"Поэзия Александра Блока" - читать интересную книгу автора (Жирмунский В)

Жирмунский ВПоэзия Александра Блока

В. ЖИРМУНСКИЙ

ПОЭЗИЯ АЛЕКСАНДРА БЛОКА

7 августа 1921 года скончался Алекcaндp Блок...

Говорить о поэте над свежей могилой, когда не притупилась еще боль этой внезапной и для всех нac-тaкoй личной yтpaты, не дело объективного историка. Но по отношению к поэзии Блока-по кpaйнeй мере для людей нашего поколения, воспитанных на Блоке, радовавшихся и болевших его песнями - интимное и личное посвящение в его поэзию дает сознание кaкoй то объективной и сверхличной правоты, когда словами, по необходимости внешними и холодными, мы говорим об историческом значении его явления среди нас. В этом отношении мы знаем больше, чем будущий историк, кoтopый подойдет извне к пережитому нашими coвременниками, и будет расcкaзывaть "потомству" о творчестве последнего поэта-романтика,

Чтоб по бледным заревам иcкycства

Узнали жизни гибельный пожар...

То новое и творчecкoe переживание жизни, кoтopoe определило собой развитие поэзии Блoкa, его жизненный пyть и поэтическую миссию-было живое сознание присутствия в мире бесконечного, божественного, чудесного. Это сознание опрашивает собой все его поэтические переживания, придает им новый смысл, кaк бы новое измерение, необычную, иррациональную, таинственную глубину. Жизненный путь поэта оно превращает в религиозную трагедию, в кoтopoй кaждый новый шаг -приближает или отдаляет от божественной цели, где за "падением" следует "возмездие", и силы небесные борются с силами демоническими за спасение души человека. С этой религиозной точки зрения Блoк говорит о своем жизненном пути во многих "покаянных", автобиографических стихотворениях последнего периода. Этим судом он судит, как поэт, свое прошлое и настоящее:

Когда осилила тревога,

И он в тocкe обезумел,

Он разучился славить Бога

И песни грешные запел.

Но, оторопью обуянный,

Он прозревал, и смутный рой

Былых видений, образ странный

Его преследовал порой...

...С него довольно славить Бога

Уж он-не голос, тoлькo-cтoн...

"Слова поэта-дела его". По отношению к поэту-романтику, кoтopый не хочет 6ыть только автором кpacивыx стихов, "стихотворных дел мастером", кoтopый в стихах проповедует или исповедуется. молится, кoщyнcтвyет или плачет, это утверждение остается незыблемым. Когда нибудь биографы, вероятно, oткpoют и напечатают "Перепиcкy Александра Блoкa", этого самого cкpoмнoro и самого cкpытнoгo в своей личной жизни поэта, и будущий иcтopик расскажет нам внутреннюю биографию, "трагедию отречения" последнего романтикa. Но независимо от этого, даже сейчас для нас совершенно ясно, что без веры в реальность бывшего Блoкy, кaк поэту, видения, стихи его покажутся фантастическим вымыслом, романтичеcкoй cкaзкoй, игрой болезненного и необузданного воображения; тaким они кaзались в свое время тем первым читателям, кoтopыe отвергали в них "оригинальничанье" и "вычуру" непонятного "декадента", тaкими будут казаться, и притом- может быть-в недалеком будущем, новым поколениям поэтов и читателей, преодолевших в себе романтически мистицизм. В лирической драме "Незнакoмкa" эта двойственность oцeнки явления миcтичеcкoй жизни-для поэта, и для "тoлпы"-пoкaзaнa Блоком особенно ясно...-"Господа! Молчание! Наш прекpacHый поэт прочтет нам свое прекpacHOe стихотворение, и, надеюсь, опять о нpeкpacHoй даме..." "Хорошо, ТHA0чкa. Я буду звать вас: Мэри. В вас есть некоторая эцентричность, не правда ли?" Это-в одном плане, бытовом, реальном, кoтophн, OAHaкo, отвергается поэтом кaк "мнимая действительность", кaк иллюзорная Жизнь. Но в иной реальности совершается главное событие внутренней Жизни поэта, единственно важное для него и единственно реальное, чем он определяет свою нo3нwчecкyio и Жизненную судьбу, и об этом реальнейшем поэт говорит тoAько в символе и иносказании:

- Протекали столетья, как сны. Долго Ждал я тем на земле.

- ripoтeкaAH стелетья, кaк миги. Я звездою в пространствах тeклa.

-Yla мерцала с твоей высоты На моем голубом плаще.

- Ты гляделся в мои глаза. Часто на небо смотришь ты?

И если мы cкaAeТ поэту poТaнтнкy не поверив в реальность этих поэтичеcкиx символов, вместе с простым, немудреным рыцарем Бертраном ("Роза и крест": "Ты мне cкa3кн опять говоришь", он ответит, как поэт Гаэтан: "Разве в cкa3кax нe может бьть правды?"

Бсрь, друг мой, cкa3кaТ: я нpHBык Bникaть в чудесный их язь И постигать в o6pьткax слов Туманпьш ход иных миров...

DAoк-поэт любви. Но любовь для него- не простое волнение чувства, не естественная смена переживаний, печальных и радостных. "Любовь-познанье тайны бытия", "Ты тoAькo бодрствуем, когда

мь любим", тaк говорит HeТCикий поэт романтик родственный DAoкy по настроению. Б творчестве 6Aoкa было именно так: любовь является тем индивидуальным переживанием, кoнiopoe oткpыBaeт поэту offTiьктHBHtaй, сверхличный смысл жизни, ее боЯсественную тайну, кoтopoe служит кaк бы источникoм богопознания и определяет собой направление жизненного пути поэта и содержание его песен. Тeкaниc настоящей, единственной любви-вот путь роТaHтHчecкн влюбленного; нo3тHчecкнй образ Дон Жуана в истолвании романтнкoB, (Гофмана, Альфреда де Мюссе в поэме "Намуна", Алексея Толстого и др.- наиболее pкий пример тaкoro искателя. Романтически Дон Жуан - не грубьш чyBcтBeHHнк, меняющий возлюбленную в погоне за наслаждением ради наслаждения; это-юноша, романтически влюбленный в образ единственной возлюбленной, кoa то пригрезившийся его душе. Этот образ, всегда зовущий и единственно желанный, он ищет в кaoй любимой Женщине и после кaoй встречи должен снова нcкaть и обманьтаться, вечно неудовлетворенный, навсегда отправленный единым, 6ecкoHCчHlТТ и неисполнимым Желанием,-H3ТeHHик от CAHlикoТ глубокoй и изначальной верности своей первой, предвечной любви. В стих. "Шаги командора" Блoк дает свое иcтoлкoвaние романтически Дон Жуана-в час, когда приближается возмездие для изменившего единственной возлюбленной:

... Холодно и пусто в пышной спальне,

Слуги спят, и ночь глуха.

Из страны блаженной, пезиаРомой,

, дальней Слышно пенье петуха.

Что изменницу блаженства звуки?

Миги жизни сочтет".

Донна Анна спит, cкpecтив на сердце pyки,

Донна Анна видит сны...

... В час рассвета холодно и странно,

В час рассвета-ночь мутна.

Дева Света! Где ты, Донна Анна? Анна! Анна!-Тишина...

Уже в последних стихах (в III томе Блок выразил настроение романтического Дон Жуана в поэтически формуле:

И в сердце первая любовь Жива к единственной на свете...

, И он же определил земной жребий изменника", скитальца, плененного несбыточным желанием

Опять-любить ее на небе

И изменить ей на земле...

Ее он призывает в кoниe своего пути из глубинь! "унижения",-кaк единственный светльш образ жизни, кaк единственное оправдание поэта, и к ней одной обращен!"егон окаянные стихи:

Простишь ли мне мои мятели Мой бред, поэзию и Тpaк?

Б тaкpТ понимании романтическая любовь перестает уже 6ыть отдельным мотивом в ряду других нosнwiecкТx мотивов. Она намечает основное направление религиозного развития поэта, и становится, тем самым. определяющим cpaктoром в истории его нo3нwчccкoro творчества.

II.

Путь поэта намечается перед нами, 3ак путь познания жизни через любовь. Его кpaйHHe вехи-религиозная AHpнкa "Стихов о TIpeкpacHoй Даме" и цыганcкнe мотивы последних лет, Бл. Соловьев, кaк первьж учитель,-и Аполлон Григорьев, кaк cнyтHик и друг на кoниe Жизненного пути. Б смене символичесх образов возлюбленной в поэзии BAoкa запечатлелись различнье ступени этого интимноличного религиозного и жизнениого pнытa.

Юнoшecкaя AHpнкa ьAoкa полна роТaHтHчecкиx предчувствий первой, еще загадочной любви. Вечерние cyТepкн, голубые туманы, прозрачнью зори, кA0чeк небесной лазури cкB03ь весенние тучи- и первье невнятные зовь! 6ecкoнeчHoro и таинственного, заглянувшего в душу поэта вместе с весенним томлением и

лредрассветньт ожидапием (Aнfe lиceт:

CyТepкн, .cyТepки вешние, Хладнью волнь! у ног, Б сердце-надеждь! нездешние, Божны бегут на нecoк.

ОтзвуРи, песня далекня, Но различить-не могу. Плачет душа одиноРая Там. на другом берегу...,

Первое видение романтически любви - образ нездешней Возлюбленной. Любимая является поэту в неземном, таинственном озарении; она - "ПреРрасная Дама", "ЦаревнаНевеста", "ЗаРатная, Таинственная Дева", "Бладьчица Вселенной", "Величавая вечная Жена". Поэт назьвает ее (всега с большой 6yкBы- Лучезарной, Ясной, Светлой, Злaтoкyдрой. Недостижимой, Святой. Он-pыцарь-певец, силоненньт в смиренном ожидании перед образом Мадоннь, хранящий "завет служенья Непостижной":

Бегут невернью дневпью тени. Bыcoк и внятен РолоИольньй зов. Озаре.нь церковньке ступени, Их кaТeнь жйв-и Ясдет твоих шагов.

Тыздесь пройдешь, холодмьш камень тронешь,

Одетьт страшной святостью веРов,

И может 6ыть, цветок ( весмы уронишь

Здесь в этой мгле, у строгих образов...

Б юношеских стихах 5Aoк-YчeHнк Бл. Соловьева, поэт вечножепственного, религиозного начала любви. "Стихи о Прекрасной Даме" полны таинственного ожидания явления ВечноЖенственного, иисхождения божественной любви. ЭсхатологичссРие чаяния, определившие собой возрождение мистичесРого чувства в pyccкoй поэзии начала нового acкa (напр. у жндрея Белого, ТepeAкoacкoro и др. принимают здссь вид взволнованного предчувствия кaкoro то нового и rAy6oкo личного отРровения Вожественного в любви:

Все видснья тaк мгновенпь!

Буду ль верить им?

Но Бладычицей вселенной,

красотой неизреченной

Я, случайный, бедньт, тленный,

Может бьть, любим.

AHcтHчecкHe предчувствия .явления Божественного в любви ("теофании" сближают BAoкa не тoAькo с лирики л, Соловьева, но через Соловьева, а, может 6ыть, и непосредственно-с "Гимнами к Ночи" HCТeикoro ромаитиРа Новалиса и "Новой Жизнью" Данте. Но рядом с верой в реальность божественного видения, уже в стихотворении, откptиBaBтeТ первьй c6opHик, в стихах современного поэта звучат слова сомнения и страха, не кaк признав неверия, но кaк вьфажение человечески слабости, бессилия перед чудеспьм даром, и намечается возможность измень предвечной Возлюбленной и весь дальнейший путь развития поэта.

Предчувствую Тебя. Цода проходят

.мимо- Все в облике одном предчувствую

Тебя.

Бесь горизонт в огне, и ясен нестерпимо, И молча жду,-тоскуя и любя.

Бесь горизонт в огне, и близко по

явленье, Но страшно мне: изменишь облик

Ты, И дерзкое возбудишь подозренье, Сменив в конце привиычные черты. О, как паду-и горестно и низко,, Не одолев смертельныя мечты! как ясен горизонт! И лучезарность

. близко. Но страшно мне: изменишь облик

Ты.

"Нечаянная радбсть", второй сборник стихов (вошел впоследствии в состав II книги, развивается под знаком этой двойственности. Поэт находится на "распутьи". Образ небесной Возлюбленной отодвинулся в прошлое, покрылся туманом. Из мира таинственных предчувствий и видений поэт вступает в земную жизнь. Б его стихах появляются мотивы "современности"-ночной город, залитый электрическим светом, шум ночных ресторанов и лица земных женщин. Отблесков неземного видения он ищет в этой жизни, смутно прозревая в ней иную, более реальную действительность:

Б ьабвках, в переулках, в извивах, Б электрическом сне наяву Я искал бесконечно красивых, И бессмертно влюбленных в молву...

Случайная встречная на улицах ночного города превращается в таинственную Незнакомку, в чертах которой поэт прозревает свою единственную возлюбленную

...И каждый вечер в час назначенный,

(Иль это только снится мне?

Девичий стан, шелками схваченный,

Б туманном движется окне.

И медленно пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна,

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука...

На этой ступени развития романтического сознания появляется впервые та двойственность в восприятии жизни, которая нашла себе наиболее законченное выражение в лирической драме "Незнакомка" (ср. приведенный выше пример. Теперь каждое стихотворение Блока развивается в двух различных планах: первый план-бытовой, реальный, "действительность", второй план- сверхреальный, в котором происходят душевные события, единственно для поэта важные и интересные. Так, памятное всем стихотворение "В ресторане"* рассказывает о случайной и с житейской точки зрения незначительной встрече поэт видит в загородном ресторане незнакомую женщину, посылает ей розу, встречает дерзким взором ее негодующий взор и т. д.; но вот, внезапно, незначительное происшествие получает углубление в иную действительность, когда за чертами незнакомой женщины поэту показывается видение единственной Возлюбленной, когда то пригрезившейся его душе, образ таинственной Незнакомки:

...Ты рванулась движеньем испуганной птицы,

Ты прошла, словно сон мой легка...

И вздохнули духи, задремали ресницы,

Зашептались тревожно шелка...

Вот почему рассказ о "ресторанной встрече" начинается взволнованными словами, эмфатически подчеркивающими ее исключительную значительность:

"Ни когда не забуду (он был, или не был, этот вечер...".

Вот почему обращение поэта к неизвестной выделено романтически торжественным зачином:

Я послал тебе черную розу в бокале

Золотого, как небо, Аи...

* Ср. более подробно в статье того же автора, "Два направления современной поэзии" ("Жизнь Искусства", № 339-40.

