"Суд волков" - читать интересную книгу автора (Мессадье Жеральд)

Часть первая Звезда и кометы

1 Нити в ковре

Чем богаче жизнь, тем больше походит она на незаконченный ковер на станке Мастера: множатся отсеченные нити. Вот нить, наметившая силуэт человека: обрезана. Ее распушенный кончик печально обвис. Другая, рядом, выводит контур рощицы: оборвана. Была ли какая-то связь между рощицей и тем человеком? Поди узнай!

Жанна де Бовуа открыла окно, чтобы изгнать запахи, которые накапливаются в доме по ночам. Осенний день обещал быть светлым. Легкий утренний ветерок носился над парижскими крышами и врывался в жилище на улице Бюшри, чтобы вымести все лишнее.

Он невзначай всколыхнул эти нити, и Жанна, подвесив над очагом чугунок с молоком, села и начала мысленно их перебирать.

Много было оборванных нитей – слишком много для ее неполных двадцати двух лет. Родители: убиты.

Брат Дени, на которого она перенесла свою любовь, стал негодяем, холодным делягой и лжецом. В двадцать лет благодаря расчетливому распутству этот интриган стал сеньором д'Аржанси. Она досадливо поморщилась.

Первый возлюбленный, Матье: повесился, не выдержав мук ревности.

Настоящий отец ее сына Франсуа, Франсуа де Монкорбье, именовавший себя Вийоном:[1] исчез после темного дела об убийстве и оказался причастен, сверх того, к ограблению ризницы. Небольшая потеря для возможной супруги и матери, к тому же любитель юнцов, торгующих своим телом. Жанна, впрочем, еще тогда почуяла эту мерзость. Но все-таки то была яркая нить, толстая и красная, цвета крови, которая струилась в жилах маленького Франсуа.

Жанна вздохнула полной грудью.

Муж ее, прекрасный, добрый, благородный Бартелеми де Бовуа: погиб в расцвете лет при взрыве пушки. Красивая крученая лазурно-золотая нить. Отсечена Курносой.

Ее покровительница, нежная Агнесса Сорель, любовница короля Карла VII: умерла. Отравлена. Рукой ли человека, природой ли был поднесен яд, значения не имеет. Советчицы, которая внушила королю мысль возродить страну, опираясь на торговый и ремесленный люд, не доверяя принцам и вельможам, не стало на свете. Король лишился подруги, великого прибежища в неизбывном своем одиночестве.

Ее возлюбленный Филибер Бонсержан: нить, вырванная его семьей. Семьи отличаются большим умением портить ковры – словно взбесившиеся кошки, которые рвут их когтями.

Молоко быстро поднялось, и несколько капель с шипением упало на поленья. Жанна сняла чугунок. Пенка была густой: она взяла ее ложкой и, уложив на ломоть хлеба, полила медом. Ее обычный завтрак. Она налила молока в серебряный стаканчик и стала пить маленькими глотками.

Яркая голубая нитка бежала по ковру: сын Франсуа. Почти весь ковер был соткан из нее. Крысу, которая попытается ее перекусить, Жанна прикончит без колебаний.

На лицевой стороне ковра блистала еще одна драгоценная нить, и ее Жанна тоже никому не позволит оборвать: смуглый человек с большими бархатными черными глазами и карминным ртом. Похоже, на его создание вдохновил Мастера третий из двадцати иудейских царей, чуть склоняющий голову на фасаде собора Парижской Богоматери, – с той, правда, разницей, что борода у него была не каменной, а мягкой и шелковистой.

Человек с Зеркалом. Тот, кто предложил ей посмотреться в зеркало на ярмарке в Аржантане, когда она только что покинула родную Нормандию. Вещь эта повергла ее в изумление: впервые она увидела свой явленный миру облик. Первый, самый первый возлюбленный в ее жизни – тот, кто помог ей познать и свой незримый облик, занимаясь с ней любовью с нежной деликатностью ловца бабочек.

Исаак. Исаак Штерн.

По-немецки "Штерн" означает "звезда".

Какое имя! О, какое имя! Называться Звездой! Это не имя, а судьба.

Ты моя звезда.

Ей страстно захотелось прижаться к этому телу, словно вырезанному из слоновой кости, запустить пальцы в черные вьющиеся волосы. Но звезды, как известно, можно увидеть только ночью.

