным аккомпанементом; они выбежали из шалаша и заметили только в нескольких шагах от берега десятка два бегемотов, которые, стараясь выйти на берег в этом месте и услыхав шум, которым была встречена их попытка, решили искать другого места.

Гиллуа и Барте поспешно побежали к берегу, потому что в первый раз могли свободно рассмотреть этих колоссов экваториальных рек.

Бегемот (речная лошадь, так названная древними, которые нашли некоторое сходство между его криком и ржанием лошади) нисколько на лошадь не походит.

Племена же Центральной Африки называют бегемота барауаду, речным быком.

Это животное — настоящий речной царь; оно подходит по громадной толщине к слону, по длине же уступает слону и носорогу; впрочем, в некоторых странах бегемот достигает величины носорога.

Бегемот имеет около тринадцати футов длины, а иногда даже более, от конца морды до начала хвоста, пятнадцать футов в окружности и шесть с половиной в вышину; пасть его более двух футов величины. Бегемот особенно замечателен зубами, которых тридцать Шесть и четыре глазных; эти последние достигают дюймов пятнадцати длины и остры, как кабаньи клыки; каждый весит около тринадцати фунтов; кость так жестка, что удар стали может высечь из нее искру; кроме того, она замечательно яркой белизны; слоновая кость всегда желтеет со временем, поэтому зубы бегемота предпочитают слоновой кости.

Кожа бегемота черного или коричневого цвета, иногда рыжеватая, сморщенная и без шерсти, как у слона, недоступна пуле. В ней от одного до трех дюймов толщины, впрочем, на голове кожа его не так толста и приросла к костяным частям; только тут и под мышками можно смертельно ранить бегемота. Вес этого животного обыкновенной величины — от трех до четырех тысяч фунтов.

Бегемот может жить и в воде, и на вольном воздухе, эти две стихии одинаково необходимы для его существования. Днем он находится обычно в воде реки или озера; ночью выходит есть траву, тростник и разные другие растения, как бык. Некоторые путешественники утверждают, что бегемот питается также рыбами, но ничто до сих пор не подтвердило такого наблюдения; скорее напротив, все доказывает, что это животное травоядное. За неимением трав или растений, оно ищет пищу в древесных корнях, которые перегрызает своими четырьмя глазными зубами.

Бегемоты — настоящий бич во всех земледельческих странах Центральной Африки. В одну ночь они опустошают целые плантации риса, маиса, сахарного тростника; можно себе представить сколько может съесть этот зверь, когда он голоден. У земледельцев нет другого средства против этих ночных опустошений как постоянно охранять свои жатвы.

Когда он выходит из воды, достаточно криков людей, звуков тамтама и разведенного огня, чтобы принудить его отступить.

На суше он боязлив, потому что не может развивать такие, как в воде, проворство и силу. Его очень короткие ноги препятствуют быстроте бега. Поэтому он редко удаляется от тех мест, где может в случае внезапного нападения тотчас исчезнуть в воде. Он предпочитает эту стихию, потому что там может пользоваться своими преимуществами: он плавает гораздо быстрее, чем бегает. В воде основал он свое обыкновенное местопребывание, потому что там чувствует себя в безопасности. Там ему нечего опасаться никаких врагов, даже крокодила, который не может успешно бороться с чудовищем, кожа которого непроницаема, а сила ужасна. Замечено, что в тех местах, где водятся бегемоты, не бывает крокодилов.

Суда, плавающие на поверхности воды, тревожат бегемота, и часто случается, что он нападает на них как на опасного врага.

Вообще он от охотника бежит, но рана раздражает его, тогда он оборачивается и с яростью бросается на судно, на котором находится зачинщик. Схватив судно во всю ширину открытой пасти, он вонзает свои страшные зубы и благодаря необыкновенной силе своих челюстей пронзает доски насквозь, так что вода заливает его врага.

Есть несколько способов охотиться на бегемота. Эта охота требует большого числа людей на нескольких лодках, соединенных вместе. В чудовище бросают гарпун и отпускают веревку до тех пор, пока бегемот, истекая кровью, не лишится силы.

В некоторых странах Африки, например, на берегах верхнего Нила, негры ловят бегемота сетями, такими крепкими, что они не могут рваться; когда бегемот попадет в плен, его умертвить легко.

Самка бегемота немножко меньше самца. Она приносит одного детеныша, как слон и все большие звери. Большая плодовитость была бы бедствием для стран, в которых живет этот колосс.

