"Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт" - читать интересную книгу автора (Шифман Фаня Давидовна)

2. Вечерний звон

Только успели Моти и Рути выйти из дома и забраться в машину, с другой стороны к дому подошли сыновья со своими подругами, Смадар и Дальей.

Родители не знали, что их близнецы затеяли устроить дома светский приём, на который пригласили, естественно, Тимми Пительмана, главаря дубонов Кошеля Шибушича со-товарищи, конечно же, кое-кого из бывших школьных приятелей. Они пригласили также Минея Мезимотеса и Кобу Арпадофеля и — в качестве главного блюда! — Ад-Малека и Куку Бакбукини. Хотели пригласить приятелей-штилей, прогремевших на всю Арцену своими подвигами во дворе меирийской ульпены и в её общежитии. Но те (и прежде всего Антон) приходили в себя после неожиданно решительного отпора, который они получили от фиолетовых девчонок. Компашку, причастную к нашумевшему подвигу с Сареле, дубонье начальство решило скрыть на время от общественности в одном из закрытых и привилегированных домов отдыха.

Близнецы вместе со своими подругами зашли в опустевший дом и, выкурив по паре сигарет, начали наводить порядок — в их понимании. Первым делом, они, с трудом справляясь с привычным головокружением, поволокли в густые заросли пианино, на котором когда-то мама учила младшую сестру играть и до последнего времени занималась с учениками. По дороге они ухитрились уронить пианино, и дека раскололась. Смадар и Далья принялись дёргать за струны, дивясь и радуясь жалобному звучанию, потом подёргали за молоточки, ударяя ими по струнам. Братья присоединились к играм девиц и начали обрывать струны, выдёргивать молоточки, добрались до клавиш. Когда дорогой инструмент оказался разобранным на искалеченные обломки, оба сына Рути Блох, считавшейся в своё время одной из способных учениц музыкального колледжа, в несказанном удивлении тупо уставились на дело рук своих. Постояв несколько минут над раскуроченным маминым пианино, они покачали головами, на лица их неожиданно набежал слабый румянец то ли стыда, то ли смутного страха за содеянное. Наконец, они вдвоём затолкали остатки маминого пианино поглубже в заросли, пробурчав: «Всё равно это больше никому не понадобится… в эпоху силонокулла…» — и пошли в дом. Какое-то время они ещё испытывали некоторую неловкость, но бурные ласки подруг довольно скоро заставили их забыть обо всём.

Надо было организовать на лужайке долгоиграющий мангал, и Галь смекнул, что деревянные части пианино могут оказаться очень даже кстати. Впрочем, это не помешало ему послать брата за высококачественным углем, тогда как сам он остался дома, устроившись в удобном кресле напротив телевизора, а девушки занялись основательной уборкой первого этажа дома, прежде всего — салона и веранды. Галь отрывался от захватывающего сериала только для того, чтобы лишний раз прикрикнуть на подруг, если ему казалось, что они не проявляют должного рвения в наведении лоска и блеска.

Гай явился в сопровождении Тимми: тот помог ему достать высокосортного угля для мангала, и теперь Гай перетаскивал его в контейнер. Потом близнецы с помощью всё того же Тимми занялись усилительной техникой. Подруги кружили по салону, расставляя низенькие столики, а на них множество бутылок и бутылочек всевозможных форм и размеров, вазочки и тарелочки с фруктами, сэндвичами и прочими традиционными лёгкими закусками. «А ну-ка, девушки, пойдите в сад, займитесь жарким! — рявкнул Галь: — Оно у нас нынче готовится на натуральных углях. Фиолетовые не слабо когда-то придумали. По бедности и исконному убожеству своему, но — не слабо!» «Нет, так жить невозможно! — всё время ворчал Гай. — Нам нужно снять или купить себе большой особняк, чтобы там устраивать торжественные приёмы для нашей элитарной компании. В таком крохотном коттедже уважающему себя элитарию слишком тесно…» — «Daddy это убожество — смешно сказать! — виллой называет! — подхватил Галь со смешком. — Конечно, для наших предков, — учитывая их тяжёлое детство и юность, — это чуть ли не дворец. Да и нашу придурочную сестрицу это устроит. Но мы-то с тобой нынче слишком важные персоны в гвардии дубонов, чтобы довольствоваться этой халупой…» — «Ты прав, брат!» — «Как всегда! Погоди, дай только нам развернуться! Это только один из этапов угишотрии, надеюсь, не последний! Дай «Цедефошрии» добраться до Шалема — тогда у нас с тобой всё будет!..» — пообещал Галь.

Наконец, всё готово к приёму гостей. На самом почётном месте (где ещё утром стояло пианино) в углу салона стоит новенький блестящий силонофон, вернее его часть, доступная созерцанию непосвящённых, а за бледно-голубой занавеской, — согласно традиции — ботлофон.

Неожиданно у Тима в кармане зазвонил та-фон. Закончив тихий разговор, он сказал близнецам: «Простите, лапочки, меня срочно вызывают… Вы уж тут без меня. Если что, звякните, я тут же подскочу… Но, надеюсь, неожиданностей быть не должно»? — и он тихо вышел из дома.

Молодёжь осталась одна. По салону, гремя одеждами, которые они незаметно успели на себя натянуть, порхали Смадар и Далья. На одеяниях сестричек стоит остановиться особо. Это были хламиды неведомого покроя, точнее, конструкции — затейливая помесь широченного шарфа, японского кимоно и рыцарской кольчуги. Из-за обилия всевозможных позвякивающих колокольчиков, согласно новой моде, тут и там раскиданных по их от природы симпатичным мордашкам, и густо наложенного грима трудно было увидеть их лица.

Девушки достали длинные сигареты и, присев на подлокотники кресел, закурили. По салону поплыл сладкий до приторности дымок. Девушки выглядели так, будто их долго и нудно томили в большой жаркой печи: личики под немного пузырящимся и слегка «поплывшим» гримом раскраснелись и излучали ярко-красное сияние. «Уф-ф, жарко!» — сказала Смадар и, скинув своё одеяние, живописно обволакивающее её гибкое тело, осталась в чём-то, напоминающем купальник-бикини. Далья тут же последовала её примеру…

К горькому разочарованию близнецов Блох, время шло, с минуты на минуту должны были подойти гости, а Тимми не появлялся. А ведь сказал, что отлучился ненадолго то ли в СТАФИ, то ли в ирию. Близнецы сидели в напряжённом ожидании гостей. На коленях Галя уютно устроилась Смадар, на коленях Гая — Далья. Девицы ни за что не желали проникнуться важностью момента и чувствами своих кавалеров, до того им было хорошо и уютно с ними.

Внезапно раздались тревожно-вкрадчивые позывные та-фона Галя. Это был Кошель Шибушич. Он в своей традиционной неуклюжей манере извинился, что не может придти на приём, после чего его тон неожиданно переменился, и он приказал: «Вы тоже… э-э-э… отменяете ваш приём и… выходите на задание. Немедленно собрать оба отряда и идти с обыском в семьи братьев Магидович…» — «Ой…» — только и смог охнуть Галь. — «А что? Есть проблемы?» — «Да нет, командир… — сначала нерешительно, потом громко рявкнул: — Никак нет, командир! Я… Мы с братом готовы!» — он резко встал, стряхнув подругу с колен, и поманил брата, который последовал за ним. Не оглядываясь на девчонок, оторопевших от такой неожиданной перемены в программе, в настроении и в поведении своих кавалеров. Не говоря ни слова, не тратя времени на объяснения, братья, быстро, по-военному, приведя себя в порядок, вышли из дому.

Оставшиеся одни в доме, девушки растерялись на считанные минуты, после чего пожали плечами, схватили с одного из низеньких столиков по сэндвичу, запихнули в рот, потом налили себе по стакану вина: «У нас же приём — вот мы и принимаем…» После чего затеяли в густых зарослях тенистого садика вокруг коттеджа весёлые игры, и вскоре оттуда на весь квартал разнеслись их радостные вопли и визг.

Возникшие внезапно в дверях дома Ад-Малек и Куку Бакбукини были несказанно изумлены, что их никто не встречает. Их, всемирно известных и популярных, великих и наизвёзднейших виртуозов не только не встречают толпы восторженных поклонников — их вообще никто не встречает! Поначалу они впали в ярость и хотели было покинуть негостеприимную обитель невежд, возомнивших себя элитариями и непонятно по какой причине превозносимых обитателями престижных кварталов Эрании.

Но потом они сменили гнев на милость, решив припомнить братишкам Блох этот эпизод, когда предоставится удобный случай. А пока лучше всего на этой так называемой вилле чувствовать себя, как дома. «Что?! Вот эту жалкую халупу сопляки именуют виллой? — гулко расхохотался Ад-Малек. — В Аувен-Мирмии у каждого игрока в шеш-беш такие виллы!» Куку уселся за занавеской, у ботлофона, украсившего салон семейства Блох вместо материнского пианино, и почти весь вечер просидел там. Он окружил себя большим количеством бутылок всевозможных сортов пива, живописно раскидав их вокруг своего кресла. Опорожнив одну и небрежно отбросив её в сторону, он прикладывался к другой. Скоро всё окружающее приобрело в его глазах расплывчатые очертания, а выбиваемые им пронзительные импровизации взбудоражили весь квартал и почему-то вызывали у невольных слушателей мысли о конце света. Парик его съехал набок.

Свет, струившийся с яркой красивой люстры, при каждом встряхивании головы игривыми бликами отражался от его потной лысины, открывшейся глазам всех присутствующих. А если бы и вправду состоялся торжественный приём!.. В затуманенном мозгу Куку лениво заплескалась мыслишка, что неплохо хотя бы изредка крепить парик к голому черепу липучками…

Ад-Малек задумчиво обходил двухэтажный коттедж семейства Блох, заглядывая во все уголки. Он не уделил никакого внимания маленькому саду вокруг особняка и даже не заметил, что из зарослей на него с восторженным любопытством взирали 2 пары светло-карих блестящих глаз затаившихся там девушек, затихших и прекративших свою задорную возню. Он деловито обошёл салон, внимательно пригляделся к накрытым низким столикам, после чего залез в холодильник и начал придирчиво изучать лежащие там закуски, которые полагалось подавать на стол холодными. Кое-что он решил продегустировать тут же, у открытого холодильника, не ожидая общего сбора. После этого, брезгливо рыгнув, он достал из таинственных карманов своего необъятного плаща переносной кальян, заправил его, разлёгся на широкой тахте в салоне и закурил. Сладковатый дымок поплыл по салону.

Затем он пододвинул силонофон поближе к тахте. Воистину, Ад-Малек был великим исполнителем: возлежа на тахте и наслаждаясь кальяном, он одновременно извлекал из своего детища потрясающие космической мощи звуки. Чем более густые клубы дыма заволакивали салон, тем проникновенней звучали исполняемые им пассажи…

Услышав вкрадчивые, заползающие в самое нутро, звуки силонофона, которые перемежались окончательно растерявшим остатки ритмического рисунка громом ботлофона, девушки выбрались из зарослей и бочком пробрались в комнату братьев, где приняли более приличный вид, облачившись в свои нежно погромыхивающие одежды.

А тут начали подтягиваться и гимназические приятели близнецов Блох.

Прибыли самые уважаемые гости Коба Арпадофель и Миней Мезимотес. Они сразу же принесли стенам дома (по случаю отсутствия хозяев!) извинение за опоздание, отговорившись важными делами, связанными с некими проблемами, возникшими на Центропульте. Что это за проблемы, им некому было растолковывать, да и незачем.

Стало ясно, что по той же причине не пришли остальные важные и высокопоставленные приглашённые.

Девушки, сочтя себя за хозяек, усадили дорогих гостей в самые мягкие и удобные кресла, предложили самый лучший коньяк и закуски. После получаса светской беседы под гром силонокулла, Арпадофель и Мезимотес перебрались на веранду, чтобы побеседовать в спокойной обстановке и предоставить молодёжи полную свободу действий и самовыражения под эгидой великих виртуозов. Главной же причиной были проблемы, с которыми они успели столкнуться с момента запуска «Цедефошрии», и о которых молодёжи, а также великим виртуозам раньше времени знать было необязательно.

Итак, Мезимотес и Арпадофель с комфортом устроились на веранде в мягких креслах.

Они попивали коньяк из бара Моти, закусывая тем, что приготовили хозяева и их подруги, и неспешно беседовали. «Я всё-таки настаиваю, что надо обязательно послать людей в Юд-Гимель и всю эту компанию непременно разыскать! И девчонку!» — Арпадофель явно не впервые возвращался к этому разговору. Мезимотес пригубил коньяк и, отставив руку с рюмкой, заметил: «Нам известно, что она пропала сразу же после событий в ульпене — и это всё…» — «А ведь она — носительница силонокулл-синдрома, и это у неё проявилось очень давно». — «Да, я знаю — близнецы рассказывали…» — «Мы должны выявить всех носителей силонокулл-синдрома.

