"Суд волков" - читать интересную книгу автора (Мессадье Жеральд)

6 Морозы и оттепель

С тех пор как уехал Жак, прошло две недели. И от него по-прежнему не было вестей. Жанна рассказала Франсуа о своем путешествии. Он дрожал, слушая о сражении с волками, и временами даже вскрикивал. Описание Ла-Дульсада привело его в восторг.

– Когда мы туда поедем? – с нетерпением воскликнул он.

– Когда замок будет отстроен и когда станет потеплее.

– Деревня пойдет ему на пользу, – одобрила кормилица. – Единственная зелень, которую ребенок видит, это кладбище Сен-Северен! Оттого он такой и бледненький.

Начались снегопады, и мир стал черно-белым. А затем появился Монкорбье.

Она спустилась, чтобы помочь Гийоме, который потерял голос на холоде, и вдруг увидела в окне лавки это веселое и хищное волчье лицо.

Взгляды их скрестились.

Как можно вот так напрочь разлюбить? – спросила она себя. И сама же себе ответила: любишь ведь не только самого мужчину, но и весь его мир. Опьяненная деревней, она еще острее почувствовала отвращение к миру обманчивых наслаждений, добытых мошенничеством, кинжалом, отмычкой или предательством. А Монкорбье вдобавок еще разыскивается за грабеж и убийство.

Все это пронеслось в ее мозгу за одно мгновение.

– Желаете пышку с яблоками или с сыром? – спросила она.

Гийоме, конечно, узнал посетителя, но словно потерял память.

– Любую, какую соблаговолите мне дать, – отозвался Монкорбье, не сводя глаз с Жанны.

Она положила пышку с сыром на поднос и протянула ему. Затем наполнила стакан вином.

– Тебе не следовало возвращаться в Париж, – сказала она. – Прево про тебя не забыл.

– Я был в Бур-ла-Рен и в Анжере. Приехал, чтобы повидаться с тобой.

– Со мной, и не только, – ответила она, раздраженная этими речами, которые считала пустыми. – Приютить тебя не могу. Этот дом будет первым, куда придут тебя искать.

Следующий вопрос она угадала прежде, чем он раскрыл рот, и ответила сразу:

– Экю. Не больше.

Словно озаренная свыше, она увидела, чем были деньги для него и чем для нее. Он свои воровал, а она зарабатывала и обращала в земли, в скот, благодаря им могли жить другие люди. Он стонал от любви – по крайней мере, на бумаге, – но из леса его выгонял голод.

– Ты же богата!

Ответ Жанны прозвучал как пощечина:

– Последний раз, когда я тебя видела, тебе нужны были деньги. Я отдала тебе все, что имела. Твою долю из пятисот экю Наваррского коллежа, Франсуа, я и за месяц не заработаю в моих трех лавках. И не истрачу за шесть.

У Монкорбье вытянулось лицо. Взгляд стал тревожным. Гийоме делал вид, что ничего не замечает. Но явно кое-что слышал.

– Откуда ты знаешь? – пробормотал он.

– Тебе что, назвать имена твоих сообщников? Колен Экайе, Малыш Жан, Ги Табари, дом Никола…

Она обрадовалась, что может осадить его благодаря рассказам Сибуле. Монкорбье побледнел еще больше. Она стояла перед ним, как статуя Правосудия. Он поставил стакан на стойку перед окном, запахнул плащ и ушел не сказав ни слова.

И даже экю не взял.

Что ж, экономия, подумала Жанна.

Но сердцу ее эта короткая встреча стоила дорого. Что такое любовь? – подумала она. И вспомнила первую – Исаака, на постоялом дворе в Аржантане. Матье. Филибера. Бартелеми. Любовь озаряла жизнь. Дарила веру и молодость душе и телу. В ней таились все очарование и вся красота мира.

В стихах Франсуа Монкорбье говорилось о том, чего сам он никогда не знал.

Эти размышления породили в ней жалость. Бедняга, вздохнула она.

В этом году декабрь превратил Париж в ледяной корабль. Сена замерзла. В лавках покупателей стало намного меньше.

– У меня вся душа вымерзла! – вскричал как-то утром Гийоме, который пришел совершенно окоченевший.

Он топал ногами под встревоженным взглядом Жанны, и она сама пошла за дровами, чтобы протопить лавку. Хорошо хоть, что он не простыл: весь Париж сотрясался от приступов жуткого кашля.

Очаги на всех этажах топились непрерывно. Однако на четвертом, под крышей, было невыносимо холодно. Опасаясь за здоровье Франсуа, Жанна отправилась к швее и заказала для него теплую куртку с меховой подкладкой. Спать он ложился в чулках и в рубашке из тонкой шерсти, и три раза в день ел горячий суп.

