"Куба — любовь моя" - читать интересную книгу автора (Свет Жанна Леонидовна)

Глава 10.

— Ты зачем из Москвы уехала, от нас хотела сбежать? — спрашивал дьявол меня, несколько часов спустя. Он вернулся, когда все уже пришли с работы, и дверь ему открыла мама.

— Ну, так что — от нас спряталась? От нас не спрячешься! — он глумливо смеялся и смотрел на меня с издевкой.

— Ни от кого я не сбежала. Врачи запретили учиться. Вот вылечусь и продолжу, — ответила я неприязненно.

— А это еще не известно — позволим мы тебе учиться или нет, — продолжил он, — поможешь нам, может быть, и разрешим, если себя будешь хорошо вести.

И он опять засмеялся, глядя на меня откровенно издевающимся взглядом.

Тут в комнату вошли мама и бабушка, которые до этого момента были в кухне.

Они вопросительно уставились на меня, мама спросила:

— Дочь, кто это к тебе пришел, объясни.

Дьявол помог мне, с наслаждением показав им свое удостоверение, из-за чего они обе сначала просто остолбенели, а потом потребовали объяснений.

Гэбэшник рассказал им историю нашего знакомства и сообщил, что в Москве остались крайне недовольны моим отъездом, приняв его за саботаж и нежелание помогать органам.

— Какая еще помощь? — недовольно спросила мама, — К вам только в лапы попади — всю душу вытряхнете.

Дьявол не обратил внимания на ее выпад и объяснил, что приехал за мной, что я должна быть препровождена в тот город, где учился мой мальчик, для проведения следствия и очных ставок.

От слов «очные ставки» мама с бабушкой посерели и сказали, что никуда я не поеду. Он не слушал их, он смотрел на меня.

— Я не поеду.

— И очень глупо. Но я тебя не тороплю. Даю тебе время подумать — два дня. В понедельник во столько-то быть в городском отделе по такому-то адресу.

Я много лет ходила мимо этого двухэтажного дома с вывеской «Городской комитет», но даже не задумывалась, какой именно комитет прячется за столь лаконичной надписью. Как выяснилось позже, никто из моих знакомых тоже не знал и не задумывался, есть ли в городе отделение ГБ — настолько это никому не было нужно. Оказывается, это было нужно, хоть и не нам.

В комитет я шла с зубной болью в душе. Мне было стыдно и страшно, что кто-нибудь, кто знает, что именно в этом неприметном здании расположено, увидит меня и примет за стукачку. Я даже оглянулась прежде, чем войти в страшную и позорную дверь.

Меня уже ждали дьявол и красивый азербайджанец-капитан, который страшно обрадовался моему появлению и стал разыгрывать радушного хозяина: предложил мне чаю, конфет, а затем и вовсе стал со мной флиртовать. Это он зря старался: я была в ауте, плохо видела окружающее, была заторможена, и его театр одного актера для единственного зрителя ответной реакции у меня не вызвал.

Они с москвичом на пару стали мне объяснять всю неосторожность и пагубность для меня самой и моих близких отказа помочь ГБ. Мне в красках расписали, как они наплюют на мое будущее, которое сейчас — пока — их очень заботит, вызовут конвой и отвезут меня, куда надо, в арестантском вагоне, а там будут держать в КПЗ вплоть до суда. Не лучше они обещали поступить и с моей семьей. Капитан сказал, что, конечно, безработицы в СССР нет, но сделать так, что человека не возьмут ни на какую работу ни в одном населенном пункте страны, проблемы не составляет, а уж с младшим братом и вовсе просто все устроится — пойдет с малых лет по колониям, а оттуда нормальными людьми не возвращаются, и все это получится, благодаря моему, неверно понятому, глупому благородству.

Так что, если я хочу, чтобы мама с бабушкой погибли от голода, чтобы их согнали из квартиры, а брат стал бы уголовником — вперед, я могу продолжать упрямиться ради полузнакомого человека.

После двухчасовой обработки меня отпустили домой, где ждала мама, очень на меня злая, потому что ей на работу принесли повестку, которой ее вызывали в комитет «для проведения беседы». Повестку приняла секретарь начальника, и все учреждение было в курсе, все спрашивали маму, в чем дело, и шушукались у нее за спиной.

Неделю нас по очереди вызывали «на беседы». Что-то мешало им, действительно, арестовать меня, это «что-то» стало мне известно только уже в перестроечное время.

Мы сломались, когда брат пришел из школы и сказал, что во время уроков приходил какой-то человек и в кабинете директора расспрашивал его, кто к нам ходит, о чем говорят дома, что говорят про страну и правительство:

— Ты знаешь, что такое — правительство?

Брату исполнилось десять лет, и он ждал приема в пионеры, который должен был состояться двадцать второго апреля. Человек, разговаривавший с ним, сказал, что из-за плохого поведения сестры его могут и не принять, и даже, наверное, исключат из школы.

Это была последняя капля, и на следующий день я во время очередной «беседы» сказала им, что они пользуются подлыми средствами, и потребовала, чтобы оставили ребенка в покое, что я поеду с ними. В душе я решила, что спорить больше я не буду — это ничего не даст. Просто я не сделаю ничего из тех гадостей, которые они хотят вынудить меня сделать. С тем я и села в самолет рядом с дьяволом, мечтая, в глубине души, чтобы самолет разбился, и мы бы не долетели до места, где я должна буду потерять душу.