Синдром прогрессирует, усугубляясь с течением времени. Хуже всего, что это обнаружено и у потомственных элитариев!..» — «Ну, Блохи отнюдь не из таковых. Ты бы знал, откуда я поднял гениального Блоха! Его жена и вовсе из фиолетовых!.. Её родные, с которыми Моти несколько лет назад порвал всякие отношения, проживают в Юд-Гимеле, а племянники — те самые…» — заметил Миней. Арпадофель, казалось, не обратил внимания на сказанное Минеем и продолжал: «Параллельно надо заняться фиолетовыми, с рождения отравленными шофаром и ихней мракобесной музыкой!» — «Так для этого мы же и начали процесс ораковения. Попутная (если не главная!) цель ораковения — выдавить фиолетовых из Меирии. В ходе покидания ими своих домов… считай — они у нас в руках, опустошённые и деморализованные! Мы с фанфаризаторами Тимми всё это основательно обсудили! — рассказывал Кобе Миней и, не дав вставить слова, мечтательно закончил: — Окончательно очистив Меирию от фиолетовых, мы сможем начать обратный процесс. Это будет поистине мирмейская жемчужина, которую не стыдно будет вернуть в руки благородных кланов Навзи и Аль-Тарейфа! — с этими словами Мезимотес разлил коньяк по стопкам: — Выпьем за чистую от мракобесия Арцену!» После непродолжительной паузы Миней заговорил: «Но в ходе ораковения мы заметили, что где-то в Меирии есть такая, скажем… «чёрная дыра», почему-то ораковению не поддающаяся. Что там происходит, нам никак не удаётся узнать — нет доступа!» — «Может, сбой программы, или баг? А может, некий вирус, который вокруг некоторых… э-э-э… узлов перепутывает витки, перекручивает?..» — грозно вопросил Арпадофель. — «Ну, что ты! Тимми разработал отличный антивирусный блок «Hi-Buy»!" — «А «чёрная дыра» всё-таки образовалась! И меня ввести в курс дела не сочли нужным! Кто я вам?

Главный Фанфаролог и гендиректор фирмы СТАФИ — или какой-то администратор по общим и конкретным вопросам дурацкой «Лулиании»?" — лицо Арпадофеля раздулось вширь и на щеках вспыхнуло характерное багровое пламя, левый глаз завращался, выстреливая каскадами желтовато-гнойных лучей. Миней вспыхнул, его взгляд остекленел на мгновенье, голос обрёл былую жёсткость, когда он чётко произнёс: «Адони Главный Фанфаролог, я нисколько не умаляю ваших достоинств, но вы не хуже меня знаете, что мы с вами, как нитка с иголкой. Врозь ничего не сварганим! Только вместе! Поэтому позвольте мне, вашему первому советнику, имеющему большой опыт в руководстве, делать то и с теми людьми, что и с которыми я посчитаю нужным! От распределения фондов и прочего, причитающегося всему фанфарологическому корпусу, вас никто не отстраняет. Но вопросы техники… оставьте их тем, кто в них более компетентен!» Арпадофель ещё несколько секунд пострелял левым глазом и, откинувшись в кресле, успокоился. Миней с удовлетворением кивнул пару раз, ухмыльнулся и продолжил: «Фанфаризаторы занимаются этим вопросом, не покладая рук. Я, по правде говоря, опасаюсь, что в результате их чрезмерного энтузиазма витки в ходе ораковения по всей Меирии, а не только в отдельных узлах, так перепутаются, что не сможем распутать в нужный момент. Если бы не увлеклись принудительным колпакованием, на котором именно вы с Тимми настаивали, сразу же схватились бы, обнаружили бы эти, как ты назвал, антистримерские узлы. Распутать такой клубок под силу только специалистам уровня Блоха. Но мы же его отстранили, решили, что больше он не нужен!.. А теперь он и вовсе вышел из игры и из-под контроля…» — «В конце концов, всё не так плохо!

Юд-Гимель, как я понял из твоего рассказа, уже начал превращаться в запутанный клубок витков «Цедефошрии» — и тем запутанней, чем больше они сопротивляются. По принципу: действие равно противодействию!» — Коба снова скроил гримасу, условно обозначающую улыбку. Миней воскликнул раздражённо: «Что хорошего! Нам не нужна путаница, с которой мы не в состоянии справиться и даже не можем проконтролировать! Вот если бы нам удалось подключить к этому того же Блоха или…

Дорона, пожалуй, можно бы… Дорон у нас в руках, но категорически не желает сотрудничать, и ничем его не проймёшь. А ведь где-то в Меирии затерялись его дети… и девчонка Блоха… — Миней снова помолчал и вернулся к больному для себя вопросу: — Жаль!.. Моти мог бы быть нашим сторонником, он всех фанфаризаторов Тимми, вместе взятых, за пояс заткнёт! А мы его сами отстранили…» — «Потому что на этом настаивал Тимми!» — «У сына моего дружка молодости свой личный интерес, и он взял с меня слово, что, как только отпадёт в умнике Моти надобность, надо будет его закоротить. А тут ещё ты со своей неприязнью к парню…

Кто же предвидел новые сложности, что он ещё может понадобиться!.. Тим — наш человек, но по своим способностям… э-э-э… Он способен откапывать нужные ему идеи, иногда в совершенно сыром виде, и нужных, преданных людей, с которыми умеет работать! Но на Турнире он… напортачил! Так сказать — перебдел! Зачем ему понадобилось запускать программу zalal-kol в первом отделении? Публика могла что-то заподозрить!..» — «Ну и что! — свирепо прошипел Арпадофель. — Дело-то было сделано! Где теперь эти ансамбли, которые ему удалось так грубо, по твоему мнению, вывести из игры? А-а-а?!! Исчезли, растворились… И очень хорошо! На поверхности — только та культура, которая нам нужна. Народ с восторгом принял нашу струю — спасибо многовитковой ракушке!» Миней в замешательстве замолк, только подумал про себя: «Ну, вот, хлебом не корми — дай профанфарировать какой-нибудь спич! Идея-то Моти… Но где-то он прав: народ и вправду всё схавал…» Помолчав, по-стариковски пожевав губами, он упрямо проговорил, уставившись в пол: «Жаль, что Тимми ничего не удалось сделать с шофаром, пришлось прибегнуть к прямому запрету…» — «Так это ж и хорошо! Власть только тогда настоящая власть, когда она обладает явной силой, которая лучше всего демонстрируется через запрет!» Миней, словно не слыша Арпадофеля, продолжал: «Вот только сейчас что-то эффективное наклёвывается — спасибо Ад-Малеку… — и Миней подбородком указал на огромную квадратную спину силонофониста, почти заслонившую резвящуюся вокруг молодёжь. — Тим рассказывал, какой мощнейший пассаж он изобрёл!.. Я верю — он поможет против шофара…» — «Да, про взбрыньк я наслышан!» — «Но его можно будет применить, только когда очистим место от фиолетовых. Это очень опасный… скажем корректней — проблематичный пассаж! Зачем нам человеческие жертвы, а главное — разговоры о них…» — «Наше дело предупредить. Знаешь же: кто не спрятался, мы не виноваты!» — и Коба густо захохотал. — «Может быть, но… Этот пассаж излучает целый каскад обертонов и может вызвать сильнейшие завихрения. Это я упрощённо излагаю, без лишней зауми. Его задача — вычистить из зоны колпакования всё лишнее. Меирия у нас… так сказать, полигон — такова глобальная идея Тимми!» — гордо произнёс Миней. — «Да, Тимми у нас молодец! Таких верных и преданных делу — где ещё найдёшь?» — «Да, этого у него не отнять… — Миней помолчал и вернулся к тому, с чего начал: — Но мне не даёт покоя возникшая проблема…

Может, в самом начале ораковения не очень аккуратно свернули несколько витков, вот и вкралась ошибка… Кстати, Левин, которому я в своё время зарубил идею виртуальных звуковых зеркал и линз, тоже способен распутать этот клубок… Его держат где-то в Шестом отделении, исследуют синдром. Как бы не переусердствовали!

Надо поговорить с Тимом: Левин нам может пригодиться», — вздохнул Миней. «А я настаиваю: нам необходимо выявить и выловить всех носителей силонокулл-синдрома и — в Шестое отделение. Если мы их не изолируем, как мы внедрим азы фанфарологии?..

Как мы сделаем всех-всех-всех счастливыми?!» — не вникая в доводы Мезимотеса, гудел своё Арпадофель, стараясь, чтобы его не слышала резвящаяся молодёжь.

Миней сквозь очки поглядел на молодёжь и тихо пробормотал: «Ну, эти уже донельзя счастливы! Расковались до предела!» — «Но ты мне не ответил на моё предложение…» — упрямо гудел Арпадофель. — «Расширить Шестое отделение, увеличив число специальных палат — это я четырьмя руками «ЗА»: феномен нужно исследовать.

Действуй, Главный Фанфаролог! Если нужна моя помощь, я всегда к твоим услугам!» Они начали следующую бутылку коньяка. Миней заговорил о Моти: «Мы не знаем, что случилось с Блохом…» — «Теперь ты видишь, что я оказался прав — он недостоин нашего доверия! Зато сыновей вырастил! — Коба, качнув головой, патетически воскликнул: — Что ж, мы люди порядочные! Ту премию, что ему причиталась бы, если бы… э-э-э… выплатим… его сыновьям. Как если бы с папой-изобретателем что-то, не дай ихний Б-г, случилось. Это только справедливо!» — «Точно! А сейчас, Коба, оставим дела! Давай лучше выпьем! У Блоха в погребах хороший коньяк. Понимает в этом толк, собака! Налегай!» Некоторое время они налегали на коньяк, по-хозяйски извлечённый ими из бара, упрятанного в стену салона, обмениваясь негромкими замечаниями по поводу того или иного сорта коньяка и передавая друг другу закуски. Мезимотес поглядывал в салон, потом немного смущённо на Арпадофеля. Тот по-своему понял его смущение, заметив: «Молодость на то и даётся, чтобы познать себя до конца. А это невозможно без полного и безусловного освобождения от всех и всяческих пут и ограничений. Я за безграничную раскованность! Эх, был бы я помоложе! Что, думаешь, мне бы в этой весёлой компании места не нашлось?» Миней прищурился и незаметно окинул взглядом сдобненького Арпадофеля, искоса глянул на его пронзительные направленные в разные стороны глаза: один сверкал молочно-белым прожектором, блуждая туда-сюда, другой, похожий на оловянную пуговицу, вперился в самого Минея. Он ничего не сказал, но про себя подумал: «Как знать, может, Арпадофель на самом деле чувствует лучше всех веяния молодёжной моды, её вектор и то, как этот вектор развернуть в сторону нашей струи. Этим ребятам унитазификация современной эстетики, если правильно подобрать темп её внедрения в массы, не может не нравиться. А гениальная идея Фанфарирующего Золотого Гальюна!

Эти тенденции у современной раскованной молодёжи Коба и прочувствовал…»

Моти и Рути добрались до перекрёстка, за которым начиналась Меирия. Их сразу же неприятно поразил зловеще-унылый гнойный полусумрак, повисший над новым микрорайоном Эрании. Рути проворчала: «Это в таком унылом закопчённом месте хочет жить наша девочка? Я её не понимаю…» — «Но откуда здесь такой смог? — недоумевал Моти, увлекая Рути в сторону неожиданно вздыбившейся улицы, которая по идее должна была вести к дому Магидовичей. — Я не узнаю мест, не узнаю улиц…

Это очень нездоровое место… Что они сделали! Конечно, мы должны забрать нашу дочь отсюда… А если она не хочет жить дома, значит, нет выхода — надо отправить её к Яэль в Австралию… Я постараюсь её уговорить… Да и мне тут больше нечего делать…» — с горечью прибавил он, не глядя на жену.

Арье пригласил Блохов в салон, усадил на диван, угостил, пообещав, что «позже будет горячий ужин… когда дадут «вечерний электрический паёк», чем поверг Блохов чуть не в шок. Но про Ширли Арье почему-то не говорил ни слова, что-то мямлил и не смотрел сестре в глаза. Моти и Рути сидели молча и со страхом ждали, когда же он приведёт Ширли или хотя бы заговорит о ней. Но он, пробормотав слова извинения, вышел из салона, не сказав, куда и надолго ли. Рути ничего не сказала Арье, но про себя упрекала его, что он не вызвал её в тот же день, а позвонил только назавтра. Хотя он ей сказал, что не было связи, она успела об этом забыть.