Поимка бегемота — большое счастье для негра, потому что он доставляет несколько тысяч фунтов превосходного жира для приготовления пищи, в растопленном виде превосходно сохраняющегося. Мясо его очень вкусно.

Это животное принадлежит исключительно Африке. У древних Страбон, опираясь на свидетельства Неарха и Эратосфена, отрицал существование бегемота в Индии и во всей Азии. Но Онезикрит и Филостранд доказывали противное. Вопрос о том, принадлежит ли бегемот исключительно африканскому материку, горячо обсуждался в древности, но не получил окончательного решения. Описания этой породы древними писателями мало согласуются между собой и по большей части очень ошибочны.

Так, по словам Аристотеля: „Он ростом с осла, грива и голос лошадиные, копыта как у быка, зубы выдающиеся, хвост как у свиньи".

Геродот описывает его почти так же; он мало ошибается, говоря, что бегемот величиной с очень большого быка. Но доказательством того, что он сам не видел бегемота, служит то, что он приписывает ему хвост, похожий на лошадиный.

Плиний почти воспроизводит описание Аристотеля, прибавляя новую неточность: он говорит, что бегемот покрыт шерстью, как тюлень. Однако Плиний должен бы иметь более точные познания, потому что в Риме показывали этих животных в различные эпохи. Таким образом, по словам Диона, Август, победив Клеопатру, привез с собой бегемота. Император Коммод показывал пять бегемотов в Риме, и убил одного собственной рукой. Бегемотов видели в Риме в царствование Гелиогабала и Гордиана.

Геродот, Аристотель и Диодор Сицилийский совместно считают бегемота принадлежащим исключительно Египту и Нилу; отсюда происходит название „речная лошадь"; последний из этих писателей вернее всех описал бегемота.

Арабский врач Абдуллатиф также дал в двенадцатом столетии превосходное описание бегемота.

В последнее время снова подняли вопрос о том, есть ли бегемоты в Азии, а именно в реках Индии, Явы и Суматры, но все исследования дали до сих пор отрицательный результат.

Следовательно, ныне эти животные должны считаться исключительно принадлежащими Африке.

Теперь они довольно редки в Египте; по-видимому, они перешли в большие внутренние озера и в реки Абиссинии, Сенегала, Конго и Южной Африки.

Торговля пользуется ныне их зубами, шкурой, жиром.

Между тем как Гиллуа и Барте, по своей привычке, когда встречали какие-нибудь любопытные продукты страны, обращались к своим научным воспоминаниям о бегемоте, Лаеннек и Кунье, со своей стороны, сообразили, что следует захватить одного из этих громадных животных, которое доставило бы им изобильный запас свежего мяса.

— Мы прокоптили бы большую часть, — сказал Лаеннек, сообщая свою мысль молодым людям, — и таким образом у нас на несколько недель хватило бы пищи и здоровой, и вкусной.

— Может быть, — ответил Барте, — стадо вышло на берег не очень далеко от нас, и в таком случае не можем ли мы, с некоторой осторожностью, подойти так близко, чтобы убить одного нашими карабинами?

— Это почти невозможно.

— Я знаю, что это животное уязвимо только в некоторых частях, но…

— Не в этом затруднение, — перебил Лаеннек, — стоит только всадить пулю между глазами, и бегемот повалится как убитый бык; но днем он редко выходит из реки, и если случайно выйдет пощипать травы, почти всегда остается на берегу, с тем чтобы при малейшем шуме погрузиться в воду.

— Но тогда каким же образом туземцы охотятся за ним?

— В каждой стране свой обычай. В Верхнем Конго ставят крепкие сети или капканы на дороге, ведущей на поле риса, сорго или сахарного тростника, которое он начал опустошать; его также ловят сетями или ловушками, из которых он не может выбраться, когда попадет в них ногой; иногда его преследуют в лодках с гарпуном. Но из всех этих способов, испытанных мною, ни один не может сравниться с засадой. Стоит спрятаться вечером в плантацию, которую он имеет привычку посещать, и убить в упор.

— Не можем ли мы попытаться в эту ночь?

— Для этого надо знать привычки стада, недавно приблизившегося к этому берегу. Я уверен, что наши негры расстроили намерения бегемотов, которые обыкновенно выходят на этот маленький песчаный берег. В таком случае нам стоит только послать моего негра и Йомби в лес; они скоро разузнают место, где эти животные имеют привычку насыщаться.