Романтическое "двоемирие", знакомое нам по сказочным новеллам Гофмана. имеет свои художественные законы. С высоты мистического воодушевления земная действительность кажется поэту иллюзорной, нереальной: романтическая ирония искажает эту действительность в безобразный гротеск. Так, - в описании дачной местности под Петербургом, которым открывается баллада о "Незнакомке" или трактира и литературного салона в лирической драме того же названия:

...Вдали, над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач...

...Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск...

С другой стороны, с точки зрения бытовой повседневности, само мистическое прозрение поэта подвержено сомнению, и видение Незнакомки является только поэтической иллюзией, игрой воображения, может быть-сонной грезой (ср. такие выражения, характерные для колебаний чувства реальности: "Иль это только снится мне?" "Ты прошла, словно сон мой, легка...", "он был, или не был, этот вечер..." и т. п. Сам поэт наполовину поддается искушению посмотреть на свои видения, как на сонную грезу или пьяный бред:

Из хрустального тумана,

Из невиданного сна,

Чей то образ, чей то странный...

(В кабинете ресторана

За бутылкою вина)...

Баллада о "Незнакомке" и лирическая драма того же названия окружают чудесное видение единственной возлюбленной обстановкой ночного кабака и мотивируют его постепенно надвигающимся на поэта опьянением:

...И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я, смирен и оглушен...

Как в рассказах Гофмана и Эдгара По, черты небесной Возлюбленной сквозят из нарастающего опьянения поэта, которое разрушает обычные грани дневного сознания:

...И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие, бездонные

Цветут на дальном берегу...

Но для поэта-романтика опьянение лишь приподняло завесу сознания, лишь приоткрыло путь из мира иллюзий в мир реальности:

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине...

Начиная с периода Незнакомки мы замечаем в поэтическом развитии Блока те новые факты, которые, с какой-то высшей религиозно-нравственной точки зрения, оцениваются самим поэтом, как религиозный грех, как отпадение, измена юношескому образу предвечной любви. Но именно в это время творчество Блока постепенно выходит из своей молитвенной неподвижности, созерцательной чистоты, обогащается сложным, противоречивым и хаотическим содержанием земной жизни, страдающей и грешной, и именно к этому времени относятся его высшие поэтические достижения. Выход в жизнь, слияние с творчески преизбыточной стихией жизни через яркое и страстное любовное переживание-вот основная тема новых стихов (сборник "Земля в снегу", вошедший в состав II книги:

О весна без конца и без краю

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!..

...И встречаю тебя у порога

С буйным ветром в змеиных кудрях,

С неразгаданным именем Бога

На холодных и сжатых губах...

В сущности основное устремление души поэта осталось неизменным: как и в юношеских стихах-ожидание чуда, искание бесконечного, выход за грани повседневного сознания.. Изменилось только направление этих романтических стремлений-от чистейшей и непорочной любви к небесной Возлюбленной, к ласкам земной подруги, грешной и страстной. Образ небесной Возлюбленной теперь исчезает. Снежная Дева, Фаина, Валентина, Кармен намечают дальнейшие этапы в истории романтической любви:

Их было много; Но одною

Чертой соединил их я,

Одной безумной красотою,

Чье имя: страсть и жизнь моя...

Эти образы роднит одно: в переживании любовной страсти, в поцелуях и объятиях земных возлюбленных поэт ищет мгновений экстаза, самозабвения, страстного исступления. Только бесконечная напряженность страстного чувства увлекает его-не повседневности любви- как выход за пределы обычной Жизни, в мир вдохновения и бреда, мистического опьянения страстным переживанием.

Под ветром холодные плечи

Твои обнимать так отрадно:

Ты думаешь-нежная ласка,

Я знаю-восторг мятежа!

И теплятся очи, как свечи

Ночные, и слушаю жадно

Шевелится страшная сказка,

И звездная дышит межа...

Меняется весь "ландшафт души" поэта: вместо прозрачных весенних зорь и золотистой лазури, сопровождавшей явление небесной возлюбленной-"звонкая" снежная вьюга, "буйный ветер", "опаляющий" лицо, "пожар мятели белокрылой", обезумевшая тройка, уносящая поэта и его возлюбленную над открытыми темными "безднами", в "снежную ночь":

И над твоим собольем мехом

Гуляет ветер голубой...

Безмерность в переживании любовного экстаза придает лирике Блока в это время ("Земля в снегу", "Ночные часы" невиданную еще в русской поэзии смелость и иррациональность построения- как бы ощущение присутствия творческого довременного хаоса, освобожденных космических сил, из ночного "страшного" мира наплывающих на поэта и затопляющих узкую область светлого дневного сознания.

...В легком сердце - страсть и беспечность,

Словно с моря мне подан знак.

Над бездонным провалом в вечность,

Задыхаясь летит рысак.

Снежный ветер, твое дыханье,

Опьяненные губы мои..,

Валентина звезда, мечтанье!

Как поют твои соловьи...

Страшный мир! Он для сердца тесен!

В нем-твоих поцелуев бред,

Темный морок цыганских песен,

Торопливый полет комет!

Любовная лирика последнего периода приводит Блока от Вл. Соловьева к Аполлону Григорьеву и цыганскому романсу. Однако из всего предшествующего ясно, что мы имеем в творчестве Блока не простую "канонизацию цыганской песни", т. е. младшей литературной линии и ее своеобразных тем, до сих пор остававшихся вне поэзии "высокого стиля", но сложное претворение этих родственных поэту мотивов с помощью приемов романтического искусства и мистического переживания жизни. С цыганским романсом Блока породнили стихийный разгул страсти, ее восторги и печали; однако, не просто-широта разгула и удали, но те "запредельные" звучания, которые впервые подслушал в них Аполлон Григорьев ("Борьба", "Импровизации странствующего романтика" и др., и которые вдохновили Достоевского на сцену кутежа Димитрия Карамазова с Грушенькой в Мокром. Таинственно манящее и влекущее в страстном любовном переживании, мистические порывы и взлеты вдохновения соединяются с ощущением греха и страдания, тоски и потерянности; но в самом грехе и страдании, в самом образе возлюбленной грешницы-что то манящее и влекущее и обещающее еще неведомые и невозможные наслаждения, как выход за грани повседневности:

Неверная, лукавая,

Коварная,-пляши!

И будь навек отравою

Растраченной души.

С ума сойду, сойду с ума,

Безумствуя, люблю,

Что вся ты-ночь, и вся ты-тьма,

И вся ты-во хмелю...

Что душу отняла мою,

Отравой извела,

Что о тебе, тебе пою,

И песням-нет числа!..

В своих последних стихах, включенных во второе и третье (посмертное) издание III книги, Блок-поэт пьяной, угарной, цыганской любви и все более тяжелого и безнадежного похмелья. Вместо восторженных взлетов первых страстных стихов-все усиливающееся, гнетущее сознание душевной разорванности и падения. Падение и грех вскрываются поэту с полной ясностью в своем страшном религиозном смысле, как "глубины сатанинские":

Не таюсь я перед вами,

Посмотрите на меня:

Я стою среди пожарищ,

Обожженный языками,

Преисподнего огня...

Страсть становится мукой, унижением, из которого душа поэта ищет спасения "на синий берег рая", но которое снова увлекает в свою бездну-уже против, воли:

О, нет! Я не : хочу, чтоб пали мы с тобой

В объятья страшные! Чтоб долго длились муки,

Когда - ни расплести сцепившиеся руки,

Ни разомкнуть уста - нельзя во тьме ночной

Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,

Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!)

Ни испытать прибой неизреченной скуки,

Зарывшись в пепел твой горящей головой...

Но ты меня зовешь

Твой ядовитый взгляд

Иной пророчит рай! - Я уступаю, зная,

Что твой змеиный рай -бездонный скуки ад.

Сознание душевного унижения, греха и падения проходит сквозь все последние стихи (ср.: в особенности "Унижение", "Черная кровь"- вообще, отделы "Страшный мир" и "Возмездие",-но в самом падении-взлеты мистически страстных восторгов, дающих болезненное опьянение бесконечным:

Даже имя твое мне презренно,

Но, когда ты сощуришь глаза,

Слышу-воет поток многопенный,

Из пустыни подходит гроза...

Снова всплывает в воспоминании образ нездешней возлюбленной ("Ты помнишь первую любовь, и зори, зори, зори?", но теперь карающий "отступника", угрожающий близким "возмездием", или поздним раскаянием ("Шаги командора":

...Что теперь твоя постылая свобода,

Страх познавший Дон-Жуан?.. ...

Что изменнику блаженства звуки?

Миги жизни сочтены...

Из глубины падения поэт опять взвывает к детскому видению чистейшей и непорочной любви ("О, миг непродажных лобзаний! О, ,ласки некупленных дев!". В покаянных, автобиографических стихах встает перед нами образ единственной возлюбленной:

...Летели дни, крутясь проклятым роем...

Вино и страсть терзали жизнь мою...

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, то ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла...

Но эти воспоминания остаются уже далекими и бесплодными для настоящего. Все чаще поэт говорит о жизни "пустынной", "ненужно пробитой", "глухой и безумной", "безумной и бездонной".

И стало беспощадно ясно

Жизнь отшумела и прошла...

Безнадежная пустота и скука, как тяжелое похмелье, сменяют безмерные восторги и страдания прошлых лет. Наступает "седое утро", а за ним - "день жестокий, день железный"

О, как я был богат когда то,

Да все-не стоит пятака,

Вражда, любовь, вино и злато,

А пуще-смертная тоска...

Отвращение к прошлому и безнадежность в будущем, а в настоящем - та безъисходная печаль и скука, та "ацедия", о которой говорили старинные религиозные писатели, или употребляя более, новые и менее значительные аналогии- "мировая скорбь" или Бодлеровский "сплин"- постепенно овладевают поэтом,. как некая метафизическая болезнь души, "таинственно и неуклонно снедающий меня недуг" (ср. особенно "Пляски смерти", "Жизнь моего приятеля" в отделе "Страшный Мир".

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала,

И повторится все как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Быть может, самое глубокое выражение этой последней ступени в развитии поэта-романтика дает стихотворение "к Музе", знаменательно предпосланное III Книге. Здесь Муза и возлюбленная сливаются в одном образе, интимный и личный опыт любовного переживания расширяется в сверхличное истолкование вопроса о смысле жизни, познаваемой через любовь. По глубине и мощи трагического ощущения жизни Блок приближается здесь к наиболее зрелым стихотворениям Тютчева, посвященным его трагической "последней любви" (ср. словесное совпадение в начале- Тютчев: "Есть и в моем страдальческом застое..."

Есть в напевах твоих сокровенных...

Роковая о гибели весть,

Есть проклятье заветов священных,

Поругание счастия есть.

И такая влекущая сила,

Что готов я твердить за молвой,

Будто ангелов ты низводила,

Соблазняя своей красотой...

...Я не знаю, зачем на рассвете,

В час, когда уже не было сил,

Не погиб я, но лик твой заметил,

И твоих утешений просил?...

...И коварнее северной ночи,

И хмельней золотого Аи,

И любови цыганской короче

Были страшные ласки твои.

И была роковая отрада,

В попираньи заветных святынь,

И безумная сердцу у слада

Эта горькая страсть, как полынь!..

В чем источник трагического в этом стихотворении, глубочайшей разорванности и отчаяния в самой любовной страсти? В таких словах говорит не простое, обычное страдание любви, но безмерно углубленное душевное мучение, религиозная болезнь какой-то особенной остроты. "Страшные ласки" возлюбленной (вспомним еще: "страшная сказка", "страшный мир", "объятья страшные", "попиранье заветных святынь", "красота"-не как радость, а как "проклятье" ("все проклятье твоей красоты!" - все это открывает перед нами особый мир переживаний, о которых яснее всех говорит Достоевский, как призванный истолкователь мистической жизни современного человека.

"Красота это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому, что неопределенная, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут!...красота! Перенести я потом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, во истину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает, что такое даже, вот что уму представляется позором, то сердцу-сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме она и сидит для огромного большинства людей-знал ли ты эту тайну или нет? Ужасно, что красота не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы - сердце людское".

В этих словах Достоевского раскрывается наиболее глубокое религиозное истолкование трагической поэзии Александра Блока. Что завело поэта Прекрасной Дамы на такие пути, от "идеала Мадонны" привело его к "идеалу Содомскому?" Мистическая жажда бесконечного, искание небывалых, безмерных по своей интенсивности переживаний, мгновений экстаза-пусть в грехе и страдании, однако сохраняющих или обещающих тот "привкус бесконечного" (gout de l?Infini), без которого обыденная жизнь кажется однообразной и бессодержательной в своих простых и скромных страданиях и радостях. В этом смысле, как было уже сказано, взволнованное предчувствие явления Божественного в чистой и непорочной юношеской любви порождается тем же устремлением, как страстные и грешные увлечения последних лет. "В Содоме ли красота?" И там и злее поэт-романтик является искателем, бесконечного счастья.

Что счастье? Вечерние прохлады,

В темнеющем саду, в лесной глуши?

Иль мрачные, порочные услады

Вина, страстей, погибели души?

Этот "духовный максимализм" романтика индивидуалиста возникает из ощущения бесконечности души человеческой, ее неспособности удовлетвориться ни чем конечным и ограниченным. Душа, отравленная безмерными желаниями, ищет переживаний бесконечных, единственно способных насытить ее мистический голод. Безмерная требовательность к жизни, искание небывалого и чудесного делает безвкусной простую, обыденную действительность. Опустошенность повседневного существования, тяжелое похмелье, "глухая тоска без причины и дум неотвязный угар" неизбежно следуют за мучительными взлетами страстного чувства. Эпоха романтизма начала XIX века имела это сознание бесконечности души человеческой, для которой нет насыщения на земле, эту безмерную требовательность к жизни, при внутреннем бессилии найти удовлетворение пробудившемуся религиозному сознанию. От богоборчества, разочарования и религиозного отчаяния Байрона до религиозного смирения и болезненного отречения от личной воли и личного счастья обращенных к мистическому мировоззрению средневековой церкви немецких романтиков возможны разные ступени в истории романтического "максимализма", и любовной лирике Альфреда де Мюссе, в особенности же Клеменса Брентано, во многих отношениях более других своих современников родственного Блоку 1), мы находим те же знакомые формы романтической разорванности между "идеалом Мадонны" и "идеалом Содомским". Но ближе всех к этой религиозной проблеме подошел Достоевский, как бы предсказавший в своем творчестве явление Блока: в его романах, как и в стихах современного поэта, нашла себе выражение народная русская стихия - эта безмерность творческих порывов русской народной души, "забвение всякой мерки во всем", тот "максимализм духа", для которого все ограниченное и обусловленное в процессе временной жизни-только преграда для безусловной и безначальной жажды творческой свободы и самоутверждения. "Нет, широк человек, слишком даже широк, я 6ы сузил... Тут дьявол с Богом борется, на поле битвы-сердце людское".