Моти робко сгорбился на краешке стула. В его позе ощущались одновременно неловкость, вызванная вынужденным пребыванием в доме одного из Магидовичей, с которыми он много лет назад поссорился, и напряжение, чрезмерное даже для беспокойных, сумасшедших дней, наставших после Турнира. Он вполголоса бормотал:

«Что с дочкой?.. Где она?.. Её что, били?.. Но за что?..» — «Ты же знаешь, что это случилось в их распрекрасной школе, куда ты же её и отвёз…» — резко прошипела Рути. — «Но как такое могло произойти в школе!?» — «В моё время ничего подобного не было!.. Не отпустили бы мы её из дома, ничего бы не было… Почему я не настояла…» — всхлипнула Рути. — «Что мы могли сделать — это её выбор! Ты что, забыла, как она настаивала? Она почему-то считает, что там ей гораздо лучше, спокойней и безопасней… с друзьями, а не с папой и мамой…» — «Главное — не с братьями-дубонами… — пробормотала Рути с горечью. — Особенно после Турнира…» — «Да, всё совпало: и у меня на работе всё рушится, и не можем увидеть нашу девочку… Поэтому мне и пришла в голову Австралия… якорёк спасения для нас всех… — и внезапно после небольшой паузы: — Бенци ещё не нашли?» — «Похоже, что нет, — мрачно ответила жена. — Сейчас меня волнуют мои дети, а не чужой папа…» Рути рассеянно оглядывала салон в доме брата, и почему-то ей пришло на память…

Когда Ширли случайно познакомилась с семьёй Дорон и подружилась с детьми Нехамы, Рути часто думала о Нехаме и её семье, начав втайне сожалеть о прерванном общении. А недавно Рути неожиданно узнала, что дочка влюбилась в старшего сына её подруги детства. Она не раз пыталась сравнивать влияние, оказанное на Ширли детьми её подруги детства, с влиянием, которое на Галя и Гая оказывал постоянно крутившийся у них в доме приторно-жирный Пительман. Мало того, что он ей покоя не давал, а Моти никак не мог показать ему, где у них в доме выход, но — и это на самом деле страшнее всего! — он ещё и совершенно испортил мальчиков. Только подумать! — он свёл их с этим жутким мирмеем Ад-Малеком!.. Муж что-то говорил, что он теперь Аль-Тарейфа (ну, и имечко!), от него и наркотики, и чёрт знает, что ещё…

Рути с трудом, но всё же пришлось смириться с тем, что у её сыновей с 15 лет, если не раньше, сложились очень вольные, конечно же, взрослые, отношения со школьными подругами-элитарочками. Впрочем, мальчишки не стеснялись слишком часто им с отцом очень прозрачно на это намекать — и какие у них при этом были лица!

Моти, вспоминая свою бурную юность, реагировал на это гораздо спокойней, хотя ничего не говорил жене.

Но уж о торговле наркотиками в гимназическом туалете им с Моти дирекция гимназии Галили доложила совершенно официально — ведь тогда даже встал вопрос об их исключении. Да, нельзя отрицать: Тим им очень помог. Как, впрочем, и в случае скандальной драки с ровесниками возле меирийской йешиват-тихон несколько лет назад.

Конечно, это всё началось ещё до отъезда в Австралию. Но уж по возвращении и в Эрании, и у них в семье началась совсем другая жизнь. Подруги сыновей появлялись у них в доме без предупреждения, оставались на ночь. Как это ни нарушало их личный покой, они с Моти ничего с этим поделать не могли., Да и какое они имеют право запрещать почти взрослым сыновьям общение с друзьями и подругами. Ведь так было принято во всех элитарных семьях, а Блохи не хотели отставать.

Чаще прочих в доме появлялись девочки-двойняшки Смадар и Далья, дочери одной не самой элитарной семейки из Эрании-Бет. Их они с Моти несколько раз видели по утрам сидящими в салоне в лёгких халатиках-мини, наброшенных прямо на голое тело.

Эти смазливенькие девицы, — если бы не толстый слой косметики на личиках, не мертвенно-зелёная губная помада и такой же лак на ногтях, не волосы, напоминавшие павлиньи хвосты, — совершенно не стеснялись ни её, ни Моти. К этому Рути не могла привыкнуть и не могла спокойно об этом думать. Сейчас она густо покраснела, украдкой взглянув на Моти, словно бы испугавшись, что он прочитал её мысли.

Ширли… О, их подросшая девочка — это совсем другое дело, пожалуй, принципиально другой полюс. Но настали времена, когда столь тесное общение девушки из семьи элитариев с семьёй Дорон уже считается куда как более предосудительным, чем наркотики и нестандартные отношения полов. А она ещё и учится в ульпене, которую (как только что передавали по телевизору) власти Эрании сочли нужным закрыть — да ещё с таким громким скандалом. Как оказалось, именно с этим связано то, что девочка скрывается в доме её брата. Ну, может, это и к лучшему, что закрыли: тогда ей ничего не останется, как вернуться домой, и Мотеле не придётся переживать за дочку… А может, и правда — в Австралию? Тогда хотя бы этот вонючий мешок не будет им докучать. Ведь, если смотреть правде в глаза, для дочки не самое безопасное — жить дома, куда братья-дубоны приходят в любое время суток без предупреждения… да и Тумбель тоже… Однако, красноречивое имя придумала этому типу дочка!..

Рути решила не думать об этом. После стольких лет разлуки увидевшись с братом, она вдруг почувствовала, как она все эти годы скучала и тосковала по родным и близким ей людям… Она виновато оглядывала салон в доме брата, многочисленные полочки, уставленные оригинальной и затейливой керамикой, которую любовно собирала его жена Тили. Рути бросила на мужа быстрый виноватый взгляд — и опустила глаза…

Вошёл Арье и сказал, что вот-вот будет подан ужин. И снова о Ширли — ни слова.

Вошёл Амихай, поздоровался, почти не глядя на Моти, но о Ширли и он — ни слова.

Рути с Моти переглянулись. Амихай, глянув на Моти с опаской, спросил: «Рути, а к папе ты не хочешь зайти?» — «С Ширли всё в порядке… не волнуйтесь…» — добавил Арье, но снова отвёл глаза. «Мы ещё не говорили тебе — папа очень болен, — проговорил Амихай. — Он и тебя вспоминал, и… не только тебя…» — «А… кого ещё?» — холодея, спросила Рути слабым голосом. — «Он вдруг вспомнил своих умерших близнецов, почему-то говорил о них, как о… живых… — голос Амихая прервался. — Мама очень плакала…» — «Хорошо, что моя Тили была рядом, маму отправила отдохнуть, и мама не слышала, что он ещё сказал. А он… — Арье напряжённо сглотнул и с трудом продолжал: — говорил, что не надо было… им менять имена на… Галь и Гай…» Арье, покраснев до корней рыжих волос, отвернулся, издав странный сдавленный звук.

Рути с ужасом посмотрела на Арье, перевела взор на Амихая и вскрикнула: «Отведите меня к нему! Моти, ты посиди тут, подожди — может, Ширли войдёт… Я попрошу у папы прощения за всё… Какие же мы с тобой… негодяи!» — и она, всхлипывая, стремительно бросилась из комнаты. Моти остался сидеть, невидяще глядя в пространство. Он вдруг вспомнил выступление на Турнире племянников Рути и подумал, что за то время, что они тут сидят, ни самих мальчиков он не видел, ни голосов их не слышал, Арье и Амихай тоже ни словом не упомянули о них. Когда Рути пыталась задать вопрос о Цвике, Арье сделал вид, что не слышал вопроса.

Впрочем, и о Ширли он толком ничего не говорит, хотя они специально приехали, чтобы увидеть её. Моти никак не мог отделаться от недобрых мыслей и предчувствий.

Вошла Тили и предложила ему пойти поужинать, и он, бросив на неё нерешительный взгляд, вышел из салона.

Это был час, когда Арье собирался отправить заигравшихся детей в постель. Два мальчика и 4-летняя малышка сидели посреди салона и сосредоточенно строили из лего, не обращая внимания на настойчивые призывы отца. Тили, как всегда по вечерам, была внизу и ухаживала за больным свёкром.

Рути только что вернулась от отца, отказалась от предложенного ей ужина. Моти рассказал ей о разговоре с Арье и Амихаем. Они и до этого разговора догадались, что девчонка сбежала из дома Магидовичей, упрямо стремясь к своим друзьям, а может, уже и встретилась с ними. Моти понимал, что теперь с этим ничего не поделать: разве не почти так же Рути, девушка из строгой религиозной семьи, оставила свою семью и связала свою жизнь с ним, светским парнем? И это мягкая, слабохарактерная Рути! Что тогда говорить о Ширли! — она-то посильнее будет!

Значит, до встречи с дочерью об Австралии придётся забыть… Оба молча сидели в комнате, где, как им казалось, ещё витал дух их непокорной дочери, и не знали, что делать. Домой возвращаться тоже не хотелось… Вдруг они услышали: что-то странное и пугающее происходит в салоне.

Входная дверь с резким стуком распахнулась, и между детьми прямо по их кубикам через салон протопало несколько здоровенных, накачанных парней в форме цвета мокрого, смешанного с нефтью, асфальта. Арье не сразу смекнул, что к ним в гости нежданно пожаловали памятные по Турниру дубоны. Хрупкая постройка, над которой дети старательно трудились весь вечер, разлетелась по всему салону, а какие-то детали и вовсе были раздавлены, что вызвало их громкий рёв.

Услышав шум, Моти выскочил из комнаты и тут же налетел на Арье, в оторопи застывшего в дверях комнаты. По веснушчатому, медленно бледнеющему лицу Арье, по полуоткрытому рту, по беспомощно опущенным рукам вдоль полуобернувшейся в сторону салона фигуры сразу было видно, что он не совсем улавливает, что на самом деле надвигается на него. Моти понял, что Арье больше всего опасается, как бы не услышал снизу больной отец топота дубонов на лестнице, в квартире, а главное — плача детей. Он-то ожидал прихода Тили: ей всегда удавалось быстро и без проблем уложить детей в постель. А тут вместо Тили в дом неожиданно ворвались жуткие незванные гости, и это ошеломило Арье.

Он понял, что это как-то связано с выступлением группы «Типуль Нимрац» на Турнире, с участием в этом их с Амихаем первенцев Цвики и Нахуми. А Цвика ещё и солировал на угаве!.. И после всего… дубоны возле их столика, дубинки, попытка схватить мальчишек, попытка отцов защитить сыновей — явное сопротивление властям!

Потом… арест друзей, Бенци Дорона. Конечно, Цвика с Нахуми и их друзья теперь вынуждены скрываться! Но за мальчиками и сюда пришли — естественно, без предупреждения… Собственно, этого следовало ожидать.

Когда он с изумлением, смешанным с ужасом и стыдом, увидел, что ворвавшимися дубонами командует его племянник Галь, он почему-то со слабой радостью подумал, что Ширли очень вовремя покинула его дом — и правильно сделала! О взаимоотношениях близнецов и Ширли он уже был наслышан. О сестре и её муже, находящихся у него в доме, у него не было времени подумать…

Дубоны разбрелись по салону, по-хозяйски шаря по всем его уголкам и многочисленным полочкам, раскрывая дверцы шкафчиков, сбрасывая детские книжки и игрушки с полок и небрежно топча их. Они совершенно не обращали внимания на плач и крики детей и на робкое замечание хозяина дома: «А поаккуратней нельзя? Это всё-таки дети!» Арье не сразу догадался возмутиться этим неожиданным вторжением.

В то же самое время за стенкой у брата Амихая творилось почти то же самое, но сейчас за отчаянными криками своих детей Арье не слышал подобного шума в доме брата, да и не до того ему было.

Вышедший в салон Моти переводил ошеломлённый взгляд с одного дубона на другого.

Вдруг он с ужасом увидел то, на что уже обратил внимание Арье: ворвавшимися дубонами командует не кто иной, как его сын Галь, отличающийся от брата-близнеца более мощной фигурой и более жёстким и неумолимым взглядом стальных глаз такой красивой, материнской, формы. Рядом с Моти появилась Рути и с ужасом взирала на сына, полуоткрыв рот…

Галь, уперев руки в боки, встал напротив Арье и чётко заговорил ломким, как тонкий лёд, тенором: «Мы пришли сюда, чтобы допросить и доставить в эранийский пункт Охраны правопорядка вашего сына Цви-Хаима Магидовича. Отвечайте, где он находится?» — «В талмуд-торе, на занятиях…» — еле слышно отвечал племяннику Арье. — «В такой поздний час?! Ложь!!! — рявкнул тот в ответ, изо всех сил стараясь не показать своим товарищам, что они пришли с обыском к его родному дяде. — Все йешивы и эти… как-их-там… талмуд-торы и прочие так называемые школы досов в Эрании были вчера нами закрыты — по указу исполняющего обязанности рош-ирия Эрании!» — «А он учится не в Меирии… он…» — «Яс-с-но! Это означает, что отец понятия не имеет, где шляется его несовершеннолетний сын, чем занимается и в какой компании! Нам известно, что после Турнира он на уроках не появлялся, но где он, нам пока неизвестно. И вы, получается, тоже не знаете?!» — «Ну, если не на занятиях, тогда… у товарища по классу…» — покачал головой Арье. — «Так-так-так… Отметим это обстоятельство!» Арье сел и уставился на сбившихся в кучку испуганных детей, стараясь не глядеть на племянника.