Когда Кунье, каждый день становившийся искуснее в наречии фанов, успел рассказать Йомби, чего требовали от него, последний отвечал, что нет необходимости принимать столько предосторожностей для поимки бегемота, и что если его господин даст ему пирогу и кого-нибудь, кто мог бы грести, то он убьет бегемота через час.

Это предложение было передано Лаеннеку, который немедленно спросил фана, как он намерен действовать.

Йомби отвечал через своего обычного переводчика, что он знает очень простой способ заставить бегемотов подняться из воды, и в ту минуту, когда одно из этих животных покажется на поверхности воды, он раскроит ему череп топором, которым рубили дрова и обрезали лианы.

Путешественники держали совет.

— Я не думаю, — сказал Гиллуа, который подал мнение первый, — чтобы мы вправе были доверять Йомби; опасно дать ему и лодку, и топор.

— Возможно, что ваши опасения и неосновательны, — ответил Лаеннек, — и я очень ошибаюсь, если ваш друг не встретил в нашем пленнике такого же верного слугу, как Уале, готового умереть за него. Я знаю характер негров и уверен, что наш фан отдался душою и телом своему господину. Но лодка — наше единственное средство спастись, а топор может послужить Йомби к тому, чтобы отделаться от Кунье, который поедет с ним. Поэтому я думаю, что благоразумие требует держаться вашего мнения.

— Если бы нам поехать с ним, — предложил Барте.

— Ваше предложение довольно опасно, — ответил Лаеннек, — умеете ли вы плавать?

— Достаточно для того, чтобы не бояться переплыть Конго, — ответили молодые люди.

— В таком случае можно попытаться.

Когда Йомби узнал, что просьба его исполнена, и что сверх того он выкажет свое искусство перед белыми, он немедленно начал на берегу одну из тех негритянских плясок, перемешанных с криками, хлопаньем в ладоши и топаньем ног, которыми негры выражают радость, доведенную до высшей степени. Этот пример оказался заразителен, и Кунье, смотревший как его товарищ в такт качал тело и переваливался в разные стороны, не выдержал и пустился визави с фаном. Буана не могла отстать от них, и трио представило полную картину всех гримас и кривляний, составляющих в Центральной Африке искусство танца.

Вдруг Йомби, как бы пораженный внезапной мыслью, бросился в лес, оторвал длинную ветвь железняка и вернулся также быстро. Наши путешественники сообразили, что это составляет часть программы, и что они увидят новую фигуру этой странной пляски, когда фан сказал им с торжествующим видом:

— Вот этим Йомби заставит плясать речного быка. Интермедия заставила на минуту забыть охоту за бегемотом, но негр ни за что на свете не отказался бы от своей идеи; он хотел показать белым и двум другим неграм, как фанский воин охотится за царем африканских рек.

Когда сели в пирогу, Кунье пустил ее по течению, Буана осталась на берегу с Уале приготовлять завтрак. Как только лодка отошла на четыреста метров, Йомби сделал знак Кунье грести тише.

— Бара-уаду (речные быки) тут, — сказал он, указав рукою на изгиб реки, похожий на маленькую бухту, вода которой стояла неподвижно, как в озере.

— Спроси у него, — сказал Лаеннек Кунье, который всегда служил переводчиком, — по каким причинам он мог узнать так далеко присутствие этих животных.

На предложенный вопрос немедленно был дан следующий напыщенный ответ:

— Никакое животное ни в лесах, ни в воздухе, ни в воде не может ускользнуть от глаз фана. Йомби примечает бара-уаду, потому что они не могут скрыть своего дыхания.

Действительно, присмотревшись внимательно, путешественники приметили в том месте, на которое указывал Йомби, тысячи воздушных пузырьков, лопавшихся на поверхности и показывавших этим присутствие стада, потому что никакая стая рыб не могла произвести такого явления.

Фан стал на носу с веткой железняка в руке; Кунье начал медленно грести по указаниям своего товарища.

Лаеннек и молодые люди на всякий случай приготовили карабины.