1) Ср. в особенности развитие у Брентано темы Манон ("прекрасной грешницы" и мотива "радости страдания". Изора в лирической драме "Роза и крест"-романтическая Манон: интересующихся этим вопросом отсылаем к нашей книге "Религиозное отречение в истории романтизма". Москва, 1919 г.

III.

В годы, последовавшие за первой революцией, когда для многих стало ясно, что в судьбе России приближаются решительные дни, сложились стихотворения Блока, посвященные "Родине".

"Стихи о России" стоят в традиции религиозного течения русской общественной мысли, Хомякова, Тютчева, Достоевского, Вл. Соловьева. Не политические судьбы родной страны волнуют поэта, но религиозное спасение се живой души- божественное призвание, предначертанный путь, победы и поражения на этом пути-как и свою судьбу поэт оценивал как религиозную трагедию, как борьбу, за божественное призвание человеческий личности. Но от своих предшественников Блок отличается тем, что к судьбе России он подходит не как мыслитель- с отвлеченной идеей, а как поэт - с интимной любовью. Россия для него- возлюбленная, и, как меняются черты. возлюбленной в его поэзии - от образа Прекрасной Дамы до образа Музы последних стихов-так и ощущение родины находит в себе выражение в меняющихся символах романтической любви. Сперва, как невеста, жена или мать, она напоминает своими просветленными чертами небесную Возлюбленную:

...Вот она-с хрустальным звоном,

Переполнила надежды,

Светлым кругом обвела...

...Это-легкий образ рая,

Это-милая твоя...

В стихах "На поле Куликовом" - небесная Возлюбленная, Божия Мать охраняет спящих воинов:

...Перед Лоном темным и зловещим,

Средь ночных полей,

Слышал я Твой голос сердцем вещим

В крике лебедей.

И когда, на утро, тучей черной

Двинулась орда,

Был в щите Твой лик нерукотворный

Светел навсегда...

Но уже давно Возлюбленная - Родина приняла в поэзии Блока другие черты. Он подсмотрел в ней то буйное, хаотическое, восторженно-страстное, хмельное, что виделось ему одновременно в чертах Фаины или Кармен. Уже в стихах "На поле Куликовом" появляются эти новые мотивы:

...Наш путь- степной, наш путь

в тоске безбрежной,

В твоей тоске, о Русь!

И даже мглы- ночной и зарубежной

Я не боюсь...

...Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

И нет конца! Мелькают версты, кручи...

Останови...

...Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

Как отречение вполне сознательное от юношеской славянофильской мечты о России, как о богоизбранной невесте, благочестивой деве ("Святая Русь" звучат слова поэта в стихотворении "Новая Америка":

...Там прикинешься ты богомольной,

Там старушкой прикинешься ты,

Глас молитвенный, звон колокольный

За крестами-кресты да кресты...

Только ладан твой, синий и, росный

Просквозит мне порою иным...

Нет, не старческий лик и не постный

Под московским платочном цветным!..

Сквозь земные поклоны, да свечи,

Ектеньи, ектеньи, ектеньи

Шопотливые тихие речи,

Запылавшие щеки твои...

Как пророчество о будущем. появляется теперь этот новый образ Возлюбленной - России: "пьяная Русь" ("буду слушать голос Руси пьяной, отдыхать под крышей кабака", "розовая, родная страна", "разбойная краса":

...Тебя жалеть я не умею,

И крест свой бережно несу...,

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет,

Не пропадешь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

В этой последовательности образов стоит поэма "Двенадцать", посвященная, октябрьской революции. В партийных спорах наших дней эта поэма слишком часто цитировалось: одни поспешили причислить автора к своим, другие.- грозили ему отлучением, как отступнику. Между, тем поэма "Двенадцать" дает лишь; последовательное завершение самых существенных элементов творчества Блока. С политикой, партийными программами, боевыми идеями и т. д. она, как и все творчество поэта, не имеет никаких точек соприкосновения; ее проблема-не политическая, а религиозно нравственная, - и в значительной степени индивидуальная, не общественная, и только с религиозной точки зрения можно произнести суд над творческим замыслом поэта. И здесь, как это ни покается странным на первый взгляд, речь идет прежде всего не о политической системе, а о спасении души - во-первых, красногвардейца Петрухи, так неожиданно поставленного поэтом в художественный центр событий поэмы, затем-одиннадцати товарищей его, наконец, - многих тысяч им подобных, всей бунтарской России-ее "необъятных просторов", ее "разбойной красы".

Конечно, "старый мир", и его представители, "товарищ-поп", "писатель-вития", "барышня в каракуле" и "буржуй, как пес, голодный", не пользуются художественной симпатией автора. В этом сказывается его духовный максимализм, стихийное отрицание сложившегося, окаменевшего бытового уклада частной и общественной жизни, та жажда безмерного и безусловного, о которой мы говорили выше. Напомним стихи 1908 года, обращенные поэтом к читателю:

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцой,

А вот у поэта-всемирный запой,

И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала,

Я верю: то Бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

Конечно, он сумел подслушать в революции какие то новье ритмы еще ненаписанной марсельезы:

Гуляет ветер, порхает снег,

Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни,

Кругом-огни, огни, огни...

...Революцьонный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!..

Но породнила его с революцией вовсе не какая-нибудь определенная система политических и социальных идеи, а та стихия народного бунта "с Богом или против Бога", в которой Блок ощутил нечто глубоко родственное своему собственному духовному максимализму, религиозному бунту, "попиранью заветных святынь".

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Эх. эх, без креста!...

Вот почему в "Двенадцати" существенно именно то, насколько органически вырастает это поэма из всего поэтического опыта Блока, из тех художественных постижений и символов, в которых раскрылось ему религиозная трагедия его собственной жизни. Снежная мятель, веянием которой он окружил свою поэму, звучала ему гораздо раньше в стихах о снежной вьюге, о снежной любви и Снежной Леве и стала привычным "ландшафтом души" в пору ее мистических восторгов и падений; и даже в "Стихах о России" уже намечено дальнейшее развитие этой художественной темь: "Где буйно заметает вьюга до крыши утлое жилье", "Так стоишь под мятелицей дикой, роковая, родная страна". Быть может, не случайно и это совпадение образов с эпиграфом из пушкинских "Бесов", который предпослан Достоевским его роману на ту же тему. Любовь красноармейца Петрухи к проститутке Кате, внезапно вырастающая до размеров центрального события "политической" поэмы, рассказана еще прежде в его цыганских стихах. Это-духовный максимализм в любви, который описал Достоевский словами Димитрия Карамазова о Грушеньке ("у Грушеньки, шельмы, есть такой один изгиб тела...", и который увлекает нас в любовной лирике III тома:

Ох, товарищи, родные,

Эту девку я любил...

Ночки черные, хмельные

С этой девкой проводил...

Из-за удали бедовой

В огневых ее очах,

Из-за родинки пунцовой

Возле правого плеча,

Загубил я, бестолковый,

Загубил я сгоряча... ах!

Наконец, покрывающее победные мотивы народного бунта настроение без исходной тоски, пустоты и, бесцельности жизни, тяжелого похмелья, "ацедии", также знакомо нам из стихов III книги, и здесь играет существенную роль, как религиозное отчаяние, которое следует за опьянением религиозного бунта:

Ох ты горе-горькое

Скука скучная

Смертная!

Уж я времечко

Проведу, проведу...

Уж я темечко

Почешу, почешу...

Уж я семечки

Полущу, полущу...

Уж я ножичком

Полосну, полосну.....

...Упокой, Господи, душу рабы

твоея...

Скучно!

Погрузившись в родную ему стихию народного восстания, Блок подслушал ее песни, подсмотрел ее образы, родственные его собственным настроениям, как человека из народа,-но не скрыл их трагических противоречий, как и в своей судьбе не умолчал о разорванности, запутанности безысходности страдания,- и "с дал никакого решения, не наметил никакого выхода: в этом-его правдивость перед собой и своими современниками, мы сказали бы: в этом его заслуга, как поэта революции (не как поэта-революционера. В этом смысле "Скифы" гораздо дальше отстоят от первичного и подлинного творческого переживания, гораздо рациональнее и тенденциознее, а "Россия и интеллигенция" находятся не самой периферии творческого постижения событий и так же условны, как любой коментарий со стороны, в отчетливых и отвлеченных логических понятиях пытающийся приблизиться к подлинному и насыщенному жизнию видению поэта.

Религиозный суд над поэмой "Двенадцать"- не дело, нашего времени, слишком непосредственно и остро ощущающего противоречия старого и нового мира. Трудно, однако, и здесь, при чтении современной поэмы, не вспомнить Достоевского, не менее Блока ощущавшего стихию народную; несмотря на свое официальное славянофильство и церковничество, Достоевский впервые усмотрел в ней черты религиозного бунта, "с Богом или против Бога". В известном рассказе "Влас", почти пятьдесят лет тому назад, ("Дневник Писателя" за 1873 г. он отметил в своем герое эту "потребность хватить через край; потребность в замирающем ощущеньи, дойти до самой пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и-в частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее, как ошалелому, вниз головой *. Это потребность отрицанья в человеке, иногда самом не отрицающем и благоговеющем, отрицания всего, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте, перед которой сейчас лишь благоговел ** и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким то бременем..." и т. д.

*Ср. у Блока "Авиатор": "Или восторг самозабвенья губительный изведал ты, безумно возалкал паденья, и сам остановил винты?"

** Ср. у. Блока "попиранье заветных святынь..."

Достоевский рассказывает следующий случай. Молодой крестьянин в порыве религиозного исступления, богоборчества, индивидуалистического дерзанья ("кто кого дерзостнее сделает") направляет ружье на причастие ("пальнем-ка пулей в Святую Русь!"), и в минуту свершения святотатственного деяния, "дерзости небывалой и немыслимой", ему является "крест, а на нем Распятый". "Неимоверное видение предстало ему... все кончилось". "Влас пошел по миру и потребовал страдания". Не такое ли значение имеет приимиряющий образ Христа и в религиозной поэме Александра Блока?

IV

Значение Блока, как художника слова, яснее будет другим поколениям его читателей. Если пристрастие современника не обманывает нас, он займет свое место среди первых русских лириков- наряду с Державиным, Пушкиным, Боратынским, Тютчевым и Лермонтовым. За это говорит художественная насыщенность и завершенность его третьей книги, в своей окончательной редакции (1921 г.- события небывалого в истории новейшей русской поэзии. Но будучи в этом смысле явлением абсолютно значительным, сверхисторическим, поэтическое творчество Блока сохраняет глубокое своеобразие исторического момента: стихи его были событием в истории русской романтической лирики, они имеют традицию и оказали влияние, которое очевидно уже теперь, но о размерах которого мы можем говорить в настоящее время еще только приблизительно и в самой общей форме.

В романтической поэзии мир является нам поэтически преображенным и просветленным. Основным приемом романтического преображения мира служит метафора. Поэтому, с точки зрения истории стиля, романтизм есть поэтика метафор.

Мы называем метафорой употребление слова в измененном значении (т. е. в "переносном смысле", основанное на сходстве. Так, звезды напоминают жемчуг; отсюда метафоры - "жемчужные звезды", звезды - "жемчужины неба". Небо напоминает голубой свод купол или чашу; обычные метафоры литературного языка -"небесный свод", "небосвод", "небесный купол"; более редкая, специально поэтическая метафора-"небесная чаща". Оба метафорических ряда могут вступить в соединение; тогда звездное небо становится - "жемчужной чашей". Такое метафорическое иносказание обладает способностью к дальнейшему самостоятельному развитию, следуя внутреннему, имманентному закону самого поэтического образа. Если небо - жемчужная чаша, то чаша может быть наполнена "лазурным вином"; поэт, охваченный перед ночным небом волнением мистического чувства, общаясь с таинственной жизнью природы,-"из жемчужной чаши пьет лазурное вино". Последовательно развиваясь, метафорическое иносказание развертывается в самостоятельную тему целого стихотворения; в таких метафорических темах, из простого иносказательного эпитета или глагола, употребленного в переносном смысле ("жемчужные звезды", метафора становится как 6ы поэтической реальностью. Этот процесс "реализации метафоры" является существенной особенностью романтического стиля,.. .наиболее отличающей его от законов обычной разговорной речи.

Б практическом языке изменение значения слова по категории метафоры служит насущной потребности в новых словах для обозначенья новых понятий; напр. "рукав реки" "горлышко бутылки" Естественный процесс развития таких новых значений ведет к забвенью старого значения и обособлению нового в самостоятельное слово: напр. "коньки" из "маленькие кони". Чем скорее завершится этот процесс, тем удобней для говорящего; употребление нового слова совершается с наименьшей затратой сил, автоматически. Напротив того, поэт делает языковую метафору художественно действенной, оживляя ее метафорический смысл. Оживление метафор может совершаться с помощью легкого изменения словоупотребления, выводящего наше сознание из автоматизма привычных значений, напр. у Блока, вместо привычного в прозаической речи (и ставшего даже термином науки) эпитета "перистые тучи"-новое поэтическое словосочетание "в золотистых перьях тучек". Возможно, однако, более смелое и индивидуальное оживление метафор, метафорический неологизм (новообразование) заменяющий привычную метафору другой, оригинальной, сходной по общему смыслу, но различной по словесному выражению. Так, когда Блок говорит, следуя за Лермонтовым: "И ш и ш а к - золотое облако-тянет ввысь белыми перьями...", или. когда, вместо привычного "холодное чувство", "холодное сердце", он говорит о "снежной любви", о сердце, занесенном "снежной вьюгой". Своеобразную действенность метафорического стиля мы ощущаем именно по степени отклонения метафор от обычного в прозаической речи словоупотребления.

Блок-поэт метафор. Метафорическое восприятие лира он сам признает за основное свойство истинного поэта, ЛАЯ которого романтическое преображение мира с помощью метафор-не произвольная поэтическая игра, а подлинное прозрение в таинственную сущность жизни. В лирической драме "Роза и крест" поэт Гаэтан, в ряде метафор, заимствованных из поэтических преданий родной Бретани; раскрьвает свое романтическое одушевление явлений природь], а представитель обыденной жизни, рьщарь Бертран, разоблачает его прозрения. с, точки зрения практического, прозаического мьшления:

"Сцена ккк. Берег океана. Гаэтан и Бер( трап на конях.

, Г. Теперь-подврдньй город недалеко. Ть слышишь звон колоколов?

Д.. Я слышу, как море шумное поет

Г.. ж видишь, Седая Риза Гвеннолэ, несется Над морем?

Б.: Бижу, как седой туман Расходится.