«Имейте в виду: вашей семьёй займётся «Комиссия по охране прав ребёнка». Не исключено, что у вас отберут ваших остальных детей, поскольку вы оказались не способны воспитать старшего сына. Он обвиняется в злостном антистримерстве, в участии в подрывной и хулиганской деятельности по срыву Большого музыкального Турнира… — начал зачитывать по бумажке Галь, не глядя ни на дядю, ни на маленьких двоюродных братьев и сестру, ни на внезапно появившихся из соседней комнаты родителей. — …а также… — и он возвысил голос до крика: — в доведении до смерти рош-ирия Эрании адона Ашлая Рошкатанкера!» — «Я не понял — на каком основании вы ворвались в мой дом, рыщете по нему, устраиваете погром, пугаете моих детей, разбрасываете и ломаете их игрушки… вообще наши личные вещи? Да ещё и учиняете мне допрос с дикими, нелепыми обвинениями! Вы когда-нибудь слышали о неприкосновенности жилища? О праве личности?» — наконец-то, нашёлся Арье, пристально уставившись на племянника. Галь ничего не ответил, но начал опасаться, что его дубоны обнаружат совсем нежелательную для элитария, да ещё и командира звена дубонов, явственно написанную на лице родственную связь с мракобесной фиолетовой семейкой. Поэтому он отвернулся от дяди, окликнул своих подчинённых голосом, в котором звенел металл, и отдал приказ тщательно обыскать всю квартиру, сквозь зубы пробормотав: «Не удивлюсь, если они прячут парня… — и добавив: — Обыскать весь дом! Если обнаружатся какие-либо запрещённые устройства, типа летающих тарелок, как бы они их ни называли, тем более запрещенные так называемые музыкальные инструменты — конфисковать! Тогда мы с ними по-другому будем разговаривать!..» Арье побледнел, но изо всех сил старался не показать, в основном детям, своего страха.

Дубоны разошлись по квартире, а Галь развалился в кресле салона своего дяди, сверля того мечущими молнии глазами, напоминавшими Арье грозный взгляд отца в те дни, когда он сам был мальчишкой… Лениво оглядывая салон, Галь неожиданно увидел совершенно оторопевшего отца: «А ты-то тут как оказался? В этом логове отпетых антистримеров? И ты, маманька? Тебе бы лучше домой вернуться… Не думаешь ли ты, что у тебя бессрочная протекция?» — «О чём ты, сын! О какой протекции! — воскликнула Рути, и лицо её залила краска гнева: она прекрасно понимала, на что намекал сын. — Ты что, не знаешь или позабыл, что это мой брат и твой дядя Арье? Тот, который тебя когда-то на руках носил…» — «Стыдись, мать!

Они мне никто и звать никак! — покраснев, сквозь зубы забормотал Галь. — Daddy, я тебе по-доброму советую вернуться на работу — и не появляться в таких местах, которые позорят тебя как элитария и как сотрудника СТАФИ… — и он снова повернулся лицом к Арье, глядя поверх его головы: — Где ваш старший сын?» — «Я уже сказал — в талмуд-торе…» — «А я отвечаю: нам известно, что это ложь!

Всякие талмуд-торы, йешивы и прочие фиолетовые так называемые школы Эрании-Юд-Гимель расформированы, и их воспитанники оттуда удалены. Территории этих так называемых школ преобразованы в Центры Колпакования!» — раздельно по складам проговорил Галь. — «А я говорю, что он на занятиях… у них экскурсия… — чуть слышно пробормотал Арье, но племянник как будто не слышал и повторил: «Где ваш старший сын Цви-Хаим?» — «Я… — глядя куда-то вбок, пробормотал Арье. — Я отказываюсь отвечать на вопросы, пока мне не будет предъявлен ордер на учиняемый вами погром в моём доме, который вы называете обыском, и допрос. То, что вы вытворяете — незаконно!» — «О законах заговорил, ишь ты!» Пристально глянув на развалившегося в кресле Галя, Арье, неожиданно даже для себя, громко и раздельно произнёс: «Я ясно излагаю, дорогой племянничек? Кстати, а где опознавательные жетоны у твоей компании, ворвавшейся в мой дом? На самом видном месте, чтобы в случае чего можно было жалобу подать… Или у вас это не принято?» — «А что, тебе нашей формы недостаточно? На Турнире ещё не понял, кто мы такие?» — «Понял, понял! Вот только не понял, как среди этих… э-э-э… оказались мои…» — «Ладно, хватит разговорчиков, иначе…» — задохнулся от гнева и неосознаваемых им смешанных чувств Галь.

Рути отвернулась от сына, который допрашивал её брата, и начала следить глазами за дубонами, рыщущими по салону, вытряхивающими книги с полок, сбрасывающими хрупкие вещи на пол. Вскоре пол был густо усеян осколками оригинальных керамических изделий, коллекцию которых много лет любовно собирала Тили. Дети на несколько мгновений притихли, потом завопили ещё громче. Галь поморщился: «Уйми своих щенков, если не хочешь, чтобы мы их тут же отвезли, куда следует!» Арье поманил к себе детей, приласкав их и тихо уговаривая пойти к бабуле, тихо поиграться там, но — ни слова не говорить больному дедуле. Дети направились к выходу, Эйтан держал Сигалит на руках, что-то шепча ей и пытаясь успокоить. «Нет-нет, пусть остаются. Они нам ещё понадобятся… — вскочил Галь, рванул к входной двери и отогнал от неё испуганных детей. — Но чтоб тихо было! Мы обыск проводим!» — прикрикнул Галь, и испуганные дети сбились в кучку рядом со стулом, на котором сидел их отец. Галь снова уселся в кресло и своим любимым жестом опёрся руками о стол.

Рути неподвижно застыла, загораживая своей широкой фигурой дверь в комнату, и это не могло не насторожить дубонов, а тут дошло и до её сына. Он подошёл к ней и преувеличенно ласковым голосом заговорил: «Мамуля, мне вообще непонятно, что ты делаешь в этом антистримерском логове, среди фиолетовых фанатиков и мракобесов… — он попытался погладить мать по плечу, но она испуганно отстранилась, и сын сверкнул мгновенно сузившимися глазами, голос его зазвенел от ярости: — И, пожалуйста, не мешай моим людям установленным порядком провести в этом доме обыск. Нам нужно непременно найти мальчишку, понимаешь? Может, ты хочешь сказать, что он прячется в этой комнате? Я не могу себе представить, что моя мать готова покрывать преступника, участника мерзкого убийства!» — и голос Галя сорвался истерическим фальцетом. Рути молча, с побелевшим лицом взирала на сына. Ей на помощь пришёл Моти: «Ты о чём, сын? — словно бы непонимающе мотнул он головой. — О каком убийстве ты толкуешь?» — «О преступном воздействии на организм нашего Ашлая агрессивных звуковых наркотиков — шофара и мультишофара, на которых играл этот мальчишка!» — выкрикнул Галь заученные слова, на что отец тут же откликнулся, быстро заговорив, чтобы никому не удалось его прервать: «А вот мы точно знаем, что приступ у него случился во время антракта: ему становилось всё хуже с каждой силонокулл-паузой, его люди позвонили в Скорую, но оттуда даже не послали амбуланс — якобы по его личному приказу! Я только не понимаю, как он сам мог отдать такой дикий приказ?! А умер он вообще до того, как угав и шофар издали первые звуки…» — «И ты веришь брехне антистримеров?

Тимми нам всё рассказал, и мы ему верим, а не всяким там… фиолетовым! — зло выкрикнул Галь. — И не смей распускать вредные слухи, которые они сочиняют!

Иначе… сам знаешь, что бывает за клевету и подстрекательство! Несмотря на то, что ты мой отец…» — уже отворачиваясь от отца, пробубнил сын. Моти хотел задать сыну вопрос, который уже задал ему Арье, но не решился.

Дубоны тем временем методично переворачивали весь дом, предоставив командиру разбираться с родителями, которые что-то явно скрывали… во всяком случае, их пребывание в этом доме оч-ч-чень подозрительно! Один из дубонов решительно подошёл к Рути и аккуратно отодвинул её от двери. Дубоны ворвались в комнату и первым делом перевернули разобранную постель. Затем принялись с грохотом и звоном переворачивать все находящиеся в комнате вещи. Один из дубонов подошёл к окну, потрогал створки, тупо глядя на них. Его товарищ тем временем со стуком выдвигал полки стола Цвики, опрокидывая их содержимое на пол — и в одной из полок обнаружил старенькую флейту и целый склад маленьких пластмассовых шофарчиков, какие обычно дарят детям 5–7 лет. Издав торжествующий вопль, дубон сгрёб всё содержимое полки в охапку и понёс в салон показать командиру. Другой вытащил из шкафа подаренный родителями на бар-мицву руллокат Цвики. Дубоны торжественно вынесли в салон две охапки маленьких шофаров и выкатили сверкающий руллокат.

Рути порывалась что-то сказать, но Моти осторожно прикрыл ей рот ладонью и увёл на кухню. «Тише ты… Не видишь, что тут происходит?!» — только успел прошипеть Моти, как на кухню вошёл его сын, за которым дубоны ввели Арье, силой усадив его на стул посреди кухни. Галь по-хозяйски расселся перед стоявшими в растерянности родителями: «Ну, что скажешь? Кого-то ты там прятал, не так ли? Кого же? Мы никого не нашли, но это не имеет значения. Имей в виду: мы всё равно найдём мальчишку — его и всю их банду. Преступники должны сидеть в тюрьме! И они будут там сидеть, что бы для этого нам ни пришлось проделать! И никакие их шофары и мульти-шофары им не помогут!» Помолчав, он перевёл взгляд на Арье: «А с тобой у нас особый разговор. У вас в доме обнаружен целый склад запрещённых звуковых наркотиков…» — «Что, и эти маленькие, детские, тоже под запретом? — удивлённо поднял кустистые светло-рыжие брови Арье. — Но это же чушь!» — «А это уж не тебе решать, не твоего фиолетового ума дело! — громыхнул Галь, переведя взгляд на дубона с руллокатом в руке: — А это ещё что?! Смотрите все! Магидовичи не сдали установленным порядком кустарный флайерплейт, опасность которого для пешеходов была неоднократно доказана сотрудниками полиции!» Он вскочил и, ни на кого не глядя, быстро заговорил, деловито шаря по карманам: «Я вызываю ленд-дабур… Нет, два ленд-дабура!.. Один для этого антистримера — в тюрьму, другой для его щенков — в интернат. Мы не можем оставлять детей в доме, где царит неприкрытое антистримерство, где хранят запрещённые к употреблению предметы! Это явная провокация и подстрекательство!!!» — взвизгнул Галь, сверля взором Арье и шныряя глазами по лицам родителей. После чего, мгновенно успокоившись и приняв деловой вид, вполголоса и сквозь зубы он отдал распоряжение сопровождающим его дубонам проследить, чтобы дети никуда не сбежали до прибытия ленд-дабуров и — «это архиважно!» — чтобы не привлечь ненужного внимания соседей. Арье, побледнев ещё больше, попросил, начав сильно заикаться: «Но моя жена тут внизу, у моего папы… — он уже понял, что как-то намекать племяннику на их родственные связи не стоит.

— Я не хочу, чтобы папа узнал… он болен… Надо вызвать Тили, может, вы позволите сестре?..» — «Никто из квартиры не выйдет! Вот мы покинем квартиру — вместе с вами, разумеется, — тогда пожалуйста…» — «Так пусть дети… с мамой… попрощаться…» — чуть слышно, сдавленным голосом выговорил Арье. — «Ты что, не понял, что я сказал?» — снова громыхнул Галь, но подозвал к себе одного из дубонов и чуть слышно, всё так же сквозь зубы, проговорил: «Иди в квартиру под этой и вызови… как-её… Теилу Магидович… Может, мы и с нею сможем побеседовать, узнаем много нового и интересного…» Он перевёл взгляд сначала на лицо матери, на внезапно сильно побледневшее лицо отца, потом снова на белое, так что, кажется, и веснушки побледнели, лицо дяди Арье, который шептал: «Ты что, племянничек, не помнишь, как мы тебя с братом на руках подбрасывали, как с тобой и твоим братишкой играли и в «Цлилей Рина» танцевали на концертах?» — «Разговорчики! — снова зло прорычал Галь и, опершись ладонями о колени, важно заговорил: — Твоего мальчишку-антистримера, дя-дю-ш-ш-ш-ка, мы поймаем — это вопрос времени.

И чтоб ты знал: ваш квартал предназначен для ораковения! Фактически этот процесс уже идёт полным ходом… со вчерашнего вечера! Жить вы тут не сможете, это я вам твёрдо обещаю! Я вообще не понимаю, как вы ещё не сбежали отсюда…» — «С чего это вам сдалась Меирия? Разве мало вам, что мучаете нас своими воронками, туманом и мглой?.. Школы вон позакрывали… Папа, твой дед, больной лежит, не встаёт… Что вам от нас надо?!» — вскричал Арье таким голосом, что дети, прекратившие реветь и прислушивающиеся к разговору, снова заревели хором. Галь поморщился: «Да уйми ты своих щенков! Воют и воют! Не дают взрослым людям серьёзно поговорить! У рош-ирия Эрании Пительмана было совещание… Да, ЧеФаК назначил его исполнять обязанности! А что?.. Короче!.. Наши изыскания позволили установить, что территория, на которой построены дома посёлка Меирия… э-э-э… сколько-то там лет назад… неважно…» — «Ага, сынок, — тихо промолвила Рути, — задолго до твоего рождения, даже до моего рождения, даже до свадьбы моих папы с мамой…» «Я же сказал, маманька, что это неважно и никого не интересует! — нетерпеливо отмахнулся Галь. — Важно, что нам представили неоспоримые документы, доказывающие давнюю принадлежность этой территории… э-э-э… мирмейскому клану Навзи… Их потомки сейчас проживают в Аувен-Мирмия». — «А откуда вам известно, что документы подлинные?» — спросил слабым голосом Моти. — «Это не нашего ума дело. Нашим адвокатам известно всё!.. Это семейство самое уважаемое в Аувен-Мирмия, у нас нет оснований им не верить! А мне об этом сказал адон Пительман!» — «А-а-а…

Ещё один верный друг мирмеев…» — тихим голосом протянул отец. — «Короче… Они требуют или вернуть им их собственность, или выплатить… о-о-очень большую компенсацию! У города таких денег нет. Значит, надо возвратить уважаемому семейству их землю! Присваивать чужое — не есть хорошо! Вы согласны? Так-то!»