Она и в самом деле видела Исаака только в отблеске свечей, в четырех стенах. И, не поддаваясь на приманки поэзии, дала ему прозвище Филин. Еврей, который и не думал отрекаться от своего еврейства, он приходил к ней только по ночам, дабы никто не заметил, что человек с желтой нашивкой зачастил в христианский дом.

Этот восхитительный любовник лишь нежно обнимал ее, но отказывался от обладания. Он желал ее страстно, но в постели они только ласкали друг друга. Каждый из них возносился к экстазу без слияния плоти.

– Зачать ребенка в нашем положении было бы жестоко, – сказал он ей несколько дней, вернее, несколько ночей назад. – Он стал бы сиротой от рождения, ведь я не смог бы растить его вместе с тобой. Мои отвергли бы его как рожденного вне брака, а твои презирали бы как еврея. Жанна, мы не можем думать только о себе.

– У тебя есть другая женщина?

– Она живет лишь в моей памяти, ибо умерла много лет назад, задолго до того, как я встретил тебя в Аржантане.

Жанна испытывала танталовы муки, лишь обострявшиеся по мере того, как бежали дни и недели. Свое первое дитя она родила не по своей воле. Второе было бы желанным. И если существовал в мире мужчина, от которого она хотела ребенка, то это Исаак.

Горечь воздержания смягчала лишь нежность, которую она испытывала к Человеку с Зеркалом. И еще разум. Брак был абсолютно невозможен. Открытая связь вызвала бы скандал. Дела ее пострадали бы, лавки пришлось бы закрыть. Она слишком хорошо знала гнусные выдумки о евреях, будто они пекут мацу на крови христианских младенцев; если возникнет подозрение, что еврей постоянно бывает в "Большом пирожке", любой завистник тут же сочинит историю о том, как еретик на его глазах исполнял свои отвратительные обряды. Даже если королевская милость устоит перед злобной молвой, Жанну это не спасет.

Таковы ближайшие последствия.

А в дальнейшем рухнут все честолюбивые планы Жанны, которая мечтала пустить свой капитал в оборот. Ведь евреев ненавидели во всех христианских странах, и Франция не была исключением.

Исаак обрисовал ей ситуацию вполне ясно:

– Отца моего вместе с другими евреями изгнали из Кельна в 1424 году, а дядю – из Аугсбурга в 1439-м. Отец укрылся тогда в Париже, а я обосновался в Праге. Мы узнали, что наших единоверцев выгнали из Баварии в 1422-м и потом еще раз, в 1450-м. Нас гонят отовсюду по прихоти правителей и других богатых христиан. Мне пришлось покинуть Прагу в 1454-м, я долго странствовал по Италии. Я банкир. Это ремесло, доставшееся нам потому, что христиане считали его нечестивым, стало ныне законным, более того, завидным. Прежде считалось, что давать деньги в рост означает красть время у Бога. Наверное, теперь они пришли к выводу, что если Бог обладает всем временем мира, то его невозможно украсть. Это произошло несколько лет назад. И с каждым годом появляется все больше банкиров-христиан. Как только их гильдии обретают богатство и силу, они стараются нас прогнать.

Картина складывалась более чем мрачная.

– Жанна, – сказал он той ночью, – ты молода и красива, ты не можешь оставаться одна. А я тебе не пара.

Это был один из тех моментов, когда кажется, что злые ветры вот-вот загасят свечу, которая освещает душу. И душа превращается в осажденный замок. Жанна собралась с силами и решилась:

– Исаак, ты думаешь и говоришь как побежденный. Принадлежа к гонимому народу, ты постепенно становишься тенью самого себя. Продолжай в том же духе – и через пару лет превратишься в призрак, источенный лишениями и сожалениями.

– Что же мне делать?

– Исаак, я ведь не отрекаюсь от тебя. Не отрекайся от меня и ты.

Он сел в постели и раздвинул полог. В пламени свечи его тело отливало золотом. Он повернулся к Жанне, обнял ее и разрыдался.

– Я не могу обладать тобой, – проговорил он. – И жить без тебя не могу!

Потом он ушел в темноту в своем поношенном плаще с подлой нашивкой.

За два последующих дня Жанна много раз заново переживала эту сцену.

Исаак должен обратиться в католичество, решила она.

На пороге появилась кормилица, державшая за руку Франсуа. Мальчик бросился к матери. Она посадила его к себе на колени.

– Он хорошо спал, – сказала кормилица, – и я тоже.

Она села за стол.

– Хочешь бутерброд с пенкой и медом? – спросила Жанна у сына.