Г.: Теперь ты видишь, как розы заиграли наволнах?

В.: Да. это солнце всходит за туманом.

Г.: Нет! То сирень злобной чешуя... Моргана мчится по волнам. Смотри:

Над нею крест заносит Гвеннолэ!

Д7..;Туман опять сгустился.

Т.. Сльшшшь стонь? Сирена вероломная поет... Я: Я слышу только врлн печальный голос. Не медли, друг! Через туман-вперел!"

как поэт метафоры, Блок имеет предшественников р романтическом творчестве первьгх русских символистов. Вместо большого числа примеров мь ограничимся двумя, цитатами из Врюсова *. Б городской поэзии Брюсова современныц город является фантастически преображенньм, таинственным и сказочным. Это достигается с помошью приемов метафорического "остранения":

Горят электричеством луны На выгнутых, длинных с т е б л ях. Звенят телеграфные с т рун ы Б незримых и тонких руках.

круги циферблатов янтарных Волшебно зажглись нал толпой, И Ясаждущих плит тротуарньх коснулся прохладный покой...

Еще ближе к метафорическому стилю Влока -описание встречи с таинственной Незнакомкой на улицах ночного города:

* Подробнее-в статье "Метафора и символ в поэтике русских символистов" (подготовлено к печати для к тома "Записей фаьультета словесньх искусств РОССИЙСКОГО Института Истории Искусств",

Она прошла и опьянила Томящие сумраком I духов,, И быстрьщ взором оттенила Возможность невозможньцс снов.

Сквозь уличный, железньй грохот И п ь я н от синего огня, , , Я вдруг засльшалжадньшхохот, И з м е и оплели меня...

Ив ужасе борьбы, упорной, Меж. члятв, молений и угроз, Я бьл опутан влагой черной, Ее распущенных .волос.

Однако; несмотря на таьих предшественников, как( Брюсов, своеобразное, место Блока в истории русской роман

, тическ(ой лирики определяется тем решительньм значением, которое получила в его поэзии метафора, как главенствующий прием, как стилистическая "доминанта" (термин "Эстетики" Христиансена, и особьми оригинальпьти формами употребления этого, приема,

Б памятном образе Блоковской Незна комки (Мы находим уже эти черты метафорического стиля, подчиненные основному художественному заданию преображения земной действительности в романтическичудесную, земной красавиць-в сказочную гкезнакбмку.." Девичий стан, шелками схваченный в туманном движется окне..." "Дьша духами и туманами она садится у окна..." "И веют древними поверьями ее упругие шел к а..." "И очи синие, бездЪнные цветут на дальном берегу.,." спомним еще раз появление Незнакомьи. "в ресторане": духи "дьпиат", ресницы "дремлют", шелка "шепчутся трёвоЯсно". Неьойюрые излюбленнью метафоры повторяются: "душишь черньми шелками", "вся-в шелках тугих". Мы имеем вариант баллады о "Незнакомке" с теми же метафорами:

Б з д ы х а я древними поверьями, Щелками черньми шумна, Под шлемом с траурными перьями...

И другой вариант, как бы первьш на5росоь:

И вот - ее глаза и плечи И черньх перьев водопад...

Б других циклах образ возлюбленной меняется Днопр. цьганьа кармен, но метод метафорической поэтизации, по существу, остается неизменном: "Глядит на стан ее певучий", "Мне будет снитьсятвой стан, твой огневой", "Море кружев , душньх" и т. д., и даже торжественное .шествие неянакомк(и, как таинственной властительницьк, повторяется в стихах последнего периода:

И пдоходишь ть в думах и грезах, каь царица блаженных времен, С головой, утопающей в розах, Погруженная в сладостшмй сон... И твоя одичалая прелесть, каь гитара, как бубен веснь!...

Поскольку можно говоригпь о конНретных деталях в романтическом образе возлюбленной, эти детали также даются в метафорическом преображении. Б этом смьсле особенно интересно сравнение с жхматовой,, поэтом другой эпохи и другого стиля, точной, строгой и сухой в подмеченных ею частностях описания:

"потемнели и, кажется, стали уже зрачки ослепительпьх глаз", "и глаза, глядящие тускло, не сводил с моего кольца", "лишь смех в глазах его спокойньх под легким золотом ресниц", "твои сухие, розовые губы", "но, поднявши руку сухую, он слегка , потрогалцветь", "как непохожи на объятья прикосновенья этих рук"и т. п. (см. подробнее в статье "Преодолевшие символизм", Русская Мысль к9к6, № к2.

Иначе у Блока., Глоза, его возлюбленной "поют из темной ложи". "Синие,. бездоннье" они "цветут на дальном берегу" (Ср. также: "И под маской твк спокойно расцвели глаза", "смотри: я спутал все страницы, пока глаза твои цвели". Они сияют, как "звездь" ("погасли звездь синих гла,з" или "теплятся, как свечи" или разгораются, как "пожар" ("очей молчаливьх пожар". Взор их "прожигает камень", "разит", как "кинжал" ("твой разящий, твой взор, твой кинжал", "пронзает , мечами", вонзается "стрелой" ("сладко в очи поглядела взором, .как стрела". Они "большие, как небо"; поэт "бросает" вое, сердце "в темньж источник сияющих глаз". Над глазами опущены ."ресниць! стрелы", "стрельчатье ресниць". От "бархвтных ресниц" лоЯсатся "тени"; под ними "тащится сумрак" ("где жила ть и, бледная, шла, под ресницами сумрак тая". Из под ресниц смотрит "крьиатьй взор". "Пылайте, траурньае зори, мои крьлатье глаза". "И я одна лишьмрак тревожу живьм огнем крылатьх глаз" (ср. также:

"И крылатьми очами пежно смотрит высота".

Так же выделяются волосы возлюбленной: "в чьих взорах свет, в чьих косах мгла" "мгла твоих волос", "это-рыжая. ночь твоих кос"; и другой метафорический ряд-"буря спутаншях кос";

наконец, в ином направлении метафоризации: кось - "змеи", возлюбленная "с ульбкою невинной в тяжелозмейных волосах>, "с буйньм вихрем в змеиньх кудрях", "и черньми змеями распуталась коса". Последняя мегпофора в своем развитии становится поэтической реальмостью: "И змеи окрутили мой ум и дух вьсокий, распяли на кресте, и в вихре снежной пьли я верен чериоокой змеиной красоте". Или в другом отрьвке: "Бсе размучен я тобою, подколодная змея. , Синечерною косою миладруга оплетая, ть-моя и не моя", (ср. в приведенном вьние стихотворении Брюсова: "я бьл опутан влагой черной ее распущенных волос..." "И змеи оплели меня...".

Даже имя возлюбленной служит предметом метафорического преображения. "Я люблю Ваше топГсое имя", "но имя тонкое твое", "знаю я твое льстивое имя", окивое имя Девь СнеЯной", "их золотые имена". Насколько точнее сказано у жхматовой: "короткое, звонкое .имя"..

Весьма немногочисленнь! те случаи, в которых Блок ограничивается простьм подновлением обветшалой метафорь язь]ка. Обыкновенно по типу я:кькковкмх метафор он создает новые, оригинальные иУсмелые метафорические неологизмь]. Так вразговорном язьке обьгчно вьфажение- "глаза горят" или "свергают". Блок говорит вместо этого: "и теплятся очи, как свечи ночные" или, с реализацией метафорь, как приемом усиления, гиперболы: "чтоб черньт взор блаженной Галль, проснувшись, камня не пробег". Или, сходным образом, вместо привычиои метафоры "острый", "произительньт" взгляд - неожиданиое метафорическое новообразование: "взор твой - мечами пронзающий взор", "твой разящий, твой взор, твой кинжал". Мы часто употребляем в язьке метафору "под покроиом ночи"; Блок говорит вместо этого о "шлеме ночи" (ти] уже в древмегерманской поэзии, где слово шлем "ккект", вероятно, еще ощущалось, ка связанное с глаголом "ккекап"-"прятать", "покрывать",, откуда обычное вкмражение: "под шлемом ночи".

Поднялась стезею млечной, Осиянная- плывет. красньж шлем остроконечньт Бороздит нёбссньж свод..,

Мы говорим: "ветер воет", "мятсль поет". Последняя метафора, менее обычная в разговорной речи, становится у 5лока исходньм моментом в развитии длинного метафорического ряда: "вьюга пела", "песни вьюги легковейной", "нет исхода вьюгам певучим", "когда мятель поет, поет". Оригинальнее метафорическое новообразование: "вьюжные трели" (ср. у Фвртг": "У пурпурной колыбели трели мая прозвенели" или "бубен мятели", "бубенцы" ("и взлетающий бубен мотели, бубенцами призьвно звуча". Ио чаще всего Блок употребляет другой, не менее смельт неологизм: "мятель трубит". Напр.: "как вдали запевала мятель, к небесам поднимая трубу", "и мчимся в осенние дали, и слушаем дальиие труб ы". "по полям гуляет смерть, снеговой трубач"- и с перенесением метафоры на сроднье световье впечатления: "и за кружевом тонкой березы золотая запела труба" ("Пляски осенние". Или другое, родственное по направлению метафоризации новообразование: звучат рога мятели. Напр.: "Звучали рога сиежньм мятельньм хором... Летели снега, звенели рога налетающей ночи",, "и поют, поют рога"-и с расширением предмета метафоризации:

Петухи поют к заутрене. Ночь испуганно беЯсит. Хриплый рог туманов утренних За спиной ее трубит...

Другая существенная особенность метафорического стиля кклока-последовательное развитие метафорь. Напр., обычная язьковая метафора "горькие слова", "сладкие речи" и т. п. развернута следующим образом: "Разве яркая бабочка я? Горек мне мед твоих слов..." При этом, как мь уже говорили вьице, метафора из простого метафорического признака .становится сложной .метафо, рической темой - как бь поэтической реальностью. Так "змсиные кудри" .возлюбленной, в приведенном вьпие примере- уже не кудри, а змеи, опутывающие поэта: "И чертями змеями распуталась коса. Измеи окрутии мой ум и дух высокий..." и т. д. Раскинувшиеся веером, к(ак{ к(артьк, огни далеНого города, становятся "Нартами ночи", по которым возлюбленная ~ гадает: ,

лугам

, Болотистым, пустьтньм Летим одни.

Бон, точно картьк, полукругом Расходятся огни. | к

Гадай, дитя, по картам ночи Где твой маяк...

Развернутая гласим, образом по своим внутренним, имманенгпиьм законам мета

; фора нередко вступает в противоречие с вещественнологическим смыслом оУ.ружающих слов, с ьоторьм поэт наме

,ренио не считается. Огни могут "расинуться, как карты"-полукругом; по картам-моно гадать; по нельзя (с логи

кескойточк{и зрения "гадать по ьартам

ЯОЧИ". , ж .;.

жктуализируя наглядное представление, зрительпый образ. сИрытый в потпенциальном состоянии в ьвжлой отдельной части словесного построения, мы получаем сложное целое-с логической точНи зрения внутренне противоречивое к. иррациональное. Сходпьй пример-в другом стихотворении. Мь говорим - "горячее у .сердце", "пламя страсти", "сердце г о р и т". Отсюда в последовательном; развитии-"востер души", сердце, "сгорающее на костре". (Ср. у Брюсова в цик(ле "Мгновения":

"костра расторгнутая сила двух тел сожгла одну мечту..." и т. д.. Поэт предлагает нам в темную звездную мочь посмотреть,, как "Сердца горят над бездной", озаряя окрестный мрак. Здесь уже . намеренное противоречие, с логической точки зрения, между реальным и метафорическим планом:

Темно в комнатах и душно- Быйди ночью-ночью звезднои, Полюбуйся равнодушно, как сердца горят над б е з д и.о и. Их кострь далеко зримы, Озаряя мрак окрестпый.

. Ч ВОПРОС о возможосгпи актуализации словесного образа является предметом обсуждения ;в интересной работе В.Э, Сеземамп "Оброзность поэтической речи", прочитанной в собрании "Обадества .изучения худоЯ(еспквснной словесности".

Их мечткм нсутолимы, Непомернь!, неизвестны...

. Пол именем "катахрезь!" античная риторика объединяла различные случаи таких внутренне противоречивых образов- противоречие между первоначальным, реальным смьюлом слова и его метафорическим, переносным употреблением (тип:, "красные чернила", "паровая конка" или противоречие между двумя сопостановленными поэтом метафорическими рядами (наиболее известный пример у Шекспира, в монологе Гамлета:

"вооружиться против моря забот" - "ко каке агтз адат! а зеа оГ кгоиые5". С пючки зрения рациональнои, логической поэтики эпохи классицизма, катахреза является ошибкой стиля; Однако логическая точка зрения неприменима к художественному произведению: перед судом логических законов тождестиа и противоречия всякая метафора, хотя бы - "жемчужные звезды", является логической ошибкой, "поэтической ложью". Последовательныепредставители рационализма в искусстве, действительно, доходили до отрицания метафоры, как "поэтическойлжи" (напр. Багга! в книге "ке хкуке роёНцие ек ка гёуокиккоп готапИцие" критикует ро мантиков, в особенности-ьиктора Гюго, за поэтическую "лЯсивость" литературного стиля; в рационалистической поэтике французского классицизма новые метафоры, неосвященнью долговремснным употреблением в литературном язьке" ,у великих поэтов ХУП века, не получившие место в Дквдемическом Словаре (т. е говоря > другими словами, не потерявшие, благодаря своей привьчности, специфического характера оригинального и нового "Приема" рассматривались, как ошибка стиля. Романтическая поэтика снова вводит в искусство индивидуальную метафору. как прием романтического преображения;мира. Вместе с ней появляется и катахреза-при знак иррационального поэтического стиля, О Влоке мь может сказать, что катахреза в его творчестве-постоянньй и особо действенный прием. Развертьвая метафору по внутренним художественньм законам, он не только не избегает, логических противоречий среальиьм, вещественньм смыслом других слов, но как бы намеренно подчеркивает эту несогласованность, чтобы создать впечатление иррационального, сверхреального, фантастического. Б дюх местах его стихотворений, где мистический экстаз или исступление поэта не находит себе вьфажения в рациональном слове, как "запредельнью звучания" врываюгпся эти диссонирующие метафорь:

Б легком сердце-страсть и беспеч ; ность, Словно с моря мне подан знак. Н,ад бездонным провалом ; в в е ч н о с т ь,

Задьхаясь, летит рьсак...