В ту минуту, когда лодка вошла в бухту, Йомби вдруг смело погрузил в воду свою длинную ветвь, потом с быстротою молнии бросил ее и схватил топор, лежавший у его ног; только он успел стать в позицию человека, собирающегося ударить, как громадная голова бегемота высунулась менее чем в двух футах от пироги, и в то же мгновение топор опустился между глаз животного, так что наполовину исчез в черепе. Бегемот, смертельно раненный, бросился на нападающих и опрокинул лодку, но это было его единственное усилие; он скоро растянулся среди потока черной крови, лившейся из его раны, и остался неподвижен под водою.

В это время путешественники, находившиеся только в тридцати метрах от берега, добрались до него благополучно, не оставляя своих карабинов; к счастью для них, все стадо, испуганное шумом, поспешило на середину реки, не думая о том, чтобы отомстить за убитого товарища.

Между тем как Кунье, схвативший лодку, вплавь тащил ее к берегу, Йомби длинной веревкой, которую он захватил с собой, привязывал бегемота за один из его зубов и почти в одно время со своим товарищем вышел на берег. Наши путешественники могли только довести животное до берега, но им невозможно было совсем вытащить его из воды. Бегемот был одним из самых крупных. Лаеннек полагал, что вес его должен был превзойти пять тысяч фунтов.

Решили, что его разрубят на месте, и для этого необходимо было переменить стоянку.

На это потребовалось немного времени, потому что провизии никакой не было, кроме пороха и пуль; для пропитания путешественники должны были полагаться только на свое искусство, а из кухонной утвари у них был только чугунный котелок, который Лаеннек брал с собой во все свои экскурсии и который был отдан на руки Буане.

Весь день рубили бегемота длинными полосами, которые сушили на огне, прежде чем коптить, и как можно более вытапливали жиру, который Буана клала в тыквенные бутылки, приготовленные Кунье и Йомби.

Когда вечером увидели, что запас почти превосходил то, что пирога могла снести, путешественники бросили свое дело и начали строить на ночь шалаш и разводить костер для отпугивания хищных зверей.

Когда они занимались этим, им показалось, что остатки бегемота зашевелились на берегу. Барте и Гиллуа подходили уже узнать, что значит это странное явление, когда Лаеннек остановил их.

— Берегитесь, — сказал он, — это, может быть, крокодилы, Конго ими наводнен.

Лаеннек сказал правду, потому что через несколько минут остатки бегемота исчезли под водой, увлекаемые большими черными телами, которые могли принадлежать только крокодилам.

Крокодил оспаривает у бегемота владычество над большими африканскими реками. Справедливость требует сказать, что ни тот, ни другой не может успешно бороться с противником, поэтому они имеют обыкновение избегать друг друга, и довольно редко можно встретить их в одних и тех же местах, если только, как в настоящем случае, крокодила не привлечет труп его врага.

Это величайшее из всех пресмыкающихся трудно захватить, особенно когда с годами в крокодиле развивается вся находчивость самого недоверчивого инстинкта. Часть его существования, скрытого в недрах вод, ускользает от наблюдения; многие его привычки составляют еще тайну для науки.

Геродот, который в древности сообщил об этом животном сведения, узнанные от жрецов и жителей Египта, описал его лучше, чем бегемота, потому что большая часть его описаний подтверждена современной наукой.

Крокодил, очень маленький, когда он родится и вылупляется из яйца, не превышающего величину гусиного, достигает в старости необыкновенных размеров, именно, от десяти до одиннадцати метров.

Когда он вырастет совсем, его кожа, покрытая сверху чешуей, приобретает такую жесткость, что недоступна пуле; живот и подмышки — единственные места, уязвимые для выстрела. Пасть проходит во всю длину головы и вооружена страшными зубами, из которых многие выходят наружу; только верхняя челюсть обладает подвижностью, язык мало развит, если только можно назвать языком перепонку, едва заметную на дне пасти.

Как все амфибии, крокодил выходит на берег, чтобы спать и отдыхать от деятельной жизни, которую ведет под водой. На берегу же самка кладет яйца, из которых через месяц от солнечного жара вылупляются детеныши.

Если крокодилы ведут непримиримую и вечную борьбу против почти всех животных, даже самых больших, они между собой живут, по-видимому, согласно и, так сказать, семейно; нередко можно видеть и больших, и маленьких в числе от десяти до двенадцати, а часто и более, на песчаных островках среди рек.

Но к крокодилам приблизиться нельзя; при малейшей опасности и тревоге, поднятой самым бдительным из них, вся стая исчезает в ту же минуту под водой.