Не дожидаясь ответа, известного заранее, она приготовила бутерброд, протянула мальчику и наказала держать ровно, чтобы не стекал мед.

С лестницы послышался голос Гийоме:

– Хозяйка!

– Скажи ему, чтобы поднялся! – велела Жанна кормилице.

Кормилица вышла передать распоряжение. Через несколько секунд появился Гийоме, чуть запыхавшийся, возбужденный, разрумянившийся.

Он возмужал. Жанна смотрела на него с удивлением и теплотой. Он обладал всеми нормандскими качествами, какие ей нравились: честный, верный и лукавый.

– Хозяйка, первые яблоки пошли. Просто сахарные! Я подумал. .. Мы их оставим на ночь в тазу с вином и медом…

Жанна кивнула: она поняла. Яблоки пустят сок и получатся как будто в сиропе.

– Добавь щепотку корицы, – сказала она. Лицо Гийоме засияло.

– Здорово! – воскликнул он с ликованием. – Пять денье[2]!

– Пять денье, если сверху покрыть сметаной. Гийоме аж напыжился от гордости.

– Но продать их будет труднее.

– Так это ж для богатых клиентов!

Ей приходилось думать то о любви, то о тесте. То о своих лавках, то о банке. То о сегодняшнем дне, то о завтрашнем. Как убедить Исаака?

Случилось то, что должно было случиться.

Исаак только что ушел. Стоял конец октября, еще не рассвело, и Жанна решила немного понежиться в постели, прежде чем заняться делами.

Вдруг она услышала крики и в тревоге распахнула окно. Она узнала голос Исаака. В десяти шагах от ее двери. В нем звучало отчаяние. Кровь бросилась ей в лицо. Накинув на ночную рубашку плащ, она сунула в карман нож, схватила подсвечник и взяла в лавке толстую палку. Затем бросилась на улицу, в темноту.

В пламени свечи мало что разглядишь, но света хватило, чтобы увидеть дерущихся людей.

– Еврей! Денег у этой гадины полно!

Она поставила подсвечник на землю и ринулась в схватку. Исаака она видела ясно и не опасалась оглушить его. Один из головорезов стоял к ней спиной.

Она нанесла ему страшный удар по позвоночнику и сразу второй – по голове. Двое других обернулись.

– Баба! Подумать только! На нас напала баба!

Один из них бросился на нее с ножом.

Избежал ли Исаак этого ножа?

Она ждала нападавшего, расставив ноги. Тот замахнулся. Концом палки она изо всех сил ткнула его в живот. И увидела в мерцании свечи, как он разинул пасть – от боли или удивления, какая разница!

Он зашатался, качнулся влево. Воспользовавшись секундной паузой, она ударом дубины проломила ему череп.

Исаак, похоже, охромел. Ее охватило бешенство.

Третий и последний негодяй, видимо, тоже разъярился. Издав звериный рык, он устремился к ней. Она выхватила из кармана нож. Нападавший его не увидел. И налетел на него. Из горла вырвался предсмертный хрип. Она быстро вырвала нож из раны и движением снизу вверх вспорола ему брюхо, затем оттолкнула от себя. Он со стоном опрокинулся навзничь, придерживая кишки обеими руками. Она подбежала к Исааку, сидевшему на земле. У него кровоточило бедро. Красная жидкость, пузырясь, била струйкой. Артерия.

Она это знала, ей цирюльник рассказывал. Рана могла оказаться смертельной. Надо наложить жгут, и немедленно. Ножом она отсекла полосу от подола своей рубашки и сделала из нее жгут. Разорвала штанину и наложила ткань узлом на рану, чтобы заткнуть ее, потом затянула. Исаак издал стон, почти хрип. Только бы не потерял сознание.

– Прижми кулаком как можно сильнее. Я сейчас вернусь. В соседних домах начали открываться окна. Она подбежала к одному из них и крикнула:

– Кормилица!

На лестнице послышались шаги.

– Кормилица, беги за цирюльником! Второй дом справа. Скажи: ножевая рана в бедро, задета артерия.

Жанна вернулась к Исааку. Тот был на грани обморока. Но кровь перестала течь. Она взяла его за руку.

Занимающийся рассвет окрасил всю сцену в грязно-синие тона.

– Держись. Ты спасен. Сейчас придет цирюльник. Исаак был бледен как смерть. Жанна поняла, что физическая боль у него перешла в боль душевную.