Источник последней метафоры в явлениях языо совершенно ясен. Мы говорим нередко: "в душе его таятся бездньи", "он ходит над бездной", "любовь над безднами" и т. д. Это ощущение полета над бездной реализуется поэтом при развертьвании метафорического ряда ("над бездонньт провалом в вечность... летит..." совершенно независимо от противоречия, которое возникает при актуализации этого образа в реальной обстановке поездки на лихаче на острова ("...задыхаясь, летит рькса]...". и некоторьх стихотворениях более раннего периода как бь подготовляется эта смелая катахреза, даны ее ьарианть!, более осторожнью, психологически и рационально мотивированные. Мапр. "Лишь скакуна неровньш топот к а к бы с далекой Тзысоты", "и эхо над пустьней звопкой от цоканья копьии", "и мерим ночные дороги, хилодные в ьк с и мои..." Сопоставлением этих примеров создается постепенно то ощущение вкмсоты и глубнны и полета скакуна над бездной. которое потом в цитированной строфе дается немотивированпым и в кажущемся противоречии реального и иносказательно! и смысла.

Впечатление катахрезы возникает такЯе в тех случаях, когда поэт вводит метафорический ряд в последовательное развитие ревльного ряда совершенно неожиданно и неподготовленно, без всякого логического , оправдания и явственной связи Наиболее харвктернье примеры встречаются опять в изображении любовного экстаза, мистически взволнованного страстного чувства; при чем впечатление иррационального, фантастического, выходящего за грани обьчного сознания подчеркивается этим художественно расчитанньт диссонансом. Так в уже цитированном "послании" к Б.:

Валентина, звезда, мечтанье! как пою т твои с о л о в ь и..! Или:

Страшньж мир! Он для сердца тесен, В нем твоих поцелуев бред, Т е м н ь и м о р о к цьпанских песен, Торопливый полет комет

Сходньй пример-в одном из "ресторанньх" стихотворений:

...Взор во взор-и жгуче синий Обозначился простор. Магдалина! Магдалина! Веет ветер из пустьни Раздувающий костер...

Таким же образом среди реальных исторических образов "куликова Поля" внезапно и логически неподготовленно врывается, как 6ы из иной реальности, символический образ степной кобылиць!:

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами Степную даль.

VI

В стенном дыму блеснет снятое

знамя И ханской сабли спшль... И вечный бой! Покой ним тол ь ко

снится Сквозь кровь и пьль... Летит лет и т степная к об ы

л и ц а И мнет ковыль...

Не менее снльмо впечатление иррационального, когда начало стихотворения непосредственно и без подготовки вводит нас в метафорический ряд, в последовательность иносказаннй, отгадка копюрых не дается:

ж под маской б ыл о звездно Улыбалась чья то повесшь, коротадась тихо ночь. И задумчивая совесть, Тихо плавая над бездной, Уволила время прочь. И в руках, когда то строгих, Бьл бокал стекляниьх влаг. Ночь сходила на чертоги, Замедляя шаг...

Мы сказали 6ы в последовательном рассказе: "Поэт вернулся из гостей домой. Теперь он один и моЯет снять маску. "ж иод маской"-в душе поэта- "было звездно". ьоспоминаиия ирежней жизни ульбались ему, к(ак( "чья то" чужап, но знакомая "повеет!". И вспоминая о прошлом, совесть ею не зшлядывала в бездну пережитого, п толыо тиха

нпкжоиялась нал ней..." и т. п. В таком рассказе мстафорь подготовлены, психологичесьи связаны и мотивированы: в россНазе Влокп они поражают загадочностью, благодаря внезапному началу и внезапным переходам., ОР. наиболее трудное в этогк отношении стихотворение посвященное Ночи?.. или Возлюбленной?

Шлейф, забрызганный звездами, Синий, синий, синий взор. Меж землей и небесами Вихрем поднятый востер. Жизнь и смерть вьруженьи вечном, Вся в щелках тугих- Ты-путям открыта млечным, , Скрыта в тучах грозовых...

Если даже дана "отгадка"-логическое значение метафоры, оно обыкновенно следует после загадки, а не подготовляет ее, не ослабляет ее неожиданности. Напр. в "Трех посланиях", начало:

Черный ворон в сумраке снеж - . ном, Чериый бархат на [смуглых плечах...

Или сродно:

Лить бархат алый, алой ризой, Лишь свет зари покрыл меня..

Особой формой катахрезы являются случаи столкновения двух различных метафорических рядов (по указанному выте типу: "вооружиться против моря забот". жктуализация всех эле" ментов сложного целого в наглядном обрнзе здесь уЖе рсшишельно неуоэмоЖна, впечатление иррациональности вссгр построения достигает наибольшей силы. Такие случаи у Влока чрезвычайно многочисленны: основная метафора становится тотчас Же объектом метафоризации для одной или нескольких производных метафор, как 6ы второй степени, идущих по разным направлениям. Так, к первой метафоре - "вопли ск(рипок"-присоединяется вторая, производная метафора: "дальних скрипок вопль туманный", "чтоб в пустьтном вопле скрипок"; к основной метафоре-"мятель стонет" (ср. у ьвльмонта: "тихий стон мятели" прибавляется производная из другого метафорического ряда; "и под знойным сиеЖным стоном" или из третьего - "поЖвр мятели белокрылой". Такре Же сплетение разнородных метафор и приведенном вьипе стихотворении "ж под массой было звездно". Уже внезапное начало иносказательного характера "ж под массой..." затрудняет логическое понимание; тем более поражает новая метафора, так же внезапно переходящая в иной ряд представлений, совершенно диссонирующий: "ж под массой было... з в е з д н о". Но тот же звНон, к(огпорркй управляет соединением разнородных метафор в малой единицепредложении, распространяется на целую строфу и дальще-па целое стихотворение. Напр. в изображении "Демона" (скорее йрубеля, чем Лермонтова;

...В томленьи твоем исстнупженном

Тоска небывалой цеень Горит мне л у чем огпдаленньм

И тянется песней зурны... ...И в горном закатном по Жаре,

Бразлиоах синеющих крьл, С тобою, с мечтой о Тамаре

Я, горний, наведи без сил...

Таким образом, как поэзия мегпафоркя, лирика Блокь необычайно смело и последовательно развивает приемь метафорического стиля. Поэт романтик не толыо окончательно освобождается от зависимости по отношению к логическим нормам развития речи, от робкой оглядки в сторону логической ясности, последовательности, он отказывается даЖе от возможности актуализировать словесное построение в непротиворечивый образ, (наглядное представление, т. е. вступает на путь логического противоречия, диссонанса, как художественного приема, мотивированного иррациональностью общего замысла поэта, и этом отношении Блок-вполне оригинален и имеет среди русских поэтовромаитиков и первых символистов лишь робких предшественников. Что касается новейших поэтов, то некоторые из них, как Мандельштам или Маяковский или имаЖинисты пошли еще дальше Блока в раскрепощении метафорического построения от норм логическипонятной и последовательной практической речи, но тем не менее в основном-они все

VI

цело являются его учениями. Так напр. "пожар сердца" У Маяковского, с поЯуарными в "сапожищах" и ш. л. с формальпой точки зрения ничем не отличается от сердца, "сгорающего на костре" и освещающего ночью "мрак окрестный" в цитированном выше стихотворении клока. И в том и з другом примере развитие метафоры приводит к ее "реализации", а эта последняя - к противоречиво метафорической реальности с действительностью жизни, метафорического ряда и ряда реального. Разница !ПОАЫО в том, что противоречие, диссонанс, катахреза в романтическом творчестве Блока мотивируется иррациональностью поэтического псреживания; у Маяковского прием лишен этой мотивировки, является "самоцеипым" и вследствие того естественно производит впечатление комического гротеска, грандиозной и увлектпельноЙ буффонады, и имеете с тем ,мокет показаться более оригинальмьт и новьм, чем при вниматедьпом сопоставлении с такимн ке приемами в поэзии Влока.

V.

когда поэтмистик сознает невыразимость в слоIе переживания божественного и бесконечного, он обозначает певыразимое и таинственное с помощью иносказания или символа. Романтическая поэзия в этом смысле всегда была поэзией символов, и современнее символнсты лншь продолЯсают поэтическую традицию, уходящую в глубь веков.

Мы называем символом в поэзии особьш тип метафоры - предмет или действие внешнего мира, обозначающие явление мира духовного или душевного по принципу сходства. Свою традиционную символику имеет народная песня: Жемчуг обозначает горе (слезы, сорвать розу значит поцеловать девутку, вкусить ее любви (ср. известное стих. Гёте "Нек]спго5кекп", написанное в духе народной песни. Традиционная символика религиозного искусства нередко , основывается на перетолковании народноноатнчсско! и символа; напр. роза-Дева Мария, мнстическая роза-ьечная женствемность (ср. у Пушкина: "к.итеп сое!, 5апскп гов!". Б свою очередь мистпческая поэзия охотно пользуется ууке слоЯивтейся религиозной символикон; "иоэгпику Розы" мы находим у целого рядд срелнсисковых поэтов (напр. у Данте, в новейшее время-у романтиков (йрентано "Романсы о Розах", Гофман "Элексиры сатаньг>. Бл. Соловьев в "Песне Офитов" следует за традиционной символикой гностических сект:

Белую лилию с розо и, С алою розою мы сочетаем. Тайной пророческой грезой Вечную истину мы обретаем.

Вслед за Бл. Соловьевым и символисты (Бяч. Иванов в "Газэлах о Розе", жндрей ьелый нерелко прибегали к символом церкви или мистических сект. йлок использовал эту традицию в лирической драме "Роза и крест" (символика розенкрейцеров-крест, увенчанный розами; ср. в особенности Гёте "Таинства":

О, как далек от тебя, Изора,

Тот феей дапный,

Тот выцветший крест...

Цвети, о роза,

В салу заветном

благоухай, пока над миром

Плывет священная весна!...

Тверже стой на стране, Бертран,

Не увянет роза твоя...

Но в поэзии символистов, основанной на индивидуалистическом переживании божественного, на субъективноокрашенном мистическом опыте, традиционная символика обычно заменяется индивидуальной, или по крайней мере, традиционные символь! являются в новом, субъективном истолковании. Так,- в поэзии йлока, который среди наших современников является, по преимуществу, поэтом иносказаиий и символов.

Язык лирических стихотворений Влока, особенно в первьх двух книгах, слагается в ряд привычных иносказаний. Поэт. как 6ы пренебрегает обычным значением слов и создает себе особую метафорическую речь, вторую ступень языка над первой, нормальной ступенью, пользуясь этим символическим языком для обозначения переживаний, невыразимых для прозаической; речи. кконечно, этообозначение не является логически точным, как в язьке; понятий; оно лищь знаменует сдржное .йк трудно уловимое явление духовной изйи, дает намек на неопределимый и таинственный мир мистических пережваний. создает поэтическое настроение благоприятное для погружения; души; в ,этот мир. Читая произведения Блока.ы можем составить себе целыи 0ловарь,:таких ипосказаний:

"ночь", "вечер","мрак", ."туманы" (особенно-"голубытуманы", "мгла", "сумерки", "ветер", "буря", "вьк0га""мятель", "иней", "зима", "весна","лазурь", "розы", "утро", "заря" ("рассвет", "даль" ("дальняя страна", ,"дальний берег", "путь" ("дорога", "тропа" и мн. др., а такжепривькчные,метафорьк страсти: "пламя", "костер", "вино", "кубок" и пр. Б выборе этих символов особенно ясно сказывается зависимость молодого Блока отк Бл. Соловьева, первого русского поэтасимволиста: Мы находим у Вл. Соловьева почти все излюбленные символы, которые приобрели такое важпое значение в поэзии его ученика. Напр., весна:

Еще незримая, уже звучит и веет дьк: ханьем вечности грядущая весна... Весна умчалась,; и намосталась лишЪ память о весне...; лазурь: 0,,как в тебе лазури чистой много и:черных, черных туч... 5ся в лазури сегодня явилась предо мною царица моя... Лазурь кругом, лазурь в душе моей (ср. у Блока: "ты лазурью сильна", "ты, лазурью золотою просиявшая навеко", "тноей лазурью процвести..."; р о з Ъг. Свет, из тьмь. Над черной глыбой возпестись 6ы не могли 6ы лики роз твоих.... И вдруг посьта лись зарей вечерней розы... Дышали ро зами земля и неба круг.,к; заря: оролася заря с последними звездами; т ум аньк:-когда всинеющем тумане житейский путь... Б тумане утреннем, неверными шагами... Среди седых туманов явилась ты на свет...; в ь ю г и (снежные, знойные; ср. у Блока, "в снегах забвенья до горе тЪ": Б стране мороэных вьюг; среди седых туманов.., Под чуждой властью знойной вьюги... Утихают сердечные вьюги...; дальний берег, дальний храм:-Я шелк таинственньм и .чудным. берегам... Меня дождется мой .заветньт храм...и др.

Б юношеских стихах йлока разгадка этих символов не: представжяет затруднения; они шаблонны и неподвижнь и .не получили еще самостоятельной позтичесьой реальности:

Пусть светит месяц-ночь темна, Пусть жизнь приносит людям

счастье, Б моей душе любви весна Не сменит бурного ненастья...

Это-наивная символика типа: "Чем ночь темней, тем ярче звездь", с откровеннькм обнажением иносказательного харвНтера словоупотребления: любви, весна-в моей душе. Ср. в дру гих( стихотворениях техже годов: "ж в с е р д ц с I замирая, пел делений голос песнь рассвета". Или: "когдаб я мог дохнуть ей в душу весенним "счастьем в зимний день..." Так нередко У Соловьева: "Тает лед. Утихают с ердечнью вьюги,.." Но после первьх опьшюв в таком роде (поэт переходит к более свободному и смелому пользованию язьНом иносказаний. "Б Стихах о Прекрасной Даме" обьчшмй тип построения символического стихотворения такой: из основной ситуации, иносказательной темь, следуют отдельные детали, имеющие также некоторьй общий символический смысл. Такой ситуацией является, напр., образ поэта, как рьщаря, молитвенно склонепного перед божественной Невестой ("Бхожу я в темнье храмы...", "Предчувствую Тебя...", "Растут невнятно розовые тени..." или -как странника, идущего по дальнему пути, в неведомую страну, к далекому храму, или чертогу цариць ("Отдьх напрасен. Дорога крута...", "Я шел к блаженству..."; ср. у Бл. Соловьева: "Б тумане утреннем, неверньти шагами..." Б связи с основньм символическим заданием различные элементы обычного пейзажа Блоковских стихов-весеннее утро, заря, сумерки вечера и т. д. приобретают символический смысл; более глубокое значение как 6ы просвечивает через непосредственный, ближанший смысл употребляемых слов. Напр. в стихотворении, написанном на обычную тему "плаванья" по "морю жизни":

и?

Теряет берег очертанья.