Моти покачнулся и начал медленно валиться набок. Арье едва успел его подхватить.

Рути пронзительно закричала. Они не услышали, что за стенкой в квартире Амихая стало непривычно тихо, а дети Арье продолжали подвывать, с отчаянием глядя на отца, на тётю и почему-то повисшего на папиных руках дядю.

Галь осторожно выпроводил своих дубонов из разгромленной ими квартиры, велев кликнуть звено брата, орудовавшее в квартире Амихая, и достал из кармана переливающийся всеми тонами радуги та-фон. Окончив разговор, который он вёл вполголоса и словно бы сквозь зубы, он встал, решительно отодвинул мать и Арье от стонущего отца, поднял его на руки и понёс на улицу. Рути бежала за сыном: «Куда-а!

Куда ты его тащищь?» — «В больницу… Отойди, мать! Это мой daddy, значит, он будет устроен по высшему разряду, обещаю! Тебя известят… когда сочтут нужным.

Мы с братом… и Тимми… с тобой свяжемся…» Он уложил Моти на заднее сидение ленд-дабура, и приплюснутый автомобиль как бы поплыл вдоль по тому, что ещё вчера было обычной улицей. Сейчас Рути казалось, что эти фантасмагорические картины ей просто снятся в кошмарном сне, как и странное перемещение фантастических автомобилей, увозящих её мужа, спустя некоторое время — Арье, а потом племянников, которых запихнули вовнутрь не без некоторых усилий и криков…

Рути тупо сидела посреди разгромленной комнаты, когда вошла Тили. Она оторопела, потом заголосила: «Что тут было?.. Грабители?.. Где Арье?.. Где дети?!..

Попрятались?.. Испугались?..» Рути только молча качала головой, ни слова не говоря, глядя перед собой остановившимся взором.

Тили схватила её за плечи, умоляюще заглядывая в глаза: «Что тут было?! Скажи мне! Пусть самое худшее, но чтобы я знала!» Рути еле слышно проговорила: «Ворвались дубоны, искали вашего Цвику… Это не грабители, это обыск, всё покидали, поразбивали… сама видишь… Забрали какие-то маленькие шофарчики… и зачем их Цвика хранил… ещё какой-то странный коркинет… наверно, тот самый, из-за которого — помнишь? — шум был… Увезли Арье и детей… его арестовали, а детей в интернат… И Моти… в больницу… Приступ…» Тили медленно осела на стул, стоящий посреди груды черепков от её керамики, и закрыла лицо руками.

Медленно вошёл Амихай. На побелевшем лице — растерянность и отрешённость, подрагивающие губы. Рути и Тили сквозь слёзы, всхлипывая, то и дело перебивая друг дружку, начали рассказывать ему, что случилось. Амихай медленно проговорил:

«Моих Лиору и Идо тоже забрали… Хорошо, что твоя девочка, Рути, успела сбежать…

А где Моти?» Рути еле слышно прошелестела: «Сердечный приступ… Галь увёз его… говорит, в больницу…» Тили взвизгнула: «Но куда, куда они увезли наших детей, куда увезли Арье? Что с нами со всеми будет?!» Рути продолжала шептать: «Где Мотеле? Куда они его?..» — «Пойдём к маме… Я обещал… — промолвил Амихай. — Бедные… Они ещё не в курсе…» Тили разрыдалась, потом пробормотала: «Ну, как мы, такие зарёванные, к ним пойдём…» — «Советовали же Мория с Эльяшивом перебираться в Неве-Меирию. По моей вине не переехали… из-за неё…» — горько произнёс Амихай, выйдя из квартиры и спускаясь к больному отцу. Рути, недоумевая, двинулась следом за братом. Вдруг она поняла, что у него очередной разлад с женой, и на сей раз это серьёзно.

У Рути никогда не было особой душевной близости с Амихаем, она привычно видела в нём всего лишь маленького, шаловливого мальчика со столь же маленькими интересами и переживаниями. Увидев впервые на свадьбе брата его невесту, красавицу Адину, она испытала к ней необъяснимую неприязнь. Та предстала перед нею пустоватой, слишком высокомерной и надутой, занятой исключительно собой, красоткой. Впрочем, и Адина с самого начала точно так же отнеслась к ней, как и ко всем женщинам семьи молодого мужа. Рути чувствовала, что брат совершает ошибку, что красавица Адина сломает ему жизнь, но говорить уже было не о чем.

Даже до ссоры Моти с тестем Блохи почти не общались с семьёй Амихая — в отличие от Арье и Тили, на глазах которых разворачивалась драма его семейной жизни, и старались чем можно поддержать его. Трое старших детей Амихая фактически росли в семье Арье и Тили. Рути не знала, что за то время, что она не общалась с родными, у Амихая родился четвёртый ребёнок, Мойшеле. Сейчас малышу было 3 года, и несколько недель назад Адина увезла его к родителям в Шалем.

Если бы Рути проявила капельку чуткости к младшему брату, да если бы не дикая, свалившаяся на неё ситуация, она бы поняла, чем вызван его непривычно потерянный вид, его чрезмерная нервозность.

Гедалья дремал, даже не замечая, что к нему снова пришла старшая дочь, которую он не видел столько лет. Рути присела рядом с мамой и долго глядела на сильно изменившееся лицо отца, которого она помнила строгим и грозным, заставлявшим её трепетать от одного его взгляда. Она даже никогда не замечала, что папа был очень небольшого роста, меньше её Мотеле, а теперь, лежащий в постели под серым одеялом, он казался совсем маленьким и ничуть не грозным.

Тили подсела к свекру, поправила подушку и знаками дала Хане понять, что она намерена ночью ухаживать за Гедальей. Ей было необходимо заняться любой тяжёлой работой, чтобы утихомирить боль. Хана позвала Рути и Амихая на кухню.

На кухне Хана тихо проговорила: «Мне удалось найти адрес Йоси…» — «Какого Йоси?» — недоуменно спросила Рути, совсем забыв о наличии старшего брата, с которым семья давным-давно оборвала всякую связь. Никто не знал, что Хана уже несколько лет прилагала массу усилий, чтобы разыскать первенца в далёкой Америке.

Если бы Магидовичи общались со старшими Неэманами, они бы гораздо раньше узнали, что мистер Джозеф Мегед (ибо именно так стал называться в Америке Йоси Магидович) — один из старших чиновников финансового отдела фирмы мистера Неэмана, давно развёлся с женой-католичкой, перебрался с Восточного побережья на Дальний Запад и женился вторично, на сей раз на ассимилированной еврейке из очень современной и преуспевающей американской семьи. Благодаря отцу новой жены он и смог устроиться на фирму мистера Неэмана.

Сейчас Хана затеяла этот разговор, желая попросить кого-нибудь из детей написать старшему сыну, что отец очень плох, и было бы неплохо, если бы он приехал в Арцену — хотя бы попрощаться с отцом, да заодно познакомился бы с братьями, сёстрами, племянниками… Едва выговорив слово «племянники», Хана заплакала: «Это же мои внуки… дети Йоселе… Даже те, католики…» Амихай пробормотал: «И Галь с Гаем, элитарии и дубоны, тоже твои внуки и наши племянники…» Услышав сказанное братом о сыновьях, Рути порывисто вскочила и, не глядя на брата, холодно бросила: «Мне надо к Моти, поеду, разыщу его… И вообще… У вас жизнь дикая, нецивилизованная: душ невозможно принять…» — «Конечно! — вспыхнул Амихай: — До того, как нас добровольно-принудительно присоединили к Эрании, у нас было всё, что полагается для нормальной жизни современному человеку. А когда фанфаризаторы развесили у нас… э-э-э… фанфароботы, так и начались перебои с электричеством, с водой… Вам бы такие воронки! — вы бы тоже хлебнули нецивилизованной жизни!» — «Девочек в школе избивают…» — сердито пробормотала Рути. — «А кто избивает? Ваши же дубоны! Преступники! Сама же только что видела, что они творят!» — «С чего это — наши?..» — потерянно шепнула Рути, но брат только сверкнул на неё глазами и продолжил: «Обыски без ордера, по сути погромы, ничем не спровоцированные аресты… Детей забрали, якобы, в интернат…» — «Я должна Мотеле найти… Как он там…» Амихай только махнул рукой: «Делай, как знаешь…» — и отвернулся.

Хана с упрёком смотрела на своих детей. Она плохо понимала, о чём говорил Амихай — ведь об аресте Арье и о том, что детей Арье и Амихая забрали в интернат, ей не сказали. О драме в семье Амихая она тоже знала далеко не всё; ей сказали, что Адина с Мойшеле просто поехала навестить родителей, которые соскучились по маленькому внуку. То, что дочь разрывалась между тяжело больным отцом и внезапно заболевшим мужем, вызывало её острое сочувствие. Она прекрасно понимала и оправдывала вновь обретённую дочь, заранее принимая любое её решение. Она только попросила её хотя бы переночевать у неё в доме. Рути согласилась.

Вечеринка продолжалась и после того, как дом покинули Мезимотес с Арпадофелем, и этому ничуть не мешало продолжающееся отсутствие хозяев.

Смадар и Далья, удостоверившись, что несколько смущавшие их важные гости Арпадофель и Мезимотес ушли, тут же подбежали к школьным дружкам. Гармонично вплетаясь в их весёлый визг и смех, на весь квартал гремели, скрежетали, рычали, завывали пассажи силонофона в исполнении Ад-Малека, который важно и с таинственным видом устроился перед своим неописуемым детищем. Вскоре обе девицы, слегка разгорячившись, снова разделись до бикини, уселись возле огромных голых ступней Ад-Малека, чуть-чуть прикрытых полами длинного плаща знаменитого виртуоза. Девушки заглядывали ему в лицо и игриво повизгивали: великий виртуоз, продолжая искусно манипулировать руками и ногами, успевал их весьма чувствительно пощипывать. Куку Бакбукини в этих играх никакого участия не принимал, он китайским болванчиком сидел перед ботлофоном и меланхолично наяривал на нём — только осколки веером разлетались по салону, — да время от времени прикладывался к очередной бутылке пива.

Только под утро ввалились молодые хозяева дома, усталые и злые, как черти. Они тут же оценили обстановку, увидев своих подруг у ног великого виртуоза. Тот — о, гигант! — успевал в одно и то же время наяривать на своём инструменте какие-то заунывные импровизации, потягивать из своего неподражаемого кальяна и нежно пощипывать обеих девушек, пронзительный визг которых придавал звучанию силонокулла непередаваемый колорит. Близнецам ничего не оставалось, как с грозной беспомощностью сверкать глазами, безуспешно пытаясь призвать девиц к порядку и… к себе поближе. Галь первым смекнул, что подруги для них скорей всего потеряны. Смадар, увидев вошедших близнецов, всплеснула руками и воскликнула: «О, мальчики! В этой форме вы неподражаемы! Мы с сестрой обожаем красивую форму дубонов — и не только на вас, лапочки!» — и в следующее мгновенье, подброшеная ловкой, мускулистой ногой кумира, взлетела и растянулась на полу.

Она не успела опомниться, а рядом с нею уже растянулась её сестра. Обе они копошились на полу, пытаясь встать… Никто из парней, присутствовавших на этом приёме, не бросился помочь девушкам подняться. Зато кумир встал во весь свой огромный рост, грозно оглядел салон, после чего, чеканя шаг, подошёл, пнул ногой сначала одну, потом другую, затем нагнулся и отхлестал их по щекам. Девушки уползли в угол и сидели там, подвывая и размазывая по лицам слёзы и остатки косметики.

После этого он повернулся к близнецам и светски улыбнувшись, проговорил: «Приветствую вас, дорогие друзья! Сначала мы с другом Куку испытали маленькое разочарование, что нас — НАС!!! — никто не встретил. Но мы нашли, что в вашей очаровательной лачуге можно отлично провести время — и не ошиблись. Ваши друзья этому поспособствовали. А что до ваших подруг, то… Мне подойдут обе! Спасибо! Правда, придётся уделить время их воспитанию. А теперь, дорогие хозяева, разрешите нам с другом Куку откланяться. Женщины! За мной!» На глазах ошеломлённых близнецов и школьных приятелей Ад-Малек лёгким движением правой руки поднял Куку от ботлофона, потом ленивым движением пальца поманил Смадар и Далью.