Достаточно паруса лодки вдали, чтобы встревожить крокодила, тем более, если он не вместе со своими, а один; поэтому очень трудно поймать крокодила, если он не в глубоком сне.

Несколько животных служат ему также передовыми часовыми. Долго существовал предрассудок, будто все живое в природе бежит при его приближении. Несколько водяных птиц живут постоянно в его соседстве. Одна из них, очень маленькая тротил, сделалась даже его товарищем. Во время сна крокодила эта птичка проскальзывает в полуотверстую и окровавленную пасть чудовища и проглатывает насекомых, обыкновенно наполняющих ее.

Ихневмон, напротив, ожесточенный враг крокодила; он все время отыскивает крокодиловы яйца в песке и пожирает их, ограничивая таким образом его размножение и инстинктивно занимаясь уничтожением, более полезным для человека, чем для него.

Слишком большое размножение крокодилов было бы бичом для человека; его соседство очень часто пагубно для прибрежных жителей экваториальной Африки.

Иногда случается, что это животное, побуждаемое голодом, нападает на домашний скот, утоляющий жажду возле его жилища. Крокодил даже выходит из воды, когда примечает добычу, которая кажется ему легка и беззащитна, например ребенка или человека, спящего на берегу.

Это страшный враг особенно для женщин, которые несколько раз в день ходят на реку за водой или для омовений, которые во всей Центральной Африке, так же как и на Востоке, составляют религиозный обряд.

В обычные часы крокодил подстерегает свою добычу, тихо подплывает, опрокидывает своим могучим хвостом и увлекает далеко под воду, чтобы там сожрать ее на свободе.

В тех местах, в которых он часто встречается, его хищнические подвиги, не знающие никаких пределов, естественно привлекают к крокодилу внимание и внушают ужас жителям, живущим у реки.

Какой-нибудь крокодил, давно известный в деревнях своими разбойничьими привычками и многочисленными жертвами его прожорливости, обыкновенно обозначается населением под прозванием, которое служит выражением силы и могущества и напоминает кровавые убийства и казни, — атрибут власти для всех африканцев.

На берегах Конго его называют ула, король; монду, страшный воин; момтуану, людоед. На берегах Нила его Называют визирь или султан; когда несколько поколений знали его, он получает за свои преклонные лета прозвание шейка, то есть патриарха, старшины кантона.

В экваториальной Африке он называется гимса, название очень странное, когда подумаешь, что и в египетской древности его называли гимса — прозвище, сохраненное преданием до наших дней на берегах Нила.

По словам Геродота, древние ловили крокодила удочкой или железным крючком, к которому был привязан кусок свиного мяса.

Способ этот еще ныне практикуется на берегах Конго вместе с другим способом, который состоит в том, что вырывают глубокую яму, покрывают листьями и привлекают туда крокодила посредством приманки.

Путешественник Кальяр указывает другой способ, употребляемый жителями больших озер Центральной Африки.

„Они занимаются охотой за крокодилом на песчаных берегах, окаймляющих ложе реки, и на островах, — говорит он. — Во время отлива эти люди, знающие место, куда крокодилы имеют обыкновение приходить дышать воздухом, строят маленькие глиняные стены фута в два или три вышины. Выйдя из реки, крокодилы ложатся за этой стеной и засыпают. Охотник, приметив крокодила в этом положении, приближается тихо, чтобы не разбудить его, и, укрываясь за маленькой стеной, вонзает ему в пасть, или с боку шеи, где нет ни костей, ни чешуи, копье в виде удочки с ручкой, на которую навита длинная веревка. Если прожорливое чудовище не умрет сразу и бросится в реку, гарпунщик разматывает веревку до тех пор, пока крокодил не ослабеет; а потом вытаскивает его из воды".

Верхняя кожа крокодила употребляется на щиты; кожа с живота, менее жесткая и более гибкая, идет на рукоятки кинжалов и мечей.

Почти во всех странах, где водятся крокодилы, зубы его считаются у туземцев талисманом против укусов крокодилов, а жир употребляется при лечении врачами и колдунами.

Пока Гиллуа, который никогда не был так счастлив, как в то время, когда мог говорить о ботанике и естественной истории, сообщал своим товарищам все эти подробности, приведенные здесь вкратце, о страшном животном, которое воспользовалось их охотою, Буана позвала путешественников к ужину, главные кушанья которого составляло мясо бегемота во всех видах, — и вареное, и жареное. Мясо было объявлено превосходным и чрезвычайно похожим по вкусу на бычье.