И вот в этом ледяном аду однажды утром возник посыльный с письмом от Жака де л'Эстуаля.

– Я четвертый в цепочке, мадам, – сказал посыльный, весь синий от холода [10].

Она впустила его в дом, подала ему горячего вина с двумя пирожками и вручила ливр за труды.

Послание это обласкало Жанну, словно мягкое и теплое ангельское крыло.

Но вскоре рядом с ней раскрылось другое крыло, холодное, жесткое и черное.

В тот же день одетая в черное девушка пришла на улицу Бюшри. Нет, то была не покупательница. Жанна поняла это сразу, едва взглянув ей в глаза. Черные и покрасневшие.

– Вы Жанна де Бовуа? – с трудом выговорила посетительница, стуча зубами.

– Входите быстрее, – сказала Жанна.

Девушка заколебалась. Жанна поняла.

– Входите же, вы простудитесь, – повторила она. – Вы родственница Исаака?

Она назвала его Исааком, уважая чувства гостьи. Девушка кивнула и переступила порог.

– Я его сестра. Абигейл.

– Идите за мной.

Она повела ее наверх, усадила в кресло, погрузила черпак в корытце, где с некоторых пор постоянно разогревалось вино с корицей, наполнила бокал и протянула его Абигейл. Та колебалась, не смея взять.

– Господь наш, единый для всех, повелел хранить свою жизнь, – сказала Жанна.

Девушка зарыдала. И Жанна поняла: Исидор Штерн умер.

– Где Исаак? – пробормотала Абигейл, отхлебнув вина.

– Он в отъезде вот уже несколько недель. Скоро должен вернуться. Когда умер ваш отец?

– Вчера утром.

– Я глубоко скорблю. Что я могу для вас сделать?

– Не знаю… Правда не знаю… Погребальная служба состоится завтра утром. Я хотела только оповестить Исаака.

Жанна положила руку на плечо Абигейл. Та снова зарыдала.

– Исаак… он глава… он был главой семьи после моего отца… Я не знаю, я просто не знаю, что с нами будет! Мой брат Йозеф слишком юн…

– Сколько ему лет?

– Шестнадцать.

– Абигейл, Исаак в любом случае остается вашим братом. Он позаботится о вас обоих. Я тоже рядом. Я с вами незнакома, но вы для меня как младшая сестра.

Абигейл долго смотрела на нее.

– Я понимаю… – сказала она.

– Что вы понимаете?

– Что Исаак…

– … обратился в христианство, – договорила за нее Жанна.

– Вы очень добры.

– Вам надо успокоиться. Как только ваш брат вернется, я скажу ему. Он навестит вас.

Абигейл встала. Жанна обняла ее и погладила по голове. Девушка прижалась к ней. Любовь к Исааку сплотила их.

– Теперь его зовут Жак, да?

– Да. Сколько вам лет? – спросила Жанна.

– Девятнадцать. Она вздохнула.

– Теперь все захотят взять меня в жены.

– А вы не любите никого из тех, кто претендует на вашу руку?

Она покачала головой:

– За меня должен был решить отец. Теперь решать будет Жак… Я не знаю…

– Возвращайтесь и успокойте брата.

Абигейл исчезла в снежном буране. Черная тень, которую хлестали белые демоны.

Это как будто символ, сказала себе Жанна.

– Хозяйка, в погребе замерзло вино!

В голосе Гийоме звучало отчаяние.

В прошлые годы Жанна слышала, будто в некоторых погребах действительно замерзало вино, однако сама этого никогда не видела. Впрочем, нынешняя зима оказалась самой лютой из всех, что ей довелось пережить: за несколько дней все нищие, пренебрегшие осторожностью ради выгоды и продолжавшие просить милостыню на улице, замерзли насмерть. Они продолжали сидеть и на повозках, куда сваливали трупы, потому что, когда их пытались выпрямить и положить, они просто разламывались на куски, как щепки. Благотворительное заведение для обогрева и прокорма бездомных бродяг, созданное Жанной при городском совете и принесшее ей большую славу, простаивало без дела. Морозы покончили и с обездоленными и с лодырями. Несколько сотен выживших спасались в церквах, но участь их тоже была незавидной: на последней воскресной мессе в Сен-Северен прихожане – все до единого тепло одетые – посинели от холода.

– Придется колоть его топором! – воскликнул Гийоме.

– Это означает, что мы расколем и бочки, – заметила Жанна. – А когда наступит оттепель, будем плавать в вине.