Плыви.челнок! Плыви вперед без содраганья

Мой сон глубок. Его покоя не нарушит

Громада волн, когда со стоном вниз обрушит

На утлый челн. Б тумане чистом и глубоком

Челнок, пльви! Все о бессмертии в сне далеком

Мечты мои.

Разгадка отдельньх элементов; сложиого символического образа в системе логически точных отвлеченшмх понятий в таких случаях уже невозможна. В основную символическую ситуацию отдель, нье элементы символического пейзажа, входят по имманентному художественному закону, как бы развивая детали намеченной общей гпем}м. Еще незаметнее этот символический задний план в таком весеннем пейзаже:

Мы живем в старинной келье,

У разлива вод, Здесь весной кипит веселье,

И река поет. Ив предвестие веселий, . В день весенних бурь к нам прольется в двери келий

Светлая лэзурь. И полнь! заветной дроью

ДолгоЯданнькХ лет Мы помчимся к бездорожью

Б несказанньж свет.

Во второй книге стихов меняется не только содержание символов (новый "ландшафт души":, вместо весенних зорь -зимние вьюги, снсжнье мятели, но самый метод символизации. к Символы лишаются своей статической неподвижности, приобретают движение, динамизм. Процесс развертьвания символа, его реализация в. метафорическую тему целого стихотворения, сложное сплетение отдельных символических рядов напоминает то, что, вьаще бьло сказано о процессе развития и реализации метафорь]. Б этом отношении особенно поучительны стихотворения в отделе "Снежиая Маска".

Мы говорим в разговорном язьке:

"холодное чувство", "холодное сердце". "Я победил холодное забвенье" (Бальмонт-обькЧная прозаическая метафора. Блок обновляетэту метафору, он создает метафорический неологизм по типу , привьчному для нашего язькового мьшления, но непривьчньм сочетанием слов: "снежное сердце", "сердце, занесенное снегом".или для данного примера: "в снегах забвенья догореть..." Последовательное развитие символа приводит к его реализации, как поэтической темы. Поэт уже не говорит, что "смежная вьюга"~"в сердце" (ср. "а в сердце, замирая, пел двлекий голос песнь рассвета"; уже не в душе поэта проносится звонкая вьюга, но сам поэт занесен этой вьюгой, которая стала реальностью ~ по крайней мере поэтической;

...И нет моей завидней доли- и снегах звбненья догореть, , И на прибреЯс ном, спешном поле Пол звонкой вьюгой умереть...

Поэтический символ снежной "вьюги" восходит к лирике Бл. Соловьева (рр. в особенности "ь стране морозных вьюг", Лв духе Соловьева он развивается в ранних стихах Влока:

Ты проснешься, будет ночь и

; вьюго Холодна. Ть тогда с душой надежной друга

. Не одна. Пусть вокруг зима и ветер

во ет- Я с тобой, Друг тебя от зимних бурь

, укроет Всей душойк...

Здесь поэтический символ остается неподвижным и шаблонным;, его иносказательный смысл-обнажен.! Совершенно иначе в "Сиежной Маске", где метафора развивается по своим внутренним законам, образ получает движение, обогощается новыми признаками и, как особая поэтическая реальность, вступает в противоречие с реальностью вещественной:

Я всех забыл, кого любил, Я сердце вьюгой закрутил, Я бросил сердце с белых гор, Оно леит на дне...

Так, путем постеиеннию разиерты"а"кья мстафорь! - симирли, создастся целая поэма "Снежная маска", рассьазыающая о снеЯшых вьюгах и мятелях, о Снежной любви и Снежной Деве. и предисловии к сборнику "Земля в снегу" поэт изображает, как поэтическую реальность. "душевный пейзаж" своих новых стихов; "И вот Земля в снегу... И снега, затемняющие сияние Единой Звезды, , улягутся, И снега, застилающие землю,-перед весной. Пока же снег слепит очи и холод, сковывая душу, заграждает пути, издали доносится одинокая песня коробейника: победногрустный, призывный напев, разносилый вьюгой".

Развитие основной символической темы "снежной вьюги" осложняется введением побочных тем, как 6ы скрещиваньем различных метафорических рядов. Так уже тема "снежной вьюги"-двойственного происхождения; она соединяет метафорический ряд: "холодное сердце- снежное сердце" с другим метафорическим рядом: "бурные чувства", "бурное сердце", "в вихре страсти". Оба ряда, однако, выступают всегда вместе; отсюда об.ычное выражение Блока о своей любви: "снежмая вьюга", "мятель". Новое осложнение вносит обычная метафора страсти-"горячее чувство", "пламенная любовь". Отсюда-поэтическое новообразование "пожар души", "костер" и гп. д. (Ср. приведенный выше пример: "как сердца горят над бездной. Их костры далеко зримы"... При слиянии метафо

рических тем вьюга становится "снежным позором" ("пожар мятели бслоьрыг ,лой".,, "снеговым Носгпромвна котором "сгорает" поэт (реализация |метафоры: "Я сам илу па твой кбстер! Сжигай меня!..", "И взвился востер высокий нал распятым на тресте... ..Бейся, легкий, вейся пламень, увивайся вкруг треста". СнежинНи становятся бельми искрами, снеЯсная вьюга - "снопом" из исьр:

И метался ветер быстрый

По бурьянам И снопами мчались искры

По туманам...

. Если снежинки,-"искрьк", то снежная буря-огромная кузница. Отсюда-новый этап в развитии и реализации метафрры:

И снежньх вихрей под ьятьж молот Бросил нас в бездну, где исры неслпсь, Где снежинки пугливо вились...

Введение нового метафорического ряда вьзьвает дальнейшее осложнение. Мы говорим о любовном "опьянении";

поэт говорит о "вине" любовной страсти, о "кубке" страстного вина. Отсюда у блока ~ "снежное вино" и "снежная вьюга", как опьянение:

Легкой брагой снежньх хмелей Напою...

Наконец, мы наблюдаем, ьак основная метафора "снежная иьога", в свою

очередь, становится предметом двльнейшей метафоризации. Эта мстафориэация развивается в различных направле

;ииях: ,0елизна снежинои напоминает белую пену ("в спежной пене"...; их блесН походит иа серебро ("снежпое серебро", "серебро вьюги", "срсброзвездньй снег";

серебрянье нити соединяются в пряжу ("пряЯса спутанной .дудели" или опускаются серебряной завесой ("серебром своих вьюг занавесила", расстилаются белым руьавом ("рукавом моих мятелей задушу". Снежипк(и проносятся, как "иск(ры" или "звезды" ("и звезды сыплют

снеЖный прах", "и с высот среброзвездных" и т. д.. Снежная дева осьтана

звездами снеЯиюй .мятели ("вся окутана звездами вьюг", "бывало вьюга ей осьпет звездами плечи, грудь и стан". Метафора "звезды" вытесняет основное понятие "снежинки"; уже не снеЯшая вьюга заметает поэта, но над ним проносятся вихри звезд: "И звезда за звездой понеслись, отьрывая вихрям звезлпым новые бездны". Метафора реализуется : поэт летит "стрелой, звенящей в пропасть черпых звезд":

Слушай, ветер звезды гонит Слушай, пасмурные кони Топчут звездные пределы И кусают удила...

Или веяние вьюги сравнивается с движепием большого крыла (ср. "пожар мятели белокрылой", Отсюда вьюга, как птица: "птица вьюги темноьрылои"; и

с дальнейшей реализацией производной Летафоры: "Большие ; крылья снеЯсной птицы мой ум, мятелью .замели". Наконец,? новый ряд проиэводных метафор лают зввывацья снежной > мятели, ее "стоны" и "песни"-; ,оригинальным , новообразованием, о котором сказано было выше: ."трубы мятели", "снсжные рога", "выожные трели" и т. д;:

Бот плывут ее вьюжнье трели, 3 в е з д ы светлье шлейфом влача, И взлетающий бубен мятели . Бубенцами призьвпо звуча...

как в последнем примере, различные рядь! производньх метафор нередко сталкиваются, образуют диссонанс, создают впечатление "иррационального", романтической катахрезь по указанному вьиие типу: "поар мятели белокрылой";

напр., вьюЯнье трел.и "пльвут" (мь говорим: звуки приближаются, надвигаются, "иаплывают", и в своем движении они в А е к у т за собой звездыснежинки, как шлейф..,; Б стихотворении "Ее песни" объединяются несколько рядов разнородных.производпЪх метафор к основному поэтическому символу - любви, как "снежной вьюги":

Рукавом моих мятелей

Задушу. Серебром моих веселий

Оглушу. Яа воздушной карусели

Закружу.

Прямей .спутанной кудели

Обовью. Легкой брагой сиежных хмелей

Напою...

, когда поэт захочет в основную символическую тему своей поэмы ("снежная вьюга" - "снежная любовь" - "Снежная Лева" ввести новую, самостоятельную тему, она должна соединиться с основной .темой в художественно связное целое.-Таким именно образом вводится тема ;"(тройки". Б основе лежит метафора; разговорного языка: счастье "прошло", "пронеслось", молодость "промчалась". Влок подновляет старую метафору, вводя символический образ "тройки", уносящей счастье (ср. для истории этой метафоры у Пушкина "Телега жизни", у Гете "Бремя-ямщик":

Земное счастье запоздало На тройке бешеной своей...

Если в этих стихах метафорическое значение ; поэтического образа еще является обнажеиным, то с развитием и осложнением метафоры она реализуется, становится поэтической действительностью, темой целого стихотворения:

Я пригвожден к трактирной стойке Я пьян давно. Мне-все равно. Бон счастие мое-на тройке Б Сребристый дым унесено...

Летит на тройк(е, потонуло В снегу времен, в дали веков.., И толыо душу захлестнуло Сребристой мглой из под подков.,. 8 глухую темень искрь мечет, От искр всю ночь, всю ночь светло.... Вубенчик под дугой лепечет О том, что счастие прошло... И толыо сбруя золотая Всю ночь видна... Всю ночь сльиина... ж ть, душа... Душа глухая... Пьяным пьяна... Пьяньм пьяна...

Метафорический образ развертывается по внутренним художественньм законам. Поэтому, бесполезно бьло 6ьк стремиться I? рациональнологическому истолкованию всех деталей символа и спрашивать; что означает сбруя, что означают бубенць на символической тройке? Мы вскрываем лить основное символическое значение всего стихотворения, как целого, его основное устремленье, как иносказания. Детали еле .дуют из имманентных законов художественного развития образа и только подбираются поэтом так, чтобы символизировать известное общее настроение-безнадежно уносящейся жизни, беск сильной удали, грусти и сожаления о прошлом и т. п.

Соединение образа тройки, уносящей счастье, мододость! любовь, и снежной вьюги, мятели, заметающей сердце, дано в.следующем ниже стихотворении. Символ достигает крайних пределов реали

зации; троика теперь уже не уносит счастье поэта-она уносит самого поэта и его возлюбленную. Снежную Деву:

Бот явилась. Заслонила

Всех иарядньх, всех подруг.

И душа моя вступила

Б предназначенный ей круг.

И под знойньт снежньт стоном

Расцвели черть твои

Только тройка, мчит со звоном

Б снежпо белом забытьи.

Ть взмахнула бубенцами,

Увлекла меня в поля...

Душишь черньми шелками,

Распахнула соболя...

И, о кпойли вольной воле

Йетер плачет вдоль реки,

И звенят и гаснут в поле

Вубенцы, да огоньки?...

Таким образом вся лиричёская поэми "Снежпая Маска", на подобие сложиоп оркестровой композиции, может быть истолкована, как гармонизация мсскольких исходньх метасрорических тем

Б третьем томе "Стихотворений" метод символизации опять меняется, причем настолько значительно, что некоторье критики не вполне справедливо указьвали на переход Блока от романтической поэтики к какому то новому реализму. Правда, из мира цьганскон песни в поэзию Блока попадают ноные элементь! городского пейзажа, заменяющие "весенние зори" первого томо и "снежные вьюги" последующих сборни

ков: "тройка", "сани" и "лихач", "скрипки"городского ресторана,, "щьганка" и т. п. Но и эти реальнейшие предметы в искусстве поэтасимволиста развеществляются, становятся "рейзажем души", ознаменованием внутренних, душевньах собьтий; с тою только существенной разницей, что в "Стихах о Прекрасной Даме" образ поэта, как рьшаря, Молитвенно склоненного перед божественной Невестой, ссамого начала задуман, как поэ> тичсское иносказанис, и целое стихотворение,ужс в основном замысле, имеет символический смьсл, в то время, как в стихах третьего тома какаянибудь поездка с возлюбленной на острова. которая сама по себе-реальное, даже биографи.чески достоверное собьнпие, как бь признается соответствующей известному внутреннему настроению, душевной ситуации, является ее типическим вьпэаженисм. Оттого, эта ситуация возвращается так часто в целом ряде стихотворений, ср. "Здесь и там", "Вот явилась"..., "Под ветром хоЛоднье плечи...", "Своими горькими слезами"... (во II томе, "На островах", "Я пригвожден...", "Дух пряньт марта", "Болотистьт пустьянньм лугом" (в III томе. Происхождение этого символа мь рассматривали вьиие. Символический смысл ситуации нередко рвскрьвается в словах самого поэта:

...И кольца сквозь перчатки тонкой,

И строгий вид, И эхо над пустьжеи звонкой

От цоканья копьгп,

Все говорит о безпредельном,

, ьсе хочет нам помочь, к а к этот мир, летит бесцел ь н о 5 сияющую ночы..

Четафорический стиль позволяет поэту и здссь, романтически преображая действительность, подготовлять нас к возможности символического восприятия ревльного собьтия. Особенно показательнь в этом отношении , приведенньде вьше стихи:

Над бездонным провалом в вечность,

Задьхаясь, летит рьсак...

Явления внешнего мира, "обстановки", метафорически одушевляются, оживают и приобретают человеческий смьсл, созвучный с настроением поэта. Так- "скрипки", в цикле ресторамных, цьгапских стихов. "И сейчас же в ответ чтото грянули струнь, исступленно запели смычки", "Дальних скрипок вопль туманньй", "И тенор пел на сцене гимнь безумньм скрипкам и весне", "И скрипки, тая и слабея, сдаются б е ш е н н ь м смычкам". Б своем частом повторении, в своеобразном метафорическом оживлеиии мотив скрипки становится постоянной символической принадлежностью известной душевной настроенности. Отсюда уже бесспорно иносказашельное заглавие целого отдела "жрфы и скрипки" или такие стихи, в которьх символическое

значение этого мотива выступает сог вершенйо ясно. Напр. в изображении ис ступленной, страсти: ;."Я слепнуть не хочу от молньи грозовой, ни . слущать , скрипок. войу ,(пеистовые звуки!" или дадвигвющейся смерти: "Чтоб в пустьтном вопле скрипок перепуганнье очи смсртныйсумрак погасил" и несколько иначе в другом стихотворении: "Сльшишь ть, сквозь боль мучений, точно Друг твой, старьж друг, тронул сердце нежной скрипкой!"... Или-в картине освобождения, буйной воли;разбившей оковь прежней жизни:

Далекие, влажнью дали

И близкое, бурное счастье к

Один я стою и внимаю

Тому, что мне скрипки поют.