Куку отёр пот с лысины, натянул парик, неожиданно проворно собрал пустые, оставшиеся целыми, бутылки, живописно раскиданные по всей площади салона среди прочих отходов буйного веселья, и потащил их в багажник машины. Заметив недоуменные взоры молодёжи, он пояснил: «Мне по долгу службы положено все бутылки, которые я вижу, прибирать…» Галь понимающе кивнул и незаметно мигнул брату, тот бросился на помощь виртуозу собирать бутылки и загружать их в просторный багажник машины Ад-Малека. Вместе с подругами близнецов кумиры покинули дом семейства Блох. Девушки только робко и жалобно глянули на братьев мутными глазами, но тут же с испугом поникли и тихо забрались в машину, куда им указал их новый покровитель. За ними к выходу гуськом направились и школьные приятели.

Близнецы остались одни в похожем на свалку салоне. Они налили себе по большому стакану виски и лихо опрокинули, после чего свалились тут же рядышком на диван и гулко захрапели.

Братья проспали до позднего вечера. Галь пробудился раньше брата, не совсем понимая, где он, и что было накануне. Он разбудил брата словами: «Вставай! У нас с тобой важное дело! Нет-нет, в больницу мы поедем позже. А до того нам с тобой надо сестрёнку разыскать!» — «И всю её банду! — жалобно протянул Гай, потягиваясь и зевая. — Как бы не пропала в нашем огромном городе. Кругом столько нехороших людей!..» — «Особенно там, среди этих, как-их-там?.. фиолетовых, которые ей голову заморочили…» — «Фиолетовые ан-ти-стри-меры, фанат-т-т-тики пр-р-роклятые!..» — бессвязно бормотал заплетающимся языком Гай, ощупывая себя, и потопал в ванну.

Спустя полчаса братья вышли в сад и глянули через ограду. Галь первый увидел возле дома тускловато-серебристую старенькую отцовскую «Хонду». «Отлично! Похоже, daddy к маманькиным родичам на ней не поехал… или кто-то пригнал её сюда…» — «А ключи?» — заныл Гай. — «За это не боись! Я заранее побеспокоился…» — бормотал Галь, шаря в своём ящике стола. Вытащив связку ключей, он победно помахал ими перед носом оторопевшего брата, у которого от изумления отвисла челюсть: «Ты что?.. Выкрал?» — «Тю, дурной! Я вре-мен-но позаимствовал и сделал копию! Мы ж с тобой дубоны! Понимать надо!» Они забрались в отцовскую машину, на которую Моти им разрешения ещё не давал, и поехали на поиски сестры. Они колесили по городу и кружили вокруг ораковевающего Юд-Гимеля, но внутрь не стали заезжать. С тех пор, как они покинули это место на ленд-дабуре, способном двигаться практически по любым трассам, некогда просторные и оживлённые улицы Меирии успели превратиться в узкие, крутые и мрачные витки. А пешком, в состоянии закручивающихся штопором мозгов, в котором они пребывали после пережитого под утро шока, когда любимый кумир Ад-Малек увёл их девушек, они пойти не решились.

До глубокой ночи Галь и Гай кружили на машине вокруг ораковевшего до почти полного подобия гигантскому муравейнику Юд-Гимеля, но он словно обезлюдел.

Неожиданно Гай робко предложил поехать в больницу к отцу. Галь молча кивнул и развернул машину, погнал её по окружному шоссе, после чего они углубились в центральные торговые кварталы Эрании. Нет нужды рассказывать, сколько времени они добирались до больницы, как носились по широким проспектам самых престижных кварталов родного города, вытворяя пируэты из серии «зависть каскадёра» (во всяком случае, им так казалось). Руки Галя покоились на клаксоне, на который он отчаянно давил не переставая, поднимая с постелей спящих обитателей домов и вилл, проносящихся мимо в нервном синкопическом ритме. Ему казалось, что звук клаксона слишком слаб, и он то и дело высовывался из окна и оглашал окрестности диким воплем. На каком-то перекрёстке за ними погналась полицейская машина, что необычайно разозлило и без того разгорячённых парней. Галь тут же развернулся и на полной скорости пошёл на сближение с полицейской машиной, норовя протаранить её. Гай догадался вставить в дискмен диск с крутым силонокуллом и врубить на полную громкость. Полицейский за рулём едва успел резко свернуть в маленькую боковую улочку — подальше от этих сумасшедших!.. Представители закона смекнули, что сумасшедшей машиной правят фанаты силонокулла (не исключено, сильно обкуренные!), а то и дубоны. А с последними, все знали, лучше не связываться: они пользуются особым покровительством самого и.о. рош-ирия Тима Пительмана.

Карьера дороже ночного покоя и даже жизни эранийцев, если найдутся такие, что сами, себе на беду, полезут под колёса сумасшедшего тускло-серебристого автомобиля.

Под утро братишки, сами не понимая, как это получилось, обнаружили себя возле больницы, куда более суток назад Галь привёз отца. К этому времени они основательно прибалдели и устали. Поэтому, когда рано утром Тим был выведен под белые руки из больницы, он с изумлением увидел серебристую, основательно помятую и поцарапанную машину Моти Блоха, и в ней, обнявшись и самым причудливым образом положив головы друг другу на плечи, храпели его ненаглядные юные друзья, близнецы Галь и Гай. Тиму было жалко их будить, но он понимал, что лучше бы мальчишек и машину их отца, которую они, конечно же, взяли без разрешения, увезти подальше от окон больницы. Тем более машина стояла явно не на месте — аккурат поперёк основной трассы, которой обычно пользовались работники и посетители больницы. Поэтому Тим подошёл к дежурному полицейскому и ласково, но с ледяной твёрдостью, попросил его отбуксировать машину подальше от входа в больницу и от окон палаты отца, что и было сделано. Когда же братишки, наконец, очухались и подняли головы, они не сразу поняли, куда их занесло. Задний дворик больницы не блистал изысками, скорее, он напоминал весьма неароматную свалку.

Братья не сразу поняли, что выехать из этого тесного дворика будет непросто, поэтому начали делать неуклюжие попытки проехать немного вперёд. Но… упёрлись в огромную кучу чего-то темно-серого, где и застряли. Гай принялся звонить домой, но, понятное дело, ответа не получил. Тогда Галь набрал номер отцовского та-фона, который, оказалось, отключен, что изрядно разозлило близнецов. Яростно нажимая на кнопки, они попытались дозвониться до мамы — тот же результат. Наконец, Галь догадался позвонить Тимми, и, к их большой радости, тот тут же откликнулся. Тиму не надо было даже объяснять, где они находятся — он появился перед лобовым стеклом машины через считанные минуты. Тем же путём, каким он ранним утром запихнул братьев в этот тесный дворик, он их вывез оттуда, уже самолично, и так же на буксире, доставил к дому.

К этому времени близнецы додумались использовать для поисков беглянки-сестры обслуживающую «Цедефошрию» новинку, экспресс «Хипазон». Тим одобрил их план.

На экспрессе «Хипазон» следует остановиться особо. Ведь этот яркий (пусть и не всеми видимый) плод фанфарологической мысли по сути своей является передвижной фанфармационной лабораторией. В «Хипазоне» прямо на местности в порядке творческого эксперимента отрабатываются постоянно создаваемые силонокулл-пассажи.

Одновременно ведётся патрулирование «Цедефошрии», поиск, обнаружение и обезвреживание носителей порой всё ещё встречающихся явлений антистримерства.

Для этого «Хипазон» пересекает территорию по неожиданным и постоянно меняющимся трассам. Они проложены по специальному покрытию, над которым расстилается упругий мягкий слой тёплого газа сложного состава, типа газообразной подушки. В днище вагонов вмонтирована (позаимствованная у руллокатов) Ю-змейка, обеспечивающая плавное, практически без толчков движение экспресса. Со временем «Хипазон» должен превратиться в туристический поезд, регулярно обслуживающий обитателей «Цедефошрии».

Разумеется, на данный момент далеко не все удостоены путешествовать на «Хипазоне», сидя в мягких креслах удобных вагонов. Пассажирами «Хипазона», по определению, могут быть только удостоенные и посвящённые. То есть те, кто, едва прикоснувшись к азам фанфарологии, готовы безоговорочно и с восторгом принять струю подобающей цветовой гаммы. Только их в самом сердце «Цедефошрии» ждёт приятный и полный незабываемых ощущений отдых в Фанфарирующем Золотом Гальюне.

Большинству простых эранийцев ещё только предстояло дорасти до правильного постижения причудливых аллегорий струи подобающей цветовой гаммы, скрываемых в затейливых живых картинах. Для этого полагалось пройти длинный путь по извилистым тропам достижений фанфармации и фанфаризации, пролегающих через витки «Цедефошрии». Это автоматически побуждало принять участие во многих, если не во всех мероприятиях, порождённых неиссякаемой фантазией главного консультанта СТАФИ Минея Мезимотеса и воплощаемых верными фанфаризаторами Тима Пительмана. По мере приобщения новых членов и целых слоёв арценского общества к струе подобающей цветовой гаммы к «Хипазону» планировалось сделать движение экспресса регулярным и всеохватным. Подразумевалось, что в конечном итоге духовно созревшие народные массы и отдельные члены общества не будут испытывать нужду в утомительных пеших переходах по бескрайним просторам «Цедефошрии», как и в прочих хитроумных методах фанфаризации — все станут удостоенными и посвящёнными.

В описываемый нами период к удостоенным и посвящённым можно было смело отнести дубонов из батальона Кошеля Шибушича. Сидя в удобных мягких креслах, они с интересом изучали красочные и своеобразные рекламы, живо изображающие небывалые ощущения, сулимые струёй подобающей цветовой гаммы, постоянно переливающиеся одна в другую на толстых оконных стёклах пассажирских вагонов экспресса. Таким образом, удостоенные и посвящённые дубоны ещё глубже постигали современные идеи фанфарологии.

Самый главный вагон экстра-класса экспресса «Хипазон» был отведён достигшим высшей степени удостоенности и посвящённости. Это, конечно же, были творцы силонокулла Ад-Малек (он же Аль-Тарейфа) и Куку Бакбукини (он же таинственный спонсор Проекта Века Шугге Тармитсен). Оба великих человека без отрыва от силонокулл-творчества уютно возлежали на мягчайших подушках, разбросанных по ковру, уставленному бутылками и закусками. Немного поодаль на корточках устроились их шомроши, которых им лично выделил главный дубон Кошель Шибушич.

Чаще всего на этот почётный пост назначали наших старых знакомцев, братьев Блох.

В углу, за спинами великих звёзд силонокулла, робко скорчившись и печально поникнув, сидели навсегда потерянные близнецами подруги Смадар и Далья. Галь отрешённо помаргивал и время от времени поглядывал в широкое окно вагона на проносящийся мимо и преобразованный толстым стеклом пейзаж «Цедефошрии». Рядом робко пристроился брат-близнец Гай, он то и дело потирал уши, почему-то сильно распухшие и напомнившие пару сине-зелено-лиловых вислых листьев диковинного растения. Девушки, прижавшись друг к другу, с жалостью и грустью украдкой поглядывали на братьев и тут же переводили испуганные и загнанные взоры на Ад-Малека.

У всех четверых далетариев мысли текли примерно в одинаковом направлении. Они вспоминали, как весело начиналось их первое путешествие.

В самый первый раз, ещё до памятного приёма гостей в доме Блохов, «Хипазон» домчал их до Фанфарирующего Золотого Гальюна, где у входа их ждал друг Тимми. С каким изумлением и восторгом взирали все четверо на интерьер и убранство помещений!.. В просторном вестибюле Тимми молча указал девушкам в сторону женского отделения и с ласковой улыбкой повёл мальчиков в отделение мужское Фанфарирующего Золотого Гальюна. Стены огромного зала были расписаны затейливо-закрученными обрывками клавиатур пианино, при этом гамма переливающихся оттенков клавиш и их форма красноречиво провозглашали арпадофелевский принцип унитазификации эстетики.

Мальчишек особенно впечатлило обилие распахнутых настежь кабинок, внутри которых ослепительно сверкали тёмным золотом унитазы. Примостившиеся рядышком писсуары то и дело издавали смешные звенящие звуки колокольчиков, в которые время от времени врывался рвущийся из унитаза мощный рёв электронного фагота, плавно переходя в фанфары, давно уже ставшие неотъемлемой составляющей звуковой картины эпохи силонокулла («Которую мерзкие фиолетовые зубоскалы обозвали вместо эпохи силонокулла — эпохой силуфокульта!..» — зло скрипнув зубами, вспомнил Галь).

Друг Тимми Пительман провёл их по всем уголкам и закоулкам казавшегося (благодаря зеркалам) безграничным мужского отделения. Он показал, как запустить шарманку затейливо-перекрученной клавиатуры (её поначалу близнецы приняли за обыкновенную абстрактную, хоть и шикарную, стенную роспись), дал послушать парочку пассажиков.