Он дрожал. Она накинула ему на плечи свой плащ. Его собственный был искромсан ножом. Она заодно сорвала и нашивку.

Наконец появился цирюльник. Он посмотрел на трех негодяев, распростертых на булыжной мостовой, потом на раненого, сидящего на земле. И с особым вниманием изучил жгут.

– Это вы наложили? – с восхищением обратился он к Жанне. – Хорошо! Очень хорошо! Теперь нужно унести беднягу отсюда. Главное, не вытягивать ногу. Деньги у него есть? Лучше всего было бы доставить его на носилках в больницу Отель-Дьё. Или же домой.

– В Отель-Дьё? – вскрикнула она.

Жанна содрогнулась: это был кошмарный вонючий барак, преддверие мертвецкой. Людей там клали вчетвером на одну кровать, обычно на одного живого приходились два покойника и один умирающий.

– Вы знаете этого человека? – спросил он. Она покачала головой.

– Кто мне заплатит?

– Я, – слабым голосом произнес Исаак.

Успокоившись на сей счет, цирюльник посоветовал отнести раненого в ближайший дом, чтобы как следует обработать рану.

– В таком случае несите его ко мне, – сказала Жанна.

– Но его надо сначала уложить и перевязать, – предупредил цирюльник.

Окна распахивались одно за другим. Люди с любопытством смотрели на происходящее.

Жанна на мгновение задумалась. Стол в лавке!

Они с кормилицей сбегали за ним. Потом втроем подняли и уложили на него Исаака. Цирюльник открыл свою сумку и достал специальные широкие повязки для бедра. Он обнажил бедро, пах и осмотрел жгут, второпях наложенный Жанной. Потом кивнул.

– Бедренная артерия, – сказал он. – Не будь жгута, этот человек уже отдал бы богу душу. Вы спасли ему жизнь, мадам.

– Не будете зашивать рану? – спросила Жанна.

Цирюльник поразмыслил.

– Не сейчас. Он может истечь кровью. Он и так много ее потерял. Предоставим природе потрудиться самой дня три или четыре, а когда будем менять повязку, посмотрим. Вы видели рану, она глубокая?

– С мизинец. Они пырнули его ножом.

Цирюльник попросил принести воды, чтобы обмыть ногу, которая была вся в крови, затем нанес целебную мазь на края раны, ставшие пурпурными. Наконец он наложил компресс на жгут, чтобы прижать поплотнее, и перевязал Исаака, закрыв повязкой пах, ягодицу и верхнюю часть бедра.

Люди внимательно наблюдали за его действиями из окон.

– Вот так будет лучше, – сказал цирюльник.

– Я могу вернуться домой? – спросил Исаак.

– Только на носилках, не иначе.

Все поняли, что сразу попасть домой ему не удастся: нужно было по меньшей мере часа два, чтобы раздобыть носилки и найти четырех человек, которые понесут раненого. Поднялся ветер. На окрестных колокольнях пробило семь.

– Нельзя же оставить его на столе посреди улицы, – сказала Жанна.

– Да, лучше ему побыстрее оказаться в тепле. Он потерял много крови и, как я вижу, весь дрожит. Но далеко его нести невозможно. Раз вы так гостеприимны, отправимся к вам.

Тут появился Гийоме с вытаращенными глазами. Он никак не ожидал обнаружить свой стол в таком странном месте.

– Помоги, – сказала Жанна.

Цирюльник, Жанна и Гийоме перенесли в лавку стол с лежащим на нем Исааком. И очень вовремя: раненый уже стучал зубами от холода.

– Напоите его чем-нибудь горячим, – сказал цирюльник. Жанна подогрела молоко. Цирюльник повернулся к Исааку:

– Как вас зовут?

Согласно полицейским установлениям, он и в самом деле обязан был спрашивать имя у каждого из своих пациентов, получивших ранение.

Все еще дрожа, Исаак приподнялся на локте и встретился взглядом с Жанной.

– Жак де л'Эстуаль, – с трудом произнес он.

– Где вы живете?

– На улице Фран-Буржуа.

– Хорошо, – сказал цирюльник. – Это вы так отделали грабителей?

– Нет, не я, а… эта дама.

Цирюльник вновь с восхищением взглянул на Жанну.

– Вы? Вы одна?

Она кивнула.

– Госпожа де Бовуа, – с улыбкой промолвил он, – я очень рад, что вы моя соседка. Вы знакомы с этим человеком?

– Нет, я уже сказала. Я услышала крики на улице под моими окнами. Они меня разбудили. Я сразу поняла, что убивают христианина.