Поют они дикие песни,

О том; что свободном я стал!..

Или, наконец, в философской символике стих. "Голоса ск(рипок", в котором Тютчевский "мьслящий тростник" ("Певучесть есть в морскихволнах..." заменен более привьчмьм для Блока метафорическим иноскаэанием:

Зачем же в ясный час торжеств Ть злишься, мой смьчек визгливьй, Брьваясь в мировой оркестр Отдельной песней торопливой?

Но искусство поэта в этих последних стихах заключается именно в том, что он строит свое произведение как 6ы на самой границе соприкосновения двух

во

Миров-ревльного и сверхреального-тпк, что переход из мира реальностей в мир символов ускользает от читателя, и самые обычнье предметы как бь просвечивают иньм значением, не теряя, вместе с тем, своего вещественного смысла. Так(, в стихотворении "Шаги командора"-туман за окном, глухая ночь, наступление рассвета и крик петуха "из страны блаженной, незнакомой, дальней"-привьачньке символы поэзии Блока, кажутся здесь в ночном стихотворении почти реальньми предметами "пейзажа", и вместе с тем, они дают уже предчувствие иной действительности, входящей в этот мир-пока с появлением призрака эта иная действительность не становится воочию перед нами.

Б истории русского символизма поэзия Блока обозначает вьсшую ступень-наиболее утонченнье приемь в пользовании метафорой и символом, как приемами преображения действительности и знаменования ее привычньми образами иньх реальностей ("от реального к реальнейшему"-а геаИьиз аа геакюга - по слову Бяч. Иванова. Для литературных староверов, не привькших к чтению поэгпических иносказаний, его искусство, особенно в первьх двух томах, должно остаться непонятньм, противологичным, во всяком случае-в таких примерах, как приведенные вьше: "ж под м а с к о и бьло... звездно"..., "Я бросил сердц е... с бельх гор, оно лежит н а дне". Б наше время установка худо .Ясественного внимания но этот задний фон, известная привычка к ощущению присутствия бесконечного, сверхреального, какогото нового измерения в художественном образе, делает чтение этих поэтических иносказаний совершенно просгшям и привьчньм. Но для будущих поколений поэтов и писателей положение легко может измениться. Недаром Сергей Городецкий, представитель

"нового реализма", еще в к9к3 г. ("жполлон", № к. "Некоторье течения современной поэзии" нападал на блока за поэтику намеков и иносказаний и требовал

от поэта "реальной тройки", а не символа. "Тройка удала и хороша своими бубенцами, ямщиком и конями, а не притянутой под ее покров политикой..." Здесь-требования иного художественного вкуса и, может бьппь, иного миросозерцания вступают в свои законныс права.

VI.

Со времен Тредьяковского и Ломоносова в русской поэзии господствует силлабогпоиическое стихослокеиие, т.е. метрическая система, основанная, с одной стороны, на счете ударений в стихе (т о н и ч е с к и и принцип, с другой-на постоянном числе неударных слогов между ударениями (принцип снллаб и ч е с к и и. В таком стихосложении число слогов в стихе является постоянной величиной, и простейшей единицей мстричсской понторности служит стони, кшк постоянное сочетание мстрнчески ударного слога с известным числом неударных. Трсдьяковский и Ломоносов заимстиовали силлаботоническую метрику у немцев. Но у самих гермаиских народов апют принцип стихосложсния не является национпльньм, а навеян античмыми и французскими влияниями. Национальная германская поэзия пользовалась исключительно тоническим принципом постоянного числа ударений в стихе при изменении числа неударных слогов между ударениями и перед перньм ударньм. На чистотоническом принципе строится древнегермапский аллитерационньй эпос; его сохранила немецкая народная песня. когда поэзия образованного общества подчинилась не национальному принципу стопосложения. ь эпоху Гете и романтизма этот более старьш метрический принцип возрождается, благодаря влиянию народной песни и развитию ритмически более свободного песенного стиля в поэзии кникнои. Начало "Фауста" Гете, баллада о короле из Фуль, "Лесной царь" (не в переводе Жуковского, а в подлиннике, многие стихотворения Гейне,Эйхендорфа, Уланда и др. ромонтиков, написаннью под влиянием народной песни, пользуются различньми формами чистого топичсского стиха. Иго строение мы можсм покчзать на Глоког.ском переводе знаменитой "Лорелси" Гсине, передиющем метрическис особенности нсмецкого подлинника:

Прохладой смерки веют, И Рейна тих простор;

Б вечерних лучах алеют Бершйны дальних гор...

Здесь при трех обязательных удареньях в каЖдом стихе, число неударных слогов меЖду удареньями (как и общее число слогов в стихе является величиной переменной; в I стихе-к, к, 2; во II стихе-к, к, к; в III стихе-к, 2, к; в IV стихе-к, к, к. Общая метрическая схема такого трехударного стиха:

х-х-х-х

Где х==0, к, 2, 3 и т. ж., т.е. является величиной переменной (чаще всего, х == к или 2. Разумеется, чисто тонический стих не моЖет распадаться на одинаковые стопы, он делится на доли, состоящие из самостоятельных слов или словесных групп (речевых тактов, объединенных более сильными ударениями;

напр.: "Прохладой | смерки | веют || и Рейна | тих | простор..." Вот почему в русской метрике стихи этого типа получили название "дольников" (трехдольный или трехударный, четырехдольный или четырехударный стих и т. д..

По сравнению с метрической связанностью книЖного силлаботонического стиха, в котором метрически упорядочено и число ударении и число слогов меЖду ними, русский народный стих гораздо свободнее и разнообразнее по своей ритмической структуре, так как в нем

величиной постоянной является только число ударений, предопределяемых ритмическим строением напева (ср., напр., обычный четырехударный бьлинньяй стих. 5 эпоху романтизма у нас, квк и в Германии, указьвали на ритмическое богатство и свободу народного творчества !(напр., Бостоков в своем замечательном опьнпе "О русском стихосложении" и пытались ему подражать. Но победа принципа чистого тонизма над ломоносовским стопосложением совершилась уже в наши дни, в эпоху неоромантизма, и в этом мь видим столь же значительную революцию в истории русского стиха, как и самое введение силлаботоцической системы Тредьяковским и его последователями. В этой революции, несомненно, решающая роль принадлежит творчеству жлександра Блока.

конечно, у Блока были предшественники, как и у всякого худоЖникаиоватора. Стихия чистого тонизма просачивалась в русскую поэзию различными путями. кроме подражания русской песне и различиьх опьтюв над усвоеним античньх лирических размеров главную роль сыграли переводы немецких и английских романтических дольников. Напр., уЖе у Жуковского "Жалоба пастуха" (из Гёте, у Лермонтова "Берегись, берегись над бургос.ским путем..." (из Байрона, у Тютчева "О, не кладите меня..." (из Уланда, наконец, особенно, переводы из Гейне размерами подлинника - у Фета "Ты вся в Жемчугах и алмазах...", "Бо сне я милую видел...", "Они любили друг друга..." и др., у жп. Григорьева "Они меня истерзали...", "Жил бьл сшарьш король...", "(Пригрезился снова". Б этой традиции в метрическом отношении стоят и переводы Блока из Гейне ("Опять на родине"- "Некткеьг". Они показались новьти на фоне П. И. Бейнберга и переводчиков его школь, но хорошо обоснованы в старьх традициях переводчиков, более чутких к ритмическому строению стиха.

Под влиянием переводной лирики находятся и оригинальшме стихи русских поэтовромантиков, написанное дольниками. У Лермонтова, напр., "Песня" к830г. ("Не знаю, обманут ли бьл я...", "Поцелуями прежде считал..." (к85к, у Тютчева "Последняя любовь" ("О как на склоне наших лет..." и цельй ряд стихотворений в "Современнике" к836 года (м. пр. "3ккеппит", "Сон на море"... и др., впоследствии переделанных Тургеневым в духе школьного стопосложения для издания к85ч года, у Фета "Измучен жизнью...", ужп. Григорьева "Чтодухбессмертиьх..." и др. Эпоха символизма особенно богата примерами; длиншяй список открывается "Песней" 3. Гиппиус ("Окно мое вьсоко над землею..." к893 и стих. "Цветы ночи" ("О, ночному часу не верьте" к89ч; далее следует брюсои (стихотворения к896 года, ианр. "С опущкнньм взором, в пелериночке белой...", г:дьа ей бькло четьрнадцать лет...", "клсть чтото позорное в мощи природь]..." и др., бальмонт со своими "прсрывистьти стро

ками" ("Болото", "Старьт дом" и др.. Вяч. Иванов ("О, солнце, вожитьй, ангел Божий..." и др. Некоторые из этих стихотворений предшествуют первьм дольникам Блока (к90кк902, "Стихи о Прекрвсной Даме", другие написаны одновременно или позднее, во всяком случае- вполне самостоятельны. Тем не менее, как и стихотворения Жуковского, Лермонтова и др., они производят впечатление первьх опьшюв, неканоиизованной подземной литературной струи. Бпервье у блока свободшяе тонические размеры зазвучали, как нечто само собой разумеющееся, получили своеобразную напевность, законченный художественный стиль. И этим самым, по крайней мере для нашей эпохи, победа тонической стихии над старинным стопосложением бьла решена, русский поэтический язьк ассимилировал себе эту новую, еще недавно непривычную форму:

Потемнели, поблекли залы.

Почернела решегпка окма.

V дверей шептались вассальГ:

- королева, королева больна.

И король, нахмуривший брови, Проходил без пажей и слуг. И в каждом брошенном слоне Ловили смертньт недуг... Или так:

Неверная] Где ть? Сквозь улицы

сомнье Прогппнулась длиннип цепЪ фонарей,

И пара за парой идут влюбленные, Согретье светом любви своей.

Где же ть? Отчего за последней

парою Не вступить и нам в назначенный

круг? Я пойду бренчать печальной

гитарою Под окно, где ть пляшешь в хоре

подруг!..

Б сущности, этими двумя . разновидностями тонического стиха- трехударньм и четьфехударнЪкм (с различными окончаниями, мужскими, женскими, дактилическими ограничиваются метрические возможности Влоковских дольников. Обьчно стихи эти имеют подчеркнуто напевньй, мелодический характер, что соответствует "песенному" стилю романтической лирики. Между ударениями чаще всего (почти исключительно один или два слога. Но встречаются у Блока и другие тонические стихи, "разговорного склада", и в них размеры каждой "доли" увеличиваются, т.е. между удареиьями могут стоять три или более слога, а иногда два ударных слога стоят рядом. Напр., в стихотворении "Из газет":

...коля проснулся. Радостно вздохнул Голубому сну еще рад на яву. Прокатился и замер стекляиный гул:

Звенящая дверь хлопнула внизу. Прошли часы. Приходил человек 99

С оловянной бляхой на теплон

шапке. Стучал и дожидался у двери

человек. Никто не отпирал. Играли в прятки.

Бьли весслые морозные святки.

С Блока начинается, таким образом, решительное освобождение русского стиха от принципа счета слогов по стопам, уиичтоженис канонизованного Тредьяковским и Ломоносовым ; требования метрического упорядочения числа и расположения неударньх слогов в стихе, и этом смысле всеновейшие русские позть учились у Блока, а не у его предшественников, как Державин, Батюшков и Лушкин учились русскому стиху у Ломоносова, а не у Тредьяковского. Дольники жхматовой построены по тому же чисто тоническому Принципу; если они производят иесколько иное художественное впечатление, то, главным образом, благодаря вьбору слов (из разговорного языка, в вещественнологическом сочетании, без метафор и синтаксическим особенностям, уничтожающим напевность, присущую дольникам Блока.

Стихи Маяковского. как бы революционны они не казались, по своему метрическому строению-те же дольники, с четырьмя или тремя? ударениями, с тою только разницей, что у Мияковского в долю нередко входит большой речевой пгакт, целая словесная группа, объединения

ная сильньм ударением, что впрочем иногда встречается и у йлока (напр., в стихотворении "Поэт": "Сидятуокошка с папой..." .как 6ь то ни было, эти отличия менее существенны, чем факты сходства: именем Блока будет определять впоследстиии историк рус ского стиха. решигпельньж момент деканонизации старой системы стихосложения и победь чистой тонической стихии.

Навсегда ли эта победа-трудно сказать. Оьнпь может, освобождение стиха:

от принципов старой метрики связано с некоторьми временньми и преходящими особенностями романтической эпохи русской поэзии. Характерно, что поэты классического стиля возвращаются от дольников к более строгой, художественно более упорядоченной системе стопосложения, напр., жнна жхматова в "белой Стае". С другой сторонь, такой поэт, как кузмин (ср. его последний сборник "Нездешние вечера" умеет пользоваться чисто тоническими размерами в закоиченньх и строгих классических стихах. Сам ьлок после нервых песеиньх дольников в "Стихах о Прекрасной Даме" и ритмического разгула вольньх стихов в "Снежной Маске", в наиболее зрельх стихах ккк тома гораздо строже и сдержаннее. кажется, на последней ступени развития он овладел ноной метрнческой формой вполне и пользуется ею наравне со старой, как мулрый хулоник, для которого все средства хороши; если

служат сознательной и обдуманной художественной цели.

VII.

Если в процессе освождения русского стиха от принципов стопосложения поэзии Влока принадлежит решающая роль, то сходное значение имеет его творчество и в истории деканонизации точной рифмь, совершившейся в русских стихах за последние годь.

Рифмой мы пазьваем звуковой повтор в конце соответствующих ритмических групп (стиха, полустишия, периода. играющий организующую роль в строфической композиции стихотворения. Понимание .рифмы в различнье эпохи истории поэзии может бьть более широким или более узким. Современное понятие точной рифмы" Яе указанного в определении. Оно предполагает безусловное тождество коиечных звуков ритмического ряда, начиная с последнего ударного гласного. Условность понятия точной рифмы явствует, однако, из следующего: для рифмы мужской в открытом конечном слоге мы требуем в настоящее время рифмовки опорной (т. е. предударной согласной: "тебе" и "венце", "меня" и "любя" для нас - неточная рифма. канонизация требования рифмовки опорной согласной совершается в новой русской поэзии на наших глазах;

в начале XIX века (даже у Пушкина встречаются рифмь с этой точки

зрения неточные; процесс канонизации, достаточно подвинувшийся у лучших поэтов XIX века, завершается в лирике символистов, всегда особенно внимательных к вопросам формального строения стиха.