Она спустилась в погреб: стоило выдохнуть в этом ледяном воздухе, от которого трескались легкие, и тебя окутывало облаком пара. Она подумала, что вино оттает, если погреб чуть-чуть обогреть. Конечно, вкус будет уже не тот. Но лучше так, чем потерять три бочки.

– Гийоме, – сказала она, поднявшись наверх, – ступай к кузнецу на площадь Мобер. Узнай, есть ли у него жаровни, знаешь, такие железные ведерки с дырочками, в которых жгут уголь. Если их больше не осталось, закажи штуки три-четыре. И сразу заплати. Если хоть одну возьмешь, купи на обратном пути уголь. А лавкой займусь я.

Покупателей было так же мало, как и накануне.

Гийоме вернулся в четвертом часу пополудни. Он был весь красный с белыми пятнами. Одной рукой он держал две связанные вместе жаровни, в другой тащил мешок с углем. Жанна поспешила открыть ему дверь. Он рухнул на табурет.

– Поднимись наверх, отдохни часок-другой, – сказала ему Жанна.

На помощь она позвала кормилицу. Потом набросала щепок в одну из жаровен, запалила, открыла мешок с углем и заполнила им ведерко. Спустившись в погреб, поставила жаровню в самом центре, подальше от всего, что могло бы загореться. С удивлением обнаружила на полу два крохотных трупика: мыши. Тоже замерзли.

Когда она опять поднялась наверх, кормилица заметила:

– У вас руки черные. И нос тоже.

Жанна пошла к колодцу: вода замерзла. Она разбила на куски ту, что оставалась в ведре, и ссыпала в котел, который подвесила на крюк над очагом. Наконец-то ей удалось вымыть руки и сполоснуть лицо.

В сумерках, наступавших очень рано и почти таких же темных, как ночь, приехал мельник с суржей, которую ждали уже десять дней. Гийоме спустился и помог втащить мешки в дом.

– Баржа вмерзла в лед! – вскричал мельник. – Пришлось выгружать товар и везти по берегу. А в довершение всех наших бед у ворот Сен-Жак стражники ведут настоящую войну с волками! Похоже, у других ворот происходит то же самое! Монмартр! Сен-Дени! Сен-Мартен! Тампль! Так они нас всех сожрут, если раньше мы попросту не обратимся в ледышки!

Но и это было еще не все: у Нельской башни, в самом центре Парижа, два волка напали на мужчину. Еще одного серого хищника прикончили на Главном рынке. Действительно, в поисках пищи хищники пробирались в город по берегам Сены, надеясь поживиться если не человечиной или бараниной, то хоть крысами. Грызуны на морозе становились неповоротливы.

Когда суржу сгрузили, Жанна велела Гийоме отнести вторую жаровню Сидони, чтобы и та прогрела свой погреб. Она спросила, заказал ли он жаровню для лавки на Главном рынке.

– Она будет готова через два-три дня, – ответил Гийоме. – Все хотят греться. Все церкви. И все коллежи, потому что чернила замерзают. Школярам нечем писать!

Он расхохотался. Потом при помощи длинного багра с железным крюком расколол верхний слой льда в колодце и натаскал в дом воды.

– А Боженька как греется? – спросил Франсуа.

На следующее утро Жанну разбудили пронзительные вопли. Она выбежала на лестницу и крикнула:

– Гийоме! Что происходит?

– Хозяйка! Вино оттаяло!

Она не смогла удержаться от смеха.

Звон колоколов странным образом отдавался в ледяном воздухе. Бронза позвякивала, как хрусталь.

Когда пробило восемь, на улице поднялась суматоха. Жанна, сидевшая у окна, встревожилась и стала прислушиваться.

В замке повернулся ключ. Сердце ее подпрыгнуло. Она бросилась вниз по лестнице. Из распахнутой двери клубами шел ледяной воздух. Она перепугалась. Медведь! Но медведь был в сапогах. В шубе и шапке, каких она в жизни не видела, перед ней предстал Жак, который с помощью какого-то человека втаскивал в дом сундук.

Он повернулся к Жанне и улыбнулся. Она словно приросла к месту.

Перед входом стояла повозка. Жак расплатился с кучером и закрыл дверь. И тогда Жанна бросилась к нему. Он обхватил ладонями ее лицо и приник к губам долгим поцелуем.

– Сладкая моя, – прошептал он.

Она помогла ему поднять сундук на второй этаж.

– На четвертом жить нельзя, – сказала она. – Там геенна, только не огненная, а ледяная.

Он был усталый, замерзший и голодный. Она разогрела суп, нарезала ветчину и отнесла наверх вместе с куском масла и хлебом.

– Я раздобыл-таки триста тысяч ливров, – сказал он. – Но каких усилий мне это стоило! Все бумаги у меня.