Все цирюльники были осведомителями. Но Жак назвал свое имя, переделав его на французский лад[3]. Чтобы защитить Жанну.

Услышав, что его называют христианином, он устремил взгляд своих черных глаз на Жанну, но та оставалась бесстрастной.

– Я пошлю за стражниками, – заключил цирюльник. – Раненый молод. Он поправится дней за десять. Рана зарубцуется. Разумеется, ему все это время нельзя ходить и тем более садиться на лошадь.

– Это вы ему и скажите, – ответила Жанна.

Исаак кое-как сумел развязать свой кошель и хорошо заплатил цирюльнику, который обещал зайти через день, чтобы осмотреть рану. Потом он ушел.

– За тобой будут куда лучше ухаживать здесь, – тихо сказала Жанна Исааку.

Брошенный им на Жанну взгляд был исполнен тревоги: еврей в христианском доме?

– Ты спасла мне жизнь, – прошептал он.

Она сжала ему руку украдкой, поскольку во всеуслышание заявила, что они незнакомы. Гийоме был в подвале, скоро ему понадобится стол. Кормилица поднялась наверх, к Франсуа.

Стражники появились довольно скоро, их было трое. Все поступили на службу совсем недавно. Они посмотрели на раненого, лежавшего на столе.

– Кто уложил этих висельников? – спросил старший из них.

– Моя хозяйка, баронесса де Бовуа, – ответил вовремя подвернувшийся Гийоме.

На их лицах отразилось недоверчивое изумление, и они уставились на Жанну.

– Госпожа де Бовуа, неужели это вы расправились с разбойниками? С тремя мужчинами? Но каким образом?

– С помощью палки и ножа. Я услышала крики на улице.

– У одного из них вспорот живот. Кишки вываливаются. Ведь для такого удара нужна большая сила?

– Он бросился на меня. Я защищалась.

Они недоверчиво смотрели на светловолосую, молодую и хрупкую женщину. Маленький Франсуа спустился вниз в сопровождении кормилицы. Он с удивлением уставился на незнакомых людей и на раненого, лежавшего на столе.

– Госпожа де Бовуа, – со смехом сказал один из стражников, – мы походатайствуем, чтобы вас взяли на службу к прево!

– Господа, вы не поможете мне отнести раненого наверх? – спросила она.

Гийоме удивился. Он никогда прежде не видел этого человека: как же хозяйка решилась оставить его в доме?

Стол был шире лестничного пролета. Стражники решили, что донесут раненого до четвертого этажа на руках. Со всяческими предосторожностями они уложили Исаака на постель, которой после ухода Франсуа де Монкорбье никто не пользовался.

Жанна проводила их вниз и дала каждому по монетке.

– Вы знаете, как его зовут? – спросил старший из стражников.

– Я знаю имя, которое он назвал цирюльнику: Жак де л'Эстуаль, – осторожно ответила Жанна.

– Повезло же ему! – заметил один из стражников. – Прекрасная благородная дама спасла его, а потом еще и приютила в своем доме.

– Дай стражникам чего-нибудь перекусить, – сказала Жанна Гийоме.

Она поднялась к Исааку: тот лежал с закрытыми глазами. Повязка лишь слегка промокла от крови. Жанна прикрыла голую ногу одеялом. Он открыл глаза.

– Отдыхай.

– Ты спасла мне жизнь, – сказал он снова. – Ты спасла мне жизнь дважды.

Действительно дважды: защитила от грабителей и вовремя наложила жгут.

Он попросил Жанну написать записочку, чтобы известить отца. Затем поставил свою подпись и запечатал письмо. Она сама спустилась вниз, чтобы договориться с одним из стражников: за несколько солей[4] тот согласился доставить послание. Она не хотела, чтобы кто-нибудь в доме знал настоящий адрес Исаака.

За ужином кормилица выразила удивление, что хозяйка так охотно приютила незнакомца. Жанна без колебаний ответила, что имя его ей отчасти знакомо: этот человек, скорее всего, сын известного банкира. Такого довода оказалось достаточно, чтобы объяснить ее предупредительность по отношению к Исааку. Но она прекрасно понимала, что весь квартал знает о необыкновенном происшествии с незнакомцем, который на рассвете проходил мимо дома баронессы де Бовуа. В подобной ситуации тянуть было рискованно.

– У него красивое лицо, – добавила кормилица. – Как у настоящего сеньора.