У сыновей учительницы музыки, и самих-то обладающих абсолютным музыкальным слухом, сразу же возникло странное ощущение, что изображённые на стене скрученные винтом клавиши играют перекрученный мотивчик, жутковато сочетающийся с переливом всех цветовых сочетаний и оттенков. Позже подружки Смадар и Далья рассказали им про женское отделение, оформленное в более нежных и ярких тонах, когда они встретились и с удобствами ловили кайф в Общей кальянной. Там, как стало известно всей Эрании, посетителям предлагали всевозможные составы и сорта для курения. За особую плату можно было получить и персональный кальян, в котором обычно воскуривали смеси трав, приправленных неведомыми веществами, вызывающими порхающее-парящее состояние души. Согласно эксклюзивной рекламе, пары этой причудливой смеси, поддерживаемые звучанием самых любимых пассажей «Звёздных силоноидов», способны вознести потребителя до недосягаемых высот божественного наслаждения радостями жизни.

Только при втором посещении Золотого Гальюна и Общей кальянной всем четверым удалось прильнуть к персональному кальяну. После двух затяжек они поняли, что персональный кальян — единственное, чего им недоставало в жизни для полноты счастья. Значительно позже они поняли причину того, что персональный кальян можно было встретить только в таких эксклюзивных местах, закрытых для основной массы и предназначенных исключительно для особо удостоенных и посвящённых.

Возлежа рядышком на подушках и прикрыв глаза, они вчетвером ловили неземной кайф и не могли оторваться от тоненькой трубочки, заканчивающейся прозрачной маской в форме уплощённой ракушки, из которой вдыхали пары божественной смеси.

В самый неподходящий момент Тим подошёл к их живописно расположившейся на цветастых мягких подушках группе. Своей огромной ручищей он сграбастал Галя, с силой встряхнул его, затем то же самое проделал с Гаем. Оба парня с обидой и недоумением посмотрели на него. Но их друг, ни слова не говоря, знаками велел им столь же решительно оторвать подруг от персональных кальянов и спешно покинуть помещение Общей кальянной. Близнецы никогда не видели своего ласкового друга таким разъярённым и не поняли причину его необузданной ярости. Подгоняемые Тимом Пительманом, не стряхнув с себя неземных ощущений, все четверо, понурившись, заплетающимися ногами гуськом направились к выходу из сверкающего тёмным золотом помещения. Больше им так никогда и не пришлось прильнуть к персональному кальяну и вкусить неземное наслаждение от божественных испарений…

На выходе из кальянной Галь увидел полулежавшую на подушке изысканной расцветки Офелию. Не отрывая губ от своего персонального кальяна, она нежно кивнула ему, и её затуманенный взор сверкающих бесовским изумрудом глаз явно на что-то ему намекал. Всё ещё пребывая в ауре сказочных ощущений от вдыхания эксклюзивных паров, он никак не мог смекнуть, чего от него хочет популярная любимица элитариев и труженица цеха фанфармации. Галь потянул носом и учуял, что в данный момент Офелия вдыхала один из обычных составов трав, предлагаемых посетителям Золотого Гальюна.

С особой горечью Галь вспоминал предыдущую поездку в экспрессе в качестве особ, приближёных не только и не столько к Пительману, но к Ад-Малеку и Бакбукини.

Вспомнил с болью и недоумением: в Золотой Гальюн их не пустили, их постоянный абонемент на посещение столь престижного места был аннулирован без объяснения причины. Это у них-то, заслуженных дубонов!

Экспресс всё так же плавно нёсся вдоль одного из витков «Цедефошрии», вся компания удобно расположилась на мягчайших подушках. Галь и Гай сидели рядышком.

В какой-то момент, изрядно закосев от обилия и разнообразия поглощённых им всевозможных напитков, Галь неуклюже заворочался, пытаясь выпрямиться на подушке.

Наконец, ему это удалось, хотя его мотало и качало во все стороны. Он даже не заметил, что Тим куда-то испарился. Чтобы не упасть, он упёр привычным и любимым жестом обе руки в колени и принялся вещать заплетающимся языком: «Наши предки и сестрица — идиоты! Что бы им сейчас не жилось в «Цедефошрии»! Изысканной еды и напитков — от пуза и до балды! Даже абонементной карточки не требуется таким, как мы, высшим из высших, удостоенным из удостоенных, посвящённым из посвящённых!

А нашей сестрице — только её молитвы и псалмы! Ими они, дурацкие антистримеры, сыты будут? Дура упрямая! Она согласна быть избитой, но только не приползти к нам с благодарностью, что уму-разуму её научили!» Вдруг, неожиданно для всех, Ад-Малек грохнул кулаком по ковру, по тому месту, вокруг которого живописно выстроились початые бутылки коньяка и пива. От его увесистого кулака всё это хозяйство с жалобным звоном попадало и ломаным веером расположилось на ковре.

Аль-Тарейфа, хищно сверкнув глазами из-под чёрных бровей, изогнутой косматой линией прорезающих низкий лоб, оглушительно прорычал: «Слушай, хабуб, что это ты за разговоры тут ведёшь? Что это ты всё о своей сестрице? Я тебе уже сказал: или ты можешь её поймать и привести сюда — или нет! Именно о том, как её поймать, и следует думать и говорить! Говорил я тебе, или не говорил?» Галь испуганно и удивлённо взглянул на приблизившееся к нему огромное свирепое лицо великого виртуоза снизу вверх и затравленно пробормотал: «Да… кажется… что-то такое… говорили, сахиб Аль-Тарейфа…» — «Ну, так вот! Объявляю тебе: отныне вы с братцем лишаетесь всех деликатесов и привилегий удостоенных и посвящённых. И, конечно же, никаких выпивок! Будете питаться, как принято у упёртых антистримеров! И, разумеется, никаких посещений Золотого Гальюна! Вообще!!! Он для верных и успешных, а вы, как мне стало ясно, отнюдь не таковы! Понял, хабуб?!

И так до тех пор, пока не поймаете сестрицу! Я что, тебе ещё не дал понять, что она мне очень нужна? Лично мне!!! И вот ещё что… Я знаю, что ваши занятия домашними кружками, которые вы нелегально проводите в «Цедефошрии», сделали вас не по заслугам популярными и вскружили ваши головы. А между тем силонофон вы так и не освоили, как я требую! Хорошо, хорошо, Куку… Гай играет на ботлофоне, и у тебя, по доброте душевной и неоправданной мягкости натуры, к нему нет никаких претензий. А у меня к Галю — есть! И чтобы прекратил своё хвастовство! Никаких кружков, пока не добьёшься требуемого мною уровня! Если нет нужных силонокулл-способностей, так и скажи! Но тогда… сам знаешь, в каком витке ты окажешься и как после этого будешь выглядеть… И от моих женщин подальше! Они давно уже не ваши!» — он со свирепым наслаждением созерцал посеревшее, принявшее затравленный вид лицо парня, с которого весь хмель моментально слетел. Ему от страха даже в голову не пришло, что в родной деревне Аль-Тарейфы силонокулл считается вредным язычеством и находится под строжайшим запретом. Хотя доходы Ад-Малека от занятий «этим язычеством» всячески приветствуются и пользуются уважением…

Рассвирепев, Аль-Тарейфа сильно встряхнул Галя, голова которого бессильно моталась из стороны в сторону, и ещё несколько раз встряхнул. Увидев, что его взгляд стал более осмысленным, Ад-Малек отпустил его и деловито предложил: «Давай-ка лучше делом займёмся! Тебе явно не даётся мой новый пассаж ВЗБРЫН-Н-Н-НЬК! А ведь это один из важнейших звуковых пассажей, наимощнейший из мощнейших по своей космической силе! По своему воздействию нет ему равных. Любой хлюпик-антистример, как услышит наш взбрыньк, сразу с копыт откинется. И никакие псалмы ему не помогут! Главное — начинать с piano-pianissimo, которое будет продолжаться довольно долго, потом на стремительно ускоряющемся crescendo достигнуть forte-fortissimo.

То есть это должно быть внезапным ударом по нервам и ушам. Такой вот шокирующий аккорд-взбрыньк. Понял, хабуб? — взбрыньк!!! Потому что в тот момент, как мой взбрыньк как бы начинает угасать, вступает мой друг и кормилец… э-э-э… прошу прощения!.. синьор Куку… Он врубает ботлофон на полную мощь, у него имеется собственный ботло-взбрыньк, от которого осколки во все стороны. Только и знай, береги глаза! На нашего Куку, право же, бутылок не напасёшься! Глядишь, всё своё состояние, нажитое тяжкими трудами, на бутылки спустит… Как же ты, дружок, тогда меня содержать-то будешь?» — хитро подмигнул приятелю Ад-Малек. Тот зажмурил свои бледные глазки и с хрустом потянулся. На лицо Ад-Малека вернулось серьёзное выражение, он гаркнул: «Ну-ка, давайте попробуем? Я покажу! Но смотрите, если не сможете повторить, вы знаете, что вас ждёт! Ещё и за то, что позволили себе дурацкие ностальгические воспоминания, что посмели к моим женщинам приблизиться на недозволенное расстояние!» — и он свирепо глянул на Смадар и Далью, которые затряслись от страха и потупили потухшие глаза. Близнецы задрожали, со страхом поглядывая на своих высокопоставленных друзей, переводя испуганные взоры с одного на другого. Они-то, как никто, знали крутой нрав кумиров, которые стали совершенно нетерпимыми и жёсткими после того, как девушки Смадар и Далья перешли к Ад-Малеку.

Взбрыньк — это новый пассаж Аль-Тарейфы и новая тайная идея Пительмана, которую он собирался применить в целях окончательного обуздания антистримеров. Но близнецам Блох об этом ничего не говорили.

«Ну, разве угонишься за всеми идеями Аль-Тарейфы? — туго проворачивалась невесёлая мысль в затуманенном мозгу Галя. — И ведь у самого не всегда получается его же собственный взбрыньк! А от меня требует самым жёстким (чтобы не сказать — жестоким!) образом…»

У девушек в памяти всплыла другая картина из той же поездки… Оставив братьев в покое, Ад-Малек прильнул к своему кальяну. Сладко жмурясь, он со свистом потягивал из своей затейливо извивающейся по всему вагону трубочки кальяна, источающего сладковатый и едкий дымок, от которого у непривычного человека раскалывалась голова и слезились глаза. Внезапно он оторвался от своего кальяна и принялся деловито подключать свой силонофон. «Ну, братишки, готовы? Галь, Гай!

Поближе! Смадар, Далья! Эй, женщины, раскройте пошире окна и сядьте у моих ног…

А… А… А почему вы ещё не вымыли мои ноги?» — вдруг взъярился великий исполнитель, сверкая свирепо вращающимися глазищами на обеих дрожащих девиц.

Схватив их обеих за уши, он со всей силы ткнул их носами в свои босые ступни: «Ну!» — свирепо прошипел он.

Низко опустив головы и незаметно утирая моментально засочившиеся кровью носы и наполнившиеся слезами глаза, девицы выхватили откуда-то по мягчайшей губке, вытащили из-под низкого, стоящего в уголке дивана тазики с пышной пеной и принялись нежно омывать серые от грязи, задубелые пятки своего повелителя. Того самого, перед кем они в экстазе преклонялись всего лишь два-три года назад, на чьих концертах вместе со всей своей компашкой визжали от восторга до потери голоса… С кем и не чаяли сидеть запросто в одном вагоне элитарного экспресса «Хипазон».

Да и о самом экспрессе «Хипазон», как и о новой «Цедефошрии» тогда никто и понятия не имел… Но разве о таком сидении запросто в одном вагоне могли мечтать эти девчонки, воспитанные в одной из полуэлитарных семей Эрании-Бет?

Разве о таком унизительном прислуживании некогда загадочному и таинственному кумиру, вблизи оказавшемуся грязным, капризным тираном (и, этак на сладенькое — садистом), они мечтали? В роли ли бессловесных его наложниц, не вылезающих из боли и унижений, они себя видели в те дни, когда в экстазе рвались к сцене старой элитарной «Цедефошрии», куда их чуть не на руках несла толпа восторженных поклонников?.. А Галь и Гай, их милые, нежные и сильные любовники… Неужели они их просто продали своим могучим покровителям? И за что! — за место в «Хипазоне», за годовой абонемент в Золотой Гальюн… А вместо этого оказалось, что сами же должны ублажать тех же покровителей, и никакой Золотой Гальюн им не светит…

Близнецам Блох было твёрдо обещано, что если в течение месяца они не накроют гнездо отпетых антистримеров семейки Дорон, не приведут к Ад-Малеку свою упрямую сестрицу, они могут распрощаться со своим высоким положением. «Чем выше взобрались, тем ниже и больнее будет падать, учтите, красавчики! Возом-м-мнил-л-ли!!!

Ух, как я с вами посчитаюсь! Ух-х, я даже представить себе не могу!» — со свирепой мстительностью глядя на них, с наслаждением повторял на разные лады Аль-Тарейфа.

О, какое у него при этом было лицо!..

…Галь оглянулся вокруг, облизывая потрескавшиеся губы. Неплохо было бы промочить горло… хотя бы простым глотком крепкого чаю или кофе… Но нет…

Только три раза в день теперь им четверым дозволено покушать простой пищи, или от того, чем побрезговали кумиры, и попить воды из-под крана…

Он всё ещё надеялся, что вот сейчас раскроется дверь вагона, и к ним, сияя своей обаятельной улыбкой, распахивая объятия, войдёт их любимый увалень Тимми. Тот самый Тимми, который так их, малышей, любил, обоих на руках носил и к потолку подбрасывал, который всегда их покрывал и защищал, какую бы злостную шалость они ни сотворили. Но Тим давно уже не появляется в поле их зрения… после одного памятного разговора.