Когда настала ночь, Кунье и Йомби занялись около костра, разведенного ими, завертыванием в банановые листья разрезанного на полосы бегемотового мяса, которое они высушили и выкоптили днем, между тем как наши путешественники чистили карабины, вымоченные во время их падения в воду.

Осмотрели запас пороха и ящик, в котором он лежал, завернутый в толстый слой сухих листьев. Набрали корней таро, иньяма и плодов хлебного дерева, — сколько могло поместиться в лодке, и, прежде чем созвездие Южного Креста прошло первую четверть своего пути по золотистому небу экватора, все было готово для завтрашнего отъезда.

— Воспользуемся хорошенько этой ночью, господа, — сказал Лаеннек своим товарищам, — это последняя ночь, которую мы проведем на твердой земле до берегов Банкоры.

Кунье, не спавший первую половину ночи, заснул у костра, передав Йомби заботу об огне, как вдруг товарищ разбудил его и сказал шепотом:

— Слушай! Злые духи потрясают небо и реку; Йомби боится за господ.

— Что там такое? — спросил Кунье, немедленно вскочивший на ноги.

— Слушай и смотри, — продолжал фан.

Кунье прислушался… Река глухо ревела, атмосфера была тяжелая и густая, время от времени прорезываемая молнией без грома, как это бывает при приближении грозы.

Молнии сверкали у горизонта, над лесом, черные массы которого вдруг освещались в темноте, но весь берег, вдоль которого протекал Конго, оставался погружен в глубокую темноту.

— Стоило тревожить мой сон, — сказал Кунье, — Йомби скучал и хотел разбудить Кунье, чтобы поговорить с ним.

— Это все, что понял Кунье?

— Я понял, что пойдет дождь, вот и все!

— Негр у белых людей лишился чутья своей расы; он говорит, как ребенок.

— Кунье не дикарь, он не ест человеческого мяса, он не…

Разговор переходил в ссору, когда Кунье был прерван жалобным воем Уале, который, протянув морду к реке, как будто угадывал опасность, против которой находил себя бессильным.

— Собака понимает язык реки, — сказал Йомби нравоучительно, — надо слушать собаку.

— Что нового? — спросил Лаеннек, которого вой Уале вызвал из шалаша.

В эту минуту рев реки увеличился до такой степени, что вопрос Лаеннека не получил ответа, и все трое принялись слушать, желая разобраться в этом ночном шуме, тем более странном, что в воздухе не было ни малейшего ветерка.

Успокоенный присутствием того, кого Йомби считал начальником маленького каравана, он поспешно обратился к Кунье со словами:

— Скажи Момту-Момани, что водяной смерч должно быть разразился в верхних землях, откуда течет река, и что мы едва успеем укрыться в лес, чтобы избегнуть наводнения.

Как только Лаеннек услыхал эти слова, он понял всю важность этого предостережения, и, бросившись в шалаш, разбудил своих товарищей.

— Проворнее, господа, проворнее, — сказал он, — будет наводнение.

Гиллуа и Барте тотчас были на ногах и по приказанию Лаеннека захватили всю провизию, какую могли унести.

— В лес! — скомандовал Лаеннек отрывисто…

Ночь кончалась, и свет, сначала тусклый, но усиливавшийся с быстротой, обычной в южных широтах, позволил путникам направлять свой путь. Беглецы инстинктивно обернулись и заметили, что вода разливавшейся реки уже залила шалаш, который они оставили пять минут тому назад.

В эту минуту Лаеннек вскрикнул с отчаянием:

— Наша пирога, наше единственное спасение!.. Лодка, о которой они забыли в своей поспешности и которую, впрочем, не успели бы унести, неслась по волнам, как древесный ствол, уносимый течением.

Храбрый Йомби, видя уныние, вдруг овладевшее теми, кто спас ему жизнь, бросил наземь свою ношу и, закричав, чтобы продолжали бежать, кинулся в ревущие волны реки за лодкой…

Пятеро беглецов поспешно достигли рубежа леса, который хотя отстоял только на полтораста метров от реки, находился на таком возвышении, что вода не могла до него достигнуть.

Очутившись в безопасности, беглецы жадно устремили глаза на Конго, который в эту минуту походил на разъярившееся море, и заметили вдали человеческую фигуру, боровшуюся с волнами, с черной массой в руках.

Это был Йомби и пирога.