Она уже знала, что существуют такие передаточные письма. Банкиры имели своих агентов во всех больших городах. Деньги окажутся в королевских сундуках, хотя ни одного экю Жак с собой не привез. Сколько же всего денег в сундуках Франции? – спросила она себя.

– Я привез тебе шубу, – сказал он, вытягивая ноги. – Из меха серебристой лисы, который добывают охотники в Польше. Она защищает от самого лютого холода.

Он скрестил руки на животе. Взгляд у него был сонный, вид почти благостный. Ей стало больно от мысли, что сейчас придется причинить боль ему.

– Жак… – сказала она.

Он повернул голову, и напряженное выражение на лице Жанны вывело его из дремоты. Он ждал продолжения; его не последовало. Жанна прикусила нижнюю губу: это его испугало.

– Дурная новость? – вскрикнул он, выпрямившись. Она склонила голову.

– Что-то с моими?

– Исидор.

Он вскочил и встал перед ней.

– Когда?

– Вчера похоронили.

Грудь Жака содрогнулась от рыдания. Он рыдал стоя. Плачущий мужчина всегда приводит в смятение тех, кто рядом, ведь мир отказывает ему в праве на слезы. Она обняла его.

– Я разбил ему сердце, – сказал Жак.

Он прижал Жанну к себе. Она боролась с чувством вины. Из-за нее он ушел из семьи. Но разве семья должна быть темницей? Теперь он тихо плакал. Она гладила его по голове.

– Как ты узнала? – спросил он, обнимая Жанну.

– Пришла Абигейл. Она чувствует себя потерянной без тебя. Я сказала, что извещу тебя, как только ты вернешься.

– Мне нужно пойти туда! – воскликнул он.

– Сейчас десять вечера, Жак. Конечно же, они оба спят, и она и Йозеф…

– Ты знаешь имя моего брата?

– Я сказала Абигейл, что считаю ее своей младшей сестрой. Ты сходишь туда завтра.

Он пошатнулся, словно оглушенный.

– Жанна…

– Иди спать.

Он рухнул на кровать без сил, держа Жанну за руку.

На рассвете он ушел и вернулся только вечером, совершенно измученный. Он повидался с сестрой и братом прежде, чем отнести кредитные документы Шевалье. Когда при виде его Франсуа запрыгал от радости, он залился слезами.

– Почему ты плачешь? – спросил Франсуа.

Вместо ответа он прижал мальчика к себе. Жанна и кормилица смотрели на них. Они думали об одном и том же. Оба – и Жак и Франсуа – были сиротами. А они были их матерями.

Когда кормилица увела Франсуа спать, Жак повернулся к Жанне:

– Ты не рассердишься, если я попрошу тебя…

Он не договорил.

– Ты хорошо знаешь, – сказала она, – что я буду рада им от всего сердца. Мне тоже нужна семья, Жак. У меня никогда не было сестры, и я в некотором смысле потеряла брата. И я люблю тебя.

– Без отца их дом стал каким-то зловещим, – объяснил Жак.

Улицы были почти пустынны, и никто не заметил двух молодых евреев в плащах с нашивкой.

Кроме кормилицы. Жанна отвела ее в сторонку, когда дрожащие молодые люди вошли в дом. Но не только Жанна умела обрывать на полуслове.

– Кормилица…

– Хозяйка, вы добрая христианка, вот и все, что мне нужно знать. Я говорю понятно?

Они обнялись.

Никогда еще на улице Бюшри не было столько народу за столом: шесть человек.

Жанна наблюдала за Йозефом: никогда она не видела такого серьезного юношу. И такого красивого. Он казался ей чуть ли не ангелом. Его тонкое бледное лицо выглядело бесплотным. Он бесконечно долго медлил с первой ложкой супа. Все поняли: пища была некошерной. Напряжение стало невыносимым. В конце концов Абигейл приказала ему есть. Он взглянул на Жанну. И быть может, прочел в ее глазах тревогу и нежную заботу. Жак держался крайне напряженно.

– Значит, я тоже? – спросил Йозеф.

За столом установилась необыкновенная тишина. Жанна, Жак, кормилица и Абигейл замерли, словно завороженные. Йозеф зачерпнул ложкой суп с салом и поднес ко рту. Потом обежал всех взглядом, который никто не смог бы описать: ирония смешивалась в нем со смирением и одновременно веселым вызовом.

Франсуа ничего не понимал.

Перед тем как попрощаться и подняться наверх вместе с сестрой, Йозеф подошел к Жанне и взял ее за руку.

– Отныне это ваш дом, Йозеф.

Вместо ответа он поцеловал ей руку. Потом повернулся к Жаку, обнял его и заплакал. Жанна оставила их одних.