Однажды напуганные близнецы Блох решили рассказать о зловещих посулах Аль-Тарейфы Тимми Пительману, которого они на всю Арцену объявили своим вторым отцом, бывшему другу и покровителю их родного отца Минею Мезимотесу, и, может, даже самому Кобе Арпадофелю.

Так получилось, что первым, с кем им удалось побеседовать, оказался Миней.

Ласково улыбаясь, он отговорился ничего не значащими утешениями, уверяя испуганных мальчишек, что это была только шутка. Конечно же, Ад-Малек и не помышляет ничего плохого сделать таким верным и преданным мальчикам, да ещё и таким милым и обаятельным, и поэтому все его слова надо воспринимать как весёлую и острую шутку. «Ну, что вы, в самом-то деле! Юмора не понимаете? Ну, тряхнул мужичков маненько! На то вы и мужики! Он же вас воспитывает! Не берите в голову!

Продолжайте демонстрировать искреннюю верность и преданность нашему делу — и всё будет о-кей!» Тимми не придумал ничего лучше дежурных советов: «Послушайте, пупсики! Вы должны проявить терпение и понимание душ великих виртуозов и гениев вообще, и душу Ад-Малека при всей его жёсткости, в частности. Семейные и клановые традиции вкупе с воспитанием никогда не позволяли ему излишней слабости и милосердия в отношении тех, кого он воспринимает чем-то типа своих слуг…» — «Слуг?» — ошеломлённо прошептал Гай, выпучив глаза на Тимми. А тот невозмутимо кивнул: «Да-да, детка!

Именно слуг, от которых он ждёт неукоснительного послушания, но которые не обнаружили достаточной преданности и старательности в этом качестве». Галь попытался ему возразить: «Тим, что ты говоришь! Когда ты нас с ними знакомил, мы как-то не рассчитывали, что нам планируют такую будущность! Ведь фактически ты продал нас в рабство, пусть даже и великим виртуозам и кумирам эранийских далетариев».

Какая же поднялась в нём горечь, какое его охватило изумление, когда Тим, решительно завершая разговор, просто и ясно заявил: «Ничего не поделаешь, лапуль!

Мы все зависим и от Тармитсена с его огромными деньгами, которые он вложил в наш проект угишотрия, и от его друга Ад-Малека Аль-Тарейфы. Шугге искренне и нежно его любит, покровительствует ему — его он и будет поддерживать, что бы ни случилось, чего бы тот ни сотворил, в чём бы его ни обвинили. То же относится ко всему его клану. Тармитсен всегда найдёт им оправдание. Так что держи ухо востро, мой мальчик! Ну, неужели ты бы предпочёл, чтобы я, твой друг Тимми, который столько для тебя сделал, или Мезимотес, столько вложивший в карьеру твоего отца, пострадали из-за ваших капризов и непонимания ранимой души Ад-Малека? И серьёзно пострадали? Скажи прямо — да или нет?» — «Н-н-нет… Но я не хочу, чтобы он так обращался с нами и с девочками, чтобы так нас мучил! Разве же ты этого хочешь?

Мы не заслужили! Мы им так преданы… и вам всем!» — «А где обещанная Ад-Малеку твоя сестричка? Он ждёт от тебя именно такого выражения преданности! А где её друзья Дороны?» — неожиданно прищурился Тим. Галь с Гаем переглянулись и виновато потупились, бормоча: «Ну, на всё нужно время…». Они даже боялись заикнуться, что ничего никогда не обещали. Ад-Малек однажды в шутку обмолвился, что хотел бы познакомиться поближе с их сестрой, они на эту шутку ответили смущёнными ухмылками — и это было сочтено обещанием? Да, Тим несколько раз при Ад-Малеке намекал, что самый лучший способ оторвать Ширли от Доронов — это познакомить её с такими гигантами, каковыми давно зарекомендовали себя мужчины клана Аль-Тарейфа. Способы обнаружения и поимки сестры и её соблазнителей и растлителей ребята обсуждали постоянно. Но всё это был, как им казалось, ни к чему не обязывающий трёп…

Тим вздёрнул подбородок и важно заявил: «Во-от! То-то и оно! Хватит нажираться пивом, оно затуманивает взор, резко снижает реакцию! Так ты сестричку-антистримершу не поймаешь!.. У меня, между прочим, свои к тебе претензии. Мне нужна твоя мама, очень нужна! Понял, лапочка?» — «Так поговори с нею! Раз она тебе так нужна!» — вспыхнул Галь. — «Вот ещё! Я не собираюсь перед нею унижаться…» — «Тогда зачем она тебе?» — «А это уж потом поймёшь… — скрипнул Тим зубами, и близнецы изумлённо на него уставились. — Э-э-э… короче… Запомни это. И пока твоя мама сама ко мне не придёт и не скажет, что согласна, больше ко мне со своими жалобами не подходи! Зачем я вами так много занимался с ваших самых нежных лет, зачем вас в секции водил, на дорогие подарки чуть не целое состояние выбросил?

Чтобы вы, взрослые здоровые мужики, ко мне со слёзными жалобами приходили?

Извольте терпеть боль от Ад-Малека! Боль от друга лучше ласк антистримеров! Тем более — заслуженная боль! Пока твоя сестрица не будет поймана, а вся антистримерская семейка Дорон не будет изолирована от общества. Ясно?» Близнецам ничего не оставалось, как ответить своему старому другу: «Яс-с-сно…» После неудачи с Тимми Галь решил, что ничего не остаётся, как искать защиты у Кобы Арпадофеля. Арпадофель подозрительно глянул на тех, которых ещё совсем недавно приблизил к себе и держал при себе на самых важных церемониях. Он ещё раз смерил их сверлящим взглядом левого глаза, белого прожектора, как бы считывая их лица себе на память, и вдруг фанфарически взвизгнул: «Что, яблочки, яблоньку вспомнили? А может, гены мамашиной фиолетовой семейки взыграли у наших прославленных близнецов Блох? Против Аль-Тарейфы выступать?! Клеветой заниматься?!

Не паз-з-з-волю-у-у!!!» — и по лицу Арпадофеля начало разливаться ярко-свекольное зарево, а уж признаком чего были эти краски на лике Главного Фарфаролога, знала вся Арцена. И близнецам не оставалось ничего другого, как ретироваться в ближайшие кустики… Правда, добежать не успели…

Поездки в «Хипазоне» с виртуозами силонокулла и сидящими за их спинами запуганными, задёрганными, забитыми, молчаливыми подругами происходили почти каждый день. Близнецы надеялись, что постоянное прочёсывание «Цедефошрии» меж витками и вдоль витков позволит обнаружить Ширли и её фиолетовых спутников.

Поездки сопровождались обильными трапезами, которые подавались исключительно виртуозам. В вагоне висел густой и едкий дым кальяна. Непременный звуковой фон этих поездок — агрессивные силонокулл-пассажи, с ботлофоном, вступающим в самый неожиданный момент, рассыпающим трели словно бы оглушительно грохочущих по булыжнику и падающих непрерывным потоком с опрокинутого грузовика бутылок… И зачем-то ежедневные «уроки» игры на силонофоне. Ад-Малек не спускал ни малейших ошибок (или того, что он считал таковыми): «Опять не получилось, Галь? Что ты себе думаешь! А если Коба с Тимми организуют ещё один Турнир? Ты что, хочешь, чтобы антистримеры Гилад и Ронен победу одержали?» — «Разве у них есть хоть малейший шанс?» — жалким испуганным голосом лепетал Галь, а Гай молча глядел на брата, и внутри у него всё трепетало. Галь продолжал, заикаясь: «В нашей Большой Акустической Ракушке, где вся аппаратура настроена на силонофоны и ботлофоны!

Тимми уже доработал фелиофон, и теперь чёртов шофар, даже мультишофар — нам не страшны! Не беспокойтесь, сахиб!» — «А я беспокоюсь! Ведь это ваш Тимми — не наш!» — многозначительно пробасил Аль-Тарейфа, как бы ненароком, отработанным, умелым движением прихватывая своими гибкими крепкими пальцами ухо Гая. — «Наш — значит и ваш!» — заскулил Галь. — «Я так не думаю, пока не удостоверюсь! Вот и ты не можешь сыграть даже простенький винтовой пассажик. У тебя виртуральный слой металла не сплошной, а какой-то пористый и слишком тонкий на слух! Откуда я знаю, может, ты специально! Что же это будет, когда ты начнёшь не классический, а сложный взбрыньк отрабатывать?! А?!!.. Вредительство?!!.. Вот что, хабуб!

Сегодня и до завтрашнего утра ты мой шомрош — лично и безраздельно. Поэтому я приказываю тебе отрабатывать пассаж до тех пор, пока меня это не удовлетворит…

И никаких ни кушать, ни пить не будет, пока я не сочту, что всё отработано в приемлемом виде!» Галь испуганно посмотрел на своего свирепого кумира. Брат Гай сидел рядышком на полу, и на его лице было написано непередаваемое страдание, в серых глазах стояли слёзы, готовые вот-вот выплеснуться наружу. Аль-Тарейфа в машинальной задумчивости крутил его ухо, сильно распухшее и превратившееся в нечто бесформенное, темно-бордовое от этих нежностей.

На память Галю пришли одна за другой картины: они с Тимми сидят за столиком вместе с этими великими виртуозами, и Ад-Малек в приступе своей фирменной нежности больно, до синяков щиплет одного, затем другого близнеца за щёку… «А наш ласковый Тимми, наш второй отец, ничего не заметил! И даже не подумал нас с братишкой защитить!» — вдруг с возмущением подумал юнец о Тиме, стараясь незаметно погладить брата. Потом непостижимым образом подумал об отце, о котором ничего не знал с тех пор, как они покинули палату больницы, куда устроили отца после обыска у своих родных дядьёв в Меирии. И тут же ему на память пришло, как после Турнира они с братом, вместо того, чтобы сопроводить сестру до дома и запереть её, вышли из машины отца и направились пить с друзьями-дубонами в паб «У Одеда».

С тех пор они сестру так и не видели ни разу и даже не имеют понятия, где её искать. Кто-то рассказывал, что её возле ульпены избили штили Антона. Но с тех пор никто её не видел и о ней не слышал. «Наше упущение! — мрачно подумал Галь, — вот поэтому нас теперь и мучают! А сейчас… Куда она и её дружки подевались?

Где их искать?» Он в ярости скрипнул зубами, глаза его налились злобой.

…И снова перед глазами встало побледневшее лицо отца, его чёрные глаза, сверкающие яростью, смешанной с болью… Галь потянулся за та-фоном: «Вы позволите мне, сахиб, позвонить в больницу, узнать, как там наш daddy?» — «В общем-то, позволять бы не стоило, пока пассаж не получится, — зловеще ухмыльнулся кумир, при этом снова пребольно ущипнув его одновременно за щёку и ухо. — Ну, да ладно… если, конечно, линия работает… Сам понимаешь, мой силонофон может… э-э-э… совершенно нечаянно создавать помехи… до полного обрыва на линии. И для получаемой информации тоже…» — многозначительно добавил Ад-Малек, и губы его как бы исполнили стремительный короткий танец, завершив его презрительно-искривившейся линией…

Конечно же, та-фон молчал, потому что как раз в этот самый момент великому виртуозу взгрустнулось завинтить тот свой знаменитый пассаж, который в программе отца запустил саморазрастание его компьютера…

«Ладно, хабуб, побаловались — и будя! — встал и потянулся Куку, пристально уставившись на Гая. — Принимайся за дело! Вечером будем с тобой отрабатывать сложный ботло-взбрыньк. Учти это! Я не могу так наказывать за нерадивость, как это делает мой друг Аль-Тарейфа, у меня другое воспитание. Но не волнуйтесь, братишки: я уж найду, как вас наказать, если будет необходимость! И найду, за что…» — Бакбукини улыбался холодной улыбкой, от которой по спинам Галя и Гая, а также испуганных Смадар и Дальи пробежал знобящий ветерок, все четверо задрожали. Гай сидел на полу уже у ног Ад-Малека и всё так же потирал ухо, морщась от боли. Кроме собственного уха, ничто больше не интересовало парня, и Галь обеспокоенно поглядывал на брата, попеременно кося глазом на всех, кто находился с ними в одном плавно несущемся по винтовой траектории помещении.

Ад-Малек встал и потянулся: «У меня идея!» Галь с опаской, смешанной с надеждой, исподлобья глянул на кумира. Тот ответил ему зазмеившейся по губам ухмылкой и жёстко прогудел: «У вас есть возможность немного облегчить свою участь… Вы должны немедленно отправиться в больницу, где сейчас нежится ваш папочка.

Остальное сообразите на месте. Посоветуйтесь с Тимом — он вас проинструктирует».

Близнецы Блох тихонько выскользнули из купе, только успев бросить жалобный взгляд на скорчившихся в углу с потухшими лицами Смадар и Далью.