Такимобразом понятие точной рифмы относительно и изменчиво; оно обозначает предел, определяемы художественными вкусами эпохи, более свободными или более требовательными. Б истории рифмы мы наблюдаем, с одной стороны, процесс канонизации тех или иных пределов точности, установление более или менее определенных норм для звуковой концовки, с другой стороиы-разрушение этих норм, освобождение от установленных канонов, "деканонизацию" точной рифмы. При этом естественно обнаруживается,, что простое и привычное для нас понятие точной рифмы теоретически и исторически слагается из нескольких образующих элементов *.

Мы различаем в рифме следующие элемепты: к трЯсдество метрических окопчапий или "стиховых клаузул", состоящих из равного числа слогов с ударением па одинаковом месте; 2 тождество ударных гласных ("гармония гласных"; 3 тождество послеударных гласных. (поскольку это может быть существенно

Об этом ср. статью О. М. Бриа сЗвуьоье повторы" в сборнике "Поэтика" Петроград. к9к9.

с акустической точки зрения: в русском языке послеударные гласпые обыкновенно одинаково редуцированы в "безразличный" или "глухой", гласный звук; ч точное повторение и одинаковое расположение послеударных согласных (по терминологии Брика "прямой звуковой повтор".

Б процессе канонизации точной рифмы (в древнегерманской поэзии, в стврофранцузском эпосе и испанском "романсе", в средневековой лвтинской лирике, в русской народной песне, поскольку, подвергаясь книжному влиянию или самостоятельно, она стремится к употреблению рифм, в старых русских силлабических виршах и т. д. мЪ" находим все эти элементы точной рифмы в самостоятельном развитии, как концовки, организующие стих. Могут быть рифмы, разные по числу слогов и расположению ударений (т. е. по строению метрического окончания- "неравносложные" и "неравноударные";

рифмы, построенные на повторении согласных при различии в ударном гласном (т. н. "консонанс"; рифмы с одинаковыми гласными, но разными согласными, ("ассонанс"; наконец, с различными частичными отступлениями в числе и расположении согласных, образующих повтор и т. д. Разбитые таким путем на свои образующие элементы рифмы оказываются тождественными с различными типами звуковых повторений внутри стиха, определяющих "словесную инструментовку" стихотворения ("гармония удаджьх гласных", "соглпсные повторы" и кЦ. д.. Исследователю истории рифмы становится понятным образование рифмь* из обычных, "случайных" звуковых повторов, ее канонизация в особой функции-концовки, организующей строфическую композицию стихотворения. С другой стороны, в процессе деканонизации точной рифмы эти образующие элементы снова становятся самостоятельными и порождают художественные явления, во многих отношениях сходные с теми первоначальными стадиями в истории точной рифмы, которые мы находим в древнегерманском эпосе или в латинской гимнологии.

Деканонизация точной рифмы в современной поэзии имеет разные причины. ,Из них важнейшая желапие нарушить однообразное и уже переставшее быть действенпьм возвращение одинаковых звуков на заранее предуказапиьих местах, т. е. нечто сходное с развитием синтаксического "переноса" (епатьетеп! в романтизме на фоне строгого и гармонического членения предложения по стихам и полустишиям поэтовклассиков или с употреблением иеразрешенньх диссонансов в современной музьке. Б связи с этим существенно обновление состава рифм, образование новьх и неож.иданньпс рифмовьх сочетаний взамен надоевших и ставших уже банальными рифмовьос пар; искание новой рифмы находит здесь удовлетворение помимо тех экзотических и редкостных сочетаний (Брюсов: "аспид": "распят"; "причальте": "базальте" и т. п., ьоторыс иарущили 6ы иптимньй песенный или разговориьй стиль многих современных поэтов. Употребление неточной рифмы в этом смысле можно иллюстрировать на примере из Блока * ("В неуверенном зьбьом полете...".

... Б серых сферах летай и считайся, Пусть оркестр на трибуне гремит, Но под легНую музыу вальса Остановится сердце-и винт...

Б этом окончании стихотворения, посвященного авиатору и построенного в первьх двух строфах на точньх рифмах, мы 6ы дали таНих же рифм и в последней строфе; например "считайся":

"бросайся", "опускайся" и т. п. "глагольнье" рифмы; "гремит": "бурлит", "молчит" и т. п. или "вид", "заьрьпп...". Но поэт обмаиьвает наше ожидание неожидапиым рифмовым сочетением-"считайся": "вальса"; "гремит": "винт". Новье, непредусмотренные слова приобретают необычайную смысловую выразительность; вместе с тем затушевано назойливое бренчанье одинаковых звуковых к(онцовок(, в стройное движение звуков врывается неразрешенный диссонанс, в данном к примере вполне мотивированный и со смысловой стороны-внезапным палением авиатора.

* Заимствуем этот. пример из работы Г. И. Левина "Рифма у йальмонгпа".

Если остшшть " стороне одинокиеопыты Державина и нскоторых его современников в области неточной рифмы, то немногочисленными предшественниками Влока являются первые символисты, при том почти единственный-Брюсов, который, следуя за французскими модернистами, проделал несколько опытов в области неточной рифмы. С появлением Блока, в особенности его второго и третьего сборника (теперь кк книга "Стихотворений", неточная рифма из стадии теоретических опытов становится органическим явлением стиля. Мы хотели 6ы на ряде примеров из II книги показать богатством разнообразие приемов Влока в области неточной рифмы, т. к. в обычном представлении недооценивается его роль в истории этого приема *.

Мы имеем прежде всего длинный ряд примеров на рифмы с отсеченной конечной замыкающей слог согласной (особенно-женские рифмы: например стужа:

кружев, приходит: пароходе, гпвари: фонарик, забудем: люди, жертва: мертвых и много других. Этот тип неточной рифмы получил особое распространение в стихотворениях жнны жхматовой и поэтов ее круга; например, в"Четках"~ пламя: память, губ: берегу, наш: отдана и др. конечный слог может замыкаться.

* В классификации неточньх рифм, как отклонений от сточной", мь следуем за I7. Д. Поли- ввновьм в его работе о рифме Манкоиского.

группой соглосных, из копюрых одна отсекасгнся или выпудмет; нипрнмер-кремит: винт, мечт-трубач. Замыкающяя согласная может быть различной в обоих рифмующих словах-опущен: грядущем, человек: рассвет, дверь: тень;

точно также-последняя согласная в замыкающей группе-смерч: смерть; простейший случаи такого различия-когда одна из конечных согласных палатализована ("мягкая" согласная рифмует с соответствующей "твердой", например-прслесть: шелест, фонарь: стар и др. Специально в женских рифмах возмоЯсны отклонения в группе согласных, отделяющих ударную гласную от неударной; например, выпаденис одной из средних согласных-ответный: смертный, дерзкий: занавески, тусклой:

узкой, черни - свергни и , друг.; или средние согласные являются вовсе различными-купол: слушал, пепел: светел, ветер: вечер; или, наконец, одна из группы средних согласных остается неизменной, другая в обоих словах-различная-искры: быстро, отдых: воздух, смерти: ветви и др. То же возможно и в дактилических рифмах; например- капоре:: за море, гибели: вывели, вербное: первая, пристани: издали; только в дактилических рифмах встречается также перестановка средних согласных из одного внутреннего слога в другой, например-поведено: взлелеяны,. облаке:

колкими. Особое значение имеют те случаи вариации средних согласных,

к(огдо конечньш неуларньш слог образует в обоих рифмах олинаковьж суффикс (тип: ударн. гласи. ] х + суфф.:

ударн. гласн.(учсуфф.. Например, для женских рифм-паперть: скатерть, зайчик; мальчик, забудешь: любишь, обнимешь: опрокинешь; для дактилическихмолится: клонится, карлнки: сухарики, Троиць: околицы, вскинула: осьтала. Такие неточные суффиксальньке рифмь характерны для русской народной песни, где они часто являются, как невольное следствие более или менее последовательного ритмикосинтаксического параллелизма; например: "Вы молодчики молоденыие, вы дружки мои хорощенькие"... или "Мужики то старые, мужики то богатьяе, муж.ики посадские"... Влияние I народной песни чувствуется и у Блока во многих случаях употребления неточной суффиксальной рифмы, особенно дактилической:

Мальчики да девочки Свечечки да вербочки

. Понесли домой. Огонечки теплятся, Прохожие крестятся, И пахнет весной...

Гораздо более сильное разрушение точной рифмья мы имеем в тех случаях, где затронут гласньш элемент кон, цовки. Так-в различных примерах неравносложных рифм с отсеченной конечной гласной-неиедомо: следом, открьтое; размытьт, инее: синей, очи:

ночь; или с вьшодением средней глас нон- (иногда среднего слога оснсженный:

безнадежньш, важный: скваинь, лучика:

мученика, изламьшающий: падающим. При т. н. "консонансе" затронута самая твердьтя точной рифмы-ударньт слогсолнце: сердце (одна из любимых рифм Блока в эпоху "Снежной маски", дают:

лед; и здесь нередко мь имеем дело с неполной суффиксальной рифмой народ ного склада-гармоника: лютиьм, пр"рсвистом: шелестом, комнатке-житягаНо, Наконец, отметим несколько примере неравпоударной рифмь - почьи: форг точки, подворотни: оборогоня (II, ДМ? повязка лежит еще: а змеином логовище (кк, к3к; что душу отняла мою: что о тебе, тебе пою (II, 222; спалена моя степь, трава свалена: и кого целовал- не моя вина (III, к08.

После стихов кк книги Блока процесс декаионизации точной рифмь идет уже более смело и сознательно. Мы указь!вали вьние на т. н. "рифмоидь" в разговорном стихе жхматовой, где стремление притушить назойливые звучные рифмы совершенно понятно, у кузмина и многих других. Сам Блок в стихотворениях III тома возвращается, как и в области метрики, к более каноничньт и консервативном формпм стихи. Но освобождение от традиционной нормы и здссь совершилось именно в творчестве Блока. Такие революционеры формь, кик Маяковский и другие фушуристы, конечно, развивали этот принцип более последовательно; в чистносши у Маяковского особое значение приобретают неравноудариые рифмы, составленные из двух слов с самостоятельньми ударениями-прием, который у Влока только в зачатке (сюда мы могли 6ы отнести некоторые составные рифмы. фонетически не вполне точные; напр. у Брюсова "что ведомо было одним нам". "встречаю приветственным гимном", у Блока: "эта странница, верно, не рада нам:... "божественным ладаном" и особенно "лежит еще": "логовище". Но в остальном классификация неточной рифмь у Маяковского отметит теже. основные категории, которые Мы нашли у Блока, и притом-не единичными случаями, а как последовательно проведенный стилистический прием (во II книге- до 90 примеров.

когда появилась поэма "Двенадцать", некоторые критики указывали, на то, что Блок становится здесь учеником Маяковского, очевидно-в фактуре стиха и в употреблении рифмы. Эти указания, как явствует из предыдущего, совершенно несправедливы. Своеобразная художествениая сила поэмы Блока, не имеющей в этом отношении ничего равного в русской поэзии, заключается в создании впечатления грандиозного неразрешенного диссонанса, как, в современной музыке. На первом месте-ука . занный выше диссонанс в самом тематическом содержании-взлеты восторга, упоение разливом бунтарскйй стихии

{"пальнемко пулей н святую русь!" и безнадежная тоска, господствующая над всеми взлетами чувства. Рядом с этим- кричащие противоречия в выборе словарного материала: в иррациональный, метафорический стиль современного поэта романтика врываются неканонизованные, как 6ы еще не обработанные в художественном отношении элементы грубой повседневной речи, словесные обороты фабричной частушки и нового революционного языка. Накоиец,-решительное разрушение привычно гармонического и симметричного строения русского классического стиха: ритмическая свобода звуковых рядов, построенных по чисто тоническому принципу, меняющихся по числу ударений и по характеру стихового окончания; в связи с этим- деформация обычной строфы из четырех стихов с перекрестными рифмами в более свободные и изменчивые строфические образования и деканонизация точной рифмы со всем разнообразием своих приемов. Все эти элементы диссонанса, возведенного в главенствующий художественный принцип, были уже в творчестве самого Влока: расширение поэтического словаря "неканоничмым" .материалом-в цыганских и "реалисгпических" стихах ккк тома, деканонизация старых метрических норм и точной рифмы-во II книге, в особенности в

отделах "Пузыри Земли" и "Снежная Маска", где многое предвосхищиет поэму

"Двенадцать". ь этом смысле ьлок отнюдь не ученик, а скорее - учнтель футуристов.

УШ.

Поэма "Двенадцать" является лишь наиболее последовательным выражением той романтической стихии в творчестве Блока и его современников, которая .сделала из символизма критическую, революционную эпоху в развитии русской поэзии. Романтизм ищет безусловного в жизни; сознавая бесконечность души человеческой, он обращается к Ясизни с бесконечньм требованием и отрицает ее конечнье, ограниченные, несовершеннье формь!, не удовлетворяющие его "духовного максимализма". как художественное направление, романтизм ощущает литературную традицию тяжелой условностью, в художественной норме видит ограничение творческой свободь; он устремляется к разрушению отстоявшихся, канонизованньх, условньх художественных форм во имя идеала новой формы, безусловной, абсолютной;

и даже слово в этом отношении для него-не столько законньш материал для поэтического мастерства, сколько преграда для поэта, которьж хотел 6ы "сказаться без слова". Этот динамизм художественного и жизнеиного устремления, разрушающий затвердевшие грани искусства и культуры, расплавляющий неподвижнью жизненнье ценности. как остьтшую лаву первоначально сиобод ного, индивидуального и творческого порыва, сам поэт в последние годь своей жизни любил назьвать "духом музыки" и в романтическом искусстве начала XIX в. видел исторически к нам наиболее близкое проявление этого духа (в оставшейся ненапечатанной статье о романтизме. Изучение поэтического стиля (иррациональная метафора, противоречащая вещественнологическому смысжу слов и даже самой фактурь сщиха (реформация, классического русского сцай(@н% сложсния обнаруживает в этом опдюЯ шсмии тежс основные устремжсмиЩ торьяе открылись нам раньше в фак(ЭДй внутреннего развития поэта, его духов ? ном максимализме, его трагическом разрьве между "идеалом Мадонны" и "идеалом Содомским". какова бь ни была наша личная оценка романтического максимализма, как жизненнорелигиозного и как художественного факта, мы не можем забыть исключительного значения поэзии Блока и его явления среди нас. Б песнях Блокаромангпическая стихия русской поэзии и русской жизни достигла вершины своего развития, и "дух музыки", о котором говорил поэт, явился в самом совершенном своем обнаружении.